Очерки поездок по Семиречью. часть 2
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ГИНС Г.
В КИРГИЗСКИХ АУЛАХ
(Очерки из поездки по Семиречью)
Среди туземного населения Семиреченской области преобладающее по количеству место занимают кочевники-киргизы. Они издавна залили живого волной все стенные области и значительную часть Туркестана. Необозримые пространства киргизских степей занимают свыше пятидесяти тысяч квадратных миль.
Полудикий в массе, младенческий, наивный народ, не лишенный хитрости, но не коварный, часто жестокий, но в общем только грубый, наконец, несомненно, законопослушный и уважающий власть, хотя и упрямый и своводолюбимый, киргизы могут располагать к себе, но могут внушать и чувства обратные. Их неразвитость, грязь, грубость вкусов и чувств, наконец, даже внешний вид подчас внушают больше, чем брезгливость, и русский мужик-переселенец, сталкиваясь с рядовым небогатым киргизом, ставит последнего ни во что и не хочет признать ни его прав, ни его человеческого существа: "у киргиза -- не душа, а пар".
Но составившие некогда три орды киргиз-кайсаки да еще кара-киргизы (Кара-киргизы (черные киргизы) проживают в Семиреченской области, в бассейне озера Иссык-Куль, в верховьях река Текеса, по долинам рек Чу и Таласа (Сыр-Дарьинской области). В пределах Китая они живут по южному склону Тянь-Шаня. Их-то и называли киргизами, тогда как остальные племена, ныне называемые киргизами, правильнее называть "кайсаками". Одного племени с кара-киргизами минусинские татары, иначе называемые абаканскими. - прим. Авт.) заняли слишком большое пространство и составляют заметный элемент населения, чтоб их можно было забыть, как забывают про мелкие вырождающиеся племена. Киргизы имеют свою родовую аристократию -- султанов, свои исторические предания и легенды, свою интеллигенцию, представители которой обнаруживают иногда большую энергию и способности.
Все это дает основание поделиться хотя и отрывочными, но разнообразными наблюдениями над жизнью, характером и бытом семиреченских киргизов, как в степи, на их пашнях, так и в горах, на их летовках
I.
Первое знакомство с киргизами.
Арасан. -- Киргизское земледелие. -- Обычная жизнь аула. -- Угощение гостя -- Положение женщины. -- Дорога на джайляу. -- Природа в горах. -- Родовая связь у киргизов. -- Жалобы их. -- Общие впечатления.
Раскачиваясь во все стороны, медленно подвигалась по степи наша плоскодонная телега, прикрытая, как колпаком, рогожей на свитых прутьях (берданка). Впереди зеленела бесконечная равнина, постепенно становившаяся все темнее. Перед нами таранча-возница напевал песню со смешным припевом "Чурик-мурик" и с любовью покрикивал на своих саврасок.
Таранчинское селение из которого мы выехали, стало теряться из виду. Дорога становилась все хуже и наконец совсем пропала. Началась дикая степь, полоса киргизских зимовок и пашен. Джигит (конный рассыльный киргиз, с казенной бляхой) наш, Менгли-Бай, чувствовал себя в открывающем просторе, как чувствует себя птица, выпущенная из клетки на воздух. Она купается в волнах воздуха, пост и летает, летает без конца. Присядет на ветку, осмотрится и снова летит -- куда, она сама не знает, опьяненная своей свободой, забывшая томительные и сразу ставшие чужими и далекими впечатления клетки.
Так летал в степи наш джигит. То он скакал карьером и вдруг, оставаясь в седле, нагибался до самой земли, чтоб сорвать красивый цветок, то вдруг снимал свою шляпу и ловил пролетавшую бабочку, то останавливал свою лошадь и затягивал монотонную песню, начинавшуюся таким затяжным выкриком, что слушаешь, слушаешь и, кажется, уж и конца ему не будет, но вот он обрывается, как вздох, и тянется грустный, однообразный мотив, отдаваясь далеким эхом.
Тихо. Людей нет. Киргизы в горах, на джайляу; в степи остались лишь запоздавшие да еще стерегущие посевы. Смотреть вперед надоедает. Оставшаяся позади громада гор -- в облаках. Солнце подымается. Горизонт заволакивается серой дымкой. Становится жарко. Мерное качание повозки убаюкивает, и спутник мой, переводчик студент Б., семиреченский уроженец, уже приглядевшийся к прелестям своей богатой родины, начинает дремать.
Вдруг крик. Из камыша поднялась стая молодых уток и, быстро, быстро замахав крыльями, полетела прочь. Охотничий инстинкт джигита вылился в крике, -- не было ружья. Снова тишь. Но вот на горизонте показываются белый и красный флажки. Это признаки близкой стоянки, так как нас предупреждали, что ближайший аул находится недалеко от священного ключа, арасана, у которого и поставлены флаги.
Ключ был нам по дороге. Впрочем, дорогой едва ли правильно называть ту слабо протоптанную полосу-тропинку, но которой мы ехали, рискуя не раз перевернуться. После крутого, но, к счастью, небольшого спуска в овраг мы увидели источник и в нескольких верстах дальше -- аул.
Над маленьким естественным бассейном с чистой прозрачной водой раскинулись два роскошных карагача (вид тополя) с шарообразными шапками листвы. Там, где бассейн переходит в ручеек, устроены палатки для купанья больных (маленький Лурд).
На дереве висят тряпочки и копилка. Тряпочки -- скромные подношения паломников, а копилка поставлена муллою, который живет в землянке у ключа, питаясь подаяниями. Когда мы пришли, мулла молился, и ничто не могло заставить его повернуться до окончания молитвы. На рогожке у ключа сидел больной, расслабленный киргиз. Все члены тела его дрожали; с трудом поднявшись, он еле держался на ногах.
Выпив воды и осмотрев источник, мы отправились в аул, где остановились в первой большой юрте.
Жалкими показались мне новые знакомцы. Хозяин наш был на редкость бестолков и на вопросы, которые ему задавали, либо отзывался незнанием, либо рассказывал такую чепуху, что его никто не понимал. А более молодые, из уважения к старшему (хозяину было под пятьдесят), не смели говорить и тоже молчали. Не мудрено, что всякие вопросы (Целью поездки было изучение водного хозяйства. Результаты обследования напечатаны в "Вопросах колонизации", NN 6, 7, 9 и вышли отдельными брошюрками) пришлось на время прекратить, пока не приехали другие, более толковые киргизы.
Мы углубились довольно далеко в Приилийскую равнину. С пригорка открывались огромные пространства, поросшие чием и другими характерными для степи травами. Посевы занимают ничтожную часть этого пространства, и грустно видеть, как половина этих посевов гибнет от безводья, как много земли с системой заброшенных поливных канав (арыков) остается без посевов потому, что не хватает воды, которую неразумно тратят другие; как в некоторых местах дикое просо и ит-купак (Кормовая трава для скота (на юге России называемая -- парынка), "ить" -- значит собака, -- распространенное у киргиз ругательство, здесь значит "дикая"), перемешанные с бурьяном, свидетельствуют о не использованных силах земли. Но кое-где торчат вехи топографов. Производится съемка, и вехи напоминают о том, что кто-то думает об этой земле, а маленькие флаги на этих вехах говорят о будущей победе культуры.
В некоторых местах равнины темнеют небольшими пятнами киргизские сады. Сады эти -- просто ряд или группа деревьев, насаженных у пашни или зимовки. Как первобытны и пашни эти, и зимовки, и сады. Но надо тут же заметить, что не спит уже степь мертвым сном. Смутную тревогу поселили в детях степи вышки царских чиновников и уже там и сям появляются прозорливые киргизы, которые не из нужды, а из расчета меняют белоснежные горы на темную каштановую равнину. И у этих киргизов уже не случайные и бессистемные запашки, а правильное, хорошо и сознательно поставленное сельское хозяйство с пшеницей ее первом плане, с хуторами, с домиками вместо юрт и с настоящими фруктовыми садами возле жилищ.
По рассказам случайного знакомого в дороге, я знал одного такого киргиза Бильдебая. И мне пришлось побывать у него в гостях. Бильдебай образцовый хозяин и влиятельный человек. Он знает самоучкой русскую грамоту и много русских слов. Он прекрасный охотник, знающий и любящий свое дело, садовод и у него на хуторе, кроме двадцати десятин хлеба, еще пять десятин сада. "Глуп, -- говорит он, -- киргиз, который сидит со своими баранами и не чует, что земля уходит из его рук. Только в земле верное богатство. Я лишний рубль не истрачу на скотину, а куплю себе новые деревья для сада. Мои соседи "цыкают" и смеются надо мною, но они после увидят, кто был прав". Бильдебай, способнейший человек, не даром терся вокруг русских, он многому научился и сумеет всякими, в том числе, конечно, и предосудительными средствами нажить деньгу, а его сын будет учиться в гимназии.
Много мне приходилось потом в Приилийской равнине видеть запаханных киргизами земель, видел я у них даже машины Мак-Кормика, по справедливость требует сказать о массе, что земледельческое хозяйство киргизов стоит ниже, чем у прочего населения и что разбросанные клочьями бессистемные киргизские пашни безжалостно дробят крупный земельный запас, так что без смещения киргизов невозможно правильное заселение земель. Но справедливость требует и другого -- благожелательного и разумного земельного вознаграждения смещенных. Семиречье обладает ограниченным запасом земель, которые были бы пригодны для земледелия без крупных затрат на осушение и орошение. Семиречье резко отличается характером своей поверхности от однообразных степных областей и потому здесь смещение киргизов бывает опасно и жестоко по своим последствиям. Необходимо поэтому скорейшее издание закона о землеустройстве семиреченских киргизов, а еще лучше -- о землеустройстве всех туземцев и старожилов, чтоб дело колонизации прочно покоилось на нормальном развитии всего населения и чтоб колонизация проходила мирно, без темных пятен насилия и обид.
Шел мелкий дождь. Ленивые киргизы сидели без дела в юрте, куда-то и дело приезжали посмотреть на нас столь же бездеятельные соседи. Вокруг юрт суетились одни только женщины. Они -- истинные рабыни. Если у таранчей женщина считается за полчеловека, так как только две женщины составляют свидетеля, то у киргизов она, пожалуй, вовсе не человек. Покупаемая за калым, она составляет как бы часть имущества. Когда муж умирает, жена переходить к брату, либо продается за калым жениху, разве только она слишком стара или имеет много детей. Один из киргизов, показывая мне свою жену, хвалил ее за то, что она приносит ему одну прибыль. Он заплатил за нее двадцать лошадей, а она народила ему трех дочек, которых он
продаст за сто лошадей. Мой джигит при этом одобрительно похлопал "бейбише" (так называется старшая жена) по спине. Когда жены отправляются в гости к родным, им обычно делают подарки. Поэтому их посещения, разорительные для дома, не очень желательны. Наша "бейбише" получила первый раз корову, а второй раз вернулась с пустыми руками. Третий раз она уже не поедет.
Хозяин мой занимал самую большую юрту из пяти, расположенных на одной поляне. Во всех пяти жили родственники. Главой аула, как самый старший, был наш хозяин. [291]
Привыкнув к нам, он стал разговорчивее и приказал зарезать в честь "кунака" барана. Мы противились этому угощению, за которое полагается, в свою очередь, отблагодарить подарком, но барана все-таки зарезали. Джигит объяснил, что иначе нельзя, потому что баран, которого думали зарезать и пожалели, все равно издохнет, а за гостеприимство Аллах наградит. Перед тем, как резать барана, его привели в юрту, хозяин прочел короткую молитву, а все в это время держали ладони вперед и, по окончании молитвы, наложили руки на лицо, словно умываясь.
Вареное мясо принесли в мисках, и я должен был взять себе первый кусок, а остальное раздать по рангу присутствующим. Раздачей занялся мой спутник В., который и за чаем с нарочитой важностью раздавал всем по куску сахара и по куску хлеба. У киргизов это большие гостинцы. Обыкновенно женщины, которые больше всех работают, либо ничего не получают во время пиршества, либо получают объедки, оставшиеся после всех. Б. давал им сахар и маленькие кусочки баранины, и они брали только тогда, когда им разрешал "бай" кивком головы.
У женщин тоже есть ранги. Младшие встают и кланяются в пояс не только, когда входят мужчины, но и когда входят старшие женщины. У сына нашего хозяина была молодая жена, только зимою взятая замуж. Она нарядно одета в красную блестящую безрукавку, сапоги ее еще не покоробились и выглядят новенькими: словом, все приданое, которое обыкновенно дается за калым и равно половине стоимости последнего, еще не истрепалось, и молодуха не обратилась в тех грязных, утомленных женщин-киргизок, каких обыкновенно видишь. Образцом красоты киргизы считают русских девушек. Мне рассказывали, что один богатый киргиз заплатил за русскую девушку восемь тысяч рублей, много лошадей да еще отдал в придачу двести десятин под пашню.
Большею частью девушек "тащат", и тогда платят маленький калым, как за испорченных. Тащат, впрочем, с ведома и согласия обеих сторон. Менгли-бай, мой джигит, рассказывая про свою семью, говорил, что отец женил уже двух старших сыновей и теперь обещал дать калым и за него, так что осенью он будет смотреть девок, а потом будет "тащить". Так как калым выплачивается иногда в течение продолжительного времени, то жених, уплатив больше половины, считает уже невесту своей и на его посещения смотрят обыкновенно сквозь пальцы, иногда способствуя свиданиям.
Спали в юрте все вместе, так как шел дождь, и получить отдельную юрту значило выгнать хозяев. Если бы осталось место, вероятно, ночевали бы в одной с нами юрте и молодые супруги. Мой спутник, местный уроженец, поразил меня тем, что, нисколько не стесняясь присутствием женщин, преспокойно разделся и гулял в одном белье, но джигит Менгли-бай, проделал тоже, и я убедился, что это один из обычаев. Женщина ведь не человек. Заснули скоро, и смутно сквозь сон я слышал крики и шум, когда собаки подняли тревогу и пастухи выбежали пугать и отогнать завывавшего голодного волка.
Когда я проснулся утром, в юрте стояла невыносимая вонь (ночевка в киргизских юртах, особенно у малосостоятельных киргизов, самое неприятное из воспоминаний поездки). Вследствие дождя все было закрыто и вентиляции никакой не было. Киргизские юрты состоят из складных плетеных стенок и плетеной из жердей конусообразной крыши. Все покрыто толстым войлоком. Отверстие в виде кольца оставляется лишь для выхода дыма на самом верху крыши, кроме того, оставляется еще четырехугольное отверстие для дверей. Во время дождя и на ночь все это закрывается. В юрте ночует человек десть да еще нередко и молоденький ягненок или козленок. Оттого-то и получается в конце концов убийственная атмосфера.
Женщины, когда я проснулся, были уже на ногах и пили "айран" -- баранье кислое молоко, которое сварили вечером. Потом они развернули грязную тряпку и стали грызть кости, оставшиеся от вечернего ужина. Нам подали тоже айран да еще жареное просо в молоке. Показалось вкусно.
Лошади наши куда-то забрели, и когда я вышел из юрты, то увидел на пригорке джигита, разославшего во все стороны гонцов и наблюдавшего за ними, подобно полководцу, с вершины холма. Только через час все четыре лошади отыскались, и мы двинулись дальше. А наши хозяева сейчас же вслед за ними стали складывать юрты: они отправились в горы.
Киргизы, зимовки которых расположены в бассейне реки Талгар, летом отправляются обычно в горные щели, где начинается эта река. Могучий массив Талгара рассечен кипящими потоками на несколько частей. Иные из них еще настолько дики, что в них попадаются тигры, как в камышах Прибалхашской равнины. В Талгарские горы отправились и наши хозяева. Спустя несколько дней и мы поехали на джайляу (горное пастбище), в одно из ущелий Талгара. Горы, окружающие город Верный и горы Талгар в особенности, очень круты и кажутся издали недосягаемыми, потом я убедился, что это не только кажется.
Несколько часов мы ехали берегом пенящейся, с синим отливом речки. Горы все надвигались на нас, и незаметно ближайшие холмы вырастали в крутые громады, а грозные вершины гор стали теряться из виду. Ущелье обросло кустарником и пышной травой с макообразными, яркими цветами, сочной мальвой и гордым широколиственным и стройным эремурусом.
Переехали последний мост, миновали пасеку самовольно забравшегося в горы казака и скоро завидели первые аулы. Но еще мы были невысоко. Первые пышные ели одиноко красовались среди других деревьев.
На склоне предгорья не раз показывалось пестрое платье дородной казачки. Первые из попадавшихся на пути юрт были черны и грязны: всегда низовья занимают бедняки.
Дорога все подымалась, порою горы становились скалистыми и почти смыкались, Над головой висели беспорядочные глыбы красноватых или зеленоватых от мха камней, а далеко наверху виднелась полоса голубого неба. Огромные ящерицы перебегали дорогу; пролетали синеворонки. Все было удивительно ярко и красиво в этой первобытной девственной природе.
Снова открывалась щель. Виднелись новые складки гор, и на них маленькими точками выделялись киргизские юрты и еще меньшими, чуть заметными кочками, казался скот.
Переезжали вброд речки. Сильная вода маленьких водопадов пугала лошадей. Да они и устали и неохотно подвигались дальше. Погода портилась. В горах она изменчива и своенравна. Хотя мы выехали в сильную жару, при совершенно безоблачном небе, но уже к полудню вершины гор погрузились в облака, и скоро пошел дождик. Мы закутались и взобрались все-таки довольно высоко, остановившись на ночлег у богатого и родовитого киргиза Казангапа Байбекова. У него двенадцать сыновей, которые уже умерли, оставив жен и детей. Юрта одного из этих сыновей была предоставлена нам.
Родовая связь у киргизов Семиреченской области довольно сильна. Это и попятно. При неразвитости земледелия, которое носить второстепенный подсобный характер, кормиться самостоятельным трудом негде, создастся экономическая зависимость от старших: они дают лошадей, дают скот. Жену покупают за калым, который дает отец. Если последний беден, то приходится отказываться от брака и долго собирать средства; если же он дает калым, то создастся зависимость семейная. И вот юрта родоначальника остается в центре, а юрты других ставятся вокруг нее. Чем родовитее человек, тем больше у него влияния: хотя бы он и не был очень богат, его выбирают в старшины, в бии (судьи). Когда какой-либо род побеждает на выборах, а это нередко обусловлено всевозможными ухищрениями: подкупом писаря, фиктивным нечислением кибиток, -- тогда побежденному роду приходится солоно. Казангап принадлежит к партии победителей. Выше его находится джайляу народного судьи, принадлежащего к противной стороне.
Казангап и бий рассорились, и это понятно. Партия победителей едва ли оставит прежний состав народных судей: это было бы опасно, так как съезды народных судей и судьи в отдельности нередко пользуются своей властью, чтоб обвинять нежелательных им лиц в фиктивных преступлениях. Злоупотребления и поразительные архаизмы киргизского народного суда и судопроизводства всем известны. Стоит сказать, что в доказательство уплаты денег судьи нередко требуют от сторон целования пяток противника.
На другой день (это было 14-го июня) мы отправились еще выше в горы. Дорога была очень трудна: приходилось переезжать бурные речки, подыматься по крутым утесам, по скользкой, вьющейся винтом тропинке. От постоянного дождя каменные склоны гор особенно скользки, и подъем очень опасен. Лошади то и дело спотыкаются. Одно время тропинка в аршин -- полтора шириной идет над бездной. Невольно начинаешь думать о том, за какой куст схватиться при падении. И вдруг тропинка опускается вниз в узкое ущелье, где вода идет подо льдом и где видно лишь, как она бросается вниз с гор, теряется и потом вновь выбивается на свет из-под серой грязноватой массы снега, прикрывающей лед. Поэтому естественному мосту маленького ледника приходится ехать и нам. В одном месте из горы била широкая, горячая струя, от которой подымался пар. Струя падала лентой в пропасть.
Старик, девяноста лет от роду, отец Казангапа, расположился на джайляу выше всех своих сородичей. Мы доехали к нему и были у подножья снегов, но до вершины было отсюда все еще очень и очень далеко. Чем выше подымаешься, тем дальше она уходит. Впрочем, чувствовалась уже заметно значительность высоты. Голова кружилась при взгляде на поток, струившийся внизу. От юрты до юрты с непривычки было трудно добраться без палки: так крут был подъем.
Старый Байбеков, в знак уважения, приложил, здороваясь с нами, свою руку ко рту и лбу. Он уже знал о приезде чиновников в горы. У киргизов своя почта. Всякая новость разносится по степи и в горах, как будто по телеграфу. Завидит праздный всадник какую-нибудь незнакомую фигуру, он остановится, острый взор его определит сейчас, кто едет. За много верст этот проницающий взор видит все вокруг, и киргиз сейчас же спешит сообщить о новости своим родным и соседям. За хорошую новость полагается "суюнча", особый подарок.
Во время поездки внизу, в равнине, мне пришлось встретиться с бедняком киргизом, у которого, яко бы за потраву, отняли таранчи барана. Благодаря мне, баран был возвращен. Об этом скоро узнала вся волость. А так как таранчи и казаки нередко обирают киргизов во время их перекочевок, то все обрадовались русскому чиновнику, который, по их мнению, прислан для защиты киргизов. Вот почему старик Байбеков стал сразу же жаловаться мне на обиды, которые терпит киргизский народ.
-- Что вы, -- говорил он: -- слепые что ли? Разве вы не видите, как у нас отняли землю, воду, джайляу. Мы не можем теперь прийти свободно на пастбище, по дороге нас грабят и таранчи и казаки, перекочевка обходится каждый раз до пятидесяти рублей отдайте нам землю и пастбище или убейте совсем.
Жалобам не было конца.
"Мы -- овцы, таранчи -- волки, а русские -- прямо тигры. В город нельзя приехать без джигитов (молодых людей), так как всякий мальчишка бросает камнем. Казаки забирают уже и джайляу. Рядом с нами они строят деревянные дома и пасут свой скот, вытесняя киргизов с их родовых пастбищ, которые не смеет у них никто отпять". На джайляу каждый ручей носить название какого-нибудь из умерших предков, на джайляу поминаются умершие (троекратное в сутки пение женщин и тризны), на джайляу приготовляется и пьется священный веселящий напиток, кумыс. Киргиз откажется от чего угодно, но только не от джайляу -- кочевой народ, народ скотоводов не может ничем дорожить больше, чем горными пастбищами и высокими, до снегов доходящими, сочными альпийскими лугами.
Мы пили чай с баурсаками. Это печеные в бараньем сале хлебцы, величиной и формой напоминающие конфеты-подушечки. Они были разбросаны на достархане, как называют киргизы скатерть, расстилаемую во время еды на ковре. Сквозь дверь юрты виднелись высокие горы, закрывающие небо, с огромными вековыми елями, с шумящими потоками, сверкающими белой пеной, и нельзя было не понять любовь киргизов к их горному простору. Первобытная жизнь, легкая, свободная от тяжелого труда, ты создана не для двадцатого века!
Жалобы киргизов преувеличены. Горные пастбища от них никто пока не отнимает, но, действительно, свобода их шаг за шагом все более и более стесняется. Скотопрогонные дороги в две-три версты шириною, проложены по плодородной местности. Конечно, они запахиваются заимщиками, которые ловят киргизский скот и требуют выкупа за потраву. С берданкой в руках, казак проникает и в горы, но обыкновенно он не заходит далеко вглубь их, ограничиваясь устройством пасеки или выпасая немногочисленный скот. Едва ли не больший враг киргиза в горах -- интерес лесного хозяйства. Для охранения молодого леса от киргизского скота полезно ограничить их доступ в некоторые горные щели. Тем более, что лесник, получающий восемь рублей в месяц и обязанный содержать на эти деньги и себя и двух лошадей, не может существовать без взяток и щедро
продает казенный лес.
В одной из юрт, окружавших отведенную для нас; жили две вдовы с детьми. Три раза в день они опускали красивую занавеску и за нею пели свою печальную песнь о покойных супругах. Младшая вдова находится в полном подчинении у старшей, и на нее кричат даже дети старшей вдовы. Киргизы обыкновенно берут вторую жену с разрешения "бейбише", как называется первая, старшая жена, которая бывает рада получить себе подчиненную ей помощницу в хозяйстве. Характерно, что у девяностолетнего старика Байбекова и у пятидесятивосьмилетнего нашего хозяина были грудные дети. А обе вдовы, как я заметил, очень охотно перемигивались с джигитом. Последний необыкновенно доволен путешествием. Его угощают, садят на почетное место (джуварчик), исполняют его приказания, а работы у него нет никакой, если не считать укладки вещей и исполнения некоторых поручений.
Я спрашивал, как существуют джигиты уездных управлений, получающие сто рублей жалованья в год. Оказалось, что всякий раз, когда они приезжают с пакетами, им обязаны, кроме угощения, давать подарки, и эти подарки бывают иногда очень денные, вот отчего так боятся киргизы и таранчи появления джигита. Всякий чиновник в их глазах источник зла. Когда я позвал одного киргиза написать расписку, в том, что он получил деньги за
лошадь, бедняга дрожал, как осиновый лист, его рука не могла держать пера, и он потом с жалобой спрашивал джигита, что это на него написали.
В общем, все физиономии дикарей. Дети сзади подстрижены, а спереди висят космы. Девушки некрасивы. Женщины еще хуже, они грубеют от тяжелой работы без отдыха и изнуряются от недосыпания.
У одной юрты сын моего хозяина поссорился с ее обитателями, и чуть не произошла драка. Остервеневшая женщина взялась за дубину, мальчишка бросил топором, сквернословия и ругательства выкрикивались диким голосом, и ссорившихся еле удалось успокоить, разогнав их нагайками.
Поездка в горы, несмотря на то, что дождь шел почти не переставая, несмотря на холод и на то, что часто нас окутывал густой туман, закрывая от глаз всю великолепную картину, была все же очень приятна и интересна.
В дневник свой под впечатлением первой поездки в горы я занес маленькое стихотворение, название его Киргизские мотивы":
У подножья вершины одной,
Где холодной и сильной струей
Длинный путь свой ручей начинает --
Там могильным сном почивает
Чарык-бай, молодой волостной.
Под тяжелым, высоким холмом,
Где одни лишь скалы кругом
И не видно, не слышно людей --
Там Чарык "болус" спит
(болус -- киргизское название волостного),
Выше всех он зарыт
Тесной группой родных и друзей.
Когда тихо и ясно, то все вечера
Близ могилы, у самых истоков ключа,
Две вдовы Чарык-бая проводят.
И, тоскуя о муже покойном своем
Они грустную песню заводят:
"Зовут тебя, о добрый бай,
Две неутешные вдовы,
Откликнись, голос свой подай,
Себя и счастье нам верни".
Но все молчит.
Последний луч
Блеснул и за горою скрылся.
И только шумный горный ключ
И день и ночь в ущелье бился.
Чтоб получить верные сведения, касающиеся киргизского хозяйства, было полезно сделать еще одну большую экскурсию в горы на такое джайляу, где на лето собирается несколько волостей. Подобной местностью является "Тургенскоо джайляу", на восток верст шестьдесят-семьдесят от Верного. Поездка на это джайляу дала мне еще больше впечатлений о жизни и характера киргизов. Мы совершили ее в начале июля.
II.
Жизнь киргизов в горах.
Выборы. -- Администрация. -- Перевал Боз-Унгень. -- Обстановка богатой юрты. -- Похороны. -- Свадьба.
Ущелья Талгара дики и величественны, но в них нет простора. Горы изумрудного озера Иссык очаровательны, как и тот дивный самоцвет, что лежит на дне их. Они, однако, как гордые красавицы, соблазнительны, но неприступны и неприветливы. Совсем иного типа те горы, в которых начинается река Тургень. Они сравнительно покаты, в них нет недосягаемых, вечно сияющих снежных вершин, и между отдельными отрогами и разветвлениями горного хребта то и дело попадаются широкие, зеленые долины. В этих долинах собирается много киргизских волостей, и веселая, беззаботная жизнь кипит здесь все лето, от середины мая почти до конца июля или начала августа, когда становится холодно, выпадает снег и начинают вновь серебриться недавно потемневшие вершины. В течение всего лета Тургенские горы кормят киргизский скот, но остаются зелеными и свежими и богатыми сочною травою.
Тургенские горы изобилуют удобными и широкими долинами. Как часто бывает в горах, эти долины открывались глазу путника совершенно неожиданно. Только что проехали одно узкое ущелье, как будто расселину скалы, и попали через искусственные ворота на луга, где одна подле другой расположились десятки юрт, как уже снова очутились в узком, темном ущелье, где прозрачный ручей катил и ворочал по темному, блестящему дну острые валуны. Деревья висели над головой, как бы грозя свалиться. Ущелье не расширялось. Впереди видна была густая чаща. И вдруг одна стена ущелья уходит, и перед глазами открывается вновь широкая и длинная, Бог знает, где кончающаяся долина.
На одной из этих Тургенских долин увидели мы всадников без числа. Прямо жутко было с непривычки видеть такое множество чуждых своему племени людей в остроконечных шапках, широких шароварах и теплых армяках, которые собрались в этой долине и ехали туда со всех сторон по склонам гор. Наш джигит, увидев эту несчетную киргизскую "силу", пришел в экстаз; не спросив разрешения, он с гиком и пронзительным свистом помчался карьером в толпу и скоро скрылся из виду.
Скоро мы узнали, в чем дело. Через неделю ожидались выборы волостных и аульных старшин, и здесь собрались выборщики для агитации и предварительных обсуждений возможных кандидатур.
В центре поляны, где толпище было особенно густо, видно было, как время от времени сталкивались между собою отдельные группы, слышались оттуда буйные крики и глухой гул одобрения и недовольства. Одному киргизу выбили глаз, и драка приняла серьезный оборот. Иногда кровопролития на выборах ("сайляу") бывают очень жестоки и серьезны.
Подъезжаем ближе. Перед нами в разных местах плотные круги всадников; посреди круга сидят на корточках старики и совещаются. Молодежь ждет решения. В других местах свищут нагайки, видны дерущиеся, и полицейские джигиты скачут разнимать их. К нам подъезжает киргиз и просит разменять десятирублевку. Меняем, он благодарит и быстро уезжает. Ему нужны серебряные монеты для подкупов.
Таковы предвыборные собрания. Интересное и поучительное зрелище, воочию представляющее "достоинство" выборной системы у некультурного населения. Сколько жестокости, лжи, подлогов вызывают эти выборы.
Волостному дорого обходится получение места, по еще дороже обходится это место всей киргизской волости. После своего утверждения в должности волостной назначает каждой кибитке, что она должна ему подарить ("кара-чигин"). И вскоре ему пригоняют табуны лошадей, стадо баранов, приносят кошель с рублями и много всякого другого добра. Выгодно быть волостным, и потому клятвам при выборах нет конца. В канцелярии приставов (участковых начальников) поступают одна за другою жалобы и доносы, цель которых опорочить нежелательных кандидатов и устранить опасных соперников.
Между тем, мы уже проехали долину и снова подымались в горы. Стало вечереть и нам предстояло найти подходящий ночлег.
Остановились мы у волостного тургенских киргизов. Это настоящий "бай", выхоленный, с умным лицом, с замашками человека, привыкшего показывать свою власть. Он отвечает медленно, с достоинством, как будто позевывая и ожидая, когда, наконец, отвяжутся. Эта манера очень ценится рядовым киргизом, который диву дается, как можно так не бояться начальника (тюре). Костюм у него более элегантный, чем у других. Чистая белая рубаха у шеи переходит в отложной, не накрахмаленный, но все же стоячий воротничок, а на груди скреплена чем-то в роде галстука. Дочь этого волостного вместо платка, как обыкновенные киргизки, носит на голове меховую круглую шапку. По курьезному совпадению прихотливых вкусов, форма ее напоминает те уродливые женские шляпы, которые носят европейские модницы -- трудно даже сказать, что более карикатурно: шляпы европейских женщин с чудовищными полями и необыкновенным пером, или азиатский женский цилиндр с серебряным позументом, какой-то кисточкой на донышке и мехом, шириной с доброе боа, вместо полей. Первое на Тургенских горах, Тюре-джайляу бедно лесом, но имеет свою прелесть -- широкие виды через щели низкого сравнительно кряжа на Приилийскую долину и Джунгарский Алатау.
В той те местности, где мы остановились на ночлег, еще версты на полторы-две выше в горы жил пристав Тургенского участка, штабс-капитан В. Это был молодой симпатичный и интеллигентный человек, гостеприимный, добродушный и веселый, как настоящий русак.
Полицию Туркестанского края правильнее называть военного администрацией. Уездные начальники и участковые пристава -- офицеры. За немногими исключениями, личный состав администрации стоить довольно высоко. Правда, отвечать всем требованиям, какие могут быть предъявляемы к начальникам уездов и участков, современный состав их не может. Но это и немыслимо при тех низких окладах содержания, которые теперь выдаются, и при тех чрезвычайно сложных и ответственных функциях, которые несет администрация. Участковый пристав не только охраняет порядок в своем участке, но он же в роли крестьянского начальника является судьей по крестьянским делам, в роли охранителя благоустройства ему нужно следить за дорогами, мостами, за системой поливных канав; за отсутствием врачей и агрономов -- к нему обращаются просит лекарств и советов. И помимо всего этого приходится вести большую переписку, отвечать на сотня предписаний, прошений и т. д. Каждый чиновник считает нужным просить у пристава содействия, жаловаться ему на киргизов, просить проводника и лошадей. Сколько же надо им силы воли, чтоб не растеряться в этом многообразии обязанностей, чтоб сохранить свой авторитет и престиж власти среди кочевого и оседлого населения на большой территории, где сталкивается столько непримиримых интересов и где столько племенной вражды.
Для пристава выстроена была огромная юрта, сажени три в диаметре и хотя она стояла выше всех других юрт, но над нею еще была полоса леса, я виды кругом были восхитительны.
Только 6-го июля, и то с неохотой, выбрались мы из Тюреджайляу, где получили не одно удовольствие, но и много необходимых и полезных сведений. Направились дальше. Ехали все время горами. Смена лошадей через каждые полтора-два часа сильно задерживала нас. При каждой смене приходилось иметь дело со свирепыми киргизками, у которых отнимали лошадей джигиты, приходилось разбирать споры и иногда отдавать лошадей, когда претензии были справедливы. Путь был очень интересен. Приходилось переезжать одну за другой живописные щели с могучими елками и шумящими ручьями. Какие привлекательные и уютные курорты могли бы найти себе место в Тургенских горах, хотя бы в Киикпайской щели, где мне пришлось заночевать. Утром солнце ужо осветило вершины гор, но в нашу щель оно долго не могло проникнуть. Высокий восточный склон не допускал к нам солнечные лучи, а они в горах столь же приятны, сколь мучительны в долине.
Мы ехали на горное урочище Асы, излюбленное киргизами богатое пастбище. Путь лежал через перевал Боз-Унгень. Много раз приходилось нам менять лошадей, спускаться из долины в долину, ехать по отвесным горам с непротоптанной тропою, скользит вниз по влажной траве, переезжать потоки. В одном из них киргизы с молчаливой торжественностью купали своих громадных овец.
Наконец после последней стоянки у киргизов с очень подозрительными носами и с очень неприятными охрипшими голосами (иногда киргизы хрипят после слишком крепкого кумыса), мы очутились на перевале. Хотя он и считается одним из легких, но после сильного дождя подъем по узкой тропинке, то и дело граничащей с бездною, был минутами жуток.
Одно время вершину окутал туман. Наш караван в семь лошадей растянулся, и на вьющейся тропинке по очереди вырисовывались в густом тумане силуэты проводника, лошадей с вьюком, джигита. Появятся и снова исчезнут, потонув в облаке.
Но вот блеснул луч солнца. Туман стал беспокойно спускаться в темные ущелья, и скоро горизонт очистился. Мы на вершине в девять тысяч футов, впервые занимая доминирующее положение. Снег темными, грязными пятнами закрывал неровные места. На самом высоком месте могила: над прахом какого-то киргиза навалена кучка камней. Мы выше полосы леса, От последних деревьев отделяют нас альпийские луга с небольшой травкой и бархатистыми эдельвейсами.
Какой простор кругом! Под нами спускаются все ниже и ниже цепи гор, среди которых мы еще недавно ехали. За нами открывается Приилийская долина, с темнеющими на ней селениями и линиями арыков. Далеко-далеко она уходит, и чуть заметно вырисовываются в одном северо-восточном углу горы Джунгарского Алатау. По обе стороны от нас сияют ледники, а новый спуск ведет в длинную безлесную долину, которая, по имени протекающей через нее речки, называется Асы.
Сильные: душевные переживания лучше выражаются поэзией, чем прозой, и у киргизов немало сложилось песен, где они воспевают красоту родной им природы. Духу этих народных песен соответствует навеянное впечатлениями горного перевала стихотворение:
На вершине.
В своих сновидениях
Мечтал я порой,
Хотя б на мгновенье
Уйти в край другой.
Здесь счастье тлетворно
Здесь зависть и слезы,
А там так просторно...
Там сладкие грезы...
И вот на мгновенье
Я вдруг окрылился
И не в сновиденье
С землей разлучился.
Взобрался я в горы,
Где облако спало
И, с ветром повздорив, --
В ущелье упало.