А. М. Поляков. Записки железнодорожного жандармского офицера
Ташкент, 1902г.
К великой моей радости в марте 1894 года я был, наконец, назначен в Оренбург начальником Илецкого жандармского отделения Ташкентской железной дороги.
Когда я уезжал в Оренбург, мой товарищ Татаринов, железнодорожный офицер в Тюмени, мне сказал: "Вот, брат, как поступишь ты на железную дорогу, ты уж вернуться никогда не захочешь: у нас, брат, другой климат". Это я и без него знал, что на железной дороге воздух был чистый.
Хотя Оренбург и показался мне пыльным и довольно грязным городом, тем не менее я был рад безмерно своему новому назначению. Ничего решительно общего не было, кроме общего мундира, в службе между жандармами железнодорожными и губернскими, и было обидно, что в обществе смешивали в одно обе эти категории.
Функции железнодорожных жандармов были чисто полицейские, а если и случалась на железных дорогах какая-либо "политика", то это было уже дело губернских жандармов. Одно время, когда еще я был в Туле, хотели было железнодорожным офицерам навязать производство дознаний политического характера, но из этого ничего не вышло. Были иногда у нас дознания по 108 статье Уголовного уложения, когда кто-нибудь спьяна оскорблял особу царя, но только этим дело и ограничилось.
Никаких агентов, филеров и шпиков у нас на Ташкентской железной дороге не было, да и незачем их было держать, так как если и была на ней "политика", то ее выносили за полосу отчуждения. На самой железной дороге ею, вероятно, никто не занимался; по крайней мере, даже и частным образом я о ней никогда не слыхал.
Думская площадь. Фонтан
Отношения у нас, как между своими офицерами, так и со всеми служащими, были самые наилучшие; никаких недоразумений у нас почти не было; в случае, если таковые возникали, они улаживались взаимными уступками и компромиссами.
Наш начальник управления был чудесный человек, полковник Александр Александрович Бабкин, который начальником считался, так сказать, больше номинально, так как фактически управлением командовала его супруга, милая Евгения Федоровна, но на это у нас никто в претензии не был. Бабкин был человек вспыльчивый и горячий, но отходчивый и большой хлебосол.
Насколько он был добрый и порядочный, судите по такому факту: был у нас унтер-офицер Толстых, исполнявший обязанности каптенармуса, большой пьяница и скандалист. И вот однажды он так напился, что заперся в цейхгаузе, который вместе с канцелярией находился при квартире Бабкина, и стал дебоширить. На приказание Бабкина открыть дверь Толстых послал его к черту, а потом еще дальше, Бабкин вскипятился, хотел было ломать двери, и Толстых тоже не унимался, но в дело вступилась Евгения Федоровна: обоих успокоила, мужа увела в комнаты, а Толстых дала возможность в запертом цейхгаузе выспаться. Тем кончилось. Со стороны Толстых в те времена это было большим преступлением, и будь на месте Бабкина другой начальник управления, не миновать Толстых каторги, но благодаря мягкому сердцу Бабкина и уменью Евгении Федоровны понимать людей и обстоятельства, Толстых не только не был изгнан со службы, но как ни в чем не бывало продолжал служить и пьянствовать.
Офицером на железных дорогах служить было легко, хотя Бабкин и любил говорить, что мы делами завалены. Это неправда: однажды мне помимо дел своего отделения пришлось две недели ведать еще управлением и отделением Оренбургским, моего коллеги справа (слева у меня было Актюбинское отделение, которым командовал бывший гусар подполковник Похалович), и я легко справлялся во всех трех канцеляриях, кончая все дела к двум часам дня.
Бабкин любил, как он выражался, чтобы "бумажка у него вылежалась, пропотела и получила глянец", оттого и переписка у него затягивалась невозможно. Труднее было унтер-офицерам, которые от своих губернских коллег резко отличались и видом, и выправкой, и даже, можно сказать, более облагороженным типом.
Кто не помнит молодцов унтер-офицеров на всех станциях российских железных дорог? Помимо их прямых обязанностей, им предъявлялось много еще других требований. Они должны были дополнительно знать весь свой участок и особенно путь, не хуже машиниста: уклоны, подъемы, площадки, все путевые знаки, для чего раз в неделю должны были обходить свой участок пешком; они должны были уметь телеграфировать и уметь управлять паровозом, вполне заменяя машиниста, то есть, придя в депо, разогреть паровоз, развести пары, вывести паровоз из депо, подвести к крану и набрать воды, проделать все маневры, взять состав и вести поезд -- безразлично какой, пассажирский или товарный.
Со всеми этими требованиями, на случай забастовок, унтер-офицеры справлялись отлично.
Железнодорожные жандармы
Те же требования, конечно, предъявлялись и офицерам, но они хуже с ними справлялись, чем простые унтер-офицеры. Я, например, вовсе не умел телеграфировать, каковое искусство достигается практикой, и, испортив бесконечное число лент, телеграфировать я так и не научился. Зато я в совершенстве знал паровоз, даже сдал экзамен на звание машиниста; часто я водил поезда, причем пассажиры, замечая меня на паровозе, с удивлением смотрели на меня и, может быть, думали -- не погублю ли я их? Ведя поезд, я всегда был исправнее и внимательнее многих настоящих машинистов.
Разумеется, и путь в пределах своего участка я также знал в совершенстве, для чего изучал его не только на плане, но несколько раз для этого объезжал его на дрезине, на что всегда у меня уходили три-четыре дня.
Мое отделение начиналось от Оренбургского вокзала. Версты четыре до моста через реку Урал оно шло, так сказать, по Европе, а остальные 250 верст находились в Азии. Таким образом, я, живя в Европе, служил в Азии, за что получал на 15 рублей в месяц больше моего оренбургского коллеги, хотя дела у меня было менее, чем у него.
Мое отделение называлось Илецким, потому что в районе его находится известная Илецкая Защита, где добывается каменная соль.
В район моего же отделения входили еще и главные мастерские Ташкентской железной дороги, которые настолько были хорошо оборудованы, что могли строить и выпускать не только новые вагоны, но даже и паровозы, построенные исключительно своими средствами.
Эти мастерские находятся около Оренбурга, вероятно, на одной из прежних батарей Пугачева, который отсюда бомбардировал Оренбург, так как при закладке фундамента одного нового цеха были найдены артиллерийские тех времен бомбы, которые я частью пожертвовал в местный музей, частью раздарил, а три оставил на память себе.
Главные мастерские на ст. Оренбург. Паровозосборная (внутренний вид)
Я любил бывать в мастерских, потому что всегда было интересно смотреть на работы, но еще больше любви к ним проявлял мой сынишка Костя. Однажды, когда я читал (признаться, больше на ночь, чтобы лучше заснуть) скучную "Паровую механику", мой Костя, которому тогда было только девять лет, нашел в чертежах этой книги тормоз "Нью-Йорк". Тормоз "Вестингауза" мы знали с ним отлично, а туг и я удивился, что есть еще какой-то другой воздушный тормоз "Нью-Йорк". Пришлось отправиться в мастерские и, так как этот тормоз применяется очень редко, то долго искать его среди вагонов, но все-таки мы его нашли, осмотрели, и наша любознательность была удовлетворена.
При этих же мастерских впервые был составлен опытный поезд, который под личным управлением на паровозе бывшего начальника тяги профессора Ломоносова, очень известного в инженерном мире, делал по Ташкентской железной дороге более 100 километров в час. Это было в свое время всероссийским рекордом скорости на наших железных дорогах.
Главные мастерские на ст. Оренбург. Токарно-механическое отделение (внутренний вид)
Мастера и рабочие этих мастерских в числе около 2800 человек жили со своими семьями тут же рядом, в поселке Нахаловка, захватив самовольно огромный кусок земли, на что город долго не обращал внимания. Рабочие жили, старились, плодились, но никаких налогов в городскую управу не платили. И вот надумали они построить свою церковь, для чего за содействием обратились ко мне, вероятно, потому, что я ладил с ними особенно хорошо. Мне было всегда жалко смотреть на их ребятишек, которым приходилось бегать в школу и в грязь и в стужу версты за четыре в город. Собрав вскоре всех рабочих для обсуждения вопроса о постройке церкви, я сказал им приблизительно такую речь:
-- Господа, то, что задумали вы построить церковь, -- дело, конечно, хорошее, но мне жалко ваших детей, которые бегают в школу за четыре версты, что особенно неудобно в грязь и холод. Не лучше ли будет, если соединить приятное с полезным и построить по этому случаю церковь-школу? Инженеров у нас много. За проект постройки они, наверно, ничего не возьмут, а насчет места мы как-нибудь постараемся. Городская управа обратила теперь на вас внимание (действительно, по вопросу о постройке церкви управа вздумала упрямиться и не только не отвела было просимый участок, но потребовала даже уплаты налогов за прежние годы) и участок земли под церковь не отводит. Мы, господа хорошие, давайте вот что сделаем: Нахаловок в России много: в Ростове-на-Дону, в Екатеринославле и в других городах, поэтому давайте напишем царю прошение о переименовании Нахаловки в поселок Данииловский; это ему будет приятно. А главное, если мы построим церковь-школу во имя святого Даниила и в честь наследника-цесаревича, то это ему еще более понравится, а так как средств у нас пока никаких нет, то, может быть, он и даст нам денег.
Мысль рабочим понравилась, прошение написали и начало было сделано. Первые 5 рублей внес я, и пожертвования потекли рекой. Вскорости пришел ответ от царя. Е.И.В. соблаговолил дать согласие на переименование поселка и выделил 5 000 рублей на школу. Составился строительный комитет, куда вошли начальник мастерских, инженер Залесский в качестве товарища председателя; казначеем был выбран инженер Поморцев, делопроизводителем мастер кузнечного цеха В. В. Кобелев и другие, всего в числе девяти человек. Председателем был выбран я. Я, конечно, был польщен тем, что меня выбрали председателем, но еще больше был удивлен тому, что меня, жандармского офицера, все рабочие единогласно выбрали на эту должность!
Разумеется, я приложил все мои силы и старания, чтобы оправдать этот выбор, и в первые же два месяца я один собрал около 6 тысяч рублей, что было достаточно. Постройка была закончена уже без меня, так как я был переведен на Среднеазиатскую железную дорогу. И вот в 1900 году, когда я из действующей армии проезжал во второй раз в отпуск через Оренбург в Туркестан, я задержался, чтобы посмотреть на выстроенную в бывшей Нахаловке церковь-школу. Это вышло большое, красивое здание, просторное, теплое, светлое, и учащихся в нем оказалось 170 ребятишек, мальчиков и девочек. Верьте мне, это был один из самых радостных дней моей жизни, когда я увидел осуществление моей идеи! Это было в марте и меня, бывшего жандармского офицера, с почетом встречали в школе, и дети радовались и благодарили меня за выстроенную школу. Когда у меня спросили мой портрет, чтобы повесить его в школе, разумеется, я дал его с большим удовольствием.
Никогда у меня за всю мою службу на железной дороге ни с кем никаких недоразумений не было. Служба наша была у всех на виду, и все железнодорожные служащие нас знали отлично. Воздух на железной дороге, действительно, был чистый. Только однажды я потребовал увольнения из мастерских четырех рабочих за кражу материалов, даже без предания их суду, да в другой раз я проявил некоторую жесткость вот по какому случаю.
Илецкая Защита когда-то была местом каторжан, потомки которых остались там же, населяя пригород под названием Ташкент, прилегающий к железной дороге. Потомки эти оказались достойными своих предков, и все были на подбор хулиганами, особенно мальчишки-подростки. Одно время ни один поезд не проехал в Оренбург без побитых стекол, за что всегда платились бедняги кондуктора, а виновниками всегда были упомянутые мальчишки, которые бросали в проходящие поезда камни. Сколько ни писали мы по этому поводу протоколов, ничего не выходило. Мировой судья каждый раз отдавал мальчишек под надзор их родителей, а самим родителям объявлял выговор.
Только и всего!
И вот однажды я сам поехал в Илецк, чтобы принять против битья стекол решительные меры: ведь могли случайно кому-нибудь из пассажиров и голову проломить! Пропустив поезд, в котором оказалось несколько стекол, побитых мальчишками, я взял дрезину и с дорожным мастером, несколькими рабочими и с одним унтер-офицером отправился к месту, где, по указанию кондукторов, оставались три мальчика в возрасте от 15 до 17 лет. Ах, как я им надрал уши! Бить их я не приказал -- это было бы истязанием, да и вообще, кулачной расправы у нас никогда не было, так как она в Корпусе жандармов строго преследовалась, но в данном случае я позволил себе сделать исключение, и мера эта оказалась самой благотворной.
Никаких жалоб на меня не последовало, надранные уши надлежащее впечатление произвели и на других, и с тех пор битье стекол в вагонах прекратилось навсегда.
Общий вид станции Илецк
К обязанностям нашей службы, между прочим, относилось при проездах министров сопровождать их, впрочем, не всех, а только военного, внутренних дел и путей сообщения. Остальных должны были только встречать на вокзале. Должны были мы также сопровождать лиц царской фамилии и иностранных государей и принцев.
Однажды, в одну из своих очередных поездок в Петербург нынешний эмир вез Николаю II разные подарки, которых видеть мне не пришлось, хотя говорили, что они были богатые, но в числе этих подарков было и 20 великолепнейших лошадей бухарской породы "карабаиров", которые по экстерьеру почти ничем не отличаются от арабских. Ах, какие это были чудесные кони!
