Касаткин Олег Николаевич : другие произведения.

Борьба с хунхузами

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   ЮВАЧЕВ И.
  
   БОРЬБА С ХУНХУЗАМИ НА МАНЧЖУРСКОЙ ГРАНИЦЕ
  
   Пустынные границы нашего Приамурского края с Макчжурией всегда привлекали к себе толпы китайских разбойников, известных под названием хунхузов. Во все время постройки Манчжурской железной дороги борьба с ними русских войск велась почти непрерывно. Сооружение Уссурийской дороги, проходившей исключительно в пределах России, в этом отношении находилось в более счастливых условиях, но и она время от времени подвергалась по местам дерзкому нападению хунхузов.
  
   Летом 1896 г., в самое горячее время постройки северной половины Уссурийской дороги, на реке Уссури появилось сразу несколько шаек китайских разбойников. Для охраны наших границ немедленно были высланы на реку Уссури охотничьи команды. Почти одновременно и китайское правительство для преследования хунхузов отправило большой отряд войск под начальством генерала Джао-мяна.
  
   Как раз в районе действия соединенных войск двух империй против ватаг хунхузов я плавал командиром казенного парохода на реке Уссури, и волей-неволей мне приходилось интересоваться ходом борьбы с ними. Под свежим впечатлением я тогда же делал небольшие заметки об этой своеобразной хунхузской войне, из которых и составился настоящий очерк. Теперь, когда события последнего времени в северо-восточном углу Китая привлекают к себе взоры всего мира, и мятежники Небесной империи, объявив войну европейцам, появились и на строящейся линии Манчжурской дороги под новым названием боксеров, я полагаю своевременным поделиться с читающей публикой своими впечатлениями, вынесенными из плавания по границам Китая. Кроме моих личных наблюдений, в предлагаемом очерке переданы непосредственные рассказы офицеров, солдат и казаков, участвовавших в преследовании хунхузов. Для проверки их я воспользовался сообщением одного из героев хунхузиады 1896 года, поручика В. Т. Михайлова, сделанным им в военном собрании г. Хабаровска.
  
   Описываемая малоизвестная манчжурская граница интересна всеми сторонами своей жизни, а потому, рассказывая о хунхузах, я попутно коснулся описания природы нового края, жизни казаков и инородцев, условий плавания по р. Уссури и других предметов, характеризующих особенность страны лютых тигров, надоедливых комаров и дерзких хунхузов -- этих длиннокосых авантюристов Дальнего Востока.
  
   I.
  
   Новая станция Иман. -- Ее значение в жизни края. -- Кипучая деятельность на Имане. -- Назначение меня командиром парохода. -- Опасения помощника -- Уссури в половодье. -- Казачьи станицы.
  
   На всем протяжении линии Уссурийской железной дороги от Владивостока до Хабаровска не было в 1896 году такого оживленного места, как Иман. Вот, пожалуй, единственная станция, которая создалась не по воле инженеров, не по распоряжению начальства, а сама собою, вопреки всем математическим расчетам строителей дороги.
  
   Взгляните на любую карту железных дорог при календарях последних лет, вы увидите черную полоску, соединяющую два конечных пункта Уссурийской дороги -- Владивосток и Хабаровск, а посредине между ними указана только одна станция с надписью -- Графская. На самом же деле мы можем проехать все слишком 700 верст дороги и нигде не встретим никакого намека на станцию "Графская".
  
   Так человек предполагаете, а Бог располагает.
  
   Человек полагал сделать конечным пунктом южной половины дороги станцию "Муравьев-Амурский" и связать ее с ближайшей станицей на р. Уссури -- "Графской". Соорудили множество домов для железнодорожных служащих, паровозное депо, контору и другие постройки, приличные большой станции. Но сама жизнь перебралась на 9 верст далее к северу, на реку Иман. Волей-неволей человек должен был покориться непредвиденным обстоятельствам и построить через девять верст новую станцию.
  
   Одна почта долго упорствовала и не хотела признавать сразу народившийся центр кипучей деятельности, но и она, в конце концов, уступила и в 1896 г. открыла на Имане телеграфную станцию, а в настоящее время и почтовую.
  
   В чем же секрет такого быстрого возрастания Имана?
  
   Пока строилась северная половина Уссурийской железной дороги, Иман стал связующим звеном южной ее половины и судоходной реки Уссури. Все грузы из Владивостока стали идти через Иман по Уссури на Амур.
  
   Раньше, города Хабаровск, Благовещенск и все селения на Амуре получали грузы с моря через город Николаевск, а теперь все потянулись к Владивостоку. Забайкальская железная дорога тоже обратилась к посредству Имана. Северная Уссурийская дорога сделала Иман своим базисом постройки и соорудила здесь большие склады. Военное ведомство, при передвижении массы войск, лошадей, оружия и провизии тоже оперлось на Иман. Одним словом, сложная современная жизнь обширного Приамурского края вся обратилась к Иману, как к посреднику с Владиво-стоком, Россией и заграницей.
  
   Иман, едва поспевая удовлетворить своих нетерпеливых клиентов, казалось, рос не по дням, а по часам. Еще три года тому назад можно было встретить кое-где только юрты орочен; а теперь весь левый берег реки, начиная от линии железной дороги верст на пять вниз по течению, занят всевозможными постройками, пристанями, верфями, казармами, мастерскими, складами и другими сооружениями.
  
   За несколько верст от Имана слышен прежде всего непрерывный грохот клепальщиков: это собирают железные пароходы, доставленные сюда в листах. Далее вы слышите крики манз, под команду русских конторщиков нагружающих баржи рельсами, паровозами, вагонами или мешками, бочками, ящиками. В мастерских идет дружная работа кузнецов, слесарей, столяров. Тут же непрестанно день и ночь громыхают на подъездных путях товарные и пассажирские поезда. На самой реке стоит шум и гам с пароходов, барж, лодок и целой флотилии манзовских шаланд. Направо, вверх по реке, вы натыкаетесь на шумный китайский квартал с его тесными, грязными жилищами, до половины врытыми в землю. Еще далее землянки китайских чернорабочих. А у гигантского деревянного моста через реку новый ряд мастерских, жилых домов, землянок и новый шум клепальщиков. Но в этом хаосе доминирующим звуком днем и ночью слышится постоянный гул от работы машин при кессонах железнодорожного моста.
  
   Куда ни оглянешься, всюду лежать бревна, камни, бочки, рельсы, мостовью части и др. Среди этого вороха материалов снуют манзы (русские во Владивостоке китайцев, манчжуров и всех носящих косу и китайский костюм зовут манзами), русские, японцы, гольды, корейцы.
  
   У всех вопрос во времени. Все спешат окончить свое дело к сроку. Торопятся с мостом, торопятся с пароходами, торопятся и с отправкой грузов... Скорей! Скорей! -- вот девиз жизни Имана. Быстро он вырос, быстро и живет.
  
   Вот в эту-то рабочую горячку попал и я.
  
   В апреле 1896 года меня назначили командиром еще строящегося казенного парохода Уссурийской железной дороги. К открытию навигации надо было его вооружить, окрасить, спустить на воду, сделать запасы, собрать команду, обучить ее и начать кампанию.
  
   На все это в моем распоряжении было только две недели.
  
   Я бросался во все концы, ища нужных людей и материалов, потому что с появлением множества казенных и частных пароходов явилась по всему Амурскому бассейну страшная потребность в лоцманах, в матросах, в судовых предметах. А в магазинах Владивостока уже в апреле нельзя было найти бухты нужного троса.
  
   В одну из горячих минут вооружения парохода, подходит ко мне мой помощник и спрашивает меня, написал ли я требование на оружие.
  
   -- Хорошо было бы иметь на пароходе с десяточек берданок или револьверов.
  
   Я посмотрел на него, не шутит ли он. Нет, лицо серьезное.
  
   -- Это зачем? -- спрашиваю его.
  
   -- По Уссури много шляется хунхузов. Вы слышали, как они позапрошлый год напали на "Муравьев-Амурский"?
  
   Мне непонятны были опасения моего помощника, сильного, коренастого человека, который один легко справился бы с пятью манзами. Надо предполагать большую дерзость со стороны хунхузов, чтобы ожидать их нападения на длинный двухмачтовый пароход, имевший вид небольшого военного судна. И не слышно было, чтобы уссурийский пароход когда либо подвергался нападению хунхузов. В прошлогоднюю навигацию ни один из пароходных командиров мне не высказывал никаких опасений относительно китайских разбойников. Правда, незадолго до этого разговора (5 апреля 1896 года) хунхузы напали на одну манзовскую деревню в долине реки Мурени (приток Уссури с левой стороны), но это было на китайской стороне, довольно далеко от района нашего плавания, и при том китайцам посчастливилось перестрелять всю банду в 15 человек, так что об этом происшествии особенно и не разговаривали.
  
   В хлопотах по организации нового дела я забыл свой разговор с помощником и вообще не думал о хунхузах. До них ли тут, когда уже вскрылись реки, и 17 апреля я должен был сделать свой первый рейс.
  
   Началась кипучая деятельность.
  
   Мне поручили непременно в одну навигацию подвезти на всю линию 8-го участка Уссурийской железной дороги рельсы, скрепления их и подвижной составь, чтобы можно было осенью по проложенному пути перевезти части кессонного моста к реке Хор. Остановиться мне на половине этой задачи было нельзя, иначе все подготовительные работы по устройству кессонов могут быть разрушены с новым половодьем. В моем распоряжении было восемь деревянных барж, на которых собственно и перевозились железнодорожные грузы и китайские рабочие из Имана в г. Хабаровск или на пристань Щебенчихи, близ станицы Венюковой.
  
   Плавание по Уссури было для меня ново. Немногочисленные лоцманы все были разобраны. Оставалось мне самому непрерывными промерами изучать фарватер реки и наносить его на карту.
  
   Раньше мне случилось только один раз проезжать на почтово-пассажирском пароходе по реке Уссури до города Хабаровска и обратно на Иман. Это было осенью 1895 года. Тогда стояла дождливая погода и сильное половодье. Вся картина Уссури была затянута однообразною серою пеленою, и не было видно дальних гор на горизонте. Местами река разливалась в широкие озера, и потому не везде можно было различить очертания берегов. Низкие острова были затоплены. Одни деревья на них кое-где торчали над водою. Только там, где горы (например, около станиц Нижне-Михайловской, Зарубина, Васильевской Видной и др.) приближаются к самому руслу реки, картина несколько скрашивалась видом густого леса и зелеными холмами с крутыми откосами.
  
   Чрезвычайно извилистая река Уссури сохраняет общее направление течения с юга на север. Если при устье Нора река делает заметный уголь и отбрасывается на северо-восток, то через 80 верст от впадения другого притока Хора река Уссури опять принимает прежнее направление на север.
  
   Собственно заселен правый или русский берег Уссури, и на протяжении 380 верст от Имана до Хабаровска встречается десятка два казачьих станиц. На левой же китайской стороне наберется не более пяти деревушек, со смешанным населением из гольдов и манз. Иногда можно встретить отдельно стоящую фанзу (китайский дом), но чаще пустую. Страшная эпидемия 1894 года опустошила по берегам Уссури особенно гольдские деревушки. Указываюсь на некоторые брошенные дома, где гольды вымерли все поголовно. Но и от некоторых русских станиц остались две-три избы. Обыкновенно разливы реки гонят казаков с низких мест на более высокие. Осенью 1895 года я сам видел, как наводнение в станице Старо-Шестнадцатой выгнало всех жителей на крыши, а уж в следующем году эта станица опустела. Точно также переселились казаки Кедровой станицы, Пешковой и других.
  
   II.
  
   Китайцы Уссурийского края. -- Их наплыв в последние годы. -- Немного из истории хунхузов. -- Примеры их нападения. -- Тревога жителей реки Уссури. -- Появление хунхузов на Амуре, -- Нападение на китайскую контору. -- Назначиние Джао-мяна начальником отряда. -- Преследование хунхузов.
  
   На границе двух больших империй, в окрестностях реки Уссури, китайцы представляют из себя сброд разных искателей легкой и скорой наживы. Охотники за пантами (панты - молодые оленьи рога, из которых китайцы приготовляют дорогое лекарство) и соболем, скупщики пушнины, искатели золота и целебного корня женьшеня -- все эти китайские авантюристы преимущественно из ссыльных и беглых преступников. Обширный пустынный край с трудно проходимыми горами и лесами, изрезанный множеством рек с озерами и болотами, служит отличным убежищем для выходцев из Китая. Особенно после неудачной войны с японцами сюда явилось много беглых китайских солдат. Но самое главное -- это постройка железной дороги, которая привлекла в Уссурийский край толпы чернорабочего люда из Китая, Кореи и Японии. Китайцы из Шан-дунской провинции целыми массами приезжали во Владивосток на морских пароходах. Так в 1893 году, когда происходила постройка южной половины Уссурийской железной дороги, в Приморскую область прибыло 17.351 китайцев и 3.119 корейцев. В следующие годы число корейцев колебалось от двух до трех тысяч в год, а китайцев приезжало около тринадцати тысяч. Однако опыт первого же года показал, что китайский работник много уступает русскому, и вот почему нужно было обратиться к нашим солдатам и ссыльнокаторжным. Если еще держались китайцы и были преобладающим элементом, то исключительно как дешевые и невзыскательные работники.
  
   Но, кроме рабочих манз, по всей линии дороги от Владивостока до Хабаровска встречалось немало праздношатающихся китайских подданных. Преобладание синих костюмов и длинных кос среди уличной толпы городов и сел обыкновенно поражало вновь приезжего человека в Уссурийский край. Вся мелкая торговля находилась по преимуществу в руках китайцев. Портные, столяры и другие ремесленники были китайцы. Повара, лакеи, дворники -- также китайцы. Явилось опасение, не завоюют ли китайцы наш край мирным образом. И вот в виду наплыва сынов Небесной империи была придумана особая мера -- взимать с них небольшой сбор в пользу казны (высочайше утвержденное, 17 мая 1888 г., мнение государственного совета). Но и это не остановило нашествия манз и каулей в Приморскую область. Еще кроткие каули-корейцы, являясь к нам, не только на летние заработки, но иногда и на постоянное жительство с женами, детьми, со всем своим хозяйством, представляют надежный и мирный элемент для заселения края. Беспокойные же, пронырливые и только с виду флегматичные манзы, в силу закона своей страны, не имеют права переезжать границу с женщинами, и они волей-неволей обрекаются на бездомное бродяжничество. Холостая жизнь манз разнуздывает их страсти. На первом плане -- курение опиума, у других -- азартные игры в кости или в карты. Первые, придя в жалкое болезненное состояние, скитаются, как нищие, несчастные люди; вторые, если посчастливится, занимаются торговлею, а с проигрышем -- идут на воровство и грабеж. Неудивительно, что в последние годы с приливом такой массы китайцев снова появились правильно организованные шайки разбойников, или хунхузов (слово "хунхуз" переводят как "красная борода". Но что общего имеет рыжая борода с бритым китайским разбойником - неизвестно. Это название имело бы понятный смысл на Кавказе, где некоторые разбоничьи дагестанские племена красят свои бороды в красный цвет. Они тоже в своем роде хунхузы для станиц кавказских казаков).
  
   С занятием берегов реки Уссури русскими в 1859 году, естественно развилась скрытая вражда к ним прежних владельцев края, китайцев, которые привыкли возмутительно хозяйничать среди гольдов, орочен, тазов, и других смирных инородцев страны, обирая их запасы мехов и рыбы, а теперь должны сами подчиняться новым хозяевам и их незнакомым порядкам.
  
   Недовольство росло. Появились отряды разбойников хунхузов. При поддержке оседлых манз, они грабили русских, корейцев и инородцев. В разных местах происходили небольшие стычки. Нужна была только искра, чтобы вспыхнул большой пожар мщения ненавистным врагам. Он и вспыхнул в 1868 году.
  
   Это так случилось.
  
   Летом 1867 года разнесся слух, что на острове Аскольде открыты золотые россыпи. Манзы толпами поспешили на остров, но русские оттуда их прогнали. В течение зимы в ближайшем к южной границе китайском городе Хун-Чуне манзы готовились к новому походу на остров Аскольд. В апреле 1868 г. их явилось туда более 500 человек. Русские войска опять прогнали их с острова. Тогда разъяренные китайцы высадились около деревни Шкотовой и прошли по направлению к селу Никольскому, убивая и грабя все встречающееся на пути. Вот тут впервые русские узнали всю ярость хунхузов. Пощады не было никому. Были разграблены и сожжены два поста и три деревни, в том числе села Никольское и Шкотово.
  
   К хунхузам пристали новые толпы бродяг. Они собирались под знаменами в полки по тысяче человек. Русские также соединили свои отряды, разрозненные по всей стране, и после ряда кровопролитных стычек с хунхузами рассеяли их полчища.
  
   Манзы испытали силу русских и смирились, а последние узнали нерасположение к себе манз и более не доверяли им.
  
   Разъединенные с русскими религией, языком и обычаями, китайцы Уссурийского края долго еще считали себя подданными Небесной империи, хотя в то же время свободно пользовались землею, строили фанзы (фанза -- китайский дом) и заводили хозяйство.
  
   Для характеристики отношений китайцев к русским можно указать и в наше время на 16.000 человек оседлого китайского населения на русской территории за рекой Зеей. Они признают себя подданными богдыхана, а занимаемую ими землю считают китайскою, несмотря на то, что тут же расположены посты казаков, которых они терпят с нескрываемым неудовольствием (см. "Приамурские ведомости", 1896 г., N 143).
  
   Меры, принятыt русскими в 1868 году, были так серьезны, что хунхузы долго не осмеливались нападать на русских, довольствуясь беззащитными каулями, кроткими гольдами и другими инородцами. Только с постройкой железной дороги, когда массы китайцев передвинулись ближе к русским населениям на берегу Уссури, появились со всех сторон жалобы на манз. Стали опять поговаривать о хунхузах. Наконец опасения были настолько основательны, что один из начальников участка Уссурийской дороги из станицы Красноярской (близ Имана) 20 июля 1893 г. доносил во Владивосток в таких выражениях:
  
   "Последние дни было несколько случаев очень тревожного проявления наглости и своеволия китайцев. Они открыто грозят нападением и грабежом. В виду их многочисленности казаки и русские в панике. Настоятельнейше нужна самая неотложная помощь. Медлить опасно".
  
   Вскоре угрозы стали фактом. Условия местности чрезвычайно благоприятствовали хунхузам. Они могли неожиданно появиться из-за пограничной реки Уссури, ограбить ту или другую станицу и также скоро исчезнуть опять за границу в пустынные леса и горы.
  
   Ночью, 6 сентября 1894 года, хунхузы напали на большую железнодорожную станцию "Муравьев-Амурский". Жители были застигнуты врасплох. С дикими криками разбойники бросились грабить магазин известной на Востоке фирмы Кунста и Альберса. В первый момент все опешили, но затем казаки и железнодорожные жандармы смело напали на дерзких грабителей. После непродолжительной перестрелки хунхузы отступили.
  
   Это событие наделало в свое время много шума. Немедленно были посланы отряды солдат, расставлены караулы по берегам Уссури и сделан обыск среди рабочих манз.
  
   Край успокоился. На Иман перевели целый батальон солдат (8-й восточносибирский), и о хунхузах понемногу стали забывать. В это время с открытием станции на реке Имане явилось то оживление края, та кипучая деятельность, о которой я говорил выше в первой главе. Сами хунхузы поняли, что здесь не место для грабежа. Иман может служить только очагом шаек разбойников. Сюда стекаются манзы со всех сторон за сотни верст, потому что здесь легко можно наняться в рабочие на линию железной дороги; можно найти специальные игорные дома, китаисте кабаки с сулей и ханьшином (суля и ханьшин -- виды крепкой противной на вкус водки манзовского производства. Первая -- гонится из китайского проса или гаоляна, а вторая -- из ячменя) и с отделениями для курильщиков опиума. Здесь же происходит купля и продажа дозволенного и недозволенного товара, а главное -- составляются партии на крупные работы, на поиски женьшеня или для тайной разработки золота в горах (в 60-ти верстах от устья реки Имана, в гористой местности, называемой Сопки, найдены россыпи золота. Недавно местная полиция захватила двух манз с двухпудовым ящиком золота, пробиравшихся оттуда на китайскую сторону).
  
   Насколько удобно было хунхузам играть и кутить в китайском квартале Имана, настолько надо было им оберегать это место от вмешательства русского начальства. Предводители хунхузов отлично это понимали и перенесли свои действия с юга на север, в глухие места Амура и Уссури.
  
   В своем кратком пересказе истории хунхузов Уссурийского края я подошел к тому моменту, откуда начинается собственно хунхузиада 1896 года, разыгравшаяся на берегах Уссури. Так как я намерен вести рассказ в хронологическом порядке, то помяну сначала о появлении хунхузов на границе Амурской области.
  
   Китайская сторона Амура от реки Аргуни до Уссури заселена преимущественно в местах расположения золотых приисков. Каждый прииск имеет на ближайшем берегу Амура пристань и контору, известную у русских под названием резиденции, потому что там обыкновенно живет китайский чиновник. Такая приисковая контора была на реке Джаим близ казачьей станицы Радде. В ней находились большие запасы пищи, водки и разных материалов.
  
   В первых числах июля 1896 года партия хунхузов в числе 120 человек на лодках спустилась по реке Сунгари (соседка реки Уссури) и вышла погулять на Амур. Не доходя восьми верст до вышесказанной резиденции, хунхузы пристали к китайскому берегу и расположились лагерем. Это не укрылось от приисковых китайцев, и они поняли намерение хунхузов напасть на их контору. Защищаться нечем; обратиться за помощью к китайским солдатам -- далеко. По старой памяти послали в русскую станицу Радде, где стояли казаки Амурского полка, горячую просьбу защитить их от разбойников.
  
   Всю ночь на 11 июля китайцы караулили и ждали нападения. Хитрые хунхузы через своих лазутчиков знали это и не трогались с места. Ночь прошла спокойно, и на рассвете утомленные китайцы заснули. Вдруг с криками и выстрелами бросились хунхузы на спящих и в одну минуту овладели конторою. Был полный простор для грабежа складов. Ликующие разбойники живо нагрузили четыре лодки будою, хлебом, ханьшином и тронулись вниз по течению. Но не обошлась им даром эта победа. В противоположной станице разбуженные выстрелами казаки выскочили с винтовками на берег и стали издали осыпать хунхузов пулями. Разбойники не отстреливались, а налегли на весла, чтобы скорее уйти вне выстрелов. Говорят, они потеряли многих товарищей, прежде чем успели скрыться из глаз казаков.
  
   Весть о появлении хунхузов облетела весь Амур. Немедленно были выставлены сторожевые отряды в станице Радде и в окрестностях ее из охотничьих команд от 2-го, 3-го и 4-го линейных батальонов и 40 человек от Амурского казачьего полка.
  
   Со своей стороны и китайское начальство отправило вдогонку хунхузов отряд войск в 400 человек под начальством генерала Джао-мян (или Чжао-мяна), главноуправляющего Хей-лундзянскими золотыми приисками на реке Желтуге.
  
   Хунхузы скрылись в многочисленных протоках при впадении Уссури в Амур и некоторое время довольствовались награбленною провизией, ожидая, когда утомятся солдаты в бесплодных поисках. Но генерал Джао-мян оказался настойчивым человеком, не отступающим от раз намеченной цели. Он нанял у товарищества Амурского пароходства известный уже в истории Приамурского края пароход "Ингода", тот самый, на котором совершил свое путешествие по Амурскому бассейну ныне царствующий Государь Император в 1891 г. Но так как этот пароход не мог вместить все войско генерала Джао-мяна, то были взяты на буксир еще две китайских шаланды. Эта флотилия двинулась к устью Уссури на поиски хунхузов. Но мы пока оставим генерала Джао-мяна с его синим войском и обратимся к событиям, в это время происходившим на реке Уссури, на среднем ее течении.
  
   III.
  
   Уссури летним днем. -- Положение станицы Васильевской. -- Появление хунхузов. -- Манзовские лавки. -- Захват казаков хунхузами. -- Расправа с корейцами. -- Тревога Покровской станицы. -- Переговоры с хунхузами. -- Освобождение казаков. -- Беседа с казаком Овчинниковым.
  
   21 июля я медленно подымался вверх по реке Уссури из Щебенчихи. На буксире парохода тянулось несколько тяжелых деревянных барж. Их нужно было мне доставить к железнодорожной пристани на Имане.
  
   Белый утренний туман давно уже сошел с реки. Солнце начинало заметно припекать. Мостик, рубки, палуба -- все густо усеяно желтоватыми оводами. Приходится постоянно отмахиваться от них рукою. Этот дневной бич человека и скота как бы являлся на смену ночного -- комаров и мошек. Только сильный ветер и дождь сгоняют с парохода этих непрошеных гостей.
  
   Немного жарко. Казалось бы, теперь все должно отдохнуть и спрятаться в тени. Сами листья деревьев неподвижно висят и как бы просятся на отдых... Но взглянешь из-под тента наверх и почти всегда найдешь на голубом небе высоко парящих коршунов, а в густой зелени на берегу виднеются медленно пошевеливающиеся беловатые пятна: это цапли, скрывшиеся от полуденного солнца в тени тальника.
  
   Широкая река с постоянными изгибами и частыми островами открываешь множество красивых видов. Каждый день и каждую ночь бороздишь ее воды, ежедневно засматриваешься на ее берега и никогда не устаешь любоваться ее разнообразными картинами. Только нетронутая природа может быть всегда так нова, прекрасна и интересна. Как хороши, например, луга со множеством ярких цветов! Пионы, лютики, фиалки -- все это нам, русским, хорошо известно; но мы никогда в России не встретим, как здесь, такого обилия оранжевых и красноватых лилий и других красивых цветов, присущих местной флоре.
  
   В третьем часу дня мы поравнялись со станицей Васильевской при впадении реки Бикин в Уссури. В этом месте китайский берег низкий, поросший кустами, а русский -- с высокими горами, поворачивающими вдоль Бикина. Станица прячется за стрелку, образуемую двумя большими реками. Отсюда, вверх по Уссури, русский берег тоже ровный, низкий и густо заросший, как и китайский, и тянется так почти без перемены верст на семь до следующей Покровской станицы.
  
   Я любил идти в этом месте, потому что здесь река свободна от перекатов, и фарватер не вызывал моего усиленного внимания. По краю правого берега встречаешь проходящих казаков, манз и гольдов. Иногда пронесется табун лошадей. На противоположной стороне видны рыбаки. Взад и вперед плывут по реке то казацкие лодки, то манзовские шаланды или оморочки (оморочка -- чрезвычайно легкая лодка, сделанная из тонких крепких палок, обшитых берестою. При ширине не более одного аршина, она достигает двух-трех сажен длины. Нос и корма задраны кверху. Гребут или одним большим веслом, с короткою, но широкою лопастью, иди двумя маленькими лопаточками. Встречал я оморочки и из тонких досок. Гольды ловко и легко управляются ими на быстрых притоках Уссури) гольдов. Особенно красивы издали двухмачтовые шаланды при низовом ветре, когда они распускают свои большие паруса и плавно несутся навстречу воде. В хорошую погоду на их палубе почти всегда можно увидеть множество манз, одетых в свой традиционный серый костюм, с грязными повязками на голове. На приподнятой корме обыкновенно стоит с трубкой в зубах рулевой. Зачастую он же и лоцман и шкипер. Остальные -- кто работает большим тяжелым веслом, кто подтягивает пискливую снасть. Лица и руки у всех темные от загара.
  
   Мы прошли мимо двух таких шаланд, битком набитых манзами. Эти китайские суда так часто встречаются, что ни я и никто из моей команды не обратили на них особенного внимания. Потом мы узнали: в шаландах были хунхузы.
  
   Зачем они здесь? Откуда взялись? Не хотят ли они попасть на русскую сторону? Пока никто ничего не знает. Они плывут тихонько вверх по Уссури и пристают к берегу по мере надобности.
  
   В станицу Васильевскую хунхузы отправили двух человек за покупками. В каждом поселке Уссурийскаго края есть манзовские лавки с русско-китайским товаром. В них непременно найдешь манчжурский табак, грубые китайские чашки и деревянный палочки для буды и проса, курительный желтые свечи, на подобие наших церковных, пороховые хлопушки и шутихи -- необходимая забава китайцев в праздники, башмаки на толстых бумажных подошвах и многие другие товары сынов Небесной империи.
  
   Казаки обратили внимание на большие закупки китайцев, но не допытывались, кто они.
  
   В 20-ти верстах от Васильевской в это время строилась железная дорога, и в станицу часто наезжали русские и китайские подрядчики, а потому казаки привыкли видеть у себя посторонних людей; к тому же и переход через границу был совершенно свободен.
  
   Хунхузы, обошедши все китайские лавочки, беспрепятственно удалились из селения.
  
   На другой день в соседней Покровской станице заметили, как две большие шаланды с манзами пристали к противоположному берегу реки, где раскинулась небольшая гольдская деревня.
  
   Один покровский казак вздумал сейчас же ехать к ним за покупками. Не знаю, чего он хотел на этот раз найти у манз, но очень часто казаки покупают на китайском берегу противную сулю или ханьшин. Они жадно набрасываются на китайскую водку, потому что она крепче и много дешевле русской. С казаком на лодке отправились несколько корейцев и китаец.
  
   Только что они вышли на берег, как их окружили манзы, связали и посадили в амбар.
  
   Чрез некоторое время подходит другая лодка из Покровской станицы. В ней сидели казак, женщина и мальчик. Вероятно, эти тоже польстились на какие-нибудь китайские товары.
  
   Манзы и их схватили. Казака связали и посадили в амбар к прежде арестованным.
  
   Вскоре началась расправа. Корейцев выволокли за волосы на двор и убили. Вытащили еще связанного китайца. Арестованные казаки поняли, что они попали в руки хунхузов, и с ужасом ожидали своей очереди.
  
   В это время на китайской же стороне, недалеко от гольдской деревни, косил сено покровский казак со своим сыном. В пустынном крае по ту сторону реки Уссури так много удобной земли, что казаки совершенно свободно пользуются любым незанятым клочком земли для пашни или сенокоса. Вообще казаки мирно уживаются с оседлым китайским населением. Со своей стороны они предоставляют гольдам и манзам осенью и зимой свободно охотиться в русских горах, а летом -- искать корня женьшеня.
  
   Стояла хорошая погода, и казак торопился убрать сено. Вдруг он слышит отчаянные крики и выстрелы. "Что такое?" -- недоумевает казак.
  
   -- Поди-ка, сбегай в деревню, -- обращается он к сыну: -- что у них там делается?
  
   Мальчик побежал. Осторожно раздвигая кусты, он пробрался к самой деревне. Его глазам представилась ужасная картина расправы. Бледный, трясясь от страха, мальчик с волнением сообщил отцу:
  
   -- Манзы бьют гольдов и корейцев!
  
   Казак сообразил, что это, должно быть, хунхузы, и немедленно отправился на своей лодке домой. Его рассказ всполошил всю станицу. Так как была рабочая пора, то все мужчины разбрелись в разные стороны косить сено. Дома оставались старики, несколько женщин и маленькие дети.
  
   Ночь провели в станице в страшной тревоге. Отъехавшие казаки в гольдскую деревню все еще не возвращались. Всех пугала мысль, что и с ними также поступили, как с корейцами.
  
   Между тем арестованные казаки сидели в амбаре и томительно ждали своего конца. Но вот вваливаются толпой манзы и несколько освобождают казакам связанный руки, затем приносят обед и предлагают им есть. Казаки обрадовались: явилась надежда на освобождение. "Не хотят ли они нас освободить за выкуп?" -- подумали пленники.
  
   На утро станичный атаман Кудрявцев решился сам отправиться в лодке с двумя казаками к хунхузам. Они нарядились в форменное платье. Сколько было народу в станице, весь вышел на берег и с замиранием сердца следил за лодкой.
  
   Казаки подъехали на почтительное расстояние к гольдской деревне и остановились. Показались на китайском берегу манзы.
  
   -- Можно подъехать? -- спрашивают казаки.
  
   -- Можно, -- отвечают манзы.
  
   -- А бить не будете?
  
   -- Нет, не будем. Казаки подъехали.
  
   -- Зачем вы держите у себя наших казаков?
  
   -- Мы казаков не держим. У нас есть связанные русские люди, но это бродяги.
  
   -- Нет, это наши покровские казаки.
  
   -- У казаков шайки, как у нас, с желтым околышем, а у этих бродяг черные шапки.
  
   Ссылка на форменный шапки с желтым околышем -- дипломатическая уловка. В Уссурийском крае манзы отлично знают, что казаки надевают форму во время службы и при официальных представлениях. Дома же, в лесу, на реке и на поле, льготные казаки работают в обыкновенных крестьянских костюмах. Иногда, правда, встретишь желтый околыш на шапке или желтый лампас на шароварах, но это значит, что казак донашивает свою старую форменную одежду.
  
   Переговоры затянулись. Станичный атаман настаивает, что арестованные люди -- казаки их станицы.
  
   -- Хорошо, дайте нам расписку, что это ваши казаки, тогда мы можем их отпустить.
  
   -- Да вы-то сами кто такие?
  
   -- Китайские солдаты! Мы посланы сюда ловить хунхузов. Наглая ложь сильно возмутила казаков, но ради освобождения товарищей они показали вид, что верят им.
  
   Один из манз важно уселся и написал тушью что-то по-китайски. Атаман подписал. К нему тотчас привели арестованных.
  
   Радуясь, что так дешево отделались, казаки поспешили домой.
  
   Сомнения не было: это хунхузы! Иначе зачем китайским войскам грабить и убивать корейцев и гольдов, как они сделали? А о том, что на Амуре действительно китайское войско преследует хунхузов, казаки еще не знали.
  
   Атаман Кудрявцев сейчас же послал казака в соседнюю станицу Васильевскую с известием о появлении хунхузов. Васильевские казаки дали знать козловским, козловские -- лончаковским и т. д. до Хабаровска.
  
   Поднялся общий крик по всей реке Уссури: хунхузы! опять хунхузы! Установили особые караулы. Особенно беспокоилась Васильевская станица: там вспомнили, как в воскресенье явились богатые китайцы за покупками, и еще больше боялись: не выглядеть ли станицу приходили сюда хунхузы?
  
   Когда я вскоре пристал к станице Васильевской, там только и говорили, что о хунхузах.
  
   -- Где же они теперь? -- спрашиваю старейшего казака, Кузьму Ивановича Овчинникова.
  
   -- Прошли! Всю ночь мы караулили. Сегодня утром на рассвете густой туман был. В тумане-то и прошли мимо нас на двух шаландах. Теперь, поди, они на Норе будут, если где-нибудь не остановились раньше.
  
   -- Побаивались?
  
   -- Как же не бояться! Рабочая пора в самом разгаре. Все на покосе. Остался только старый да малый. Вот взять хоть бы и у меня: сын Василий плавает у вас на пароходе, другой на покосе за несколько верст по Бикину. Один я, старик, с бабами остался дома. А хунхузы народ дерзкий! Слышали, небось, как они напали на "Муравьев-Амурский"? Долго ли до греха? Придут ночью, запалят станицу... Что тут поделаешь?!
  
   -- Да хунхузы ли это?
  
   -- Как же не хунхузы, -- поспешно возразила, старик, несколько обидевшись, -- когда они убили четырех корейцев и ограбили гольдов! Гольдов они всегда грабят. Отберут у них все ружья и порох. Но зато и гольды охотнее всего нанимаются ловить хунхузов. У них давнишняя вражда! Насмотрелся я за тридцать-то лет. Когда мы пришли из-за Байкалья, тут ведь ничего еще не было. Вот тогда-то пришлось нам смотреть в оба. С гольдами всегда жили согласно. Честный и спокойный народ: не украдет и не обманет. С китайцами держались осторожнее, но, слава Богу, нашу станицу и вообще на Уссури хунхузы не так обижали. А вот по Суйфуну, около села Никольского и ближе к границе у Камня-Рыболова, что там-то было!
  
   И старик принялся рассказывать о набегах хунхузов в первые годы занятия края русскими. Он очень любил вспоминать, как переселились казаки из-за Байкалья на Уссури, с какими приключениями они передвигались по Амуру, какие столкновения имели с манзами, как боролись с дикою природою, какое было здесь обилие зверя и рыбы. Кузьма Иванович сам увлекался своими повествованиями и чувствовал себя в это время героем, особенно когда он вспоминал свою борьбу с тигром или удачную охоту на оленей. Его голос звучал громко и резко, а глаза загорались юношеским блеском.
  
   Мне нравилось беседовать с этим удивительным стариком, который, несмотря на свои восемь десятков лет, смело пускается на маленькой лодченке по Уссури в свежую погоду.
  
   -- Часто и теперь, -- рассказывает его сын, служивший у меня на пароходе, -- возьмет он меня с собой в лодку, поставит парус, а сам сядет с веслом на корму и правит. Волна подымится страшенная, ветер так и рвет... Сидишь в лодке ни жив, ни мертв, а отец только изредка покрикивает на меня и твердо, твердо правит веслом. И Боже сохрани ослушаться!
  
   Замечательно, сыновья у Кузьмы Ивановича тоже седые старики, но слушаются и боятся его, как малые дети.
  
   IV.
  
   Хунхузы близ Щебенчихи. -- Ожидание венюковских казаков. -- Аресты хунхузов. -- Приезд русских войск. -- Погоня за хунхузами. -- Нападение на фанзу. -- Ряд стычек с хунхузами. -- Солнечное затмение. -- Возвращение русских войск в ст. Венюкову. -- Осмотр разбойничьего притона. -- Китайские лекарства. -- Напрасная тревога.
  
   В июле 1896 года, вода была сильно на прибыли. Даже самые малые протоки, обыкновенно пересыхающие летом, стали доступны для манзовских шаланд. Хунхузы свободно прошли в стороне от главного фарватера, укрываясь по пути многочисленными островами, и остановились у китайского берега, в пяти верстах от Венюковской станицы.
  
   Здесь одиноко стояла фанза, хорошо скрытая за деревьями. Давно она служила китайцам отличным разбойничьим притоном, и теперь хунхузы расположились в ней, как дома.
  
   Между тем в соседней Венюковской станице, как и в других, известие о хунхузах поставило на ноги всех способных носить оружие. Есть и здесь много стариков, которые помнят еще прежние схватки казаков с хунхузами. Венюковцы на себя мало надеялись и ждали помощи из Хабаровска.
  
   Венюкова, одна из больших станиц Уссури, имеет церковь, школу и почтово-телеграфную контору. Проходящая в трех верстах железная дорога, устроив здесь свою пристань, придала новый характер жизни венюковским казакам. Кроме рыбного и пушного промысла, кроме земледелия и извоза, они стали заниматься еще поставкою шпал и строевого леса подрядчикам дороги.
  
   Здесь, как и в других уссурийских станицах, разгул и пьянство казаков бросаются в глаза; но Венюково имеет одну особенность: в ней нет кабака. Один из усердных исследователей края, Михаил Иванович Венюков, по имени которого названа станица, завещал казакам значительное пособие на школу при условии, если они не будут иметь у себя кабака. Завет этот до сих пор венюковцы соблюдаюсь ненарушимо; но это не мешает им иметь водку в каждой избе и быть пьяным, когда вздумается.
  
   Венюковские казаки зорко следили за рекой днем и ночью. По их расчету хунхузам давно бы надо спуститься вниз по реке мимо станицы, если только они намерены идти к устью Уссури, а их все еще нет. Очевидно, хунхузы хотят пограбить селения в средней части Уссури. Это еще более смущало венюковцев.
  
   Хорошая погода изменилась. Проливные дожди стали чередоваться с сильными ветрами. Вода еще выше поднялась в реке и залила низкие берега. Наступило 26-е июля. Хунхузы решили действовать. Они не подозревали, что все станицы встревожены и ждут их появления. Ребячески увлекаясь своей проделкой с покровскими казаками, они надумали послать лодку в Венюково за покупками, а, может быть, высмотреть станицу и узнать, не говорят ли о них.
  
   Три хунхуза отважно пристали к станице в лодке, вышли на берег и направились к лавке. Тотчас их окружают казаки.
  
   -- Ваша хунхуза есть?
  
   -- Нет, наша солдата. Наша купи мало-мало буды (сибиряки подметили некоторые общие черты в различных наречиях инородцев и из них составили особый сибирский жаргон. Желая скорее быть понятыми ими, они изменили состав русской речи сообразно законам инородческих языков. Например, все личные местоимения заменяются притяжательными, а для глаголов употребляется чаще всего одна форма победительного наклонения)
  
   Их без дальнейших разговоров связали и посадили в избу.
  
   Спустя некоторое время, подходит другая лодка с хунхузами. Казаки и им дали пристать и выйти на берег, а затем арестовали. Тут повторилась та же история, что и в гольдской деревне 22-го июля, с тою только разницею: там вязали хунхузы казаков, а здесь казаки хунхузов.
  
   Наконец, на выручку хунхузам поехали помощник атамана Заущен и писарь Яндолин, тот самый, который писал расписку покровским казакам. Связали и их. При обыске нашли у Яндолина и расписку Кудрявцева. Казаки особенно были довольны этой находкой. Она их радовала, какк знамя, возвращенное из неприятельского плена.
  
   Хунхузы стали грозиться, что сожгут стога накошенного сена в лугах, нападут на самую станицу и разграбят ее. Но казаки уже получили известие: из Хабаровска вышел пароход и везет охотничью команду от 10-го восточносибирского линейного батальона, в числе 25 человек, под начальством поручика В. Т. Михайлова.
  
   Дня через два этот отряд присоединился к казакам и поступил под общее командование подъесаула А. Г. Савицкого.
  
   Разведчики донесли ему, что хунхузы на восьми лодках уплыли вверх по Уссури.
  
   Решено было немедленно идти за ними в погоню на пароходе "Адмирал Чихачев". Поравнявшись с фанзою, где останавливались хунхузы, русские заметили в кустах шаланды. Офицеры с семью нижними чинами тотчас же съехали на берег.
  
   Вдруг они натыкаются на четырех манз. Двое из них были с ружьями.
  
   -- А!... хунхузы здесь! Не ушли еще!
  
   Раздался выстрел. Это был условленный знак для вызова всей команды с парохода на берег. Манзы немедленно были связаны.
  
   Офицеры бросились далее к фанзе. Китайцы, проводив вчера половину своих товарищей, засели играть в карты. Полагаясь на своих сторожей, они беспечно расположились в фанзе и затянули свою игру до самого утра. И даже при звуке выстрела хунхузы не сразу прекратили игру. Только при криках: пришли русские! поднялся страшный переполох: все бросились вон из фанзы, оставив в ней карты, деньги, котомки, чашки и прочий скарб.
  
   Солдаты успели захватить человек с десять китайцев и тотчас связали их.
  
   Офицеры недоумевали: хунхузы вчера уплыли по Уссури. Кто же это? И сколько здесь человек?
  
   Стали осматривать место вокруг фанзы. Кругом подымалась густая зелень, за которою ничего нельзя было разглядеть. Поручик Михайлов взлез на крышу. Но и оттуда ничего не рассмотрел.
  
   Только что вышли солдаты из фанзы, как посыпались на них пули. Сомнения не было: здесь хунхузы! Они засели в дубовую рощу и, хорошо скрываясь в зелени, открыли учащенный огонь. Завязалась перестрелка. Пули хунхузов залетали и на пароход.
  
   Половина русского отряда с поручиком Михайловым пошла в обход китайцам и попала в болото. Некоторые увязли по грудь. Положение солдат становилось все хуже и хуже. К счастью китайцы стреляли очень дурно. Вероятно, взволнованные неожиданным нападением, они плохо целились и старались выпустить побольше пуль только числом.
  
   Если бы хунхузы продержались дольше, то русские, имея всего-навсего по 30 патронов на человека, скоро вынуждены были бы прекратить пальбу. Но эти разбойники, как замечено, не умеют долго и стойко держаться: как только падает один из них, -- все остальные бегут. Так и теперь: два хунхуза пали, и вся шайка обратилась в бегство. Может быть, к этому побудило их и явление нового отряда добровольцев и пассажиров парохода под начальством подполковника Валуева.
  
   Болотистая местность, заросшая высокою травою и густым кустарником, мешала русским преследовать хунхузов, тем не менее они настойчиво шли по следам разбойников. Вдруг солдаты натыкаются на дымящийся костер, свежий конский пометь и другие признаки недавней стоянки хунхузов.
  
   Раньше у преследуемых хунхузов лошадей не было; очевидно, здесь им встретился другой отряд, -- подумали русские.
  
   Предположение оправдалось. Здесь были те самые хунхузы, которые вчера уплыли на восьми лодках. При них были два атамана на лошадях. Один в белой, другой в голубой одежде. Теперь обе партии хунхузов соединились вместе и побежали дальше. Умышленно ли, чтобы остановить русских, или нечаянно, по незнанию местности, они забрались в зыбкое болото. Лошади атаманов вязли и не могли идти. Пришлось их бросить.
  
   И русские и китайцы страшно истомились, перемокли, перепачкались. Наступил полдень. Преследование продолжалось без передышки. Наконец хунхузы решились остановиться и приготовились встретить русских огнем. Перестрелка завязалась на полчаса, пока не был убит один хунхуз, после чего опять все они пустились в бегство.
  
   Вероятно, хунхузы истомились в конец, потому что через шесть часов бегства снова попытались остановить русских. Они выбрали хорошую позицию в лесу, притаились и выждали выхода русских на поляну, сажен в сто длиною.
  
   Только что патруль отряда вместе с подъесаулом Савицким показался из кустов, как хунхузы открыли учащенную пальбу. Солдаты немедленно залегли в кусты; но один из них, будучи на более открытом месте, не успел скоро спрятаться, и вражья пуля поразила его прямо в сердце.
  
   Хунхузы были совершенно скрыты густым лесом и на этот раз стойко держались. Поручик Михайлов, не видя подъесаула Савицкого, полагал, что он в плену, и собирался броситься в атаку на его выручку, но тут услышал голос товарища, и по его приказанию стал стрелять залпами.
  
   Как раз в это время случилось солнечное затмение, знаменательное явление для сынов Небесной империи.
  
   Резкой темноты не было, но люди, даже не ожидавшие затмения, невольно обратили внимание на ослабление света и красноватый тон его. На суеверных китайцев, считающих свое время и праздники по луне, это явление в момент новолуния, совпавшее с битвою, произвело бы сильное впечатление, но в пылу сражения за густым ружейным дымом они, вероятно, не заметили остабления света и продолжали безостановочно стрелять в сторону русских. Из нескольких тысяч бестолковых выстрелов, не считая раньше убитого в патруле Терентия Лапина, только один был до некоторой степени удачен: пуля попала прямо в дуло винтовки солдата; русским же удалось убить двух хунхузов.
  
   У солдат оставалось не более пяти патронов на человека, а казаки расстреляли свои все, даже и те, что забрали у убитых хунхузов. Решено было прекратить преследование. Да и пора. Было шесть часов вечера, следовательно, двенадцать часов, как они преследуют хунхузов.
  
   Куда идти? Возвращаться назад по своим следам, -- очень далеко. К тому же, все страшно устали. Выбрали кратчайшую дорогу на берег Уссури.
  
   Только в 11 часов ночи, после семнадцатичасового перехода, оборванные, измученные, голодные, они добрались до гольдской фанзы в пяти верстах от станции Кедровой, а отсюда водой добрались до дома.
  
   Жители станицы Венюковой, особенно оставленные семьи казаков, с нетерпением ждали возвращения ушедшего войска. Понятно, с какою тревогой и болью в душе женщины и дети еще вчера провожали своих родных. Они все время издали следили за пароходом, пока он не остановился против первого венюковского острова. Вскоре послышались выстрелы, а с ними вся станица огласилась воплями. Священник, о. Савва Мичурин, приказал благовестить к обедне. Весь народ потянулся в церковь. Рыдание женщин не прекращалось во все время службы. Отец Савва уговаривал казаков успокоиться, быть мужественными и надеяться, что Господь поможет отразить врага. По окончании молебна народ вышел из храма с отчаянным решением -- сжечь самим свою станицу, но не отдавать ее на разграбление хунхузам. Видя пароход стоящим на одном месте, некоторые из венюковцев предполагали, что на нем испорчена машина от хунхузских выстрелов, и потому он не может двинуться. Другие прямо говорили, что китайцы разбили русских. Догадкам не было конца. В два часа дня, истомившись ожиданием, казаки послали лодку к пароходу и вечером узнали события только первой схватки с хунхузами. Затем прошла целая ночь в неизвестности.
  
   Утром радость станицы с возвращением русского войска была помрачена при виде убитого рядового Терентия Лапина. Эта первая очевидная жертва борьбы с хунхузами всех глубоко возмутила, но и самый вид вернувшихся казаков вызывал слезы родственников. Приведу выдержку из письма венюковского священника.
  
   "...Тяжело вспоминать грустную картину возвращения воинов. Лица бледные и усталые от бессонной ночи и голода. Одежда вся в дырах, пробитых ветвями деревьев, и перемазана сажей обгорелых пней. Ноги у многих голые, ободранный. В довершение всего, мертвое тело убитого..."
  
   На другой день солдаты опять отправились к фанзе, где была первая стычка. Там нашли еще одного убитого китайца. Но что за истерзанный вид его тела! На щеках и на руках грубо были вырезаны куски тела. Это наверно проделки хунхузов! -- подумали солдаты. -- Но зачем так издеваться над своим же братом-китайцем?
  
   Потом им объяснили. Для скорейшего заживления своих ран, китайцы прикладывают куски тела, взятые с убитого человека. Вероятно, после битвы отставшие раненые хунхузы лечили себя таким образом.
  
   Кстати сказать, у китайцев своеобразные лекарства. Помимо всеисцеляющего корня женьшеня, большое значение, особенно у хунхузов, имеют части тигра, или ламазы, как они называют этого ужасного зверя Уссурийского края. От жира тигра, по их уверению, скоро заживают раны, а его желчь придает много храбрости. Для последней цели дают еще и кости тигра, истертые в порошок. Даже когти ламазы имеют особое значение, и их носят, как амулеты. Верят и инородцы, что надо поесть его мяса, чтобы приобрести тигриную храбрость.
  
   Солдаты еще наткнулись на повешенного старика-китайца, -- вероятно, дело тоже хунхузских рук.
  
   Такие возмутительные картины заставили русских сжечь фанзу, так сказать, уничтожить всякие следы гнусного разбойничьего гнева.
  
   Казаки станицы все еще были в тревоге. Они ожидали мести хунхузов. Их беспокоил, между прочим, недостаток в патронах, да и вообще у них было мало оружия. Они понимали, что борьба с хунхузами еще не окончена.
  
   Среди дня, 31-го июля, вдруг загудел набат. Все жители в страхе выскочили из домов с оружием в руках. Заплакали женщины, закричали дети... Народ сбежался на церковную площадь. Не только мужчины, но и женщины и дети прибежали с вилами, с топорами, с дубинами на защиту станицы. И опять спички были на первом плане, чтобы поджечь свои дома на случай нападения хунхузов. Опять пришлось выступить вперед отцу Савве и успокаивать народ. Он просил своих венюковцев не отчаиваться, потому что хунхузы теперь сами напуганы. Но в чем же дело? Оказывается, прибежал с поля казак Олсуфьев со своей женою и в страшном волнении объявил подъесаулу Савицкому о появлении великого множества хунхузов за Венюковским утесом, ниже по реке, в пяти верстах от станицы. Немедленно солдаты и казаки полетели на лодках вниз по течению реки... и ничего не нашли. Должно быть, у страха глаза велики.
  
   V.
  
   Амурская протока. -- Новая уловка хунхузов. -- Сражение в Осиновом заливе. -- Гольды. -- Селение Нор. -- Посещение фанзы. -- На пароходе по Уссури. -- Ночь на реке. Рассказ о стычке 28-го июля. -- Положение хунхузов среди манз. -- Инспекция китайских рабочих. -- Комары.
  
   В конце июля месяца генерал Джао-мян дал знать русским в Хабаровске, что хунхузы через Амурскую протоку скоро войдут в Уссури. Начальник Приамурского края распорядился немедленно выслать отряд в 30 человек от 10-го восточносибирского линейного батальона под начальством поручика Я -- ча в станицу Казакевичеву, в 40 верстах от Хабаровска, где выходит в реку Уссури так называемая Амурская протока. Начинается же она в полсотни верст выше Хабаровска, на правой стороне Амура, и отсекает значительный кусок земли между этими реками. Этот низкий удлиненный остров, изрезанный множеством других малых протоков, представляет из себя собрате пустынных островов, густо заросших зеленью. В конце июля все это было залито водою. Только кроны деревьев торчали над нею, как кусты. Это громадное водное пространство служило отличным убежищем для хунхузов. Отсюда можно было удобно делать разбойничьи наезды в Амур и в Уссури. Генерал Джао-мян старательно обыскал этот воровской угол и заставил хунхузов искать другого притона.
  
   Поручику Я -- чу недолго пришлось ждать хунхузов у Амурской протоки. 29-го июля они показались на большой двухмачтовой шаланде.
  
   -- Стой! Стой!
  
   Остановились. Шаланда наполнена вооруженными китайцами.
  
   -- Вы хунхузы?
  
   -- Нет, мы -- китайское войско. Мы посланы вдогонку за хунхузами, которые ограбили караван золота на реке Желтуге. Они должны были пройти по этой протоке в Уссури. Не видели ли вы их?
  
   -- Мы тоже посланы перехватить их здесь, да, видно, опоздали. Офицер поверил хунхузам, потому что часть китайского войска Джао-мяна по костюму почти ничем не отличалась от обыкновенных граждан Небесной империи в синих рубахах и штанах.
  
   Некоторые из догадливых солдат высказали свои сомнения. Потребовали документы. Хунхузы подали какие-то бумажки, написанные по-китайски, но проверить их некому.
  
   -- Нет, вы хунхузы! -- настаивают русские.
  
   -- Если не верите, то вот мы готовы вам выдать свое оружие.
  
   Такая покорность окончательно сбила с толку русских. В высшей степени было бы неприятно арестовать на границе двух империй китайских солдат и тем нарушить, пожалуй, добрый отношения к нам соседей. Офицер приказал пропустить шаланду.
  
   Хунхузы не теряли времени и поспешили скрыться из глаз страшных воинов.
  
   Генерал Джао-мян, оставив на Амуре часть своего войска, шел на пароходе "Ингода" по следам хунхузов. У него оставался еще значительный отряд в 240 человек, когда он вошел в Амурскую протоку.
  
   Страшно были огорчены русские, узнав от Джао-мяна о своей ошибке. Они горели желанием загладить свою вину и вместе с китайским отрядом отправились в погоню за хунхузами.
  
   На другой день, 30-го июля, соединенное русско-китайское войско настигло разбойников в Осиновом заливе и немедленно напало на них.
  
   Хунхузы отстреливались.
  
   Благодаря новой оплошности, на этот раз со стороны китайцев, хунхузы вторично успели скрыться. Они оставили шаланду и весь награбленный товар и бросились по направлению реки Белой (приток Уссури с левой стороны, впадающий в нее несколько выше станицы Невельской). Наступившая темная ночь с проливным дождем помешала преследовать хунхузов, и русский отряд вернулся назад.
  
   Гольды -- коренные туземцы на реке Уссури, разбросались по ее берегам и некоторым ее притокам небольшими деревеньками в две, три избы. Главным образом они занимаются рыбным промыслом и звероловством. У них есть также хлебные поля с грядами (но китайскому способу) ячменя и проса. Разводят еще картофель и табак. Они держат собак для зимней упряжи, а потому при гольдских фанзах всегда находятся амбары на высоких столбах с запасом сушеной рыбы. Кроткие и малочисленные гольды много терпят неприятностей от хунхузов. Иногда случается им лишиться не только запасов пищи, но и всего оружия.
  
   На Белой реке кое-где тоже находились гольдские фанзы. Бежавшие хунхузы из Осинового залива обобрали эти фанзы, запаслись провизией, сели в отобранной у гольдов лодки и поплыли на Нор -- самое любимое место хунхузов.
  
   Почти на полдороге между Иманом и Хабаровском, в том самом месте, где Уссури, упираясь в Норские горы, делает угол, впадает с китайской стороны довольно значительная река Нор (или Норт, как иногда называют ее в Уссурийском крае). Она вытекает из хребта Кентей-Алин и служит для китайцев-бродяг естественным путем из глубин Манчжурии к берегам Уссури. Отделенная от бассейна реки Сунгари и от главного города области Сань-Сина высокими горами, река Нор нротекает в пустынной местности, в стороне от полицейского надзора. Эта изолированность долины Нора привлекает сюда шайки хунхузов. Они отлично уживаются с немногими оседлыми манзами, построившими свои фанзы в 4 -- 5 местах по течению реки. В сущности эти фанзы служат притонами для хунхузов, где они спускают награбленные товары хозяевам фанз, играют в карты и пьянствуют. Очень часто при фанзе имеется завод для сули и ханьшиша.
  
   При устье Нора раскинулась деревня того же названия. В моем плавании по Уссури мне не один раз случалось останавливаться против этой деревни. Первый раз я с ней познакомился вечером 25 апреля. Была тихая и ясная погода. Я съехал на берег с инженером Д-м. С нами было несколько человек команды для покупки провизии.
  
   Обыкновенно мрачные и грубые, на этот раз здешние манзы встретили нас очень любезно и приглашали зайти в их фанзы. В одной из них как раз шло приготовление вечерней пищи. Предлагали и нам попробовать китайской лапши, но, кажется, никто не решился прикоснуться к их кушаньям: очень уж грязна обстановка их стола! В котле, вмазанном в печь, варилась буда. От печи труба шла вдоль стен фанзы, образуя теплые нары, и выходила наружу в выдолбленный ствол дерева.
  
   Перегородки делили фанзу на несколько комнат. В одной из них сидела кучка манз с трубками в руках вокруг переносного очага, где тлелись засыпанные золою угли, и грелась вода в чайнике. Один из них, масленно улыбаясь, обратился к нам с предложением сули. Я подумал: должно быть, он сам хватил не одну чашечку этой скверной водки.
  
   В фанзе было душно и дымно и пахло каким-то затхлым запахом. Мы вышли на чистый воздух.
  
   Мне нравится в гольдских и манзовских деревушках обилие зелени. (В русских станицах наоборот почти все кусты и деревья вырубаются). Неприглядные фанзы с соломенными крышами скрашиваются окружающими липами, ильмами, ивами, черемухами и другими деревьями. Некоторые деревушки на китайской стороне, благодаря красивой зелени, издали представляют из себя очень милые картинки.
  
   Мы вошли в один большой огороженный двор, куда выходил фасад фанзы с окнами во всю стену, заклеенными промасленной бумагой. Манзы показывали нам, что по их соображениям могло интересовать нас. Некоторые притащили хлопушек и шутих. Хлопушки с треском разрывались к общему удовольствию манз, а шутихи прыгали на аршин, на два от земли, постоянно шипя и рассыпая снопы искр, пока окончательно не разрывались с громким выстрелом. Эта незамысловатая забава очень нравится китайцам: вероятно, шутихи напоминают им их мифологического дракона.
  
   За их радушие и любезность мы старались платить взаимным вниманием. Нам не приходило на мысль подозревать здесь притон хунхузов, и мы спокойно обошли всю деревню, покупая свежую рыбу и овощи для парохода. Попадались симпатичные, тихие гольды. Хотя они носят косу и манзовский синий костюм, их сразу отличаешь от гололобых китайцев: совсем другой склад лица и лбы не бритые. Когда мы подали монету бедной гольдячке, нас доверчиво окружили ее черноволосые дети и сопровождали все время по деревне.
  
   Мое внимание обратили на себя высокие прочные заборы. Мне шепнули тогда, что здесь приготовляют сулю и ханьшин, и тут же происходит тайная продажа водки, опиума и других запретных товаров. Это известие заставило меня поскорее увести своих матросов на пароход, чтобы они не успели запастись контрабандными, путем дешевой китайской водкой.
  
   Положение деревни было самое благоприятное для разбойничьего гнезда. Противоположный низкий берег не заселен. Широкая река далеко открывается в обе стороны и вверх и вниз, так что можно следить за движением судов на Уссури на пространстве; нескольких верст. Сама деревня, скрытая зеленью в углу реки, издали едва заметна на фоне темного хребта, который простирается к реке Сунгари по западному направлению. Близ Уссури этот хребет разветвляется на десять или более параллельных хребтов меньшего размера. С одной стороны их течет река Нор, а с другой -- берег начало р. Белая, которая тоже приводит сюда хунхузов, как мы видим, с пустынных берегов Амурской протоки.
  
   Вскоре после схватки русских с хунхузами близ станицы Венюковой, поздно вечером мы проходили мимо деревни Нор. Я стою на мостике и беспокойно посматриваю на небо, удастся ли мне идти всю ночь, или придется стать на якорь. В безлунную ночь еще можно идти по Уссури, если видны звезды, но в дождь волей-неволей надо бросать якорь в воду.
  
   На палубе парохода группы матросов очень оживленно разговариваюсь. Так как в Уссурийском крае русскими и китайцами овладела мания скорого обогащения, то чаще всего у них ведутся беседы или о том, как хорошо бы последовать примеру такого-то охотника, который в короткое время сделался обладателем нескольких тысяч, или пойти в тайгу на раскопки золота, или заняться продажею рыбы, или содержать кабак, гостиницу и т. п. На этот раз мои матросы, громко и горячо оспаривая друг друга, смотрели на деревню Нор. По энергичному выражению лица младшего машиниста и по его порывистым размахам рук я догадался, что речь идет о хунхузах. Подымается ко мне мой помощник.
  
   -- Как вы полагаете, где теперь могут быть хунхузы? -- спрашивает он меня.
  
   -- А, и вы о хунхузах? Если их нет здесь, на Норе, то у них было время пробраться и дальше нашей Щебенчихи. Теперь они, может быть, на Амуре.
  
   -- А что нам делать, если хунхузы вздумают напасть на наш пароход? Ведь у нас нет ни одного ружья...
  
   Я не допускал мысли о нападении хунхузов на пароход, но, чтобы лишь что-нибудь ответить помощнику, сказал:
  
   -- Бог даст, не нападут: побоятся. А в случае нападения, буксир долой и с полного хода будем таранить их лодки. Теперь вода большая, есть где развернуться!
  
   -- Хорошо. Но они могут стрелять с берега, -- настаивает помощник.
  
   -- Да, конечно, могут. Но что им за расчет стрелять в проходящее судно? Зачем им беспричинно раздражать русских и выдавать себя? Поверьте, если они где-нибудь будут плыть мимо нас, то, наверное, спрячутся за остров и притаятся.
  
   Я приказал усилить надзор ночью, когда мы станем на якорь.
  
   Небо стало застилаться облаками. Сквозь ночную мглу чуть-чуть виднеются берега. Сплошной лес по сторонам представляется темными стенами и обманчиво скрадывает расстояние до них. Идешь больше по памяти и по соображению. Шелестит легкий ветерок. Ни одного звука он не приносит извне на пароход. Как будто все спит кругом. Иногда только промелькнет светящийся жучек, как золотая искорка, и бесследно скроется в ночной тьме. В другое время мерные удары колес парохода усыпили бы своим непрерывным однообразием, но тут мне не до сна: забота пройти благополучно все перекаты реки и изгибы берегов заставляет напрягать свое зрение. Вот бесшумно промелькнул темный силуэт острова. Смотришь на часы и считаешь минуты до поворота...
  
   Во втором часу ночи прибыли в Щебенчиху. Несмотря на поздний час, на пароход пришли служащие на железной дороге и стали рассказывать о недавно случившихся событиях по соседству с Щебенчихой.
  
   -- Отсюда было слышно, как стреляли... Бог помог, а то плохо бы пришлось нашим: патронов нет, завязли в болото, а хунхузы жарят да жарят из-за кустов. Должно быть, наши винтовки их очень напугали: он спрячется за ствол дерева, а пуля и дерево насквозь проходит... А как мы-то боялись! И теперь по ночам не спим. Думаем, а вдруг внезапно нападут на нас! И не так с реки ожидаем, как с железной дороги. Говорят, много хунхузов укрывается по всей линии постройки дороги. Они живут в бараках между китайскими работниками, пьют, едят и курят на их счет и, кроме того, берут еще дань с них.
  
   -- Отчего же манзы не выдадут хунхузов русскому начальству?
  
   -- Боятся мщения. Они выдадут хунхуза, а другие непременно отомстят за товарища (1 июля 1898 года было дерзкое нападение хунхузов близ Владивостока. Вскоре прибыла команда из соседнего батальона. Но манзы предупредили хунхузов и дали им возможность вовремя уплыть. Когда же солдаты хотели их догнать на лодке, манзы не дали им весел (См. "Владивосток" 1898 г., N27).). У них правило такое... Были уже примеры! Не раз случалось, как выданный китайским властям хунхуз снова возвращался в Уссурийский край и первым делом мстил тому, кто его предал. В Китае они подкупают чиновников, или их там берут товарищи на поруки. И до чего нахальны, я вам скажу, хунхузы со своими соотечественниками! Случилось одному русскому заночевать на охоте. В грязную и душную фанзу не хотелось ему заходить, а тем более лежать вместе в одной комнате с вонючими манзами. Была теплая погода, и он прилег на траве около фанзы. Среди ночи слышит переполох у китайцев. Он вскочил на ноги, пробил пальцем бумагу в окне и видит непонятную картину: посреди растрепанных со сна манз расхаживают, задравши головы, двое с ружьями. Они что-то повелительно выкрикивают и размахивают руками. Русский тихонько пробрался к двери и спрашивает ближайшего манзу: "Что такое?" -- "Хунхузы!" -- с трепетом отвечает тот. -- "Вот нахальство, -- подумал русский: -- их более десяти человек и боятся двух разбойников!" Он быстро подскочил к ним и, ни слова не говоря, трах, трах кулаком по лицу того и другого... Мигом исчезли!
  
   -- Виноват, я вернусь к прежнему вопросу. Неужели инженеры и подрядчики не знают, кого нанимают на работы?
  
   -- А как их узнать-то? Пробовали требовать китайские паспорта, но у хунхузов они оказываются исправнее других. Приезжал специально командированный из Хабаровска чиновник особых поручений, с целью установить инспекцию над китайскими рабочими, да не знаю, достиг ли он каких результатов.
  
   Предлагали ввести в употребление фотографии... Но, правду сказать, в такое горячее время постройки дороги все эти нововведения неудобны и непрактичны. Помилуйте, я сегодня утром нанял рабочих, а вечером рассчитал, так где же мне тут возиться с паспортами и фотографиями! Да возьмем и месячных работников. Я нанимаю их у подрядчика-манзы счетом. Счетом ежедневно и принимаю. А те ли они, которые приходили в первый день, или другие -- где тут усмотришь! Да я наверно знаю, они постоянно меняются. Бывало спросишь: "А где такой-то?" -- "Болен!" Вот и весь ответ. А для счета на его месте стоит уже другой. Зайдите в рабочее время в барак: всегда вы найдете там манзу. Кто он такой? Больной ли? Хунхуз ли? Кто его разберет? И поверьте, -- продолжал мой собеседник, -- вот такие рабочие проиграются в карты, опиума и сули купить не на что, кормить комаров и мошку своим телом в канаве не хочется и идут шляться на ту сторону к хунхузам. Там надоест -- опять к нам, на дорогу. Посмотрите, сколько тут шляющегося народу!.. Однако я заболтался. Пора спать ложиться, да и вам покой дать. Теперь не так страшно заснуть с прибытием парохода: побоятся его хунхузы! Вы, вероятно, очень устали с дороги, -- вам тоже надо отдохнуть.
  
   -- Да, с рассветом, часа в четыре, надо будет сняться и подойти к дровам, а после нагрузки опять на Иман.
  
   -- Вот видите... Спокойной ночи! Полезу-ка я на свою вышку.
  
   -- На какую вышку?
  
   -- А вот там на верху дерева. Отлично устроился среди ветвей, по-индейски! Это я от комаров да от мошки. Они так высоко не забираются. Пожалуй, и хунхузы не так-то скоро найдут меня там... -- со смехом закончил он свою беседу.
  
   Здесь насчитывают два вида мелких черных мошек и два, три сорта комаров. Эта кровожадная армия своим назойливым нападением может довести до отчаянного бешенства, как крыловского льва. Рассказывают, один офицер (или чиновник -- не помню), желая заснуть, долго возился с комарами; целые кучи их назойливо надоедали ему своим писком и болезненными уколами. Он выкуривал дерзких кровопийц дымом, бил их по стенам комнаты полотенцем, сам кутался в простыню; но все это не помогало: комары облепляли простыню и через нее немилосердно жалили офицера. Наконец тот не выдержал, пришел в неистовство, схватил револьвер и выбежал вон из дома. Только не договаривали, в кого он хотел стрелять -- в себя или комаров. Я допускаю возможность такого раздражения. Надо там пожить, чтобы иметь понятие об этих в своем роде воздушных хунхузах. У меня на пароходе во всех окнах были вставлены частые металлические сетки, но это нас не спасало от комаров. Довольно одного раза войти в каюту, чтобы вместе с тобою ворвалась в приотворенную дверь целая толпа непрошеных гостей. Мой китаец-слуга предпочитал на всю ночь скрываться от них в небольшом бортовом шкафчике, где ему было душно и тесно. Манзы тоже прячутся в небольшие палатки из бумажной материи, если им случится ночевать в лесу. Ряды этих белых палаточек издали напоминают гробы. Бродячие орочены, живя в березовых шалашах, спасаются от комаров дымом своих очагов, на которых непрестанно тлеет уголь. Корейцы же с этою целью прикрепляют выше глаз на железном кольце кусок дымящегося трута.
  
   Припоминаю один эпизод из моего плавания, как комары отрезвили пьяного матроса. Приготовился я сняться с вечера, как приходят ко мне и докладывают, что баржи будут нагружены не раньше утра. Чтобы не дать команде запастись в дорогу водкой, я поспешил отойти от пристани Имана и на ночь стал на другой стороне реки у самой отмели пустынного болотистого берега. Но у одного матроса нашлась раньше припасенная бутылка водки. Он ее выпил и в пьяном виде стал проситься на берег. Моему помощнику надоело возиться с буяном, и он предложил ему идти на станцию Иман кругом через мост, верст 7 -- 8. Пьяному ведь море по колено! Матрос соскочил на отмель и побрел по воде на берег. Тотчас на него напала туча комаров. Не обращая на них внимания, он храбро подвигался все дальше и дальше. Но комары так усердно продолжали его жалить, и лицо, и шею, и руки, что он, наконец, не выдержал и пустился бегом назад на пароход. В вечернем полумраке мы вскоре услышали его отчаянные вопли о помощи.
  
   VI.
  
   Прибытие новых войск в станицу Венюкову. -- Казнь Зау-щена. -- Проводы Джао-мяна в Венюкове. -- Его осторожность в суде. -- Буря. -- Поход казаков против хунхузов. -- Разграбление лагеря. -- Осмотр китайцев в станицах. -- Предсмертная речь Ян-долина. -- Положение китайских рабочих.
  
   Генерал Джао-мян все ближе и ближе подвигался со своим войском к станице Венюковой. Сюда же стягивались и русские войска. С Хора прибыли двадцать стрелков, а с Имана, 2-го августа, пароход привез две команды по 40 человек в каждой из 8-го восточносибирского линейного батальона. Одна -- под начальством поручика Любимова, другая -- с подпоручиком Ивашиненко. Все части русского войска поступили под общее распоряжение войскового старшины Ивана Котова. Смотр этому войску сделал 4-го августа сам начальник края, С. М. Духовской. Он только что вернулся из Европейской России и по дороге в Хабаровск посетил станицу Венюково. Вслед за ним сюда прибыло и китайское войско на пароходе "Ингода".
  
   На общем совете русских офицеров с генералом Джао-мяном был выработан план дальнейшей кампании против хунхузов. Решено было преследовать соединенными силами разбойников на Норе и во всех пунктах, где они покажутся, и осмотреть паспорта всех китайцев, проживающих по Уссури.
  
   Теперь соединенное русско-китайское войско, считая и казаков, представляло в Венюкове грозную силу для хунхузов в 400 человек. Венюковцы успокоились и восторженно приветствовали китайского генерала. Джао-мян ко всем был очень внимателен и очаровал офицеров своею изысканною любезностью. Ему переданы были захваченные хунхузы. Из них четверо тут же были допрошены генералом. Ловкими вопросами он скоро заставил их сознаться и приговорил всех четырех к смертной казни. Одного из них, Зау-щена, решили сейчас же казнить близ станицы, а остальных в тех местах, где хунхузы наиболее проявили себя дерзким насилием.
  
   Зау-щен -- рослый, коренастый китаец. Хорошо говоря по-русски, он служил три года у одного генерала в Хабаровске и имел от него одобрительный аттестата. В последнее время Зау-щен сделался помощником атамана хунхузов.
  
   Казнили несчастного сами китайцы по обычаю своей страны отсечением головы. К месту казни собрались войска и жители станицы. Страшный процесс отрубания головы произвел на всех крайне неприятное впечатление. Многие без содрогания не могут вспомнить этой ужасной картины. Хунхузу, очевидно, хотелось еще пожить на этом свете. Он не вытягивал шеи, как это обыкновенно делают, чтобы при первом же ударе палача сразу отлетела голова, как подсеченный кочан капусты. Напротив, он все время сжимал ее и сам весь ежился.
  
   Палач размахнулся и сильно ударил мечом по шее. Он сделал рану, но головы не отрубил. Палач ударил второй раз, -- голова все еще держалась. Только с третьим ударом голова отделилась от туловища, и полился поток крови.
  
   Некоторые из русских возмущены были открытой казнью, которая у нас в России запрещена в последнее время. И вообще венюковцам неприятно было видеть, как их земля обагрилась кровью иноплеменного преступника. Ведь мог бы генерал Джао-мян казнить хунхуза на своей стороне в присутствии русских войск, а не при всей станице, при женщинах и детях.
  
   Относительно остальных 14-ти хунхузов генерал Джао-мян не дал окончательного приговора, желая удостовериться в их виновности по опросе китайских солдат, остававшихся около станицы Козакевичевой.
  
   Генерал Джао-мян поблагодарил русское войско за его молодецкую победу и дал раненому рядовому Вешкурцеву 100 рублей награды, а семье убитого Лапина назначил 200 рублей. Своим внимательным обращением и любезностью он обворожил всех русских. Его окружили солдаты и казаки со своими семьями и шумно с криками "ура" проводили до парохода "Ингода".
  
   Интересно поведение генерала Джао-мяна относительно арестованных хунхузов. Некоторые из русских, особенно один горячий офицер, настаивали расправиться с ними в 24 часа. Обыкновенно вежливый и предупредительный, на этот раз китайский генерал наотрез отказался от такого скорого суда.
  
   -- Если вы желаете, я могу вам возвратить захваченных хунхузов, и вы делайте с ними, что найдете нужным. Только меня уж устраните от всякого участия. Но так как вы хотите, чтобы предал их казни я, то позвольте мне самому сперва основательно расследовать дело и выяснить виновность каждого хунхуза.
  
   Таким поведением он еще больше расположил к себе русских, и они стали с уважением относиться к нему, как к справедливому и талантливому человеку. Своими допросами, говорить, он всегда доводил обвиняемого до сознания.
  
   Русское войско не сразу двинулось из Венюковой станицы. Почему оно медлило, -- с положительностью трудно сказать. Давали слишком много разных объяснений. Одни говорили, что генералу Джао-мяну не желательно, чтобы русские войска заходили в глубь китайского материка, другие находили причины в разногласии вождей... Были и иные объяснения, между прочим ссылались и на проливные дожди, и на ожидание провианта из Хабаровска, и проч.
  
   В ночь на 7-е августа разразилась страшная буря. Волна поднялась на Уссури, как на море. Большие деревья выворачивались из земли с корнем, а кустарник стлался, как трава. Над рекой образовалась как бы пелена из воды от верхушек волн, сорванных яростным ветром. Замечательно, что в то же время было ясное небо, и температура доходила до 36R.
  
   Эта буря была следствием тайфуна, проходившего на 150 миль южнее Владивостока. Она произвела ужасные бедствия в Уссурийском крае, особенно в долине реки Суйфуна. Залиты были села Никольское, Раздольное, Полтавское, смыто было много домов, скота, хлеба и сена, испорчены были телеграф, полотно железной дороги, мосты, а главное -- погибло много людей.
  
   В этот памятный день, когда разбушевалась стихия, начальник Козловского участка, сотник Александр Токмаков, узнает, что напротив станицы Васильевской расположилась лагерем большая партия хунхузов. Он немедленно собрал 40 человек льготных казаков из станиц Лончаковой, Козловской и Васильевской и двинулся с ними по указаниям разведчиков к палаткам хунхузов. Казаки хотели захватить их врасплох спящими, но неудобопроходимая местность помешала им явиться ночью. Только на рассвете они подкрались к палаткам, хорошо замаскированным зеленью кустов. Их выдали струйки дыма очагов, вырытых прямо в глинистой земле. Русские подошли как раз во время смены часовых. Не выждав времени, некоторые казаки погорячились и открыли пальбу. Хунхузы проснулись, бросились к оружию и полуодетые и босые стали отстреливаться. Русские кинулись на ура. Хунхузы не выдержали молодецкого натиска и бросились бежать, оставив все свое богатство в добычу казакам. В палатках нашли много провизии и оружия.
  
   Станицы обрадовались, что этот поход обошелся без жертв: ни одна казацкая семья не осиротела, даже никто не был ранен. В этом случае надо отдать справедливость сотнику Токмакову, который берег людей и заботился, чтобы из-за шальной пули разбойника не погиб казак-семьянин.
  
   Прежде чем отправиться в поход против хунхузов, сотник Токмаков по телеграфу дал знать об этом в Венюково. Тогда генерал Джао-мян распорядился оставить небольшой отряд китайцев на Норе, а с остальными немедленно поплыл вверх по реке Уссури к станице Васильевской.
  
   По дороге, зайдя в Лончакову, генерал арестовал двух приказчиков-китайцев, отпускавших товар хунхузам. Долго они стояли на коленях пред генералом, но тот остался неумолим.
  
   В следующей станице Козловской, узнав, что сотник Токмаков со своими казаками сам отлично справился с хунхузами, генерал Джао-мян решил продолжать свой осмотр станиц.
  
   В Васильевской он осмотрел паспорта китайцев и лавочные записи, а в Покровской приказал поставить арестованного хунхуза Ян-долина на очную ставку с атаманом станицы. Последний признал в Ян-долине того самого хунхуза, который взял от него расписку в гольдской деревне 23-го июля. Ян-долин и сам признался, что он хунхуз, и просил поскорее казнить его. Сначала вид этого худощавого китайца, был ужасен: он корчился и представлялся умирающим человеком. Когда же назначена была ему казнь, он вдруг оживился и стал разговаривать.
  
   На этот раз русских станичных жителей избавили от тяжелого зрелища и повезли Ян-долина на китайскую сторону в гольдскую деревню, где хунхузы арестовали казаков, грабили гольдов и убили корейцев.
  
   Пред казнью Ян-долину дали водки и закусок. Он хорошо поел и выпил и принялся окружающим солдатам и манзам рассказывать о своей жизни, полной интересных приключений. Весь его рассказ был восхвалением хунхузской жизни. Вот что переводчик гольд передал поручику Михайлову.
  
   "Ян-долину только 28 лет. Ему не посчастливилось, и он должен сегодня умереть. Он об этом не жалеет, так как десять лет пожил хорошо: всегда имел деньги, хорошо одевался и загубил на своей жизни около 70 человек. Теперь семьдесят первым умрет он".
  
   Эта предсмертная автобиография в разных редакциях прошла по всей реке Уссури. Но всегда в ней особенно подчеркивалось:
  
   "Как хорошо жить хунхузам: денег всегда много; в карты играешь -- не боишься, что проиграешься; ханьшины пьешь сколько хочешь; опиум куришь, когда пожелаешь; бабушку (бабушками манзы называют женщин вообще. В Уссурийском крае им случается жениться на ороченках, гольдячках или корейках) тоже имеешь" и т. д.
  
   Часа два Ян-долин восхвалял хунхузскую жизнь. Затем поклонился в ноги Джао-мяну, поправил свои чулки и башмаки и пошел к месту казни.
  
   Казнь происходила по известному китайскому порядку. Хунхуз стал на колени и вытянул шею. Палач взмахнул мечом и сразу с одного маха отрубил ему голову. Окружающие его пять человек солдат в этот момент сделали по выстрелу вверх. Сейчас же тело зарыли в землю, а голову повесили на дерево на устрашение китайских подданных.
  
   Ни об одной казни хунхузов так много не говорили между собою манзы-рабочие на линии железной дороги, как о казни Ян-долина. Очевидно своею речью о прелестях хунхузской жизни он сделал сильное впечатление. И на самом деле какой контраст с хунхузской жизнью неприглядная жизнь рабочего китайца! Рано утром его грубо вытолкнуть на линию, где он методично копается целый день в липкой земле. Частые дожди делают невылазную грязь. Сам он весь оборван и перепачкан. А комар и мошка ни на минуту не дают покоя. Его стол изо дня в день чашка, другая буды. Спит он в тесном бараке среди невероятной духоты и табачного дыма. Полное отсутствие женщин. Получает гроши, да и те снесет в лавочку подрядчику за табак и др. мелкие покупки, на который наложены такие высокие цены, что заработанный деньги через лавочку опять идут в руки подрядчика.
  
   Рассказывают про одного из подрядчиков Уссурийской дороги, как он рассчитывается с манзами в конце рабочего сезона.
  
   -- Ну, А-фо, тебе остается дополучить за работу восемь рублей, а по лавочной книжке числится за тобою пятнадцать рублей сорок копеек, так что ты должен мне семь рублей сорок копеек. Так?
  
   Китаец молчит и тупо смотрит на подрядчика.
  
   -- Что же мне с тобою делать?
  
   Китаец невозмутимо молчит.
  
   -- Ну, вот что, А-фо, эти деньги ты отработаешь в будущем году. Я тебе поверю. Слышишь? Шанго (Шанго -- хорошо)?
  
   -- Шанго, шанго! -- спешит согласиться китаец. -- Моя нету денег на дорогу...
  
   -- На дорогу? Ну, вот тебе десять рублей. Только ты и их отработаешь в будущем году.
  
   Китаец благодарит и уходит сияющий.
  
   -- Какой хороший человек, -- рассказывает он потом про подрядчика: -- и в долг поверил, и денег дал на дорогу!
  
   При таком расчете подрядчик не в убытке, и китаец остается доволен им. Но иной, особенно из мелких подрядчиков, не так тонко обходится с манзою, а просто не додаст ему условленной платы и грубо прогонит вон. О недоплате подрядчиками заработанных денег часто поступали жалобы к начальству железной дороги.
  
   Большинство манз уезжает на зиму в Китай, но немало их остается и в Уссурийском крае, и здесь они кое-как пробиваются на поденных работах, а иногда и милостынею.
  
   Эти несчастные манзы, ведя полускотскую жизнь в мокрой тайге, какие имеют радости жизни? Какие у них радужные мечты? Куда направлены их ум и сердце? Что они видят в будущем?... Неудивительно, если манзы увлекаются рассказом Ян-долина. Им рисуется жизнь, полная разных удовольствий и приключений, полная своего рода геройской борьбы и драмы, а иногда -- разгула. И не одному китайцу западает на сердце мысль -- бросить эту мертвящую жизнь на железной дороге и идти к хунхузам. Хотя год, да пожить интересно! А не понравится -- можно снова вернуться на работы в тайгу, где он опять поищет случая напиться сули, накуриться опиума, забыться, обезуметь... Только прирожденная манзам апатия до некоторой степени удерживает их бежать в шайку разбойников, но если бы они имели хоть какой-нибудь "смысл жизни", они и не подумали бы хунхузить.
  
   VII.
  
   Поход русских на китайской территории. -- Уссури вечером. -- Прибытие Джао-мяна в Щебенчиху. -- Трубные звуки. -- Китайское воинство. -- Джао-мян начальник. -- Пленные хунхузы. -- В погоне за хунхузами. -- Новый поход на китайской стороне. -- Поражение хунхузов. -- Раненый китаец.
  
   Из станицы Покровской русский отряд 10-го августа двинулся по направлению к Нору на соединение с китайским войском, вышедшим из Козловской. Отряд при себе имел двух лошадей, навьюченных провиантом на пять дней, и двух проводников из гольдов. Предстояло идти но пустынным местам низменной китайской территории, залитой наводнением реки Уссури. Во все время трехдневного перехода дождь почти не переставал. Небольшие пересыхающие протоки превратились в речки. Их переплывали или вплавь, или на срубленных деревьях. Переход был очень тяжелый. Проводники-гольды два раза сбивались с дороги. Офицеры сами выбирали направление по компасу и карте. Полагали, что рассеянные хунхузы могли находиться теперь только в этом районе за рекой Уссури, но на всем пути не встретили ни человека, ни зверя. Только изредка пролетит над головами голенастая цапля, или со свистом вырвутся кулички из осоки. Мокрая пустыня истомила путников, и они очень обрадовались, когда 12-го августа в 10 часов утра услышали в лесу звуки трубы. Это был условленный сигналь китайского отряда, чтобы их не приняли за хунхузов. Русские сигналисты ответили им, и только тогда оба отряда соединились вместе и вышли к деревне Нор, где их поджидал генерал Джао-мян на пароходе "Ингода", вернувшийся из станицы Покровской.
  
   В этот день, 12-го августа, я вышел из Имана с тремя баржами на буксире. У меня на пароходе был доктор Т., командированный генерал-губернатором для исследования эпидемии в поселке Медвежьем. Мы шли вниз по течению в Щебенчиху. Среди дня бушевала гроза, но в общем погода была хорошая. Меня задержала немного возня с баржей. Пришлось остановиться, исправить на ней помпы и выкачать из нее воду пароходным рукавом.
  
   Чудный вечер вызвал всех на палубу. Мы любовались зелеными берегами реки и рассматривали породы деревьев. Ведь это здесь можно видеть "северную ель, обвитую виноградом". И только здесь рядом с кедром высятся грецкий орешник и пробковое дерево! Разные виды ив и берез, осины, ильмы, вязы, липы, ясени, дубы, яблони и черемухи вперемежку или отдельными купами образуют красивые рощи, где одинаково прогуливаются и медведь, и тигр, и соболь. Это причудливое сочетание северной фауны и флоры с южной всегда поражало ученых путешественников.
  
   Большая вода позволяла проходить около самого берега. Низкие острова, покрытые тальником, едва выделяются над водою верхушками кустов. Только те, которые повыше, гордо возвышаются ивами и черемухой среди сплошной таволги. Солнце уже опустилось за горы, и долины наполнились темными полосами тени. Картина реки стала еще красивее. Мы не сходим с палубы и тихо разговариваем. Вдруг раздался странный звук шлепанья по воде. Я бросился на нос парохода и увидел большую рыбу, на половину высунувшуюся. Она делала отчаянные усилия выпрыгнуть из воды, но что-то ее удерживало за хвост. Пока мы проходили мимо ее, она описывала большие круги, не погружаясь в воду.
  
   -- Что это значит? -- спрашиваю своего рулевого гольда.
  
   -- Это ее за хвост хватила белуга. Вот она и бьется, чтобы вырваться из зубов большой рыбы.
  
   Было полнолуние. Красноватый шар луны, стал вылезать из-за деревьев, и одновременно потянулась беловатая пелена тумана над рекою. К полночи он настолько сгустился, что надо было стать на якорь недалеко от гольдской деревни, где показались хунхузы 22-го июля. Через полчаса ночной ветерок несколько разогнал туман и дал нам снова сняться с якоря и поплыть вниз по течению.
  
   Утром мы прибыли к железнодорожной пристани в Щебенчихе. Ошвартовав баржи, я дал команде отдых. Был теплый ясный день. На реке полное затишье. Так все мирно, спокойно. Доктор Т. сидел со мною за столом в кают-компании и рассказывал о своем путешествии по Индии. Вдруг раздаются странные неслыханные звуки трубы. Мы вышли на палубу. Перед нами открылась оригинальная картина. Прямо к нашему берегу средним ходом мерно идет пароход "Ингода", а за ним на буксире две шаланды с высокими мачтами. На всех трех судах множество народу. На мостике парохода, кроме командира, стоят три офицера; между ними выделяется один из офицеров ярко-зеленой рубахой и зеленой фуражкой, т. е. в костюме охотничьей команды. На палубе китайцы и русские. На первой шаланде теснятся китайские солдаты. Одеты они, как и все манзы, в синие рубахи, в синие штаны с черными наколенниками, или арамузами, только на голове какая-то темная повязка неопределенного цвета. У некоторых в руках ружья. На носу шаланды стоят два китайских горниста и трубят в длинные прямые трубы. Они вытянули их вперед и наподобие архангелов возвещают пришествие страшного суда генерала Небесной империи. Эти слишком двухаршинные трубы издают только три ноты (до-соль-до), но в их сочетании есть что-то заунывное и в то же время страшное.
  
   Говорят, что этот мотив китайцы извлекают из своих длинных труб перед казнью. Воображаю, как испугались и попрятались манзы на берегу Щебенчихи! Вероятно, не у одного китайца прошел мороз по коже при этих звуках: страшный генерал их приехал чинить суд и расправу. Он казнил уже двух хунхузов в станицах Венюковой и Покровской; не приехал ли он и сюда за тем же?
  
   На второй шаланде стояли русские солдаты. Между ними торчали ружья со штыками. У некоторых солдат зеленью рубахи и шапки под цвет травы, чтобы лучше скрываться в кустах от неприятельских выстрелов.
  
   Мы поехали на пароход "Ингода", как только пристал он к берегу. Битком набит! Кроме пароходной прислуги, тут и русские солдаты, и китайские, и офицеры, и плененные хунхузы. Я сначала поинтересовался китайским войском. Большинство в обыкновенных манзовских костюмах, но встречаются и в синих юбках с красною обшивкою. На некоторых еще свежи нагрудные знаки -- надписи из кумача, нашитые на рубаху, но чаще встречаются истрепанные и замаранные, так что не отличишь от порванной заплаты. Многие вооружены винчестерами. В поясах патроны.
  
   Одни назвали мне солдат, принадлежащих к разряду люйинов, или войск зеленого знамени, другие же указывали на солдат из разряда ю-яов, лучшего китайского войска. Все они служат по вольному найму и получают около 8 рублей в месяц. Офицеры производятся из нижних чинов. Их жалованье около 24 рублей в месяц. Злоупотребления в китайских войсках часты. Солдаты не всегда получают назначенное жалованье. В мирное время военачальники не держат полного числа войска, положенного по штату, удерживая отпускаемые суммы денег за собою. Праздность китайских солдат на службе развращает их, и они по выходе в отставку охотно идут бродяжничать и хунхузить.
  
   Генерал Джао-мян держал себя очень строго с подчиненными. За малейший поступок нижних чинов приказывал наказывать их палками, впрочем и офицеры не могли себя считать свободными от этого наказания. С гражданскими чиновниками Джао-мян был более вежлив. Это отношение генерала к своим подчиненным отражалось и на солдатах. Они оказывали вежливое внимание к своим гражданским чиновникам и пренебрегали офицерами.
  
   С русскими Джао-мян был крайне любезен, предупредителен и вежлив до приторности. Например, он не садился, пока русский офицер стоял на ногах и не догадается первый сесть на стул.
  
   Нас более всего интересовали пойманные хунхузы, и мы попросили позволения осмотреть их. Оказывается, они и не были запрятаны где-нибудь в трюме парохода. Просто на палубе между кожухами гребных колес усадили их рядами. Так вот они, страшные хунхузы! С виду обыкновенные манзы: иные спят, иные спокойно покуривают свои трубочки. На ногах железные кандалы. Лопатки рук стянуты назад веревкою, и конец ее идет кверху под мостик, где он привязан к железному кольцу-рыму. Только один старый китаец, тоже связанный, стоит на ногах. Это, говорят, купец, поставщика" хунхузов.
  
   Я внимательно всматриваюсь в их лица и стараюсь прочесть на них тревожное состояние перед ожидаемою смертью; но они совершенно спокойно смотрят на меня, время от времени флегматично затягиваясь дымом.
  
   На пароходе страшная толкотня и обычная грязь при таком многолюдье. Нас обступили офицеры и отвечали на наши расспросы. Но тут вскоре произошло какое-то движение, и нам объявили, что пароход сейчас снимается и уходит вниз по реке. Мы не расспрашивали: куда уходит? зачем? Может быть, Джао-мян умышленно скрывает свои движения от местных китайских жителей, чтобы они не могли предупредить хунхузов.
  
   Не успели мы съехать на берег, как "Ингода" быстро снялся и полным ходом понесся вниз по течению со своими шаландами.
  
   Многие манзы на берегу вздохнули облегченно... Куда-то теперь пошел пароход? Где-то будет трубить синее воинство Небесной империи?
  
   Оказывается, генерал Джао-мян получил известие из станицы Козакевичевой о новом появлении хунхузов в Амурской протоке, которые ограбили шаланду с мукой близ фанзы Сеюн.
  
   Хунхузы живучи, как многоголовая гидра. Покажутся они в одном месте, -- солдаты бросятся туда, рассеют их, а они в это время подымают уже другую голову где-нибудь верста за полтораста или двести. Солдаты немедленно бросаются на новое место, а хунхузы подымаются в третьем. И нельзя уловить прямой связи между разрозненными бандами. Оставалось только разместить по всей реке сторожевые отряды, с назначением каждому особенного района для охраны. Так и сделал генерал Джао-мян. На Норе был уже китанский отряд. Решено теперь оставить в Венюкове команду подпоручика Ивашиненко, потому что пойманные хунхузы признались: у них было намерение собраться всем отдельным партиям вместе, внезапно напасть ночью на
  
   Венюкову, сжечь ее и разграбить. Остальные русские команды отправились с Джао-мяном в ст. Козакевичеву, куда прибыли в самый день праздника Успения Божией Матери 15-го августа. Несмотря на сильный ветер и крупное волнение на реке, отряды войск отважно перебрались на китайскую сторону и тотчас двинулись в поход. Русские прошли до Амурских гор против поселка Забелова, а потом, повернув на восток, до Белой речки. Далее двигаться было невозможно: вся местность была залита водою. 17-го августа войсковой старшина Котов приказал подпоручику Михайлову взять в проводники известного уссурийского охотника, казака Соснина, и вдвоем отправиться верхами на разведки.
  
   Ночью, 18 августа, они вернулись, не заметив здесь, в залитой равнине, покрытой тростником, осокой и ситовником, ни малейшего признака присутствия людей.
  
   После утомительных, но бесплодных поисков в этой пустыни с множеством проток, больших и малых озер, 19 августа отряд повернул обратно в ст. Козакевичеву, куда прибыль на другой день вечером.
  
   Этот поход русским даром не обошелся: вероятно, от сильного переутомления проводник Соснин 21 августа скоропостижно умер.
  
   Пока русские искали хунхузов около Амурской протоки, китайскому отряду на Норе донесли о новой шайке хунхузов на сулевом (водочном) заводе, в 80 верстах вверх по Нору.
  
   В ночь на 25 августа китайские солдаты с трех сторон окружили завод и открыли огонь. Хунхузы, отстреливаясь, бросились в лес. Их энергично преследовали и захватили в плен 8 человек и множество оружия, преимущественно -- берданок.
  
   Эта удачная победа вскружила головы китайцам, хотя обошлась она им не даром: двое были опасно ранены, а один убит наповал. Хунхузов же было убито 19 человек. Попались в плен атаман шайки и его помощники. Им солдаты перебили ноги и надели колодки.
  
   При первом известии о хунхузах на Норе русский отряд из ст. Козакевичевой немедленно отправился к устью этой реки. 26 августа русские выступили в поход вверх по Нору, но было уже поздно: на встречу плыли по реке китайские войска с шинными хунхузами.
  
   На другой день подъезжает к Щебенчихе лодка. В ней раненый китаец в сопровождении русского солдата.
  
   У китайца в последней схватке на Норе пуля пробила оба колена. От сильной боли и большой потери крови раненый находился в бессознательном состоянии. Его отправили сюда, потому что в трех верстах от пристани находилась железнодорожная больница. Я распорядился положить больного на вагонетку и сейчас же отправил его по рельсовому пути в больницу к врачу Вас. Андр. Мыльцеву. Одна нога была в ужасном виде, и ее немедленно пришлось отнять. Хотели отнять и другую ногу, но боялись, что больной при большой потере крови не выдержит второй операции.
  
   Китаец, придя в себя, горько заплакал и стал жаловаться, зачем у него отняли ногу.
  
   -- Надо и другую отнять, иначе ты умрешь, -- ответил ему врач.
  
   -- Нет, лучше я умру; но только не отнимайте у меня ноги! Вообще китайцы по какому-то верованию предпочитают скорее умереть, чем быть увечными.
  
   VIII.
  
   Захват атамана хунхузов. -- Охрана русской границы. -- Осмотр селений. -- Наем гольдов. -- Преследование манз. -- Осмотр иманских рабочих. -- Наказание бамбуками офицера. -- Военные посты по Уссури. -- Приезд С. М. Духовского в Венюкову. -- Осмотр китайцев в Хабаровске.
  
   Генерал Джао-мян шумно праздновал с китайцами свою победу над хунхузами. Свои восторги он выражал открыто и хвалился перед русскими офицерами, что и его войско способно победить хунхузов. Больше же всего радовал китайцев захват знаменитого хунхузского атамана. Это был не молодой, но еще бравый, бойкий и даже веселый мужчина. Он, как большинство хунхузских атаманов, прекрасно говорил по-русски. Так как зимой тяжело шляться по снежным пустыням в горах и лесах, то он распускал свою шайку по городам и селениям Амурского бассейна, а сам уходил в Айгун, где поступал на сцену актером. Таким образом он благополучно хунхузил вот уже 30 лет. Участвовал в знаменитой резне села Никольского в 1868 году.
  
   Эта победа китайцев, по числу убитых и пленных хунхузов, превышающая победу русских 28 июля, подлила масла в огонь соревнования двух разноплеменных войск. Стали подозревать, что Джао-мян умышленно не допускал русских вглубь Китая, чтобы ему одному пожинать лавры победы.
  
   Начальник русских войск, войсковой старшина И. Котов, распорядился поставить посты по всему китайскому берегу, начиная от станицы Козловской, вверх до Нижне-Никольской на протяжении более 40 верст. Этою мерою он рассчитывал не допустить остаткам разбитых хунхузов пробраться на русскую сторону. Кому-то показалось, что хунхузы после сражения 25 августа бросились бежать к реке Уссури. На самом же деле они ушли в глубины Манчжурии и скрылись бесследно. Русские простояли на границе дней восемь, напрасно ожидая появления неприятеля.
  
   Джао-мян еще продолжал осмотр селений и отдельных фанз. Его пароход "Ингода", постоянно переходя с одного берега на другой, нагнал страха всем прибрежным манзам. По всей линии железной дороги были пущены китайские сыщики. Теперь было трудно укрываться хунхузам на русской стороне. Но этого мало, Джао-мян нанял гольдов -- старинных врагов хунхузов. Их вооружили винтовками и назначили по сто рублей награды за голову каждого хунхуза. Гольды бросили свою рыбную ловлю и охотно шли на новый промысел.
  
   Началась отвратительная охота на людей на китайской стороне. Хватали чуть не каждого встречного манзу, связывали ему руки и приводили к генералу Джао-мяну, который набрал таким образом разных бродяг несколько десятков человек.
  
   Мне приходилось встречать по берегу реки гольдов, важно выступающих попарно со своими винтовками на плечах и с трубками в зубах. Каждый из них высматривал героем. На расспросы они охотно отвечали, но с сознанием собственного достоинства. В их рассказах всегда они были храбрыми, как тигры, а хунхузы -- трусливыми, как зайцы. Но этим самосвальным рассказам, конечно, не очень веришь.
  
   Встречал также вооруженных гольдов целыми партиями в лодке. Я сначала не знал, в чем дело, и принимал их самих за хунхузов, но, приблизясь к ним, узнавал гольдов по их войлочным шапкам с отогнутыми полями вверх. Среди них случалось видеть и женщин с большими сережками в ушах. Они обыкновенно сидели за веслами.
  
   Жалко было видеть этих туземцев не за своим делом. Как раз теперь начался ход кэты -- главной рыбы инородцев, которой они делают себе запасы на всю зиму. Хотя вялят кэту и для себя, и для собак женщины, но ловят ее мужчины; следовательно, уходить в сентябре месяце от рыбалки на преследование хунхузов значит оставить семью и собак без запаса вяленой рыбы.
  
   Энергичное выискивание хунхузов одновременно в разных местах наконец заставило их скрыться подальше от берегов Уссури. Напуганы были не только хунхузы, но и контрабандисты и все манзы, живущие в отдельных фанзах, разбросанных вдоль реки.
  
   Одно приближение парохода "Ингода" вызывало панический страх во всех даже легальных китайцах. Ведь тут так легко заподозрить, если не в фактическом участии в шайке хунхузов, то в сообщничестве с ними тем или другим образом, например, в передаче им провизии, известий о движении войск, в перепродаже награбленных ими вещей и пр. Некоторые манзы, должно быть, чувствуя на своей совести прошлые грешки, бросали свои фанзы и убегали в города. Поручику Михайлову назначили стоять со своею командою на посту по ту сторону реки, против станицы Васильевской, на сулевом заводе. Видно, что здесь велось обширное хозяйство, было много построек, большой огород, но ни одной живой души. Все брошено, все разбежались.
  
   Войска стояли на постах еще около Нижне-Никольской близ Козакевичевой и на Норе. Больших столкновений с хунхузами больше не было. Вся деятельность солдат ограничилась опросом проходящих и проезжающих манз.
  
   Казаки страниц тоже не оставляли в покое одиноких манз. Было немало злоупотреблений. Вот, например, мне передали такую картинку:
  
   Встречают казаки одиноко бредущего манзу.
  
   -- Эй, ходя, стой! Остановился.
  
   -- Твоя кто есть? Хунхуза?
  
   -- Нет, моя ходи Иман.
  
   -- Врешь! Твоя хунхуза: чики -- чики твоя голова... И начинают тузить бедного манзу.
  
   Это обыкновенная история, но бывает хуже. Один раз застали казаков около убитого манзы.
  
   -- Зачем же вы его убили? -- спрашивает их случайно проезжающий господин.
  
   -- Да он бродяга -- хунхуз!
  
   -- А вы почему знаете? Молчат.
  
   -- Ведь вы могли убить невинного манзу. -- Все равно одна собака, ваше благородие!
  
   Правда, такой расправы это единичной случай, о котором я слышал, и его передавали мне, не указывая ни места, ни имен лиц. Но и один такой факт показываешь, какой антагонизм между русскими и китайцами проявился с хунхузской войной. Мы дальше увидим аналогичные поступки и со стороны китайских солдат по отношению к казакам.
  
   5-го-сентября приказано поручику Михайлову со своею командою выступить на Иман для осмотра китайских рабочих.
  
   Разнообразные работы на кессонном мосту и на пароходных пристанях станции Иман собрали сюда тысячи рабочего люда. Кругом селения и вдоль полотна железной дороги, от станции до моста, повсюду разбросаны низкие бараки, тесно набитые манзами.
  
   А около пароходной верфи, на берегу протоки, есть китайская слободка в нескольких улиц из небольших кругом плотно огражденных домов. Русские в шутку называют это место Чифу, по имени китайского большого округа, откуда много приезжает народа на заработки во Владивосток. В этом манзовском притоне ежедневно происходит азартная игра в карты и кости, пьянство и курение опиума. Мои пароходные слуги-китайцы (бойки или бои, как здесь принято их называть по-английски) не раз проигрывались в этом вертепе до копейки. Но это еще ничего! Они иногда возвращались избитыми до такой степени, что надо было прибегать к доктору и везти в больницу. Уходили туда и мои рулевые гольды курить опиум и тоже пропадали по неделям.
  
   На Имане всегда можно было найти безбилетных китайцев, и, как я раньше (Глава II) говорил, хунхузы составляли здесь шайки и вырабатывали планы своих разбойничьих походов. Об этом отлично знал Джао-мян и готовился сделать внезапное нападение. Чтобы не произвести преждевременной тревоги между иманскими манзами, он отдал строгий приказ: не сходить с парохода ни одному китайцу ни под каким видом. Но лишь только пароход "Ингода" пристал к берегу Имана, как один из главных офицеров синего воинства, исполнявший должность казначея, сошел на берег. Генерал Джао-мян страшно вспылил, велел схватить его и наказать бамбуками.
  
   Тут же, при русских офицерах, связали ему руки назад, положили его на живот, человек шесть китайцев схватили его, кто за плечи, кто за ноги, а палач изо всей силы стал бить бамбукового палкою по икрам.
  
   Страшно было видеть взлеты этой широкой, выкрашенной в коричневую краску палки, но еще ужаснее было слышать удары ее по человеческому телу при раздирающих криках офицера-казначея. Это отвратительное наказание в продолжение кампании 1896 года практиковалось не один раз, свидетельствуя о жестокости и отсталости китайцев. И может ли поддерживаться дисциплина и уважение солдат к своим офицерам, которых иногда приходится им придерживать при наказании палками?!
  
   Ночью, 6-го сентября, были посланы в манзовскую слободку шесть китайских сыщиков из купцов и сделана внезапная облава. Арестовали шесть хунхузов. Их связали русские солдаты и доставили генералу Джао-мяну.
  
   После осмотра иманских китайцев команду поручика Михайлова послали в станицу Венюкову, а подпоручика Ивашиненка -- в Васильевскую для охраны казачьего населения. Они ежедневно выставляли ночные караулы и раза три в неделю отправлялись на разведки на китайскую сторону. Команду поручика Любимова отпустили в свой батальон.
  
   Со своей китайской стороны генерал Джао-мян выставил посты на Норе и против ст. Нижне-Никольской. Кроме того, гольдам, жившим небольшими группами в две-три семьи, он приказал скучиться в маленькие деревни. Например, из местечка Ха-луй (на половине пути между станицами Козловской и Лончаковой) гольды переселились в деревню напротив ст. Покровской.
  
   Сделавши эти распоряжения, Джао-мян стал подвигаться к г. Хабаровску, прощаясь по дороге с русскими селениями.
  
   В Козакевичевой станице произошло второе свидание начальника края С. М. Духовского с Джао-мяном, после которого генерал-губернатор опять посетил станицу Венюкову и объявил солдатам охотничьей команды о царской награде наиболее отличившимся в схватке с хунхузами 28 июля. Были пожалованы на Георгиевской ленте серебряные медали с надписью "за храбрость" для ношения на груди четырем человекам, а именно: младшему унтер-офицеру Алексею Балину, ефрейтору Евстафию Пирожкову, рядовому Диомиду Вешкурцеву (раненому в ногу) и Андрею Курятникову, пристрелившему хунхуза, когда тот целил в под-есаула Савицкого.
  
   Потом С. М. Духовской с настоятелем храма, о. Саввою Мичуриным прошел к могиле рядового Терентия Лапина. По земному этого храбреца наградить уже нельзя, и Сергей Михайлович молитвенно склонился перед могилою на колени. Этот вид седого старца, преклонившегося к земле, это внимание генерал-губернатора к простому рядовому всех глубоко растрогало.
  
   Генералу Джао-мяну и в Хабаровске дано было разрешение сделать внезапный осмотр китайцев.
  
   Момент для нечаянного нападения выбран был самый удобный. 9-го сентября (полнолуние в осеннее равноденствие) у китайцев был большой праздник (второй после нового года, который бывает в январское новолуние, или в первый день белого месяца, как говорят китайцы). В просторечии этот осенний праздник называется арбузным, потому что к этому времени поспевают арбузы, дыни, виноград и др. плоды. После гулянки с водкой и пивом китайцы уселись на всю ночь за карты. Вот тут-то их и арестовали.
  
   Из шести захваченных подозрительных лиц одного признали хунхузом. Безбилетных же найдено свыше 900 человек. Почти при каждом обыске в Хабаровске находят сотни безбилетных китайцев.
  
   В 1896 г. считали более 28.000 китайских подданных, живущих оседло в Приамурском крае. Кроме них, край наводнен пришлыми рабочими манзами, как в больших городах и селениях, так и на золотых приисках и по всей линии железной дороги. Почти вся мелкая торговля в руках китайцев. Манзы стали необходимою рабочею силою. Без них был бы застой в здешней жизни. Домашняя прислуга, мастеровые, чернорабочие, купцы -- все китайцы! Я уже говорил выше, что приамурскому генерал-губернатору предоставлено право обложить китайских подданных, проживающих в пределах Российской империи, особым сбором при выдаче русских билетов на жительство, в случае надобности размер этого сбора можешь быть увеличен. Конечно, многие китайцы уклоняются от этого сбора, и русской полиции в массе однообразно одетых иностранцев трудно уследить новое безбилетное лицо, а потому поголовные обыски всегда и обличают такое множество нелегальных лиц, хотя, надо заметить, бывают злоупотребления и со стороны русских по захолустным местам.
  
   Среди массы безбилетных китайцев в Хабаровске легко укрываться хунхузам. Случается, что городская полиция найдет хунхуза и выдаст его китайским властям, но через некоторое время он опять появляется в этом городе. Например, один ловкий хунхуз, тот самый, который в ночь с 5 на 6 августа (рассказ ведется про 1896 год) убежал из-под ареста, два раза был высылаем русской полицией в г. Айгун, но всякий раз он возвращался оттуда под новым именем. Теперь его поймали в третий раз и снова передадут китайским властям. И вероятно, еще не один раз придется ловить его русской полиции в Хабаровске, который, как магнит, тянет к себе хунхузов.
  
   IX.
  
   Прощальный обед Джао-мяна. -- Его отъезд в Китай. -- Ход рыбы кэты и ее ловля. -- Снятие наблюдательных постов. -- Общие жалобы на китайских солдат. -- Примеры их насилия. -- Уссури осенью. -- Рыбная ловля.
  
   После погрома среди хабаровских китайцев в ночь на 10-е сентября генерал Джао-мян считал свою миссию оконченною: шайки хунхузов разогнаны, китайцы по берегу Уссури осмотрены, и спокойствие на границе двух империй до некоторой степени восстановлено. Искренно радуясь удачному окончанию дел, Джао-мян решил отпраздновать день 10-го сентября вместе со всеми русскими, принимавшими участие в преследовании хунхузов.
  
   Все они были приглашены в гостиницу "Лондон", где за обедом Джао-мян горячо расхваливал русскую администрацию и выражал свое удовольствие видеть у себя в гостях некоторых ее представителей.
  
   Перед своим отъездом из Хабаровска, генерал Джао-мян сделал прощальный визит Н. Ив. Гродекову. Обсуждались дальнейшие мероприятия для искоренения хунхузов. Джао-мян обещался выслать еще один отряд китайских войск на Уссури. По его просьбе ему дано было десять берданок.
  
   На другой день генерал Джао-мян простился с представителями Хабаровска и на пароходе "Ингода" уехал домой.
  
   Из числа пойманных 80 хунхузов более тридцати были закованы в ножные и ручные кандалы. Они были посажены под строгий караул на шаланду при пароходе "Ингода". Конечно, многим из них грозила смерть... Одно время видели на деревьях развешенные головы казненных на большое расстояние по китайскому берегу Амура.
  
   С отъездом генерала Джао-мяна хунхузская война окончилась. Оно и кстати. Осенняя ловля рыбы была в полном разгаре. Все мужчины казачьих станиц и даже дети разошлись по рыбалкам. Ежегодный осенний ход кэты продолжается немного более двух недель, и в это время жители всех рек Охотского моря запасаются рыбою на весь год. Гольды, гиляки и др. инородцы Приамурского края ловят эту рыбу трезубцами или крючками, прикрепленными к шесту. Когда рыбак зацепит рыбу, крючок соскакивает с шеста и остается на бечевке. Казаки обыкновенно ловят рыбу неводом. Иной раз попадается в сеть до 600 штук. Но старики замечают, что теперь рыбы заметно меньше, чем в первые годы их поселения на Уссури.
  
   Интересно, эта красная мясом рыба из рода Salmo в августе лезет из моря в устья больших рек, проходит громадные расстояния, пробирается в притоки (например, Уссури достигает в сентябре месяце) и все лезет вперед и вперед против течения. И только в верховьях рек она освобождается от икры, сильно выбившись в дальней и трудной дороге. К этому времени вид ее меняется до неузнаваемости. Пойманная в устье реки кэга имеет красное жирное мясо, светло-серебряную чешую, маленькую красивую головку, а в верховьях она теряет окраску мяса, на боках появляются серые пятна, голова кажется вытянутою, зубы принимают оскаленный вид, и вкусом она значительно уступаешь низовой рыбе. Никто не видел обратного хода кэты в море. Полагают, что она вся издыхает, выбившись из сил в верховьях рек. Верно это замечание или нет -- не знаю; но это правда, берега некоторых быстрых рек усеяны издохшей кэтою, которая собирает к себе медведей, орлов, ворон и других охотников до рыбы.
  
   Когда спускаешься с пароходом вниз по течению, то встречная рыба непрестанно ударяется в стальной корпус парохода, производя сильный шум в носовых каютах. Потом привыкаешь к этой музыке, но первое время возбуждало большое недоумение и даже опасение в пассажирах, не натыкается ли на что-нибудь пароход. Часто попадались рыбы под лопасти гребных колес и вылетали из-под них оглушенными. Иногда казаки прицепят лодку к корме парохода и подбирают эту рыбу.
  
   По-видимому, река Уссури была очищена от хунхузов. Но на смену их явилось разбойничье господство китайских солдат. Они занимали несколько постов на китайском берегу, и главный из них был на Норе. Окликая мимо проходящие лодки, солдаты стреляли по ним, если почему-либо они казались им подозрительными. Со всех станиц посыпались в Хабаровск жалобы, что китайские солдаты не пропускают мимо своего наблюдательного поста ни одной шаланды, ни одной лодки, чтобы они не похозяйничали по-своему. Еще не успел уехать генерал Джао-мян из Хабаровска, как его солдаты дважды стреляли по казакам, проезжавшим с сеном.
  
   27-го сентября, плыла баржа с камнем для железной дороги. Китайские солдаты открыли огонь по ней и ранили одного манзу. Прислуга баржи, не желая отдать своего скарба в распоряжение новым разбойникам, навалилась на весла и скрылась от их выстрелов. Баржа дошла до своего назначения, пристани Щебенчихи, где и принят был раненый манза в железнодорожную больницу. Но несчастный страдалец не поправился и вскоре умер.
  
   Для чего же китайские солдаты стреляют в проходящие лодки? Разве они не видят русских казаков или не могут отличить рабочую баржу с камнем от хунхузской шаланды? Разве можно подозревать хунхузов в мирных рабочих, рыбаках, земледельцах? Конечно, нет. И не хунхузов они ищусь. Это ясно видно из следующего эпизода.
  
   Едет с Имана китаец-подрядчик в станицу Венюкову с двумя работниками. В лодке были только что купленные товары для железнодорожных рабочих. Когда он проходил мимо Нора, вдруг выстрел, другой, третий... Пули пробили борт лодки. Китайские солдаты кричать, чтобы лодка пристала к деревне. Испуганный подрядчик немедленно повернул к берегу. Только что лодка коснулась земли, вскакивают в нее вооруженные солдаты и арестовываюсь подрядчика и его работников.
  
   Осмотревши лодку, солдаты начали допрос:
  
   -- Вы -- хунхузы?
  
   -- Нет, мы мирные люди. Везем провизию для рабочих на железную дорогу.
  
   -- Врете! -- и с бранью начали бить их.
  
   Бедный подрядчик продолжал уверять солдат, что он не хунхуз, и показывает русский билет.
  
   -- Как ты смеешь проезжать мимо Нора, не поклонившись нойону? Разве не знаешь, что нойон владетель всей реки Уссури, и никто не имеет права ни проезжать, ни проходить мимо, не спросив на то его разрешения?
  
   Такая дикая мысль, конечно, не придет в голову никакому манзе; и подрядчик понял, что надо отделаться от них поскорее подарком. К счастью, подъехал в это время сам нойон -- китайский чиновник, заведывающий этим постом. Он милостиво принял подарки от избитого подрядчика и приказал отпустить его.
  
   А солдаты между тем самовольно взяли, сколько хотели, товаров из лодки и на жалобы подрядчика отвечали новыми угрозами.
  
   Подобные истории повторялись изо дня в день. Терпели все: и подданные Небесной империи и русские казаки. Особенно пострадали безответные гольды: у них взяты последние запасы рыбы. Их наемная служба в октябре месяце то же прекратилась: шляющихся хунхузов трудно было найти, а главное -- с отъездом Джао-мяна не от кого теперь получать обещанную награду.
  
   Поплатилась страхом и команда одной большой русской шаланды, принадлежащей железнодорожному подрядчику. В них тоже стреляли китайские солдаты с берега, но они, укрываясь за мешками муки и риса, продолжали править вниз по течению и успешно скрылись (о таких возмутительных проделках китайских солдат не один раз писалось в свое время в "Приамурских Ведомостях" (NN 145, 147, 153, 155 и др. 1896 г).).
  
   До сих пор наши казаки по всей уссурийской границе беспрепятственно пользовались незанятыми землями на левом берегу реки Уссури. Там они пахали и косили сено. Помню я, как одна казачка, пришедшая с Дона и попавшая со своей семьей по распоряжению начальства в станицу Нижне-Михайловскую, плакалась мне на здешние условия жизни и между прочим указывала, что даже пахать приходится на той стороне реки; каждый раз надо перевозить туда скот и плуг. Но она не знала еще тогда, что и земля-то не казацкая и даже не русская, а чужая китайская.
  
   Соседние китайские подданные -- и манзы и гольды -- обыкновенно не делали казакам никакой обиды. В свою очередь и китайцы свободно переходили на русскую сторону и охотились за пантами и соболем.
  
   Китайские солдаты при устье Нора и этот порядок изменили. Они стали запрещать нашим казакам косить сено на их стороне, собирать мед диких плеч и охотиться в норских горах.
  
   Общее неудовольствие росло против китайских солдат, пока не прекратилась навигация по реке Уссури. Манзы или, кажется, гольды говорили, что дьяволы, вышедшие из убитых хунхузов, поселились в китайских солдатах. Это мнение основано на поверье инородцев в Уссурийском крае, что если нечистый дух выходит из человека, то он сейчас же ищет места в ком-нибудь другом. На этом же основании к опасно больному приводить свинью и молят Бога, чтобы Он переселил в нее нечистого духа из больного.
  
   Лето 1896 года выделялось своим половодьем. Даже весь сентябрь держалась большая вода и на Амуре, и на Уссури, и на Имане. Но всему бывает конец. В начале октября вода заметно стала спадать. Особенно сильно она упала на Имане против ветки железной дороги. С трудом и с большою осторожностью снимались пароходы с баржами, пробираясь между отмелями и карчами. Приближался конец здешней навигации. Берега давно приняли осенний желтый вид. Ночью ложится на землю иней, а на рассвете белый туман в утреннем морозе густо затягивает реку. Надо вооружиться теплой шубой и меховыми сапогами, чтобы проплыть по реке до Хабаровска. Не раз уже выпадала крупа при сильном холодном ветре. Кое-где высокие горы подергивались снегом. Гусей уже редко встретишь. Еще в половине сентября они тянулись на юг большими вереницами. И уток заметно меньше. Они стадами собираются на песчаных отмелях и готовятся к отлету. Цапли, как береговые сторожа, среди пожелтевших кустов еще белеются своими длинными шеями, но и они начинают группироваться; должно быть, скоро покинут родные берега. Зато черные вороны на земле и черные бакланы на воде появились в большем числе, чем летом. Кроме них, часто можно видеть ширококрылых орлов с белыми короткими хвостами. Напряженно растягивая сильные крылья и сверкая на солнце своими клювами, они попарно высоко парят в холодном осеннем воздухе. Теперь за каждым рейсом встречаешь несколько пар орланов белохвостов на берегах Уссури. Их сюда привлекает лежащая на отмелях уснувшая рыба, Я любил следить за этими красивыми царями пернатого царства. Но как они много терпят от своих мелких подданных! Не только черные вороны, но и маленькие пичужки с криком преследуют их на лету и хватают за перья. Бедные орлы в положении травленных немного успокаиваются, если сядут спиной к дереву. Только и чувствуют они свободу, когда подымутся над злым миром в заоблачные выси.
  
   Встречаешь также в это время года диких коз, переплывающих с русского берега на китайский. Весной они идут в наши горы детей выводить, а на зиму уходят к китайцам. Изящные головки их с красивыми глазами пугливо озираются, когда нагоняешь на воде пароходом; а выйдут они на берег -- непременно остановятся, любопытно взглянут на дымящее и шумящее чудовище и через минуту, как серые зайцы, запрыгают среди кустов.
  
   Не умерла жизнь и в самой воде. Напротив она еще более оживилась с ходом кэты. Хотя казаки кое-где кончают свою рыбалку, но рыба еще идет. Еще 2-го октября я любовался, как она рассыпалась в стороны от носа быстро шедшего парохода вниз по течению. Многие грациозно выскакивали из воды, а иные выбрасывались из-под колес вверх брюхом.
  
   Днем и ночью, русские, китайцы и все инородцы работают на рыбалках. Как в мае было приятно плыть по реке при благоухании цветущих черемух, как в июне, особенно ночью, с наслаждением вдыхаешь запах липового цвета, так теперь затыкаешь нос от вони вяленой рыбы и гниющих отбросов, где ловят и приготовляют рыбу. Еще издали усматриваешь днем длинные вереницы развешанной рыбы и ярко-красные мешочки крупной икры кэты, а ночью узнаешь рыбалки по кострам на берегу и по черным силуэтам казаков.
  
   Несколько раньше, когда была еще теплая вода, можно было встретить темною ночью яркие движущееся огни на самой воде. Только подойдя к ним, различаешь казаков, бродящих по пояс в воде. Они с огнем ищут сонную рыбу и бьют ее острогою. Но самый обыкновенный здесь лов рыбы крючками, часто навязанными к толстой веревке. К одному из концов снасти, укрепленных на дне реки кольями, привязывается поплавок-обрубок жерди аршина в два. Рыба, проходя мимо крючков, задевает за них и удерживается на снасти.
  
   Кстати сказать о рыбной ловле. Уссури, соединяя Амур с большим озером Ханкою, очень богата разнообразною рыбою; громадный белуги, жирные осетры, многочисленные сазаны и много других пород рыб дают богатую ловлю круглый год. Даже в начале зимы из глубоких и тихих заводей реки за один раз сетью вытаскивают по несколько сот штук крупных сазанов. Соболь, тигр, олень с каждым годом уменьшаются, но Уссури своей рыбой еще долго будет кормить казаков и инородцев.
  
   X.
  
   Нападение хунхузов на шаланды. -- Конец навигации. -- Замерзание реки. -- Иманский кордон. -- Китайские устрашения. -- Кумирня. -- Курение опиума и пьянство. -- Казнь хунхузов на Имане.
  
   Как бы последним отголоском хунхузской войны было нападете китайских разбойников близ устья реки Сунгари (приток Амура с правой стороны) на две китайских шаланды. Первую хунхузы остановили и взяли из нее все, что нашли нужным. Вторая шаланда проходила мимо хунхузов, несколько часов спустя после первой, с товаром для Имана. На ней была храбрая команда с дюжиною скорострельных ружей, и она решилась сопротивляться.
  
   Хунхузы, привыкшие с первым окриком нагонять на экипаж манзовских лодок панический страх, потребовали остановиться. Рулевой немедленно исполнил их приказание и спустил парус. Разбойники радостно поплыли к ней, предвкушая получить хорошую добычу, как вдруг залп, другой, третий, четвертый... Хунхузы так были поражены неожиданным отпором, что не ответили ни одним выстрелом. Человек 15 из них были убиты или ранены. Оставшиеся на берегу хунхузы в бессильной ярости провожали криками и угрозами смелую шаланду, которая благополучно достигла Хабаровска.
  
   Этот случай не вызвал особенной тревоги в амурских станицах, так как, во-первых, китайцы шаланды сами дали хороший отпор хунхузам, а, во-вторых, близился конец навигации. Теперь редко можно видеть плывущую шаланду, лодку или оморочку гольдов. Прекратили свои рейсы некоторые пароходы и плавающее магазины (походные лавки на судах -- местный обычай).
  
   В этом году первая шуга (плавающий лед перед замерзанием реки) в Уссури показалась 25 октября. Обыкновенно же она показывается несколько раньше. Такое замедление можно объяснить рядом бурных погод вперемежку с теплыми днями. В первых числах октября почти каждую ночь был небольшой морозь, а ночью с 11-го на 12-е октября выпал первый довольно густой снег. Все обещало скорое замерзание реки, но 13 и 14 октября разразилась сильная буря, а за нею оттепель. Некоторые остановившаяся на зимовку суда снова двинулись в путь. Наш знакомый пароход "Ингода", недавно освободившийся от службы китайскому генералу, тоже подымался по Уссури на Иман с помощником приамурского генерал-губернатора Н. И. Гродековым. В этот день повалил густой снег и придал берегам реки зимнюю картину. Морозы по ночам становились все сильнее и сильнее. Со дня на день ожидали появления шуги, но 21 октября барометр стал быстро падать, а 23 разразилась сильная буря от севера. Она опять задержала образование льда. Однако время свое берет, и 25 октября, когда я со своим пароходом подымался на Иман, показались первые забереги -- полосы льда у китайского берега, несколько выше Щебенчихи. К ночи мы подошли к Бире и стали на якорь, выжидая приемщиков груза.
  
   Был свежий западный ветер. Небо пасмурно. Льду нигде не заметно. Вдруг в три часа ночи я просыпаюсь от странного шуршания вдоль борта парохода. Выскакиваю на палубу: шуга идет! Температура воздуха -- 7RС. Надо было уходить. Через два часа были в Лончаковой. Там сплошная шуга во всю ширину реки. У меня на буксире была деревянная баржа. Пришлось ее оставить в Лончаковой на зимовку, а самому спешить далее среди плавающего льда.
  
   Шуга образуется сначала на Хоре, - Норе, Бикине, Имане и других реченках Уссурийского бассейна, а потом выходит на Уссури и там смерзается в небольшие площадки, которые округляются от взаимного трения. Раньше всего они останавливаются на мелких перекатах (например, ниже Васильевской) и перегораживаюсь всю реку; тогда следующей шуге нет прохода, и от нее образуется большая площадь сплошного льда. Вот почему всегда так быстро замерзает река Уссури.
  
   26-е октября, память св. Димитрия Солунского, называется по местному выражению днем Димитрия рекостава. В самом деле в этом году рекостав оправдал свое название.
  
   Одновременно образовался лед и на Амуре. Только быстрый Хор еще долго не мог успокоиться в своем устье и целый месяц задерживал зимнюю дорогу по Уссури.
  
   Эту зиму я провел на Имане в семи верстах от главного населенного пункта на китайской стороне, называемого Иманским кордоном. В нем постоянно живет нойон -- единственный представитель китайской администрации на всем протяжении реки Уссури (упоминаемый раньше нойон на Норе был только временно назначен для наблюдения за хунхузами).
  
   Пограничный иманский кордон протянулся вдоль Уссури, как раз напротив устья реки Имана, на склоне невысоких гор, оканчивающихся скалистыми обрывами. Этот кордон есть соединение двух деревень, китайской и гольдской. Последняя была сильно опустошена эпидемией два года тому назад.
  
   Еще в начале лета 1896 г. мне случилось в большой компании посетить это селение и рассматривать китайскую кумирню и жилище нойона. Первое, что бросилось в глаза перед входом во двор нойона, были толстые коричневый палки. Они выставлены, как объяснили нам китайцы, для всегдашнего напоминания о власти и о наказании за преступления. Вообще китайская администрация любит грозить и устрашать народ. Эти выставляемые бамбуки для наказания, вывешенные отрубленный головы преступников, зловещие надписи на голых скалах (такие надписи имеются и на Иманском кордоне) -- все это выставляется для вящшего устрашения. Даже в кумирне, куда нас повел любезный нойон, по преимуществу были боги устрашения с безобразными и изуродованными лицами. Однако все эти внешние запугивания и застращивания не производит надлежащего влияния на китайцев. Они присмотрелись к ним, как вороны к пугалу, и привыкли к постоянному напоминанию о наказании и смерти. Чувства их притупились. Вот почему они с таким поражающим европейцев равнодушием подставляют свои шеи под секиры палачей. Зачем, например, китайцы взяли, как герб, изображение страшного чудовища -- дракона и выставляют его на своих знаменах? Или зачем перед входом в их храм аллея из копий и шестов украшена разнообразным оружием и символическими знаками? Наверно наши дамы с большим содроганием входили в кумирню, чем сопровождавшие нас китайцы в шапках и с трубками в зубах.
  
   Дверь в кумирню была заперта. Прибежал старик-китаец и по приказанию нойона стал отпирать замок. Судя по количеству кругом насевшей пыли и по тому, как он долго возился с замком, можно предположить, что здесь редко открывается этот храм идолов. Это видно еще и из того, с каким любопытством стали заглядывать некоторые из китайцев в окна храма. Довольно обширная кумирня наполнена множеством идолов разной величины и разных цветов. Но куда ни взглянешь -- всюду невообразимые слои пыли и грязи.
  
   Из кумирни мы прошли в китайский кабак. В первой самой большой комнате сидели за столиками манзы и попивали из очень маленьких чашечек подогретую сулю. Говорят, подогретая китайская водка до некоторой степени теряет свой чрезвычайно противный запах. Во второй комнате меньших размеров расставлены нары с тростниковыми циновками и с грязными ватными кофтами, на которых валялись курильщики опиума. Один уже уснул. Другой еще посасывал толстую и длинную трость. На конце ее насажена маленькая трубочка, где тлелась горошинка опиума. Время от времени он подносил трубку к небольшой лампочке, специально приспособленной для этого курения. Воздух пропитан неприятным специфическим запахом от сжигаемого одуряющего зелья. Тощий китаец с желтовато-серым оттенком цвета кожи, с отвратительно слюнявым ртом, взглянул на нас, идиотски улыбнулся и, неприлично раскинувшись на циновке, продолжал с каким-то особенным храпом посасывать отраву из своей трубки.
  
   Не только китайцы, но и гольды пристрастились к опиуму. У меня на пароходе было два гольда. Один из них, Пауде Юкамик, из хорошо известной на Уссури фамилии Юкамиков, обучался в русской школе. Оба они страдали насморками, глаза их постоянно слезились, и они часто жаловались на расстройство пищеварения и на общее недомогание организма. У меня была походная аптека; но все мои усилия помочь им ни к чему не вели. Наконец, они признались, что привыкли курить опиум; и если долго не курят, чувствуют себя больными. Они и рады были бы бросить курение, но не могут. Пробовал я давать им по несколько капель тинктуры опия, чтобы заглушить их жажду курения, но и это мало помогало.
  
   Мы не могли долго пробыть в тяжелом воздухе китайского кабака на Иманском кордоне и поспешили выйти на улицу. Нас обступили манзы с предложением купить у них рыбы, а нойон их выразил желание проводить своих гостей до станции Иман.
  
   К вечеру вся моя команда на пароходе и на баржах была пьяна. Сказалось, пока мы осматривали китайскую кумирню, матросы накинулись на дешевую сулю и, несмотря на ее противный вкус и запах, все перепились. Этот случай научил меня пореже приставать к китайским деревням, чтобы не вводить в соблазн команду дешевкою, но хитрые манзы всегда умели обойти мою бдительность и снабдить своим ядом не только матросов, но и обоих машинистов.
  
   Страшное пьянство среди русского рабочего люда и казаков царит по всему амурскому бассейну. В этой язве видят главное зло, тормозящее развитие края. Оттого в станицах редко у кого можно найти хорошее хозяйство при громадных заработках на линии железной дороги (по тысяче рублей и больше в год, по свидетельству лончаковского станичного атамана). Некоторым пароходовладельцам надоела возня с постоянно пьяной русской командой, и они выписали японцев. То же самое сделали некоторые подрядчики. Может быть, малопроизводительные манзы держатся в услужении предпочтительнее русских за их сравнительную трезвость. И я сам в силу этого обстоятельства сменил своих пьяниц казаков-рулевых и предпочел им курильщиков опиума -- гольдов.
  
   Когда установилась дорога на реке по льду, пришло известие, что 14-го января на китайском кордоне будет совершена казнь сразу нескольких хунхузов. Некоторые офицеры 8-го батальона и представители пароходных обществ отправились смотреть на это страшное зрелище.
  
   Связанных хунхузов с деревянными колодками на ногах привели на лед и всех подряд поставили на колени. Тут произошло то же самое, о чем я уже говорил раньше. Те же вытянутые шеи, те же ужасные взмахи секиры, также отлетали головы от туловища, как подрубленные качни капусты. Только еще ярче каждая капля брызнувшей крови выделялась на белом ковре снега.
  
   Все со страшным волнением рассказывали подробности казни.
  
   Один заметил движение глаз в отрубленной голове... Другой обратил внимание на... но оставим воспоминанья этих ужасов. Иные слабонервные люди не могли взглянуть и на фотографию, снятую с трупов после казни.
  
   Ватаги китайских бродяг в большом числе еще шатаются и теперь в пустынном крае между реками Сунгари и Уссури. В этом очерке мы видели, что казаки понемногу уже пользуются левым берегом Уссури. Еще три года тому назад в Хабаровск проектировали занять китайскую равнину в низовьях этой реки под пашню, так как недалеко то будущее, когда там появятся русские села, а с ними волей-неволей должна отодвинуться граница хунхузских шатаний далее к западу.
  
   И. Ювачев.
  
   Текст воспроизведен по изданию: Борьба с хунхузами на Манчжурской границе // Исторический вестник, N 11. 1900
  
   Приложение
   Ли Цзунъу. Наука о бесстыдстве и коварстве (Хоу хэй сюэ)
  
   С тех пор как я начал учиться и познавать грамоту, я мечтал стать выдающейся личностью и потому обратился к "Четверокнижию" и "Пяти канонам", но, увы, кроме полной растерянности, ничего не обрел. Принялся читать философские труды, прочел "Двадцать четыре династийные истории", и вновь меня ждало разочарование. Я предположил, что в древности наверняка существовала некая не дошедшая до нас тайна, как стать героем. Но коль скоро одаренностью не наделен и глуп, обнаружить эту тайну не смог, вот и все! Забыв про еду и сон, блуждая в потемках, я целый год понапрасну вел поиски. И вот однажды утром я вдруг вспомнил о некоторых героях времен Троецарствия. Тут меня будто озарило, и я воскликнул: "Нашел! Нашел! Герои древности отличались всего лишь бесстыдством и коварством!"
  
   Среди героев Троецарствия прежде всего следует выделить Цао Цао. Его отличительная черта - абсолютное коварство. Он убил Люй Бошэ, Кун Жуна, Ян Сю, убил Дун Чэна, Фу Ваня, а затем еще жену императора и его сына, действуя при этом дерзко и нагло, без всякого смущения. К тому же он с неприкрытым цинизмом заявил: "Уж лучше я предам кого-то, чем кто-то предаст меня". В своем коварстве он достиг совершенства. С такими способностями он, конечно, мог именоваться героем своего времени.
  
   Следующим можно считать Лю Бэя. Его "достоинство" заключалось в особой толстокожести. Он во всем следовал Цао Цао, Люй Бу, Лю Бяо, Сунь Цюаню, Юань Шао, мотался туда-сюда, без зазрения совести жил чужими милостями. К тому же он любил поплакаться. Автор романа "Троецарствие" замечательно и реалистично его описал. Столкнувшись с неразрешимыми проблемами, Лю Бэй начинал при всех лить слезы, и тут же его поражение оборачивалось победой. По этому поводу существует поговорка: "Власть свою Лю Бэй выплакал". Этот человек также отличался талантом и мог составить вполне подходящую пару с Цао Цао. Когда они вместе (один, достигший вершин коварства, а другой - вершин бесстыдства), подогревая вино, рассуждали о героях, то пришли к выводу, что ничем не уступают друг другу, что по части подлости им нет равных.
  
   Поэтому Цао Цао и заявил: "В Поднебесной герои - это только вы да я, Цао Цао".
  
   Был еще некто Сунь Цюань. Он доводился деверем Лю Бэю и находился в союзе с ним. Однажды Сунь Цюань захватил город Цзинчжоу и убил Гуань Юя. В своем коварстве он напоминал Цао Цао, но все же не в полной мере, так как тут же запросил мира у царства Шу. Таким образом, по степени коварства он несколько уступал Цао Цао и не выдержал конкуренции с ним за звание выдающейся личности. Но стоило ему получить чин у Цао Цао, как он стал подражать Лю Бэю, но, к сожалению, и здесь не достиг полного сходства, разорвав тут же отношения с царством Вэй. Так что в коварстве он уступал Цао Цао, а в бесстыдстве - Лю Бэю. И все же он обладал и тем и другим и потому считался героем. Каждый из троих, проявив свой талант, не смог покорить другие царства. Посему в те времена Поднебесная не могла не разделиться на три части.
  
   Позднее Цао Цао, Лю Бэй и Сунь Цюань умерли один за другим. Воспользовавшись этим, возвеличились отец и сын из рода Сыма. Оба, можно сказать, прошли закалку у Цао Цао и Лю Бэя и весьма преуспели в науке бесстыдства и коварства. Они могли обижать вдов и сирот, и здесь их коварство было таким же, как у Цао Цао. Они могли снести любой позор и по бесстыдству даже превзошли Лю Бэя. Читая материалы по истории, в частности о том, как Сыма И подвергался унижениям, удостаиваясь чина не по заслугам, я невольно стукнул кулаком по столу и воскликнул: "Поднебесная должна перейти к роду Сыма". Вот почему к этому времени Поднебесная не могла не объединиться. Ведь "всякое дело имеет свой предел, и закономерность здесь неоспорима".
  
   Военный предводитель Чжугэ Лян в течение трех поколений считался первым по таланту в Поднебесной. Однако и он, встретившись с Сыма И, оказался беспомощным. Приняв твердое решение "отдать все силы и идти до конца", он так и не смог получить ни пяди земли на Центральной равнине . В итоге он заболел, стал харкать кровью и умер. Как видим, даже с талантом помощника вана он не смог соперничать со знаменитостью по части бесстыдства и коварства.
  
   Я неоднократно изучал деяния этих людей и разгадал древнюю тайну. Все "Двадцать четыре династийные истории" насквозь пронизаны только одним, а именно бесстыдством и коварством. Позвольте подтвердить это фактами из истории династии Хань.
  
   Сян Юй был героем, который затмевал всех своих современников необыкновенной силой. Почему же тогда в рыданиях и стонах погибли тысячи людей, а сам он нашел смерть у стен города Дунчэн, став посмешищем для всей Поднебесной? Причина его поражения, как отметил Хань Синь, исчерпывается фразой: "гуманность женщины и храбрость простого мужчины". "Гуманность женщины" означает, что недостаток Сян Юя состоял именно в том, что душа его не была коварной и не могла все снести. "Храбрость простого мужчины" означает, что недостаток таился в его излишней совестливости, из-за чего он не умел гневаться. Во время пиршества в Хунмэне Сян Юй и Лю Бан сидели на одной циновке. Сян Юй уже выхватил меч, ему достаточно было лишь провести им по шее Лю Бана, как тут же была бы вывешена табличка с надписью "Великий император". Тем не менее он колебался, был в нерешительности и в итоге оказался изгнанным Лю Баном. Если бы после поражения под Гайся он переправился через реку Уцзян и снова стал собирать земли, то неизвестно еще, "в чьих руках умер бы олень". А он, напротив, сказал: "Я, Цзи, вместе с сыновьями и младшими братьями, населяющими земли к востоку от реки, числом в восемь тысяч человек переправился через реку Янцзы и пошел на запад, и сейчас ни один из них не вернулся. Пусть даже отцы и старшие братья, что живут к востоку от реки, пожалеют меня, но с каким лицом и какими глазами я буду смотреть на них? Пусть даже они не скажут мне ни слова, но разве меня не будут мучить угрызения совести?" Эти слова воистину были ошибкой, величайшей ошибкой! Вот он сказал: "какими глазами" и еще - "угрызения совести". Как это у него могли появиться подобные мысли? И еще он необдуманно сказал: "Это Небо меня губит, а не мои военные прегрешения". Боюсь, что Небо тут ни при чем.
  
   Давайте теперь проанализируем способности Лю Бана. В "Исторических записках" говорится: "Сян Юй, обратившись к ханьскому вану, сказал: "В Поднебесной в течение нескольких лет происходят волнения, и виноваты в этом только мы оба, поэтому я вызываю тебя, ханьского вана, на битву, чтобы определить, кто настоящий мужчина, а кто - нет". Ханьский ван, смеясь, отказался от этого и ответил: "Уж лучше я буду сражаться мудростью, а не силой"". Спрашивается, откуда возникли слова "смеясь, отказался"? Когда Лю Бан встретился с Ли Шэном, то велел двум девицам вымыть себе ноги. Ли Шэн обвинил его в том, что он ведет себя со старшими надменно. Лю Бан немедленно встал и извинился. Спрашивается, откуда возникли слова "встал и извинился"? И еще. Его отец оказался на жертвенном столе, и Сян Юй грозился его сварить, а в ответ Лю Бан лишь попросил прислать ему чашку отвара. Он способен был столкнуть с повозки своих родных детей - будущего императора Сяо-хуэя и дочь Лу Юань, когда чуские войска устремились за ними в погоню. Затем он убил Хань Синя и Пэн Юэ. Как говорится, "птицы исчезли, спрятали луки; зайцы умерли, сварили собак". Спрашивается, какая была душа у Лю Бана? Разве могло бы Сян Юю с его "гуманностью женщины и храбростью простого мужчины" присниться такое даже во сне? В "Основных записях" великого историка сказано только о том, что у Лю Бана нос с горбинкой и лик дракона, а у Сян Юя - двойные зрачки. Что же касается их совестливости, честности и коварства, то об этом нет ни слова. Пожалуй, перед нами здесь скорее "история стыдливости и совестливости".
  
   Лицом и душой Лю Бан очень отличался от других людей, и его можно было называть прирожденным талантом. Иероглиф "черный" воистину представляет собой "мирное сочетание жизни и гармонии, когда помыслы следуют желаниям сердца и не переступают предела". Что касается "бесстыдства", то здесь ему пришлось получиться. Его учителем был Чжан Лян - один из трех выдающихся личностей, а учителем Чжан Ляна был старец с моста. Их деяния известны. Старец с моста использовал различные методы в преподавании, стремясь к тому, чтобы кожа на лице Чжан Ляна стала толще. У Су Дунпо в его прозаическом произведении "Лю хоу лунь" по этому поводу сказано весьма ясно. Чжан Лян был человеком со способностями. Указания он понимал с полуслова, поэтому старец предсказал, что он станет наставником вана. Такие удивительные методы какой-либо откровенный тупица понять был бы не в состоянии. Поэтому в "Исторических записках" сказано: "Чжан Ляна, когда он говорил с другими, не понимали. Лишь Пэй-гун к нему хорошо относился. Чжан Лян сказал: "Пэй-гун ниспослан Небом"". Отсюда видно, что подобные науки всецело связаны с природными качествами, дарованием. Знаменитые педагоги встречаются редко, но и хороших учеников найти нелегко. Когда Хань Синь стремился получить должность вана, Лю Бан чуть не оплошал и во всем опирался на подсказку стоящего рядом учителя, который подсказывал так же, как в нынешней школе учитель исправляет в тетрадях домашнее задание. Если даже Лю Бан с его одаренностью иногда ошибался, то можно себе представить все тонкости и глубину такой науки.
  
   Коль скоро Лю Бан был талантлив и умел учиться, то со временем он целиком отбросил популярные в народе пять традиционных конфуцианских норм взаимоотношений между людьми: между правителем и подданными, отцом и сыном, старшим и младшим братьями, мужем и женой, а также между друзьями; развеял в прах рассуждения о "церемониях, справедливости, бескорыстии и стыдливости". Потому он и смог успокоить соперников и объединить страну. Лишь спустя четыреста с лишним лет исчезли остатки его бесстыдства и коварства. И только тогда род Хань оборвался.
  
   Во времена борьбы между царствами Чу и Хань жил некто, у кого кожа на лице была особенно толстой, но душа черной не была. В результате он потерпел поражение. Кто же был этот человек? Это всем хорошо известный Хань Синь. Он смог стерпеть ужасный позор - проползти под чужой мотней. Тут по степени толстокожести он не уступал Лю Бану. Но у него недоставало знаний по части "черноты". Если бы он, будучи циским ваном, слушался Куай Туна, то это, несомненно, пошло бы ему на пользу. А он, напротив, постоянно думал о милосердии Лю Бана, о его словах "помогать другу даже в ущерб самому себе" и бесцеремонно заявлял: "Тот, кто надевает на себя одежды другого человека, берет на себя и его заботы; тот, кто ест пищу людей, готов умереть за их дело".
  
   Впоследствии тело его и голова оказались в разных местах Чанлэчжунши и три колена его родственников были казнены. Воистину сам на себя накликал беду. Высмеивая Сян Юя за "гуманность женщины", он осознал, что "если душа у тебя не черна, то все равно тебя ждет поражение". Этот великий принцип он знал, но потерпел поражение, и не стоит винить в этом Хань Синя.
  
   В те же времена жил некто, чья душа отличалась ужасным коварством, но кожа на его лице не была толстой, и он тоже потерпел поражение. Этого человека также все знают. Звали его Фань Цзэн. Когда Лю Бан покорил город Сяньян, он связал Цзы Ина, вернул солдат в Башан, ничего не тронув. Фань Цзэн строил всевозможные планы, чтобы умертвить его. Коварством своим он был подобен Лю Бану. К сожалению, кожа на его лице была не толстой, и он не умел сдерживать своих чувств. Лю Бан, воспользовавшись планом Чэнь Пина, поссорил Фань Цзэна с чуским правителем. Разгневанный Фань Цзэн подал в отставку и на пути к городу Пэнчэн умер от язв, открывшихся на спине. Разве имеют право те, кто делают большое дело, сердиться по любому поводу? "Если бы Фань Цзэн не ушел, то Сян Юй бы не погиб". Если бы он стерпел, то, воспользовавшись тем, что у Лю Бана было много уязвимых мест, мог напасть на него. А он впал в гнев, запросил отставку и в результате погубил свою жизнь и власть Сян Юя. Не стерпел в малом и погубил большое дело. Су Дунпо называл его "героем", не слишком ли велика честь?!
  
   Согласно приведенным выше примерам, наука о бесстыдстве и коварстве использует довольно простую методу, и ее применение в малых дозах дает малый эффект, в больших - большой. Лю Бан и Сыма И, изучив ее досконально, смогли объединить Поднебесную. Цао Цао и Лю Бэй обладали лишь одним из этих качеств и то смогли объявить себя властителями и, закрепившись на части территории, поспорить в храбрости. Хань Синь и Фань Цзэн также владели лишь одним качеством, но, к несчастью, звезды им не благоволили. Они жили в одно время с Лю Баном, который отличался обоими качествами. И посему оба потерпели поражение. Однако, даже обладая одним качеством, они добились при жизни высоких чинов и славы. После смерти они также заняли подобающее место в истории, удостоившись официальных биографий. Потомки говорили об их деяниях восторженно. Из этого видно, что наука о бесстыдстве и коварстве в конечном счете людям не во вред.
  
   С момента рождения Небо дает нам лицо, в котором уже заложена толстокожесть. Небо дает нам душу, в которой уже заложено коварство. На первый взгляд они не так уж и велики. Однако если внимательно присмотришься, то поймешь, что "толщина" кожи на лице может быть безграничной, "чернота" души человека - бескрайней. Заслуги и богатства людей в этом мире, дворцовые покои, жены и наложницы, наряды и парадные выезды -- все проистекает из этого. Это есть чудо, которое создает все сущее и рождает людей. Воистину трудно поверить, что многие отъявленные тупицы обладают такими сокровищами и отказываются от них. Можно назвать их беспримерными глупцами в Поднебесной.
  
   Наукой о бесстыдстве и коварстве можно овладеть, пройдя через три ступени. Первая ступень именуется "толстый, как стена, черный, как уголь". Сначала кожа на лице подобна листку бумаги, который постепенно становится все толще и толще и в конце концов делается "толстым, как стена". Первоначально цвет души белый, как молоко.
  
   Потом он превращается в серый, потом в синий и, наконец, в "черный, как уголь". Достигнуть такого уровня - значит овладеть первой ступенью. Стена хоть и толстая, однако выстрелы из пушек все же могут ее пробить. Уголь хоть и черный, однако цвет этот неприятен, и люди не хотят находиться рядом с ним. Поэтому это можно считать лишь первым шагом.
  
   Вторая ступень называется "толстый и твердый, черный и блестящий". Люди, глубоко проникшие в науку о толстокожести, как ты их ни атакуй, не шелохнутся. Лю Бэй относился именно к такому типу людей. Даже Цао Цао не смог его одолеть. Люди, глубоко проникшие в науку о "черноте", подобны вывеске на черном матовом лаке: чем чернее, тем больше покупателей. Цао Цао относился именно к такому типу людей. Он был известным злодеем. Однако он был популярен в Центральной равнине, к нему люди испытывали симпатии. В самом деле, можно сказать: "Душа черна, как лак, но вывеска отсвечивает блеском". Подобные люди достигли второй ступени. Конечно, они сильно [264] разнятся с людьми, достигшими первой ступени, однако в них просматривается первоначальный облик, они имеют и форму, и цвет. Поэтому талант Цао Цао мы замечаем с первого взгляда.
  
   Третья ступень - это "толстый и не имеет формы, черный и не имеет цвета". Это предельное бесстыдство и коварство. А люди и их потомки все полагают, что нет ни
  
   бесстыдства, ни коварства. Такого предела достичь очень трудно. Представителей следует искать среди древних мудрецов. Некоторые спрашивают: "Откуда может быть такая глубина в такого рода науке?" Я отвечаю: "Учение о середине" у конфуцианцев только тогда придет к своему концу, когда будут говорить об "отсутствии звука и истины". Люди, изучающие буддизм, смогут быть доказательными, когда достигнут того, что "плоды познания не имеют древа", а "просвещенные зерцала" не имеют подставки. Что же тогда говорить о тайне, передающейся уже тысячи лет? Конечно, предела можно достичь только тогда, когда она будет "без формы и цвета".
  
   В результате со времен Трех династий и до сегодняшнего дня князей и сановников, генералов и министров, героев и мудрецов не перечесть. Если их деяния имели успех, то все они, несомненно, проистекают из этого - бесстыдства и коварства. Книги и справочники имеются, факты трудно опровергнуть. Если читатель сможет следовать указанному мною пути и сам вести поиск, то, естественно, докопается до истины и неопровержимой аргументации.
  
   Записки об усвоении науки о бесстыдстве и коварстве
  
   Некто меня спросил: "Вы открыли науку о бесстыдстве и коварстве. Почему же вы в своих делах каждый раз терпите поражение? Почему способности ваших учеников превосходят ваши собственные и вы каждодневно попадаете впросак?" Я ответил: "Ваши слова ошибочны. Любой изобретатель не может достичь верха совершенства.
  
   Конфуцианство создал Конфуций, он достиг верха совершенства. Янь, Цзэн, Сы, Мэн учились у Конфуция, но их ученость была на порядок ниже, чем у Конфуция; Чжоу, Чэн, Чжу, Чжан учились у Янь, Цзэн, Сы и Мэна, и их ученость была еще ниже и т.д. Причина кроется в том, что способности основоположника были сверхвысоки. Это относится ко всем наукам Восточной Азии. То же у Лао-цзы в даосизме, Шакьямуни в буддизме. Только в западной науке не так. В момент изобретения она первоначально груба и проста, но чем больше проводятся исследования, тем глубже она становится. Человек, изобретший пар, понял только причину того, почему пар приподнимает крышку чайника. Человек, изобретший электричество, понял только причину того, почему мертвая лягушка шевелится. Потомки продолжили исследования и создали всевозможные механизмы, которые нашли различное применение, чего изобретатели пара и электричества никак не могли предвидеть. Взглянем на западную науку, где последователи превосходили предшественников, ученики превосходили своих учителей. Моя наука о бесстыдстве и коварстве подобна западной науке. Я могу лишь немного сказать о том, что пар поднимает крышку, и о том, что мертвая лягушка шевелится, а все множество причин и доводов, надеюсь, исследуют потомки. Я по своим способностям уступаю своим ученикам и при встрече с ними, конечно, потерплю поражение. Когда мои ученики в будущем вырастят своих последователей, они сами будут повержены своими учениками. И так каждое поколение будет побеждать предыдущее, и наука о бесстыдстве и коварстве, естественно, будет процветать".
  
   Другой человек спросил меня: "Вы так удивительно растолковали науку о бесстыдстве и коварстве, почему же не видны ваши грандиозные дела?" Я ответил: "Позвольте спросить, какие, в конце концов, грандиозные дела совершил наш Конфуций? Он рассуждал о том, как управлять страной, говорил не переставая о государстве. Но сколько же дел он в итоге осуществил? Цзэн-цзы написал трактат "Да сюэ", где специально говорил об управлении государством и умиротворении Поднебесной. Позвольте спросить, где государство, которым он управлял? Где Поднебесная, которую он умиротворял? Цзы Сы написал трактат "О Середине", в котором рассуждал о нейтральности и потенциальном воспитании. Позвольте спросить: где реально находятся его нейтральность и потенциальное воспитание? Вы не требуете ответа от них, а обращаетесь с вопросом ко мне. Толковых учителей встретить трудно, и трудно понять, что они говорят. Такого рода "не очень растолкованные странные методы и многочисленные трудности" вы все прослушали и продолжаете сомневаться, не самообман ли это".
  
   В первый год Республики, когда я опубликовал "Науку о бесстыдстве и коварстве", я встретил приятеля по фамилии Ло, который вернулся, побывав в должности начальника уезда. Он стал радостно перечислять, какие он совершил преобразования, пока находился в должности. И потом добавил: по причине промаха в работе он потерял должность, и дело до сих пор еще не завершено, и из-за этого он был чрезвычайно расстроен. Затем мы заговорили о бесстыдстве и коварстве. Я от начала до конца изложил ему все, и он слушал с большим интересом. Воспользовавшись тем, что он был весь внимание, я внезапно встал, стукнул по столу и громко воскликнул: "Господин Ло! Ты в своей жизни, в работе достигал успехов и терпел неудачи. В чем причина твоих успехов и в чем причина твоих неудач? Всегда ли они были связаны с этими двумя словами -- хоу и хэй? Отвечай немедленно! Немедленно! Без колебаний!" Услышав это, он на некоторое время опешил, будто от удара грома, а потом, вздохнув, сказал: "И вправду, неразрывно связаны с этими двумя словами". Можно сказать, что этот человек по фамилии Ло прозрел.
  
   При публикации "Науки о бесстыдстве и коварстве" я использовал псевдоним Ду Цзунь (Единственно уважаемый), имея в виду выражение: "И в небе и на земле только я один уважаем". В переписке с друзьями я использовал этот же псевдоним, а потом стал подписываться Шу Цю (Вождь Шу) (Шу - провинция Сычуань.- Н. С.). Меня спросили: "Как понимать это?" Я ответил: "После того как я опубликовал "Науку о бесстыдстве и коварстве", некоторые посчитали, что я сошел с ума, несу всякий вздор и меня следует упрятать в сумасшедший дом. Я сказал им: "В таком случае я стану в провинции Сычуань вождем и потому буду именоваться Шу Цю"". После публикации "Науки о бесстыдстве и коварстве" многие приступили к действию, решив превратить провинцию Сычуань в государство бесстыдства и коварства. Мне сказали: "Первым лицом в таком государстве непременно должны быть вы". Я ответил: "В таком случае я стану стану вождем провинции Сычуань". Поэтому я и взял себе другое имя Шу Цю, что означает "Вождь Шу". К тому же, обучая науке о бесстыдстве и коварстве, я должен иметь преданных учеников и передать им в наследство свои регалии, однако моя жизнь - это попрошайничество и такое наследство мне пригодится самому. Поэтому я снял с себя и отдал им куртку из собачьей шкуры, вот почему у иероглифа ду исчез ключ "собака", и я теперь стал Шу. У меня много высокопоставленных учеников. Хорошие ученики высоко поставлены, поэтому у учителя ноги коротки. У них на вершок выше, значит, у учителя на вершок ниже. Поэтому у иероглифа цзунь отрезали иероглиф "вершок", получился цю. Вот по этой причине я также стал именоваться Шу Цю.
  
   Я опубликовал "Науку о бесстыдстве и коварстве". Кто-то прочел и сказал: "Ваша наука обширна и глубока. Усвоить ее - это то же, что прочитать "Да сюэ" и "Чжун юн".
  
   Настолько она необозрима, что не знаешь, с чего начать. Просим для нас, многочисленных тупиц, как таблицу умножения, дать несколько практических советов с тем, чтобы мы могли бы поступать по образцу". Я спросил: "А что вы собираетесь делать?". Ответили: "Мы хотим стать чиновниками, причем весьма активными, чтобы все считали нас большими политиками". И вот я передал им "Шесть истин, чтобы стать чиновником", "Шесть истин, чтобы оставаться чиновником" и "Два хитроумных способа ведения дел".
   6 истин, чтобы стать чиновником
  
   Шесть истин, чтобы стать чиновником, - это кун, гун, чун, пэн, кун, сун. Все шесть иероглифов произносятся в косом тоне и означают следующее:
  
   1. Кун - "свободное время" - имеет два значения. Одно - когда речь идет о делах. Человек, устремившийся в чиновники, должен бросить все: не работать, не иметь своего дела, не заниматься сельским хозяйством или торговлей, даже книг не читать, не учиться и не учить, всю душу и все помыслы направить на получение должности чиновника. Другое указывает на протяженность времени. Человек, устремившийся к должности чиновника должен иметь терпение и не торопиться. Сегодня не получилось, завтра снова попытаться, в этом году не получилось, попытаться снова в будущем году.
  
   2. Гун - в просторечии провинции Сычуань означает "лезть по карьерной лестнице", или "влезать" и "пролезать" Всякий знает: чтобы стать чиновником, нужно добиваться протекции. Однако дать этому определение весьма трудно. Некоторые говорят так: "Раз есть дырка, нужно туда лезть". Я утверждаю: "Это не так! Говорят всего лишь половину: есть дырка - лезь. А что делать, когда нет дырки?" Мое определение такое: "Есть дырка - обязательно надо лезть; нет дырки - тоже надо лезть. Есть дырка, ее нужно расширить. Там, где ее нет, достать буравчик и пробить новую дырку".
  
   3. Чун - в просторечии означает "хвалиться". Есть два вида мастерства в этой области: одно в устной форме, другое - в письменной. В свою очередь, устная форма предполагает обычную ситуацию и ситуацию в верхах. Письменная форма также имеет два вида: газеты и журналы и докладная записка.
  
   4. Пэн - это иероглиф из сочетания "петь хвалебные гимны". Выходит на сцену князь Вэй-гун, а действия Хуа Синя - исключительный образец.
  
   5. Кун - переходный глагол "запугивать", имеющий глубокий смысл. Я, пожалуй, скажу о нем немного больше. Известно, что должность чиновника - вещь весьма ценная. Разве можно просто так легко отдать ее кому-то? Некоторые могут петь хвалебные гимны до бесконечности, а результатов никаких. Это все потому, что у них недостает мастерства в "запугивании". Каждый начальник имеет слабость, достаточно лишь найти его недостаток и слегка на него намекнуть, он тут же догадается и, испугавшись, немедленно пожалует должность чиновника. Нужно помнить: "хвалить" и "запугивать" имеют тесную взаимосвязь. В хвалебных словах некоторых лиц содержится запугивание. Человек со стороны видит, что он перед начальством распинается и подхалимничает, на самом же деле это скрытый удар по недостатку. Начальство, услышав, приходит в ужас. "В каждом божестве содержится человек", "Мастер может научить порядку, но не может научить таланту". Человек, устремившийся в чиновники, должен отдавать себе отчет, что самое важное, когда "запугиваешь", - это знать меру. Если перебрать, то стыд начальства может перерасти в гнев, и он станет вам противостоять. Это ведь полностью противоречит основополагающим принципам получения должности чиновника. А зачем вам все это? Надо пользоваться "запугиванием", когда надо и где надо. [267]
  
   6. Сун означает "дарить вещи" и бывает большим и малым. Большое сун - это "дарение" один за другим конвертов с деньгами. Малое - подношение весеннего чая, окорока, а также приглашения в ресторан. Те, кому дарят, делятся на две категории: первые пользуются принадлежащей им властью, вторые не используют ее, но могут помочь.
  
   Если все шесть пунктов будут выполнены, то гарантирую, все они будут иметь замечательный эффект. Эти высокочтимые господа сами скажут: "Некто хочет стать чиновником и об этом говорит уже давно (эффект куна); у него со мной определенные отношения (действие гуна); этот некто весьма талантлив и мудр (эффект чуна) и ко мне относится хорошо (эффект пэна); однако у него есть и недостатки; если их не исправить, вряд ли он перестанет баламутить (эффект куна)". Здесь он обернется, посмотрит на то, что там чернеет на столе или блестит в виде большой кучи (это сработало сун), и ему уже ничего не остается как вывесить табличку: такого-то недостает. И вакансия будет замещена. Теперь можно считать, что достижение должности чиновника на этом полностью и успешно завершается. Вступив в должность, можно начать реализацию "шести истин, как оставаться чиновником".
  
   Шесть истин, как оставаться чиновником
  
   Шесть истин, как оставаться чиновником, - это кун, гунн. бэн, сюн, лун, нун. Иероглифы произносятся в ровном тоне и означают следующее:
  
   1. Кун значит "пустой". Во-первых, любая письменная резолюция, любой изданный документ должен быть пустым. Мне трудно сказать, в чем тайна этого, но различные органы, военные и правительственные, прочтя то, что вывешено на стене, смогут достичь просветления. Во-вторых, что бы вы ни делали, все должно быть ни шатко ни валко, и так и этак, иногда можно и пошуметь, но во всем этом должен быть спрятан путь к отступлению. Если дело швах, то можно по этой тропке улизнуть. Ни в коей мере нельзя себя крепко связывать.
  
   2. Гун означает: униженно сгибаясь в знак почтения, учтиво улыбаться. Существует два вида гун - прямой и косвенный. Прямой гун подразумевает угодничество самому начальству, косвенный гун - отношение к его родственникам, друзьям, прислуге и наложницам.
  
   3. Бэн - в просторечии "пыжиться" - является антонимом гун. Имеются в виду подчиненные и простолюдины. Существуют два вида бэн: первый - изображать из себя большого человека и внушать всем страх; второй - владеть речью. Она должна быть серьезной, наполненной изречениями, свидетельствовать о большом таланте. Необязательно так проявлять себя по отношению к подчиненным и простолюдинам. Когда же кусок хлеба находится не у начальства, тогда и нечего перед ним заискивать. Иногда власть глиняного горшка принадлежит подчиненным или простолюдинам, тогда бэн надо сменить на гун. Мои принципы отличаются гибкостью и подвижностью, и главное - их следует применять к месту.
  
   4. Сюн ("свирепость") понимается так: если можно достичь цели, то не надо оглядываться на то, что кто-то продает детей и жен. Однако необходимо иметь в виду, что на сюн обязательно должен быть накинут покров гуманности и справедливости.
  
   5. Лун означает просто "глухой": "Пусть смеются и ругают, во всяком случае я уже чиновник". Однако в понятии "глухой" еще содержится значение "слепой": "Если ругают письменно, закрываю глаза и не читаю". [268]
  
   6. Нун - "делать деньги" - в просторечии произносится в первом тоне. Как говорится, "дракон прибыл издалека, чтобы здесь жить в пещере". Все предыдущие одиннадцать понятий ведут именно к этому. Нун противоположно сун. Будет сун, значит, будет и нун. Понятие нун подразумевает достижение успехов в работе. Если же порой не добиваешься успехов, то следует достать из кармана денежку и добавить, почему бы и нет? Если в этом случае получается, то можно и потратить сколько-нибудь, тут церемониться не надо.
  
   Перечисленные выше двенадцать истин я сформулировал лишь в общих чертах, не касаясь многих тонкостей. Желающие стать чиновником могут, согласно изложенным способам, провести исследование самостоятельно.
  
   Два хитроумных способа делать дела
  
   1. Способ "отпиливания стрелы". В кого-то попала стрела. Он отправился на лечение к хирургу. Тот отпилил торчащий кусок и на этом распрощался. Когда его спросили, почему он не вынул стрелу, он ответил, что это дело терапевта и отправляйтесь, мол, к нему. Это хорошо известная дошедшая до нас история.
  
   2. Способ "латания котла". Котел прохудился, попросили мастера починить (залатать). Мастер, счищая со дня котла сажу железным скребком, просит клиента зажечь огонь и принести его для обжига. Пользуясь тем, что клиент отвернулся, мастер тихонько несколько раз постукивает по котлу, и трещин становится намного больше. Когда клиент возвращается обратно, мастер ему говорит: "У вас в котле много больших трещин. Наверху слой жира, не видно, я его соскреб, и стало видно. Надо бы заплаток поставить побольше". Клиент наклоняется, смотрит и возбужденно говорит: "Да, да, да! Если бы не пришел к вам сегодня, боюсь, котел пришлось бы выбросить". Оба расстаются довольные собой.
  
   Чжэн Чжуангун, потакая Гуншу Дуаню, заставил его совершить множество несправедливостей. Тогда тот поднял войска и начал против него карательный поход. Это и есть "латание котла". В истории таких случаев было очень много.
  
   Некоторые считают, что "во время реформы в Китае было срезано много хорошего мяса под видом лечения". Это тоже "латание котла".
   Заключение
  
   Изложив науку о бесстыдстве и коварстве, я хотел бы сообщить читателю один секрет. Когда вы прибегаете к бесстыдству и коварству, на вашем лице должны быть запечатлены высокая нравственность, гуманность и справедливость. Нельзя бесстыдство и коварство обнажать. Поражение Ван Мана произошло именно потому, что он обнажил их. Если бы он всю жизнь их скрывал, боюсь, что и по сей день в храме Конфуция было бы написано: "Место предшественника Конфуция - Ван Мана" и все ели бы холодную свинину.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"