Кашлев Алексей : другие произведения.

Времена года (посмертное издание)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
  
  
  
  
   АЛЕКСЕЙ КАШЛЕВ
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
  
  
   МОСКВА,
   2002 г.
  
   В Р Е М Е Н А Г О Д. А
  
   Моему сыну Никите
   посвящается
   Тим.***
   Метель за окном разыгралась не на шутку. Тим наполнил кошачью миску смесью пшёнки с мясной консервой, сам тоже успел перехватить еды, выбежал на улицу и вскочил в уже отчаливающий автобус.
   На следующей остановке в автобус впрыгнул пацан лет двенадцати, с сумкой через плечо, весь покрытый снегом (видно, долго ждал транспорт). Новый пассажир прошёл между сиденьями, отряхнул с себя часть снега, засыпав при этом ближнее к себе сиде-ние, устроился напротив. Через остановку старик, сидевший в конце салона, поднялся, снял с руки перчатку, стряхнул с сидения снег, снова надел перчатку и приготовился к выходу. Подросток тоже встал, подошёл к двери.
  -- Вы это зачем?
  -- Что? Ах, снег...- Старик помолчал. - Честно говоря, я не расположен... Но, раз уж Вы спросили... Понимаете, если Вы рассчитываете жить долго, то однажды-таки сядете на мокрое сидение.
  -- А при чем здесь долго жить? Это же не угроза? Тогда как Вас понимать?
  -- Вы выпили? Или поговорить не с кем?
  -- Да нет, просто Вы даёте понять, что знаете что-то, что не доступно мне...
  -- Это разумеется само собой. - Старик, сердясь, перебил его. - Есть вещи, которые понимают лишь в зрелом возрасте, не обижайтесь. Например, кому легче стряхи-вать снег: Вам или мне. Не в этом дело. Просто, молодой человек, если вы решили продемонстрировать свои умственные способности, то выбрали не то время, не то место и не тот способ. Прощайте...
   От последнего Тима передёрнуло. Двери открылись и оба пассажира вышли. Но Ти-ма они уже не интересовали, мысли вернулись в павильон на вокзале, где они минут пятнадцать прощались с Машкой. Когда это было? Будто вчера...Нет, прошлым летом - месть пространства-времени. Это было в один из дней, когда жаркий и потный июнь в одно утро превратился в скороспелый загибающийся сентябрь, пробыл таким два дня, после чего вернулся в прежнее состояние, оставив в телах смертных подленькое: "а если я вот так..."? Словно босс он, а не законы природы. Есть вопрос - нет вопроса. Нет вопроса - есть вопрос. Песочные часы. Перевернул с ног на голову - одно. Опять перевернул - и не понятно: всё стало другим или осталось прежним? Песочек-то, под-лец, всё падает. " Друзья песчинками стекают в фигурной склянке. И перевешивает чаша напротив нашей..." О чём это он, Лёха? Что в ней перевешивает? Если удача, счастье? Тогда ты, Тим, продул. А если чаша потерь, тогда что? Выиграл, что ли? Cчёт потерь к концу жизни почти у всех равен. А вот количество капель счастья, упавших на твою долю...Равенство боли есть даже у новорождённых, а уж тем более оно есть у ста-риков, где бы ни умер - дома или в больнице. А счастья? Скорее, ответа нет, всё отно-сительно, смотря, как мир воспринимать. Ещё подумаю... Нет, снова в голове этот ста-рик. А я: что я бы сказал этому прыщавому? Может и ничего. Решил сбросить снег - ну так сбрось его молча. И не будь сентиментальным - на этом ловилась вся русская ин-теллигенция и все американские придурки... А хватило бы у этого старика фантазии назвать совмещённый санузел, скажем, ванной с биде с тем лишь недостатком, что под- мываться приходится ладошкой, зачёрпывая воду из широкой нерегулируемой струи, ___________________________________________________________________________
   *** - здесь и далее: все имена героев вымышлены, любое совпадение случайно
   лишённой горячего компонента? То есть, туалета, как бы, вовсе и нет, но зато ванная - просто супер, охрущёвленное понятие цивилизации в России.
   "Девочка-ночь..." - вмешался магнитофон водителя в динамики салона автобуса. "Ох, девочка, девочка, - забормотали извилины Тима, - ты ли это? Ты ли это?". Он чертыхнулся про себя и взглянул на прощание в заснеженное окно: как хорошо, что оно есть, пусть даже такое белое...
   Однако, выходим, приехали. А дальше? О чём бы таком подумать по дороге, этаком? Не назойливом, а скороговорочно-простом, типа (прочтём быстро, почти задыхаясь):
   У меня всегда с собой
   легковесный, надувной,
   очень маленький блокнотик.
   Не кладите его в ботик:
   стихи в него пишу,
   я вдыхаю анашу
   под всеобщее ха-ха,
   поедая потроха
   чьей-то курицы в кафе.
   Что-то давит в галифе,
   Ничего не лезет в ротик...
   Вот и дом твой, обормотик.
  -- Привет, брат. Вруби чайник, продрог, как суслик в Арктике.
  -- Сам вруби, полярник!
  -- Ты чего? Переел? Или недоспал?
  -- Ты там не был.
  -- Где?
  -- В Арктике.
  -- И что? Я и сусликом тоже не был. Жалко, что ли?
  -- Сусликов - да.
  -- А меня? Я же реально замёрз.
  -- Ты-то сам полез на мороз (как я тебе в рифму, а?). Ну, а что касается сусликов, то где ты видел, чтобы суслики сами лезли на мороз?
  -- Кончай болтать, временщик несчастный. Плесневей на своей тахте, сам врублю.
  -- Ну, вруби, вруби, Врубель хренов.
  -- Да что с тобой? Какая муха тебя бодала?
  -- Никакая... Погано... И погода - дрянь. И ты - как суслик... И вообще...
   В электричках запретили ручки с карандашами продавать... Погано...
  -- А ручки-то при чём?
  -- А при том. Потом запретят музыку играть в метро.
  -- Тебе-то что? Ты же не играешь. Ну, запретят. Пойдут дудеть в свои скрипки на Арбат. Или в переходы.
  -- Ага? Ты вот сядь в будку у эскалатора и посиди там цельный денёчек. Со скуки подохнешь! Одна радость - музыка. А ей раз - обрезание сделают.
  -- Да...Температуры по внешним признакам нет. На психа не тянешь... Ты вот что:
   ты в Думу напиши, пусть проголосуют за трубу и гитару, раз тебя так проняло.
   И сусликов своих подключи - пусть митингуют. Идёшь, блин, домой, как суслик...
   Тьфу, как человек... А ты тут... Ну тебя к чёрту вместе с трубой твоей. Не
   буду я твоего чая. Я спать пойду.
  -- Вот это гениально. Проваливай. Шляются тут всякие.
  -- Гениально... Гений, друг мой, это негр, который во сне видит снег.
  -- Во, ввернул! А ты сегодня в ударе. Это мороз так конопатит?
  -- Дурак! Это не я, это Набоков. "Дар" читал?
  -- А-а-а. А он что, негр?
  -- Да. И ты тоже. Кретин.
  -- ...Приятного сна!
  -- И тебе... Пиццы с гусеницами.
   Он заперся в комнате, откупорил пиво, завалился на диван. Включил радиоточку, которую предпочитал всем новым радиоволнам, стал слушать:
   "... Это восточная практика: древние правители, завоёвывая другое государство, уничтожали в первую очередь жрецов и грамотных людей, тогдашнюю интелли-генцию.
   "Наверное, отцы у нас разные, - булькнула мысль у Тима, - хотя мы и близнецы. Да ещё он старше, на два часа раньше вылез. Значит, он главнее. Вот тебе и генетика, мать её. Хотя, причём здесь генетика?".
   "...На самом деле, крах интеллигенции вызван, или, если хотите, спровоцирован ей самой, её завышенной требовательностью к себе. Перечитайте Пушкина, и вы это увидите. Или, скажем, Карамзина. Почему Александр-I не пускал Карамзина, как сейчас говорят, "в печать"? А потому, что Карамзин из-за своей высокой требова-тельности к себе, как к интеллигентному человеку, счёл недопустимым для себя об-щаться с Аракчеевым. И так далее. Интеллигенция, играя в завышенные требования к себе, стала искать среди себя "чужих". Она сама спровоцировала гонения на себя. Да ещё и оружие предоставила. И этим уже потом пользовались все правители всех народов. И наш Джугашвили тоже. Так что по поводу интеллигенции, особенно русской, я вам скажу словами одного неизвестного поэта: "Кто вам сказал, что бес-толку влюбляться? Кто вам сказал, что сочтены часы? И - главное: как смели вы стреляться среди берёзок средней полосы!?" Читай: не загаживай природу без нуж-ды в хандре своим трупом. Тим откупорил ещё бутылку, радио продолжало: "Ми-халков прав: белые в отличие от большевиков не могли позволить себе пообещать народу то, что не могли реально ему дать на самом деле. Именно поэтому они и проиграли..."
   "Вот коры мочит" - задумался Тим. "Вы слушали передачу..." расшаркалась
   радиоточка и пропала восвояси. Тим завертелся в строфах. Или они в нём.
   Чернила дешёвы. И даже вредны.
   Но назло я лью в себя без оглядки
   их. Затем, что они видны.
   Остальное всё играет в прятки.
   Кто с собой, кто с внешним. А это всё,
   надоевшее прежде, теперь не значит
   ничего для меня. Почти. Я зрячий.
   Тоже, правда, почти. И всё,
   хватит воду толочь. Пора на полку.
   Ибо, негде нанять двуколку,
   чтоб в усадьбу прочь вдоль аллеи лип.
   Да и нет усадьбы - квартирка-всхлип.
   Нет, надо что-нибудь ближе к революционному - хорошо отвлекает:
   Ну, на что это, блин, похоже!
   Допишу, из метро выйдя.
   Иногда лучше думаю лёжа,
   иногда, извините, сидя
   на...Видно, что вы того заслужили.
   Вы же с "белым другом" дружили?
   Иногда. Ну, что же, сознайтесь!
   Не хотите? - Не напрягайтесь,
   а не то, не дай Бог, чего...
   Боже, что в моей голове? Ну, просто хлеб для пародиста. А если сам себя, ну-ка:
   Что, понравилось? Брось ты. Изложенное - так,
   упражнение в словесности, читай, знак
   цинизма, не менее, эта фразочка -
   признак того, что некая дамочка
   при салоне, рассчитывая на многое,
   являя на деле, скорее - убогое,
   не иначе, пытается из себя
   выдавить нечто, как бы любя
   всё верхнее, высшее, даже высокое,
   являясь на деле сырою осокою
   при болоте, приютом для всякого гнуса,
   комара, прочей мерзости - я вам вкуса
   не испортил? Короче, дряни. Хотя, -
   рифмы ради надо какое то бля-
   мон-шер сюда вставить, - она им кров.
   Тоже дело благое, пусть сей покров
   и слетит по осени. Ну и что ж?
   Все подохнут в свой срок, будь ты трижды хорош
   или супер подлец. Только всё равно
   ловлю себя в мысли, что это говно
   до неприличности обожаю я,
   Хоть и собственность-то не моя...
   Настала очередь телека: "...Марчело Мастрояни говорит: "Что тут трудного? - Когда он работал с Михалковым в "Очи чёрные".- Встал утром, принял душ, выпил кофе, по-брился, приехала машина, меня привезли на студию, подали кофе, подали стул, засунули в кадр, что-то я сказал, уже и не помню - что, засунули в машину, вернули домой, заплати-ли за всё это деньги и весь мир в итоге меня знает. Ну, и что в этом трудного? Кино - это легко..." Бред. Переключил - не лучше, по другому каналу совсем кошмар: мальчик вы-бросил в унитаз наркотики, папа "застукал", спросил, что там было. Ответ: "Я буду пос-ледним человеком в классе, если не куплю это". Совсем доехали детки, мать твою пере-так. Что там за окном?
   И звёзд не счесть, светло. Опять ветра
   из форточки свечу мою задули.
   Но с ними опоздали вы! Ура!
   Я счастлив! Напеваю "Во-са-ду-ли"
   Вы опоздали, как всегда. Тогда,
   когда вы их, мудрейшие, послали,
   я проскочить за край листа, о, да!,
   успел, я на другой странице дали.
   И всякий раз, как вы споёте марш
   и скажете "Он наш, ещё мгновенье!",
   я ускользну и нарисую шарж,
   где вам и нам грозит одно - горенье!
   Да, доехали. Но всего вам не купить, мысль не купить. Так что...всё, спать.
  
  
  
   Лёха.
   "Мсье, вы не могли бы работать метлой чаще? А то вы сбиваете с ритма весь квартал".
   О, да, стоит записать на кассету эту музыку метлы и попробовать медитировать. Но вот совокупляться под это - не представляю: только мысли или их полное отсутствие.
   Ну, вот: теперь дорожку перед крыльцом этого долбаного лицея, и в магазин. Эх, чёрт, надо же занять у кого-нибудь. Кто там сегодня в охране? Славка, кажется. Хороший па-рень, поболтать приятно. Биолог, всё-таки. Чего-чего, а вот с ним бы флакончик размазать
   неспешно, под закусочку. Да всё как-то не выходит: то он пустой, то я голый... О, на лов-ца, как говорится, и зверь бежит:
  -- Здорово.
  -- Привет.
  -- Слушай, Славка, у тебя на флакон не будет? До пятницы. А?
  -- Да ты что, Лёха. Откуда? Ты у Нины спроси из раздевалки. У неё всегда есть.
  -- Думаешь, пришла она?
  -- Она всегда рано приходит. В своей конуре сидит. А я только сигаретами сегодня богат. С зарплатой опять "надули".
  -- Нет, курить - это вредно. Не советую.
  -- А бухать, значит, не вредно и советуешь? А, может, ты мне ещё чего порекоменду-ешь? Травки, там, или грибочков-поганочек, а, Лёха? Это что за философия такая?
  -- А это философия метлы, Славка. А мне тем более уже всё равно, я нынче одиночка.
  -- Ой, не зарекайся, кобелина ты полулысая. Я не удивлюсь, если какая-нибудь из зде-шних дам по весне повиснет у тебя на шее, и тебе придётся жениться в третий раз.
  -- Чего-чего?
  -- А что? Ты тут метёшь и ни фига не видишь кроме своего мусора. А я-то вижу. У меня работа такая - смотреть и всё замечать.
  -- Ну, заметил?
  -- Ага. Какими они на тебя глазками смотрят... О, боже, просто раздевают глазами.
  -- Да ты чего несёшь? Кто смотрит? Кто раздевает?
  -- Кто-кто! Десятые и одиннадцатые, естественно.
  -- Славка, кончай чушь мелить. У меня в горле пересохло, понимаешь, а ты тут со своими школьницами.
  -- Школьницы - они там, пока за партой сидят. А вот как выйдут...
  -- Слушай, от твоей пошлятины уже мутит.
  -- Да нет, прости, я же правду говорю. Сам последи. Только ты их сразу предупреди, что дети их будут с тремя головами, шестью носами и без ушей.
  -- Это ты где же таких страстей-то понасмотрелся, а, пророк ты наш недорезанный?
  -- Где-где. В телевизоре. Там показывали детей алкоголиков.
  -- Так я же не алкоголик ещё, потерпи. Вот стану - тогда увидим. Если, конечно,
  -- какая-нибудь дура, прости меня, Господи, на меня позарится.
  -- А вдруг? Дадим объявление в газету, что, мол, молодой, красивый, немножечко больной, чуть лысоватый, но не хромой четверть-алкоголик, но это временно, так как образован и читал древние изречения о сеем недуге, ищет... Кстати, чего ты ищешь? Брюнетку? Рыжую?.
  -- Ничего. Отстань. А при чём тут изречения?
  -- Ага, зацепило! Я знаю, чем тебя прошибить. Древнееврейское изречение, автора не помню, но вспомню. Помню, только что глава 31, стих 29.
  -- И что там?
  -- Цитирую: "Отцы ели кислый виноград, а у детей появилась оскомина". Генетика, брат.
  -- Оно, конечно, генетика, но только я своё отрожал.
  -- Что так? Не можешь? Или не хочешь?
  -- Да нет. И могу, и хочу. И парня хочу - Женьку, и девчонку тоже.
  -- А её как бы ты назвал?
  -- Александра. И только Александра.
  -- Так ты поэтому, что ли?
  -- Что?
  -- Тоскуешь. Я же заметил. И ещё я кое-что заметил: ты как-то странно смотришь на одну девицу.
  -- Это какую же?
  -- Какую? На Дашку Казанцеву. Угадал?
  -- Ну, угадал. Только всё, что я смог сделать в этом направлении - назвать её именем свою кошку.
  -- И всё?!! И она ничего не знает?!!
  -- Знает, увы. Но узнала сначала не от меня. Есть у неё подружки весьма глазастые, вроде тебя. Наблюдательные, блин.
  -- И ты решил при этом вести аскетический образ жизни, да?
  -- Прекрати, а-то лопатою отоварю. Ты о чём-нибудь другом говорить можешь? О
  -- биологии соей, например?
  -- Э-э, батенька! О биологии - это с дамами. Они, знаешь, млеют, когда я начинаю
   говорить с ними о генетике, о динозаврах.
  -- А, ну да, о том, каким способом они с археоптериксами совокупляются, конечно же, да?
  -- Ну, и про это тоже.
  -- Кошмар какой. Слухай, а шо тэбэ снится, а?
  -- Во всяком случае, далеко не кошмары.
  -- Маньяк. Ты - маньяк, опасный для общества, особенно для женщин.
  -- А ты? Ты не опасный? На молоденьких, вон, косишься.
  -- Ну, я же сказал тебе, что Дашка узнала сначала не от меня.
  -- Вот именно, сначала. А потом? Ну, колись, братец.
  -- Ну... Вчера узнала уже от меня.
  -- И как? Как это было?
  -- Да, вечером, когда все уже ушли, слышу: стук в окно. Открываю - она. Попросила воды попить.
  -- Ну?
  -- Ну, впустил, конечно, дверь за ней закрыл. А она остановилась, прямо передо мной, чтобы шнурок на ботинке поправить, кажется. Ну, выпрямилась. И так вышло, что её голова прямо передо мной оказалась...
  -- Ну?
  -- Что - ну? Не удержался, конечно. Поцеловал её в макушку.
  -- В макушку! Нет, смотрите, люди добрые: в макушку!.. Ладно, она-то что?
  -- Она... Она посмотрела так... Нет, не сердито, как-то по-доброму. И говорит: "а вот так не надо, Лёха.".
  -- А она с тобой на "ты"?
  -- Нет, раньше не было. Первый раз так. Думаю, что и в последний.
  -- Э-э, да ты, кажется, влип, парень, а?
  -- Влип... Да она мне снится уже. Только всё это...
  -- Ладно, не вешай нос. Мы тебя женим. Объявление в газету дадим, я же сказал. А что? А вдруг получится! Сейчас люди по интернету семьи создают!
  -- А что до генетики твоей, то в умеренных дозах и яд змеи полезен. Нажираться не надо, как свинья. Культура пития должна быть.
  -- И что же ты в качестве культурного пития предпочитаешь? "Беленькую"?
  -- Нет, это не то. От "беленькой" до "белочки" слишком уж короткое расстояние. Пиво - другое дело. И полезно, и недорого.
  -- Это да. Но не патриотично. Ты же не немец и не чех какой-нибудь.
  -- Не патриотично пиво пить? Да будет тебе известно, что до революции на Руси
   производилось аж сто восемьдесят сортов пива. И, к тому же, я, отчасти, немец.
  -- Ну, так родился бы себе в Германии, веке, скажем, в девятнадцатом, простым рабочим, хлестал бы себе там своё буржуйское пиво.
  -- Во, сказанул! Да хоть в каком веке - когда это простой рабочий, пусть и в Германии твоей, мог оторваться на пиве без ущерба для бюджета? А?
  -- Твоей, а не моей Германии. Знать надо историю своей Родины. Чтобы ты знал, согласно исследованиям господина по имени Карл фон Фойт, известно, что немец-кий пролетариат при Кайзере не только не знал, что такое недоедание, он страдал от переедания. И пива, и масла, и сосисок уплетал просто безумное количество абсо-лютно без ущерба для дома и семьи. Особенно в Мюнхене, рабочим которого зави-довал тогда весь пролетариат тогдашней Европы. Так что, ты просто неправильно родился, Лёха.
  -- Ну, уж как есть. Спасибо за лекцию, мой друг. Только вот ты, как биолог по обра-зованию, мне скажи: почему мы, потомки обезьян, пьём спиртное, а они, предки, не пьют? Могли бы, например, муравьёв обсасывать.
  -- У них потребности другие, среда обитания другая. А вот поместили как-то шимпан-зе в неволю, так они великолепно научились не только пить шампанское, пиво, даже водку, так они ещё и сигары запросто курили, и это вошло у них в привычку, как и у нас, безволосых приматов по имени человечество. Просто человечество, Лёха, само себя съедает, как, например, американцы. Янкам недолго осталось.
  -- Всё. Теперь буду говорить не "нажрался, как свинья", а "нажрался, как шимпанзе в неволе".
  -- Вот, за что тебя я люблю, так это за твой юмор. Ладно, я пошёл.
  -- Давай.
   И окурок охранника полетел на газон. Вот, молодец, другой бы на свежепочищенный асфальт швырнул. Уважает труд уборщиц. Во, домой рванул - смена его пришла. А я как-то не заметил. Вот и я тоже закончил. Пойду, займу пятьдесят. Нет, сто, чтобы на вечер осталось. Приду домой, и буду гипнотизировать фотографию, как вчера. Вчера я поставил альбомный лист с наклеенной на него фотографией последней моей любови на стол, чуть сбоку свечку. И смотрел. Смотрел на это красивое умное лицо. Даже не на него, а сквозь него, как надо смотреть на эти модные сейчас стереокартинки. Постепенно картинка стала меняться: лицо повзрослело, изменился его овал, проступило совсем другое лицо, тоже знакомое мне. Удивительная вещь природа. Ведь если поставить рядом две фотографии, то мало найдётся сходства. А вот, поди ж ты: как они, оказывается, похожи, взрослая жен-щина и чадо её, плоть от плоти, кровь от крови.
   И что это я соврал Славке, что не курю? Нет, вообще-то я курю мало, только в своей пещере вечерами. Пещера - это моя хибара, я так стал её называть, как остался один.
  -- Спасибо, тётя Нина, в пятницу верну.
  -- Да ладно, вернёшь, когда сможешь. Не горит.
   Хорошо, что снегу пока мало, почти и нет его. Скорее бы теперь домой, чтобы опять разрываться между книжкой, телевизором, альбомом с фотографиями, утонув в кресле, поглощая вчерашний салатик и беленькую. Или в парк пойти гулять? Там по выходным дедки-бабки собираются, на гармошке, гитаре играют, частушки, романсы поют, пляшут - здорово. Вот там я люблю все времена года, там подметать не надо. Вообще, какой-то я раздвоенный: утром - один, вечером - другой. Ну, да Бог с ним, рано ещё копаться в себе. Вот сейчас закусочку приготовлю, стаканчик опрокину, тогда и будем самоедством заниматься. Погода опять испортилась: сыро, ветрено. А вот осень в этом году была шикарная: аж два бабьих лета было - просто подарок природы.
   ...Ну, вот и дом родной. Первую - под яблочко, для разгона, а уж потом сковородки-ножички... Хорошо "пошла". Однако, не "палёная". О, звонок. Кого это принесло, интересно?
  -- Здравствуйте, дядя Лёша.
  -- Привет, Тим. Проходи. Как дела?
  -- Спасибо, вроде, нормально. Я так, просто. Вы это... сегодня сильно-то не буяньте, ладно? А то чуть не зашибли Ваньку-малолетку с четвёртого этажа. Он, конечно, сам первый...
  -- Вот-вот, видишь? Ты меня уже оправдываешь. Да не дрейфь, прорвёмся. Это я в тот раз чего-то расстроился. Бывает.
  -- Да, бывает. Но не у всех же.
  -- Конечно, не у всех. Но я же не такой, как все. Вот бревно, например, не буянит.
  -- Я тоже не буяню. Но я же не бревно? А Вас тогда - как с цепи сорвало. Он, конечно, Ванька этот, тоже не сахар: одна рожа хамская его чего стоит. Вырастет ещё тот подарочек мамочке. Но он же книжек не читает, по теле...
  -- Стоп, дорогой, вот тут-то и стоп. Я тоже не читал в детстве, только потом начал. И что? Дело в другом, Тим. Дело в том, что слышал малыш из происходящего вокруг животика его мамы ещё тогда, когда он там созревал. Плюс, как закрепитель прой-денного, результат воспитания в первые три года жизни. Есть такие люди, которые уже лет в пять, реагируют на внешний мир, как пожилые. Или как совсем старые. И вот: у этих "кадров", Тим, чем дальше - тем больше апломба, снобизма, хамства, самовлюблённости и т.п. Вот наш Ванёк - это из тех, как раз. И ты когда-нибудь сорвёшься. Так, что прибить захочется такого вот Ванька за все его выкрутасы. У тебя ещё всё впереди, не обольщайся. Ты ещё не оторвался от своего стебля, чтобы тебя начало кувыркать ветром, как колючку по пустыни.
  -- В Вас погиб поэт, дядя Лёша.
  -- Не погиб. Только рождается. Вот посмотришь!
  -- Надеюсь, дядя Лёша. Уж больно хороший Вы человек. По крайней мере, так кажется.
  -- Только девки от меня, хорошего, отчего-то сбегают... А раз я хороший, так зашёл бы, так, по-соседски, поболтали бы за жизнь.
  -- Постараюсь.
  -- Ну, бывай. А то в горле пересохло. Пора промочить.
  -- Счастливо.
   Свининка зашипела, теперь лучок туда... Отлично. Теперь в кресло и - "в путь, мой дорогой, не поминайте злом...". Начнём... Начнём с альбома. Это кто? Это я. Да, дружок, кто бы мог подумать, что вот этот мальчик, запечатлённый на чёрно-бело-матовой бу-мажке, станет таким вот дядей? А тогда, тогда... Тогда и поцелуй-то был по-настоящему впервые. И она, любовь моя сумасшедше-первая, тоже настоящая, вовсе не казалась мне тогда маленькой, несмотря на разницу в годах почти в девять лет. "Вы только детей мне не наделайте...", - выдала как-то её матушка, пухленькая такая, невысокого роста, с ко-роткой стрижкой. Был ещё у неё папа, точнее, отчим. Тоже невысокого роста. Трудился в метро машинистом. Этому всё было "до лампочки", в отличии от бабушки и прабабушки. Бабушка имела отдельную комнату, была злюкой и наблюдала за нами через замочную скважину, когда я приходил в гости. А прабабушка, напротив, была доброй, и всегда сразу находила какое-нибудь занятие на кухне, чтобы нам не мешать. Кровать прабабушки стоя-ла в той же комнате, в которой мы "мурлыкали" с моей очаровашкой.
   А как-то зимой мурлыка моя простудилась. Жар - как от печки. Конечно же, я забросил учёбу, прогуливал занятия безбожно. Часами просиживал у кровати страдалицы несчаст-ной, гладил, целовал, обнимал, вытирал вспотевший лобик. И однажды рука под одеяло как-то сама заползла. Осторожно так - самому-то страшно! Но, всё-таки, ниже пупка ос-мелился. Ой, что тут началось! Вцепилась мёртвой хваткой за мою шею и - к себе. И на ухо шепчет - голос дрожит - прямо в самое ухо, чтобы шпионка за дверью не услышала: "Лёшка, Лёшенька, милый, я люблю тебя, люблю таким, какой ты есть...". Эх, солнышко моё, кабы знала ты, каков я есть на самом деле. Да ещё, каким я буду. Сейчас-то я знаю, что пока парня (читай, мужика) жизнь не поломает, так и не узнаешь, каков он есть. А до того - смесь иллюзий с усиками пушистыми под носиком. А вот "попаришься" года два-четыре-десять, вот тогда и будет проверка на вшивость. Медкомиссия души, я бы сказал. Не сердца, нет. Сердце - мышечный мешок, его и разбить-то нельзя - это всё поэты при-думали. А вот душу разорвать на кусочки и поджарить её на медленном огне - это можно.
   Как-то встретил я своё чудо после школы, пришли ко мне домой, устроились на дива-не. Попытка, конечно же, не удалась: в шею уже никто не вцеплялся. Не было эффекта новизны впечатлений. Надо было тогда потерпеть, когда болела.
   Ну, а потом лето, дача. Вот там соседу по участку всё удалось. Да так, что осенью я
   Вовсе не узнал своё чудо-солнышко. Все глаза просмотрел из окна. Вдруг вижу, бабуля её идёт, та, что добрая. Яйца несёт, сетки три сразу. Ну, думаю, шанс. Выбежал на улицу: "Давайте, помогу". В квартиру вошли, а она, милая моя, любимая и родная, и в глаза-то не смотрит. Ну, тут уж всё понятно стало. Облом...
   Так-с, а потом кто? Рожица смазливая. А, ну как же! Тоже в нашем переулке жила, че-
   рез дом от меня. Предки у неё крутые были. Соседка над ней жила, подружка её: толстуш-ка такая, дура полная - помню такую. И что только их сближало, до сих пор не пойму. С этой рожицей смазливой любви, как таковой, не было, так, альтернативный вариант из се-рии "мне нужно на кого-нибудь молиться". Роман абсолютно выдуманный. Да никто и не страдал особенно. Ох, как я там "развернулся"! Летом, прямо за забором её большевистской дачи на станции Челюскинская в крапиве, что была выше меня ростом, поставил палатку, притащил из Москвы велосипед, гитару - как только никто не заметил? Приезжал на выходные. Днём катались на велосипедах, обнимались в палатке, а вечером я шатался мимо её ворот с гитарой и пел бардовские песни, мешая людям спать. С этой симпатичной мордашкой, как называла её моя сестра, всё закончилось, как только начался учебный год. О, да, она ещё усиленно занималась английским и горными лыжами.
   Листаем дальше... Нет, этого лучше не вспоминать... А от этого вообще до сих пор мутит... Ну, это всякие слёты: бардовские, туристические и прочие. Там чего только не было: водка, девочки... Ну, так там другого и не могло быть.
   Ай, жалко, здесь плохо видно: вот с этой компанией я провёл много лет. Вот и их "при-мадонна", ставшая потом моей первой женой. Здесь она ещё замужем за другим, а я стал её вторым мужем. История, полная слёз, счастья, драмы, комедии, результатом которой
   явился наш с ней сын. О, как всё начиналось! И как глупо закончилось. Но нашему парню сужде-но было родиться. Своего дома у нас тогда не бы-ло, мы кочевали от одних друзей к другим, уве-личивать семью было чистым безумием. Но срок на официальную "процедуру" мы проморгали, бабкины-дед-кины методы не сработали: наш па-рень показал нам из матки фигу. Так-с: ну, за те-бя, решительный и, надеюсь, мудрый "водолей". Найди себя. Бог даст, ты будешь умнее и счаст-ливее меня. Иначе, для чего я столько ошибок-то нагородил? О! Вот, что значит "разогреть" воо-бражение! Стемнеет - попробую: свечку не меж-ду мной и фотографией, а за ней, чтобы лицо освети лось как бы изнутри. Точно! Только надо не забыть.
  
  
   0x01 graphic
   Ну, а что у нас на "голубом экране"? По ОРТ - муть... По другой - тоже муть... О, а здесь Задорнов. Годится. Он сегодня дежурный по "Времечко"... "Циник - это уставший романтик... У русских огромная энергия. Но эта энергия без вектора... Если на меня лает собака, я не становлюсь на четвереньки и не лаю в ответ". Здорово. Только ведь это пра-вило должно работать в две стороны: и в сторону лающей собаки, опускающейся ночи, ада, наконец, и в обратку, в сторону тепла, солнца, уюта, добра, ласки и пр.
   Итак, за тебя, соё последнее счастье, улыбающееся мне со стены. Ты часто называла меня "солнышко"... Сейчас тебя рядом нет и уже, конечно, никогда не будет. Ты ушла насовсем и правильно, блин, сделала. Жить со мной невозможно. Мы греемся на солныш-ке, загораем, - нам хорошо. Люди-солнышки нас греют почти добровольно и нам от этого тоже хорошо. Но ведь мы же не стремимся обнять солнышко, и правильно делаем - сго-рим ведь к чёртовой матери, даже не долетев до него. Увы, чтобы греться на солнышке, нужно находится на безопасном расстоянии от него. На каком точнее? Не предсказуемо. Как не предсказуемы дни, в которые на его поверхности произойдут те самые взрывы, последствия которых ощущаются на чудовищных расстояниях. И всё, что остаётся, - это отгородиться атмосферой, безопасностью телефонного провода от трубки до трубки. Да и то, гарантии нет, что не зацепит чем-нибудь: голос-то, голос-то есть, его никуда не спря-чешь! И увернуться не успеешь - достанет. Выходит, с точки зрения банальной безопас-ности, не стоит вылезать за атмосферу, как бы не хотелось потрогать ручками это ласко-вое и тёплое солнышко, не то так поджарит первый же протуберанец, что останется за-рыться в тень и лечить солнечные ожоги годик-другой. И не факт, что вылечишь. Конеч-но, можно называть друг друга "солнышком" не отдавая себе отчёта, не задумываясь обо всей глубине этого слова. И, всё-таки, не стоит лезть туда, где можно сгореть, даже если больно смотреть, как гаснет, казалось бы, вечное светило, хочется помочь или просто, ска-жем, не понятно "как так можно жить". И это не равнодушное отношение к партнёру, нет. Это уважение личных, персональных "тараканов" в голове того, кому ты желаешь счас-тья. "...Кризис среднего возраста - это кризис между сущностью и существованием". Мо-лодец Задорнов.
   ...Да, так на чём я остановился?.. Ах, да: чтобы жить по этим законам, уже мало рас-суждать, как взрослая (мне, впрочем, тоже такое говорили, когда мне было лет восемнад-цать). В это надо верить. А это не просто, это трудно. Тем более, что стоит принять эти правила игры, - и проверки на прочность этой веры будут регулярны. Вот я: дожил до тех лет, когда то, что должно было гордо колоситься, либо поседело, либо повыпадало без по-мощи всяких там комбайнов типа "Нива", и местами я остался вовсе без растительности, а вот только теперь начинаю понимать, откуда "ноги растут". Да и то - начинаю ли?
   Ну, хватит воду толочь. Что тут у нас, между моей атмосферой и моей оболочкой (внутрь себя не лезу - там до сих пор слишком высокая температура даже для меня)? Пе-пельница, кровать, телефон, телевизор, холодильник, письменный стол и - главное! - руч-ка и блокнот, чтобы успеть записать то, что вылезет из моей головы на двадцать ночной сигарете часа в два-три, когда последние телеканалы уже уснут. Главное, чтобы вороча-лись две руки: в одной сигарета, в другой авторучка, скользящая по бумаге, за которой следят два бессонных, но всё же слипающихся глаза. И остановиться-то невозможно ни-как, иначе голова лопнет от количества рождающихся мыслей и строф. И надо, чтобы ни-кто не мешал, не лез, сколько бы ни сидел (лежал), "...до тех пор, пока не стану засыпать, продолжая вспоминать тебя во сне".
   Вроде бы и ничего сложного. Но вот если к этому пейзажу добавить маленького ребе-тёнка, то спать, курить и писать придётся только на кухне на полу, и там вдоль плиты и холодильника объявлять свой суверенитет. Только вот, как лучше - не знаю: ногами к окну с батареей или наоборот? Прямо, как у Бродского: "И далее - виски... В который вдарить?". А вдарим мы внутрь. Пусть даже за виски...
   Интересная штука память. Раньше помнил всё подряд. А теперь я забываю номера те-лефонов, имена попутчиков и встречных, всё, что они говорили, на что сетовали - это за-щищается память. Для чего? Неужели для ш-ш-их, ш-ш-их моей метлы? Это, наверное, то, что чувствует водитель-дальнобойщик, когда, доехав до нужной точки, ты выпрыгиваешь из кабины его машины: вы уже не попутчики, ты пошёл своей дорогой, помня его доброту, а он просто смотрит на трассу.
  
   Тим.
   О-па, а хлеба-то нет. А идти-то лень... А что делать? Ладно, аппетит нагуляю. Чего это я вчера на брата сорвался? Депрессия, что ли?
   Сколько я спал? Ничего себе, уже двенадцать с лифигом. И в дверь звонят. Кого это несёт, интересно?
  -- Здрасьте, дядя Лёша. Вы чего?
  -- Да я, Тимка, в магазин иду. Надо чего-нибудь?
  -- И я за хлебом собрался. Давайте вместе?
  -- А я хотел проветриться и расслабиться. Кстати, я сегодня при деньгах, можем кутнуть.
  -- Хорошо. Куда идём? На ступеньки?
  -- Ой, нет, там такие рожи за прилавком - тошнит. Давай в дальний, у леса. Слушай, Тим, а если мы с тобой, пока идём, по пиву, а?
  -- Давайте. Что, так уж невмоготу?
  -- Да уж. А что ты всё на "вы"? Зови просто "Лёха", как все зовут.
  -- А я не люблю как все. Но твоё предложение принимается.
  -- Ты "Арсенальное" пьёшь?
  -- Пью. "Красное".
  -- Ба, смотри-ка, Рольф бежит. Рольф, Рольф, иди ко мне. Ты что это, морда лохматая, тут делаешь? Ну, давай своё ухо, почешу, так и быть. Знакомься, Рольф, это Тим, мой сосед, его не бойся, он хороший человек.
  -- Знакомый?
  -- Да. Он у нашего лицея шляется, с мальчишками играет. А когда у них физкультура на улице, так он от скуки вместе с ними круги бегом наматывает. Бежит, знаешь, морда довольная такая, всегда с последним - подгоняет. Люблю дворняг - самые порядочные люди, как, впрочем, любые путешественники. Вон, смотри, за нами по-плёлся. Знаешь, Тим, чем больше узнаёшь людей, тем больше нравятся собаки.
  -- Это точно. Может, колбасы ему купим?
  -- Не надо, он не возьмёт. Не брезгует, нет. Он предпочитает еду добывать самостоя-тельно. Уж сколько лет мы с ним знакомы, так и у меня не берёт, я ему незаметно бросаю куда-нибудь на газон, чтобы он сам, как бы, нашёл - только так. Вот пои-грать, погладить, почесать - это всегда-пожалуйста. Ну, бери пиво, очередь подо-шла.
   Ну, взяли. Ну, дома.
  -- Заходи, Лёха. Падай куда-нибудь.
  -- Зашёл, Тимка. Так, ну что, закуска-то есть?
  -- Залезай в холодильник. Что найдёшь - вынимай.
  -- Залез. Что тут у тебя?.. О, годится. Пельмешки ставим варить, а это всё сейчас нас-тругаем в четыре руки и, ожидая пельмешки, пропустим по одной, в качестве, как говорится, премедикации.
  -- Давай. А что у нас по телеку? О, Дибров-счастливчик. Перевариваешь?
  -- Конечно. Не смотреть же эти современные ужастики, смешанные с порнухой или мультики полоумных американцев, где от одних рож дебильных, кажется мне, мож-но свихнуться.
  -- Это точно, Лёха. С нашим "Ну, погоди!" рядом не стоят.
  -- Вот-вот. Они, янки, уже морально и культурно выродились, теперь за нас взялись, уроды. Куда только Путин смотрит? Наливай, Тим.
  -- Уже.
  -- Ну, тогда за встречу.
  -- Давай. Чего там у них? "Как называлась последняя скрипка Бусотти? "Красная", "Жёлтая", "Зелёная", "Золотая"?". Нет, это не знаю.
  -- Ерунда, Тимка. "Красная", конечно. Наливай. За "Красную", она того стоит.
  -- Слушай, ты угадал. Действительно, "Красная".
  -- Не угадал, просто знаю.
  -- Откуда?
  -- Откуда - это длинная история. А вот история легендарной "Красной скрипки" ещё длиннее.
  -- Расскажи. Пока пельмени варятся.
  -- Ну, попробую успеть... На этой скрипке играл знаменитый Каспар Вайс, ещё в дет-стве, когда жил, как приёмный сын и ученик у мэтра Пуссена. Когда Вайс помёр, его похоронили вместе со скрипкой. А до него на скрипке этой играл какой-то маль-чик, имени его не помню - давно читал про это. Так этот пацан даже спал со скрип-кой, перед сном разговаривал с ней, рассказывал ей сказки. Представляешь?
  -- Не представляю.
  -- Его, парня этого, называли "дикарёнок, которого приютили монахи". Его так и на экзамене назвали учителя-придурки, отчего он потерял сознание, упал и сразу умер.
   Не смог вынести такого публичного оскорбления.
  -- Жуть-то какая.
  -- Ага. Да, так вот, вернёмся к могиле Вайса. Могилу позже раскопали цыгане, скрип-ку упёрли, позже на ней играл знаменитый маньячок и извращенец Лорд Фредерик.
  -- А это что за тип?
  -- О, батенька, что ты! Известнейший типчик! Этот "перец", представь себе, сочинял музычку под сексуальную игру своей любовницы Виктории, жены какого- то круто-го чиновника. Но, к сожалению для себя, не для Виктории, у них с Викторией этой случилась некоторая разлука. Во время разлуки этой, естественно, сей творец, блин, не творить не мог, а для этого стимул нужен, без него он уже не мог. Вот и доиграл-ся, придурок. Точнее, досочинялся. Виктория внезапно "всплыла", "застукала" его, как говорится, с другой любовницей, тоже женой какого-то там крутого, и, не долго думая, достала пистолет и застрелила великого секс-мьюзик-гения.
  -- И правильно сделала, я считаю.
  -- Я тоже. Давай за решительных женщин по рюмочке, а?
  -- Не против. За решительных женщин.
  -- Да...Да, так после этого скрипка попала в Китай и там её, красотулю-беднягу, едва не спалили.
  -- Как это?
  -- Ну, даёшь - как это. Ты чё, с Урала, Тим? Это же было время Культурной револю-ции. И скрипку просто бросили в костёр, как буржуазное отродье.
  -- Сгорела?
  -- Сгорела. Но не она. Вместо неё сгорело "чучело", муляж "Красной скрипки". А са-му "Красную" с большим трудом и риском для жизни спас простой учитель музы-ки.
  -- Так, наверное, могли и убить за такое?
  -- А ты как думал! Могли... Там не церемонились, как, впрочем, и у нас. И ведь учи-тель этот не просто как-нибудь взял, и, скажем, зарыл эту скрипку, нет, он осмели-вался на ней играть! Представляешь? Мало того, он разрешал на ней играть другим, и в том числе, конечно же, под большим секретом, тем самым, блин, узкоглазым ре-волюционерам, которые днём сжигали книги, скрипки, картины, а ночью тайно при-ходили играть на "Красной скрипке". Ведь среди них были и хорошие музыканты. Вот так-то, батенька.
  -- Тим, а ты не пробовал участвовать в игре?
  -- Участвовать не пробовал. А письмо послал.
  -- Диброву?
  -- Нет, Галкину-миллионеру.
  -- Как это?
  -- Да так. Галкин однажды попросил с экрана присылать вопросы с ответами для игры, но не сложные, а простые, смешные, для начала игры.
  -- А, с дурацкими ответами, да?
  -- Ну, да. Вот я и послал.
  -- И что, послал?
  -- Такое только спьяну бывает, самому стыдно. Вопрос такой: " Откуда эта фраза: "Бывают дни, когда опустишь руки"?". А ответы такие: "Из песни Утёсова", "Из песни Макаревича", "Из поэмы Гомера", "Из мемуаров палача". Вот так и послал.
  -- Ну, ты дал.
  -- Бывает. Кстати, а как там пельмешки?
  -- А, да-да, готовы, конечно, сейчас несу.
  -- Мне с бульоном, Тимка.
  -- Я тоже с бульоном, хотя, по правде говоря, я пельмени не очень-то жалую. Только когда лень готовить. Держи тарелку.
  -- А что так? Под водочку-то самая нормальная закусь, не находишь?
  -- Не уверен, Лёха. Я не знаю, что они туда напихали, в эти а-ля-пельмени. Как, впрочем, и в колбасу. Вот под чёрную икорочку - это да.
  -- А, ты за здоровый образ жизни! Современно и модно. Икорочка - это хорошо. Но, во-первых, где её, родную, взять?
  -- А во-вторых?
  -- А во-вторых, мой друг, не под икорочку, а на икорочку.
  -- Это как, прости?
  -- Буквально. Шаляпин, например, утверждал, что закусывать икрой неприлично. Он ел её, голубушку, при участии, конечно же, ломтика чёрного хлебушка, перед тем, а не после, а уж затем запивал рюмочкой водочки. А что до здорового образа жизни - это как профессия, это не образ жизни. Игра. Кто-то играет в профессорство, кто-то в трамвайство, в докторство, кто-то в здоровый образ жизни, чем, как правило, ужа-сно горд. Я не говорю, что это плохая профессия - стремиться помереть здоровым. Но, как-то уж противно, Тим, на мой взгляд, Даже, я бы сказал, неполноценно.
  -- Ну, дядька, с тобой даже водку пить невозможно...
  -- Тю-тю-тю, не сори словами. Невозможно только то, что абсолютно невозможно. А твой здоровый образ жизни на мазохизм смахивает. Даже, я бы сказал, на онанизм - развращённую форму секса. Самообман, сон вместо реальности.
  -- Тю-тю-тю три раза. Первое: разврат - это секс, в котором ты сам не принимаешь участия. Второе: сон - это продолжение реальности, где ты всегда, при желании, безболезненно для себя можешь хлопнуть дверью, даже если всё происходящее находится в чистом поле. Так?
  -- Так. Ну, а третье?
  -- Третье... Онанизм, Лёха, между прочим, это самая чистая и преданная форма любви, ибо ты занимаешься в этом случае любовью с самым любимым для тебя человеком, которого ты никогда не предашь и которому невозможно изменить - с самим собой, Лёха! Давай, за любовь...
  -- Согласен. За полноценную любовь... Ну, ты завернул, блин! Нет, верно, конечно... Но есть ведь и исключение, друг мой. Есть же люди, которые себя не любят, даже ненавидят себя. Есть же такие? А что касается здорового образа жизни, то это же абсурд при жизни в столице, не находишь?
  -- Ну, тоже, конечно, верно. Но стремиться к этому надо, я считаю. А идеальных мест нет, везде есть какие-нибудь гадости, отсюда и болезни. Болеют-то все, рано или поздно. И умирают тоже, рано или поздно. Так ведь? Но это же не значит, что надо жрать и пить всяческую дрянь, курить, ширяться и прочее.
  -- Не значит. Можно пить не дрянь, курить лёгкие сигареты и так далее. Можно огра-ничить токсины, это не трудно. И не так уж дорого, кстати. Но зачем же лишать се-бя всех радостей жизни напрочь, а? Это жестоко, жестоко, Тим. Я слишком люблю себя и свою жизнь, и жизнь вообще как явление во всех её проявлениях, чтобы так глумиться над собой. А что до того, что все везде болеют, то позволь с тобой не со-гласиться. Есть на этой земле абсолютно здоровые человеки, которые не знают бо-лезней и умирают безболезненно и спокойно, просто от старости, оттого, что срок вышел, не зная, что такое из себя есть мучение.
  -- Да не может быть, ты уж чего-то такое идеальное изобразил. Ты сам-то подумай...
  -- Может, Тимка, может. Ты на Тибете был?
  -- Нет.
  -- И я - нет. А вот Михаэль Горен был. Слыхал про такого?
  -- Нет.
  -- Зря, батенька, зря. Врач-натуралист, старейшина еврейских врачей. Шлялся везде и много, вёл, естественно, дневники. Описывал и путешествия других докторов, сво-их коллег и друзей, в том числе врачей-натуропатов, как их называют, сторонников здорового образа жизни.
  -- Хотелось бы почитать.
  -- Я тебе дам, у меня есть его книги. Так вот, он как-то упоминал одного британца, мо-лодого и очень талантливого врача, а именно Мак-Карисона, прослужившего аж че-тырнадцать лет в окрестностях северной граница Кашмира, в...
  -- А где это?
  -- Двоечник. Это в ту пору была Британская Индия. Вот он и служил там. Если точнее, то, кажется, в районе Гилгута.
  -- Ну и башка у тебя, дядька!
  -- Это что. Ну-ка, давай по рюмочке, память смочим, чтобы легче скользила... Вот, другое дело. Так, едем дальше. Ну, не буду расписывать тебе все его маршруты и прочее, - мы говорим об образе жизни. Тебе, конечно, известно, что врачи и вра-чеватели, как правило, имеют дело с больными людьми. Это естественно, как и то, что учителя, - тоже, как правило, - имеют дело с неграмотными в чём-то людьми. Так ведь?
  -- Ну, да.
  -- Ну, да. Это - как правило. А у этого - другое было. Он захотел узнать, что же такое есть норма! Он, задолбавшись иметь дело с болезнями и с их носителями, захотел поискать на нашей планете здоровых людей.
  -- Авантюра.
  -- Ха, он тоже, исходивши тысячи километров, отчаялся и решил, что такого не может быть. Но однажды, бродя между Тибетом, Китаем, Памиром, Афганистаном и тепе-решним Пакистаном, он столкнулся с народность, имя которой - Хунзы. Их не так уж и много - всего-то пятнадцать тысяч человек.... А пельмени, кстати, очень даже приличные...
  -- Так что, они оказались здоровыми?
  -- Абсолютно. Стопроцентно. За исключением, конечно, травм, ну и несложных вос-палений глаз. Последнее связано с тем, что в их домах нет окон.
  -- Почему?
  -- Сейчас поймёшь. Народ этот беден и примитивен. Грамоту знают лишь в королев-ской семье и в тех семьях, где кто-либо учился в мусульманских религиозных шко-лах. Лесов нет. Лугов нет. Вокруг только горы. Каждый малюсенький клочок земли отводится под посев злаковых, овощи, плодовые деревья. Коровы не больше сен-бернара, дают не больше двух литров молока в день, да и то только после отёла. Ко-зы тощие, как и овцы, молока вообще не дают. Вся скотина пасётся , естественно, на камнях. И с мясом у них, сам понимаешь, полный голяк. Как тебе, а?
  -- Слушай, Лёха, а говорят, что чем больше человек ест мяса, тем он более агрессивен.
  -- Слышал - бред. Да будет тебе известно, Адольф Гитлер был полный вегетарианец.
  -- Правда?
  -- Абсолютная. Известный военный историк, генерал-полковник немецкой армии Гейне Гудерман в своё время умилялся тем фактом, что по прибытии на польский фронт Гитлер отказался от всей приготовленной для него еды. Вместо неё он упле-тал яблоки ящиками. Это, однако, не помешало этому "миротворцу" придавать му-чительной смерти мирных граждан и подписать смертный приговор всем евреям. Так что нравственность от мяса не зависит. Да и есть такое мнение, не у меня, ко-нечно, что поводом для первого убийства на земле послужил отказ Всевышнего принять жертву из плодов земли земледельца Каина и отдать предпочтение жертве из первородных овец пастуха Авеля. "Книга Бытия", глава четвёртая, стихи с треть-его по пятый. Кстати, мясо человечество стало употреблять лишь после Потопа, до того они лопали лишь плоды земли. Вот так, Тим.
  -- Понятно. Это-то мне понятно. Я не за полное вегетарианство. А что до Адольфа, то таких полоумных фанатиков надо просто расстреливать. Они просто дауны.
  -- Ну, зря ты так про даунов, Тим. Они не такие, как ты и я , но считается, давно уже считается, что дауны обогнали современного среднестатистического человека. Про-фессор Штерн, например, считает, что их духовное тело практически совершенно. Их лица, кстати, обрати внимание, имеют много общего с лицами первых еванге-листов. Для даунов весь мир одушевлён, он находится не снаружи, как для тебя или для меня, а внутри их. Ты видел когда-нибудь театр даунов?
  -- Нет. Откуда. А что, есть и такой?
  -- Есть и такой. Я видел. Хочешь, предоставлю и тебе такую возможность.
  -- Хочу. А что у них там?
  -- Я видел Чехова в их постановке. "Дядю Ваню", например. Постараюсь достать билетик для тебя. Там творят настоящие художники, Тим.
  -- Ну, много есть мест, где творят настоящие художники.
  -- Да, но не такие, как там. Настоящий художник, настоящий актёр не выдумывает ничего, понимаешь? Но и они отличаются от актёров-даунов. Так, или иначе,, но, играя сцены со смертью, актёр должен сначала "разыграть" свою смерть, умудряясь при этом оставаться в живом физическом теле, поскольку ему всё же предстоит жить дальше уже своей жизнью. Это разрушительно. А даунам и придумывать ничего не надо. Понимаешь?
  -- Пока нет, поясни, пожалуйста.
  -- Ну, как тебе сказать.... Он, настоящий, преодолевает выдумку, которую представляет весь окружающий его мир, то состояние современного человечества, в котором оно сейчас находится. И, полагаю, ещё долго оно будет находиться в этом состоянии вранья самому себе. А дауны соединяют небо с землёй, как пчёлы соединяют цветы. И, кстати, они хотят нам помочь, сгармонизировать нас. И они при этом не считают нас больными, как мы их считаем. Они хотят, чтобы сознание любви победило современное сознание цивилизации, иначе, если будет наоборот и победит современное сознание цивилизации, то мы уже точно станем "даунами". Но уже в другом, нашем, так сказать современном понимании.
  -- Да уж. Ну, давай выпьем за наше "поражение", Лёха.
  -- Нет, за победу. За победу пчёл над людьми, Тим.
  -- А почему именно пчёл? Может, за победу природы вообще?
  -- Это я потом скажу - почему.
  -- Ну, ладно. Пчёл - так пчёл. Согласен...
  -- ...А что касается расстрела... Что толку? Если ты заметил, весь цивилизованный мир отменил смертную казнь. Родятся новые подонки. Всё в мире стремится к равновесию, добро и зло не исключение. Ибо, как сказал Брехт, "чрево матери ещё способно рождать гада". Их надо просто изолировать.
  -- Ага? Изолировать, кормить, поить, строить им тюрьмы, выносить за ними дерьмо, тратить на них электричество, воду - за наш с тобой счёт, да? На наши же налоги это всё делается!
  -- А как же тогда быть с Достоевским, с его высказыванием "Стать настоящим рус-ским значит стать братом всех людей"?
  -- Так то людей! А эти - разве это люди?
  -- И, всё-таки, Фёдор Михайлович прав - нельзя уподобляться убийцам, кровь рожда-ет кровь. Иоанн Златоуст писал так: "Кто не человеколюбив, тот и не Христолю-бив". И даже подонки имеют право на человеческое отношение к себе, и на любовь, и на жалость, ведь им предстоит отвечать перед Богом - куда страшнее смертной казни.
  -- Да я с тобой согласен... Головой. А в душе...
  -- Понимаю, сам проходил через это. И прохожу до сих пор, как урок. И с каждым разом всё сложнее "задание". На Волоколамке храм есть, прямо перед кольцевой дорогой. Знаешь?
  -- Нет.
  -- Если ехать из центра, то справа. Так вот, тамошний Иерей Максим Запольский ска-зал как-то: "Всегда поступающий по любви всегда идёт среди мира, как по острию меча". Это трудно - любить. Но надо, надо стараться, пока дни не сочтены, пока живёшь.
  -- Буду стараться. И всё-таки, ты непростой дядька. Я же знаю, ты бывал и агрессив-ным, и неадекватным. У меня вот приступов буйства не было.
  -- Пока. Пока не было.
  -- Ну, да. Так как же ты с собой справляешься?
  -- Стараюсь... А вот ты скажи, Тим, ты был влюблён?
  -- Конечно.
  -- И теперь - тоже?
  -- Отчасти. Ещё не понял.
  -- Ну, тогда тебе ещё только предстоит ВОШ на плантациях любви.
  -- Что?
  -- Великое Открытие Ошибок. Не переживай, у тебя своё буйство ещё впереди.
  -- Вот порадовал!
  -- Реальность. Любовь, Тим, это кайф!
  -- А, ну да. То-то я смотрю, у нашего ЗАГСа очередь на развод не уменьшается! Во, кайфует народ, а!
  -- Это объяснимо. Тим, народ просто не "въезжает", что на плантацию любви нельзя "въезжать". Ни на тракторе, ни на, скажем, комбайне, пусть даже самом "гуман-ном" по отношению к её почве. Это исключительно "ручная" работа. И в навозике тоже придётся повозиться. Но где ты видел крестьянина, зажимающего прищепкой нос или, скажем, просто корчащего "кислую" мину, когда он удобряет почву, кото-рая его кормит, которая его просто даже радует всем, что на ней произрастает, а? Нет, настоящий, любящий свою землю человек не будет морщить нос. Любовь - это когда не о себе, а о ней, Тимка. Не для себя, а для неё. Хотя, это тоже не совсем пра-вда: в конечном счёте, всё равно оказывается, что и для тебя тоже - ты же получишь отдачу, "обратную связь". Но ты об этом и не думаешь, ты отдаёшь, сколько смо-жешь. Ты просто ловишь кайф.
  -- Сколько сможешь? А разве не столько, сколько надо? А может, она любит розы, а у меня только на мимозу хватает - тогда как? Как-то надо денег достать. А как?
  -- Сколько надо? Это что: взаимодоение, что ли? Эдак, и до обжорства дойти не долго. Если воспринимать праздник 8 марта так, как делают это все, то есть как "Между-народный праздник Мужского Лицемерия" - тогда надо денег. Но в наших русских сказках неспроста побеждает не барин, заваливший девушку розами, а бедняк, кото-рый ещё в феврале наломал обычных веток, ну, скажем, берёзы, липы, клёна, ясеня и отогрел их дома. Вот тогда 8 марта он действительно подарит весну: цветущую, яркую, молодую. А не какую-то там базарную розо-мимозо-гвоздику, блин. Жизнь, Тим, это очень крошечная штучка. Всего не съешь, чего хочется. Так что, бери всё то, что... Нет, лучше так, как у Саши Дольского:
   "И если нет того, о чём мечтал вначале,
   И про высокий путь гаданья не правы,
   Люби всё то, что есть: и страхи, и печали,
   И труд обычный свой, и вздохи, и "увы"".
  -- ...Спасибо, Лёшка... Я постараюсь... Если бы ещё она...
  -- Да не грусти ты, Тим. Только вот, попробуй без этих твоих "стараться" и "если".
  -- Ладно. Только я себя на такую самоотверженность ещё не испытывал. Так что, не знаю, что из этого получится.
  -- Чудак ты человек, Тимка! Ну, при чём же тут самоотверженность, когда как раз-то самоотвергаться - есть изменить себе. Не себя - нет. Именно себе. Любовь обязана трудиться, это правильно. Но мы уже знаем из Истории, к чему приводят подвиги.
  -- Тонкая грань, однако... Я ещё не знаю вообще, как это - жить своей семьёй. "Взрывы" там всякие, накладки.
  -- Ну, без взрывов можно и обойтись - достаточно принимать за основу то, что все мы не святые, так? А "накладки"... У каждой, так сказать, "накладки", Тим, есть имя, фамилия и отчество. Просто, не надо бояться самого себя и своих ошибок, не бежать их, как бы стыдно не было. Никто не застрахован ни от дерьмовой водки, ни от не менее токсичной дерьмовой колбаски. И работу твоей, тончайшим образом устроенной биохимический лаборатории в черепной коробке, твоих мозгов, желез внутренней секреции может нарушить любой из факторов, который тебя окружает. Вплоть до обычного водопровода, куда что-нибудь подмешают преступники, политики, члены твоей семьи, наконец.
  -- Ну, ты скажешь уж...
  -- А что? Ивана Грозного помнишь?
  -- Конечно.
  -- Это к вопросу об адекватности поступков. Он ведь Грозным-то сперва не был. В на-чале его правления бояре аж рыдали при виде такого мудрого царя. А потом члены Рады стали добавлять ему в пищу ртуть. В небольших дозах. И ему, и Анастасии его заодно. Методики такого "медленного" способа убийства уже тогда были хорошо отработаны. И в результате где-то с 1554 года у Ивана "съехала крыша", а именно: появились страшные галлюцинации, неадекватные поступки и прочие "радости". Сейчас не помню точно, могу ошибиться в произношении фамилии, но, кажется, эта дрянь называется болезнь Мелоната. Или Меломата. Не помню, короче. Проявляет-ся она не только в поступках и помыслах. Самое мерзкое, что ртуть шарахает ещё и по генетике. В 1557 году у Ивана родился Фёдор, как известно, родился он карли-ком. А следующий - Дмитрий - был эпилептиком. Так что, обвинять Ивана в жесто-кости просто несправедливо.
  -- Согласен.
  -- А анализ останков Ивана показал, что содержание ртути в его костях составляет тринадцать с половиной грамм на тонну при норме, как сейчас помню, пять милли-грамм на тонну - посчитай, во сколько раз больше.
  -- О-го-го! А у Анастасии? Меньше?
  -- Да нет, как раз-то больше. У этой содержание ртути было аж пятьдесят грамм на тонну - доза просто летальная.
  -- Какая?
  -- Смертельная.
  -- А откуда ты-то знаешь всё это?
  -- Читал. Богу было угодно, чтобы я в первом классе выучился грамоте. И я не жалею об этом.
  -- Да, лучше жить у этих твоих... Как их?
  -- Хунзов?
  -- Ага. Лучше там подохнуть с голоду, чем такое.
  -- С чего ты взял, что они там дохнут? Напротив, живут долго.
  -- А живут они в чём?
  -- В каменных домах без окон, чтобы беречь тепло. Дров-то, сам понимаешь, взять не-где. А в горах, сам понимаешь, часто бывает холодно. Тёплых, относительно, меся-цев в году всего восемь, ну, иногда, десять. Еду подогревают, топя ветками и листь-ями, дым выходит через единственное отверстие в потолке. Мыла нет, моются прос-то холодной, только холодной водой, все, даже король. Нет никакой мебели, спят на скамьях, выдолбленных в скале. Вся семья живёт вместе: вместе спят, едят, зачина-ют потомство; никаких там ширм, перегородок. Стирают просто холодной водой. Летом ещё так себе, а зимой едят только скудные запасы злаков, естественно, прямо с шелухой, сушёные абрикосы. Что до нашего привычного понятия о культуре, то, конечно же, там нет ни живописи, ни архитектуры, ни ткачества - ничего. Как тебе?
  -- Дыра... И что, секс у них прямо при детях?
  -- А где? На улице в сугробе, что ли?.. Дыра... В этой "дыре" ты не встретишь ни сек-суальных извращений, ни невротических или ещё каких-нибудь там расстройств, ни душевных травм, ни кариеса, ни генетических, кстати говоря, отклонений, хотя - и это доказано - у Хунзов в брак вступают, пусть и не с членами непосредственно своей семьи, но исключительно с членами своей малюсенькой нации. Они выносли-вы, как лошади, причём до самой смерти, а не просто там до старости. Для них про-бежать сто или двести километров - не проблема, как нам с тобой сходить за пивом в ближний ларёк.
  -- Ну, ты скажешь - двести!
  -- Правда, Тим, правда. И заметь: это не по равнине, это ведь по горам! Они жизнера-достны, всегда в хорошем расположении духа, даже когда холодно и нечего жрать. Они никогда, представляешь, Тим, вообще никогда не ссорятся! Это же не уклады-вается в голове! Они никогда не сердятся ни по какому поводу, легко переносят боль, шум, неприятности. Сейчас вспомню, погоди... А, да, он писал так: "У Хун-зов нервы крепкие, как канаты, и тонкие и нежные, как струна". Точнее не скажешь.
  -- Фантастика.
  -- Нет, не фантастика. Здоровая диета.
  -- Ну, наверное, не только диета. Ещё и образ жизни, наверное.
  -- Ну, вот. Масляное масло. Слово "диета", Тим, в переводе с греческого и означает "образ жизни", а не то, что привык называть обыватель. Не только, понимаешь, что жрать и что не жрать.
  -- Тогда что же получается? Правильно говорить "диета питания", что ли, если мы хотим сказать о режиме питания?
  -- Умница. Давай, за тебя выпьем.
  -- Ну, нет, Лёха, погоди - за меня. Ты мне тут столько рассказал, так мозги вправил... Приземлил, так сказать. Такую, блин, лекцию закипятил - кого хочешь на землю с небес опустит... Я предлагаю тост за тебя, Лёха, за классного мужика, блестящего оратора, хотя, периодически бухого, иногда даже вдрызг бухого, за твои, почему-то не проспиртованные ещё мозги. У тебя, мне кажется, внутри сидит джин...
  -- Да откуда, джин, Тимка, что ты. Тут на водку-то еле наскребёшь, а ты про джин, блин.
  -- Да я не о том джине. Лампу Алладина помнишь?
  -- Ну.
  -- Ну, так вот: мне кажется, что если тебя хорошенько потереть, из тебя может ещё и не такое вылезти, а целая энциклопедия.
  -- Может. Это правда. Только надо не потереть, Тимка, а подогреть.
  -- Читай, промочить, да?
  -- Именно. Спасибо, тост приятный и ласкающий, так сказать, мой музыкальный слух. А гитары, кстати, у тебя нет?
  -- Была. Сломалась вся, пришлось выбросить. А на новую денег нет.
  -- Да, цены сейчас кусаются.
  -- А ты ещё и на гитаре играешь?
  -- Играю. А что?
  -- Господи, сколько же ещё тайн таит в себе этот человек!
  -- Брось ты. Да, так вот: подведём резюме. Жратва должна быть некалорийной, с низ-ким содержанием белков, вопреки мнению большинства наших баранов-диетоло-гов, козлов-педиатров, безумного Департамента здравоохранения вообще, калеча-щих наше здоровье, а также наших придурков-военных, гробящих наших пацанов своим рационом питания. Жратва, Тим должна быть полноценной, нерафинирован-ной, содержать в нужном количестве жирки, белки, углеводки, витаминки, амино-кислотки и минералки. Ей надлежит быть уравновешенной. И отсутствие какого-ли-бо из элементов должно быть немедленно восполнено за счёт другого или других элементов. Равновесие в питании нарушать недопустимо - это главное. Усёк?
  -- Усёк.
  -- Молодец. Давай-ка, друже, под горяченькое, уравновесим, так сказать.
  -- Ты чего так частишь, Лёха? Не гони так. Слушай, ты энциклопедия бродячая, ты чего это с такой головой взялся школьный двор-то мести, а?
  -- Ну, про "откуда" я уже сказал. А что до метлы в моих руках, то скажи: ну, чем это не инструмент для медитации? Вот давай, дождёмся осени. Приходи тогда ко мне утром. Я выпрошу у нашей мымры-завхоза второе древко, сделаем тебе метлу и будем шуршать вместе. Я тебе ничего не объясню сейчас - сейчас снег. Потом вес-на, лето - мести не интересно. Только мусор собираешь. Мусор - это не главное в нашей работе. А вот осень... Осенью ты сам всё поймёшь. Приходи, серьёзно. Пока те-бя твой подростковый апломб не прибил к стае тех, кто нас, чистящих улицы, соби-рающих бутылки, приписал к отбросам общества. А ведь вдумайся только, Тим, вот давай посчитаем. Калькулятор есть у тебя?
  -- Есть. Вот он.
  -- Отлично. Значит так: одна бабка собирает с улиц и газонов нашей белокаменной столицы до ста бутылок в сутки. Пусть это, примерно, 50 кг. В месяц это полторы тонны стеклодряни. Плюс физическая нагрузка (ходить, нагибаться, сумки с собой таскать и прочее), добавь сюда свежий воздух, плюс около трёх тысяч реальных рублей к пенсии её нищенской. Ну, каково, а? Да им ещё и приплачивать надо пре-миальные за то, что сами себе на хлеб зарабатывают, пока ноги их ещё держат, да с участковых врачей нагрузку снимают, потому как физкультура, брат, профилактика заболеваний.
  -- Лёха, погоди, это-то я понимаю. Я тебя не так давно знаю, но мне всё время кажет-ся, что ты имеешь кучу-бучу разных образований: ты сочиняешь стихи, пишешь рассказы, сечёшь в медицине, разбираешься в политике, ты знаешь реки, горы, стра-ны разные, языки какие-то редкие, шашлык, говорят, готовишь отменно... Ты, воо-бще, кто, Лёха?
  -- Я-то?.. Ну, что касается языков - так это преувеличение. А вот шашлык - наоборот. Я не только шашлык хорошо готовлю, я вообще хорошо готовлю. Не в том дело. Плескани-ка ещё, молодой, по краешки. Я просто человек, Тимка. Давай-ка с другой "коробочки" зайдём, как у летунов говорят.
  -- Погоди, пауза, только один вопрос ещё: ты любишь? Ты сейчас кого-нибудь лю-бишь? И ещё: ты живёшь, понимая в жизни чертовски много. Но вот скажи: Почему ты всё-таки один? У тебя нет продюссера, что ли? Отчего ты себя не "раскрутишь"?
  -- Хорошо, на паузу согласен. Да, люблю. Я вообще не могу жить без этого чувства. Но - ушла. А про остальное... Ты знаешь, Тимка, я, наверное, просто устал терять. И не столько своё счастье, сколько счастье в глазах тех, кто в меня поверил, душу вложил. Мы же в ответе за тех, кого мы... Ну, ответил? Могу продолжать?
  -- Хранить не умеешь? Или - беречь, что ли? Не знаю, как точнее. Ну, ты понял.
  -- Да, понял. Наверное, не умею. А потом, мне кажется, что я умею ждать. Если, конечно, обещал ждать.
  -- А ты что, обещал?
  -- Нет. Таких глупостей я не делаю. И от детей своих тоже никогда никаких обещаний не требовал, разве, что по молодости. И тебе не советую. А то Боженька, так, ради проверочки на трепачество, такое испытание тебе придумает, что и не заметишь, как продашь всё на свете.
  -- Но ведь есть же примеры мужества и героизма...
  -- Бред. Дело в том, что, как правило, люди при этом расстаются с жизнью. И не важ-но, присягаешь ты Родине или любимой женщине (нет, я, конечно, не говорю, что это одно и тоже), нет такого существа, которое могло бы вынести все сто процентов пыток, придуманных природой и людьми или ещё не придуманными. Без ущерба для своего физического тела или духовного тела.
  -- Неужели, всё так плохо?
  -- Почему же плохо, Тим. Ведь речь идёт, я же не просто так сказал это, о ста процен-тах, о возможном и невозможном. Ты можешь умереть за свою клятву, но тогда и клянись уже сразу, что, мол, если что, то готов принять смертушку лютую за.. Ну, за что готов, за то и готов. А можешь умереть духовно, встав на путь блудничества и разврата. Ну, дальше сам "размотаешь клубочек". Не всё же тебе разжевывать, по-нимаешь.
  -- Погоди. Тогда чего же ты ждёшь, а? В одну и ту же реку два раза не войдёшь - это истина. Присяги ты в ЗАГСе не давал, что ждать будешь до смерти. Зачем тогда ждать? Не лучше ли отпустить человека, то есть выпустить из памяти и искать дру-гого, кого-нибудь? Или чего-нибудь? А?
  -- Ну, брат, во-первых, я не просто жду, тупо вглядываясь в даль в одном направле-нии, в котором удалилась моя ненаглядная. Я просто жду, какие подарки мне ещё подарит Господь, а не бегаю, высунув язык: "Мама, я хочу жениться!". А, во-вто-рых, ну ты меня просто огорчаешь такими сентенциями. Про реку - это не истина, а просто, правда. А истина - она проста и одинока. И она в том, что у каждого своя правда. А что до реки, опять же, то можно и десять раз войти. Ты у подводников, у водолазов спроси. Вообще, мой тебе совет: чаще говори с людьми. Любыми. Тебе это необходимо, поскольку, как мне кажется, ты ещё окончательно не потерян для общества. Главное, чтобы количество погружений равнялось количеству всплытий. Не вверх пузом, конечно. И это касается не только реки. Погружаться можно и в пу-стыню, и человека, кстати. Главное - вовремя выйти. А потом можно снова войти, когда акула проплывёт, сатана уснёт, буран утихнет, напился воды из колодца и во-обще. И с метлой моей тоже не исключение. Иногда для начала нового витка в тво-ей жизни нужно опуститься на самое дно океана, на Её Величество Землю, чтобы ощутить твёрдую почву под ногами. А то и глубже. Запомни, не опорожнив сосуд, не наполнишь его новым содержимым. Это не страшно: из земли вышли - в неё и
  -- идём. И станем прахом. И нас за ненадобностью сметёт чья-то метла. На нашей мо-гиле будут расти цветочки, пройдут века, кладбище превратят в котлован, потом за-льют фундамент, построят новый большой и красивый дом. Нашим потомкам надо же будет где-то жить.
   Ну, это немного другая тема, прости, - я отвлёкся. У Бродского как сказано: "Грех
   первородства не суть уродства". Теперь вот ты мне поведай, твоя очередь, Тим.
  -- Что?
  -- Как это - что? Ты кто, Тим? Кем ты сам себя ощущаешь?
  -- Я... Ну я ...Ой, щас, Лёх, звонят...
   И вскоре из прихожей донеслось:
   - Добрый день, слушаю Вас.
  -- Привет, Тим, это я.
  -- Ну, привет, гражданка "Я".
  -- Как дела?
  -- Спасибо.
  -- Это в каком смысле?
  -- Без смысла. Спасибо, хлеб и водка у меня есть.
  -- Не поняла.
  -- Значит, не надо.
  -- Я тебя отвлекаю?
  -- Исключено. Для тебя.
  -- Ладно, я позже позвоню, ты, видимо, не в настроении.
  -- Напротив, очень даже в настроении. Можешь продолжать.
  -- Что?
  -- Как это "что"? Ты же для чего-то звонила?
  -- Да просто так, узнать как дела, что делаешь.
  -- А, послушать голос. Понятно. Праздников никаких, день рождения ещё впереди. Заранее говорю тебе "спасибо", так что в день моего рождения можешь не напря-гаться. И, соответственно, пользуясь случаем, прими мои: со всеми восьмыми мар-тами, новыми годами, днями рождения и прочее. Зеркально, естественно. Мне до-статочно фотографии с твоим лицом на моей стене. Для всего. Так что, если у тебя нет вопросов, то будь здорова и не ешь снег, особенно жёлтый.
  -- Не поняла.
  -- Что? Всё просто, как в песенке, помнишь? "Победителей не судят. Победил - так отвяжись".
  -- А снег причём?
  -- А просто, к слову пришлось. В смысле, не болей.
  -- А жёлтый?
  -- Ах, это. Я думал, ты знаешь. Это первое правило лыжников: не ешь жёлтый снег.
  -- Я тоже кое-что про снег знаю. Из дзюдо, например. Тоже, кстати, основное правило. Знаешь?
  -- Нет, не знаю.
  -- Это просто: снег придавливает ветки, а они под его тяжестью пригибаются. И нас-тупает момент, когда всемогущий снег уже не в силах удержаться, он соскальзыва-ет. Обязательно соскальзывает.
  -- ...Я понял тебя. Но куда? Куда он соскальзывает? Надо же ещё выбрать направле-ние его падения. Разве это не важно?
  -- Нет. Куда шмякнется, туда и шмякнется.
  -- А не жестоко по отношению к противнику?
  -- Нет. Он же не сразу стал противником. Сначала же он согревал ветки, украшал их. Никто не просил его так наваливаться. Сам виноват.
  -- Да? Но ведь он же не сам по себе падал. Он падал из тяжёлой свинцовой снежной тучи, которая нависла над изящной ёлочкой. Он же не виноват, что ветер стих и ему просто не оставалось ничего другого, кроме как падать вниз.
  -- Ну и сидел бы в своей туче. Всё равно: рано или поздно, но падать придётся. И сне-гу, и дождю, и человеку - всё равно: всем предстоит впитаться в землю.
  -- Нет, не всё равно. Весной стаял бы себе тихонечко. А тут, на тропинке зимней ка-кой-нибудь проедет напоследок по нежным и красивым, кстати, снежинкам стая лы-жников - вот прелесть-то, а?
  -- ...Всё так. Но ведь и ёлочка... Она же не хотела ломать снежинки. Она просто не в силах была удержать, а уж тем более придать, как ты говоришь, направление. Тер-пела-то до последнего.
  -- А, ну да. И превратила всё в дзюдо.
  -- Да, блин, в дзюдо! А ты - в жёлтый, как ты говоришь, снег! Ты бы ещё предложил не пить воду из реки, ибо туда рыбы гадят. Будь здоров, лучик ты мой хрупкий!..
   Гудки остались в прихожей. А в комнате всё те же двое, торшер, ненужный теле-визор.
  -- Круто, Тим. Кого это ты так отшил?
  -- Да...Ты её не знаешь... Нет, я её не отшил... Просто, закон физики... И всё.
  -- И всё? Я тут сидел и слушал... Что-то не пойму... Вроде, не пьян ещё. Видимо, твоя очередь читать лекцию.
  -- На тему?
  -- Ну, очевидно, на тему любви и физики. Или я что-то не так понял?
  -- Да нет, всё так... Всё так... Ты в любовь с первого взгляда веришь?
  -- Конечно. Но не люблю.
  -- Почему?
  -- Видишь ли, Тимка... Как тебе сказать... Любовь с первого взгляда - это столетие, прожитое за секунду. А потом, само собой, что-то должно произойти... Не знаю...
   Ну, не знаю... Было у меня такое. И не раз. Как-то всё ломалось, в итоге. Знаешь, любое безумие кончается быстро. А хочется чего-нибудь такого, чтобы жило долго.
  -- А, и умерло в один день, да? Тебе-то хочется? Да для тебя, мне кажется, именно это-то, как ты сказал, "жило долго" и есть для тебя безумие. Ты же вулкан, замаски-рованный под тёпленький гейзер, якобы полезный для здоровья. Ты на себя-то в зеркало давно смотрел? Тоже мне, блин...
  -- Кто? Ну, кто я, по-твоему? Шарлатан-домосед, несущийся на огненной колеснице, что ли?
  -- Да ну нет же. Не шарлатан. И не Золушка на танке. Но и покой для тебя - могила, и уютный вечер в качалке у камина - тоже, если запереть тебя только в чём-то одном. Вот ты скажи: ты в узкий лаз в пещеру полезешь?
  -- Нет. Только под дулом пистолета.
  -- А почему?
  -- Боюсь.
  -- Чего?
  -- Как это - чего? А если застряну?
  -- А если перед тобой пролезет такой же, как ты или даже ещё чуточку потолще? Как тогда?
  -- Нет. Всё равно.
  -- Вот и стало всё на свои места. Тебе нужен и кнут, и пряник. И тепло, уют, и полная свобода передвижения. Вот, погоди-ка, я тебе кое-что прочитаю. Сейчас, куда я по-ложил... А, вот, нашёл. Слушай:
  
   Времена года.
   Город закутался в шубу и, забыв про прогулочную манеру ходьбы, семенит коротко и часто, опасаясь навернуться на ледяных панцирях тротуаров, прикрывая от ветра рас-красневшиеся нос и щёки мохнатой варежкой. Зима, зима, зима. Синоним для многих, но, к счастью, не для всех - бяка. Только и радости, когда нет мороза, когда толстый-толстый, разбухший, словно раздутый снег медленно-медленно, как на невидимых па-рашютиках опускается с неба на землю. Он парит неторопливо, подкрашенный ртутью с гнутых фонарных столбов. Вот это настоящий зимне-вечерний кайф. Только, чтобы ни ветра, ни мороза.
   Зима - это Новый год. Теперь уже без Деда Мороза и Снегурочки. И всё. Ой, нет, не совсем всё. Всё - это когда сосулькой с десятого этажа по башке. Или вот, например, на этом гололёде навернуться затылком об асфальт. Тогда-то уж точно всё. А когда-то... И Дед Мороз, и Снегурочка, и подарки, и каникулы - спи, сколько хочешь. Когда-то было по-другому. Но ведь не только же у него? У всех так было. Но другие "перестро-ились". А он... Он зиму пережидает и втягивается в весну. И каждый раз не верит, что она случится. Ему нужны доказательства. Но он знает, где их добыть.
   Он идёт в ближайший парк, ломает сонные ещё ветки берёзы, тополя, ясеня, ставит их дома в вазочку или в банку. И в середине марта в его доме уже наступает весна, в его "квартирном" лесу уже лопаются почки на ветках. А ещё спустя неделю молодые сала-товые листики радуются, что обманули природу. И он тоже радуется только что вылу-пившимся "сорванцам".
   А потом как-то сразу всё происходит: врывается в свои права обманутое молодое время года, овеянное ласковым теплом, осыпанное зеленью с головы до ног. И насту-пают вечера, когда он только с одним и борется: с неуничтожимым рвением любить. И бессонница, могучий спутник всего этого, она же и лекарь, баюкают его сиренью. И но-ги уже "гудят", и нет сил ходить. Но так жалко уходить из этой ночи, что так бы и пе-ренёс всё это безумие, этот "грех первородства" в сою хибару - вот это, действительно, наркотик.
   А летом, хотя всё и меняется, ждёт всё та же бессонница, зовущая ночью в стог кай-фовать от пряного и насыщать взгляд звёздчатой перспективой. Если, конечно, повезёт с погодой. Да и дождь - тоже не пакость, а радость: только летом можно услышать столько разных мотивов одновременно, особенно, если непосредственно на башку не капает и вода в уши не затекает. Одна только, не то, чтобы ложка, а так, капелька дёгтя во всей этой благостной палитре: назойливая, временами, жара и столь же назойливые мухи и комары. Да невелика плата. Правда же? Тем более, что впереди старость. Впере-ди ожидание, мучительное ожидание осени.
   И когда она наступает, нет уже спасения от смены декораций. Сначала от падающей листвы, кажется, прямо в полёте меняющей свои краски. И ковёр этот становится всё толще, всё разноцветнее, и так до той поры, пока не покроет его однажды вечером то-ненький ледяной панцирь. На эти маленькие прозрачные, как цветные стёклышки так приятно смотреть рано утром в лесу, высунув нос из палатки, вдыхая сыро-морозно-обещающий воздух. Тогда, когда солнышко поднимется над деревьями, льдинки-кар-тинки растают. И тогда броди - не хочу. Броди... До той поры, пока не наступит то, что он никак не научится встречать без страха и любить, как свою собственную смерть. По-ка не заглянет в его окно месяц-убийца, месяц-колдун - ноябрь. Но - что поделаешь. Надо, надо учится и его любить. Ведь жить с ним придётся рука об руку ещё, возмож-но, долго, а может и очень долго. До той поры, пока его указующий жезл не последует за его взглядом из под приоткрывшегося капюшона и не укажет в его сторону... Надо, надо.
  
   Четвёртый компонент
  -- Ну, хорошо, раскусил. Так, что там насчёт любви и физики-то?
  -- Видишь ли Лёшка... Хм... Ты никогда не замечал, что люди, совершенно разные люди, непохожие друг на друга, живущие совсем разными интересами, прекрасно уживаются вместе и живут так до старости, у них рождаются дети? На их свадьбе мы лицемерно несём хвалебную чушь, как все мужики планеты восьмого марта. А в то же время, уничтожив дармовые салатики под шампанское и горяченькое под во-дочку, выйдя покурить на кухню, шёпотом пророчим молодожёнам скорый развод и, жалея (про себя, конечно: родственники же всё-таки) напрасно потраченные деньги на подарок, шлёпаем обратно к традиционному чаю с обалденным тортом?
  -- Хо! И не раз!
  -- Конечно. А, с другой стороны, Бог сталкивает людей, которые с первого взгляда понимают друг друга. Людей, которых тянет друг к другу невидимым взором, но невиданной силы магнитищем. Которые, кажется, вылупились из одного яйца, только в разное время. Которые живут, кажется, одними интересами, которые, влю-бясь друг в друга с первого взгляда, даже ещё не поняв, что это произошло, упива-ются голосом друг друга, мыслями, даже запахом от кожи и волос. Они, как потом выясняется, любят одни и те же песни, стихи, прозу, спектакли, фильмы...
  -- Ну, уж это-то мне точно знакомо.
  -- Конечно! И друзья во весь голос говорят: "Ну, наконец-то, нашёл! Он нашёл то, что ему нужно! Вот семья-то будет! Как приятно на них смотреть!".
  -- Прости, Тим, перебью. Я хочу сказать, что семьёй-то они, как правило, становиться и не спешат...
  -- Именно, именно. Ты меня опередил, я к тому и веду. Они не просто не спешат, они, как правило, и не становятся семьёй. И самое, казалось бы, странное, они потом расходятся. Не спешат они потому, что для них этот штампик чёрного цвета в пас-порте - дело вторичное. А вот почему они расходятся? Тут-то и зарылась физика.
  -- Расшифруй, Тим. И, всё-таки, вернёмся потом к моему вопросу перед звонком этой твоей...как её...
  -- Да всё же просто, Лёха! Разноимённые заряды притягиваются, а одноимённые от-талкиваются, ты же знаешь.
  -- Ну, ты дал, блин. Это что же, по-твоему, любовь, ненависть, короче, чувство - есть заряд? И всё?
  -- А что, мало? Ты же сам думаешь и чувствуешь так же, только называешь всё это другими словами и выражениями. Ты же сам перед этим опустил меня с небес на землю. Даже под землю, в саму землю, если уж говорить твоим языком.
  -- Правда?
  -- Правда.
  -- Ага, выходит, мы с тобой "однополюсные? Мы с тобой рано или поздно тоже от-толкнёмся друг от друга?
  -- Не думаю. Между нами пока очень большое расстояние. Ученик и учитель редко расходятся, между ними всегда есть и будет дистанция жизненного опыта, читай, старомодности а-ля ретро и бурной поисковой активности.
  -- Читай, новомодности.
  -- Ну, да, остряк хренов. Проще говоря, при абсолютно одинаковом, на первый взгляд, заряде, пусть, положительном, выставленном на сцене, который притягивает зрите-ля и не даёт забыть прекрасный, добрый, мудрый и поучительный "спектакль", есть ещё, пусть и небольшой, но всё-таки минус - там, за тяжёлыми, очень тяжёлы-ми кулисами. И минус этот и будет служить гарантом того, что мы с тобой будем помнить друг друга, тянуться друг к другу, звонить друг другу, пить водку, не пить водку, понимаешь? Когда-нибудь нас может развести обида одного на другого, но, со временем это станет смешным, как обида на того мальчика, который сломал ку-личик, сотворённый девочкой из песочка. Она не знала и не хотела знать и думать о зыбкости всего на земле, ей важно было только её творение, сейчас, сию минуту, как Страдивари - его творение, его скрипка. Масштабы разные, но суть-то, физика процесса - одна.
  -- Да, уж...
  -- ...Я ответил?
  -- ...На этот вопрос, кажется, да.
  -- А что, что-то не так? Да очнись ты, Лёха. Ты чего в одну точку уставился? Пельмень гипнотизируешь?
  -- ...Нет-нет, всё так... Ты ответь мне на тот вопрос.
  -- Кто я?
  -- Ну, да. Кто ты, Тим? И сколько сейчас времени?
  -- Часы над тобой. Спешишь?
  -- Нет, я вообще стараюсь никуда не спешить. По поводу "спешишь" Эмиль Куэ вы-разился так: "Если спокойно сидеть на крыльце своего дома, то рано или поздно твоего врача пронесут мимо тебя по улице в гробу".
  -- Господи святый, ну и чернуха из тебя лезет, аж мурашки забегали. Давай-ка ещё по пятьдесят и я начну.
  -- ...Согласен.
  -- Ну, вот. Зовите меня просто Тим, я не обижусь. Я вообще редко ошибаюсь, но иногда бывает, причём делаю это буквально по-детски. Как у Моцарта: "Ora et labora", то есть "Широко и скорбно". Господи, почему я не родился Моцартом. Впрочем, на этом свете второй Моцарт уже не родится. Можно слепить лже-Моцар-та выдающуюся посредственность. А по этому поводу сам же Моцарт и сказал: "Посредственность, куда ты её не посылай, всё равно останется посредственнос-тью".
  -- Ты о себе, Тим, о себе.
  -- Ах, ну да, конечно. Итак, я Тим, Живу, по свету хожу, стараюсь делать это с каран-дашом и блокнотиком. Знаешь, Лёха, на этой планете, в этом мире очень легко пи-сать. Достаточно просто ходить по улицам и смотреть по сторонам. Не как дурак, а как Задорнов. Ну, и вдохновение, конечно, необходимо.
  -- Прости, а ты сейчас тоже пишешь?
  -- Сейчас - ничего. Смешного-то много, но хочется чего-нибудь другого, сильного.
  -- Что же мешает?
  -- Да темы нет, да и вдохновения нет.
  -- Ах, вдохновения нет. Из серии "Дайте мне тему и уж тут-то я, блин, расстараюсь для вас, на удивление всего человечества". Так, да? А ты как Нерон, не стесняйся. Тому вдохновения не хватило, так он весь Рим спалил к матери вместе с людиш-ками. Тоже, видать, на удивление человечества расстарался. Ну, и ты бабахни что-нибудь, холеру подсыпь в водопровод.
  -- Ну, ты брякнешь, тоже. Раздул слона. На самом деле, я не знаю, может, из этого опуса моего что-нибудь и получится. Я его только начал, вообще не знаю, что с ним делать.
  -- А название оставишь?
  -- Имя дают после родов, Лёха. Я же не знаю, что родится: мальчик, девочка, недоно-шенное дитя или вообще дохленький.
  -- Ты ещё про аборт поговори.
  -- Вот, пристал, ёлка ты зелёная... Пока назвал, конечно. Я назвал это "Времена года". Пока это всё. Я понимаю, это ещё слишком сыро, даже не черновик, а так, кусочек черновичка, но...
  -- Ты говоришь "кусочек"? Да нет, не просто кусок черновика... Ты не знаешь, что с этим делать?
  -- Нет... Не знаю.
  -- Я тоже, конечно, не знаю, но ты даже не представляешь, Тимка, какая ты умница! "Раскусил" ты меня, брат.
  -- Что?
  -- Ничего. А что касается разворачивания сюжета, то... Ты Митяева Олега слышал?
  -- Кое-что слышал.
  -- Я тебе занесу - послушаешь. У меня кассет пять его есть.
  -- Давай... Но ведь ты же, наверное, что-то конкретное имел ввиду, да?
  -- ...Да... "А там, в квартире незнакомой кто-то плакал,
   Не подходя упрямо, не включая света.
   И наподобие вопросительного знака
   Спина тряслась, как будто веточка под ветром."
   - А дальше?
  -- А дальше так:
   "А я не слышал. Я был рядом - и не слышал.
   Гудки кружились, как листвою, засыпая
   Следы того, кто в синеву куда-то вышел.
   И это всё, что я запомнил, засыпая".
  -- Здорово. Кажется, я уловил твою идею. Только вот, что там за гудки?
  -- А там, в начале так: "Звенит телефон за стеной Настойчиво, гулкими SOS, SOS.".
  -- А, понятно. Я так и подумал... Давай, за тебя. Пельмени, правда, уже остыли.
  -- А, плевать. Давай. Задал ты мне сегодня задачку.
  -- А ты? Ты не лучше.
  -- Ладно, Тимка, с тобой хорошо, но домой надо.
  -- Ну, что ж, пора - так пора. Ты дойдёшь?
  -- Дойду. Щас доползу - и в люльку баиньки. Спасибо тебе. Ты... Ты своё найдёшь. Или оно тебя найдёт. Не вешай нос. Где моя шапка?
  -- На голове, чудик.
  -- Да? Ах, да. Ну, пока. Ты только не спеши, Тим. Всё у нас ломается из-за спешки.
  -- Да иди, иди, философ. Пока ноги держат. И ты тут пакет забыл с какими-то кни-гами. Держи.
  -- Не какими-то, а о-го-го какими! Это Тернер, "Разведение овец", а это вот "Плодо-родие и рентабельность".
  -- Бог мой, а это-то тебе зачем? Овец разводить собрался на балконе?
  -- Нет, это я читать давал. Вчера вернули, да я забыл их в дворницкой. Хочешь, дам почитать?
  -- Для общего развития, что ли?
  -- А ты думаешь, тут только про овечек?
  -- А про что?
  -- А я тебе сейчас прочитаю кое что... Так, где это... А, вот, нашёл. Слушай: "В рамку факторов, которые участвуют в защите природы, я включаю также разные виды бактерий. Я часто думаю, что стремление человека разрушить всё, что возбуждает в нём страх, приводит его к убеждению, что природа тоже стремится разрушить чело-вечество. Но это не так. Природа разрушает лишь бесполезные и нездоровые эле-менты, и наши столь упорные усилия сохранить то, что природа решила вернуть зе-мле (то, что из неё же и вышло), ни к чему хорошему не приведут. Природа работает на пользу всего мироздания, а человек является интегральной частью его. Только тогда, когда человек отделяет себя от мироздания и начинает вести себя, как его хо-зяин и повелитель, природа считает нужным предупредить его, напомнив ему, отку-да он явился. Человек должен знать своё место. Если он ничего не делает против её законов и истинных интересов всего мироздания, то он ясно увидит, что природа на его стороне. Ну, как тебе "овечки"?
  -- Беру.
  -- Эти книги, дружок, очень любят во всём мире. И не только биологи, но и врачи, и врачеватели.
  -- И в Африке?
  -- А чем они хуже?
  -- И в Израиле?
  -- Прекрати, я же серьёзно. Кстати, именно на иврите хорошо отражена неразрывность природы и нас с тобой, безволосых приматов, то есть близость понятий "Земля" - "Адама", и "Человек" - "Адам".
  -- Ну, Лёха, опять "умыл" ты меня.
  -- Ничего, ты тоже. Всё, пошёл. А то голова соображает, а ноги - ничего не сообража-ют.
  -- Так давай, провожу, а?
  -- Дойду. Знаешь, как бывает: когда сам идёшь, легче находишь дорогу. Ты, если смо-жешь, завтра ко мне после трёх заходи. Поболтаем. Ага?
  -- Ага.
  
  
  
   Метла.
   Эх, метла моя, метла.... И когда этот чёртов завхоз новую выдаст? Стоп! Когда это бы-ло?.. Да, точно, на втором курсе. Было сочинение на эту дурацкую тему "Как я провёл ле-то", как в школе у младшеклассников. А мне что-то взбрендило описать просто один день, один из многих удивительно похожих друг на друга, по крайней мере, по схеме их прожи-вания дней. И меня как-то понесло-подхватило, и получился целый рассказ.
   Почти любой день этого лета начинался в пять-пять с небольшим утра, на рассвете, ко-гда я и двое моих тогдашних друзей выкатывали свои велосипеды. Заканчивался же день тоже одинаково, когда мы глубокой ночью разъезжались по домам, уставшие и, как прави-ло, чертовски голодные. А вот то, что происходило между точками А и В на прямой вре-мени, это всегда было чем-то новым, удивительным. Оно и не могло быть другим. Пото-му, что цель наша тогда была не увеличение числа покорённых километров, нет-нет, на-против даже, иногда мы проезжали совсем немного этих самых километров. Просто пото-му, что находили что-то очень интересное, удивительное. И не где-то там, за горой, а бук-вально в соседнем квартале.
   Да, день на день был не похож. Кроме, пожалуй, одного фрагмента, врезавшегося в па-мять как осиновый кол в вурдалака. Это была довольно прозаичная картинка: узкий троту-ар возле углового дома на улице Кирова, дворник в поношенной одежде (ну и правильно: какая разница, во что ты одет, когда занят тем, что сметаешь грязь с пути людей, которые предпочитают наступать на чистое) и метлой на длинном древке. И, конечно же, кар-тинка была бы не полной без логичного "ш-ш-их, ш-ш-их, ш-ш-их. Всё это присутствовало.
   Вот этот-то фрагмент был постоянен, как... И так получилось, что описав весь день от и до, в самом начале повествования я закатил целую оду дворнику. И настолько здорово вышло, что мне отказались ставить оценку, а сочинение, вопреки правилам, вернули.
   Детали я, конечно, не помню, так, общее впечатление: свежевымытый асфальт, спя-щий город, одинокий дворник, песнь метлы... Нет, не песнь, я тогда какое-то другое слово подобрал. К сожалению, ничего не сохранилось, так как моя тогдашняя "первая любовь" взяла почитать и как бы потеряла.
   А мог ли я, молоденький студентик, подумать тогда, что пишу о своём будущем и о бу-дущем той самой метлы, которая тогда расчищала дорогу, в том числе и мне, а теперь в моих руках расчищает дорогу другим молодым повесам?
   Стоп, стоп, стоп! Да оторвись ты от метлы своей! Вон же, смотри: вон они, трое на ве-
   ликах, а последний из них катит на своём "Минске", скрипя клиньями шатунов, черново-лосый и кареглазый, всё время на тебя косящийся, уже который день подряд шелестящий по утрам шинами в одном и том же направлении, в одно и то же время и всегда едущий последним. Последним, видимо, потому, что предпочитает догонять, а не убегать, то есть не любит, когда подгоняют или наступают на пятки.
   Т-с-с, не мешай верить. Вон она, вера твоя, молодость, будущее, вся вселенная. Не на конце метлы, а на велике, крутит педалями. Туда надо смотреть! А ты...
   А я... я не верю им. Я верю своему инструменту. И только ему - своему инструменту.
   Ему и улыбаюсь.
  
  
   0x01 graphic
0x01 graphic
   стр. 30 А. Кашлев "Времена года"
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"