Кривенчук Лариса Владимировна. Родовое проклятие

0x08 graphic

18 век. Север Франции. По дороге вдоль полей пшеницы к границе с Германией медленно тащится крытая повозка, запряжённая двумя лошадками. Кучера зовут Жаном. Он сидит на козлах, неторопливо подстёгивая лошадей. От ветра развеваются края его черной шляпы. Дождик неспешно моросит, капая на его белую домотканую холщовую рубашку и серые из той же материи штаны. Его лицо озабочено и хмуро. Крестьянин, он привык вести неторопливый размеренный образ жизни, а происходящее с ним не укладывалось в привычные рамки его сознания. Ему приходилось бежать из родной деревни со стариком отцом и молоденькой женой Юлисой. С видимой на лице тревогой, он глянул назад внутрь повозки. На свежестиланой соломе, возле нехитрого домашнего скарба, лежала молодая 18-ти летняя женщина. Красивые белокурые волосы рассыпались вдоль её бледного лица. Сидевший рядом с ней старик беспрестанно клал на её чистый лоб холодную тряпочку, стараясь загасить исходивший от её тела жар. Её красивые большие глаза выражали боль и муку, а тонкие губы сияли лихорадочным огнём. Шалью был укрыт её огромный живот.

"За какие грехи ты так страдаешь милая?" - думал с печалью старик Франсуа Дюбуа, глядя на невестку - "А впрочем, и так ясно!" - он сердито глянул на спину правящего повозкой сына.

На дворе стояла осень, колёса повозки то и дело застревали в грязи. Жан с усердием нахлёстывал измученных дорогой лошадей. Старик слез с повозки, немного толкнув её вперёд, сел возле больной и думал невесело: "Говорил же я ему, чтобы не гулял с этой Гретой, неизвестно от кого и с кем прижила её мать, это цыганское отродье, не похожее ни на неё, ни на её отца Антуана, те были низкорослые и светловолосые, а их дочь высокая большеглазая смуглая с чёрным золотом кудрей. Старик Дюбуа про себя решил, что она и на том свете, наверное, водит хоровод с кем-нибудь из чертей, и увлекает за собой, как увлекала его сына.

"Грета, Грета, что же ты наделала с моей и своей жизнью?" - невесело думалось в пути Жану. Ему вспомнилось всё. Черноволосая красивая похожая на цыганку девушка, смеясь, тянет его за собой в лес возле озера. Это было на празднике сбора урожая. Молодёжь разожгла костры на берегу. Все уходили в лес и возвращались к костру счастливыми парами. Да, он был без ума от её кудрей и пламенных очей, и осенью, получив согласие от её отца, собирался привести хозяйкой в свой дом. Но внезапно его жизнь круто переменилась.

Съездив однажды в город и увидев там дочь бедного ремесленника ткача белокурую синеглазую Юлису, он забыл про всё на свете. Ему казалось что он и не жил вовсе, без её хрупкой фигурки, бледных маленьких рук и больших голубых глаз. А она как-то застенчиво и доверчиво потянулась к нему с самой первой встречи. Во время их свадьбы, он увидел из толпы молодых женщин полный муки и укора взгляд Греты, его несчастной бывшей возлюбленной. Он долго потом преследовал его ночами, она представала перед ним укутанная тёмной шалью как тогда в свадебной толпе. Но он загонял свою совесть вглубь, заставлял её замолчать, авось не он первый так поступает, как-нибудь всё обойдётся. И вот гром грянул.

Через 8 месяцев после свадьбы Жана, после безуспешных попыток вернуть его, Грета утопилась ночью в озере. А утром её отец - Антуан, обезумевший от горя, с толпой односельчан ворвались к ним в дом, избили его и его старого отца. Выволокли за руку, с испугом смотрящую на них, его беременную молоденькую жену, погрузили их нехитрый скарб на телегу и велели убираться из деревни, куда глаза глядят. Они сохранили Жану жизнь, так как считали себя добрыми католиками, но в их общине не мог остаться человек, подобный ему. Теперь им надо было незаметно пересечь границу, и поселиться на землях поближе к Рейну, тамошние курфюрсты (князья), сдают их в аренду. Так ему сказали странствующие монахи, недавно проходившие через их деревню. Один ещё проходив мимом их двора, глянув на возившуюся тогда с живность беременную Юлису, внушительно изрёк: "Грехи отцов да падут на голову детей своих". Взбешённый Жан тогда чуть было не спустил с цепи на него собак, да отец остановил.

Смеркалось. Дождь усилился, на дороге сверкали молнии. Вдруг громовой удар потряс землю. Лошади встали на дыбы. Жан с отцом с трудом сдерживали их и повозку от падения. Они застряли на перекрёстке трёх ведущих в разные стороны дорог. Вместе с новым ударом грома сверкнула молния и в её свете показалось красивое измученное женское лицо, обрамлённое чёрными косами, с которых стекала вода, и с лохмотьев её одежды тоже. "Грета!" - испуганно воскликнули мужчины. Женщина засмеялась страшным демонической силы смехом. В её руке вдруг откуда не возьмись очутился факел и она размахивая перед испуганными лицами Франсуа и Жана, говорила резко обращаясь непосредственно к молодому: "Проклинаю тебя и твой род до седьмого колена, не будет счастья ни тебе, ни твоим потомкам!" - потом вдруг пропала так же внезапно, как и показалась. У старого Франсуа руки дрожали от страха, когда он пытался сделать крёстное знамение, а Жан превратился на минуту в столб, из оцепенения его вывел громкий крик жены, донёсшийся из повозки. Через час он держал на коленях новорожденного сына, и отец торопливо закрыл глаза умершей от родов невестки.

Анри Дюбуа, средних лет портной, стоял вдоль стены в просторном доме немца Гинтера. Людвиг Гинтер три года назад прибыл с берегов Рейна по приглашению царя Петра. И вот сам великий государь пожаловал к нему отведать его хлеб и соль, вместе с весёлой толпой молодых приближённых. Все были немного уже навеселе. Их европейские камзолы и парики колыхались при каждом их шаге. "Мин герц изволь заметить" - шепнул на ухо Петру его любимый царедворец Алексашка Меньшиков - "Вот тот, что стоит рядом с нами француз, такой знатный камзол Вашему Величеству сшил!"

"Ну-ка, идём к нему" - улыбаясь, сказал Пётр. Анри молча склонился перед высокими гостями. "Чего ж ты брат, уже волосы белы, а всё под началом у Людвига Гинтера ходишь, не уж то своё дело сам бы не осилил, надобно всех моих в европейское платье одеть, чего замолк!"

"Государь" - растерянно проговорил Анри, у меня нет достаточных средств, отец, умирая, оставил мне только честное имя".

"Нет средств, говоришь!" - брови Петра хмуро сдвинулись - "Эй, Шнайдер, а ну-ка подойди сюда" - крикнул он лысому маленькому толстенькому купцу-еврею, волею случая, попавшему к Гинтеру на ассамблею.

"К Вашим услугам, герр Питер" - угодливо произнёс Шнайдер, низко поклонившись.

"У тебя есть дом в Петербурге и красавец сын говорят, так вот я ему невесту нашёл, дочь вот этого портного, так что шли сватов завтра к нему, во главе их сам поеду!" - Пётр раскатисто рассмеялся, и сильно хлопнув по плечу растерявшегося от неожиданности купца-еврея, удалился, поддерживаемый под руки верным Алексашкой.

"Да..." - вздохнул про себя Мойша Шнайдер, не хотелось бы сына женить на бесприданнице, но с царём спорить опасно. И немного успокоившись, он как всякий разумный еврей начал искать, даже кое какую выгоду из создавшегося положения. То-то будет радости моему Михасю, его дочь Аннет говорят писаная красавица, а то он слишком уже суров с сыном, загрузил его день и ночь работой так, что у того не оставалось времени даже на нехитрые развлечения, свойственные его юному возрасту. Впрочем, он любил его с нежностью, на которую способны только отцы евреи. "Конечно опять же милости всякой от царя Петра перепадёт" - подумал Мойша, он глянул в сторону, где стоял Анри, но того уже не было, и Мойша решительно направился на его розыски. Вскоре, после того как отцы ударили по рукам, а царь Пётр высватал Михасю Шнайдеру невесту, состоялась свадьба. Она была по еврейскому обряду в синагоге, а перед ней молоденькая Аннет стала новообращённой еврейкой Анной. Но плохо спалось её отцу Анри в предсвадебную ночь. Ему снилась красивая женщина с чёрными волосами, смеющаяся злобным смехом и он проснулся с ощущением, что эта свадьба не к добру, но было уже поздно, слишком уж могущественных врагов нажил бы он в случае отказа. Через год, после свадьбы у молодых родился сын, которого назвали Ребе, в честь отца Мойши.

Минули года. Начало 19 века. По дороге в Сибирь движется телега, на ней скромная еврейская семья. Ребе Шнайдер, его жена Голда, сыновья Иосиф и Ганаф, озорные мальчики, им по 13 лет, а также белокурая красивая и живая хохотушка Анна, дочь, углублённой ранними сединами Голды и неторопливого тоже уже седого мужчины, каким был Ребе. Давно в земле его родители, от их былого богатства ничего не осталось, всё их скудное имущество было с ними в повозке. "И за что только на них свалилась эта напасть". Указом губернатора они были высланы из родного города, так как отказались принять православное крещение. Ребе и его жена трудились, не покладая рук, обшивая горожан, но достатка так и не приобрели. Стоило только Ребе начать что-нибудь по коммерческой части, как любое дело непременно проваливалось. В неудачные моменты его жизни в последнее время его стали мучить кошмары. Часто снился один и тот же сон: черноволосая женщина с факелом в руке, и от её злобного смеха он просыпался весь в поту.

Вскоре семейство прибыло в город Тобольск. По доброте душевной их разместил у себя местный еврей богач, владелец табачной фабрики "Альбина", названной так в честь его умершей жены. Хмур как осенняя туча Владимир Германович Краузер. Он сильно постарел после смерти любимой жены, уже 5 лет прошло, а боль от постигшей его утраты никак не проходит. Остался он с сестрой Ольгой и сыном Давидом. Давиду было около 20 лет, но он страдал тихим помешательством, и отец опасался что его род угаснет не оставив потомство, некому будет передать накопленное богатство. Злые языки поговаривали, что отец Давида и мать были между собой двоюродными брат с сестрой, поэтому и их сын не задался. Но о прошлом Владимира Германовича мало кто знал. Он был крещёным евреем, некоторые помнят, как он, прибыв в город, изъявил желание венчаться с молодой женой в местной церкви. Со стороны жениха была сестра, и со стороны невесты и вовсе никого не было. Но как счастлив он был все последующие годы до кончины любимой жены.

Разложив на столе листы бумаги, макая перо в чернильницу, он начал производить в них кое какие деловые записи. Увлечённый этим делом, он не заметил, как в его кабинет вошла сестра Ольга, шурша шёлком своего серого платья. Её пепельные волосы были подняты валиком за ушами, большие серые глаза светились умом. Ей было уже за 40. Старая дева, она всю жизнь посвятила себя семье брата. Вот и сейчас она зашла к нему, поделиться идеей насчёт её дорого племянника "Доди".

"Чего тебе, Оля?" - Владимир на минуту оторвал свою голову от кучи бумаг, и резко повертел на пальцах ручку. "Эта семья, что поселилась у нас очень славная, хозяин, хозяйка, дети, а особенно Аннушка, их дочь, вот бы жена была нашему Доде" - торопливо, боясь, что Владимир её перебьёт, с живостью в её светлых глазах проговорила Ольга, нервно теребя при этом край дорогой кашемировой шали. - "Всякое случиться, может после свадьбы, и рассудок к нему вернётся, а нет так, наследник Вам будет". "Да ты никак сестра в уме повредилась, они ведь дознаются, что он болен, разве согласятся выдать дочь замуж!" - резко с раздражением сказал Владимир Германович. "Додя ведь не опасен, он тихий. Их семья сейчас в бедственном положении, ты ведь мог бы им помочь, ведь сам градоначальник частый гость в твоём доме" - с пылом доказывала Ольга Владимиру Германовичу. Наконец брат сдался. "Ну, делай, как знаешь" - он махнул рукой и снова углубился в свои записи.

Через неделю после этого разговора голосистая сваха обхаживала семейство Шнайдеров. Отпевая чай из большого самовара у них в маленьком флигельке, она говорила своим сладким голосом: "Я по поручению Олюшки, во дворце будет жить Ваша красавица, он голубчик тишайшей мухи не обидит, для Вас Ребе откроет в городе пошивочную мастерскую, а мальчики будут ходить в гимназию за счёт Владимира Германовича". "Что скажешь, жена?" - спросил Ребе Голду, при этом беспомощно разводя руками. Голда вздохнула и горестно обняла дочку - "Жаль мою ненаглядную, да видно такова её доля, может, хоть в богатстве живя, счастливее нас с тобой будет". В ночь, перед венчанием молодых плохо спалось старому Ребе, опять ему снилась та страшная женщина с факелом в руке, и даже когда он проснулся, ему чудился её злобный смех. Свадьба справлялась с неслыханной пышностью, а через год молодая жена родила сына. Его назвали Григорием.

Прошли года, у солидного уже Григория Давидовича Краузера помимо фабрики покойного деда ещё кожевенная и с 10-ток галантерейных магазинов в городе. Из всей родни при нём осталась только 86-летняя тётушка Оля, из-за старости почти не выходившая из своей комнаты. Своё детство он помнил смутно. Ему было около 5-ти лет, когда из дому куда-то увезли отца, потом внезапно умерла его мать. Ему запомнилось только множество людей, собравшихся в доме, и докторов по очереди входивших в комнату его матери. Он тоже попытался к ней войти, но его увела уже от дверей, заплаканная тётушка Оля.

По мере того, как он рос, из разговоров прислуги он узнал историю недолгой жизни своих родителей. Она была следующей.

Давид, Додик как ласково называли его домашние, привязался к своей молодой супруге душой, телом и сердцем. Его рассудок был как у 5-ти летнего ребёнка, но тело было телом взрослого мужчины, инстинкт позволил ему исполнить супружеские обязанности в первую брачную ночь, да и в немногие последующие. Оправившись от лёгкого испуга, который навевала на неё обстановка в богатом доме, причудливого мужа, молчаливого свёкра, деловитой Ольги, молодая стала приспосабливаться к новой для неё жизни. Ей в детстве приходилось нянчить младших братьев, поэтому она без труда поладила с мужем-ребёнком. Они часто гуляли вместе, и Додик с увлечением собирал для неё цветочки. Тётя Оля радовалась душой, глядя на молодых, и даже морщины у Владимира Германовича разглаживались, когда он видел счастливое оживлённое лицо сына. Но кто знает, что творится на душе молодой красивой женщины. В то лето к ним в дом зачастил гость, деловой компаньон Владимира Германовича, золотопромышленник с Сибири Порфирий Петрович, молодой красивый с пышными усами, могучий как дуб крепкий сибирский мужик.

Вот и сейчас он идёт с Анечкой, невесткой хозяев вдоль аллеи их обширного парка. Когда они отошли подальше от дома, Аня повернула к нему влюблёно умоляющий взгляд - "Вы, говорят, уезжаете, а как же наше счастье, мне кажется, что я дышать не могу без Вас!" "Ну, это преувеличение, Аня" - он мягко отстранил от себя её руку - "Не спорю, нам было хорошо вместе, но я не свободен, у меня есть невеста, с которой я скоро свяжу свою судьбу" - нервно отводя взгляд от её сразу побледневшего лица, проговорил Порфирий Петрович.

"Уходите!" - проговорила Аня, и, как бы лишившись сил, села на ближайшую скамейку в парке. "Вам нехорошо, я кого-нибудь позову" - с торопливым испугом проговорил Порфирий Петрович. "Всё хорошо, умоляю, немедленно уходите!" - последние слова Аня крикнула надрывным, почти истерическим голосом. Порфирий Петрович поспешил уйти. Аня поглядела ему вслед и, упав на скамейку, зарыдала в голос, думая, что её никто, не слышит, но это было не так. Додик молча стоял возле кустов, он мало, что понял из разыгравшейся перед ним сцены, но он своим детским рассудком понял, что его обожаемой Анечке очень нехорошо, и виноват этот самоуверенный человек, которого он инстинктивно недолюбливал с первой встречи. Но он никому не позволит обижать его жену, и решительно направился в ту сторону, куда ушёл Порфирий Петрович. Через секунду в парке прозвучал выстрел. Потом прислуга гадала, кто же в тот день вложил пистолет, принадлежавший хозяину дома, боевой патрон, взамен обычного холостого. Додик брал отцовский револьвер и раньше, но никто никогда не придавал этому значение. Порфирий Петрович был убит Додиком выстрелом в упор, после этого Додика увезли в местную психиатрическую больницу, а Анечка слегла в жёсткой лихорадке. 4 дня доктора безуспешно боролись за её жизнь. Она металась по подушке, и кричала, что возле неё стоит женщина с факелом вся в чёрном. "Она смеётся!" - говорила в бреду бедная Анечка. - "Уберите ее, пожалуйста!" И вскоре, Анечку похоронили на местном кладбище. Узнав об этом, наложил на себя руки в больнице Додя. Горе совсем согнуло Владимира Германовича, но он прожил ещё 10 лет, всю свою любовь, отдав внуку. Да и у тёти Оли он был теперь единственным светом в окошке.

Григорий Давыдович сидел в том же кабинете, за тем же письменным столом, за которым сидел когда-то его дед. Дверь, ведущая в кабинет, открылась, и в комнату, шурша шёлком светло-лилового платья с накинутой на плечи прозрачной кисеёй платка, вихрем ворвалась смеющаяся девушка лет 18-ти. Её светлые дивные кудри норовились выбиться из-под толстой, спадающей на грудь косы. Большие голубые глаза блестели шальным огнём. Это был живой комок энергии, несмотря на кажущуюся хрупкость фигурки. Она ласково закрыла глаза отцу своими нежными маленькими ручками. "Аннушка! Полноте, я же занят!" - отбивался от её рук смущённый отец, но в голосе не было строгости, его жена рано умерла от эпидемии холеры, и он предпочёл не жениться в другой раз, дабы у дочери не было мачехи. Аннушка была любимицей и его престарелой тётушки Ольги. Ей, баловнице дозволялось многое и даже по выражению прислуги и местных сплетниц, слишком многое, вот и сейчас Григорий Давыдович наверняка знал, что она пришла просить его дозволения, сходить в городскую слободку, где жил один из её дядек, Иосиф, с семьёй. Он перебивался доходами от пошивочной мастерской, оставленной его дедом "Ребе Шнайдеру" и его жене Голде. После их смерти он сдавал часть комнат их дома квартирантам студентам реального училища.

"Слушай, дочка!" - стараясь придать голосу твёрдость, решительно проговорил отец - "Я, конечно, не придаю значения сплетням, но что у тебя за общие разговоры с этим Василием, кажется, так его зовут. Я слышал, что он проповедует крамольные речи про царя-батюшку, и того хуже, говорит о равноправии мужчин и женщин".

"Ах, батюшка, полноте Вам, Я ведь девушка с умом, Вы же выбрали для меня жениха в Петербурге, не уж то я оскорблю Вас и пойду против Вашей воли!" - рассудительно говорила Аннушка, присаживаясь возле отца на стул.

"Но ты ещё дитя, так молода и неопытна" - нерешительно уже сдавая позиции, проговорил отец.

"Я скоро вернусь, и чтобы ты был совсем спокоен, захвачу с собой Пашу - горничную" - и Анна, поднявшись со стула, весело чмокнула отца в щёку. Когда она ушла, Григорий Давыдович озабоченно вздохнул - "Ну чисто стрекоза никакого сладу, надо поскорей вести её к родственникам в столицу, да замуж, а то девушка на возрасти, значит от греха на вершок, то-то забота" - и он сосредоточенно углубился в деловые бумаги, но мысли его блуждали где-то далеко.

Между тем, Аннушка с Пашей, черноволосой смазливой, хотя и несколько крупной девушкой, ехала на извозчике по мощеным улочкам города. "Приехали, барышня!" - сказала Паша, помогая Аннушке сойти с пролётки. "Пашенька, как моё сердце стучит, ты только послушай, как оно бьется!" - нервно говорила Аннушка, торопливо поправляя растрепавшуюся на ходу косу. "Знамо дело барышня, почему оно у Вас так бьется, Вы же любите его!" - смеясь, проговорила Паша. "Тише!" - испуганно, озираясь по сторонам, сказала Аннушка - "Не дай Бог дядя Иосиф где-нибудь недалеко или его жена Хая, и так отец уже что-то подозревает".

Вскоре девушки постучались в дверь небольшой коморки, находившейся в доме, где жил дядя Иосиф. "Входите барышни" - весело проговорил молодой 20-ти летний черноусый студент Игнат, одетый в форму реального училища. Он, открыв дверь, впустил туда смущённых девушек. В маленькой комнатке, возле окна стоял ещё один молодой юноша с бледным лишенным некой привлекательности лицом, с зачёсанными назад пепельными волосами. При звуке голосов девушек, он живо повернулся в сторону открывающейся двери, бросив за окно долгоиграющую папироску. Студент Игнат, взяв смеющуюся Пашу под руку, весело шепнул ей на ушко - "Пойдём-ка со мной на веранду, я тут одну вещь по случаю приобрёл, громофон называется, и они ушли, оставив молодых людей одних. Миг, и молодые люди кинулись друг к другу в объятия. Василий, так звали юношу-студента, с жаром целовал её волосы, глаза, губы, а она таяла в его объятиях, и на её губах блуждала счастливая улыбка. Неизвестно сколько бы это продолжалось, но вдруг Василий резко отстранил подругу от себя - "Ты, слышал, уже просватана, аж в Петербург поедешь, правда, что ты позволила родным торговать собой, как скотиной". "Выбирай выражения!" - тон Аннушки стал ледяным, большие голубые глаза резко потемнели. "Прости меня!" - Василий встал на колени и уткнулся лицом в подол её платья - "Пойми, я в отчаянии, я так мечтал о том дне, когда мы будем вместе. Ты ведь полностью моей так и не сала, и теперь не уж то совсем разлюбила?" - в его голосе слышались слёзы. "Друг ты мой сердешный!" - холодный тон Аннушки сменился шедшей из самого сердца лаской. Она подняла его с пола и, припав к его плечу, не смогла сдержать слёз - "Прости милый, мы потом дальше всё с тобой решим, воля родителей для меня конечно свята, но мне так нелегко тебя из своей жизни выбросить". "Ты даёшь мне надежду" - с трудом, пытаясь улыбнуться, сказал ей Василий. "Барышня, пора!" - шепнула с порога невесть откуда взявшаяся Паша. И Анна спешно покинула коморку на прощанье, окинув поникшего Василия влюблённым взглядом.

Ночью Аннушке приснился плохой сон, ей снилась черноволосая женщина с факелом в руке, смеющаяся ей в лицо страшным демоническим смехом. Аннушка проснулась вся в поту, и, накинув на плечи шаль, вышла на веранду. Была тёплая летняя ночь. Из-за туч выглядывал краешек месяца. "Не можете заснуть?" - спросила, подошедшая в лёгкой ночной рубашке горничная Паша. Её чёрная коса чёрным пятном выделялась на белом полотне её одеяния.

"Вы б перестали мучить себя, бросились бы в ноги батюшке, он так любит Вас, не уж то всех богатств не хватит на Ваше с Василием счастье" - тихо говорила Аннушке верная Паша. Аннушка с досадой отмахнулась от неё. "Ничегошеньки ты не понимаешь. Да, Я люблю Васю, но Я не хочу всю жизнь торчать в этом паршивом городишке. Когда передо мной может быть, откроются ворота в новый мир. У меня, благодаря браку с Михаилом Рафаиловичем Мировичем, будет большой дом, где я буду устраивать светские приёмы, даже видеть в них самого государя-императора с супругой. Делать с мужем ежегодные вояжи за границу" - с пылом говорила она горничной - "Опять же, Михаил, бравый офицер, воевал на Кавказе, мне нужен именно такой муж и отец моим детям, и что нет чувств к нему, так это говорят для брака даже лучше".

"Да Вы чисто старушка, уж очень мудро так судите!" - с грустью в голосе, однако, заметила Паша. "Ладно, милая, идём спать, скоро рассвет, батюшка велел завтра собираться в дальнюю дорогу!" - решительно проговорила Аннушка.

Днём к Василию зашёл тот самый черноусый студент реального училища Игнат, и молча подал ему в руки газету "Городские ведомости". Василий впился глазами в уголок светской хроники. "Оставь меня одного" - с внезапной хрипотцой в голосе сказал он Игнату. Игнат спешно ушёл, закрыв за собой дверь. Василий, оставшись один, снял с груди медальон, открыл его, глянул на миниатюрный портрет Аннушки, потом приставил пистолет к своему виску, и роковой выстрел увёл несчастного в иной мир навстречу своим утраченным грёзам.

Богат и красив дом Мировичей, посреди двора фонтан, сад, цветы повсюду. Возле фонтана в саду всегда много детей, хозяйские и дети многочисленной прислуги. Вот и сейчас раздаётся их весёлый смех. Кудрявая лет 10-ти девочка, Ребека, водит весёлый хоровод, возле фонтана, неподалёку её два брата Юрий и Владимир, которым по 14 лет, играют в городки с детьми прислуги. На качелях сидит восемнадцатилетняя девушка. Вдруг садовая калитка открылась, и в неё вошли двое. Увидев их, девушка радостно встрепенулась, закрыла книги и, поднявшись с качелей, сделала шаг им навстречу.

"Здравствуй, Саня! - поприветствовала она первой, вошедшую девушку в сером с пелеринкой платье, русые волосы которой прятались под небольшой шляпкой. "Здравствуй, Сесиль!" - с улыбкой ответила вошедшая девушка - "Знакомься"" - и она вложила руку подруги в руку рядом стоящего с ней юноши. Тот от крайнего смущения не мог вымолвить ни слова. Черноволосый кудрявый белолицый с синими глазами, мечта многих петербургских женщин, он на минутку почувствовал себя неопытным гимназистом, пришедшим на первое свидание. И не мудрено, перед ним стояла редкостная красавица, которую ему только доводилось видеть. Огромные чёрные волнистые волосы были заколоты на затылке и спускались тяжёлыми волнами аж до спины. Белое лицо украшали огромные чёрные глаза, стройный римский носик и тонкие губы довершали этот портрет классической красоты, а хрупкая фигурка, и бледные маленькие ручки выделялись при её незатейливом наряде. Белая блузка и чёрная шифоновая юбка были ей просто, как никому к лицу. Юноша, быстро справившись с волнением, сжал ей руку: "Алексей, студент-юрист, теперь, наверное, уже бывший, исключён из университета за недавний бунт" - весело улыбаясь, говорил он ей. " Так Вы единомышленник Сани - революционер, Я недавно была с ней на маёвке, Вы там так хорошо говорили, Я всё запомнила!" - с восторгом проговорила Цецилия или Сесиль, как звали её иногда домашние. "Правда!" - обрадовался Алексей про себя решивший во чтобы то не стало завоевать сердце этой чудесной девушки. "Ладно, Сесиль, мы же к тебе только на минутку зашли, спрячь у себя пока вот это, там запрещённая литература, у нас опасно хранить" - и она подала девушке небольшой завёрнутый в бумагу свёрток. "Разумеется, конечно!" - забирая свёрток из рук, сказала Цецилия - "А знаете что, приходите к нам вечером, у нас сегодня будет бал в честь матушкиных именин, Я вас жду" - и она многозначительно, как показалось ему, улыбнулась Алексею. "Непременно!" - поспешил заметить тот. Цецилия проводила его и Саню до калитки, когда она повернула в дом, то чуть не споткнулась о пробегавшую мимо сестру. Та, весело с разгону ткнулась носиком в её блузку, её розовые банты при этом растрепались, а розовое в оборках платье было испачкано грязью.

"Ребека, не шали, иди в дом переоденься!" - строго сказала ей Цецилия, и, взяв её за руку, поднялась на крыльцо. Они зашли в особняк и Цецилия, сдав сестру на попечение бонны, торопливо поднялась к себе. Наступил вечер. Зажгли фонари на улицах, залился вечерним светом дом. В нём царила всеобщая суета, 16-ти летние сёстры Цецилии, Дора и Сара, украшали вместе с челядью бальный зал для предстоящего торжества. В одной из комнат лакеи ставили на маленькие столики подносы с угощениями, на них были маслины, грибы, шоколад, дорогие ликёры и вина.

Вскоре начали съезжаться первые гости. На сёстрах, Доре и Саре, были яркие жёлтые шёлковые, но ещё недлинные платья. Они шли, взяв друг друга за руки, весело болтая, увидев шедшую к ним сестру, они от изумления открыли рты. Что случилось с их строгой Цецилией, вместо её обычного, несмотря на уговоры домашних, строго наряда, на ней было великолепное, длинное с блёстками голубое платье, волосы были уложены в красивую причёску, локоны которой свешивались, касаясь её плеч. На шее, правда, кроме незатейливого медальона ничего не было. Послышался восхищённый шепот окружающих - "Право слово это же Кармен, вылитая Кармен из оперы Бизе". "Сестрица, ты сегодня чудо как хороша!" - воскликнули обе девочки, и, поцеловав Цецилию в щёчку, весело побежали дальше.

Вдруг внимание гостей переключилось с Цецилии на лестницу, ведущую со второго этажа дома в данную гостиную. По ней спускалась средних лет пара, сам хозяин дома, Михаил Рафаилович в европейском смокинге, и его жена Анна Григорьевна, ослепительная русоволосая дама 36 лет. Её фигура, несмотря на пятерых рождённых детей, была почти, что без изъяна. Конечно, этому предшествовали небольшие хитрости, типа затянутого корсета, и жесточайшей диеты. Драгоценности и дорогое изумрудное длинное платье, выгодно оттеняли её редкую красоту. Её большие голубые глаза изумленно вспыхнули, увидев старшую дочь.

"Что это с тобой, с каких это пор ты стала обращать внимание на то, как ты выглядишь, но одеваешься, всё равно безвкусно, почему к такому платью не надела подаренные тебе украшения?" - тон её был недружелюбен, почти злобен. Цецилия вся по привычке сжалась от её колючего взгляда, хотела уже, что-то ответить, как отец, перебив жену, примирительно сказал: "Моя дорогая, ну, зачем же Сесилии обвешиваться побрякушками, подобно рождественской ёлке, и так хороша, благодаря своей молодости", - и ласково взяв Цецилию под локоток, повёл её с матерью к центру зала. Вскоре он оставил их и через минуту беседовал возле курительной комнаты с двумя генералами и исправником, к ним присоединились местные богатеи промышленники.

На почётных местах сидели государственные чиновники, и особы приближённые к государю. Молодёжь столпилась как раз напротив той колонны, где находилась Цецилия с матерью. Время от времени к ним подходил как-нибудь молодой офицер, подходя, он немного замедлял шаг, словно решая, какой из дам отдать предпочтение на очередной тур вальса или мазурки, и потом решительно раскланивался перед белокурой красавицей. "Вот так всегда, - с досадой думалось Цецилии, - все всегда пеняли её на то, что она просто одевается, а тут нарядилась, ну и что же, мама всегда затмевала своим блеском, и умением улыбаться, говорить о пустяках, как о чём-то важном. "У меня голова болит от здешнего шума, Я выйду в сад!" - улучив минутку, шепнула она матери. "Да, вечно у тебя всё не Слава Богу, только ненадолго, скоро приедут родители с женихом, которого для тебя выбрал отец, и чтобы никакой кислой мины на твоём лице я не видела!" - и холодно махнув веером, Анна Григорьевна закружилась с каким-то юным корнетом. Цецилия вышла из шумной гостиной в сад.

Как хорошо на свежем воздухе! Стояло прекрасное петербургское лето, и белая ночь опустилась на город. Цецилия по привычке пошла к качелям, это было её любимое место, когда ей было грустно, и вдруг заметила возле них чью-то тень, и испуганно отпрянула назад: "Кто здесь?" "Не бойтесь, это я, очень хотел увидеть Вас снова!" - из темноты к ней навстречу шагнул Алексей, тот юноша с кем она познакомилась днём. В темноте блеснул козырёк его фуражки. "Вам, наверное, прохладно, извольте" - и Цецилия не успела опомниться, как он накинул ей на плечи пиджак. "Почему Вы с Саней не пришли, я ведь вас ждала, идёмте со мной в гостиную!" - решительно проговорила Цецилия, взяв его за руки и утягивая за собой. "Постойте!" - Алексей мягко задержал её руки в своей. - "Это сборище не для меня, да и вам смотрю оно в тягость". "Это так, - вынуждено заметила Цецилия, - давайте здесь лучше поговорим, расскажите о себе, я хочу знать всю вашу жизнь" - пылко проговорил Алексей. Они беседовали друг с другом пару часов, потом Цецилию отвлёк голос, звавшей её Ребеки. "Пора, к сожалению!" - сказала она юноше. "Завтра выходите в сад, буду ждать" - произнёс Алексей, он не ушёл из сада до тех пор, пока голубое платье Цецилии не скрылось за порогом её дома. На другой день вечером был дождь. Цецилия пришла в то же время, как и договорились. Ей было чуждо любое кокетство, и они уединились в беседке в саду. С тех пор их встречи стали регулярными, Алексею казалось, что он готов на любые подвиги ради её чёрных глаз, а ей нравилось беседовать с ним о книгах, о свете, об окружающих людях, о положении женщины в обществе.

Родным домом она тяготилась, вернее, любила сестёр и отца, но мать, почему-то её ненавидела. Может, она напоминала ей о её возрасте своей редкой, но не похожей на её красоту красотой, а может о лишении с её появлением тех несбыточных девических грёз и брака с нелюбимым. Маленькой, Цецилия пыталась приласкаться к ней, но она гнала её прочь, злобно цедя сквозь зубы: "Не называй меня мамой, чтоб на тебе была яма, чтоб на тебе трохим (саван "евр.") одели" Эти слова ранили нежную душу ребёнка, и она плакала часами где-нибудь в уголке, и однажды она услышала, как нянька говорила поварихе, что мать, когда её рожала, кричала в голос: "Пожалуйста, уберите от меня эту женщину в чёрном, я не выношу когда она смеётся!" Разумеется, это был бред роженицы, роды были трудные, Анну Григорьевну тогда с трудом спасли. Наверное, поэтому Цецилия поступив учиться в институт, выбрала профессию акушерки. И вот уже диплом у неё в руках. Алексею предстояла высылка из Петербурга в Туруханский край за его революционную деятельность, и Цецилия твёрдо решила бежать из дому с ним, жить своим трудом, ни от кого не завися, тем более мать с отцом вознамерились выдать её замуж. К Алексею она не питала никаких чувств, кроме дружеских. Но он был согласен, надеясь, что при дальнейшем общении с ним она ответит на его любовь.

Побег был задуман сегодня. Саня с Алексеем осторожно подогнали извозчика к садовой калитке. Цецилия стояла уже наготове с чемоданом в сером дорожном платье. В последний раз она оглядела родной дом, вспомнив об отце, смахнула слезу, и решительно залезла в пролётку, поддерживаемая Алексеем. На окраине города Саня простилась с ними: "Ну, с богом, моя милая Сесиль, желаю Вам обоим счастья!" - и, не сдерживая слёз, обняла на прощанье обоих. Цецилия ехала и думала, что больше никогда не увидит ни родных, ни дома. Откуда ей было знать, что впоследствии, то, о чём ей думалось сейчас, окажется наполовину правдой.

В десятом ряду местного театра в куче зрителей сидели две девушки. На одной из них был серый костюм и такого же цвета шляпа, её голубые глаза и русые волосы отлично гармонировали с голубым букетиком искусственных незабудок на костюме. Её внешность была довольно заурядной, особенно если бы пришлось сравнивать с рядом сидящей подругой. Та оживлённо смялась, хлопала артистам, не обращая внимания на восхищённые взгляды мужчин. "Какая красавица, да это же чудо!" - говорили с восторгом рядом сидящие люди. В своём коричневом костюме с тёмной вышивкой и коричневой шляпке, из-под которой выглядывали тёмные кудри волос, уложенных в причёску, она казалась королевой, сошедшей с трона и снизошедшей до простых смертных. Большие чёрные глаза сверкали в такт музыке, на лице сияла весёлая улыбка. И вот на сцене появился он, великий певец Рокоссовский, по слухам, высланный из Москвы за какой-то скандал в Красноярск. Он вышел, тряхнул тёмным волосом кудрей и запел:

Ямщик не гони лошадей

Мне некуда больше спешить!

По мере того как он пел, публика переставала шуметь, с восторгом внимая певцу и песне. Притихли и девушки. "Знаешь, Вера? - обратилась кудрявая красавица к спутнице - "У меня от его голоса мурашки по телу!" "Да, он личность весьма незаурядная", - поспешила заметить Вера, всматриваясь в сцену через миниатюрный бинокль.

Цецилия, а это красивая девушка была именно она, немного взгрустнула, ей вспомнился Алексей. Да, нелёгкой оказалось начало её самостоятельной жизни в затерянном в глуши уездном городке Сибири. Диплом акушерки помог ей устроиться в местной муниципальной больнице на работу. Они с Алексеем сняли небольшую комнатку в городе, выдав себя за молодожёнов. Алексей устроился писарем в местную управу. Ей, бывшей наследнице богатого дома, пришлось самой стирать себе одежду, готовить нехитрую еду на двоих, пока она не стала получать деньги за свою работу, и не смогла нанять Матрёну, для уборки и ведения нехитрого домашнего хозяйства, которая приходила всего на пару часов. Цецилии была необходима прислуга, так как роды она должна была принимать чистыми руками. Работа доставляла ей удовольствие и о выбранной профессии она не жалела, любуясь, каждый день розовощёкими младенцами, появляющимися на свет с её помощью. Трудности новой жизни и в частности быта не так угнетали её, как неопределённые отношения с Алексеем. То, что она хотела видеть в нём просто товарища, никак не устаивало последнего. Он стал нервным, раздражительным, при каждом удобном случае напоминал ей, что ему тяжело находиться в одной комнате с женщиной, которая не является его женой. Он предложил ей венчание в местной церкви, думая, что от сожительства с ним её удерживают привитые с детства условности, но Цецилия решительно сказала этому нет. Разве для того она бежала из родительского дома, чтобы обременить себя новыми цепями. Их дальнейшая совместная жизнь сделалась для неё невыносимой. Случайно приехавший в их город известное медицинское светило профессор Собинов, предложил ей уехать с ним и работать в его частной клинике в Красноярске. Она, не колеблясь, согласилась, и тайком от Алексея покинула городок. При этом она не испытывала ни малейшего сожаления. В частной клинике платили хорошо. Ей хватало на уютную квартирку, служанку, даже открыла небольшой счёт в одном из местных банков. Сотрудники больницы были милыми интеллигентными людьми. Особенно близко она сошлась с Верой, дочерью политических ссыльных, работающей у них медсестрой. Она и уговорила её прийти на концерт с участием Рокоссовского. Песня кончилась. Цецилия усердно хлопала, стоя вместе со всеми, а в душе её зашевелилась тоска об оставленном ею Алексее. Было ли это проявление запоздалой любви с её стороны, она не знала, просто певец чем-то напомнил ей Алексея таким, каким она увидела его при их первой встрече в саду. Андрей Рокоссовский поймав на лету букет, пущенный какой-то из дам, улыбаясь и кланяясь, ушёл за кулисы. Он сразу попал в объятья владельца театра Меркулова, добродушного полного мужчины с неизменной тростью в руках. Рядом с ним стоял местный меценат театрал-любитель Лев Петрович Капелевич. "Ба, подожди батюшка, мой!" - сказал Андрей с улыбкой, высвобождаясь из крепких объятий Меркулова. "Молодец, право, молодец!" - восклицал разгорячённый порцией другой итальянского вина Меркулов. Говоря с Андреем, он сильно похлопал его по плечу, но вскоре оставил его вдвоём с Капелевичем, поспешив навстречу певице Оленьке Бесольцевой, чахлому бесцветному созданию, которому он безмерно покровительствовал, вероятно, имея на то какие-нибудь тайные причины. Андрей минутку посмотрел на них и, схватив Капелевича под руку, потащил его, шепча ему прямо на ходу: "Тут в рядах сегодня одна богиня, пойдём, представим себя. Стой, вот и она!" - и через минуту оба стояли перед ошеломлёнными девушками в фойе театра. Но Андрея сразу же окружила толпа восторженных поклонниц и он, несмотря на все свои титанические усилия, не мог пробиться через их толпу ко Льву и девушкам. Лев сразу понял, кто из них сразил сердце его друга, но он учтиво раскланивался с обеими, и изъявил желание встретиться с ними завтра днём в городском парке. Цецилия начала ссылаться на занятость, отказалась, но услышав обиженный возглас Веры: "Сесиль, завтра же воскресенье!" - поспешила согласиться, тем более что, к ним отбившись от наседавшей на него толпы поклонниц, подходил Рокоссовский. "Андрей Васильевич - поэт, певец" - представился он смутившимся девушкам и легонько сжал руку Цецилии, что опять напомнило ей Алексея. На следующий день в парке было народное гулянье. Когда обе девушки пришли, мужчины уже с нетерпением ждали их. Цецилии нравилось идти под ручку со знаменитостью города и слушать его вольнодумную речь, далёкую от так надоевших ей условностей и холодной учтивости. Окружающий люд узнавал певца и провожал молодую пару благо желанными улыбками. Вечером они ужинали уже вдвоём при свечах в самом престижном ресторане города. От шампанского Цецилия слегка опьянела, и ей стало очень весело, а поцелуи Рокоссовского будили в ней приятные незнакомые ей доселе чувства.

Уже пять лет, как она ушла из отчего дома, но любви так и не испытала, хотя при её редкой красоте у неё было много тайных и явных воздыхателей. Сейчас она решила переломать себя и жить полной жизнью, и почему она до сих пор никого не полюбила, из дерева она создана что ли?

Молодой певец был ей приятен, к чёрту это ханжество, привитое ей дома, героини её любимых романов всегда свободны в своих поступках. В эту ночь Рокоссовский остался у неё в квартире, а через два дня она переехала в его новый просторный дом с множеством слуг. Венчаться решили осенью, так как Цецилия впервые решилась написать родным и пригласить их. Несмотря на уговоры Андрея, она пока не забросила работу в клинике, так как без неё уже не мыслила жизни. Прошёл месяц. Из Петербурга пришли письма. В одном из них Ребека написала, что их батюшка внезапно скончался после её неожиданного бегства, умерла через два года от болезни Дора, оба брата в Измайловском полку в офицерском чине, а матушка не желает её видеть, так как считает её виновницей папиной смерти, но посылает ей своё благословение. Следующее письмо было от Сани, та писала, что была арестована, и после шести месяцев тюрьмы её освободили. А Алексей умер в ссылке от чахотки, она не написала ни слова упрёка Цецилии, но та знала, что болезнь Алексея обострилась, после её отъезда. Близился конец её гражданского брака с Рокоссовским, скоро должен был наступить день венчания. Чем ближе он подходил, тем мрачнее становилось на душе у Цецилии. Эйфория от её влюблённости давно прошла, и она взглянула на своего избранника другими глазами. Этот Рокоссовский небритый, в домашнем халате с папиросой в зубах, желчный, придирчивый, вечно распекающий прислугу по какому-нибудь пустяковому поводу, определённо не нравился ей. А его бесконечные попойки с актёрами после премьеры. Он возвращался домой под утро, и, дыша перегаром в лицо Цецилии, требовал от неё любви и ласки. А чего стоит сцена ревности, которую закатила Оленька Бесольцева, когда ей вздумалось зайти в театр к Андрею. Оленька вцепилась ей в волосы плача и крича, что она красивая кукла без души и сердца, которая отбирает чужих мужчин. Их разняли подбежавшие актёры. Заплаканную Оленьку увели, а Цецилия вне себя от возмущения, поправляла растрепанные волосы и клялась, что разорвёт помолвку с Андреем. Подоспевший Рокоссовский увёл её домой и три дня подряд подходил к дверям её спальни с огромным букетом цветов, пока не убедил её, что в истерике Оленьки он не виновен, как и не виновен в том, что женщины в него влюбляются, такова уж учесть богемы. Цецилия простила, но идол, созданный ею рушился на её глазах, боготворить было попросту некого, и она начала тяготиться, как когда-то жизнью с Алексеем.

В августе ей предложили съездить в Енисейск в местную больницу вместе с профессором. Поездка обещалась быть недельной, и Цецилия с трудом уговорила Рокоссовского отпустить её одну, напомнив ему при этом, что она ему ещё не официальная жена, и если так, то таковой и не станет. Андрей сдался, решив, что работа в уездном городке отвлечёт её от театральных сплетен. Приехав в Енисейск и устроившись в местной гостинице, Цецилия внезапно почувствовала лёгкость и свободу. Она впервые смеялась искренним, шедшим от души смехом, и профессор не мог понять происходившей в ней перемены, но был рад её настроению. "И зачем ей этот брак?" - думалось ему. Рокоссовский просто шут и фанфарон, да к тому же и любитель выпить, а она достойна уважения. Профессор Лавров любил людей, отдающих работе все силы. В гостинице Иван Евгеньевич Лавров и Цецилия пробыли недолго, их, на время пребывания в городе пригласил к себе на жительство священник местной церкви, Алексей Васильевич Куркин. Он был очень болен, приезд профессора и его знания помогли ему встать с кровати, и сейчас он чувствовал себя вполне сносно, поэтому гостеприимством решил отблагодарить профессора и его помощницу. А. В. Куркин был уже в годах, жил без жены в огромном доме со служанкой Фимой. На приусадебном участке росли огромные кусты чёрной и красной смородины и лесной малины. Здесь же были посажены картофель и другие овощи. Всё в изобилии подавалось круглый год на стол хозяина. Единственного сына он отправил учиться в Казанский университет, так как тот вопреки желанию отца, изъявил склонность к наукам светским и отверг духовное поприще. Этой осенью, когда отец занемог, он послал сыну депешу, чтобы тот немедленно приехал, и теперь ждал его приезда со дня на день. Был погожий осенний день. Цецилия в лёгкой вязаной кофточке, накинутой поверх пёстрой юбки, с лукошком в руке собирала малину во дворе дома отца Алексея. Она так сосредоточенно занималась поисками ягод среди колючих кустов, что и не заметила, как скрипнула калитка, и в неё вошёл юноша лет 19-ти в форменной студенческой одежде. Войдя, тот в изумлении остановился, разглядывая чудную красивую девушку за кустами смородины. "Вот это да, неужели папа нанял такой дивной красоты служанку" - подумалось ему. Бросив чемоданы возле калитки, он направился к ней, решив представиться. Увидев незнакомца, Цецилия вздрогнула, но от тёплого взгляда его голубых глаз, лёгкой улыбки, так хорошо сочетавшейся с прядью пшеничных волос, ей стало внезапно тепло и почему-то весело. "Виктор Куркин, студент Казанского университета. А кто Вы?" " Я акушерка, приехала на неделю с профессором Лавровым из Красноярска, у Вас в гостях, а Вы, наверное, тот самый сын, которого отец так дожидается" - краснея почему-то от смущения, сказала Цецилия. "А зовут Вас как?" - взяв её легонько за руку, спросил Виктор. "Имя у меня длинное, православному уху непривычное, но можете звать короче, Сесиль" - смущенно улыбаясь, проговорила Цецилия. "Идемте в дом, вон уже ваш батюшка с профессором вышли на веранду". Через минуту растроганный настоятель обнимал сына. Цецилия плохо спала в эту ночь, русоволосый юноша стоял перед её глазами, наконец-то к ней пришла любовь, но почему-то именно к этому мальчику, намного моложе её. Она впервые испытала сладкое томление в груди. Утром с первыми лучами солнца, он постучался к ней в комнату и предложил прогуляться вдоль городской набережной, сходить в местный парк. Веселье и молодая энергия исходили от его молодого лица и стройной фигуры. Он был высокого роста, и рядом с ним Цецилия ощущала себя молоденькой 20-ти летней девушкой, словно и не было тех трудных лет прожитых ей, с тех пор, как она покинула отчий дом. Она давно так беззаботно и весело не смеялась, они дурачились, бегали друг за дружкой по парку. Виктор раскачивал её на больших качелях, совсем потерял голову от её больших чёрных глаз. Их первый поцелуй был настолько невинен, что они восприняли его как естественное продолжение их отношений. Но близилось время расставания, и Виктор решил поговорить с отцом Алексеем о женитьбе на Сесилии. Отец сначала растерялся и принялся отговаривать сына. "Ты пойми, она из еврейской семьи, хоть и православная, у них совсем другой уклад жизни, старше тебя к тому же, да и год учёбы в университете ещё остался!" - говорил он сыну. "Отец, в любви к ней сосредоточилась сейчас вся моя жизнь, или с ней или мне жизни такой без неё не надобно, а университет закончу экстерном, испрошу место учителя в сельской школе, проживём, если благословишь!" - пылко, но уверенно сказал отцу Виктор. "Ладно, сынок, согласен, идем, поговорим с твоей наречённой" - смирившись, проговорил отец Алексей. Цецилию предложение Виктора не застало врасплох, к этому шло, она не могла предать своих чувств, уехав от него. Персонал местной больницы ей нравился, возвращаться в Красноярск к Рокоссовскому ей совсем не хотелось. Она дала согласие на брак, собрав всю свою решимость, ей хотелось изменить свою жизнь с Витей. Она представлялась ей одним сплошным светом. Лавров уехал один, она отправили с ним два письма: одно к Вере с приглашением на свадьбу и просьбой привезти кое-что из её оставшихся вещей, а другое к Рокоссовскому, в котором коротко сообщала, что приняла за любовь, то, что у них было, поняла, что ошиблась, просила простить её, если сможет.

Вскоре состоялось венчание молодых. На венчание, кроме, родственников и знакомых Куркиных присутствовали профессор Лавров, приехала Вера и несколько коллег из больницы. Как чудно хороши были молодые. Чёрные глаза Цецилии сверкали из-под белой фаты. А жених покорил своей статью и гордой осанкой. После свадьбы молодые уехали в село, где Виктору дали место учителя, а Цецилия стала работать акушеркой по вызовам в окрестные селения. Они были счастливы. Цецилии, за её работу местные богатеи платили золотом. Их жизнь ознаменовалась рождением сынишки, названного в честь отца, Виктором. Но вскоре их счастливой жизни пришёл конец. Наступил 1914 год, год войны с Германией.

Село Нуйтун Енисейского района.

Цецилия Михайловна, нуйтуская акушерка, плохо спала этой ночью. Сначала ей приснилась русоволосая девушка в старинном чепце и платье, грустно смотрящая на неё своими большими голубыми глазами, потом её сменил злобный демон, в лице девушки цыганки с длинными чёрными косами, та со смехом тянула к ней свои руки. Цецилия проснулась и долго не могла прийти в себя от ужаса, но крик маленькой Елены привёл её в чувства. Лена родилась вскоре после ухода Виктора на фронт, а маленькому Вите было два года. Скрипнула дверь, в избу зашла улыбающаяся Варвара, соседка, которую Цецилия нанимала для ухода за детьми пока ездила по вызовам. Варваре было уже за 30, её добродушное, но уже постаревшее от тяжёлой крестьянской работы лицо, было красноватым от холода, но в глазах блестел непонятный огонёк. "Михайловна, говорят, в Петербурге царя скинули, Временное, какое-то правительство у власти! - возбуждённо сказала она. "А вот это тебе, прочти, у почместера взяла". Цецилия Михайловна взяла письмо, пробежала глазами первые строки, и вдруг внезапно побледнела. "Чего ты?" - встревожилась Варвара, при этом взяв на руки расплакавшуюся Ленку - "Жив он иль как?" "Да жив!" - Цецилия положила письмо на стол и, усадив за него маленького Витюшку, налила ему в кружку молока и отрезала краюшку хлеба. "Мой Виктор в госпитале находится, пишет, какое серьёзное ранение, домой совсем скоро придёт" - говорила она с грустью в голосе. Через неделю после их разговора к дому подъехала телега, сквозь толпу людей, обступивших телегу, Цецилия увидела сидевшего в солдатской шинели, мужа. Радостно забилось сердце, и она кинулась к нему, толпа молча расступилась перед ней. Это был он, её Виктор, худой грязный небритый, вместо одной ноги Цецилия увидела свисающий с телеги протез, и, зарыдав в голос, упала ничком ему на грудь. Неделю спустя Виктор Алексеевич, хмурый сидел у окошка, и сосредоточенно глядел на уличную слякоть. Скрипнула дверь, вошла Цецилия Михайловна, неся вязанку дров, она подошла к большой русской печке и, положив их, кинулась к колыбели дочери, уже битый час надрывающейся в крике. "Наконец-то, не могла поживее дров набрать, оглох уже совсем!" - сказал муж с раздражением свернув цигарку. "Витя, мне в соседнее село надо, на роды к жене партизана зовут, ты бы присмотрел за детьми сам?" - робко сказала Цецилия Михайловна, вынув из люльки примолкшую сразу возле материнской груди Ленку. "Парня ладно, а девку забирай с собой, что я ей дам вместо сиськи, ничего в доме нет!" - со злостью в голосе сказал Виктор Алексеевич. Цецилия, покормив дочь, без возражения стала собираться в путь, накинув на себя шаль и полушубок, завернув в ватное одеяло дочь, молча, не попрощавшись, вышла на улицу, резко хлопнув дверью. Виктор Алексеевич, взяв палку, доковылял на протезе до печки, и, убедившись, что сынишка спит, вернулся на своё место возле окна. Неделя в родном доме показалась ему годом жизни. Это был уже не веселый прежний молодец, боль, кровь, смерть и страдание ожесточили его, это был нервный и угрюмый человек. Вернувшись домой, он увидел постаревшую поникшую жену, скудные харчи, плачущих полуголодных детей, и ему казалось, что он угодил в бездонную пропасть, из которой не может выбраться. Он злился на себя за свою немощь, на блаженную жену-дуру, которая даже курицу без слёз зарезать не может, словом на весь белый свет. Вся эта злость изливалась на его домашних, он стал жесток к детям, и даже пару раз огрел клюкой жену, особенно его разряжало её холодность в супружеской постели. Она всегда ссылалась на усталость от поездок и домашних дел, и избегала его объятий. Он не хотел понять, что она говорила сущую правду, каково было ей, не знавшей грубой крестьянской работы, держать корову, свиней, кур, иметь огород, ездить по вызовам и ещё ухаживать за их двумя маленькими детьми. Её красивое когда-то лицо покрылось ранними морщинами, плечи сгорбились и только глаза оставались огромными чёрными и красивыми. Но он зациклился на своих ощущениях и страданиях, а о жене думал с обидой, Рокоссовского бросила, молодого и красивого, а что помешает ей бросить с детьми, меня калеку. Свою боль и обиду он прятал за нарочитой грубостью. Ямщик нахлёстывал измученных лошадей, возле реки пост: "Стой, кто идёт?" - к ним шагнул молодой человек в красноармейской шинели. "Нуйтунская акушерка!" - зычно крикнул ямщик. "Смело вперёд!" - фигура в шинели с винтовкой отступила от саней. Цецилия с облегчением вздохнув, поехала с ямщиком дальше через реку. На другой стороне реки их ждали два всадника на лошадях в папахах и офицерских шинелях. Ямщик побледнел: "Оборони нас, господи! Ещё беда, казаки!" Один из казаков, подъехав, приподнял свободной рукой подбородок укутанной в шинель Цецилии, и, убедившись, что это женщина, разрешил следовать дальше. Возле села Собольское они остановились. Цецилия сосредоточенно думала в каком-то из крайних домов, она оставила на пока дочку, побоявшись переправляться с ней через тонкий лёд. Потом, встав с саней, решительно направилась к крайней избе. Через полчаса она вернулась, радостно прижимая к себе завёрнутую в одеяло кудрявую головёнку дочери. Дома начавший уже было, беспокоиться Виктор, встретил их непривычно мирно, даже дружелюбно. Так, устав от бесконечных ссор и примирений, супруги Куркины дожили до весны.

Весной произошёл страшный эпизод. Проходившие через деревню колчаковцы, не найдя на данный момент мужского населения, поставили к стенке бедного Виктора. Цецилия с сумасшедшим криком закрыла его грудь собой, а вся собравшаяся деревня глухо начала роптать, и офицер, командовавший расстрелом, махнув рукой, ушёл, не завершив своей карательной акции. После этого случая сердце Виктора оттаяло по отношению к жене, родились Толя, Нина и Роза. Особенно к белокурой Розочке у Виктора было тёплое отцовской чувство, он не мог надышаться на свою любимицу. В посёлке Нуйтун установилась Советская Власть, и Виктору, как человеку образованному и фронтовику предложили директорскую должность в школе. Он увлёкся привычной работой и вскоре был награждён орденом, как заслуженный учитель. Его школа была одной из лучших, все окрестные жители узнавали его на улице, и уважительно снимали перед ним головной убор. Подросли дети. Но семейная жизнь по-прежнему давала трещину, хотя снаружи было всё гладко. Годы окончательно согнули Цецилию Михайловну. По вызовам она уже не ездила, а работала в местной аптеке фармацевтом, она перестала читать журналы, и писать рассказы, не стало свободного времени. Два года назад утонул её любимец первенец Витя. Не успела она с трудом отойти от свалившегося на неё горя, как пришло следующее: старый самовар упал и обварил насмерть пятилетнюю Розочку. Виктор Алексеевич тяжело пережил обе потери, начал пить, и, выпив, обвинил жену в недосмотре, принимался воспитывать её и старших детей. Елену и Толю кулаками, а то и ремнём, к маленькой Нине он привязался после смерти любимой дочери Розы, и поэтому той доставалось меньше всех. Ни раз Цецилия заливалась слезами, кляня тот час, когда она вышла замуж за этого изверга, у неё уже не было ни родных, кроме, вышедшей замуж за военного Ребеки, да и как прожить одной с такой кучей детей. Время шло, в село привозили кино, и отец брал с собой 14-летнего Толю, не разрешая, страшно завидовавшим, Лене и Нине приходить в клуб. "Молодых девушек надо держать в узде" - строго говорил он Цецилии Михайловне, когда та возражала против такого затворчества дочерей. Сама она не ходила, не хотелось встречаться с молоденькими учительницами, любовницами её мужа, о которых местные сплетницы прожужжали ей все уши, но кроме неприятных чувств от чужих уколов она не испытывала ничего, ревности давно уже не было. Жизнь была относительно спокойна, они уже давно перестали ссориться и предъявлять друг к другу какие-либо претензии, каждый жил своей жизнью, Цецилия детьми, а Виктор Алексеевич работой, да сердечными увлечениями. Но спокойное течение времени было нарушено. Наступил 1941 год - год страшной для всех войны. Но это ещё впереди, а пока весной 1940 года Цецилия Михайловна стоит на пороге родного дома, и с улыбкой смотрит вслед сыну и Виктору Алексеевичу. Толя только что окончил десятилетку и теперь, он, по существующему положению, учитель начальных классов в школе. Он, старательно держа в руках папку, идёт рядом с отцом в качестве преподавателя. Виктор Алексеевич что-то поясняет ему на ходу, на его лице счастливое выражение отцовской гордости за сына. За плетнёй одного из домов, мелькнуло улыбнувшееся Толику девичье лицо, это была его подружка Алина. Цецилия мигом увидела всё зоркими глазами матери, но улыбнулась в душе им обоим. Алина ей нравилась. Проводив обоих мужчин, она вошла в дом, и села писать письма дочерям. Нина уехала из дому в этом году и училась в педучилище в городе Игарка, а Елену годом раньше отправили в город Новочеркаск, к тётке мужа, она тоже училась на педагога, ухаживая, однако за Пелагеей Ильиничной, и за её большим просторным домом, который тётя собиралась отписать ей после своей кончины.

22 июня 1941 года приехала на каникулы Нина, она застала мать в слезах, по радио передавали сообщение Молотова. В августе забрали на фронт сельских мужиков и Анатолия. Анатолий, был добрым красивым и очень застенчивым парнем. Он был чист телом и душой, словно девушка. Такой он запомнился односельчанам. Плакала и убивалась, провожая его мать, вслух рыдала Алина, хмурился, едва сдерживая слёзы, отец. Через полгода он погиб под старой Руссой. Не было известий от старшей дочери Елены, там, где она находилась, уже по слухам хозяйничали немецкие оккупанты. Зимой чуть было не забрали на фронт и Нину, но пароход, который должен был везти призывников, застрял до весны во льдах. Потом на педучилище положили бронь. Виктор Алексеевич после смерти любимого сына сильно сдал, часто болел, хоть и старался крепиться. В один из дней он пришёл, выпил рюмку водки, лёг спать и не проснулся совсем. Цецилия искренне оплакивала его смерть, вспоминая всё хорошее, что было у них в жизни. А плохое... Человек ведь не рождается плохим, тут обстоятельства так сложились, война, инвалидность, смерть детей, не каждый вынесет жизненные удары стойко. Цецилия доставала по вечерам своё старое подвенечное платье, вспоминала день их свадьбы, искренне простила мужу все обиды. В душе её поселилась постоянная боль, она не могла смириться с гибелью Анатолия, своего любимца, умницы и красавца. Нина, похоже, не задалась. Черноглазая, живая и красивая с лицом, сошедшим с немецких открыток, тем не менее, она была черствой, грубой и довольно глупой. Настолько забылась, что после похорон отца стала напевать весёлую песенку, несмотря на явное неодобрение окружающих. И хотя Цецилии Михайловне больше не снились кошмарные сны о смеющейся девушке с чёрными косами, она решилась переехать с Ниной в село Никулино, так как та окончила педучилище, но оказалась настолько тупа, что получила вместо аттестата справку об образовании. Впрочем, для сельской глуши это имело мало значения, и Нина стала учительницей начальных классов в новом селе. Цецилия Михайловна прожила с дочерью Ниной там до появления внучки Ларисы.

(О Боги! Что делает с человеком судьба!

П. Ефремов - "На краю Ойкумены)

На веранде чистенького добротного на вид частного дома сидят за столом две девушки. Они пьют чай со свежими бубликами, лежащими тут же на столе. Обе молоды, им не больше 19-ти лет, одна синеглазая с коротко подстриженными светлыми кудрями, а вторая с большими карими глазами и огромным румянцем во всю щеку, на которую падали кудрявые, но тоже коротко подстриженные волосы. Было лето 1940 года. Девушки только окончили педучилище, и одна из них получила назначение учительницы в шахтёрский посёлок, находящийся лишь в нескольких километрах от города. Черноволосая, кудрявая Елена согласилась на место учителя в посёлке, так как со смертью тётки у неё закончились все права на проживание в её доме, невесть откуда взявшийся родственник, по бумагам её официальный опекун, торопил её с выселением. Лена холодно напомнила ему, что именно она ухаживала за тётей в её последние минуты, но он ссылался на закон, который был на его стороне. Престарелая тётя умерла внезапно, не оставив завещания на свой дом на имя Лены, как хотела раньше. А тут ещё попала в неудобное положение. Её подружка, Света, одолжила взаймы все её деньги на пару дней, так как надо было заплатить врачу за подпольный аборт, её избранник был не готов ещё связать себя брачными узами, так как оканчивал военное училище в следующем году. Лена, разумеется, не могла ей отказать, а у той через два дня денег не нашлось, и она стала приводить Ленку к себе на обед домой, что, конечно, не могло понравиться её матери. Лена, кляня себя за бесхарактерность, всё же шла к ним обедать, так как ей попросту хотелось есть. Вот и сейчас скрипнула калитка и в дом вошла слегка полноватая женщина в вязаной кофточке с пучком светлых волос, заколотых на затылке. Она недружелюбно покосилась на примолкшую Лену, подозвав к себе дочь, с раздражением прошептала ей: "Слушай, доколе у нас эта нахлебница будет обедать, каждый день сюда таскается?" Света, виновато взглянув на Лену, грубо ответила матери: "Уезжает она сегодня в 4 часа по распределению, ей там и жильё и работу предложили, а Вам мама уже куска хлеба жалко, она ведь после смерти тётки совсем одна!" "Ну, раз так, дай то Бог!" - и уже милостливо взглянув на девушку, пошла в дом, передав оттуда дочери банку с вареньем для Лены, видимо устыдившись своей неприязни к ней. Спустя год над описанным ранее домом шёл майский дождик. В калитку вошли двое, Света с большим чемоданом в руках, а рядом с ней была молодая женщина на сносях. Это была Лена, беременность не портила её красивого лица, но оно было печально. Войдя в комнату, подружки сели на один из небольших диванов в прихожей. "Ну, Ленок, не надо печалиться. Мама всё равно времянку во дворе сдаёт, поживёшь у нас, пока твой Виноградов от пьянства очухается, ты мне помогла, век не забуду, скоро наша с Костей свадьба, он после неё и назначение уже получает!" - весело, не скрывая своего счастья и радости, тараторила Света, запихивая под кровать большой чемодан Лены. Вскоре она ушла в ближайший магазин за продуктами, а Лена почувствовав внезапную слабость, легла и грустно задумалась о своей жизни. Шахтёрский посёлок, маленькая комната при школе, её первые ученики и молоденький 28-летний преподаватель Илья Петрович Виноградов сразу по её приезду положивший глаз на неопытную девчушку-учительницу. И месяца не прошло, как он влюбил в себя девушку, и они стали жить вместе. Это был гражданский брак, так как в далёкой Тамбовской области у него уже были жена и сын. Но любовь к ней у него быстро угасла, и он начал себя показывать таким, каким был на самом деле, он был пьяницей, правда культурным и опрятным, но пьяницей. Лена из жизни своих родителей запомнила пьяные отцовские дебоши. Поначалу пьянство Ильи вызывало в ней панический страх, но Виноградов дебоширом не был. Он, что называется и пальцем не дотрагивался до жены, но вызывал в ней отвращение, смешанное с омерзением, когда часами валялся в их маленькой комнате на полу, захлёбываясь в собственной блевотине. Нищета давила на неё. Их крошечную учительскую зарплату Виноградов пропивал за неделю, а сердобольная сторожиха приносила ей беременной чугунок с дымящейся картошкой. В один прекрасный день Лена решила, что с неё хватит, не будет она растить будущего ребёнка в нищете и голоде по соседству с вечно пьяным отцом. К тому же из-за частых скандалов с ним у неё лопнули голосовые связки, ей запретили из-за этого преподавать в школе, надо было искать другую работу. Утром, собрав с комода серебряные ложки и вилки, сложив их в узел, она, улучив момент, когда Илья был в школе, взяла узлы и чемодан с вещами и уехала в Новочеркаск.

Лена не заметила, как уснула, среди своих невесёлых дум. Вошедшая мать Светы с горестным изумлением покачала головой, и тихонько, закрыв дверь, пошла, готовить времянку для новой жилички. Вскоре у Лены родилась дочь, она назвала её Эмилия. 21 июня 1941 года был тёплый солнечный день. Лена радостная идёт по одной из городских улиц, мимо парка, где вовсю кипит работа, красят качели, украшают парк к завтрашнему массовому гулянию. Зычно зазывают прохожих мороженицы, предлагая свой товар. Лене легко и весело, она устроилась кухрабочей в одну из столовых при воинской части, расквартированной в городе, и записалась на вечерние курсы поваров. Наконец-то она сможет расплатиться с хозяйкой за жильё и оплачивать ей за досмотр дочери, пока будет на работе. С чувством вины она вспомнила об Илье. Лена ничего не написала родителям о рождении дочери, ни о неудавшемся браке, решила это всё оставить на потом. Мама со своим взглядом, что с мужем надо разделять и радости и беды, конечно, её бы не одобрила, но она, слава богу, не героиня, да и разве можно растить дочь в подобной атмосфере. Лене вошла в свою времянку, вынула дочку из кроватки, и весело напевая, стала менять ей пелёнки. Потом легла спать, и проснулась от ночного кошмара. "О! Этот смеющийся демон с женским лицом, тянущий свои костлявые руки к кроватке дочери!" Видение исчезло, а она, проснувшись, долго не могла прийти в себя от ужаса. От матери она слышала, что их род преследует похожая на цыганку женщина с чёрными косами, перед каким-нибудь несчастьем, она видится во сне кому-нибудь из их рода. До сих пор Лена считала эти расказни, причудами матери. Она недолюбливала отца и из-за его деспотизма, рано уехала из дому, но полностью разделяла его взгляды на то, что нельзя детям забивать головы подобной мистической чепухой, как иногда говорил он в порыве гнева жене. "Неужели мама оказалась права!" - вдруг подумала Лена. Чуть в окнах забрезжил рассвет, в окошко времянки забарабанила всхлипывающая хозяйка: "Лена, война, горе-то, какое, немцы вероломно на нас напали" - прижимая к глазам мокрый от слёз платок, проговорила она - "Ведь моя Света со своим воркует где-то под Брестом, включи радио, Молотов говорит". Лена включила приёмник, и потом вместе с хозяйкой вслушиваясь в слова диктора, каждая из них осмысливала по-своему свалившуюся на Родину и на них беду. Прошла неделя. На улицах города появилось большое количество военных и бронетехники. Лена работала помощником повара в офицерской столовой, а вечером училась на курсах поваров, с провизией в городе стало туговата, появились карточки, так что её работа в столовой компенсировало её хозяйке плату за круглосуточный досмотр за её дочерью. Вскоре ей пришло известие о гибели Светы с мужем. Хозяйка так тяжело пережила гибель дочери, что стала скрашивать свои невесёлые думки самогоном, да домашним вином. Изрядно перепив, спала, а девочка надрывалась в крике без соответствующего досмотра. Однажды, вечером, придя с курсов, Лена обнаружила у девочки небольшой жар, сделав пару водочных компрессов, слегка покормив, она заснула возле девочки, сморённая усталостью прямо на кучах фронтовых фуфаек, которые давали женщинам в стирку, вместе с дефицитным мылом. "Злобный демон в виде черноволосой девушки захохотал во сне ей в лицо!" - и она проснулась, потом дотронулась до находящейся рядом дочери, и истошно закричала, рядом лежал уже коченеющий, маленький трупик. Девочку схоронили на местном кладбище. Лена потом долго не могла сдержать слёз, натыкаясь случайно на забытые пелёнки и распашонки дочери. Но молодость брало совё. Франтоватый молодой лейтенант Вадим провожал её с курсов домой, и в один прекрасный день остался. Лене казалось, что счастье вновь вернулось к ней. Энергия вновь била из её похорошевшего лица и молодого тела. На работе, она, окончив курсы, была поваром, довольно искусным и пользовалась уважением коллектива и благосклонностью начальства. Вскоре её новой короткой любви внезапно пришёл конец. Лейтенанта окрутила молоденькая дочка полковника из их части 20-летняя блондинка Рита. Лена была уже на пятом месяце беременности, когда лейтенант с Ритой покинули город. Лейтенант, благодаря вмешательству тестя, получил перевод в Москву. Лена, узнав обо всём, не плакала, глухая злоба подымалась в её душе на обидевшего человека, она решила вычеркнуть этого подлеца из своей жизни раз и навсегда. Вскоре родилась дочь Элеонора. Фронт приближался. Лена после всего пережитого, повзрослела, заботилась о дочери как могла, но работа в военное время не оставляла ей лишней минуты для девочки. Работали в две, а то и в три смены, порой спали всего 2 часа здесь же под кухонным столом. Военные всё прибывали, надо было всех накормить. Лена иногда по трое суток была вынуждена не бывать дома. Однажды, придя с работы, она застала у себя помимо валявшейся на кровати пьяной хозяйки, врача и рядом с ними живущую тётю Веру. Тётя Вера, виновато повернувшись в сторону Лены, сказала ей: " Прости милая, я больше не могла слушать крики малютки, эта выпивоха у тебя и другую дочь угробит, ты ведь ей за досмотр продукты приносишь, а она чем тебе платит?" "Что с девочкой?" - встревожилась Лена. "Понос, рвота. Ваша нянька напоила её, двухмесячную, вином из чечевицы, видно чтобы спала!" - сухо проговорила врач, заворачивая вялую, уже почти без сил кричащую малютку в сухую пелёнку - " Едемте со мной в больницу". Девочка умерла, несмотря на тщетные усилия врачей спасти её. Лена пришла домой с почерневшими от злых слёз глазами. Не глядя на виновато смотрящую хозяйку, начала собирать свои вещи в тот же самый чемодан, с каким когда-то пришла. "Прости, пожалуйста, меня, Христа ради, ведь не со зла я, прости!" - с надрывающим душу криком, говорила хозяйка, хватая её за подол, едва не становясь перед ней на колени. Лена отстранила её руки от себя: "Бог тебя простит, а Я нет" - и, хлопнув калиткой, вышла, даже не оглянувшись на захлёбывающуюся в рыданиях хозяйку.

На третий день, Елена вернулась на работу, но это уже был другой человек. Вскоре часть, где работала Елена, перебазировалась в освобождённый от немцев Краснодар. Елене дали небольшую квартирку в центре. Впрочем, все уже её звали Елена Викторовна. От чувствительной прежней девчушки Лены ничего не осталось. Красивая обаятельная женщина лет 30-ти, шеф-повар Елена Викторовна, была суха и строга с подчинёнными. За малейшую провинность повара лишались места, и вскоре в столовой остались работать только те, кто втихаря, через Елену давал взятку для директора столовой. За глазами работницы шептались, что Елена спит с этим женатым лысым старикашкой, поэтому так быстро и вознеслась, но в глаза все лебезили перед ней и старались угодить.

Сегодня шофёр привёз Елену домой на директорском "Уазике". Войдя, Елена устало плюхнулась на мягкий новенький диванчик, сняла дорогие туфли и фильдеперсовые чулки, положила в шкаф своё модное креп-жоржетовое платье. Кстати, гардероб трещал от бесчисленного количества дорогих жакетов, платьев и парочки шикарных шуб. В комнату тихо постучали. "Можно?" - в дверь просунулось смеющееся лицо Гали, новой подружки, артистки Краснодарского драмтеатра. "Входи!" - милостиво кивнула Елена, и, взяв зеркальце, сосредоточенно поправляла свежей губнушкой помаду на губах. "Еленочка, лётчики приехали, пойдём сегодня в Дом офицеров, а то в ресторанах одно случайное хамьё!" - пылко, присаживаясь рядом с Еленой, проговорила Галя. Она была довольно миловидная с небольшими серыми глазами в тёплом жакете с юбкой и закрученными валиком вверх и за уши, по тогдашней моде, каштановыми волосами. "Пожалуй, я с тобой согласна" - сказала Елена, доставая из портсигара папироску, Галя взяла следующую. И через минуту обе подруги в клубах дыма оживлённо обсуждали предстоящий вечер. Спустя часа четыре, сидевшие возле дома бабушки неодобрительно покосились на вышедших из подъезда подруг. "Глянь-ка на них, люди от войны опомниться не могут, сколько вдов молодых сейчас, а эти, каждый день веселятся, да мужиков меняют, а те подарки им несут, одни духи, другие чулки и даже шубы дарят, совесть совсем потеряли, бесстыжие, тьфу!" - маленькая седая женщина в белом платочке сердито плюнула себе под ноги, повернув лицо к сидевшим рядом с ней старушкам. "Да будет тебе, Леонидовна, немца из города выгнали, аж до Берлина гонят, пусть веселятся пока молодые!" - сказала примирительно, перебирая при этом спицы на почти связанном носочке, бабушка Матрёна. Её седые волосы закрывала траурная повязка, она недавно потеряла на фронте обоих сыновей. Но остальные трое бабушек неодобрительно зашикали на её миролюбие. "Не защищай, вот уж воистину кому война, а кому мать родная, проститутки, одним словом" - запальчиво говорила Леонидовна, остальные кивали головами в знак согласия с ней. Между тем героини этого спора с увлечением танцевали фокстрот с молодыми лётчиками. Елена, вначале, кокетничала с маленьким лысоватым майором, но, убедившись в незыблемости семейных уз последнего, обратила внимание на некрасивого, колмыковатого лейтенанта, стоявшего возле колонны. Он не танцевал, но его чёрные глаза с восторгом и обожанием следили за оживлённым личиком и фигуркой Елены, но он не осмеливался подойти. Кто был он против высокопоставленных ухажёров, вьющихся возле неё целый вечер. Да и она не обращала на него никакого внимания, по крайней мере, так ему казалось. Но, к счастью на этот раз он оказался, мягко говоря, не прав. Галин спутник, Андрей, его товарищ, подвёл к нему Елену: "Ну, молодой человек, Вы, что стенку подпираете? Идёмте танцевать!" - смеясь, проговорила Елена, увлекая за собой ошеломлённого Сашу, так звали лейтенанта. После вечера, Саша пошёл её провожать, и она, не колеблясь, оставила его у себя. С неё хватит, побесилась и ладно, теперь надо устроить жизнь с хорошим мужем. Она в Саше не ошиблась. Он был в восторге от своей избранницы, сразу после знакомства предложил ей стать его женой, и первые месяцы их брака заваливал её подарками и кормил сладостями. Елена была довольна мужем, но любовь его порядком раздражала её и она позволяла себе вольности, вроде вечерних походов с Галей по ресторанам. Домой иногда являлась под утро в пьяном угаре. Саша открывал дверь, грустно смотрел на неё, но не говорил ни слова, так боялся рассердить свою обожаемую Лелечку. Ну а та чувствовала себя виноватой, проявляла нежность к мужу, и тот простодушно прощал ей всё, а потом всё повторялось снова. Прошли годы, кончилась война, отменили карточки. Елена была бы вполне довольна своей семейной жизнью, если б ни одно обстоятельство. У них в браке не было детей. Часто, когда Саша был на дежурстве в своей воинской части, она доставала фотографии девочек и долго плакала, глядя на них. В эти минуты она была доброй прежней и наивной девчушкой Леной. Но та девочка и та жизнь безвозвратно ушли в прошлое, вместе с дочками умерла какая-то хорошая часть самой Елены. И она продолжала куражиться над обожавшим её мужем, и доводить до слёз придирками подчиненных на работе. Вскоре Саша серьёзно заболел. Елена, бросив все гулянки, взяла отпуск на работе, все дни, посвящая уходу за больным мужем. Через пару месяцев Саша умер - рак. Смерть мужа на некоторое время выбила Елену из колеи, только с его потерей она осознала, какой опорой он был ей все эти годы, как самозабвенно любил её, только теперь оценила это. Но жизнь шла своим чередом. Недавно её познакомили с администратором Краснодарской краевой филармонии Хадеевым Василием Кузьмичом. Филармония находилась в только что отремонтированном здании по улице Красной. Приятный, высокого роста мужчина в новом коричневом шевиотовом костюме прошёл мимо оторопевшей от неожиданности секретарши в свой кабинет. Когда дверь за ним захлопнулась, секретарша с облегчением вздохнула, кажется, он в таком хорошем расположении духа, что даже не сделал замечание за беспорядок на её столе. А настроение у Василия Кузьмича и вправду было прекрасное. Он, сидя в удобном кресле в который раз с удовольствием вспоминал вчерашний ужин у одной знакомой. Там его познакомили с Еленой Викторовной Трофимовой, по слухам недавно овдовевшей. "Да, женщина прелесть, старше правда его лет на 8, но разве по ней это скажешь, шикарна, умна и ещё так хороша, что затмевает рядом сидящих с ней соперниц помоложе. А когда он от Инны (женщины, у которой и был этот ужин) узнал, что особо понравившиеся ему блюда готовила Елена, это усилило его симпатию к ней, здоровый русский мужик. Он был солиден и любил поесть. В конце вечеринки Елена взяла в руки гитару и слабеньким голоском начала петь романсы о любви, восторгу Кузьмича не было предела. "Браво, Лелечка! Прелестно!" - восклицал он, не сводя восторженного взгляда с улыбающейся ему Елены. Хозяйка дома Инна, не слишком была довольна таким поворотом событий. Вдова с пятилетней дочкой, она питала надежды на устройство своей личной жизни с Василием Кузьмичом. Хмуро, глядя в сторону Елены с Василием, она с досадой высказывала Галине: "Ты ведь её подруга, должна была предупредить, что у этого мужчины репутация сердцееда и синей бороды!" "Да я обо всём ей рассказала!" - оправдывалась Галина - "Она только посмеивается и говорит, что теперь он ей вдвойне интересен". И подруги дружно задымили папиросами, не сводя глаз с влюблённой парочки. Василий Кузьмич проводил Елену домой, поцеловав ей руку у дверей, он скромно отклонил любезное приглашение хозяйки войти в дом. Простившись, он ушёл, и вот теперь, сидя в кабинете, он отчётливо понял, что к этой женщине у него вполне серьёзные намерения. Сегодня он решил доказать ей это. Вызвав секретаршу, он велел купить огромный букет цветов и коробку дорогих конфет. В конце рабочего дня он решил съездить к ювелиру за дорогим кольцом для Елены. Елена Викторовна приняла его вечером в дорогом, заграничном халате и шлёпанцах на босу ногу, правда перед его приходом успела уложить свои кудри в причёску. Она была довольна собой и вновь появившимся спутником. О, этот солидный дядечка туз с портфелем при должности, и мужчина похоже неотразимый. Галя, конечно, рассказала, что у него было семь жён, и в их числе племянница премьер-министра Чехословакии Рудольфа Бертольдовна Готвальд. Также ей сказали и остальные знакомые, что все его разводы с жёнами заканчивались трагически, одна спилась от неразделённой любви к нему, другая повесилась, а третья и вовсе в психушку угодила и так далее. Сказали, что у него несносный характер, в результате полученной контузии на фронте, он был очень раздражителен, не терпел ни малейшего возражения, словом угодить ему было трудно. Но он был щедр на подарки, вежлив и обаятелен с сослуживцами по работе, и всё это вместе с высокой должностью создавало в глазах женщин ореол мужчины, сердце которого трудно завоевать. Елена ждала его прихода с замиранием сердца, как в далёкой юности, и когда он немного смущаясь, протянул ей букет цветов, конфеты, а потом вручил маленькую коробочку с золотым кольцом, то она сначала растерялась и, покраснев, как школьница, ответила согласием. Она попросту влюбилась. Это чувство в середине её жизни было настоящим и сильным, всё остальное, муж и мимолётные свидания, теперь казалось ей мало значимыми. Василий Кузьмич был человеком принципов. Одним из них была чистота и верность женщины, и жены в особенности. Елена уже не смела, как при покойном Саше поднять глаза в сторону чужих мужчин, с работы он её заставил уволиться сразу после брачной регистрации. Им была сразу куплена 3-х комнатная кооперативная квартира. Они обставили её красивой мебелью. Елена щеголяла в заграничных нарядах, привезённых мужем из деловых командировок, вызывая зависть подруг и соседей. Пару раз была и она с мужем за границей. Особенно запомнилась ей канатная дорога в Альпах. По вечерам, рассматривая вместе с Василием Кузьмичом фотографии тех мест, она едва узнавала себя в этой элегантной весёлой дамочке, катающейся на подвесной дороге. Но это были праздники её медового свадебного месяца, а будни с её новым мужем оказались куда прозаичнее. Василий Кузьмич Хадеев был хлебосолен и гостеприимен, в доме почти каждый день были гости, его сослуживцы с жёнами или подругами. Хозяин был с гостями любезен и весел, а после ухода гостей учил жену кулаками за её недостойное, по его мнению, поведение, хотя кроме обычной учтивости, Елена вряд ли себе что-либо позволила бы. Дома его раздражал любой пустяк, даже ненароком забытая на кровати ночнушка жены. Он срывался, бил жену, иной раз за какой-нибудь пустяк, да к тому же он иногда и пил. От дурного обращения Елена похудела и начала терять былую привлекательность, из-за своей почти маниакальной любви к мужу, она терпела всё это, но начинала понимать, почему жёны не могли ужиться с ним. Вскоре, как она узнала, у неё появились соперницы, молоденькие сменяющие друг друга сотрудницы Василия Кузьмича по работе. Елена была на грани истерики и развода. Но всему этому плохому в её жизни внезапно наступил конец. Бесконечные гулянки и частая смена партнёрш вконец измотали Василия Кузьмича. В 53 года он потерял мужскую силу, и, испугавшись потерять жену, прекратил терроризировать её. К тому же он привык к уюту в доме и вкусным обедам, на которые Елена Викторовна была великая мастерица. Он стал намного мягче, уступчивее, да и Елена получше его, узнав, старалась не рассердить его мелочами быта. Время от времени, он всё-таки срывался, и тогда Елена едва успевала уворачиваться от его кулаков. Но ей нравилась сытая обеспеченная жизнь, авторитет мужа обеспечивал ей уважение и даже некоторую боязнь окружающих. И так несмотря ни на что Елена считала свою жизнь обеспеченной и налаженной.

Шли годы. Умер Сталин. Наступили времена Хрущёвской оттепели. В стране появились слабые ростки демократии. Елена страшно тосковала по родным. Окружающие её люди боялись её влиятельного мужа, были неискренни и избегали слишком тесной дружбы с Хадеевыми. Подруг, с которыми она дружила раньше у неё уже не было, так как муж приказал ей порвать со всеми, он считал их шлюхами, недостойными общения с порядочными людьми. Он, прежде невоздержанный в любовных утехах, сейчас презирал женщин, а особенно доступных, словом превратился в ярого моралиста и несусветного ханжу. Особенно доставалось их соседке по лестничной площадке Людмиле. Неказистая курносая деревенская девушка лет 26, одна жила в однокомнатной квартире, купленной для неё её мамой. Мужчины иногда появлялись в её жизни, но долго не задерживались, хотя она готова была в лепёшку разбиться ради очередного избранника. Василий Кузьмич со злорадством смотрел в дверную щёлку за уходом очередного любовника соседки, а потом громогласно пояснял соседям, что этой шлюхе нельзя жить возле порядочных людей, словом её надо, по его мнению, выселить из дома. Бедняжка дрожала и пряталась при одном виде грозного соседа. Вскоре их кооперативный дом потряс один случай. Василий Кузьмич поругался с бухгалтершей из их жилищного комитета, потом даже никто и не помнил из-за чего, но после ругани он привёл комиссию и при ревизии у неё нашли серьёзные недочёты в работе, Василий Кузьмич уж в этом постарался. Было заведено уголовное дело, и женщину осудили на 10 лет. Её двое детей подростков, живших в этом же доме, остались без матери, и при виде их Елена Викторовна опускала глаза. Ей хотелось хоть от кого-нибудь слышать в свой адрес тёплое слово. Ей хотелось увидеть маму и сестру. Не шибко уделяла внимания ей в родительском доме вечно занятая мама, но Елена верила, что годы могут изменить всё. Нина написала, что у неё родилась девочка, и у Елены потеплело на душе. Врачи давно сказали ей, что у неё больше не будет детей. Ну да ничего, всю нерастраченную материнскую любовь она отдаст своей племяннице. Ей казалось, что в крохотном личике Ларисы (а она недавно получила фотографии от родных) проглядывает личико её одной из навсегда потерянных дочек Эмилии и Элеоноры.

Да, внешне её жизнь благополучна: квартира, дорогая мебель, дача, машина, золото, наряды. Но в доме пустота, как в дорогом склепе, муж целый день или занят, или в командировке. Когда он уезжал на неделю другую, ей было очень тоскливо. И она задумала перетащить родных из далёкой Сибири в благодатный кубанский край. Тогда хоть будет с кем поделиться и радостями и горестями. Ей хотелось видеть возле себя родные лица, слышать родные голоса. Для начала съездила к ним пару раз в гости. Благо средств у неё для этого было предостаточно. Обнимая старенькую плачущую маму, смеющуюся пышущую здоровьем красивую черноглазую сестру, чёрные волосы у которой не вились как у Елены, а падали на плечи лёгкими волнами. Сестра без умолку рассказывала о своих романах, а особенно о Ларисином отце, подлеце Владимире Выходцеве, который отбывает срок на зоне где-то в районе города Ачинска. Племянница немного разочаровала её. Бледненькая худенькая трёхлетняя плохо разговаривающая девочка, она пугливо сторонилась строго покрикивающей на неё тётушки. Елена, посадив её на колени, долго глядела на неё, в сердце кольнуло что-то неприятное, вспомнились дочки, их кудрявые головки, красивые личики, почему же им не суждено было жить, а этот заморыш, в чём только душа держится, ходит, говорит, называет её сестру мамой. В душе её шевельнулась зависть к сестре и лёгкая досада. Но она подавила в себе эти чувства, прижала девочку к груди и поцеловала в лоб, родная кровь есть родная кровь. Приехав домой, она с решимостью насела на мужа, чтобы он устроил сестру на работу и нашёл им с мамой жильё, но это ему удалось сделать только через 12 лет. Спустя эти годы, Нина с мамой и дочерью Ларисой переехали в Краснодарский край. С этого времени круто изменилась жизнь Елены и она сама. Теперь она предстанет перед людьми совсем в ином свете.

КОНЕЦ I КНИГИ.

РОДОВОЕ ПРОКЛЯТИЕ. ЧАСТЬ II.

ГЛАВА I. ТАЁЖНЫЙ ЦВЕТОК. ОТЪЕЗД.

(Лариса - Ларос (греч) - драгоценный камень)

Тоненькая 15-летняя девчушка с явной грустинкой в глазах стоит возле расстилающейся вокруг её дома и посёлка, тайги. Её посёлок называется нелепым именем - Кривляк. Название ему дали ещё в старину, шедшие мимо с верховьев Енисея старатели. Вечером она уезжает отсюда. Стояла тёплая июльская погода. Лариса, так звали девочку, была одета в лёгкое школьное форменное платьице. Её тёмно каштановые, слегка вьющиеся волосы падали на плечи, на которых лежала лёгкая из тончайшего газа косынка. Лариса взяла свежеструганную палочку и положила её в муравьиную кучу, муравьи моментально облепили её, она, стряхнув их, вынула палочку и сосредоточенно начала обсасывать, пущенный на неё муравьями сок. Любимым занятием её одноклассников было это бросание свежеструганных палочек в муравьиные кучи, а также сбор прошлогодних ещё ягод и берёзового сока во время коротких школьных перемен. Недалеко виднелся её дом, а возле него ухоженный маленький палисадник. Лариса старательно каждую весну сажала там незатейливые цветочки, астры, ноготки, настурции. Их дом был одним из новых домов леспромхоза, с раннего детства она помнила, как жила с мамой и бабушкой в центре посёлка, рядом у пристани возле реки Енисей. Дом был старым, и огромные стаи мышей, копошились на полу. Будучи ещё совсем маленькой, она часами сидела на кровати и глядела на них. Мать работала библиотекарем в школе, и ей как работнику культуры вскоре леспромхоз выделил новую квартиру. В новом доме мышей не было, к тому же Лариса упросила родных завести кошку, и сейчас её любимица Минца тёрлась спинкой об её ноги. Глаза Ларисы казались изумрудно-зелёными под цвет листьев окружающих деревьев. Она ласково гладила кошку, и когда улыбалась, её лицо излучало доброту и проглядывающее уже в подростке, женское обаяние. Несмотря на ещё нескладную фигурку, она в будущем обещалась быть редкостной красавицей, добавим к её белому лицу, вьющиеся каштановые волосы, зелёные глаза, тонкие губы и бледные маленькие руки. Девочке было очень грустно, ей вспомнилось, как она по вечерам бегала на причал с подругами, кокетничала вместе с ними с молодыми морячками, которые прибывали в их посёлок на небольших судёнышках, вспомнила робость, которая вдруг охватила её, когда впервые на танцплощадке приглашал танцевать взрослый парень. Вдруг она резким движением сорвала с плеч косынку. Да что это она загрустила, разве не мечтала она когда-нибудь выбраться из этого богом забытого медвежьего угла, и она решила отбросить невесёлые мысли, а думать о счастливом будущем. О чём же Лариса мечтала по окончании десятилетки? Уехать работать или учиться в Красноярск, но судьба видно распорядилась раньше. Довольно грустить, она вырвется из этого места в новый мир в цивилизацию, наконец, а то здесь до сих пор и телевизора никто ещё в глаза не видел. Это тётушка Лёля нашла для матери с бабушкой жильё и работу библиотекаря на далёкой Кубани. При упоминании о ней, лицо девочки немного омрачилось. Она всегда простодушно была рада её приезду, та приезжала со сладостями и дарила всем красивые новые вещи, но всегда её воспитывала, строго отчитывала маму и бабушку за слишком мягкое обращение с племянницей. А однажды, когда Ларисе было 13 лет, она силой усадила её на стул и остригла её каштановые волосы почти под ноль, решив, что они недостаточно густы. Месяц девочка прятала голову под косынкой, и любимым развлечением ребят из её класса было, незаметно подкравшись, сдёрнуть с неё платок, а потом помирать со смеху, глядя на её стриженую голову. Но волосы вскоре отросли, и Лариса на зависть всем щеголяла с запретной для других модной короткой стрижкой. Маму в школе завуч за это строго отчитала. Но Лариса в душе даже была этим довольна. Мать не уделяла ей почти никакого внимания, она слишком была занята нарядами, да бесчисленными сменяющими друг друга кавалерами. Она шила одно за другим шикарные платья из шифона и крепдешина, а дочь зашивала ситцевое платьице, порванное до такой степени, что его приходилось прятать под вельветовым жакетом. Жаловаться ей и бабушке было бесполезно. Бабушка, беспомощно разводя руками, только всхлипывала, причитая: "Да чего тебе от нас надо?" - как будто Лариса совершала что-то плохое, когда просила купить её платье поновее. Бабушку она любила, чувствовала, что только ей и дорога, несмотря на некоторые её чудачества. Образованная женщина старого времени она умудрялась привить ей любовь к литературе, учила музыке, даже шить и вышивать, но она жила в прошедшем времени, где по её представлениям о жизни, нужно было жить просто и скромно без роскоши и излишеств, словом идеалами своей юности. А на дворе уже были 60 года. Люди обзаводились хорошей мебелью и дорогими вещами. Человек с относительным материальным достатком пользовался уважением в окружающем его обществе. Но бабушка говорила всем, что она этого не приемлет. Она с видимым неодобрением посматривала на свою старшую дочь Елену, когда та хвастала роскошью своих заграничных одежд, да дорогими кольцами. Но вслух старалась ей этого не высказывать, так как Елена фактически материально поддерживала их семью, ведь Нине за работу в библиотеке платили гроши. Он бабушки Лариса впитала в себя чистоту помыслов и умение ценить человека за то, что он человек, любить добро и презирать зло. Вот и сейчас сухонькая с большими чёрными глазами, она стоит на крылечке дома, пряча руки в белый передник, что на ней, выглядывая стоящую на лёгком бугорке у тайги внучку. "Ну что же ты до сих пор не собралась ещё что ли, мать вещи уже на пристань увезла, идём внученька?". И они вдвоём отправились вглубь посёлка к местному причалу возле реки Енисей. Шедшая за девочкой кошка с отчаянным мяуканьем тёрлась об её ноги, как будто что-то чувствуя. Лариса, подняв животное с земли, вручила его внезапно подошедшей к ним девушке, некрасивой кареглазой 17-летней подруге Фаине. Вскоре они все поднялись на борт парохода "Витязь". Мать с кучей багажа уже находилась там. Прощальный гудок. Лариса, по очереди обняв одноклассниц, и чмокнув в щёчку Фаину, проводила долгим взглядом сошедшего с трапа последним Михаила, мальчика из параллельного класса, с внезапным ожесточением начала махать им всем рукой, скрывая набегающие на щёки слёзы. Мама тоже прощалась с друзьями и подругами и навзрыд рыдала, как никак большая часть жизни прошла здесь. Одна бабушка, загадочно улыбаясь, смотрела на стремительно удаляющейся берег, наверное, ей было тоже жалко и этот посёлок и безбрежную тайгу возле него, и эту большую реку, у которой в некоторых местах даже не было видно другого берега. Но "Витязь" стремительно рассекая носом волны, вёз их в ту жизнь, про которую ей казалось, она уже забыла. Лариса не знала, как долго потом в своих снах ей придётся видеть этот уходящий сейчас от неё до боли родной и знакомый берег. Посёлок скрылся из виду, семья стала обстраиваться, билеты достались четвёртого класса, что означало где-нибудь возле трюма, где есть свободное место, или прямо на палубе возле своих вещей, так как третьего класса места были заняты, а второго не по карману, ведь им предстоял ещё не близкий путь. Лариса познакомилась на пароходе с 16-летней девушкой Сашей, и двумя юношами Вадимом и Павлом, 15 лет. До двух часов ночи они весело болтали на корме. Неподалёку расположилась целая компания только что освободившихся из тюрьмы заключённых. Они громко ругались, всячески шумели, пили водку и играли в карты. Душой их компании была крупная светловолосая женщина 35 лет. Люди опасливо поглядывали на сей кружок, и шептались украдкой: "Хоть бы те не вздумали всех на пароходе перерезать, да затопить, в 1953 году, говорят, был на Енисее подобный случай". А светловолосая женщина, случайно узнав, что родители Ларисы едут четвёртым классом, отозвала девочку в сторону и, не колеблясь, предложила ей на ночлег своё место в каюте, так как сама спать похоже не собиралась. Лариса, сморённая усталостью, с одобрения мамы и бабушки, согласилась. Едва она взобралась на полку, как сон сморил её. Ей снилось, что стоит она на палубе, а из воды подымается к ней красивая черноволосая женщина, с чёрных кос, которой стекала вода, она молча тянула к ней свои руки. Проснувшись от увиденного ею кошмара, с испугу свалилась на пол, встревоженная мать, подскочив, подняла её. Лариса рассказала ей с бабушкой про сон. Мать стала глупо смеяться, заявив, что в сны верят только суеверные и отсталые люди, а бабушка побледнев перекрестилась: "Упаси нас Бог, Нина, опять она видится, и зачем мы только куда-то едем, на несчастье всё это!" Мать с раздражением махнула рукой, потом, достав маленькое зеркальце, спешно начала красить губы. "Нина, ты куда-то опять идёшь?" - робко заметила бабушка, наливая внучке чай из старого китайского термоса. "Да, пойду, тут познакомилась с одной, с Ворогова едет, поболтаем, спать чего-то не хочется, всё равно же не на кровати, чай!" - и глупо улыбнувшись, чмокнув в щёку Ларису, ушла. Ларисе тоже не хотелось спать и, дождавшись, когда бабушка укутанная в плед, заснула на куче вещей, она, улучив момент, вышла на палубу. На корме был Павел, он страшно обрадовался ей и начал рассказывать всякие смешные истории. Ему удалось немного рассмешить её. Взявшись за руки, они сошли по поручням вниз. Там возле иллюминатора камбуза, стояла мать с новой подругой. Подошедшая к ним вместе с Павлом Лариса, услышала, как она говорила, обращаясь к подруге, что в неё влюбился интересный мужчина, и она собирается по прибытии в Красноярск, сдать Ларису в интернат, а бабушку в дом престарелых. Слушая её, незамеченная ею Лариса, горько усмехалась про себя, было время, когда она расстраивалась и плакала от подобного маминого вздора. Это было всякий раз, когда на её горизонте маячил очередной жених, но никто из них всерьёз не собирался связывать себя брачными узами с Ниной и её маленькой дочкой, да и ещё с тёщей в придачу. Переспав с доверчивой и глупой Ниной, они уходили в никуда и больше не возвращались. Вот и сейчас то же. Незаметно прошла ночь, приплыли в Красноярск. Нанятые наспех грузчики выгрузили с парохода, а потом загрузили их вещи в машину, всех добровольных помощников Нины, как ветром сдуло. Поехали на ж/д вокзал. Мать как всегда оказалась несобранной, посадив всех троих не на свой поезд, а на шедший в их сторону на 2 часа вперёд положенного по расписанию. Пришлось сходить на станции "Черноморская" и дожидаться своего поезда эти 2 часа. Но всё-таки сели и ехали трое суток до Москвы. Ларису все эти 3 дня тошнило, привыкшая к вольному ветру и запаху тайги, она не могла выносить запаха железа и почти ничего не ела. Москва поразила всех своей многолюдностью и обилием церквей. В Москве они сели на поезд до Краснодара. Через двое суток они прибыли. Встречали их супруги Хадеевы. Тётка радостно кинулась на грудь сестре, обняла маму, и даже чмокнула в лоб Ларису. "А это мой муж!" - представила она, высокого улыбающегося мужчину с большим животом, стоящего рядом с ней. Мужчина торопливо подхватил их чемоданы и понёс на стоянку такси. Через час все были уже в квартире Хадеевых.

ГЛАВА II. ЧУЖАЯ

Зеленоглазая, в темно-бордовом с вышивкой коротком платье, девушка лет 17-ти стоит с мечтательной улыбкой, подпирая спиной одну из колонн в Доме культуры станицы Медведовской. Её короткие каштановые кудри обрамляли бледное с налётом румянца личико, не знавшее ещё косметики, да она была и ни к чему подобной красавице. Год жизни в хлебосольной кубанской станице превратил тоненькую девичью фигурку, во вполне оформившуюся фигуру женщины в меру пышными формами. Высокая большая грудь и выдающие немного назад бёдра в сочетании с редкой красотой обращали на себя внимание всех ребят школы и молодых взрослых парней станицы. Играла музыка Битлс, танцевали танго. К стоящей девушке подходили парни с приглашением потанцевать, но она отрицательно качала головой, и они не скрывая раздражения буркнув в адрес зазнайки пару другую неприятных фраз, отходили. Она не обижалась на них, таковы уж местные нравы. Поначалу её пугало всё: новая школа в станице, где ей пришлось оканчивать девятый и десятый классы, насмешки одноклассниц над её одеждой, и парни, старающиеся ущипнуть или ухватить за какую-нибудь часть её тела. Но тётя в приступе радушия купила ей хорошую одежду, насмешки сразу прекратились, а нахалам Лариса стала давать решительный отпор. Постепенно у неё появились друзья. Вот и сейчас, весело смеясь, к ней подбежали две закадычные подруги. Они были весьма привлекательные. Одну звали Татьяной, пышнотелая смуглянка с длинными косами, а другую - Любой, она была очень миловидной, голубоглазой и светловолосой. "Привет, вот и мы!" - весело воскликнули обе подруги, чмокнув Ларису в щёчку. "Девчонки, а вы Копыла не видели?" - с грустной надеждой в голосе произнесла Лариса, хватая их за руки. "Да он другую на речку повёз!" - засмеялась Люба. Но, увидев, сразу же помрачневшее лицо Ларисы, добавила спешно: "Да шучу же глупая, они с ребятами из 10 "Б" на мотоциклах возле ДК гасают, "сопёры" твои уже там наблюдают, Любка там вместе с Анькой еврейкой". "Девочки, пошли!" - Лариса решительно потянула подруг к выходу. "Да постой ты!" - проговорила смуглянка Татьяна и потянула за собой всю компанию в центр зала. Там уже образовался круг из зрителей, а в центре две пары молодых людей: две девушки и двое юношей, под стремительную музыку Битлс, танцевали шейк - новомодный танец. В другое время Лариса охотно бы посмотрела на их замысловатые па, но болело сердце и рвалось туда, по направлению к выходу, навстречу ему, высокому светловолосому с голубыми глазами парню, Славе Копылову, и она, бросив подруг, сама помчалась к выходу. "Куда ты, оглашенная?" - сказала ей, догнавшая её Люба - "Так же нельзя, хоть гордость имей!". "Плевать на гордость, Анька ведь пять лет с ним встречалась, а Люба спит и видит его в своих снах, змея. Она сначала меня с ним свела, отбив от Аньки, а теперь локти кусает, что мы вместе, всякие пакости ему про меня говорит!" - захлебываясь от возмущения и обиды, говорила Лариса. Они вместе вышли на улицу. Люба с Анькой стояли возле Славкиного мотоцикла. Люба, смеясь, примеряла шлем. Народу гуляющего и особенно молодёжи было возле ДК больше, чем в самом помещении. Был июнь месяц тёплой летней кубанской ночи. Ещё вчера в ДК директор школы торжественно вручал им аттестаты, а сегодня все просто отдыхали и пришли потанцевать. Вездесущие 19-летние мальчишки писали мелом на асфальте что-то про Фантомаса, в местном кинотеатре, уже неделю, шёл популярный одноименный французский фильм. Рассерженная Лариса случайно наступила на одну из их писулек на асфальте, мальчишки подняли крик, и внимание Славы и девушек переключилось на неё. Слава, оставив мотоцикл, сам подошёл к ней, грубо прикрикнув на ругающих девушку мальчишек. "Привет крошка, пойдем, прокачу немного!" - и, взяв смущённую Ларису за руку, посадил на мотоцикл за спину, взял шлем у Любы, и они поехала по ночной станице. Анька стояла, нервно теребя сумочку, её чёрные глаза потемнели, а над верхней губой сразу стал, заметен небольшой чёрный пушок - "Ты смотри, как она его быстро обработала, а ведь ему завтра утром на призывной пункт идти!" " Ну, пусть парень размагнитится напоследок, мы ведь не такие как эта!" - не в силах скрыть своего раздражения, проговорила Люба, худая нескладная, похожая на мальчишку своей модной стрижкой, она казалась, смотрела на всё наплевательски. Но в душе обе подруги были бы рады очутиться сейчас на месте той, которую они так осуждали.

Утром Лариса тряслась в грузовике с мамой, бабушкой и вещами, с улыбкой вспоминая вчерашнюю ночь. Как приятны и сладки были поцелуи Славика, но Лариса допускала их объятья только до известного предела, он уходит в армию, так что последствия пришлось бы хлебать ей, а она ведь ещё не самостоятельна, зависит от родных. Славик, сначала немного обиделся на неё, но потом, подумав, согласился с её доводами и обещался писать ей, а она дала обещание ждать. Опять переезд. На этот раз в Адыгею, в посёлок "Маяк". Вездесущие тётя с дядей выкопали объявление, по которому после 5-ти лет работы в совхозе, будет квартира в Краснодаре. Посёлок находился в зоне затопления, строилось Кубанское море. И Лариса, и мать, и бабушка были рады отъезду. Ларисе было жалко только двух подруг, Татьяну и Любу, да ничего, будет приезжать и не потеряет с ними связи. Маму, вновь прибывшая специалистка, лишила работы, а бабушке здесь всё ненавистно, а в особенности их квартирная хозяйка. Все ехали, весело смеясь, радуясь летнему солнышку и думая о предстоящих в их жизни переменах, каждый о своих.

ГЛАВА III. ЮНОСТЬ. (Проба сил и пора ошибок, подчас роковых)

В школе посёлка Ланшукай играла музыка, был выпускной бал. Лариса вместе с другими русскими девочками посёлка "Маяк" стояла вдоль разукрашенной гирляндами стены. Их было шесть человек: светловолосая Валентина, рыженькая в веснушках Галка, крупная и рослая с длинными косами Алевтина, синеглазая Люся, и красивая украинка Ольга. Всем им было примерно по 16 -17 лет. Сюда их пригласили из сверстницы, девочки адыгейки, Сара и Патимат, жившие в ними в посёлке. В этой школе они учились все, за исключением приезжей Ларисы, но их выпуск был в прошлом году, а у Сары и Патимат, в этом. Ребята адыгейцы, школьники и юноши, уже работающие в городе Краснодаре (ездившие вахтой на завод), дружно разглядывали русских девочек, стоявших возле крайней стенки. Адыгейки же держались от них поодаль, подчёркивая свою обособленность длинные косы, платки, куча одежд, подчёркивали их национальный колорит. Они краем глаза посматривали на парней, но те лишь учтиво здоровались и проходили мимо к стоящим вдоль стены русским. С ними они задерживались, смеялись, шутили. Высокие красивые статные черноволосые юноши в свои 17 лет, выглядевшие, так как русские мужчины в 20. "Лариса, смотри, Инвер идёт!" - смеясь, теребила девушку Галка, остальные были увлечённо заняты разговорами с пятью подошедшими к ним парнями. К ним подходил симпатичный коренастый мужчина, с довольно крепкими бицепсами. Его мужественное лицо озарила улыбка при виде Ларисы с Галей. Он подошёл и, взяв Ларису за руку, сжал её, при этом кивнув слегка рядом стоящей Галине. Пунцовым цветом залились щёки девушки, она была хороша в своём новом голубом костюмчике, сшитом на швейной фабрике, где она уже работала. Её волосы спускались волнами до плеч, лёгкая едва заметная косметика не портила цвет её изумрудно-зелёных глаз. На Инвере был новый свитер с коричневыми ёлками, и ради шутки Галя начала выдёргивать коричневую нитку на одной из ёлок. Инвер рассмеявшись, мягко отстранил шалунью, и потом, махнув ей рукой на прощанье, направился с Ларисой к выходу. Девочки адыгейки неодобрительно зашумели вслед уходящей парочке, из них ни одна бы не осмелилась выйти со школьного бала с парнем, потом весь посёлок "показывал бы на неё пальцем", а этим русским всё можно. Лариса с Инвером отошли уже далеко от школы и шли по дамбе по направлению к посёлку "Маяк". Потом, спустившись с дамбы вниз, Инвер подстелил свой пиджак на траву и жестом пригласил Ларису сесть. Была тёплая майская ночь, яркие звёзды горели на небосклоне. Инвер неспешно обнял девушку, и вдруг с жаром припав к её губам, повалил на траву. Потом вдруг резко отстранился, вопросительно посмотрел на неё, но Лариса только ему улыбнулась, и он продолжил покрывать её бесчисленными поцелуями, расстегнув лёгкую кофточку на груди. Девушка слабела от его объятий, она не собиралась заходить слишком далеко, но грубо вырываться право не хотелось. Интересно как далеко может завести её любопытство. Все уже её городские подруги через это прошли, а ей уже через месяц 18, почему с Инвером нельзя пройти через это. И она не отстранялась. Инвер становился всё смелее, она перестала даже легонько сопротивляться его ласкам, и вдруг резкая боль пронзила её. Так вот как это происходит! Если так, то мало что хорошего. Потом, когда всё кончилось, Инвер счастливый целовал её плечи, и говорил, что они с отцом уже построили новый дом, куда он может привести молодую жену, неважно какой она национальности, он любит её. Лариса рассеянно внимала его речам, обдумывая сложившееся положение, он ей нравился, это не детская любовь к Славику, выйдет замуж, а что касается секса, так она слышала от более опытных женщин, что неприятно в первые дни, а потом даже удовольствие получаешь. Потом они расстались возле порога Ларисиного дома.

Прошло полмесяца. Лариса взяла на фабрике отпуск, и все эти дни выходила вечером на дамбу, ожидая Инвера. Она не знала, что у него был очень неприятный разговор с отцом, как только он заикнулся о браке с Ларисой Отец вышел из себя, перебил всю мебель в доме, кричал, что он отказывается от сына. "У тебя невеста - дочь соседа. Ты хочешь, чтобы в моём доме бегали ублюдки этой русской, хочешь поступить вопреки воли семьи, как твой двоюродный брат Энвар" - в его голосе слились воедино гнев, горечь и раздражение. Инвер возражал слабо, а потом ушёл на часок из дому, хорошенько обдумал своё будущее сам. Как никак они с отцом выстроили для него другую половину дома, и после его женитьбы отец обещал ему выделить большой участок земли, что сдавал в аренду колхоз для посева помидор, и других огородных культур. К городской жизни, как его брат Энвар, он совсем не приспособлен. Он как-то был у него в гостях, тесная квартирка, которую тот снимал с русоволосой женой Валентиной и трехлетним сынишкой Аликом. Инвер молча докурил папироску, решение он приняли оно окончательное.

Вечером к Ларисе в окошко постучала Людмила: "Иди на дамбу, Инвер тебя ждёт!" Лариса, торопливо собравшись, вышла, и Людмила добавила неспешно: "Знаешь, Инвер стоит, ждёт с моим Адамом и своим 15-летним братом Айдомыром, скажешь Адаму, пусть меня подождёт!" Лариса увидела невдалеке возле речки за кустами две высокие фигуры, и одну приземистую пониже. Подошла ближе, их от неё закрывали кусты сирени, она решила, пока они её не видят, подкрасться незаметно, и закрыть Инверу ладошками глаза, пусть угадывает. Она уже хотела выходить из-за кустов, вдруг то о чём они говорили, насторожило её, речь шла о ней. Говорил Адам: "Слушай, брат, как же ты теперь поступишь, ведь у Вас серьёзные отношения, а если ребёнок у неё будет, поступишь как Энвар?" "Я не Энвар, нет, не женюсь на ней, она конечно красавица, но русские поработили нас и отняли всё, я их ненавижу и не пущу к себе в дом одну из русских проституток!" - холодно с железной твёрдостью в голосе говорил Инвер. "Как же ты так можешь, ведь она тебе девочкой досталась!" - с горячностью и упрёком вскричал Айдомыр, который был тайно влюблён в девушку сам, но считал, что у него по сравнению с братом шансы невелики. "Ты ещё мальчишка, ничего не смыслишь, запомни, адыгейка это золото, а русские хороши лишь развлекаться!" - рассудительно говорил Инвер, опираясь при этом на руль своего велосипеда, и вдруг опешил, рядом с ним с каменным лицом в лёгком зелёном открытом платье стояла Лариса. "Развлечений говоришь? Чтобы ты до самой смерти, только с ведьмами в Вальпургивую ночь развлекался, подлец!" - её слова били по Инверу как удар плетью. Адам и Айдомыр застыли на месте возле своих велосипедов с удивлёнными лицами. Инвер очевидно не найдя слов для оправдания, молча склонил голову, а девушка, презрительно посмотрев на него, вдруг повернулась и стремительно помчалась прочь, издали видно было как ветер развевал её длинные волосы. Она мчалась прочь, мимо домиков, мимо плетней, чужих изгородей, и, зайдя в кухонную пристройку их дома, упала ничком на постеленную железную кровать и забилась в рыданиях. С час, выплакавшись, она с трудом начала осмысливать происходящее. "Да что же это такое, это же голимый национализм, её учили кругом и в школе, что все люди равны, и братья друг другу. Кто ему дал право так обойтись с ней только потому что она русская!" - подумала она, и, встав, начала умываться и приводить себя в порядок. Это ей жизнь преподнесла урок, и она не собирается никому доставлять удовольствия своими слезами. "Гнев и презрение! Вот что она чувствовала теперь к Инверу. "Можно?" - в пристройку буквально влетели встревоженные Валентина и Людмила - "Ты как? Мне Адам всё рассказал" - обнимая подругу, проговорила Людмила. "Я в порядке, девочки!" - сказала Лариса, лишь лёгкий металлический оттенок, звучащий в её голосе выдавал нервозное состояние. Девочки вышли за калитку, на дамбе по-прежнему стояли три фигуры. Потом они сели на велосипеды и поехали вдоль дороги прямо к девушкам, мимо их посёлка, прозванного "восьмихатки", шла дорога на Ланшукай. Подъехав, все трое спешились. Высокий парень Адам направился к делающей ему навстречу Людмиле. Инвер, увидев вдоль калитки Ларису, сделал было шаг к ней навстречу, но Айдомыр, выставив вперёд руку, отрицательно покачал головой, и тот с виноватым видом остался стоять на месте. Сквозь темноту он всё равно видел, направленный на него взгляд Ларисы, он чувствовал кожей её обиду и отчаяние. Вскоре Адам с Людмилой разошлись, она подошла к девушкам, а парни пошли дальше по дороге, последним шёл Инвер. Он беспрерывно оглядывался, словно надеялся, что произойдёт чудо, что-то переменится в их отношениях. Лариса стояла, вглядываясь в ночную темноту, и смотрела, как уходит он, её первый мужчина, символ мужественности, ореол восхищения, уходит навсегда её Инвер Баскаев, в последствии полевой командир, воин Аллаха в горах Чечни, стоявший напротив части, где служил её сын. Но ничего этого она сейчас не знает, она хоронит вместе с ним любовь, затоптанную людскими предрассудками. Через месяц ей 18 лет. Да здравствует новая жизнь!

ГЛАВА IV. ЖЕСТОКАЯ ЛЮБОВЬ.

" Я вам песню спою

про любовь уркагана

воровская любовь

холодна, но сильна"

(из народной песни)

Тепла и тиха июльская кубанская ночь. Лишь слабые огоньки в домах горят - вид ночной Пашковки. Так называется одна из окраин города. Она расположена близ аэропорта. Поэтому недалече слышен рокот моторов самолётов. Вдоль частых домиков протекает речка, возле неё расположилась группами местная молодёжь. В одной из групп состоявшей из десяти человек: шести юношей и пяти девушек, одна из них Лариса. Это место является излюбленным местом сходок по вечерам местной молодёжи. С двумя девушками Томой и Варей, она живёт на частной квартире, и работает с ними на ХБК. Сегодня у них выходной, и они проводят его здесь с тремя местными девушками Инной, Аней, Валей и ребятами тоже пашковскими Вадимом, Александром, Валиком, Данилом, Михаилом, Женей. Это соседи девушек. Их дома рядом с тем местом, где живут они, разного возраста, от 17 до 20 лет. Неподалёку тасуются другие группы молодёжи. Одни развели костёр, другие, взяв гитару, исполняют находящиеся под запретом песни столичных бардов. Смех, веселье, шутки, плеск воды кое-кто умудрялся купаться ночью. Вдруг всё внимание привлекла вновь пришедшая группа из пяти человек: четырёх бритых парней во главе с 25-летним волевого вида юношей с красивым, но каменным лицом. Все кругом начали шептаться: "Это Барт со своей бандой прошёл". С ними была 17-летняя девушка в жакете в короткой юбке со стрижкой. Внешность у неё была самая заурядная, но порывистость её движений, выдавали нервозность и некую смелость в характере. Темно-каштановые волосы и карие глаза, больше к её портрету добавить было нечего. Увидев Ларисину группу, она отделилась от толпы парней, и радостно подбежав к Ларисе, ухватила её за руки и оттащила в сторону от всех. Она знала ее, так как тоже работала вместе с ней на ХБК в чесальном цехе пуховщицей. Её звали Татьяна, фамилия у неё была Габлиа, так как её отец был грузином, но родители её умерли, и она жила на квартире у дальних родственников. "Знаешь что! Я тебя сейчас познакомлю с потрясающим парнем. Он только из зоны, семь лет там отрубил, но авторитет! Вся Пашковка ночью в его власти, а какой он неистовый в любви, знала бы ты!" - и с видимым упоением, кружась возле Ларисы, продолжала - "Я теперь пою целый день только блатные песни, чтобы чувствовать его, когда он не со мной!" "Ну что же пойдём, познакомишь?" - смеясь, проговорила ей Лариса. "Я пожалуй перебью тебе малину!" - с укоризной в голосе сказала Ларисе, подошедшая к ним Тома - "Ты не знаешь, что такое зека, а я встречалась с одним, упаси Бог!" - рассудительно говорила она, обращаясь непосредственно в Ларисе. Татьяна вызывающе засмеялась: "Чего ты тут всем указывать берёшься, может, решила сама нам партнеров на ночь выбрать?" Не успела Тома возразить, как Лариса, потянув Татьяну за рукав, желая прекратить спор, примирительно сказала: "Тома не развози, она всего лишь хочет меня ему представить, рано ты выводы делаешь?" Когда девушки подошли к Барту с ребятами, туда уже посчитали своим долгом подойти все юноши, бывшие возле речки. С некоторыми Барт здоровался за руку, а другим лишь сухо кивал головой. Стоящие рядом с ним четверо ребят лишь скупо улыбались, да следили, чтобы подошедшие ребята не слишком близко подходили к их вожаку. Барт глянул на девушку, и его чёрные глаза вспыхнули от удивления и восхищения. Она была в кремовом платье с блёстками, распущенные, почти до спины волнистые тёмно-каштановые кудри оттеняли белое лицо и красивые, хотя и не совсем правильные черты лица. Кто-то из ребят достал фонарь, и в его свете показались изумрудно-зелёные глаза. Барт (Виктор Барышев) с чувством сжал ей руку, и, разговаривая по очереди с обеими девушками, старался не отпустить от себя прекрасную незнакомку. После знакомства, он предложил девушкам пойти в его дом, находившийся тут же у речки. Лариса согласилась, её потянуло к этому красивому бритому немногословному парню. Её всегда притягивала к себе ярко выраженная мужественность. После истории и Инвером, она решила поставить на нерусских парнях крест. Зачем эти отношения, если уже одно, то, что она русская ставит её в их глазах на неподобающее место. Зек!? А он интересен. Бояться его? Ну и что ж, всех нахалов на место поставит, если будут к ней приставать. А как же Татьяна? В миг крупица совести зашевелилась в её душе, но потом ей подумалось: "Ну что же, она, Лариса, допустим, откажется ради неё от понравившегося парня, а ведь другие то нет. Вряд ли такой привлекательный мужчина будет торчать возле Танькиной юбки, ясно дело с зоны, отхватил ту, что подвернулась первой" Но Лариса про себя решила, что кокетничать не будет, а если даст знать, что понравилась, хотя это уже и так по его глазам видно, то тогда посмотрит. Когда подошли к дому, ребята уважительно простились с Бартом. Он, взяв на минутку Таньку за руку, отвёл её в сторону, и что-то резко ей сказал, потом грубо вручил её руку одному из уходящих парней, и сам отошёл к Ларисе. Татьяна крикнула в её сторону что-то неприятное, швырнула в сердцах жакет на землю, но всё же пошла от них прочь с теми четырьмя парнями, что были с ним. "Чего это с ней?" - встревожилась Лариса. "Да она сейчас, я её за вином послал", - уклончиво сказал Барт, открывая калитку и жестом приглашая войти.

В доме было просто, но опрятно. Его мать была на ночном дежурстве. Барт достал два бокала, помидоры и выдержанное домашнее вино. У Ларисы закружилась голова. Дальше всё было как в тумане, Барт перенёс её на кровать, со страстью начал целовать плечи, шею, освободив от платья. Но вдруг сон сморил её, он сначала удивился, затем, рассмеявшись, укрыл девушку и лёг рядом на кресло. Барт решил потом овладеть ею, ему впервые не хотелось быть грубым, хотелось постепенно гладить и наслаждаться каждой клеточкой её прекрасного тела. Эти чувства были ему в новинку. Он был всегда жесток с женщинами, существами слабыми и низкими по отношению к мужчинам. Таким его воспитала зона, и это ему нравилось, прошедший сквозь ад и унижение, он любил унижать других и чувствовать себя повелителем. Таньке он преподаст хороший урок. Пара синяков научит её тому, что нельзя оспаривать его желания и не подчиняться тому, что он скажет. А на этой девушке ведь даже жениться можно. И он опять залюбовался ею. Ох, и красива, чисто принцесса из сказки.

Утром Лариса к своему стыду обнаружила себя в чужом доме и в чужой постели. Убедившись, что относительно цела, она начала торопливо одеваться, платье заботливо висело на спинке кровати. "Хороша, нечего сказать, чего уж там Танька, что ей теперь Томка с Варькой скажут. Ведь при них ночью с Бартом ушла. Барт!" - мысли потекли в другую строну - " И чего его расписали каким-то чудовищем, он мог сделать со мной что бы захотел, а он и пальцем до меня не дотронулся. "Ладно, надо дёргать, боже уже 8 часов, на работу опоздала", - и она тихонько вышла, скрипнув калиткой, пошла прочь от гостеприимного дома.

На фабрике она, получив выговор за опоздание, быстро переодевшись, стала к чесальному станку. Подошедшие сзади в таких же, как у неё спецовках и косынках, Тома и Варя обняли её за плечи. "Ну, рассказывай гулёна?", - смеясь, проговорила Варя, - "Какой хороший мужчина тебе достался". Лариса, смеясь, отстранила девочек от себя: "Какой там мужчина, я всю ночь проспала как убитая, такой сон одолел, что, похоже, и мужской пол не разбудил бы". "Вот это да!" - удивлённо воскликнули обе девчонки, а Тома, давясь от смеха, говорила - "Чего это Барт оплошал так, роль спящей красавицы тебе отвёл". "Да ну Вас", - Ларисе теперь и самой казалось забавным её ночное приключение, - "Девочки, а Таньки что-то не видно, давайте после работы сходим к ней" - предложила она. Вечером они все трое пошли к времянке, где жила Татьяна. Когда девочки вошли, Татьяна лежала с укутанной полотенцем головой. Увидев их, она спешно натянула полотенце на лицо. "Ты, что милая?" - кинулась к ней Лариса, остальные подошли ближе и с лёгким недоумением, уставились на неё. "Таня, если ты о Викторе, то у меня с ним ничего не было, и нет" - решив про себя, что Таня заболела от своей любви к нему, Лариса захотела её успокоить. "Мне он больше не нужен!" - голос Таньки прозвучал неестественно глухо. Из-за двери вышла, причитая, пожилая родственница: "Да хиба ж можно молчать, ты зачем этого зверя выгораживаешь, скажи подругам, что он с тобой сделал!" " Кто, Виктор?" - пол уходил из-под ног Ларисы. Тома решительным движением сорвала полотенце с лица Татьяны, оно было сплошь в подтёках и синяках. "Ну, что убедилась, что я была права, они все свои негодные нервы на нас вымещают, вот так зонника любить!" - с упрёком сказала она Ларисе. Та сидела с каменным лицом, она отчётливо поняла, вчерашнюю грубость к той как будто принадлежащей ему собственности, он приказал, а она не подчинилась, за это он её наказал, избил, волна гнева поднималась в ней за искалеченную подружку. "Ну и в дерьмо же ты влезла!" - сказала ей по дороге от Татьяниного дома к ним флегматичная Варя. "Как влезла, так и вылезу, мной никто не будет командовать" - с запальчивостью в голосе произнесла Лариса. "Да, думаешь, теперь так просто от зверя не избавишься, я поверь, их породу знаю, он ведь не успокоится, пока ты не будешь принадлежать ему" - проговорила Тома. "А потом он меня будет бить, и калечить, как бедняжку Татьяну, ну уж нет. Я и близко к себе теперь не подпущу этого выродка. Для начала надо сменить квартиру, эту он знает", - с решимостью сказала Лариса. Девочки спешно с ней согласились и заспешили домой, надо было паковать чемоданы. Утром решили съехать, пока к жившим на Черёмушках родственникам Томы. Стемнело, во времянку во дворе доносился запах, хозяйка готовила жареную рыбу. Возле калитки послышался лай дворовой собаки. "Барт, кажется с ребятами, пришёл" - отодвинув занавеску от окна, сказала крупная смуглощёкая Варя. "Он прямо ни шагу без своей свиты не делает!" - ехидно заметила Тома, разглядывая через окно стоящих за калиткой пятерых ребят. "Не выходи Ларка, не надо". "Я выйду и скажу ему в лицо, что думаю о нём" - взволновано проговорила Лариса. "Мы с тобой!" - сказали девочки, и все трое направились к калитке. Увидев девушек, лица парней посветлели, и они учтиво усадили всех на лавочку возле дома. "Идём!" - Виктор попытался положить руку на плечо Ларке, но она, убрав его руку, встала с лавочки: "Я вышла тебе сказать в присутствии всех, что больше никуда и никогда не пойду с таким как ты!" Её голос звенел холодным металлом. Ребята и сидящие с ними рядом девушки, разом умолкнув, застыли от её слов. Барт потемнел лицом, встал, жестом позвал ребят за собой и, обратившись непосредственно к Ларисе, сказал: "Зря ты так со мной ласточка, но у тебя ещё будет время пожалеть о своих словах" - и они ушли, растворившись в ночной темноте. Ошарашенные девушки не сразу пришли в себя после разыгравшейся сцены. "Что ж ты наделала глупая, разве с ним можно так, он ведь это тебе запомнит, хоть бы живыми отсюда выехать" - причитала Тамара, а Варя, всхлипывая, вторила ей. Они решили выйти рано на рассвете и уехать в город на первом трамвае. Их остановка была конечной и называлась "Тупик". Чуть позже пришла Татьяна. На лице ещё были видны синяки, девочки посвятили её в свои планы, и она горячо одобрила их, сказав, что и сама скоро уедет их этого чёртового Пашковграда. Посидев часок другой, она, извинившись, ушла. Выйдя за калитку, она прошла пару другую домов на ближайшей улице и свернула в проулок. "Ну что, узнала?" - глухо спросил, подошедший к ней, Барт. "Да, узнала, они выходят рано утром в 5 часов. Виктор, ты ведь не причинишь ей вреда?" - с надеждой в голосе проговорила Татьяна, умоляюще глядя ему в глаза, и трогая рукав его рубашки. "Сказал же тебе, пальцем не трону, а только поговорю с ней маленько на прощанье. Вообщем шлёпай домой и чтоб никому ни гу гу", - сухо с холодной усмешкой сказал ей Барт. Татьяна, всхлипывая, пошла от ребят прочь по ночной улице, оглядываясь назад, словно надеясь на то что они уйдут вслед за ней. Едва на горизонте показалась первая полоска рассвета, девушки, увешанные сумками, вышли на ночную улицу. Вот и проулок, внезапно свет электрического фонаря ударил в лицо Ларисе. Она зажмурилась, и вдруг сильные мужские руки подхватили её с двух сторон и потащили по направлению к речке в прибрежные камыши. Её волокли, и она слышала отчаянные крики девочек. Потом свист и резкий чей-то мужской голос: "Тебе сказали, брось их, только эту тащи, хватит нам её". "Вот какова она месть Барта", - эта мысль молнией промелькнула в голове Ларисы. Она отчаянно сопротивлялась, отбивалась руками и ногами, на неё сыпались удары по голове, по лицу. Она старалась получше разглядеть своих мучителей, но Барта среди них не было. Грубо дотащив её до ближайших камышей, они начали срывать с неё платье. От побоев голос девушки ослаб, и только "Мамочка!" срывалось с её уст. Барт стоял неподалёку и лихорадочно курил папиросы. Он не в первый раз был свидетелем подобных сцен, не раз сам принимал в них участие, но сейчас он не испытывал ни удовольствия, ни желания. Крики девушки выворачивали его мозг изнутри, и всё ему кричало о том, что он скот и последний мерзавец, не хочет она с ним, что ж, права, он сеет возле себя только боль и кровь. "Барт, может прекратить всё это, ты ведь не хочешь так поступать именно с ней, вижу же ты не в себе, потом и травкой забыться не сможешь?" - сказал ему отошедший от тех, что возились с выбившейся из сил Ларисой, паренёк в клетчатой, сдвинутой на глаза кепке. Это был его закадычный друг по прозвищу Кеба. Голос девушки умолк, очевидно, она потеряла сознание. Один из парней спешно начал расстёгивать брюки. Увидев это, Барт как подброшенный внезапно какой-то силой, подскочил, и, залепив насильнику в морду, велел вместе с остальными убираться прочь. Все, кроме, верного Кебы, поспешили уйти. Кеба принёс с речки воды и Барт начал смачивать виски и лоб Ларисы. Девушка слабо застонала, и он сказал, обернувшись к Кебе: "Пойди и скажи остальным, чтобы её подружек до остановки провели, и чтобы ни один волос с их головы не упал, подождёте нас". Кеба согласно кивнул головой, и ушёл в ночную темноту. Лариса, очнувшись, увидела над собой встревоженное лицо Виктора, и слабо ему улыбнулась: "Я ведь знала, что ты не сможешь дать меня в обиду" - и, протянув свою маленькую бледную руку, погладила его волосы, отодвинув их ото лба. "Лучше бы она меня ударила!" - подумалось ему в ту минуту, её слова и эта ласка действовали на него как удар тока. Ему все говорили, что он бесчеловечный зверь, волк, отрицая даже право за ним на что-то доброе и хорошее. А эта истерзанная по его приказу девушка, гладит его, говорит ему ласковые слова, о каких он уже давно позабыл с самого далёкого детства. "Нет, он её не достоин, он привык к жестокости. Это его мир, он в нём живёт, но он не будет губить это нежное существо. Она достойна лучшей участи. Но он не мог отказать себе в одном: нагнуться и нежно поцеловать её. Девушка ответила ему тем же, и мир закачался у него перед глазами. Но он решительно вскочил, не давая дальше развиться чувствам. Он знал потом, что не в силах будет отказаться от неё. Лариса в недоумении стала поправлять причёску, платье, грустно улыбнулась, решив, что Виктора пугает её растрёпанный вид. Знала бы она, что в своём порванном белом платье с растрёпанными волосами и кровоточащими от побоев губами, она казалась ему прекрасней королев из сказок, и он любовался её изумрудно-зелёными глазами в слабом свете луны. Потом осторожно, старясь, чтобы её больные в синяках ноги ступали только по ровной дорожке, повёл к трамвайной остановке. И ребята, и её подружки были уже там. Девочки, увидев Ларису с причитаниями рванули было к ней, но Кеба жестом удержал их, велев садиться в подошедший трамвай. "Брось всё, Пашковку, друзей, давай уезжай сейчас со мной в большой мир, я хочу принадлежать тебе и быть вместе!" - мысленно, смотря прямо Виктору в глаза, говорила Лариса. Он понял её взгляд и мысленно отвечал ей: "Я бы не задумываясь, пошёл за тобой на край света, но куда убежишь от самого себя, я не смогу быть другим, я не властен над своими поступками, таким меня сделало общество, но я всю жизнь буду несчастен без тебя". И они застыли в долгом прощальном поцелуе, а ребята и девушки в трамвае, глядя на них, обсуждали их любовь. "Ну и ну, вот это завороты, прямо как в одном из западных фильмов!" - шептались между собой парни. А тёмноволосая Тома тихо говорила Варе: "Чего она с Танькой в этом Барте нашла, или его кулаки им обоим милы?" "Ну, ты глянь, как друг к дружке присосались, какая страсть", - смеялась Варя. Барт отпустив, наконец, Ларису от себя, остался стоять возле деревьев, вместе с вышедшими из вагона ребятами. Лариса, ступив на подножку трамвая, стремительно оглянулась на Барта, как бы ожидая, что он её позовёт, и она останется, но он отрицательно покачал головой, говоря: "Уезжай, уезжай поскорей!" Ну что ж, раз так! На девушку вдруг накатила волна беспричинного гнева: "Какое он имеет право отказываться от неё, когда сотворил с ней такое! Да и зачем зек ей в мужья!" Лариса с решимостью всё разом покончить, села возле девчонок, которые кинулись обнимать и расспрашивать её, но, увидев грустное лицо, оставили в покое. Пожилая женщина-кондуктор с изумлением разглядывала сидящую девушку в порванном белом платье всю в синяках с растрепанными волосами, она хотела сказать ей парочку другую не совсем приятных слов, но, увидев компанию парней, махавших девушкам рукой, передумала. Незачем ввязываться в свару с гулящей молодёжью, мало, что ли стёкол ночью в вагонах они бьют. Лариса уловила этот взгляд, полный презрения к ней, что ж это плата за то, что влюбилась в подонка. Ну да, она поставит свои мозги на место. Трамвай тронулся, и она сидела, отвернувшись от окна, и не повернулась совсем в сторону провожающих, в отличие от девчонок, которые весело махали парням руками. Все уже успели подружиться. Наверняка девчонки были рады наступающему рассвету, и относительно благополучному, по их мнению, разрешению конфликта с Бартом и его компанией. Парни весело свистели вслед уходящему трамваю и махали руками. Один Барт стоял в тени деревьев с каменным лицом, и на глаза его непроизвольно наворачивались слёзы. Она даже не поглядела из вагона в его сторону, ну и пусть, так, пожалуй, лучше. Но почему же так болит сердце, словно в него нож всадили. "Всё кончено?" - спросил с видимым сочувствием подошедший Кеба. "Да, кончено!" - он опёрся на крепкое плечо друга, иногда и он может позволить себе быть слабым.

Июль 1971 года

Краснодар, пос. Пашковский.

ГЛАВА V. В ГОРОДЕ СОЧИ

"Если кто-то потерялся

ночью в Сочи

днём с огнём не сыщешь

это точно"

(строки из песни)

Поезд весело стучал колёсами, он шёл из Краснодара на Юг в город Сочи. Лариса лежала на второй полке вагона, и вспоминала всю прошедшую жизнь. Да, сплошные разочарования и неудачи, особенно в любви. Казалось бы молода, красива, неглупа, что ещё нужно для успешного вхождения во взрослую жизнь. Ан нет!? Её красота притягивает только к себе разных проходимцев да тёмных личностей, а самой проявлять женщине инициативу нельзя, не принято. Настоящей любви, похоже, у неё не было, нет её принца на белом коне, Инвер - обидел, а о Барте вспоминала с содроганием. И как она могла что-то чувствовать к этому садисту. Ей тогда сильно досталось от родных, пришедшая к ней на новую квартиру тётя Лена, охала и сухо говорила, что её племянница последняя шлюха и плохо кончит. Не выдержав давления родных и окружающих, она сходила на вербовочный пункт и оформилась на работу строителем в город Сочи. В вагоне, кроме, неё было ещё три парня из города Майкопа, ехавшие туда же, где предстояло обосноваться ей. Двое высоких украинца Сергей и Геннадий, а также немного приземистый красивый с большими чёрными глазами Алексей из Майкопа. Парни с видимым интересом поглядывали на полку, где находилась девушка. Ларисе надоело лежать, и она решила познакомиться со спутниками. Вместе с её нынешними попутчиками ей выдали билет и суточные на поезд на вербовочном пункте. Девушка решительно слезла с полки. Она была одета в новый серый брючный костюм, длинные волосы были скручены узлом на затылке. Она приветливо улыбнулась и протянула ребятам руку для знакомства, но, несмотря на это Алексей подметил явную печать недоверия на её красивом лице. Парни оживились в её обществе, стали разговорчивее, но почти полностью её вниманием завладел Алексей. Ларисе он чем-то напоминал Виктора, она за короткий отрезок пути сумела ответить на его взаимную симпатию. В Сочи поезд прибыл днём. Общежитие находилось в Хосте, среди пальм и небольшой горной речушки, где стремительно, несмотря на жару, текла холодная вода. Ребята пошли на четвёртый этаж, где проживали холостые мужчины, и вскоре очень быстро обстроились. А у Ларисы произошла небольшая, как ей показалась, заминка. Скоро словоохотливая девушка Валя 19 лет, сначала показала ей на карикатуру на стенде, где были разрисованы четыре девушки в непристойном пьяном виде. Потом, приведя её в комнатку, доверительно просветила, рассказав, что эти девушки полностью командуют общежитием и если им новая жиличка не понравится, то её просто выбросят со всеми монатками на улицу. А у коменданта никакой власти нет, так как все знают, что летом она без разрешения, сдаёт общежитские комнаты, приезжим и деньги берёт себе. "Час от часу не легче, ну уж дудки, надо драться - буду, но назад в Краснодар не вернусь, я ведь хочу начать новую жизнь!" - лихорадочно думала Лариса, распаковывая на ходу чемоданы. Вскоре в дверь вошла высокая шатенка, с резкими, но приятными чертами лица. "Кто это?" - спросила она у суетливой черноволосой маленькой Валентины, с удивлением глядя на застывшую возле чемоданов, Ларису. "Новенькая!" - сказала та и выжидательно посмотрела на вошедшую. Та, с минуту подумав, подошла к Ларисе: "Звать тебя как?". "Твоя тёзка, - не давая Ларисе вставить слова, протарахтела Валя. Лицо вошедшей просветлело и она, улыбнувшись, протянула Ларисе руку. "Давай знакомиться, и пошли койку новую тебе принесём" Стоящие за её спиной трое девушек дружно по очереди подошли к Ларисе и, пожав ей руку, назвали свои имена: маленькая стриженая Наташа, высокая Вера и полная Оля. Они все были ровесницы Ларисы. Вечером за девушкой зашёл Алексей с Серёгой и Геной, и предложил ей совершить экскурсию по ночному городу. Лариса надела сиреневое платье и босоножки, потом спустилась по ступенькам общежития к пальмам, где её ждали ребята. Город сверкал всем великолепием огней, несмотря на позднее время в городе было довольно много народу, тут круглый год были приезжие со всех концов Советского Союза, много иностранцев. Аттракционы, и другие всевозможные развлечения, а также бесчисленные кафе и рестораны, всё работало для гостей города-курорта, и не зря город жил за счёт этих людей. Было очень тепло. Попадались мужчины и дамы, одетые в зарубежные костюмы и европейские платья, дамы сигаретой в зубах прямо посреди ночных улиц. Лариса про себя отметила, что в Краснодаре это посчиталось бы верхом неприличия, вообще тут нравы куда вольнее. Её многое удивляло даже в общежитии. Например, девушки свободно переодевались при незнакомых парнях в своих комнатах, среди ночи к ним мог зайти абсолютно любой. Но эти вольности не означали, что за этим может последовать пошлость и насилие. Любовь здесь была, чем-то вроде святого культа. В комнату Лариса пришла под утро, там уже была милиция, забрали жениха толстой Оли, ограбившего утром находящийся рядом с общежитием ларёк. Шатенка Лариса что-то возбуждённо доказывала молодому черноволосому лейтенанту в милицейских погонах, тот сухо кивал и записывал в блокнот. Толстая Оля навзрыд плакала, стоящие рядом Валя, Наташа и Вера, утешали её как могли. Ларисе чуть плохо от увиденной картины не сделалось, надо же от чего убежала к этому и пришла, опять криминал, милиция. Постепенно всё улеглось. Утром Лариса, вместе с ребятами, поехала на работу на свой участок, их быстро оформили, дали задание. Но стройка есть стройка, то раствора нет, то кирпич не привезли, и большую часть рабочего времени Лариса проводила сидя на куче кирпичей вместе с остальными, и каждый из них рассказывал о весёлых случаях из своей жизни. "Да, а ей девки на комбинате все мозги заполоскали, дескать, куда едешь - стройка! Там же тяжело, а я вот сижу уже который день без дела, а они там, на фабрике вкалывают, а деньги ведь всё равно такие же платят", - размышляла в подобные минуты Лариса. Она старалась больше времени проводить с Алексеем в комнате ребят, даже готовила еду на всех. Всё ничего, но в её нынешней комнате постоянные застолья, чужие парни день и ночь, какой уж тут отдых. Общежитие было наполовину семейным. Получалось так: юноша с девушкой встречались, а потом занимали либо койку и угол в комнате, либо, если удавалось, целую комнату. Так что никто не считал чем-то зазорным, что вскоре Лариса стала оставаться ночевать у Алексея. Он ей нравился, и его намёки на семейную жизнь её устраивали. Когда Серёга с Геной все, поняв, поспешили уйти в свободную другую комнату, Лариса пришла и стала собирать свои чемоданы, чтобы окончательно уйти к Алексею. Высокая шатенка, её тезка, обмотанная полотенцем, жёлтая от похмелья глупо улыбалась Ларисе: "Ну, вот и ты бегом замуж, дура, хоть бы погуляла маленько. Нас вчера такие шикарные дяди-начальники в ночной ресторан "Лазурный" возили, там всё по высшему классу, просто мечта, а вы просто примитивы какие-то, горшки, пелёнки, оставила бы эту учесть уродкам, ты то ведь потрясающе красива". Лариса только улыбалась, слушая, сей монолог, она уже успела привязаться к этим бесшабашным девочкам, сквозь их пьяные выходки ей слышались их боль и отчаяние от унижений и горечи не оправдавшихся надежд, неразделённой любви, она понимала их, ведь у каждой была своя грустная история, как и у неё. Но она оптимистка, прошлое зачёркнуто навсегда. Жизнь шла своим чередом. Лариса стирала, убирала, готовила на них с Алексеем нехитрую еду, и он казалось, привык к её вниманию и уюту. Не все, правда, было так гладко. Цены на продукты на курорте были довольно высоки, и часто за неделю перед получкой, молодые, как и прочие в общежитие просто оказывались на бобах, без еды и копейки денег. Вот и сегодня выходной, но Лариса ждёт Алексея, его нет дома, он пошёл на ж/д станцию с Серёгой и Геной разгружать вагоны. Авось удастся заработать. Страшно хотелось есть. Лариса взяла вымоченную в воде селёдку и стала её жарить, авось вкуснее станет. Съев кусочек другой, она внезапно кинулась к туалету. Её стошнило, и она ощутила тревогу, задержки у неё раньше не было, а тут ещё это, неужели беременна. Алексей пришёл голодный и злой, заработать не удалось. Там было много других конкурентов на разгрузку вагонов. Разругавшись с Ларисой из-за какого-то пустяка, он ушёл ночевать к ребятам. Лёжа в темноте, Лариса тихо плакала, её мутит, ей худо, а он как съездил на неделю к матери в Майкоп, так его как подменили там. Утром она устроилась на два выходных от работы на стройке дня, официанткой в ближайшее кафе. Вечером, неся, домой сумку с продуктами, она не застав Алексея дома, пошла к ребятам позвать его, а заодно угостить и их, чай бедные тоже голодные сидят. Подойдя к двери, Лариса услышала голоса и насторожилась. В комнате были только Алексей и Серёга. Серёга гладил рубашку, а Алексей, лёжа на кровати, курил и тихо говорил, обращаясь к нему: "Я не знаю, что и делать, завтра Валька с сыном приезжает, да и мать не понимает, почему я семью до сих пор к себе не вызываю. Как Ларисе это сказать, да и с кем мне быть? Там сына жалко". "А сколько ему?" - поинтересовался Сергей. "Годика четыре уже, сейчас он у тёщи в деревне босиком по траве бегает", - оживляясь в разговоре, сказал Алексей. "Мне было 16 лет и жене столько же, когда из-за неё пришлось в парке нож в ход пустить. Вот и отсидел четыре года на зоне", - проговорил он и вдруг осёкся, в дверях стояла мертвенно-бледная Лариса, сумка с продуктами выскочила у неё из рук и упала на пол. Присев, чтобы не упасть, она с немым упрёком смотрела на нервничающего Алексея. Сергей, поняв ситуацию, спешно куда-то вышел. "Ну что ты молчишь, ты же всё слушала, значит, знаешь между нами всё кончено, поняла, вещи я потом заберу", - с раздражением и тревогой, садясь на кровать, сказал ей Алексей. "Подлец, если бы я знала это всё раньше, я бы близко к тебе не подошла, а сейчас поздно об этом говорить. Я беременна, только сегодня это поняла, но, я уеду домой, чтобы никогда тебя не видеть. Найди мне немного денег, ведь родные у меня несусветные ханжи, попросту не примут", - с горечью в голосе проговорила Лариса. Алексей закурил, но, заметив, что Лариса поморщилась от дыма, спешно бросил сигарету. "А я тебя силой к себе в кровать не тащил. Ни ты первая, ни ты последняя в подобном положении. А финансы мне самому нужны, я наконец-то собираюсь официальный брак с женой оформить, и хочу, чтобы у меня на свадьбе духовой оркестр был", - резко, стараясь не глядеть в сторону Ларисы, разминая папироску между пальцами, проговорил Алексей. "Браво! Так ты подлец и стервец не только по отношению ко мне, четыре года сынишке, а у тебя только сейчас свадьба с его матерью!" - с холодной усмешкой, поднимаясь со стула, проговорила Лариса и резко хлопнув дверью, вышла вон из душившей её атмосферы комнаты. Уходя, вдруг отчётливо услышала дрогнувший голос Алексея: "Постой, прошу тебя, вернись, не уходи, вернись ко мне!" Но она не вернулась, собрав вещи, она взяла такси до аэропорта, и через час, сидя в самолёте, дала волю слезам. "Господи, да за что же ей такое, она ведь не притязательна, хотела иметь мужа и ребёнка, и вот опять стервец попался, кричит, чтобы я уничтожила эту кроху, растущую в ней, а потом, что ей останется - одиночество на всю жизнь, если аборт пройдёт не так гладко. Нет, Я рожу ребёнка и буду жить только для него, нет никакой любви, нет принцев на белом коне, а есть сволочи, которые норовят воспользоваться тобой и в сторону, ну что же она будет решать свои проблемы сама, а уж насчёт секса женщина всегда как-нибудь устроится, с иллюзиями покончено!" Успокоившись подобными мыслями, она заснула. Черноволосая цыганская женщина, смеялась ей во сне в лицо. Боже мой, она ведь думала в ту минуту, что это было самое тяжёлое, что ей только пришлось испытать в жизни, но откуда она могла знать, что ей была отпущено полная мера вероломства и предательства родных. А пока она доверчиво летит за помощью к тем, кто вырвет из груди её сердце и растопчет её душу. Пока она спит, и тихая улыбка надежды озаряет во сне её измученное лицо.

ГЛАВА VI. ГОРЬКАЯ ДОЧКА

В палату 3-го родильного дома города Краснодара бьёт яркий свет. Женщины кормят грудью своих младенцев, которым день или два от роду. На третьей койке от окна в марлевой повязке и косынке Лариса. Рядом с ней чудесная голубоглазая крошка, она активно сосёт грудь молодой мамы, перебирая крохотными ручонками. В окошко постучали, Лариса, положив дочку на кровать, подошла к окну. "Ну, как там наша малышка?" - в окошко просунулась озабоченная чем-то тётушка Елена. "Хорошо, только что покормила, а где мама?" - спросила Лариса. "Мама в больнице, несчастный случай с ней на работе произошёл, я тебя домой повезу, вас уже выписали, собирайтесь". Лариса, кивнув, пошла собирать вещи и одевать себя и дочь в дорогу. По приезду из Сочи у матери ей пришлось выдержать целую баталию с тётей, которая обзывала её последними словами за то, что она собирается рожать ребёнка без мужа, кричала, чтобы та пошла и сделала аборт, несмотря на поздний срок, но, пошумев начала с увлечением готовить приданное для будущего ребёнка. Девочка родилась 11 мая, роды были тяжёлые, Лариса едва не умерла, но к счастью всё кончилось благополучно. Мама и бабушка жили ещё в посёлке Маяк, но вскоре должны были вместе со всеми переселиться в город Краснодар в район Виткомбината. Вечером на грузовике тёля Лена доставила Ларису с малышкой домой. Мама уже выписалась и вместе с бабушкой на костылях встречала внучку. Потом всё пошло своим чередом. Жители посёлка Маяк готовились к переселению в Краснодар, вместе с ними и Лариса с дочкой, мамой и бабушкой. Паковали вещи в чемоданы и ждали распоряжения администрации посёлка. Девочка оказалась беспокойной и крикливой, Ларисе пришлось с ней сидеть не одну бессонную ночь, но вскоре она научилась управляться с малышкой: по режиму кормила, купала, и капризница засыпала и не просыпалась до утра. Она была очень хорошенькая. Лариса любила наряжать и выносить её к людям, все ахали и любовались. После родов чудно похорошела и сама Лариса. Она любила свою малышку, но поняла, что была самонадеянной и глупой, девочке нужен отец, да и местное отсталое общество в основном колхозники, нет нет да поддевали мать за то что у неё дочь росла без законного мужа. Но что остаётся говорить чужим, если больше всех усердствовала тётка, она в каждый свой приезд усердно распекала Ларису, и пилила мать за её неправильное воспитание, рассказывая ей и матери про счастливые свадьбы соседских дочерей, доказывая этим племяннице её никчемность и неумение хорошо устроиться в жизни. Правда она привозила для дочери детское питание и красивые вещи, купала вместе с Ларисой девочку и с каждым днём всё больше привязывалась ней. Ларисе не нравилась эта привязанность, она больше походила на манию. Приезжала она вместе с мужем.

О нём следует рассказать особо. Его масленые глазки неприятно блестели при виде Ларисы. От его глупых заигрываний ей всегда было не по себе, а когда она жаловалась тётке, та холодно говорила ей что она проститутка, и поэтому он как мужчина имеет право так обращаться с ней. "Но ведь он и Вас при этом не уважает, тётя?" - в сердцах вырывалось у Ларисы. "Да, но я за ним обеспечена, я не хочу разводиться с ним и считать копеечки как другие", - резко возражала ей та. Мама с бабушкой покорно соглашались с ситуацией, и требовали от Ларисы почтения к ней и её мужу. Лариса не собиралась с этим мириться, надо искать спутника и уходить с дочкой от них. Она решила не привередничать в выборе. В посёлке за Ларисой начал ухаживать парень года на два старше её, Сергей Некос, высокий миловидный блондин, ещё до рождения девочки, сохнущий по ней. Он работал в городе Шахты и там же учился в техникуме, а в посёлок Маяк приезжал в отпуск к маме. Лариса вечером, уложив дочь, выходила к нему в тёплой юбке и серой кофточке. Они долго сидели на дамбе, слушая шум речной воды. Днём матери местные сплетницы доложили, что Мария - мать Сергея, дома ругалась с сыном, и кричала, что не допустит его женитьбы на женщине с ребёнком. Вечером Ларисе сообщили, что Сергей срочно прервав отпуск, уехал к себе в город Шахты. Она несказанно удивилась, но наступил их переезд в посёлок Виткомбинат, и размышлять обо всём было попросту некогда. Новая квартира оказалась хорошей трехкомнаткой, но Ларисе она была не в радость. Кузьмич, узнавший от соседей о встречах Ларисы с Сергеем, страшно избил племянницу под предлогом заботы об оставленной на вечер без матери дочки. На дворе был декабрь месяц, а отопление в новые квартиры не дали, плюс у Ларисы закончились денежные накопления, на работу без прописки (новые дома, как водится были ещё не оформлены) не брали. Тётя, подластившись, предложила поместить, пока не дадут отопления, девочку у неё в квартире. Вначале Лариса навещала дочку, потом стала замечать, что её пускают неохотно, и тётя заводит речь об удочерении девочки ими. Ну, уж нет, и она сказала тётке об этом прямо. Сергею она написала в город Шахты обо всём, в ответ получила категоричный ответ, чтобы писем она ему не писала и вообще забыла о нём. Этот удар на неделю выбил её из колеи. "Господи!!! Да чем же я тебя так прогневала, опять очередное предательство", - на этот раз ей грубо указали на то, что из-за малышки ей цена ниже и ей можно лишь пользоваться на короткое время. " Да я так скоро всех мужчин начну просто ненавидеть, все преимущества у девушек с квартирой, относительным достатком насчёт брака, словом меркантильный расчёт, а чувства вообще ни причём. Именно ты и не нужна никому", - горько мыслилось ей. Лариса поглядела в окно и увидела выходившую из машины тётку, только её сейчас для ещё худшего настроения и не хватало, и так хоть вешайся. А впрочем, пусть идёт, поговорю с ней, и сегодня же дочка будет дома, другие же дети живут, греются при газовых грелках, ни один не умер с холоду. Это моя дочь, я её выстрадала, а тёте надо было своих детей сохранять. Сухо поздоровавшись с матерью и бабушкой, тётя Лена схватила Ларису за руку и отвела на кухню на разговор. Кузьмич согласен, давай оформим девочку на меня, тебе ведь хочется уехать отсюда, я знаю, ну найдёшь ей отца, устроишь свою личную жизнь, а пока я её понянчаю!" - уговаривала она ошарашенную Ларису. "Нет! Нет!" - крикнула та и забилась в истерике. "Ах так!? Ты будешь только сидеть дома, даже в магазин не выйдешь. Кузьмич будет избивать тебя за каждый твой неверный шаг. Довольно! Опозорила нас, шлюха несчастная, что бросил тебя Сергей, да он себе девушку возьмёт, а не шалаву с ребёнком", - истерически орала тётка. "Я завтра заберу у Вас дочь!" - не помня себя, кричала Лариса. Боже мой, как же она могла так доверчиво оставить крошку у них. Сквозь слёзы Лариса с потаенной надеждой посмотрела на дверь, в проёме которой стояли мать и бабушка, и вдруг услышала её старческое бормотание: "Не надо девочку сюда привозить, здесь же так холодно!" Холод внезапно сковал душу молодой женщины, она поняла, что она одна, все против неё, даже те, кто её вырастил. Будьте же вы прокляты!!! Мать глупо ревела, но кричала, что тётя права и если надо будет, они с ней упекут Ларису в психушку, у Кузьмича ещё достаточно власти. "А ведь и на такое способна тётка, ведь не раз уже намекала", - думала Лариса. Тетка, заявив, что дочери она больше не увидит, резко хлопнув дверью, ушла. Земля поплыла у Ларисы перед глазами, она чувствовала, что сходит с ума. Усилием воли она подавила в себе желание свести счёты с жизнью. Закрывшись в своей комнате, не глядя на предавших её мать и бабушку, она сосредоточенно обдумывала свою дальнейшую жизнь. Денег нет, работы нет, ну украдёт у них дочку и куда она с крохой? Пока что ли в дом малютки? Но сама мысль об этом была ей противна и она решила уступить, страшной тяжёлой ценой заплатить за новую самостоятельную, свободную от деспотизма родных жизнь. Инеске пока плохо не будет, тётка изуверка по отношению к ней, но в малышке души не чает. А она найдёт человека, который вырвет дочь из их рук, только как она сможет жить без этих милых маленьких ручонок, трогающих её налитую молоком грудь каждое утро. Но она должна это пережить. Иначе останется один выход - умереть. Утром она позвонила тёте: "Привозите бумаги, я согласна".

ГЛАВА VII. ГОРОД МОЕЙ ЖИЗНИ

ЧАСТЬ I. НА НОВОРОССИЙСКИХ УЛИЦАХ

Лето 1975 года. К пятиэтажному зданию общежития цементников по тротуару идёт красивая девушка с длинными тёмно-каштановыми волосами в коротком с яркими жёлто-красными цветами платье. Её белые босоножки весело стучат платформой по асфальту. Весёлая улыбка озаряет её лицо, одной рукой держит чёрную блестящую сумочку, другой жестикулирует в такт музыке, доносящейся из окон общежития. Ею любуется красивый юноша лет 22-х, коренастый плотного сложения с тёмно-каштановыми волосами. Юношу звать Анатолием, он недавно устроился работать на цементный завод, уроженец города Енакиево, сирота. "Да, вот эту девочку бы для жизни и больше ничего от неё не надобно!" - размышлял юноша, глядя в окно. К нему мы ещё вернёмся, а пока опишем жизнь девушки. Это наша героиня Лариса. Прошло несколько месяцев, как она покинула Краснодар, город который не принёс ей ничего кроме горя. Девочку свою она не забыла, вспоминая, часто плакала по ночам, но постепенно боль уходила. Город встретил её приветливо, поступила работать на завод транспортёрщицей. Тяжеловато, но есть время отдохнуть, а главное возможности какие!? Сколько женихов-моряков, это же город-порт. Да, ей нравилось и общежитие, и теплое ласковое море, раскрепощенные нравы, здесь уж никто напрасно не назовёт её проституткой. Заработки на заводе были хорошие, и Лариса приобрела кое-что из красивой модной одежды. Девочки соседки были весёлые, жаждали, как и она весёлых любовных приключений, и спутника жизни, за которым можно хорошо и богато жить. Здесь Лариса впервые стала ходить по вечерам в шикарные рестораны, тут их было несколько "Бригантина", "Хижина лесника", "Золотой Якорь", "Черноморский" и другие. Весёлые моряки охотно знакомились с девушками, и у Ларисы появилось много поклонников, но в серьёзные отношения она вступать не спешила, с неё хватит ошибок, она теперь осмотрительна, раз сто уверится в человеке, чем отдаст ему своё сердце. В общежитии было полно разбитых любовью сердец. Море давало молодым людям любовь и надежды, но оно же и разлучало их на долгие месяцы. С Ларисой жили две девушки: детдомовка Татьяна и рыжая Галинка. У Татьяны был тяжеловатый характер, жадная грубая с неприятной внешностью, она мало с кем уживалась в общежитии, но Ларисе нравилось её открытость и честность, да и устраивало то, что третья койка была всегда практически пустой. Вот и сейчас рыжая Галка, разругавшись с ней, уходит из комнаты. Почти все девочки, жившие в соседних комнатах, были её подружками. Назовём некоторых из них. Худая низкорослая гречанка Надя, жившая с ней Вера и их соседи Люба, Люда, Капитолина. С ними Лариса и гуляла по ночным улицам города. Она любила вечерний город. Он всегда ночью пах морем. Ночью было много красиво одетых людей, преимущественно молодых. Иностранцы молодые чиновники, стояли возле своих шикарных автомобилей вдоль центральной улицы Советов. К ним торопливо подбегали ярко накрашенные девушки - новороссийские путаны. Девушки с общежития страшно завидовали им. Те были модно одеты, ухожены, из сумочек, помимо косметики, выглядывала иностранная валюта. "Вот это жизнь!" - говорила вслух гречанка. "Да" - вздыхая, вторила ей Люба, не работают, не устают, как мы, а парни какие с ними, нам только о них мечтать!". Высокая красивая Люда яростно возмущалась: "Не слушай их Лариска, мы с тобой мужьёв - моряков найдём, участь проституток не наша". "Как же, раззявила рот, моряков ей подавай, вон коле Танька Белова всякую шпану к себе водит, только им и будешь, нужна", - смеялась худощавая Капитолина. Лариса шла и молча слушала их. Ну, нет, слесаря цемзавода её не прельщают, хватит с неё работяг - грубиянов, хотя признаться ей заводская и общежитская молодёжь проходу не давала. "Вы не составите мне компанию, девушка?" - весело сказал парень лет 25 в морской форме. Он остановился возле Ларисы, которая, отстав от девочек, поправляла сбившийся каблук. Лариса удивлённо глянула на него, но грубить передумала, и пошла с ним под ручку на прощанье, улыбнувшись, оторопевшим от неожиданности девочкам. Ресторан "Бригантина" весело распахнул свои двери перед вечерними посетителями. Когда Лариса и Владлен, так звали молодого моряка, вошли туда, на сцене танцевали полуобнажённые актрисы варьете. Зал был огромен, в одной из его частей ближе к сцене царил полумрак. Туда, за столик Владлен привёл смущённую Ларису. За столиком сидели трое представительных немолодых мужчин в морской форме. Увидев Ларису, они встали и учтиво поздоровались с ней. Владлен знал их, это были капитан и два старших помощника с одесского судна "Пальмиро Тольятти". В общежитие Владлен отвёз Ларису уже далеко за полночь. Девочки не спали, а когда она пришла, накинулись с расспросами, ещё бы, по их мнению, к подруге пришла удача. "Да он механик на судне, холост, говорит, что влюбился с первого взгляда", - говорила счастливая, но уже порядком, уставшая Лариса, раздеваясь и укладываясь спать. На следующий день Владлен пришёл с букетом цветов прямо к проходной, и начались незабываемые встречи. Он познакомил её на судне со всем высшим личным командным составом. Были бесконечные банкеты на корабле и в городских ресторанах. В довершение всего Владлен заказал переговоры с родителями, и те по телефону сказали, что ждут их обоих в Одессу. Но обстоятельства складывались так, что судно должно было срочно уйти на Кипр, а уж потом прийти в Одессу. Владлен договорился с Ларисой, что он даст ей телеграмму, и она прилетит к нему самолётом, благо здесь недалеко 15 минут лёту. Лариса, расставалась с ним с большим сожалением, за эти две долгих недели она успела хорошо узнать его. Любви к нему у нее, пожалуй, было немного, но она впервые встретила интеллигентного, понимающего её душу парня, он прекрасно разбирался в литературе, музыке, владел парой иностранных языков, уж ему её рассуждения не казались странными, как прочей молодёжи завода. Но Лариса, натыкаясь на непонимание, старалась говорить только доступным заводским парням языком. Красив он сильно не был, в одежде был слегка небрежен, считая, что сильная аккуратность стесняет, но Ларисе даже это в нём нравилось, словом наконец-то она нашла человека равного ей по духу. На морвокзале, когда они прощались, подошедшая цыганка, покачала головой и сказала, что их дороги расходятся, но парочка отмахнулась от неё как от назойливой мухи. Владлен не смог скрыть навернувшихся слёз, когда на прощанье, уже с судна махал ей рукой. Лариса в ответ махала тоже, но на сердце уже лёг тяжёлый камень, она и сама чувствовала, что видит Владлена в последний раз. Потом прошли неделя, месяц, а телеграммы от Владлена всё не было. И тогда Лариса договорилась со сменщицей, взяла трехдневный отпуск и села на самолет до Одессы. Она решила всё окончательно выяснить, хватит гадать, да слушать в общежитие от кого сочувствие, а от кого и ехидные насмешки.

Одесса показалась ей довольно огромной. Взяв такси, она, однако сразу нашла дом Владлена. Квартиры были старые, с тесными проходами и везде висели натянутые верёвки с бельём. Вот и номер 27, дверь открылась и за ней показалась кудрявая черноволосая женщина - еврейка лет 47 с маленьким беленьким кудрявым, как Владлен, мальчиком, примерно полутора лет. "Вам кого?" - заинтересовалась женщина, оглядывая Ларису, та была в сером брючном костюме с сумкой на плече и распущенными волосами. "Извините, я ошиблась", - потом Лариса сама удивилась твёрдости, прозвучавшей тогда в её голосе, но она вышла из подъезда в полной прострации, села на лавочку тут же во дворе. Две старых женщины, лет 50-ти подошли к ней. "Вам плохо?" - участливо спросила одна, полная в цветастом фартуке. "Нет, спасибо, всё хорошо", - через силу попыталась улыбнуться Лариса. Они отошли от неё и стали о чем-то переговариваться. Ветер доносил Ларисе обрывки их слов, она вслушалась и внезапно всё поняла. Картина вырисовывалась следующая. Владлен по непонятным причинам не хотел регистрировать брак с матерью своего сынишки, а та не будь "дурой", со своей мамашей, пошла в пароходство. Он - коммунист, механик, и не жениться означало прощай и должность, и заграничные рейсы. Ну и пошёл на попятную, привёз их к себе. Женщины кивали в её сторону, и шептались, что это, наверное, новая жертва коварства Владлена. "Ну, уж нет, она не жертва, не повезло в очередной раз, только и всего", - размышляла Лариса, уже находясь в самолёте. Прилетев и доехав на такси до общежития, она пошла пешком по направлению к морю, сейчас она не была готова к расспросам, которые, несомненно, посыплются на неё со всех сторон. Потом...

Она стояла на набережной, глядя на разбивающиеся о гранит волны, они успокоили её. Лариса медленно сняла с руки золотое кольцо, подарок Владлена, и кинула его в подбегающую к берегу волну. Странно, но она почувствовала громадное облегчение, словно с этим кольцом ушло то, что её так мучило в последнее время. "Любуетесь вечерними огнями и морем?" - этот вопрос задал подошедший к ней красивый юноша с тёмно-каштановыми волосами, не слишком высокого роста, но плотного телосложения. Лариса кивнула в ответ. "Меня зовут Анатолием, я Ваш сосед по общежитию, работаю на сухом помоле слесарем, а я знаю, Вас Ларисой зовут. Всё не представлялось случая ближе с Вами познакомиться". "Ну, вот и познакомились", - весело сказала Лариса, и, брызнув морской водой в лицо Анатолию, побежала в сторону общежития. Тот, поняв шутку, засмеялся и весело побежал вслед за ней. Это была её судьба, её будущий муж.

ГЛАВА VIII. ЗАМУЖЕСТВО

Вечер. В небольшой комнатке одноэтажного дома с двумя половинами горит свет. Комнатой это помещение можно назвать условно. В длину четыре шага, в ширину - три. Железная кровать с чистенькими подушечками и одеялом, и кухонный стол напротив, вот и всё гнёздышко молодожёнов Ларисы и Анатолия. Лариса на восьмом месяце беременности, в пёстром халате, лежит, обливаясь слезами от не очень весёлых дум. Анатолия уже рядом с ней нет, но он не бросил её, он дал ей свою фамилию, и уехал на далёкий север, зарабатывать деньги на жильё и более менее сносную жизнь. Лариса ушла в декрет, списалась с родными, те к замужеству и рождению нового ребёнка отнеслись более благосклонно, бабушки правда уже не было в живых. Лариса до рождения малыша решила пожить у матери в Краснодаре, а потом уехать к мужу. "Вдвоем быстрее заработаем деньги на жильё", - думалось ей. На родных она уже злилась меньше, мать сумела убедить её, что это Кузьмич виноват в истории с девочкой, а не сестра. Тётка изо всех сил пыталась доказать ей то же, присылала фотографии дочери, и рассказывала, что девочке живётся у неё хорошо. Вообщем поразмыслив, Лариса решила оставить пока всё как есть, незачем травмировать маленького ребёнка, открыв ему семейную трагедию. Да и Толик категорически был против появления Инессы в их жизни. Ей пока хорошо, надо думать о том, кто в ней, может, будет мальчик. Ей так хотелось именно мальчика - мужчину - свободного от всего, что сопровождает женщину в жизни, от предрассудков и оскорблений. Завтра она уедет из этого городка, так надо, меньше затрат, но право жаль, и она дала себе слово, что вернётся сюда во чтобы то ни стало. А пока ей грустно, непривычно давит одиночество, по щекам непроизвольно текут слёзы. Но ладно, она теперь всё равно не одна. Слава Богу, с родными поладила, может, они так отнеслись, потому что считают жить надо по соответствующим правилам. Это их принцип, сейчас у неё всё как им хочется, печать в паспорте, имя. Так думала она, постепенно засыпая. Вошла хозяйка и, поглядев на спящую квартирантку, осторожно погасила свет. Спи милая, будь в блаженном неведении, с родными ты помирилась зря, предавшие однажды предадут ещё, не причём тут жизненные правила, тётя поступила с тобой, как поступала в древности первобытная самка, у которой погибал детёныш. Просто вырывала из рук более молодой или слабой ребёнка, но ты это поймёшь только тогда, когда тому, которого ты носишь, будет 19 лет.

ГЛАВА IX. НА СЕВЕРЕ

И кажется весенним ветром

оживленны,

горят три солнца в небе

светлом и три луны...

Прошёл год.

В аэропорту посёлка Кулир, находящемся на севере, недалеко от Усть-Янска сидят пассажиры с только что прилетевшего из Якутска самолёта Ил-18. Все измучены дальней дорогой, говорят мало, девять суток просидели в Якутском аэропорту. Лариса с двумя сумками с маленьким полутора годовалым спящим сынишкой сидит, расстегнув воротник пальто, в накинутой на голову пуховой шали, и сосредоточенно смотрит на двери. "Где же ты наш папа, почему нас не встретил?" - думает она. Сынишка заворочался и заплакал во сне, она с тревогой начала его успокаивать, и вдруг мужские руки подхватили мальчика: "Здравствуй родная, я с друзьями приехал за тобой!" - весело целуя ее, говорил разгорячённый морозом Анатолий. Крепкий здоровый в меховой шапке и свитере, он, счастливо смеясь, схватил сынишку Друзья сумки, и все вместе пошли к дожидавшейся их машине. Неделю спустя Лариса укачивает сынишку и ждёт мужа с работы. В небольшой комнатке относительный уют, хотя электрическая плитка и кухня находятся тут же в десяти квадратных метрах. Лариса напевает колыбельную песенку, и думает о своём. Оказалось, что в посёлке Омолой очень трудно устроиться на работу женщине, а они к тому же находятся на участке, который называется Кюсинтен. Там помимо кочегарки есть двухэтажное здание общежития, от посёлка Омолой они находятся в семи километрах. Она соскучилась по мужу и крепко любила его как отца своего ребёнка. Сына он назвал Сашей. Красивый белокурый голубоглазый бутуз, был предметом гордости обоих родителей. Правда никто не знал, как горько по ночам рыдала Лариса в первые дни его рождения. Она, похоже, надеялась на чудо, но с его появлением стало ясно, что её маленькую дочь ей не заменит никто и никогда. Но забот с появлением маленького Саши было много не до старых сантиментов, и боль немного притупилась. Толик сначала был рад сынишке, нянчил, но потом он ему наскучил и стал раздражать, порой он даже бил малыша. Лариса старалась предупредить подобные моменты, но она попала в полную материальную зависимость от мужа и вынуждена была терпеть и ладить с ним. Толик часто, особенно в получку, приходил выпившим, начинал цепляться и придираться ко всему, потом, демонстративно сгребая банки с консервами в кулёк, уносил их к своим друзьям на закуску. С продуктами здесь было плохо, они распределялись по талонам. Лариса была испугана и растеряна, он в столовой поест, а как же она с сынишкой, если он вынесет все запасы. Столовая была здесь же Кюсинтене, но в ней разрешалось питаться только холостякам. Семейных отпускали по блату, те, кто там работал. Работницы и жительницы Кюсинтен были почти все украинки из Донбасса, Лариса была чужой, и они грубо отгоняли её, если она с сынишкой приходила за чем-нибудь.

Как ей не хватало её милых девчат из общежития, и как она тосковала по Новороссийску. В довершение всего она забеременела, и пока не сделала аборт, Толик не давал ей покоя, кричал, что она нарочно хочет ребёнка оставить. Ну, уж нет, хватит с неё, она решила уйти от мужа, как скопит деньги, если он не исправится. После аборта, вся меланхолия мигом улетучилась, с решимостью взявшись за дело, она устроилась уборщицей в конторку, а потом через подругу попала на золотодобычу - съёмщицей. Они с Толиком обзавелись друзьями - двумя семейными парами - семьёй Примак Милой и Сергеем, семьёй Жученко Валентиной и Андреем. Миловидная блондинка Валя Жученко со своим мужем жила рядом с ними, у них был один пятилетний сынишка. Мила была некрасивой, но гуляла от своего мужа. А тот красивый черноволосый украинец Сергей ревновал её до безумия. Впоследствии он зарезал её в одной их общежитских гулянок. Когда появились подруги, Ларисе стало, кажется немного полегче. Работа тоже заинтересовала её. Она полюбила мыть золото, от её рук и искусства зависел её заработок и всей бригады. От прибора золотодобычи до Кюсинтена, она шла вдвоём, держа в руке бочок с золотом, со щупленькой девчушкой-охранницей. В охрану здесь брали преимущественно женщин. Часто по дороге, поставив бочонок, они собирали в тундре грибы. Здесь земля казалось, дышала, потом был проход через тонкое бревно, положенное над струящимся далеко внизу потоком воды. Лариса сначала боялась и работающие на приборе проводили её по скользкому бревну, но со временем обвыкла. Теперь аж бежала по нему едва ли не вприпрыжку. Толик купил магнитофон, по общежитию ходили запрещённые записи эмигрантов и другие кассеты с песнями из сталинских времён. Зимой все ходили любоваться на северное сияние. А сейчас летом днём и ночью слепило яркое солнце. Лариса часто гуляла с маленьким Сашей, и он уже говорил первые слова - "папа", "ту-ту", то есть на детском языке это означало "папа на тракторе". Толик был бульдозеристом, и маленький Саша весело смеялся, когда видел громадину, которой управлял его отец. Тот с бульдозера махал жене и сыну рукой. Вообще-то он иногда был неплохим в принципе добрым, если б не его пьяные заходы. Лариса уже начала свыкаться и приобретать некую власть над ним. Так прожили они с год, но тут у Толика случилась неприятность. Он вместе с тремя приятелями обыграл в карты заместителя начальника участка, коммуниста Гранитова. Когда потребовали выигрыш, тот сдал всех. Начальство разбираться не стало, приказали всем уехать на материк. Денег они немного скопить успели, собрались и уже на следующий день были в Якутске, а через два дня в Краснодаре у матери Ларисы. Прожив там неделю, уехали в Новороссийск. В Новороссийске сняли квартиру с удобствами и купили мебель. Лариса, устроив Сашу в садик, поступила на цемзавод, где работала до рождения ребёнка. Толик устроился бульдозеристом в воинскую часть.

ГЛАВА X. ГЕРОЙ МОЕГО ВРЕМЕНИ

Через год Толик уехал на Север один, с прежней целью заработать денег на жильё. К тому времени на остатки денег Лариса умудрилась купить небольшую бесхозную времяночку с маленьким участком земли и несколькими фруктовыми деревьями. Она была крошечной с мизерными комнатами и земляным полом, но Лариса была почти счастливой, это её первое собственное жильё. Толик, правда, когда увидел времянку, аж вскипел от возмущения, кричал, что он там жить не будет вплоть до развода. Потом он утих, решив, что всё равно уедет на заработки. На этот раз Лариса была даже этому обстоятельству рада. Любовь к мужу у неё улетучилась ещё на Севере из-за его пьяных куражей, и дебошей, но взамен пришло чувство родственной близости как будто это человек был частью её с рождения. Сынишку он любил, правда, обходился с ним сурово, как все молодые папаши. Конечно, Лариса твёрдо решила не допускать повторения того, что было в Кюсинтене, но развод это крайность, кому нужен её сынишка, значит надо постараться, как-то переделать мужа под себя. Если бы он пил поменьше!?.. Сынишку Лариса определила в заводской садик. Нежненький беленький мальчик горько плакал, когда ей приходилось оставаться на смене, но ей приходилось быть твёрдой, все выходные он дома с ней. Лариса объясняла Сашеньке, что маме надо ему на жильё зарабатывать чтобы, когда он подрос, у них была своя квартира. Она стала на заводе на очередь.

О заводе надо рассказать особенно. Лариса до Севера и после приезда работала в сырьевом цехе транспортёрщицей, из-за сынишки стала работать днём, следовательно, ей приходилось убирать все участки под транспортёрной лентой длиной с добрых 200 метров. Брать лопатой тяжёлый щебень и через живот бросать на движущуюся ленту. В случае если в начале на приводе или в конце на барабане происходил перегруз, в результате ленту засыпало щебнем, то приходилось расчищать завалы. Работа вам доложу, и каторжникам не снилась! На Севере Ларису научили ценить труд, так как лентяев там просто не держали, и вскоре в цехе стали выделять в ней умение работать и трудоспособность. Иногда её посылали в насосную станцию на место насосщицы. Вот и сейчас она сидит за столиком, читает журнал, рядом телефон, за окном коморки равномерный гул моторов. Равны показатели приборов, работают два насоса. Дверь в каморку открылась, и вошёл худощавый высокий молодой, красивый черноволосый юноша лет 25 в голубой куртке. В руке у него был свёрток. "Я к Вам в бригаду слесарем устроился, только из армии!" - пояснил он Ларисе. Та из любопытства глянула на него, но он, положив свёрток, ушёл. Это немного озадачило её, в простеньком заводском комбинезончике в свои 27 лет она была прехорошенькой, родовая полнота ушла, и фигурка была в норме, из под косынки торчали каштановые кудри. Редко кто из слесарей упускал возможность пообщаться с ней. А тут никакого внимания. Зазвонил телефон. Звонила Татьяна крановщица, бабёнка лет 30. "Приходи ко мне вечером, я переезд на новую квартиру отмечаю, и этого новенького заморкина я приглашаю к себе, все свои будут, мужа нет, сын в садике, чего будешь дома одна киснуть!" "Да и правда, что, - подумала Лариса, - устроит перед ней этот слесарь с техникумом, когда увидит её в красивом платье без спецовки. Думаю, вряд ли повернётся и уйдёт, как сейчас".

Вечером Лариса с двумя подружками Аллой и Аней подошли к дому, где жила Татьяна. Та, весело поприветствовав их, предложила войти в дом. Четверо ребят, слесарей из цеха, сидели за небольшим накрытым столом и вместе с ними в белой рубашке сегодняшний новичок. Он был жгучим интересным брюнетом, его красивые чёрные глаза выделяло белое полотно рубашки. На загорелых грубых от работы руках были фирменные часы. Он с интересом посмотрел на девушек, и задержал взгляд на Ларисе. Но, увидев, что она его уловила, спешно повернулся к ребятам. У него, было, правило, не показывать женщине свои чувства. Его упорное невнимание заинтересовало Ларису и, проявив инициативу, она сама села к нему поближе. Кругом все весело смеялись, о чём-то разговаривали, а он упорно даже не поворачивался в её сторону. Наконец он повернулся к ней. "Ты скучаешь, ну что для тебя сделать, чтобы развеселить?" - игриво схватил её за кончики длинных волос, спросил Виктор, так звали его. "Поцелуй меня!" - сделавшись внезапно серьёзной, сказала Лариса. Впоследствии она и сама не понимала, зачем его об этом попросила, просто выразила, то, что ей хотелось в данную минуту. Он не спеша, припал к её губам и мир закачался у них перед глазами. Кругом все разгорячённые вином закричали "Браво!", а Татьяна даже в ладоши захлопала. После, Лариса не помнила, как прошёл остаток вечера. Она плохо соображала, но, встав из-за стола, вышла потихоньку за калитку. Татьяна догнала её: "Ты чего уходишь, из-за инцидента с Заморой, ну успокойся, он же женат". "Я тоже, кажется, замужем", - при этих словах Лариса горько усмехнулась. "Ну ладно, до завтра, иди лучше домой, а то я смотрю из-за Виктора совсем голову потеряла". Проходили недели, дни, в эту пятницу цеховое собрание. Все рабочие, кто в спецовках, кто уже после душа в обычной нерабочей одежде сидели перед небольшой трибуной и столом. Обсуждали событие - новое отделение сырьевого цеха соединялось со старым отделением, где работала Лариса, в один цех. Выступал высокий молодой, недавно окончивший институт начальник, Павел Александрович Меркулов. Сказав краткую речь, о том, что любое даже рабовладельческое государство было сильно своей дисциплиной, он пригласил в президиум, где сидели профорг А. Скибина, механик Лукьяненко, пара сменных мастеров и престарелый слесарь Богатырь, которому было уже 60 лет, своего нового заместителя. Им оказался новичок Заморкин. Все кругом начали шептаться: "Как это так, он же только пришёл", - говорили одни. "Он тут работал до армии, да и сейчас всё время вкалывает в две смены", - возражали другие. Но в целом кандидатуру приняли. Правда Лариса заметила сердитый взгляд Виктора в сторону тех, кто были против него. "А он с характером, да ещё с каким!" - подметила она. Вскоре собрание закончилось, все расходились. К ней тихо подошла Лида Макцурис, известная тем, что со своим мужем устраивала пьяные сборища у себя дома. "Идём до нас, посидим?" - сказала она Ларисе, улыбаясь при этом. "Мне некогда", - молодая женщина хотела уйти. "Да, и Виктор велел тебя обязательно позвать", - ехидно смеясь, сказала Лида. Её красивое, но запитое лицо облегали косы, завёрнутые короной вокруг головы, на слегка пышной фигурке красовался старенький сарафан с кое, где зашитыми дырочками. Лариса же была в новом розовом крепдешиновом платье с медальоном на шее. Услышав слова Лиды, она на минуту задумалась, потом пошла следом за ней. "Ты куда?" - полная не в меру высокая, симпатичная подружка крановщица Алла, запыхавшись, догнала её почти на проходной. "Алла, он у Лиды, я иду туда!" - взволновано говорила молодая женщина, нервно теребя медальон на груди. "Да ты что, совсем с ума сошла, этот дом пользуется дурной славой. А Толик приедет? Ты что свой брак под угрозу ставишь?" - сурово отчитывала Алла пунцовую от стыда Ларису. "Толик и сам хорош, гулял, где только случалось, но не беспокоился, я не дура, да и Виктор женат, словом, никому из нас афиша не нужна, но он нужен мне. Я чувствую, что именно такого властного умного и энергичного мужчину, пробивного по жизни я ждала, ты ничего не знаешь обо мне. Мне нужна помощь, там, где никто не может мне помочь", - чуть ли не крича и вырываясь на ходу, из схвативших её рук Алевтины, говорила она. "Да вот уже куда зашло, я смотрю, у тебя к нему серьёзное чувство, ну что поступай, как знаешь". После разговора с Аллой, Лариса зашла в дом Макцурис вся настороже, она решила владеть собой. Виктор, схватив её за руки, усадил за стол, где уже были многие слесаря и даже механик с нового отделения. Пьяная Лидка с сёстрами лезла к ним на колени, что-то похабно крича. Стол был уставлен бутылками и кое-какими закусками. Виктор заметил, что Лариса поморщилась, гладя на всё это, и сказал ей: "Прости, просто я не знал, где с тобой можно поговорить, вот и пригласил сюда!" "Идём ко мне?" - предложила она. "Не могу выйти вместе, пойдут сплетни. Жены я не боюсь, она вся в грехах сама, но у меня новая должность, к тому же со вчерашнего дня я кандидат в члены партии, мой моральный облик должен этому соответствовать, понимаешь?" - горячо обняв её за плечи, доказывал он ей. "Да ты видно карьерист, ну и хорош же ваш с механиком моральный облик здесь, думаешь, все молчать будут?" - с холодной усмешкой, отстраняя его руку, проговорила Лариса. "Прощай, коли так!" - он, обижено отстранившись от нее, поднялся, и, схватив сестру Лиды, Нинку, начал отплясывать с ней мимо Ларисы незамысловатое танго. Сначала она опешила, а, потом, не глядя ни на кого, ушла. Дома всё тщательно обдумав, решила выждать, никто ведь от неё не уходил, не овладев её, если она кого-то интересовала. Прошли дни, месяцы, Виктор, сделавшись правой рукой Павла Алексеевича Меркулова, проходил мимо её рабочего места, лишь сухо здороваясь. Алка услужливо таскала ей последние сплетни. На заводе Виктор был примерным производственником и семьянином, к тому же отличным спортсменом, а за проходной часто был у Лидки с мужем, едва ли не каждый день менял там женщин, а недавно, говорят, даже попал в милицию, разбив два стекла. Лариса и сама заметила, что в последнее время он ходит какой-то невесёлый, и однажды, когда он проходил мимо её коморки, сама остановила его. Он вроде как обрадовался, схватил её за руку и зашёл в каморку, сел на один из стоящих там стульев. Постепенно в разговоре он выложил ей все, что мучило его. Да, с рестораном он влетел, да, срывается на вино и женщин после работы, конечно, но он уже устал так жить, платят мало, на работе завидуют. Меркулова переводят инженером на "Октябрь", значит, и ему быть замом не дадут. А жена гуляет во всю, но он мужчина, не бить же её, развёлся бы, да у них же две дочки, жалко их! "Придешь сегодня ко мне?" - говорила Лариса, уже сидя у него на коленях. Он утвердительно кивнул, целуя её: "Я скажу супруге, что в ночь работаю". Он пришёл неожиданно, через два дня, к ней во времянку с новостями. Лариса радостная ставила наспех на стол, что нашлось из лёгкой закуски, и, сняв с него куртку, поцеловала его. "Я проститься пришёл, вызов от кума получил, на Сахалин еду, на рыбообработку, может, денег заработаю, человеком стану", - хвастался он, беря стакан и наливая туда принесённое с собой вино. "Ты уедешь, а как же Я? Я, наверное, умру без тебя", - вырвалось у Ларисы. Он с удивлением посмотрел на неё, и чувство радости, смешанное с горечью, охватило его. Он с жаром схватил её руки: "Так вот когда мы с тобой друг друга поняли, лапочка, да я этот город ради тебя сейчас готов перевернуть. Едем со мной вместе с сыном, поедешь!?" "Нет!" - голос Ларисы прозвучал отчаянно, но твёрдо и он не обиделся, он понял, что превыше её личного счастья и любви, её долг перед мужем, сыном. Что ж, раз не судьба быть вместе всю жизнь, эта минута их, и он взял Ларису на руки и отнёс на кровать. Через неделю Лариса стояла в аэропорту города Анапы, и через стеклянную дверь смотрела на поднимавшийся в воздух самолёт. Виктор улетел в Москву, оттуда дальше, навсегда. Слёзы текли по лицу, она сама отпустила от себя мужчину, которому была нужна её душа, а не только тело, который понял её, как никто. Самолёт, поднявшись в воздух, скрылся в тумане. Она вытерла слёзы, и мысли её потекли в другом направлении. "Не раскисать, надо жить дальше, к чёрту всю любовь и принцев на белых конях, ведь хладнокровным больше везёт, у неё сын, пора подумать о нём", - и она решительно направилась на стоянку такси. Это была её настоящая и сильная любовь, она запомнилась ей на всю оставшуюся жизнь, как и улетевший навсегда Виктор.

ГЛАВА XI. ЦЕХОВЫЕ ИСТОРИИ

После отъезда Виктора, Лариса довольно быстро пришла в себя. К этому времени она стала работать крановщицей в новом отделении. Подруг в цеху образовалось великое множество. Кроме, не в меру полной Алевтины, была худощавая Зося Кравченко, её землячка. В город она приехала с трёхлетним сынишкой, а, устроившись на работу, не могла добиться садика. Ничего лучше они с Алевтиной придумать не могли, чтобы быстрее решить проблему, как оставить сынишку прямо на столе в приёмной у генерального директора. Тот в ответ договорился с местным домом малютки. Женщины постарше во главе с профоргом Скибиной Альбиной Александровной, дружно порицали нерадивую мамочку, забывая как всегда о том, что у той не было ни родных, ни жилья. Алка говорила Ларисе, что Зойкин муж был хорошим, да она дура удержать не сумела. Неказистая, вся в веснушках, она была довольно крепко сложена, характер был весёлый, на лице всегда была улыбка, несмотря на её жизненные трудности. С женихами она завязывала семейные отношения, стирала, готовила повкуснее для очередного любовника, словом создавала уют. Но вот беда, кроме пары рабочих рук и не ахти какой внешности у неё ничего больше не было. Она не отличалась сдержанностью и была требовательна к своему избраннику, неудивительно, что возле неё мало кто задерживался. Работницы вместе с бригадой слесарей и разнорабочих дружно мыли ей кости с утра до вечера, как самой непутёвой из всех женщин цеха. А она была просто невезучей. Вот и сейчас Алка позвала Ларису к себе в кабину крана. "Что стряслось?" - спросила Лариса, завязывая косынку под подбородком, на её серой спецовке выступили остатки цементной пыли. "Зойка пришла, лица не видно, вся синяя. Я этому стервецу, Марушкину, морду набью, она его защищает ещё". "Не тронь, это её дело, с тех пор как муж забрал сына из детдома и увёз к себе, у неё осталась только нелепая любовь к этому бывшему зеку!" - не без тревоги в голосе проговорила Лариса. Вдруг из-за кабины они обе увидели Зойку. Но она, заметив их, не помахала им рукой, как обычно, а спряталась за одну из колонн. Зойка, стоя за колонной, глядела, как кран с подружками уносится в противоположном от неё направлении, потом тихонько вышла, идя по узкой дорожке между гудящими роторами и вращающимися мельницами. Рабочие, попадавшиеся ей на глаза, глянув на её лицо, с испугом и изумлением смотрели на неё. Оно было одним сплошным синяком, несмотря на густой слой пудры. Обычно весёлая Зойка на этот раз с раздражением опускала глаза, и быстро сухо здороваясь, проходила дальше. "Господи, да что им всем надо, она не может быть и жить одна, как Лариска, например, когда она одна, ей себя становится так жаль, что она чувствует себя самым никчемным человеком на свете. А Сергей её понимает, он же ей нужен. О! Как он красив, а сложен подобно греческому Богу. Вчера, правда, опять побил, но виновата сама, видела, что он пришёл от родителей расстроенный, нет, чтобы промолчать, стала сама на него наезжать. А у него после тюрьмы нервы никуда, потом он, когда очухался, просил у неё прощения, сказал, что уедет с ней в деревню подальше от всех. Ничего... Чтобы заполучить такого парня на всю жизнь, она готова всё стерпеть, лишь бы он был с ней рядом. Через неделю Ларисе приснился дурной сон: чёрная цыганская молодая женщина смеётся ей прямо в лицо, и она проснулась с ощущением беды. Вечером того же дня, она вместе с подругой Алевтиной сидела на лавочке своего дворика. Вдруг в калитку буквально влетела запыхавшаяся Маринка, соседка напротив: "Айда со мной, там из колодца возле карьера мужики слесаря вашу Зойку мёртвую вытащили". Подружки все втроём едва ли не бегом помчались в указанное место. Там уже была толпа рабочих, сменный мастер и прибывший наряд милиции. Зойка лежала тут же на прошлогодней листве и листвой была прикрыта вся её нагота. Казалось, на мёртвых губах застыла счастливая улыбка. "Похоже, самоубийство!" - мрачно констатировал один из представителей милицейских органов. Двое рабочих поспешно сворачивали верёвку, которой вытаскивали мёртвое тело. Лариса всмотрелась в него, и ей представилось на миг, как Зойка, выпив бокал домашнего вина в своём опустевшем, после ухода Марушкина, доме подходит к карьерному колодцу и, поглядев на ночные звёзды, стремительно падает вниз, сбросив с себя одежду. О чём думалось ей в последнюю минуту? Может о той сказке, которую она постоянно рассказывала своему маленькому сыну Илюшке про царевну, которая бродила по свету и искала своего царя и царство. И никто и никогда её не принимал и не понимал. А когда та наконец-то от отчаяния вонзила кинжал себе в грудь, то в лучах света ей привиделся сказочный лик неведомого молодого царя, склонившейся над ней. Бедная Зойка! Она, как и её сказочная царевна была не понята и не принята, лишь только смерть дала ей то, что хотелось. Прожектора ещё долго освещали посмертную улыбку на Зойкином лице. А Лариса с Алевтиной, всхлипывая, удалялись прочь от этого страшного места. Так трагично закончилась судьба одной из подруг Ларисы.

ГЛАВА XII. МАГОМЕТ И МАДИНА

Лариса шла по сырьевому цеху вдоль, движущихся по роликам, транспортёрных лент с гружённым на них щебнем. Рабочая спецовка и косынка скрывали миловидное лицо и стройную фигуру, несмотря на то, что ей было уже 28 лет. На горизонте возле приводного барабана показалась бытовка. Лариса вошла, приветливо кивнув сидевшей паре. В такой же спецовке, как у неё, сидела Анна, фирмачка, присланная недавно на работу в цех по рекомендации органов милиции. Рядом с ней, тоже в рабочей спецодежде, сидел молодой черноволосый дагестанец по имени Магомет. Пара заразительно смеялась, очевидно, они рассказывали друг другу что-то весёлое. Увидев входившую Ларису, Магомет учтиво встал, посадив её, а Анна, смеясь, начала рассказывать о своих с подругами вечерних похождениях, непрерывно при этом поглядывая в маленькое окошко, прислушиваясь к рокоту моторов возле приводного барабана. При малейшем отклонении ленты и просыпке щебня её надобно будет остановить, иначе беда, всей сменой придётся горы щебня раскапывать, да и внизу мельницы остановятся. Но не успела она сказать Магомету и Ларисе парочку другую слов, как дверь каморки с шумом открылась, и туда вихрем ворвалась 17-летняя черноволосая худенькая девчушка - даргинка. Длинные волосы растрепались вдоль запылённой спецовки, косынка висела на плечах, а в глазах застыли слёзы: "Ты!?" - накинулась она на Анну, схватив за руку. Анна с недоумением резко отбросила её руку от себя. Магомет, быстро подскочив к девушке, залепил ей звонкую пощёчину. Потом, увидев приближающегося мастера, Виктора Тункина, спешно схватил Мадину, так звали девушку, за руку и, извинившись перед молодыми женщинами, покинул помещение. Вошедший Тункин, озадачено посмотрел им вслед: "Ну что тут произошло, Анна, твои штучки, зачем у девчонки ревность провоцируешь? Зачем тебе это надо?" "Да нужен он мне. Она ведь дура, и с этим уже ничего не поделаешь и зачем он её только с аула выкрал? Видно сразу, что она белого света никогда не видела!" - сердито обычной своей скороговоркой выпалила Анна. "В самом деле, Витя!" - Лариса решила вступиться за подружку - "Я тоже девкам скажу, пусть они вечером после работы в общаге мозги прочистят, чтобы дикой не была". "Да ладно, я ничего, не обижайся Анна!" - примирительно сказал Виктор, шутливо хлопнув девушку по плечу. Он был высокого роста, каска скрывала его белокурые волосы: "А ты знаешь? - продолжил он - "Магомет у меня на неделю отпросился, поедет к себе, барашка на свадьбу привезёт, а то у них и денег-то помимо заводской зарплаты нет". "Так скоро выходит, погуляем!" - и Аннушка звонко рассмеялась. После этого разговора прошло около двух месяцев, и вновь Лариса идёт вдоль лент к знакомой бытовке. Неспешно открыв дверь, кивнула в знак приветствия сидящей за рабочим столом Анне. "Ну, как Павел Александрович, сдаёт новому начальнику дела?" - спросила та. Анна была вопреки правилам без косынки, но со своей короткой стрижкой, она казалась очень привлекательной, несмотря на слегка резковатые черты лица. "Там сплошной дур дом!" - Лариса в сердцах мазнула рукой - "Пусть Паша уходит, всех заимел, одно караулит тех, кто опоздал, да минутки считает, а попробуй в нашем городе с таким транспортом да Норд-ОСТами приди чики в чики". "Ну, ничего он уходит в управление, а его замена, Лёва Капелевич - молодой красавец. Говорят, его отец еврей, а мать китаянка", - объяснила неторопливо Ларисе Анна, потом она вдруг переменила тему - "А ты, говорят, уже Заморкина забыла, с Валерой Панковым милуешься, по слухам, ты, Танька Влащенко, да её брат Лёшка, даже обедаете вместе. Вас уже так и зовут - цеховая семья". "Что ж семья так семья. Валерка, конечно, ядовит от старости, как та поганка, но хоть с ним не скучно, да я просто Таньке компанию составляю", - ответила Анне, смутившаяся от её слов Лариса, нервно теребя кончики косынки - "А вообще-то я уходить, надумала, надоела и эта грузная работа, и сплетни, переведусь, сейчас в ПВГК набирают рабочих". "Как же, жди, отпустили тебя, ты же ведь крановщица, в цехе нужна!" - деловито доказывала ей Анна. "Да знаю, нервов помотают, но я уже настроена, всё равно уйду из цеха!" - и Лариса, сняв трубку с решимостью начала вращать телефонный диск. "Да, слышала про твои стычки и со сменой, и с начальством, ты бы не трогала этих драных коз, сгноят же", - участливо с тревогой в голосе проговорила Анна, потом она вышла из бытовки проверить всё ли в порядке. В открытую дверь виднелись транспортёрные ленты с вращающимися роликами, и насыпанными на них щебнем, гулко ревели моторы. Над всем этим клубилась въедливая цементная пыль. Она была повсюду, в бытовке на окне, на столе и на спецовках и волосах девочек. "Господи, Аня, я ведь только защищалась, с тех пор как Виктор уехал, мне жизни не стало, бригада так и норовит съесть за каждый промах на кране, а тут ещё эпизод с этой дурой, мастером Чиркиной. Она ведь при споре взяла железный лом и замахнулась на меня, а все на её стороне. Потому что, видите ли, она мастер, а что я столько лет на заводе отработала в три пота, вообще не счёт. Я ведь не подлиза, вот и попала в опалу", - сердито говорила Лариса, доставая сигарету, и вынув одну из пачки, нервно курила. Это немного успокаивало ей нервы, и плевать на то, что отсталые старики цеха в её адрес скажут. "Ладно, сменим тему!" - Ане стало жаль подружку, и она продолжала разговор: "Слыхала, что Мадина творит? Её Магомета, когда он уехал в свои края за барашком, посадили на пять лет. Так она, говорят, с другим кавказцем, похожим на него, по его паспорту в назначенное время в Загсе расписалась. Теперь она, выходит, отсутствующему Магомету стала законной женой? Потом пустилась во все тяжкие. Сама лично её в ресторане с индийцем видела, и Витька - мастер, хмурый ходит, и ему голову совсем заморочила". "Да, дела творятся. Я сама у Алки в гостях была, видала как она, поцеловав нашего Тункина, прямиком его к себе в комнату втащила, а вроде честной девочкой приехала!" - оживившись в разговоре от свежих заводских сплетен, проговорила Лариса. Так незаметно прошёл очередной рабочий день, и все разошлись по домам: Лариса к маленькому сыну, Анна домой к подругам краситься и наряжаться вечером в ресторан "Бригантина", а Мадина сидела на крылечке общежития и ждала Витю. Она была в лёгком ситцевом сарафане с лямочками на худых плечах. Длинные чёрные волосы закрывали сзади открытую спину, её лицо с лёгким оттенком пудры и неяркой помадой было приятно глазу, но девушка была грустной. Она сидела и думала: "О Аллах! Не карай меня за любовь к этому русскому, ты уже наказал меня за безрассудство и за ослушание родителей. Ты не захотел, чтобы Магомет стал моим мужем. Значит, ты внушил мне эту любовь, помоги теперь забыть его. Я завтра уеду к родным, я устала жить одна в чужом краю, но во мне его сын или дочь, как сказать ему об этом, мои родные проклянут и отрекутся от меня, если узнают!" Мадина очнулась от положенной ей на плечо руки улыбающегося Виктора. Высокий стройный белокурый, он весь как бы светился от переполняющего счастья. Мадина встала, и они, обнявшись, вошли в вестибюль общежития. В эту ночь тёмный зловещий силуэт черноволосой женщины захохотал Ларисе прямо в лицо, и уже проснувшись утром, она встала и пошла на работу с предчувствием беды. Днём в цехе царила обычная суета, после ремонта запускали десятую мельницу на старом отделении. Раздался сигнал пуска, затарахтел ротор, и вдруг остановка, дикий крик машиниста: "Там в мельнице человек!" К десятой мельнице бежали все рабочие, кто был по близости. "Как же так?" - говорил механик, срывающимся голосом, хватая начальника цеха за руки: "Ведь все же оттуда вышли, я сам всё проверил". "Федорыч, не казни себя. Тункин говорят, сам полез, никого не предупредив, смерти, что ли захотел!" - отвечал ему на ходу не менее расстроенный Павел Александрович. "Вот именно, смерти хотел!" - мысленно подумалось шедшей неподалёку от них Ларисе. Она прикинула про себя, накануне Мадина уехала, не попрощавшись, и Виктор сидел полдня в своём кабинете и молча курил, почти не общаясь ни с кем. "Да, не права ты, Мадина, была, думая, что он тебя не крепко любит. Он только словами выразить это не умел, не из красавцев, может, поэтому ты оказалась лучом света в его окошке", - продолжала думать про себя Лариса. Когда она вместе с другими рабочими подошла к мельничной горловине, слесари уже вытащили оттуда и положили на носилки окровавленное тело Виктора. Он был мёртв, белокурые волосы слиплись от приставшей к ним крови, но лицо было умиротворённо спокойным, в руке он что-то зажал в посмертной хватке. Вглядевшись поближе, Лариса узнала пёстрый шёлковый шарф Мадины.

Июль 1985 года.

ГЛАВА XIII.

"Я стою у ресторана

замуж поздно

сдохнуть рано!"

(стихи неизвестного автора)

Тёплая летняя ночь. Через небольшую арку возле завода "Пролетарий" проходит молодая женщина 35 лет. Впрочем, выглядит она довольно молодо, в ярко жёлтом с отделкой коротком платье, лёгких модных босоножках, со стянутыми в хвост на затылке вьющимися каштановыми волосами. Годы придали чертам Ларисы резкость и яркость, что очень ей шло. Навстречу, обнимая, бросилась худощавая симпатичная блондинка в ситцевом халате со стянутыми в узел волосами на затылке. "Танька, ты честное слово пожалеешь, что с нами в кабак не пошла, я оторвалась от подруг, Витюшку пора кормить, сама знаешь", - весело отстраняясь от подружки, говорила Лариса. "Да, видно клёвые моряки попались, вижу доллары из сумки торчат, небось, стол накрывали вам", - с видимой завистью проговорила Татьяна и, вздохнув, продолжила, а я торчу дома возле своего наркомана, уж скорей бы его на поезд в рейс отправить, а то жрать нечего. Мои, Лизка и Женька, сутками от голода ревут. "Возьми!" - девушка сунула подружке пару купюр в руки. Та сердито отмахнулась: "Вот ещё, я не побирушка, ты же знаешь". "Знаю, не ломайся, в долг возьми", - решительно проговорила ей Лариса, при этом открывая калитку своего дома. "Ладно, пошла, завтра бой, смотри, не проспи, у нас с Королевой плакаты наготове". "Пока", - поцеловав подругу, Лариса не торопясь, зашла в дом. Дети мирно спали. Она подошла, поправила Саше одеяло, он спал беспокойно, разметавшись во сне, Витюшка мирно посапывал в коляске рядом. Лариса прилегла, потушила свет, но спать не хотелось. Год прошёл, как она покинула свою богом забытую горку, с развалившимся уже домиком и переселилась с помощью подруг сюда, в само захваченные брошенные под склады строения, в которых была вода, печка, батарея, довольно просторно, словом можно было жить, да и жили здесь когда-то люди. Вспомним повесть Гладкова "Цемент". Им дали квартиры, так на их место бедолаги бесквартирные семейные со всего города пришли, подобно Ларисе. И живут, несмотря на смог заводской пыли, кружащейся день и ночь над их жилищами, так, что детские пелёнки делались каменными. А что делать! Ждать 20 лет квартиру при заводе или платить пол зарплаты жадным квартирным хозяевам. Но их углядели! Районные чиновники усердно взялись через суды избавляться от самозванцев. Но это оказалось не так-то просто. Само захватчиков было ровно 60 семей. Суд выносил постановление за постановлением. Но они толпой отстаивали выселенцев, не пуская на порог ни судоисполнителей, ни милицию. Каждый понимал, завтра его очередь. Подавляющим большинством из них были молодые незамужние женщины с детьми. Вот и завтра будут выселять офицера с семьёй и Людмилу по прозвищу Королева с сынишкой. "Куда ей самой податься, если что?" - невесело думалось Ларисе. "Господи, за что! Только устроилась по человечески, что у нас за власть, лицемеры все кричат на каждом шагу о заботе, а сами на улицу готовы выкинуть!" С горькими думами она не заметила, как уснула. Проснулась от сильного стука в окно. Глянула - это Алка, сестра Татьяны. "Выходи, старшего с собой бери, наши все в сборе", - прокричала та. Лариса, разбудив сынишку, велела ему отправляться к Королеве во двор, потом, покормив весело гулящего, что-то своё детское четырёхмесячного Витю, и повесив ему игрушки над головкой, захлопнув двери, вышла во двор. А там уже слышался гул толпы. Все шли во двор Людмилы. Подойдя ближе к её калитке вместе с Татьяной и сестрой Аллой, Лариса увидела разлохмаченную голову Королевы, которая, отчаянно жестикулируя, показывала столпившимся людям на плакат, который развернул стоящий рядом с ней 11 летний сын Денис. На нём было написано "Крышу детям!" Толпа, стоящая возле неё сочувственно и с одобрением внимала её порывистым речам. Один из её соседей, молодой 32-летний мужчина снимал фотоаппаратом сцену для местной прессы. Послышался крик: "Едут, едут!" Все разом повернулись к приближавшимся грузовой, а за ней и легковой машинам. Им не дали доехать до конца, молча обступили. Неприветливы и угрюмы были лица стоящих людей, все они опирались как бы на случайно взятые лопаты и грабли. Но по их лицам было видно, что при случае они, не задумываясь, пустят их в ход. Молоденькая судоисполнитель вышла из легковушки и растеряно посмотрела на подъехавшего вместе с ней сотрудника милиции. Похоже такого она не ожидала. Сотрудник удручающе посмотрел на неё, потом молча пошёл сквозь редкий строй людей по направлению к заводской конторе, вероятно, объяснять ситуацию начальству. Судоисполнитель достала какие-то бумажки, но когда она попыталась прочесть одну из них, её слова покрыл свист, улюлюканья и дружный хохот. А Людмила с топором в руке подскочила к сидевшим в машине грузчикам: "Что мою мебель думаете выносить! Да первого кто ко мне войдет, зарубаю!" "Да ты что сдурела оглашенная!? Зачем нам это нужно. Вон мы лучше газетки почитаем. Нам время до 5 часов идёт и ладно", - примирительно отмахиваясь от молодой женщины, сказал пожилой, а второй кивнув головой, поддакнул: "Мы тихо здесь посидим, не лезь тётка. "То, то!" - Люда, успокоившись, отошла к калитке. Сотрудник милиции пришёл через полчаса, что-то тихо сказал судоисполнителю. Та, с раздражением ответила ему: "Если никто не хочет брать на себя ответственность, я тоже не крайняя, поехали, и сюда я больше никогда не приеду!" После этих слов машина и грузовик, развернувшись, уехали. Люди, вскоре, весело разошлись по домам, обсуждая сложившуюся ситуацию. Лариса с подружками и Королевой присела на общественный перекур в её дворе. Какой-то случайно заблудившийся щенок потёрся об Алкины ноги. Очевидно, прося поесть. Алка с глупой улыбкой, повернувшись к нему, изрекла: "Что ты от меня хочешь Лапулька. Я ведь видать, как и ты бездомная!" "Все мы бездомные!" - сердито выразилась в слух рыжая Томка - фирмачка - "Ну, сейчас отбились, а дальше что будет. Когда-нибудь будет конец, это точно". "Да хорош скулить, может через пару тройку лет всё кругом изменится". "Девочки, давайте в ООН напишем, коммунисты сразу нам хаты дадут", - сказала самая пожилая сорокалетняя Анечка. Она не курила, а сидела, судорожно дыша, схватившись за больную грудь. "Проблем захотела, да разве дойдёт!" - стряхивая пепел с папиросы, сказала Татьяна. "Дойдёт, ежели через моряков" - решительно, прикурив от её сигареты, сказала Лариса. И они пару часов с воодушевлением обсуждали возникшую в головах идею. Но, в конце концов, решили, что ООН это слишком, надо просто послать ходоков в Москву. Вскоре уставшая от речей Лариса, укладывая детей спать, мечтала о том времени, когда у неё будет свой угол и ей не придётся опасаться быть выселенной на улицу. Что-то носилось в воздухе, вместе с появлением нового президента Горбачёва, а может, подумалось ей, наконец-то пошатнётся вся эта власть сволочей и лицемеров, паразитирующих на патриотизме и народном доверии, и построивших коммунизм для себя и своих близких. С этими мыслями она уснула и проснулась в ужасе от чёрного демона - цыганки, смеющейся прямо ей в лицо. Наступил 1991 год - эра Горбачёвской перестройки.

ГЛАВА XIV. ЖЕСТОКАЯ КАРУСЕЛЬ

1995 год. По мефодиевскому рынку везёт старую детскую коляску с потёртыми старыми термосами немолодая 45-летняя женщина. На ней старая куртка, стоптанные ботинки, тёплый платок, измученное болезнями лицо покрыто морщинами и лишь в зелёных глазах яркий блеск на когда-то красивом лице. Трудно в ней узнать бывшую Ларису. Но, тем не менее, это она. Идёт по рынку, крича: "Горький кофе, чай, булочки!" - и при этом её лицо перекашивается от невесёлых дум. У неё теперь есть хорошая квартира, правда однокомнатная, но есть ванная, туалет, 10 квадратных метров кухня. Она в новом доме прописалась, всё по закону. Но нет ей там счастья. Саша, её первенец в аду в Чечне. Ей вспоминаются все дни с самого раннего детства, проведённые вместе с ним. От этого ненавистная тяжёлая коляска делается ещё ненавистнее. "Куда прёшь, шалава!" - раздался злобный окрик в её сторону. Видимо коляска кому-то нечаянно задела ногу. "Шёл бы ты!" - беззлобно ответила та кричавшему. И вздохнув, поехала дальше. Через два часа на рынке было полно людей. Уже злобная ругань и мат сопровождали женщину почти уже на каждом шагу. Трудно было протискиваться с коляской к клиентам-оптовикам сквозь толпу. Но она терпит унижения, не ропща. Этим сейчас она зарабатывает себе с Витюшкой на жизнь, да и неплохо. А кто из работодателей даст ей больной старой женщине возможность нормально заработать. Официальные заработки курам на смех. С завода Лариса давно ушла - делать там нечего. "Давай за рынок!" - перед ней злобно улыбаясь, стоял один из рыночных контролёров. Руслан, молодой человек лет 25. Лариса молча сунула ему деньги. Он, взяв их, растворился в толпе. "Рэкет поганый, очевидно тебе всю рыночную нищету отдали, чтобы ты свою жадную жену кормил", - сердито думалось ей, ведь мы даже места никакого не занимаем. Усердно протискиваясь сквозь толпу, она наконец-то пробилась к выходу. Навстречу ей попалась старая бабушка - армянка с коляской. "Вай, деточка, как твои ножки, не устали?" - с сочувствием пропела она. На её тележке тоже было несколько старых кофейников. Она была одним из Ларисиных конкурентов. "Кой там не болят, отвалились уже совсем", - с усталостью в голосе ответила она. "Вай, детка, меня уже участковый ободрал с утра, штук шесть хачапурей с тележки взял, а они, что, мои!?" - запричитала бабулька. Лариса сочувственно поддакнула ей: "Да я тоже с утра стараюсь ему на глаза не попасться, а хуже всего это мальчики омоновцы. Вчера четыре штуки пива у меня с коляски взяли, сволочи. Я надрываюсь, а они берут запросто, и что ты скажешь? Чуть чего сразу в участок волокут, словно хуже нас, бедных, преступников нет". "А они с преступниками, да с бандитами, аж целуются", - заметила, подъехавшая тоже с кофейниками рыжая Сонечка. К их кружку, не торопясь подошёл участковый Сашка, впрочем, одет он был в гражданское. "Вот что голубушки, расходитесь пока лучше по домам, а то из центра налоговая с омоном сейчас пожалует, по дружески предупреждаю!" - деловито сказал он. "Только нас бедных, а их, тех, кто побогаче, ты же знаешь, там больше половины курдов стоит без всяких документов!" - при этих словах рыжая Сонечка схватила в запальчивости инспектора за рукав, ткнув пальцем в сторону рыночных торговцев. "Ну, угомонись, Софья, я всем сказал, кого это касается, мне проблемы лишние ни к чему, так их от своего места не оторвёшь, людей много, навар сегодня хорош!" - примирительно обняв негодующую Софью за плечи, он направился с ней к рыночному выходу. Тяжело вздохнув, женщины разъехались в разные стороны. Лариса везла свою тяжёлую укрытую пледом тележку прочь от торговых рядов по направлению к дому. Поклажа была очень тяжёлой и женщина с трудом преодолевала бугры и каменные горки, которые то и дело вырастали по дороге к стандартовским многоэтажкам. Машины мчались рядом, порой почти задевая Ларисину тележку. Женщина устало уворачивалась от них. В конце рабочего дня у неё всегда распухали ноги - артрит, болела голова от подскочившего давления, перед глазами плыли оранжевые круги: "О! Эта жестокая карусель без начала и конца, тяжёлая круговерть и бессменный ритм жизни, он ведь когда-нибудь да оборвётся, плачь, не плачь, куда тебе теперь бедной деться". Лариса направилась к своему дому. Нет, она выдержит всё ради них, своих детей, дождётся старшего и вырастит младшего. Она русская, а значит сильная духом женщина.

ЭПИЛОГ

Самолёт летел высоко над облаками. Прошла пара часов, как он взмыл в воздух из одного аэродромов Тель-Авива, и взял курс на Новосибирск. В одном из кресел мирно дремлет 50-летняя женщина. Очнувшись ото сна, она начала поправлять свои с лёгкой сединой кудри. Она в элегантном сером костюмчике выглядела даже моложе своего возраста, лишь усталость в глазах выдавала её годы. Глядя в крошечный иллюминатор, Лариса Владимировна мысленно улыбалась, вспоминая поездку к старшему сыну. Тот после армии сразу сумел через друзей эмигрировать в Израиль. Как она тогда противилась, ругалась, кричала, что он бросает её с младшим, и что он ей больше никто. Но сын, виновато глядя ей в глаза, всё же заявил, что его решение окончательное. С болью в сердце она смирилась, а сейчас очень рада, что он тогда не послушался. Саша женился на Амалии, дочери евреев родом из Сибири. Мать невестки умерла ещё на родине, а месяц назад отец перед смертью отдал в руки зятя управление двумя казино и четырьмя ресторанами. Так что Саша оказался состоятельным человеком даже по местным меркам. Черноглазая красавица жена в первый же год их совместной жизни подарила ему сынишку. Назвали в честь прадеда Михаилом. Лариса Владимировна уже успела привязаться к трёхмесячному внучку. Тяжело было расставаться с молодыми, но авось ненадолго. Она улетает в Новосибирск, чтобы забрать квартиру, оставленную ей и сыну мужем по его посмертному завещанию, продаст и потом назад к невестке и сыну. Витюшка после окончания Московского университета, тоже приедет к ним в пригород Тель-Авива. Так что на родине ей больше делать нечего. Не сказать, чтобы она не тосковала по своему приморскому городу, было всё, и хорошее и плохое. Инесса после смерти тёти уехала насовсем с мужем в Бангладеш, и умерла там от болезни. Она так и не признала мать. В сырой земле и все прочие родственники, друзья, подруги. Нет нет да и подступит комок к горлу, тяжело становилось от воспоминаний, но сейчас обеспеченная жизнь приносила свои плоды, начало улучшаться почти утраченное здоровье, потому что всю домашнюю работу делали слуги. Ей дозволялось только ласкать внучка, и ухаживать за собой, дома ведь ей было совсем не до докторов. Она чувствовала себя прекрасно и уговорила Александра, заявив, что съездит в Новосибирск вместо него. Тот с улыбкой согласился, только пошутил: "Ты только замуж там не выйди!" "Да, ну тебя!" - сердито отмахнулась от него мать. Но Лариса Владимировна и сама знала, что ей вслед стали смотреть мужчины не только её возраста, но даже молодые, да и с удивлением стала подмечать, что она порой тоже задерживает взгляд на них. Вот что значит хорошая обеспеченная жизнь, а на родине она то смотрелась старухой. Мечтательно улыбнулась, она посмотрела на соседку рядом. На той была какая-то странная мятая цветастая юбка. Лицо было прикрыто большой кашемировой шалью. "Странно, так сейчас не одеваются, может артистка, какая-то едет на гастроли", - почему-то с тревогой подумалось Ларисе Владимировне. При очередной воздушной яме шаль сползла, открыв лицо. На неё глянули огромные чёрные глаза. Черты лица женщины показались знакомыми, и, всмотревшись в них, она застыла в немом крике. Это был зловещий силуэт девушки-цыганки, который видели все женщины её рода перед несчастьями. "О боже, она ведь последняя!" Самолёт встряхнуло, цыганка, засмеявшись злым смехом, исчезла, клубы дыма, треск, огонь запрыгали перед глазами Ларисы Владимировны. Последнее что она видела, это была русоволосая девушка в странном чепце с грустью смотревшая на неё, потом черноглазая молодая красавица её бабушка Цецилия весело протянула ей свои руки, и они вместе вошли в наполненный звёздным светом коридор тоннеля.

(сообщение ТААС)

в июле 2002 года

ракета украинских ВВС

проводя учения по ошибке

попала в пассажирский

самолёт Тель-Авив - Новосибирск

после катастрофы никто не выжил.

Оставить комментарий © Copyright Кривенчук Лариса Владимировна (prophecy2008@yandex.ru) Размещен: 02/08/2012, изменен: 02/08/2012. 208k. Статистика. Новелла: Проза		Ваша оценка:
Аннотация: Проза с элементом мистики.

Кривенчук Лариса Владимировна : другие произведения.

Родовое проклятие