Так ласково называла нас буфетчица с первого этажа корпуса, где мы втроём лежали. Трёх совершенно разных и чужих человек больница свела и склеила намертво. Познакомились добровольно-принудительно, в реанимации.
Первые сутки очнулся голый, весь в трубках, в компрессионных чулках, с отвратительно мерзкими красными оборками, в бандаже. Страшно хотелось пить, за стакан воды убил бы. Получил пососать марлечку, смоченную водой, и сестринский наказ потерпеть и накрыться простынкой, если пришёл в себя. А там было очень жарко, и я всё с себя непроизвольно сбрасывал. Укол куда-то в капельницу и отлёт в жаркое и кошмарное небытие, душное и потное. В следующий раз открыв глаза, увидел своего доктора. Он смотрел в монитор и ругался. Махнул мне рукой: лежи, мол, давление у тебя зашкаливает, так что пока тут побудешь. "Вот монитор, смотри, - ткнул он пальцем. - 195 на 115, пульс 120". И всё, кончен разговор. Исчез, чёртов Хоттабыч. А я, словно лунатик, смотрел и смотрел бессмысленно в монитор, где извивалась и корчилась зелёная змея и бесились какие-то цифры. И того, что произошло дальше, я не забуду никогда.
Раздался истерический крик. "Что ты уставился на меня, чёртов извращенец! В монитор он, гад, смотрит!" - орала тётка. Я оглянулся: нас трое, я - слева, в середине - мужичок, справа лежит женщина и орёт, а я никак не пойму, на кого это она так.
Мужичок икнул и сел. Прибежала сестра, потому что у него чего-то отвалилось, и сразу заорал прибор какой-то. Всем дали втык, укололи. Опять тишина и беспамятство.
Вторые и третьи сутки я помню плохо. Но когда приходил в себя, то старался сесть, извернуться и посмотреть в монитор, а на горластую тётку не смотрел. В палату меня перевели на четвёртые сутки, и я про неё совсем забыл.
Всё навалилось разом: то капельницы, то кардиограммы, эхокардиографию сменял забор крови из вены или пальца, потом томограф и УЗИ... Меня шатало в разные стороны от усталости. Я очень сильно похудел, оброс, выглядел диковато, но был крайне доволен тем, что операция состоялась, ведь мне было в ней отказано всюду, куда я раньше обращался. Надпочечник с опухолью удалили, и я был в прекрасном настроении и полон надежд.
Хотелось наружу: при больнице был хороший парк с лавочками, фонтан и красивая аллея. И я очень хотел настоящего, крепкого кофе и сигаретку. Так что оделся и потихоньку двинул на улицу.
В буфете сварили двойной кофе, я расплатился и поковылял со стаканчиком на воздух - ещё из окна палаты присмотрел сказочное местечко, метрах в двухстах от входа в больничный корпус. Дошёл небыстро, хотя и взмок, сел, довольный, на лавочку, вытянул ноги.
Меньше всего на свете мне сейчас хотелось кого-либо видеть. Пусть будут только лавочка, солнышко и воздух, полный запахов, листвы и весны, талой воды и перемен, на которые я очень надеялся. И тут, как чёрт из табакерки, выпрыгнула эта самая тётка из реанимации, худая, почти подросток, коротко стриженые волосы, почти ёжик, кроссовки, серые мешковатые штаны, голова торчит из халата... Ну, вылитый ку-клукс-клан.
- Привет, извращенец, - улыбаясь, сказала она.
Я посмотрел на неё - хорошее открытое лицо, бес в глазах - и тоже улыбнулся.
- Как вас зовут? - спросил я. Оказалось - Маша.
- Маша, если я угадаю, что ты хочешь сказать, ты уйдёшь, а я посижу спокойно, а то первый раз на улице после реанимации, где мы вместе с тобой лежали.
- Договорились, - ответила она подняв бровь.
- Если я скажу, что не смотрел на тебя, вернее, на твоё отражение в мониторе, то я сухарь и хам, не обративший внимания на красивую женщину. Если смотрел и плотоядно в реанимации тебя разглядывал, то я извращенец.
Она хорошо смеялась, от души. Потом повернулась и ушла. А я вдруг подумал, что даже не сказал, как зовут меня.
Вот так мы и познакомились. В больнице, если долго лежишь, нельзя оставаться без дела: если нет процедур, всё равно нужно себя занимать. Чем угодно. Я долго лежал и читать уже не мог - болели глаза, и поэтому, как только у меня появлялась минутка, шёл на улицу.
Наматывал круги по парку и слушал аудиокниги, забывался, да и на улице прохладно, а мне из за высокого давления всегда было жарко. Она придумала отличную вещь: звонишь и через три гудка сбрасываешь звонок, а если хочешь и можешь ответить, то тот, кому звонили, перезванивает и мы идём гулять. И у неё и меня были разные процедуры, и ответить можно было не всегда, так что не оставалось неловкости, что не ответил на звонок, да и просто тебе может быть плохо и ты не хочешь гулять. Так мы потихоньку начали гулять с Машей по больничному парку.
Ходили, спорили и смеялись - встретились два страшенных спорщика. Доктор мне однажды сказал, что они смотрели из ординаторской, думали, мы подерёмся. И однажды стали мы с Машей замечать, что за нами ходит мужичок - да-да, тот самый, что лежал с нами в реанимации.
- Почему он не подходит? - спросила Маша.
- Так тебя боится и правильно делает, - ответил я. - Запишешь его в извращенцы, а он добропорядочный гражданин, без вредных привычек.
Подловили мы его на следующий день, и Павел Аркадьевич - так его звали - здорово вписался в компанию. Думаю, что прогуливающиеся мы представляли собой довольно комичное зрелище. Я, которому всегда жарко, - в лёгких штанах и тапках, тонком халате, отовсюду трубки, да ещё катетер на шее. Маше стали делать химиотерапию, сердце было плохое, лицо серое, лысая голова и всегдашний неукротимый бес в глазах, она бодрилась, но ноги еле таскала. Пал Аркадич - мерзляк, отовсюду торчат трубки, а сам в меховых ботинках, шапке и пуховике, в руках носовой платок и капелька на носу. И все машут руками, спорят, перебивают друг друга и медленно по-черепашьи накручивают по парку круг за кругом. Машка была редким выдумщиком, с её подачи мы каждую субботу сбегали из больницы - то попить кофе в какое-то особенное место, то проехаться по Москве, просто так поглазеть, останавливаясь, где захочется.
Я заказал такси прямо к больнице. Это московская больница, хотя находится под Красногорском. Дошли, сели в машину, водитель, конечно, на нас уставился, что совершенно было немудрено. Машка тут же зашипела, она вообще-то не ругалась, но было одно выражение на все случаи жизни. Врачица не сказала что-то Машке нужное, вот "сука в ботах", наступила неловко в лужу, "сука в ботах", такой более крепкий аналог "чёрт побери"
- Вы, сударь, лысую женщину никогда не видели, что ли? - спросила она водителя.
- Нет, смущённо мотал головой несчастный человек, и уже в следующую секунду в машине стоял гомерический хохот.
Водителя звали Виктор. Когда он привёз нас обратно из кофейни, где мы чудно провели время, мы взяли его телефон и обращались к нему всякий раз, когда собирались на вылазку. Он оказался с юмором и мы сдружились.
Историй много, мы всё время находили какое-то новое занятие. То начинали обучать Машу шахматам, то Пал Аркадич учился играть в покер, и сейчас, вспоминая, я думаю, что компанию нашу и жизнь в больнице можно считать счастливым временем. Я по крайней мере часто забывал, что лежу в чёрт его знает какой по счёту больнице.
Я уехал из "парка", так мы называли больницу Љ 62, на две недели, мне надо было лечь в другую больницу. Пробыл там всего два дня, а утром мне позвонил Пал Аркадич и сообщил, что Маша умерла. Утром договорились идти гулять, она легла спать и не проснулась, лопнуло сердце во сне.
Когда мы втроём лежали в больнице, как раз был апрель. И хоть местами рано утром по старой листве виднелась ещё изморось, зимняя плесень, но уже всё, зима ворчит и бессильно отползает. Весна - сильное время года, земля уже проснулась, такой мощный, беззвучный рёв. Ещё немного - и силу эту уже не остановить.
Выстрелит штыками молодая трава, повсюду будут разрывы одуванчиков, и вот
наконец взорвутся разом почки на деревьях, и главным цветом станет зелёный, цвет жизни.
Наша Маша была такой же силой, без удержу и пределов, вокруг неё всё оживало и улыбалось всегда, она так и останется в памяти дежурной по жизни.
И никакой грусти у меня нет, стоит вспомнить Машу. Люди, живущие на небесах, там, куда ушла наша Маша, вам очень повезло!
P. S. Да, вот ещё, Машуня, пока не забыл, две новости, хорошая и плохая. Мы с Пал Аркадичем встретимся в "парке" в июне. У него была операция, и всё вроде гладко прошло, теперь предстоит химиотерапия. Он мужик крепкий, осилит. Теперь плохая новость: в покер он так и не научился играть, говорит, что, дескать, честные люди блефовать не умеют, но мы это конечно поправим. Со мной всё нормально, то есть никак, но дорогу осилит идущий и надежда есть. Вот и всё.