Юкио Касима (Перевод с русского)
'Третий путь или Охота на овец - 2'
Утопия
' Whether 'tis nobler in the mind to suffer The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles,
And by opposing end them?'
William Shakespeare: 'Hamlet'¹
Стратагема ?12: 'Увести овцу легкой рукой'.
Сущность: постоянная и всесторонняя
психологическая готовность использовать для обретения преимущества любые шансы
Харро фон Зенгер. 'Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать', т. 1.
В сумерках пространство двора, образованного жилыми многоэтажными домами, выглядело как кладбище автомобилей. Надвигавшаяся темнота стирала возрастные и стоимостные различия между транспортными средствами, оставляя в качестве ориентиров для определения степени престижности их марок, лишь размеры и формы.
Салон одного из обитателей этого "кладбища" на мгновение затлел тусклым светом и снова принял необитаемый вид. Через некоторое время дверь авто со стороны водителя отворилась, и в сумрак открытого пространства, уже помеченного дворовыми фонарями, ступила нога вероятного владельца машины. Затем появился и сам хозяин уже в полный рост.
Нездоровый желтый свет фонарей скорее разжиживал надвигавшуюся темноту, чем освещал местность, сводя все изобилие красок дневного мироздания к единообразного цвета контурам артефактов и прочей natura morta, составляющим дворовой пейзаж.
Не оглядываясь по сторонам, владелец транспортного средства автоматически проделал нехитрые операции по герметизации машины на время предстоящего отсутствия, и направился по пешеходной дорожке вглубь двора.
Его окружали жилые строения с характерным для первых лет перехода к "рыночной
экономике" буйством архитектурных излишеств в виде башенок, надстроек, пристроек. Этот жилой комплекс был построен на заре овладения державой капиталистическими методами хозяйствования - держава овладевала этими методами грубо и в извращенной форме - и тогда на фоне однообразной архитектуры советского периода, этот "шансон в камне" выглядел респектабельно и в то же время романтично, хотя квартиры в домах этого комплекса доступны были членам общества далеким от романтики.
Поднявшиеся на волне перемен, на экономическую высоту, позволявшую смотреть с высока на свое недавнее прошлое, они тосковали по отсутствию аристократической составляющей в своих биографиях с их замками, салонами, приемами.
¹Быть или не быть - таков вопрос;
Что благородней духом - покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Пртивоборством?
(В.Шекспир. "Гамлет". Акт III, сцена 1.
Перевод М. Лозинского).
Многое из материальных атрибутов аристократизма было доступно им сегодня, но за что бы они ни брались, все превращалось в оргию.
Архитектура, этого параисторического стиля, очевидно, тешила его обитателей.
Мужчина шел, глядя перед собой. Окружавшие многоэтажные жилые здания однообразные в своей эксклюзивности, Его не интересовали. Иногда Он был вынужден сходить на проезжую часть, минуя припаркованные практически на пешеходной дорожке авто. На некоторых участках пути траектория его движения была похожа на узор некоего замысловатого танца.
На день текущий двор уже не вмещал всех имеющих потребность и желающих здесь парковаться. Очевидно, по этой причине те, кого он не вмещал, парковались как попало и где придется. Количество автотранспорта на душу столичного населения выросло явно не пропорционально росту валового национального продукта.
Однако на лице идущего не отражалось какой либо примитивной мещанской эмоцией по поводу ситуации с изобилием металлических самоходных изделий, диктовавшим ему траекторию пути.
Удалившись на некоторое расстояние от оставленного транспорта, он оглянулся в его сторону, словно оценивая возможность в некоторой временной перспективе выбраться из этого лабиринта. И неторопливо возобновил движение по тротуару мимо многоэтажных строений в соседний двор.
За те годы, что этот жилой комплекс просуществовал со дня своего порождения, дворы приняли обжитый вид. И эта обжитость наложила свой нивелирующий отпечаток на первобытную респектабельность его.
Деревья уж покачивали ветвями своими на уровне четвертого - пятого этажей, некоторые разрослись и выше, стремясь достигнуть подобно обитателям этой эксклюзивной жилой площадки до небес "с их солнцем и луной". И даже отсутствие неотъемлемой составляющей дворовых угодий жилых комплексов советского периода - мелких архитектурных форм - лавочек перед подъездами домов, намекающее косвенно на статус жильцов - мол, этим сидеть здесь некогда - не спасало от общего впечатления периферийности.
Миграция лиц социально значимых в это время происходила уже в загородные зоны (в хорошем смысле слова), либо в центр столицы.
Мужчина шел неторопливо, не спуская взгляда с того близкого горизонта, где от огибавшей комплекс автомобильной дороги был въезд во двор, по которому Он шел.
Вдруг Он прибавил в шаге и, миновав, один из подъездов дома, вдоль которого шел, свернул с тротуара, остановился на плохо освещенном фрагменте заасфальтированной площадки перед домом. В это время с улицы во двор въехали одна за другой на некотором расстоянии две черные машины.
На заре местного капитализма в предпочтении черных цветов для своих авто, вышедшими на свет новыми "публичными людьми" было что-то от мести бывшей номенклатуре. Черный окрас "Чаек", ЗИЛов - в те былинные времена говорил о практически недостижимом для смертных уровне общественной значимости владельцев. Доступность черных "Волг" была также весьма ограничена, их получали партийно-хозяйственная и научная номенклатура, заслуживающие доверия граждане - за заслуги перед Родиной, в том числе во время пребывания за рубежом, за ними "охотились" лица кавказской национальности. Теоретически же доступные обывателю марки автомашин ни ассортиментом моделей, ни разнообразием цветовых решений не отличались. Их однообразие могло бы нагнать тоску на сегодняшнего продвинутого автолюбителя. А уж черный окрас тех "народных" транспортных средств выглядел бы совершенно нелепо. Представьте-ка себе черный "Запорожец"... Дальнейшее развитие этой сферы обслуживания потребностей и вкусов состоятельной публики могло бы вызвать обморок у простеца советской эпохи, подобному тем, каковые имели место в свое время, согласно диссидентским мифам, у прилавков колбасных изделий где-нибудь на Западе - от капиталистического изобилия продукции.
Нынче изобилие в этой стране тоже имело место и значительно опережало пришествие капитализма. Дефициты были изжиты, витрины магазинов, бутиков, были доступны каждому даже при наличии отсутствия денежных знаков. Раскрой глаза пошире и потребляй, потребляй, потребляй.... Потребление постепенно становилось фактически гражданским долгом населения.
Никаких спецраспределителей. Теперь доступ к спецраспределителям, был замещен возможностью присваивать денежные знаки, пребывая в тени (скорее в лучезарном свете) структур всех трех ветвей власти тянущегося вверх (и переплетающегося ветвями где-то там вверху) древа молодой демократии.
"Две машины", - безмысленно констатировал мужчина. Он что-то вроде этого и предожидал - на этой неделе открылась очередная сессия парламента. Встречи и консультации, продолжавшиеся за стенами высокого учреждения, по своей значимости и результативности зачастую превышали творимое в его стенах.
После месячного пребывания в отпуске, Депутат не мог надышаться всей этой суетой. Вот и сейчас, уже добравшись до своего жилища, он никак не мог расстаться с .... С кем? Сейчас увидим. Мужчина был уверен, что новое лицо едва ли появится из салона черных "автоплэйбоев". Тень, его скрывавшая, не позволяла разглядеть содержание тех манипуляций, которые Он неторопливо проделал руками с какими-то негабаритными предметами. Наконец, Он прикоснулся к уху, слегка распахнул пиджак и замер.
Задняя дверь первой машины приоткрылась, но из нее никто не вышел. Мужчина, стоявший метрах в восьмидесяти от нее, снова прикоснулся к уху. Двери же второй машины открылись, и она выпустила из своего чрева двух человек мужского полу. Оба были примерно одной комплекции, с одинаковыми стрижками. Одеты они тоже были примерно одинаково, если не считать некоторых различий в цвете их костюмов. Один из них направился к первой - к "мерсу", а второй остался у открытой дверцы "кубика". Общение же лиц находившихся в "Мерседесе" продолжалось еще минут десять.
Молодой человек легкой, по спортивному игривой, походкой подошел к приоткрытой двери "мерса" и раскрыл ее шире. Первым из машины появилось грузноватое тело Депутата: короткая стрижка, очки, темный костюм и однотонный цветной галстук, на лице отпечаток важности несуществующих дел. С места, где расположился мужчина, было видно, как Депутат, опираясь правой рукой на сиденье, и наклонив вперед государственную голову, чтобы уберечь ее от соприкосновенья с металлом кузова, стал ногой на асфальт. Не обратив внимания на попытку "мальчика" помочь ему, он сам полностью высвободил свое грузноватое политическое тело из объятий красавца "Мерседеса". За ним последовал высокий худощавый седой человек. Он вышел на другую сторону, не дожидаясь, пока в результате манипуляций со своим телом его сосед выберется наружу, не торопясь, обошел капот машины и присоединился к выбравшемуся, наконец, наружу Депутату.
"Любимый, прихвати мой портфель, пожалуйста!"- обратился Депутат к молодому человеку, открывавшему дверь машины, после чего, перехватив недоумевающий взгляд седого, громко засмеялся. "Ха-ха-ха! Не боись! С ориентацией у меня все в порядке. Как в политической жизни, так и в жизни половой...!- он хлопнул того слегка по плечу по плечу. - Это у него фамилия такая!" И снова засмеялся: "Что, не знаешь этого анекдота?"
Манеру Депутата рассказывать анекдоты наблюдавший за сценой мужчина знал прекрасно. По манере рассказа и по завершающим его жестам, Он мог практически безошибочно определить статус слушателя анекдотов по отношению к рассказчику. Сегодняшний слушатель был равен по положению Депутату. Так, плюс-минус.... Об этом свидетельствовал элемент не броской фамильярности, которым Депутат завершил анекдот.
Рассказывая анекдоты "младшим" коллегам - не по возрасту, по положению - он преподносил их как басни с моралью. Очень часто в ответ на заискивающий смех слушателя этой категории, завершал по-отечески: "Вот так-то". И похлопывая при этом слушателя по плечу, намекал тем самым на свое благорасположение. Иным Депутат не дарил своей улыбки в завершающей фазе анекдота, а печально либо даже угрожающе, кивал головой, подтверждая сказанное. Делай выводы.
Они постояли еще минут десять, обмениваясь общими фразами. О делах больше ни слова сказано не было. Затем последовали традиционные облегченные, без поцелуев, объятия со столь же легким похлопыванием по плечу - встреча была закончена. В политических кругах традиция встреч и прощаний, чужих друг другу, а подчас и враждебно настроенных людей посредством объятий шла то ли от времен застоя, то ли от ритуала "Коза Ностра". Этот ритуал неизменно присутствует и в нашей сегодняшней жизни, стоит только присмотреться.
Во время этой завершающей фазы общения государственных мужей, сопровождающий Депутата "мальчик" зашел в подъезд и, через несколько минут вышел, оставшись стоять у входа. Наблюдающий эту сцену мужчина отметил про себя, что "защита" Депутата далеко не всегда проявляет такую бдительность. Собственно "мальчики" даже не часто сопровождают его домой. Давно не виделись? В отпуске Депутат пребывал без секретарей и охраны.
Депутат был нетрезв, это было заметно, и "мальчик" поспешил ему навстречу, предлагая руку в помощь, но тот выразился в его адрес грубоватой шуткой, и, демонстрируя полное владение своим телом, прошествовал к подъезду сам.
У входа в подъезд он остановился, дал распоряжения "мальчику" на завтрашний день, и шаг за шагом исчез в подъезде.
Улыбка с лица коллеги сошла, сразу же после того, как Депутат отвернулся, чтобы идти домой.
Весьма характерная для этих персонажей перемена, отметил про себя наблюдающий. В искренности их не упрекнешь. Он привычно и профессионально отметил эту игру мышц лица коллеги Депутата, из улыбки сложившуюся в выражение озабоченности.
Коллега, не торопясь, пошел к свому "кубику". Машина Депутата постояла еще некоторое время, после того как он зашел в подъезд, и, дождавшись "мальчика", который ловко юркнул в салон через заднюю дверцу, тронулась по кругу к выезду на шоссе.
Проводив ее взглядом, мужчина, тоже не спеша, вернулся к стоявшему в соседнем дворе автомобилю.
Машина, покачнувшись, начала медленно подниматься вверх. Он не успел удивиться, как Его взгляду из окна автомобиля уже предстали крыши домов. Скорость подъема увеличилась, и Он занервничал. Ни руль, и никакие доступные системы управления никак не реагировали на Его попытки взять движение под контроль. Город внизу уже сливался в рассеянное светлое пятно, тускнеющее к периферии и наконец, совершенно окруженное ночной тьмой. Где-то на горизонте видимого вспыхивали подобно фейерверку разноцветные огни. Усилия овладеть ситуацией не принесли результатов - были бесполезны, и Он откинулся на спинку кресла. От Него ничего не зависело. В этот момент Он почувствовал страх. Страх не за свою жизнь, страх пред неуправляемостью, страх от предстоящей утраты привычного. А может и не страх, а разочарование, что все так заканчивается. И в тот же момент подъем остановился. Он снова посмотрел вниз. Различить что-либо было практически не возможно, только яркие огни где-то на горизонте все еще вспыхивали: изумрудные, рубиновые, желтые.... Ничто не держало его машину в воздухе. Самое время рухнуть вниз - на землю.
Но машина вдруг качнулась и начала скользить вниз, все ускоряя свое движение. Теперь Он почувствовал разочарование, на этот раз в себе: достаточно ощутить чувство близкое к страху и ты уже на земле. Никто не заставит тебя принять неизведанное.
Город уже тянул к Нему улицы как руки. Он уже начал узнавать их знакомую вязь. Наконец, передние колеса мягко пришли в соприкосновение с асфальтом дороги, еще один толчок и все четыре колеса уже несут его в понятном ему направлении.
Темнота с закрытыми глазами отличалась от темноты с открытыми глазами. Этот вывод был результатом неоднократных наблюдений... результатом, повторявшимся со стабильностью доброкачественного эксперимента.
Темнота, которая встречала Его ночью при неожиданном пробуждении и та, из которой Он должен был вынырнуть в свет утра, разнились эмоциональным откликом.
Нередко утром Его посещала надежда, к этому времени уже утратившая какую-либо плоть, и не соотносившаяся ни с какими реалиями, ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Это была некая вневременная надежда, утратившая общечеловеческую суть и служившая лишь отправной точкой для Его возвращения в сегодня. Он просыпался и, еще не открыв глаз, прислушивался, не слышно ли ровного дыхания рядом, или не доносится ли будничный бытовой шум из соседних помещений квартиры. Хоть что-нибудь, что говорило бы о том, что Он не один, что все пережитое некогда было лишь дурным сном.
После пробуждения, уже расставшись со своей ежедневной утренней ущербной надеждой, Он лежал еще некоторое время с закрытыми глазами, восстанавливая себя.
Мысли, ощущения и чувства, с которыми Он просыпался утром, не были продолжением вчерашних. С пробуждением Ему снова надо было возрождать пережитое вчера, связать его с тем, что было раньше. И так день за днем, день за днем.... Со временем выполнение этой обязательной процедуры требовало от Него не больше усилий, чем для пяти ритуальных физических упражнений, которые Он также выполнял каждое утро после подъема.
Он должен был обеспечивать преемственность чувств, которые вели Его по жизни, с тех пор как Он остался один. Это пламя в себе поддерживать непрерывно было невозможно. Можно было лишь снова и снова воспламеняться. И снова оно уходило, гасло, оставляя обожженные формы.
Никогда следующий момент жизни не вытекал из предшествующего. То, чем Он был сейчас, не было причиной того, чем Он будет в следующий момент, а тем более на следующий день. Сегодняшнее скорее отменяло вчерашнее, чем продолжало его.... Иначе и быть не могло после целой ночи блуждания по другим мирам.
Это Он четко усвоил после того дня, внешняя дань которому красная метка на календаре.
Глаза закрыты, пока хаотическое, вялое состояние сознания не собирается в некую точку. Все собранное вместе начинает резонировать в Нем по уже проложенным за годы колеям воображения и мысли, укладываясь во вполне определенное присутствие соответствующих слов, терминов, сюжетов, тем.
Эта точка была окружена разными словами и образами, событиями: естественным - неестественным, реализованным - не реализованным, произошедшим - не случившимся. И этой точкой была смерть, но пока не Его.
Придя к этой точке, Он возвращался к привычному режиму жизни: все снова осознано, восстановлено. Непонятное прояснялось, появлялись нужные слова, в которых можно было выразить суть. Суть того, что было вчера и неизбежно будет сегодня. Суть, унаследованная от того дня...
За прошедшие годы Он научился ощущать условность того, что называлось временем, но видел также и его безусловную работу. Все мысли и чувства тех дней подверглись энтропии. Он по-прежнему по утрам добивался возвращения мыслей, приводивших Его в состояние полу абстрактной готовности к дню сегодняшнему. Чувства же, должные сопровождать эти мысли, надо было возрождать в себе каждый день, это требовало большего напряжения. И они возвращались. Хотя поклясться, что чувствует, Он не мог.
Мужчина открыл глаза и посмотрел на перекидной календарь, висевший на противоположной стенке. Дата отчеркнута красным маркером. Из трех инфернальных красок Он выбрал красный. Ему казалось, что чувства, этим цветом вызываемые или поддерживаемые менее подвержены энтропии, чем традиционным для таких событий - черным. Прочие цвета были либо невнятны, либо неуместны ассоциациями, которые вызывали.
Вставая с ложа, Он уже был свободен от внутренних разладов и бремени непонятных чувств, порождаемых снами, от лишенного направления холостого хода жизни, ощущение которого возникало на грани сна и бодрствования. Снова возвращалось и наступало вечное настоящее.
То, что происходит в промежутке времени, с того момента как Его нога коснется старого давно не чищеного паркета рядом с разложенным для сна диваном и до выхода из квартиры на лестничную площадку, чтобы проследовать на работу, не сопровождается каким либо мыслительным процессом в самой верхней части тела. Но отличие во внешнем виде человека, оставляющего свое беспокойное ложе, и мужчины, который направляется к выходной двери разительно. В Его строгом облике представительского вида трудно заподозрить внутренний мир.
Есть вероятность, что следуя к лифту, на площадке между этажами Он увидит соседку из квартиры напротив. Женщина, в возрасте, превышающем его годы лет на пятнадцать, курит у окна. Он поздоровается с ней. Это единственная живая душа в доме, которую Он знает безошибочно, по имени - отчеству. Он может поинтересоваться, с чем связан столь ранний выход на площадку, та в ответ только махнет рукой, свободной от сигареты. И этот взмах рукой может означать все: от слез до улыбки, смирившегося с повседневным человека.
Рабочий день заканчивался. Перед глазами распростерлась полированная поверхность рабочего стола с кожаной вставкой, представительским прибором и прочим антуражем руководящего лица, не выходящем, впрочем, за рамки, необходимости соответствовать занимаемой должности. То есть, посетитель соответствующего ранга, так же как и подчиненные во время пребывания в кабинете на все перечисленное могли бы и не обратить своего специального внимания. Первый по причине соответствия "сервировки" стола его представлению на этот предмет, вторые в связи с отсутствие "жлобского" блеска в предметах сервировки.
Должность, при которой полагались все эти атрибуты руководящего лица, Он принял, когда стало ясно, что для контроля над ситуацией и следованию за своим "поводырем" без места и без образа, Ему не достаточно только неутомимых ног и постоянно поддерживаемого внутренним усилием огня. Все практические мысли приходили к Нему оттуда, из того пространства и времени, где у Него не было никаких скидок, никакого алиби. Но это состояние уже нельзя было назвать безутешностью. Он не разменивал свои чувства на жалобы и сожаления о произошедшем, не менял миллион на рубли, что, впрочем, произошло далеко не сразу.
Пустотелость происходящего в течение рабочего дня сменялась Его реальностью, единственной, в которой пустые тени, сотканные повседневностью, приобретали цвет, вес и смыслы. Начиналась другая жизнь отличная от будней, текущая по канонам внеположным привычному. Он превращался в Наблюдателя.
Ему никогда не удавалось зафиксировать момент, когда этот переход происходил, и от чего зависело местонахождение точки перехода. Это было так же непросто, как следить за дыханием, отмечая точку, момент, когда вдох завершен и начинается выдох и наоборот. Иногда это происходило, когда Он спускался в лифте, иногда, когда поворачивал ключ зажигания в машине. Пустотелое бытие, реальность которого, однако отрицать было бы самоуверенно, и которое в самых широких кругах окультуренной общественности определялось надуманным словом "жизнь", вдруг прерывалось, и Он окунался в то, что составляло реальность многих лет Его жизни.
Он не спешил выходить из кабинета. Сейчас заглянет секретарша, чтобы в приоткрытую дверь произнести слова прощания....
Необязательными движениями раскладывал по местам бессловесные атрибуты, которые сопутствовали Ему в течение рабочего дня. Компьютер выключен, документы заняли свои места в сейфе, в ящиках стола, ручка, карандаш тоже обрели покой до завтрашнего утра. На сегодня бессюжетная составляющая жизни подходила к завершению.
В этот день у Него на очереди Бизнесмен - человек Большого Бизнеса - по крайней мере, тот считает так сам, и основания у него для этого были. Наблюдатель достаточно тщательно отнесся в свое время к выбору "имен" для своих подопечных. Нынешний Бизнесмен мог стать Босом, Шефом или получить какое-то прозвище, не связанное с его деятельностью. Но все, что не предлагало тогда Его сосредоточенное на этом занятии воображение не воспринималось в контексте предстоящей им долгой и непростой "совместной жизни". Впрочем, длительность этого "совместного проживания" определялась не Им. Хотя к моменту выбора "имени" Он об этом мог еще только догадываться.
Прозвище не должно было нести в себе уничижительность, неприязнь, а тем более ненависть, не должно было принять форму злой насмешки. Оно должно было содержать объект в себе полностью, и в то же время быть отвлеченным от Его человеческих характеристик, которые к тому времени уже сыграли свою роль, сведя их на одном пути. Как человек Бизнесмен не интересовал Наблюдателя. Бос... Шеф... - в этих прозвищах для своего знакомца, Ему виделось что-то от собачьей клички. Решение оказалось простым и даже тривиальным.
Слово "бизнесмен" Ему сначала виделось несколько длинным и бесцветным, но в итоге было принято со всей ответственностью и сознанием, что с этим прозвищем тот и встретит свой последний час. Наблюдатель "обкатывал" его некоторое, довольно долгое время, пока не убедился, что его звучание не вызывает у Него какой-то сложности с восприятием живого образа. Он не проговаривал его при необходимости обратиться к этому образу. За все эти годы у Него вообще ни разу не возникло необходимости произнести это прозвище вслух. Образ и прозвище, прозвище и образ.... И то и другое возникало у Наблюдателя почти всегда единовременно, и когда Он обращался к нему в его отсутствие в своих молчаливых диалогах, и когда сознание реагировало на его материализованное появление во время бдений.
То же происходило и с поиском прозвища для "Депутата".
Его "подопечные" были заметными персонажами в избранной ими сфере деятельности, погруженными в свои дела, отягощенными разновеликими целями. Длительность их пребывания на работе не ограничивалась временем, определенным законодательством для трудовых будней простецам, и маршруты, как в течение, так и после рабочего дня, первое время казались столь же неисповедимыми, как пути Господа нашего...
Наблюдатель был неспешен в своих сборах при уходе с работы. Часто задерживался, хотя все намеченное на день вполне успевал завершить.
Сотрудники, после его "возвышения" из их среды, отнеслись сначала к этому Его качеству настороженно, но, убедившись, что Он не имеет намерения своим ненормированным пребыванием в офисе удлинять их рабочий день, успокоились.
Итак, Бизнесмен, или тогда еще будущий Бизнесмен. Отец его был заметной фигурой в Администрации Президента, присутствовали также личные отношения с самим Президентом. И быть этой фигурой в то время ему предстояло еще больше года. Надо заметить, что сын этим сроком воспользовался по полной программе. И в дальнейшем вырос из той одежки, которую ему сшил папа.
Гораздо позже, когда бдение уже стало настоящей жизнью Наблюдателя, когда Он уже "удлинил свои уши", Ему довелось слушать беседу Бизнесмена с бывшим одноклассником, потерявшимся в эпоху перемен. Бизнесмен не то, чтобы оправдывался перед одноклассником, но убедительно рассказал ему, как происходило становление. "Ну, да, двери вроде бы были открыты... Можно было еще, как говориться, ногой открывать. Отца знали, его способности влиять на... процессы были также известны, меня привечали, угощали, интересовались его здоровьем, между прочим, пытались уяснить, собирается ли он продолжать карьеру в политике или тянет на отдых. Точно также как позже после его ухода интересовались, не собирается ли он вернуться. На такой опыт как у него всегда найдется покупатель.
Так на всякий случай, знаешь. А вдруг. Но если бы я заходил с просьбой, то, как зашел, так бы и вышел, попив кофейку и чувствуя спиной дулю в кармане приветливого хозяина кабинета.
Но я заходил с конкретным предложением, и помощи не просил, я предлагал сотрудничество. Все четко. Никаких взяток - сотрудничество и, разумеется, доход. Я голову, ноги и деньги, а он ... ну, назовем это организационным вкладом. Имя отца было лишь основанием для того, чтобы войти и какой-никакой гарантией для них, что я не замышляю подставу". Похоже, так и было, соглашался Наблюдатель, пребывая третьей невидимой стороной этого разговора. И голова и ноги у сегодняшней, уже состоявшейся "акулы" бизнеса, были не из ленивых. Хотя сегодня для передвижения Бизнесмен предпочитал дорогостоящие марки "авто", которыми, впрочем, пользовался не баловства ради. Серьезный бизнес можно представительствовать только на серьезных машинах.
Наблюдатель, пристроившись на удобном для контроля расстоянии от офиса, отметил, как отъезжает от крыльца "Мерседес", на котором в иные дни Бизнесмена везут домой или на встречу. Никаких перемен в его планах, а значит и в планах Наблюдателя не предвидится.
Сейчас он выйдет из офиса со своим финансовым директором, который не упустит возможности что-то согласовывать вплоть до того момента, когда Бизнесмен усядется в скромную "бэху" и, изобразив на лице улыбку - сама искренность, протянет руку для прощания своему заму. Машина не представительская, за рулем он сам. Этот день, а вернее вечер у него предназначен для приватной жизни. Далее последует маршрут, по которому Наблюдатель мог проехать с закрытыми глазами - этому маршруту уже почти три года. Или четыре? Впрочем, время совершенно не играет роли. Важны лишь отклонения от маршрута, но они никогда не являлись для Наблюдателя полной неожиданностью. Их он всегда предчувствовал заранее, по некоторым сначала едва заметным признакам, которые все более наполнялись содержанием, и, в конце концов,... все то же самое, но с другими персонажами. Будь то новое лицо сотрудника, партнера по бизнесу или личико любовницы. Ролевым разнообразием персонажи вокруг главного на этой сцене действующего лица не отличались. Их страсти, переживания только им казались особыми, неповторимыми, уникальными, к чему Наблюдатель мог бы относиться сочувственно, если бы Его интересовала содержательная часть происходящего у Него на глазах. Но Его интересовало другое.
Все, что последует далее, от поворота ключа зажигания в машине, и до его возвращения домой было известно Наблюдателю в деталях. Это и позволяло не упустить малейшего поворота в буднях своего "подопечного". Именно в буднях, но не в судьбе - судьба его уже была предрешена. Что означала эта уверенность, Наблюдатель не мог бы выразить словами, слова только затуманили бы смысл происходящего.
...В один день, ничем не отличавшийся от чреды ему предшествовавших, Заместитель министра вызвал его в обычное, предусмотренное регламентом их общения, время. Но когда он явился с папками и отчетами для доклада, тот не проявил интереса к его компетентно подготовленным материалам, а лишь поинтересовался, свободен ли он этим вечером. На что он, не раздумывая, ответил готовностью, предполагая некую срочную работу. Но разговор был продолжен не в стенах министерства, а в одном из скромных, но популярных в нарождавшихся деловых кругах ресторанов, куда они подъехали в служебной машине его начальника. В то время опасения оказаться в фокусе фотообъектива в неурочное время еще не укоренились в высоких должностных лицах. Представители прессы были скромнее, солнце светило ярче, не смотря на происходившие тупиковые перемены, а волны были выше.
Их встретили у входа. Встречающий был человеком примерно его возраста, хоть и выглядел несколько старше из-за наметившегося живота, который заметно оттягивал рубашку, нависая над брюками, и скрывая пояс. Лицо тоже не несло черт аскетизма. Его одеяние было свободно от намеков на официоз - все же предстояла встреча с высоким должностным лицом. Он обменялся с Заместителем министра рукопожатием, и тот представил его самого встречающему. После чего они прошли вглубь уютного, далеко не переполненного зала. Стол был уже заказан, и находился он в укромном уголке заведения, недоступном для нежелательных взглядов. Музыкальное оформление позволяло вести беседу, не повышая голоса.
Невнимательный к деталям обстановки, он не смог бы вспомнить об окружавшем его в тот вечер интерьере, кроме того, что свет был не яркий и неподалеку журчал фонтан.
Начало вечера было посвящено обсуждению дел в державе. Да, начинается экономический кризис. Ухудшение благосостояния неизбежно. Да, собственно, процесс уже давно идет. Сейчас он просто становиться очевидным.
Говорил большей частью заместитель министра. При этом, произнося фразу, он смотрел на третьего участника встречи, который выслушивал, глядя на стол перед говорившим. Затем он поднимал глаза, и, в зависимости от содержания сказанного, либо дополнял, - скорее бросал реплику - либо уточнял, выраженную мысль, либо просто кивал, не поднимая глаз - полностью соглашаясь с умным Заместителем министра. Сам "третий" не проявлял инициативы, и, как показалось ему, несколько скучал от оценок ситуации в державе и общих мест, столь профессионально конструируемых его шефом. Для шефа вопрос участия в конкретном деле, о котором вот- вот должна была зайти речь был, судя по всему, решен. Общетеоретическое и этическое обоснование планируемых мероприятий, а речь его начальника так и выглядела, "третьего" не интересовала.
Иногда шеф поглядывал на него, словно приглашая к разговору. Но он знал свое место в этом разговоре и не спешил принять участие в торжественной части.
При переходе к прикладной части беседы третий участник встречи несколько оживился и принял в ней более активное участие.
Из того, как был построен разговор, он понял, что процесс, в который его вовлекают, требует значительной доли доверительности со стороны его нынешнего руководства. Это льстило ему. Но для чего увольняться? А именно так был поставлен вопрос, в случае если он примет предложение. Разве не может он контролировать процесс, оставаясь на своем месте? Нет. Связь предприятия со структурой, в которой он работает, не должна быть столь очевидной. Сейчас многие уходят с престижных мест, чтобы выжить. А если выживание к тому же связано со значительным ростом благосостояния? Это уже другой вопрос, не правда ли? Министерство должно сохранить свою командную роль в отрасли. А для этого необходимо, чтобы оно было финансово состоятельно и не зависело исключительно от бюджета, который в ближайшее время едва ли будет хотя бы удовлетворительным. И что не менее важно, люди ему - министерству - преданные также должны быть сохранены.
Парадокс, но именно сейчас, когда кризис очевиден, открываются невиданные возможности. Законодательная власть еще не проснулась. Там еще полно романтиков. Но придет день - и он не за горами, - когда там не останется альтруистов, и время сочинять воззвания уступит времени делать деньги.
К этому времени надо быть готовыми.
В этой беседе он принимал пассивное участие, хотя прекрасно понимал, что она, за своей видимой непринужденностью, обращена к нему в первую очередь. Иногда собеседники прерывались, чтоб выпить по рюмке, не слишком изощряясь в произнесении тостов. Он соглашался, делился своими наблюдениями, чувствуя некоторую неловкость в присутствии своего начальника, обычно не ощущавшуюся им во время докладов и разговоров в кабинете о делах министерских.
В некоторых министерствах эти процессы уже идут. Но там превалирует больше забота о собственных карманах. Возможности раздаются - а сейчас раздаются именно возможности - родственникам, друзьям и так далее. Раздаются задешево. О государственных интересах думают мало, ну, или, скажем, недостаточно. Недальновидно. Мы же видим этот процесс несколько по- другому....
"Обдумай предложение не торопясь, подготовь семью, хотя, сам понимаешь, в детали ее посвящать едва ли стоит. "Бизнес...- шеф запнулся, произнося слово еще недавно в кругах, к которым он принадлежал, было едва ли не ругательным. - Это - законный бизнес, но не терпящий суеты и шума. Возможности влияния на законодательную базу, чтобы его законность не вызывала сомнения ни у кого, у нас есть". Он помолчал, оценивая, сказанное и добавил: "Не спеши, но и не тяни с решением. Организация процесса потребует усилий компетентных людей, его организацию нельзя доверить простым исполнителям". Слово "простым" он выделил в своей речи, как бы заранее причисляя его к своему кругу. Как оказалось впоследствии причисление его к кругу избранных носило относительный характер.
Роль третьего лица в этой встрече также была вполне определенной и понятной. За ужин рассчитывалось именно "оно", и это были отнюдь не наспех напечатанные заменители денежных знаков.
К разговору в семье он готовился тщательно. Преодолеть убеждение в значимости его места в министерстве - post советский синдром - перед материальными благами, которые сулила новая работа, было нелегко. Да и степень этих благ, он тогда едва ли мог оценить - а она, как оказалось, превосходила все мыслимые им тогда размеры.
Аргументы, которые он приводил в семье, ему казались убедительными, но понимал, что только результат может убедить окончательно. Быть значительным в глазах окружающих, от пребывания на высокой должности мужа, для его жены в то время виделось более престижным, чем свобода от денежных затруднений.
Меньше года работы на новом месте оказалось достаточно, чтобы семья переехала в новую трехкомнатную квартиру. После чего даже намек на упреки об утраченных должностных позициях в Министерстве ушел из разговоров в семейном кругу. Атмосфера вокруг менялась, что также содействовало корректировкам на уровне менталитета.
В те дни, он продолжал работать автоматически, но так же безошибочно, как и раньше.
К сочувствию, высказываемому всеми сотрудниками, от уборщицы, до Генерального, относился сначала с долей благодарности, затем с внутренним раздражением. Однажды Генеральный подошел к нему в коридоре и, смущаясь, сказал, что надо бы поговорить, и что лучше после работы. Смущение, которое он рассмотрел, говорило о том, что речь пойдет не о работе. Во всем, что касалось работы, Генеральный был неуязвим для проявления каких бы то ни человеческих чувств.
Но речь пошла именно о работе, хотя и в неожиданном для него аспекте. В кабинете Генеральный предложил ему закурить, и некоторое время, пытаясь перебороть себя, кружил вокруг его состояния. Потом остановился: "В общем, извини, но вынужден сказать... Тебе придется уйти от нас". Он воспринял сообщение без особых эмоций. Он и сам представлял себе, что его карьера и перспективы потеряли смысл, от которых окружающий его мир вовсе не собирается отказываться, но совсем не ожидал именно тех аргументов, о которых услышал от Генерального.
Он поднял голову и посмотрел на Генерального. Тот отвел глаза в сторону. "Понимаешь,...я не справлюсь с проблемами, которые у меня возникнут, если ты останешься. Ты же знаешь, на чем и на ком завязан наш бизнес. Родственники, знакомые, все связано - повязано. В общем как в лучшие времена... - начальник говорил, непривычно запинаясь и жестикулируя. Из разговора он понял, что на Генерального нажимают за его нежелание отказаться от судебного разбирательства, за неуступчивость. Он отнесся к участию Генерального в процессе травли без неприязни, тот не предлагал ему уступить, а просто предлагал уйти. "Если ты еще воспринимаешь наши отношения, я дам тебе рекомендацию на фирму к знакомому". Он не стал становиться в позу и в знак согласия кивнул головой.
Потом состоялся суд, его адвокат был настроен оптимистично, он нашел неких свидетелей, выступление которых должно было разбить линию обороны обвиняемых, и показать произошедшее в истинном виде.
К шоку от потери близких результаты судебного слушания добавили шок от безысходности и сознания собственной мизерности в этом мире, с которым, казалось, так удачно у него складывались отношения, беспомощности перед стеной, которую олицетворяли егО оппоненты. оН чувствовал себя бессловесным предметом, неким артефактом, который поставили на камине, и, не предполагая, что обездвиженный и бессловесный, оН может что-то чувствовать, ощущать, переживать.
Как ему показалось, егО оппоненты даже не испытывали по отношению к немУ неприязни. Лично к немУ... Им просто надо было перешагнуть все это, все произошедшее с ниМ при их участии. С их стороны это была просто некая неловкость, которую надо было ... нет, не исправить, а скрыть.
На процессе закон, должный выносить решение максимально формально в соответствии с Буквой, в нем прописанной, был компенсирован прислонением друг к другу родных, друзей, близких обвиняемых. Некая неартикулированная связь, перспектива взаимовыгодных отношений, взаимное понимание, которое устанавливается всегда поверх и помимо каких-либо законов и формальных критериев, доминировали на процессе. В какой-то момент в зале суда во время процесса емУ даже показалось, что они перемигиваются друг с другом и с судьей. оН перестал смотреть на участников процесса.
Этим взаимным обогревом и была компенсирована неразвитость социальной, гражданской жизни государственного новообразования, которое только начинало свой путь на политической карте разношерстого мира в качестве молодой демократии. Но принципы демократического злоупотребления служебным положением в жизни молодой демократии уже действовали.
Очевидное было поставлено с ног на голову. Новая демократия жестко заявила о своей готовности любыми средствами защищать своих сторонников - списки прилагались.
оН переживал ощущения давнего сна, зримость которого так и не была выражена пробудившимся в конце концов сознанием. Сон и запомнился противостоянием силы ощущения и отсутствием образности. оН словно дышал воздухом из различных геометрических фигур, лишенных телесности, но, в то же время, колющие и режущие они входили в неГО с каждым вздохом, наполняя и царапая легкие ощущением тесноты и беззвучного скрежета.
Тогда оН постарался поскорее избавиться от воспоминаний об этом сне. Навыков остановиться и осмыслить привидевшееся не имелось - жизнь живых беспечна. Ведь сон - это сон, это - сон, это - сон.... Сон, видение могли что-то значить, а могли не значить ровным счетом ничего. Павлов в то время был ближе, чем Фрейд и иже с ним.
Чего не хватило тогда: сил, разума, смелости, времени, наконец, чтобы оглянуться назад - назад ли? ... а может время, которое мы пытаемся провести течет к нам из будущего? - ... оглянуться на то, что остановилось, замерло, затаилось и понять, - что понять?- понять раньше, чем время перестанет иметь значение. А если бы и остановился, изменило ли бы это что-то? В неясных, болезненных состояниях грезилось еМУ разрешение этой смуты.
Но вот сновиденье вернулось, неся образность в избытке уже наяву, напомнило о себе. Недомысленное, не понятое тогда - вернулось болью наяву, в той единственной тогда из известных еМУ реальностей.
...И оН ощутил свою вовлеченность переживать эту боль вечно лишь бы не заглянуть в корень страдания, в ситуацию, которую, очевидно, сам же и создал, и в которой всегда уже поздно.
оН всегда знал, что это может случиться. Но ведь, конечно, не завтра, не сейчас, НЕТЕПЕРЬ, а еще лучше НЕСНИМ и НЕЭТО. Надежда вела еГО в дурную бесконечность.... Но с ней емУ было вполне тепло, уютно, и грязно, как в старом халате.
И в этом оН ничем не отличался от окружающих егО людей, которые ведут о страданиях бесконечные и бессмысленные беседы, обсуждают, кто счастлив, а кто нет, есть ли законы счастья-несчастья, удовлетворяя тем самым свою неизбывную потребность наделять мир определенным порядком. Порядком, при котором счастье или несчастье выпадает не в силу слепой прихоти судьбы, а в зависимости добра и зла совершенного человеком.
Может быть, несчастье случайно, и не связано с ниМ лично, оно не вытекает из того, как оН живет, что думает, что делает. Возможно, ли вообще быть такое?
У каждого есть в прошлом то, чего он не домыслил в себе, не доделал, прервал, не остановил, отложил на будущее.... "Они - те, кто купили ближайшую жизнь за будущую, и не будет облегчено им наказание, и не будет им оказана помощь".
И все это, оставшееся ... темное, неминуемое... копится и участвует в независимости от тебя в общем хороводе вещей в мире. ... Копится, растет, как снежный ком, который катится неспешно чьим-то усилием по заснеженной равнине, и вдруг склон...
Ощущение дурного сна не оставляло еГО на протяжении всего этого периода времени. "Этим не может и не должно все закончиться" - чувствовал оН для себя. Но так говорят многие, а потом жизнь берет свое.
Впрочем, речь уже тогда шла не о справедливости. По какой-то неясной причине, это слово-понятие так и не прозвучало в нЕМ ни тогда, ни позже. Хотя его появление в болезненных рефлексиях тех дней было бы естественным. Как учили - справедливость должна восторжествовать. Но в самом понятии "справедливости" чувствовалось, что-то утилитарное. Как - будто от ее торжества искатель ждал какой-то выгоды.
В компании, куда оН был принят на работу по протекции Генерального, долго не продержался. Мысли о мести больше напоминали кровавые "фэнтези", которые с недавнего времени потекли на прилавки магазинов и экраны кинотеатров. Собственно это были не мысли. Сюжеты пришли позже. Первое время еГО настигало бесформенное нечто, расплывалось, расползалось в его сознание в уродливую кляксу, омерзительную слизь, которая переливалась всеми цветами существующего в мире спектра красок. оН и не подозревал, что цвета могут вызывать такое омерзение. оН задыхался от ненависти, и не способен был выразить то, что чувствовал. Как велик оказывается в нас потенциал различных состояний, чувств, ощущений, которые мы не в состоянии выразить словами, даже пребывая в них.
Эти безобразные фантазии несли в себе непреодолимую изнуряющую ненависть. В минуты усталости от своих состояний, когда казалось даже ненависть притуплялась, оН начинал метаться, лишившись привычного в своих переживаниях, и это было еще невыносимее. Безразличный к алкоголю в свои зрелые годы, всегда воспринимавший употребление спиртных напитков как дань некоему ритуалу, или этикету в общении с друзьями, сослуживцами, оН начал поддерживать состояние, пребывание в котором еМУ уже было необходимо, как наркоману, подсевшему на иглу, все увеличивающимися дозами алкоголя. Часто позволял себе пройтись в обеденный перерыв мимо гастронома и, повертев наскоро головой по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии коллег, особенно женского полу, традиционно использовавших это время для покупок по хозяйству, заскочить в соответствующий отдел и пропустить сто грамм. Однако очень быстро потеряв бдительность, был замечен. Конечно, руководству еГО никто не "сдал", но отношение к нему как к персонажу несерьезному начало укореняться. Наконец, пришло время и, надо заметить очень быстро, когда обеденные дозы и вечернее продолжение сделали еГО практически непригодным для работы и совершенно не приемлемым для начальства. Некоторое время еГО еще просто терпели. оН видел и ощущал это, и от этого все более умалялся. В то же время ход мыслей егО принимал окологероический характер: пусть... они еще увидят, на что он способен, что он еще преподнесет.... И дальше снова возобновлялись кровавые фантазии.
С родственникам оН практически перестал общаться. Попытки утешать еГО, возродить в нЕМ волю к жизни с их стороны не увенчались успехом. иМ все больше завладевала мысль о мести, как о долге, или об "уходе", как признании собственного бессилия.
Затем появились сюжеты. оН проводил в выстраивании сюжетов большую часть свободного времени. Иногда ловил, себя, что занимается этим и на работе. И, тогда вдруг очнувшись, настороженно шарил глазами по пространству кабинета, который делил еще с тремя коллегами, не заметили ли его отсутствия, не выдало ли его при этом выражение лица, гримаса тех чувств, которые он переживал, уходя в свои видения.
Сюжет собственно был один, но вариантов множество. В этих сюжетах оН проявлял не характерную для неГО в жизни жестокость. Диалоги с жертвами давались легко, они были красивы и пафосны, как - будто оН всю жизнь писал эти апокалипсические сценарии.
Да, именно так. Все будет именно так. Пора переходить к деталям. И здесь ко всему, что выстраивалось в егО в воспаленной фантазии, прибавлялись детали, которые имели в себе трудноосуществимый нюанс, оН не знал, как преодолеть эти, казалось, не существенные организационные трудности. Именно преодолеть, а не перескочить, перепрыгнуть,... ибо их наличие делало исполнение его жестоких и красивых планов фактически не реальным.
И в минуты понимания бессилия своей фантазии оН начинал ругаться... "... твою мать, - говорил оН. Затем прислушивался, пытаясь соотнести звучание и содержание его в единое ощущение. оН ждал облегчения..., он слышал, раньше... давно..., что это может принести облегчение.
Вставал с дивана, начинал ходить, потом метаться по комнате... пидорасы... суки... бляди.... Оказалось оН много чего знает о них.... О ком? Обо всех! Все суки...! Раз за разом повторяя свою попытку облегчиться, громче и, как ему казалось, свободнее, сопровождая выражения в их адрес ударами кулаков по дивану, по стене, вдруг выдыхался, падал на диван, испытывая не облегчение, а неприязнь близкую к отвращению к самому себе.
Нет, в этом облегчения не ощутилось ...Что дальше? Пойдешь направо или налево - все равно, будет одно и тоже....
А может подождать немного? Мысль, конечно, конструктивная, но чего ждать, и умеет ли он ждать? Не примитивная ли это отговорка? Не страх ли это, наконец? Может быть и страх. Но страх чего? В любом случае хорошего конца - в общепринятом смысле - оН для себя после произошедшего не ждал, тогда какой же это страх? Но чего ждать и что значит ждать? Это еще предстояло осознать.
Почувствовать собственную обреченность и ждать.... Эти мелькнувшие бессвязно мысли затерялись среди болезненных рефлексий, не оставлявших еГО, связанные с произошедшим они заводили еГО в некий мрачный лабиринт. Мысли появлявшиеся в их результате были невнятны. Но некое мгновение ясности, оН ощутил. Состояние было зафиксировано скорее физиологически, но именно это позволило емУ в дальнейшем возвращаться к этому состоянию, пользоваться им, восстанавливая себя.
Понимание своего пути вело егО через испытания. На работе некоторое время оН пытался хотя бы соответствовать занимаемой должности, но "Дао" домой становилось все более однообразным. По сути это было противостояние внутреннему голосу. "Зайдем, выпьем! Ничего с тобой не станется. Сто грамм погоды не сделают. Конечно, водка губит народы, но одному человеку она ничего не сделает". Постепенно знакомство с дорогой становилось все более детальным. Магазины, в которых присутствовали "разливайки" манили своей скромной привлекательностью. А внутренний голос, устав уговаривать, в конце концов, произносил избитое: "Ну, ты как хочешь, а я пошел". Домой оН добирался на автопилоте. Поэтому конец света назначенный "Великим белым Братством" иМ был пропущен.
Однажды, после "вечерней смены", которая была проведена у дома Бизнесмена, оН накатил еще пару "соточек", закурил и побрел в сторону дома. оН ехал на каком-то транспорте, пересаживался на другой, и, в конце концов, заблудился. Было уже поздно. Разобравшись, наконец, в направлении движения, оН присел на скамейку в ожидании трамвая. Очнулся только от грубого прикосновения рук, которые шарили у неГО по карманам. еГО попытка защититься завершилась ударом кулака по лицу. оН слетел с лавочки, но в покое егО не оставили, "дерибан" продолжался. Вдруг раздался чей-то хрипловатый голос: "А, ну шакалы...". оН не все разобрал, но по удалявшемуся топоту ног, понял, что еГО оставили в покое. оН оперся на руку, и тут же почувствовал, что чужая сила, встряхнув еГО, водрузила на скамейку. оН попытался оправиться, отряхнуться, в чем почувствовал поддержку той самой чужой силы. Сквозь туман рассмотрел мужичонку невысокого роста, небритого, одетого по сезону, но довольно неопрятно. Мужичонка не стал спрашивать, доберется ли оН домой, было и так видно, что без приключений - нет. "Куда тебе?" - спросил спаситель, одновременно водворяя на место галстук, который болтался у негО за спиной.
Все дальнейшее оН помнил весьма смутно, да и то скорее вспоминал, проснувшись на следующее утро в своей постели...
оН присел, свесив ноги с кровати, опробовал ступнями почву под ногами. Голова не болела, но состояние было депрессивное. Впрочем к такому состоянию ему было не привыкать. Из кухни донесся неоправданный в еГО сознании шум. Тенью мелькнула мысль, что, наконец, весь этот кошмар закончился, оН выйдет на кухню и увидит жену и дочь. Живым и невредимыми. Они будут пить кофе, каждый, собираясь по своим делам, и обсуждать ближайшие планы. В безнадежной иллюзии язычника, оН, открыл дверь спальни... но увидел, незнакомого пожилого мужчину, который накрывал стол, с доступной его пониманию сервировкой. На столе стояла початая бутылка водки. "Чужой", - подумал он.
Эта фигура, натюрморт на столе сразу восстановили в его памяти события вчерашнего дня. "Все нормально? - спросил мужчина. И как бы оправдываясь, добавил: "Вчера уже поздно было домой возвращаться, так я без спросу остался переночевать. Да и то, спрашивать то было не у кого. Ничего?" "Ничего. Все нормально, - ответил оН. "Ну, тогда садись, перекусим, и по делам, - подвел черту мужчина. Мужчина назвался по имени, протягивая еМУ руку.
- А то вчера и не познакомились, как следует". В последствии, будучи уже не уверенным в названном гостем имени, как и во многом другом, происходившим в этот период времени, Он в ставшем в последствии привычном Ему стиле назвал мужчину "Чужой".
Представившись Чужой, посмотрев на нЕГО повнимательнее добавил: "Вижу ты того... непростой.... Так тебе лучше на работу сегодня не ходить, некрасиво как-то в таком виде". Тут только оН почувствовал, что саднит губа, и, выйдя в прихожую, убедился, что действительно на работу лучше не идти. Да и, вообще... оН позвонил шефу, отпросился на день под предлогом, что надо показаться врачу.
После чего они сели за стол. Поначалу разговор не клеился, но после третьей, еГО понесло. оН рассказал Чужому все. В первый и последний раз в своей жизни. После того как на столе появилась следующая бутылка, оН также поделился и своими кровавыми планам.
Чужой слушал безответно, только иногда поводил головой. "Суки они все, - резюмировал он завершение еГО рассказа. Но чувствовалось, что его резюме касается не только персонажей прозвучавшей истории. Его резюме охватывало гораздо больший круг лиц, обитавших за стенами этой квартиры.
... оН чувствовал, что расклеивается, но остановится уже не мог. Вдруг прозвучало: "Стоп! Ты на себя посмотри, больно уж ты грозный. Такой себе ... мститель". оН обиженно остановил поток своих излияний. Чужой налил очередную дозу, поднял стакан и долгим взглядом нетрезвого человека посмотрел на него: "Убить и дурак сможет. А потом всю оставшуюся жизнь мучаться будешь! Я же вижу - ты не отморозок какой". Не занятая ничем пауза завершилась неожиданно.
"Да, ты должен...- стукнул Чужой вдруг стаканом, наполненным водкой, по столу, расплескав жидкость по его полированной поверхности. - Ты должен выжить...Ты должен разбогатеть, пережить их всех и ходить на все их похороны. К каждому из них. Не пропустить ни одного такого... праздника". Он опрокинул стакан в себя, на мгновение застыл, втягивая носом воздух. "И вот еще что... - он постучал указательным пальцем по столу. - Не просто ходить. Их должно наказать нечто более властное, чем закон или твоя ненависть. Ты должен не позволить им уйти, не пережив страха. Все... особенно такие...с-сат, когда приходит последний час. Все хотят уйти с миром". оН растеряно взглянул на собеседника, который смотрел на нЕГО без всякого сочувствия и даже с некоторым презрением. "Так самому жить же не хочется, - развел свои руки, такие же нетрезвые, как и оН сам. "Не ной, для слез времени всегда хватает.... - брезгливо протянул Чужой. - Смени свои... сопли на ожидание... и придет на твою улицу праздник .... "Праздник? Какой еще здесь может быть праздник? - подумалось еМУ, но уточнить не посмел - прозвучавшее было больше похоже на тезисы, и совершенно не соотносились с обликом говорящего, словно его устами говорил некто другой. оН оторвался от тарелки и взглянул на лицо своего вчерашнего спасителя. Это была скорее маска, Чужой не говорил, он давал ему установку на всю оставшуюся жизнь. Но это еще предстояло осознать. Молчание продолжалось с минуту, еМУ показалось дольше. Затем маска за столом напротив него начала плавится, крошиться, и снова перед нИМ сидел пожилой мужчина, неизвестно где обитающий, не известно чем занимающийся, неизвестно ради чего живущий.
"А эти все твои фантазии - убью, задушу, повешу.... Оставь, не смеши..."
"Но я даже не знаю, кто из них неп-п-пос-с-редственно,... а кто - нет... - запинаясь, пытался возразить оН, разводя перед собой руки. Как у большинства алкоголиков, а оН был близок к достижению этого звания, руки у него стали очень подвижны. Нелепые судорожные движения, в которых участвовали плечи, предплечья и кисти сопровождали еГО слова, обращенные к Чужому. оН сам обратил внимание на диалектику развития своих конечностей в свете злоупотреблений горячительными напитками впервые, так как общался с людьми в последнее время очень редко, и эта их подвижность неприятно поразила еГО. "Не надо!" - ответил Чужой. "Что, не надо? - он уставился на мужчину. "Не надо, - повтори Чужой,- Не надо знать, спорить, не надо искать, кто прав, кто виноват. Надо просто всех их похоронить". Последовавший за этим его вопрос: "Как это?", остался без ответа.
Ближе к обеду Чужой собрался и ушел.
Позже, гораздо позже, когда оН уже, можно сказать, "стал на ноги", оН пытался отыскать Чужого. Но с трудом смог найти даже ту остановку, где с нИМ приключилась эта встреча.
На следующий день, после произошедшего, оН по своей инициативе имел разговор с шефом, которому сказал, что нормальная жизнь у нЕГО пока не получается и, что оН не хочет дождаться того момента, когда еМУ просто предложат уйти. Предложение было встречено с пониманием и даже облегчением. Дела свои оН сдал очень быстро.
В это же время оН продал свою трехкомнатную квартиру и купил более скромную однокомнатную в стороне от центра. Процедура продажи, а затем и купли неожиданно вызвал у нЕГО отвращение от проявления сторонами процесса какой-то мелочности: мелкие выгоды, ни к чему не приводящие хитрости, незначительные уступки, жалобы на собой разумеющееся. Вполне деловой подход.
В итоге, оН, конечно, продал дешевле, чем мог бы по ценам того времени, а купил дороже, но разница все равно была более, чем заметной. Позже оН возвращался мыслями к этим не слишком удачным своим операциям с недвижимостью, но анализу подлежали не просчеты. Об этом оН никогда не думал. Уже тогда присутствовало понимание, что происходящее, объективная его оценка и еГО восприятие были отличны. На самом деле он понимал - все то, что еМУ виделось мелочным, неприятным в том процессе, вполне отражало утлость жизни его участников, из которой еГО самого вырвало, и вполне вероятно, с корнем, произошедшее с семьей. В этом процессе, в сопровождавших его мелких уловках, хитростях, недомолвках не было ничего неожиданного, унижающего или позорящего участников. Все это было человеческое, слишком человеческое, чтобы презирать....
Но, к тому времени, когда оН оказался способен отделить в себе рациональную оценку от эмоционального восприятия Он уже стал другим.
В квартиру, которую оН переехал после тех событий, были перевезены все необходимые вещи, но не более того. Прочую мебель и разные мелочи оН отдал родственникам, и это была его последняя встреча с ними.
На то, чтобы скорее "разбросать", чем расставить по приличествующим ему местам привезенный скарб, у неГО ушла не одна неделя. "Дизайном" своей квартиры оН занимался большей частью по утрам, потому как по вечерам, уже отягощенным "принятой на грудь" дозой спиртного был поглощен другими сюжетами.
Напитки не отличались разнообразием - это была дешевая водка, которую оН покупал в близлежащих магазинах. И так как закупки делались ежедневно, то ради конспирации своего пристрастия, оН посещал их по очереди. В супермаркете постоянно оплачивал покупки у разных кассиров. На кассе не поднимал глаз, словно ожидая встретить понимающую улыбку наблюдательных работников торговли. Мысль о том, что еГО слабость будет замечена и станет предметом обсуждения, была еМУ не переносима.
Соседям тоже старался не попадаться на глаза. И если, возвращаясь домой, после покупок, или бесцельно шатания по улицам, подходя к подъезду, замечал восседавших на лавочках при подъезде жильцов, то кружил неподалеку, в ожидании, когда они разойдутся.
еГО опасения были явно преувеличены. Появление нового жильца занимало умы обитателей подъезда крайне не долго, интерес к неМУ был дискретным.
оН сам это осознавал, но поведения своего изменить не стремился и не мог.
Понемногу все еГО имущество было расставлено, уложено и повешено в места и емкости более или менее пригодные для выполнения ими своих "функциональных обязанностей". Мысли о ремонте или других мероприятиях по улучшению быта не появлялись.
В скромной однокомнатной квартире оН был среди своих "призраков"... Это слово иногда всплывало в том сложном переплетении воспоминаний, размышлений и фантазий, которым оН предавался все это время. Но оно никогда не выносилось внутренними течениями, по которым все перечисленные процессы подталкивали его наружу, в ту пограничную, но все еще внутреннюю область, где эти лишенные ясности, на уровне ощущений и смутных образов, виденья разрешались символами второй сигнальной системы. В слове "призрак" было что-то обидное для ушедших из еГО жизни. Позднее оН увидит в этом переходе от физического ощущения потери в новый ее статус - в потерю метафизическую, в потерю, которую нельзя ни забыть, ни избавиться от мыслей о ней, а лишь ее исполнить. Сочетание "исполнить потерю" - звучало не нормативно, потребовало бы разъяснений для стороннего, не принадлежавшего его пространству человека - выражайтесь проще - но оН принял его, еще до того как стал Наблюдателем. Еще до того как еГО пространство обустроилось во вселенную.
Призраками становились не только ушедшие, но и чувства, переживания, мысли, предметы тех дней.
Предметы же обстановки, перенесенные иМ с той квартиры, были скромны по количеству и достаточно дорогими по цене. Будучи приобретенными еще "тогда" для долгой и счастливой семейной жизни после переезда во вновь приобретенное жилище, они казались больно замысловатыми для этой неухоженной квартиры. И так как пространство нового жилища ограничивалось одной комнатой вместо трех, для которых предназначалась эта мебель, приобретавшаяся в гарнитурах: спальном, кухонном, детском, то отдельные предметы выхваченные из тех гарнитуров в новой обстановке неухоженной квартиры выглядели неуместно и эклектично.
оН долго присматривался к модному дивану из гостиной "той" квартиры. Здесь придвинутый к стене, заклеенной вытертыми, потерявшими краску обоями, утратив свое гарнитурное окружение, диван выглядел обиженным, оскорбленным в своих лучших вещных чувствах. Вещь, единственной целью существования которой было служение достойным людям в окружении таких же достойных собратьев по сфере услуг, для которых она была предназначена своим порождением, должна был чувствовать себя деклассированным элементом. И оН ощущал эти рефлексии неживой материи, находя в них нечто родственное себе. Вполне сознавая их надуманность, присаживаясь или готовясь ко сну, иногда похлопывал диван по его плоти, приговаривая: "Ну-ну... Все будет хорошо". Хотя прекрасно знал, что ничего хорошо уже не будет, оН лгал. Дивану.
Постепенно свыкаясь с создаваемым без особой фантазии и усилий пространством, оН обживал его.
Некоторое время он жил на средства, которые остались после еГО операций с квартирами. Основной формой еГО жизни в этот период являлось выживание. Так долго продолжаться не могло. Единственной реальностью для нЕГО оставалась месть, при этом еМУ, постоянно нетрезвому, пребывающему в кровавых фантазиях в этой реальности места не было. Но кто тогда все это осуществит? Иногда приходила ясность, она скорее мелькала, но не оставалась. После таких осветлений пути своего, оН мучительно пытался восстановить, что же еМУ привиделось, откуда пришел зов? Нельзя ли расширить это мгновение ясности?... Может быть, в них нечто другое, а не только отмщение? Иногда же наоборот цель виделась еМУ столь отчетливо, что становилось страшно от того, что выступало в его сознании в обнаженном виде, без компенсаций, извинений и алиби. Но с будущими угрызениями совести оН справится, еМУ так виделось.
Сны стали занимать в еГО существовании все больше места. Если жизнь начинает подчиняется только последовательности дурного сна, то сон привлекает отсутствием необходимости в осмыслении произошедшего в его лабиринтах. Первое время по утрам оН пытался как-то соотнести увиденное во сне с перспективами своего пути.
Судя по всему, дорога еМУ предстояла длинная, но не широкая. Сны постепенно становились все однообразнее. Перед тем как лечь в постель оН настраивался на пространство своих горизонтов. Сны становились все однообразнее. В них появилась кровь и боль. оН даже расчленял кого-то, но, просыпаясь, понимал, что расчленение еМУ видится, так же как и подавляющему большинству людей, совершенно не приемлемым и по праву пользуется дурной славой среди них. К тому же оно довольно жестко пресекается под влиянием общественного мнения, Уголовный Кодекс был не в счет. Впрочем, в светлое время суток и вплоть до ухода в сон, оН не испытывал желания совершить то, что оН считал должным, по отношению к своим "подопечным", с какой-то особой физиологической жестокостью. Тогда что? Впрочем, далеко не все сны оН мог вспомнить в образах и динамике, которую можно было бы выразить в вербальном поле.
Однажды еГО приговорили к смертной казни через повешенье. За что, не объяснили. Исполнять не торопились, свободой в том пространстве не ограничивали. Привезли какой-то жидкий супчик, которым надо было накормить еГО перед казнью. Пояснили, что это еГО употребление должно облегчить страдания (физические мучения), от того, что еМУ предстоит. Ибо, как пояснили, еГО отец мучился после аналогичной процедуры в связи со спазмами в мозгу. оН боялся, и предпринял попытку скрыться, чем все там закончилось, вспомнить не мог. Но выжил - проснувшись.
Другой, из запомнившихся снов, был очень ярким. оН бежал от враждебного сонного горизонта, от которого отделилась бесформенная тень в погоне за ним, неся угрозу пробуждению. Бежал быстро, без присущей снам ватности в ногах, преисполненный привычным, не встречающим сопротивления страхом. Вдруг в ощущениях появилось нечто новое: оН почувствовал, что страх еГО столь велик, что оН сметет любого, кто попадется еМУ на пути в беге еГО. Страх превращался в силу.
...Если в направлении твоего движения страх нарастает, то значит ты на правильном пути...
Страх уходил, трансформировался, и в беге своем оН почувствовал, или даже почуял скорее, вдруг с "гибельным восторгом" предвкушение столкновения с кем-то или чем-то, попавшемся у него на пути. "Я смету все, что случайно ли, умышленно ли покусится на мое право жить в беге и страхе. Либо "меня", наконец, догонят и тогда.... И тогда страх ли это?"
После этого сна оН снова поехал на поиски Чужого. Зачем он нужен был еМУ пояснить сам себе - больше было некому - он не мог. Остановку ту нашел - далеко же еГО занесло в тот день. Рядом был рынок. оН ходил по нему, всматриваясь в неухоженные лица части его обитателей. Выбирая по внешнему виду какие-то соответствия образу Чужого, приставал к ним с вопросами о нем, описывал, покупал для дипломатичности напиток, надеясь, что оН восстановит память собеседников - реципиентов. Но все было напрасно. В конце концов, Чужой тоже мог оказаться на той остановке случайно.
В дальнейшем, когда еГО путь прояснился еМУ, если такое вообще возможно, - не оставить в себе и для себя неясными не единой взаимосвязи,- оН возвращался к тому дню, когда встретил и услышал Чужого, и встреча с которым, как это могло бы выглядеть со стороны, стала точкой отсчета всех еГО последующих действий и состояний. Собственно не сама встреча, а слова прозвучавшие на ней. Хотя оН и понимал, что состояние не может зародиться только из разговора.
Пить было легко. Легко без внутреннего сопротивления привести себя в состояние, когда стакан вот-вот выпадет из рук.
После перемен произошедших со дня встречи с Чужим к чувству стыда, который оН испытывал непрерывно перед окружающими его людьми за свое жалкое пристрастие и за состояния, в которые оН приводил себя ежедневно в результате этого пристрастия, добавилось чувство тревожности, что оН опаздывает куда-то; кого-то, кто так рассчитывал на него, подводит, и сам оН... Что сам? Прилагая усилия к осознанию своих состояний, оН перестал находить им оправдание. Ни физические ощущения, ни моральное состояние после этих алкогольных сессий не вело к отвлечению, к отдохновению от мыслей о произошедшем. Не вело никуда.
Мысли в этом направлении уже не оставляли еГО. Теперь иногда стакан "выпадал" у него из рук, прежде чем кисть привычно охватывала его стеклянную плоть.
В детстве он пережил довольно болезненно осознание, что больше не может остаться в тишине, даже закрыв глаза в темной комнате перед сном. До этого было так тихо и уютно, как только закроешь глаза. Он помнил ту комнату, улицу на которой она располагалась, город, и даже диван, на котором он лежал. Ощущение это не проникало постепенно, оно появилось вдруг. Поначалу, это было очень утомительно - все время о чем-то думать. Даже не так. Все время о чем-то Думалось.
Между ним и сознанием его произошло нечто похоже на то, что случилось между Адамом и Евой, после того как тот вкусил плода с древа. Но если там все было по обоюдному согласию - то, что случилось с ним было насилием. Постепенно произошло, нечто вроде того, что умным словом называется адаптация. Но жизнь стала другой. Штука в том, что вспоминая о том состоянии невинности с ностальгией и сожалением, вернуться в него уже не хотелось.
Это постоянное присутствие мыслей о "Никуда", постепенно начало сводить к менее значимым дозам стимуляцию состояний алкоголем, к которой еГО вела не врожденная склонность, но пережитое падение. оН переходил из состояния в состояние, медленно, болезненно и без борьбы. Новая точка отсчета его дальнейших взаимоотношений с еГО действительностью более не требовала такой стимуляции.
Преодоление осознанием этой слабости, сопровождалось и размышлениями о действительности: что такое действительность вообще, и еГО действительность в частности? Знает ли оН, что такое действительность?
На какие вопросы ему надо ответить, чтобы понять, что такое действительность? Знать, как она устроена? Вопрос сформулирован, безусловно, правильно, но иные тратят на это жизнь, так и не приведя своих наблюдений и выводов в согласие с самим собой. Времени у неЕГО столько не было.
Не доведя до ума ответ на первый вопрос, оН переходил к тому, что оказывалось, во-вторых.
Кому служит эта действительность, и служит ли она кому-нибудь вообще? Есть ли ей до кого-либо из в ней пребывающих дело, и к нЕМУ, в частности? Что с ней, с действительностью, а значит и с нИМ будет в ближайшем будущем?
Надежды на разрешение этих вопросов эмпирический опыт наблюдения за окружающими людьми, прячущими свои устремления за свою внешнюю обычность, не оставлял.
Отсутствие прикладного значения в ответах на эти вопросы, на первый взгляд, было очевидным. Но механизм, запущенный еще с мифологических времен детства, не давал кануть в глубины бессознательного, как индивидуального, так и коллективного, тому, что обозначилось как проблема в еГО сознанием. Место этих вопросов и ответов на них в еГО дальнейшей жизни ему придется осознать позже, и в значительной степени без участия символов второй сигнальной системы.
Не без внутреннего усилия оН сначала перестал делать запасы алкоголя дома. Но, выходя на улицу, все-таки не сдерживался, пропускал сотку - другую. Приходя домой, метался - хотелось закрепить состояние, в котором пребывал после уличного употребления.
Дома это противостояние несколько облегчалось привычкой к порядку. Даже в период наиболее глубоких запоев, оН всегда, просыпаясь утром, с удовлетворением обнаруживал, что ни на кухне, где происходило злоупотребление, ни в комнате, где, возможно, общение с алкоголем продолжалось, не осталось следов еГО нечестия. Посуда была вымыта, продукты в холодильнике, на столе ни крошки - словно ничего и не было, что напомнило бы о вчерашней уступке.
Несмотря на отсутствие необходимости, попытался вставать рано утром, начал даже бегать. Но самочувствие от этого не улучшалось - приходилось слишком рано вставать, чтобы не попадаться на глаза соседям - оН, по-прежнему, стеснялся этого, хотя еГО пьянство, отнюдь не было столь наглядным для них, как для него самого. И вообще, мнением о себе окружающих оН практически перестал интересоваться, но знал, что если о нЕМ будут думать плохо, это будет обременительно для неГО.
оН не высыпался. Ложился подремать днем. Пребывание в тревожном состоянии полудремы не несло ни отдыха, ни отвлечения.
Но еГО не обустроенный мир мести, начал постепенно терять свои канонические черты.
Как то переборов себя, после длительных молчаливых диалогов, позвонил своему бывшему Генеральному. Ответила секретарша. оН назвал себя, заранее представляя, что еМУ ответят отказом, или фразой вежливо отказ заменяющей. Но к еГО удивлению, еГО соединили. оН, поздоровавшись, изложил суть своей просьбы, заранее соглашаясь с более, чем вероятным отказом. В разговоре не скрывал ничего, личную тему не затрагивал. Сказал, что хотел бы получить работу, на какую-то должность не претендует, просто хочет занять время, намерен, работать добросовестно. Странно, но еМУ показалось, что Генеральный откликнулся, мягко выражаясь, с приязнью, похоже было даже на некоторую радость или скорее облегчение, которые еМУ почудились в интонациях Генерального. Словно тот носил какой-то груз своей причастности к тому, что случилось с нИМ, и теперь этот звонок освободил его от этого груза.
Через три дня из приемной ранее не знакомой еМУ компании перезвонили и сообщили время и место где еМУ надо быть для собеседования. После звонка оН открыл шкаф с одеждой...
Как ни странно, но еГО гардероб выглядел вполне приемлемо для собеседования достаточно высокого уровня. Высокого уровня.... Это была мысль, появившаяся у нЕГО в месте для того предназначенном. Что имелось в виду под выражением "высокого уровня"? На какой-то момент, он словно запнулся, не понимая, что он этим словосочетанием хотел определить. Но потом все вернулось на свои места. Уровни, иерархии и прочие термины, обозначающие завоевания человечества для надежной ориентации в мире людей, вернулись.
Итак, еГО гардероб выглядел вполне приемлемо для собеседования достаточно высокого уровня. Разве, что мода за этот год... полтора? два? изменилась.
Затем, подойдя к зеркалу, оН с некоторой опаской попытался рассмотреть возникшее напротив изображение. За это время оН видел себя лишь иногда, когда брился, например, но для этой процедуры оН даже не включал свет в ванной комнате, еМУ надо было уловить лишь контуры того объекта, в соприкосновении с которыми станок придавал еГО лицу вполне терпимый в обществе вид. В глаза отражению оН старался не заглядывать. И уж конечно, еМУ было не до следов старения, которые должны были усугубляться образом жизни. Впрочем, это был не образ жизни, а лишь способ выживания, и назвать его достойным было нельзя.
К тихому своему удовлетворению оН обнаружил, что прошедший период - время, когда оН не по-человечески относился к своей плоти - не оставил неизгладимых следов на лице. Разве, что усталый взгляд. Взгляд, в котором нет ни смирения, ни надежды...
Как результат этого досмотра, оН проникся уважением к своей плоти, не бросившей своего хозяина в непотребном состоянии на произвол судьбы. В зеркале отразилась едва обозначенная мышцами лица, отвыкшими от выражения подобных эмоций, улыбка - соглашение было заключено.
Снова началась рутинная жизнь. Дорога на работу, дорога домой.... Эта упорядоченность, предопределенность будней, к которой надо было снова привыкать привносила, при пробуждении ощущения сиротливости, обособленности от всего, что ждало его в жизни внеположной еГО реальности. И это ощущение было непреодолимо обычными уловками - мыслями о семье, о предстоящих мелких радостях, о результатах своих трудов и сопровождавших все это сложностях.
Физическое состояние тоже оставляло желать лучшего. Попытки озадачить свою плоть утренними экзекуциями в форме бега с началом работы давали отрицательный результат. К рискам опоздания на новую работу - оН понимал, что к нему будут внимательно присматриваться - добавлялся не свежий вид, как результат недосыпания.
Однажды после ночи, наполненной осколками нелепых видений, постоянных пробуждений, приведя себя в относительный порядок - даже бреясь, старался не смотреть в зеркало, представляя себе, что еГО там ожидает - он вышел на работу задолго до установленного времени. Не смотря на ранний час, жизнь на улицах уже пришла в движение. Поочередно уделяя внимание то попутной недвижимости и окружающему ее движению, то серому асфальту под ногам, оН не заметил, как прошел одну за другой две ближайшие остановки. И уже, обнаружив свою оплошность, следуя инстинктивному движению исправить ее, повернулся назад - от второй из пропущенных остановок он ушел еще не далеко - вдруг задержался и взглянул на часы. До начала его рабочего дня было еще около двух часов. оН постоял так некоторое время, провожая взглядом проходивший мимо транспорт, возможно, даже поскреб указательным пальцем у виска, придавая процессу выбора вариантов дальнейшего движения канонический характер, после чего повернулся и неторопливо зашагал пешком на работу. Больше общественным транспортом на работу он не добирался никогда.
Вместо бега по утрам с постоянной оглядкой на время, толкотню в общественном транспорте, оН после легкого завтрака шел на работу пешком.
Со временем появилось взросшее на ниве пешеходных прогулок чувства превосходства над многими и многими людьми, проталкивающимися в троллейбусы, автобусы, маршрутки, метро. Более того, утренние пробки счастливых обладателей автотранспортных средств разного уровня престижа тоже стали у неГО вскоре вызывать аналогичные чувства. Эти чувства так всходили, что оН вынужден был отнестись к ним критически. Эти чувства стали уже походить на некое злорадство, поводом к которому виделось переживаемое ощущение ничем, кроме независимости от транспортных средств, превосходства над спешащими "братьями и сестрами".
еМУ уже виделось, как с некоторым преувеличением оно перерастает в патологию. Тратить на это слишком много времени и мыслей во время прогулки, которая занимала у неГО полтора часа, было утомительно.
Впрочем, автомобильные "пробки" как следствие некоей техногенной неуправляемости людьми своего мирка появились позже.
Но именно в чувствах связанных с еГО свободным пешеходным перемещением на фоне мятущихся соплеменников, хоть и оснащенных прогрессивными средствами передвижения, начала формироваться мысль о том, что их будничная бытовая несвобода, определяемая ежедневными потребностями, пожалуй, даже глубже его несвободы от ... оН не называл свои неопределенные ожидания и устремления ни навязчивой идеей, ни наваждением, ни жаждой. Они не сводились ни к какому определению, и уже вышли за рамки желания элементарно практикуемой мести. Любые существующие слова для определения его устремлений были "чудовищем обмана".
В словах появился какой-то не точный или общий смысл, в котором оН не нуждался. Все, что касалось еГО чувств, ощущений и устремлений в связи с его целями постепенно утрачивало привычную для подобных ситуаций выразительность. "Запах" крови уже не будоражил еГО фантазии.
Соглашение действовало - плоть благодарно откликнулась на еГО усилия. Физическое состояние постепенно улучшалось. Хотя, возможно, и прошли годы.... оН не торопился. И вдруг обнаружил, что прогулок уже не достаточно. Плоть не то, что бы требовала, но испрашивала - "еще". К прогулкам добавились пять ритуальных упражнений, а затем и регулярные посещения спортивного зала, но это произошло опять же несколько позже, на протяжении довольно значительного по людским меркам промежутка времени. Масштабных целей оН перед собой в этой сфере не ставил, и проделывал все, что можно в еГо жизни было бы отнести к физическим упражнениям так же, как чистил по утрам зубы.
Ощущения бодрости по утрам и в течение рабочего дня становилось постепенно еГО естественным состоянием, он уже его не замечал. Теперь он был здоров, но по-прежнему не излечим.
оН чувствовал, что и душа еГО и тело все еще похожи на стиснутые кулаки. В таком состоянии далеко не уйдешь.
Самым неудобным местом, где проявлялась еГО зажатость, были перекрестки городских дорог, которые еМУ приходилось пересекать по пути на работу. Как и о многих других привычках и страхах, которые обнаруживаешь вдруг в своей жизни уже сформированными и устоявшимися, оН точно не мог сказать, когда это произошло, хотя породившая их причина не был тайной. Первый случай физического контакта с транспортным средством на перекрестке произошел, когда "дорожные фэнтези" уже были запущены в производство его психикой.
Откуда они возникли, оН понимал. Любая еГО психическая реакция на те или иные жизненные ситуации имела один исток, хотя пройдя через сложный механизм восприятия, она теряла с этим истоком очевидную, логически объяснимую связь. Логика, которой оН не утратил, не помогала еМУ избавиться от этого наваждения. Он сам был водителем с немалым стажем и практически никогда не испытывал недружеских чувств по отношению к озабоченно метущейся по тротуарам публики, даже когда, не так уж и часто кстати, кто-то в стремлении поспеть за некоей птицей счастья, едва ли не бросался под колеса. Чертыхался в таких случаях, конечно, но без пожеланий недобра любителям пешеходного экстрима.
В тот раз оН лишь боковым зрением уловил, делая шаг на проезжую часть на зеленый свет, что водитель не остановился, как ему предписывал "красный", и по каким-то лишь ему ведомым резонам, попытается проскочить перед ним. Но, не ведая о странной игре, которую ведет на перекрестках обычный с виду пешеход, не успел. Ему пришлось резко затормозить прямо перед нИМ, оН на мгновенье остановился, переживая без слов не состоявшееся соприкосновение с машиной, и отвернувшись от машины, сделал шаг вперед. В этот момент почувствовал удар в бедро. Удар был несильный, на ногах оН устоял, и, обернувшись, увидел, что резко затормозившую перед ним на переходе машину, "догнал" ехавший сзади нее автомобиль. Водитель, толкнувшей еГО машины уже выходил из кабины с выражением досады на лице. оН же невозмутимо проследовал своей дорогой, не оборачиваясь на разгоравшуюся за спиной перепалку. оН был прав, оН шел по пешеходному переходу на зеленый свет, но всегда найдется какой-нибудь "добрый человек" - любитель игры не по правилам, среди обеих сторон - участников процесса движения, конечно же. Выражая в символах второй сигнальной системы это вывод, оН сначала вместо сочетания "добрый человек" употребил слово "придурок", но, подумав немного, все же заменил его на итоговое - "добрый человек". О том, что все могло закончиться для него гораздо печальнее, совершенно не подумал.
С этого момента на переходах оН начал острее чувствовать напряжение. Теперь ту разноцветную "кляксу", возникавшую в сознании при переходе перекрестков, как выражение еГО негативных чувств, оН начал драматизировать - конфликт получил образное выражение. И хотя все происходило без эксцессов, почти каждый свой переход перекрестка, где возникал даже малейший намек на возможную неправоту водителя, создающую для него минимальную опасность, как наваждение в еГО воображении возникали сцены жестокой развязки.... оН вытаскивал водителя из-за руля, и избивал его. Хотя как это делается тогда представлял себе слишком примитивно - навыков столь "мужественного поведения" у нЕГО не было. Или... Вариантов было множество. Через какое-то время оН почувствовал, что дальше так продолжаться не может.
Теперь переходя перекресток, оН сосредотачивался, ожидая в себе того резонанса внутренней готовности и внешнего движения , который приведет в действие еГО "кровавое" воображение. И, почувствовав импульс, начинал читать про себя молитву: "Господи, иже еси...." Единственную, впрочем, которую оН знал наизусть. Выученная еще в советские годы - случайно натолкнулся на нее в каком-то художественном тексте - она воспринималась как экзотика для того времени, среди назойливо звучащих вместо молитв чеканных причитаний по поводу светлого будущего, моральных устоев строителей коммунизма, и прочих "честен, принципиален, морально устойчив, пользуется авторитетом".
И тогда и сейчас текст ее, произносимый про себя или шепотом носил характер скорее медитативный, чем религиозный.
Идя по тротуару, оН совершенно не вспоминал о той психической ловушке, которую ему готовил следующий переход. Не глядя по сторонам, наблюдал, как работают ноги. оН видел лишь носки туфель и бедра, которые, следуя ритму ходьбы, чередовались в поле зрения. Преодолевать расстояние в полтора часа длиной и не глазеть по сторонам, оН тоже научился не сразу. Иногда ему казалось, что оН наблюдает за работой своих ног стороны. Они выглядели не связанными с тем, кто наблюдал за их перемещением, ведущим еГО к месту назначения.
На перекрестках оН поступал исключительно по правилам. Так же, в согласии с правилами, практически всегда действовали и водители, но чувство незащищенности, не обоснованное, не подтвержденное каким-то личным опытом, не оставляло еГО. Люди ехали на работу, по делам, торопились на свидания. В их планы не входило создание неприятностей для неГО. А заодно и для себя. В первую очередь для себя. Тем более оН был защищен от эксцессов при переходе, чем больше они помнили о себе, и только забываясь, они могли нарушить правила. Тем не менее, несмотря на такие логичные размышления, перекрестки становились для неГО все более враждебными. Неприязнь еГО к перекресткам трансформировалась в неприязнь к людям, находившимся за рулем. Понимание того, что эти переживания прямо связаны со случившимся с нИМ, и что никто из участников этого процесса не виноват перед нИМ присутствовало в еГО сознании, но чтобы избавиться от этих нелепых "подпольных" переживаний одного понимания было недостаточно.
Происшествию лишь теоретически возможному, оН ничего не мог противопоставить. Если оН поступает по правилам, а человек, находящийся за рулем решит его нарушить, то оН беззащитен. Находящийся за рулем вооружен против неГО, и за это ненавидим. В то же время, делая первый шаг на проезжую часть дороги одновременно с тем, как загорался зеленый свет, оН не проявлял ни малейшей осмотрительности, скорее даже принуждал себя не смотреть налево, в сторону, откуда шла угроза. оН словно провоцировал инцидент.
Эти чувства стали превращаться в наваждение. В конце концов, это не могло закончиться добром.
...Удар был не болезненный, по крайней мере оН не почувствовал боли в первый момент. Но отлетел впереди машины, не удержавшись на ногах. оН медленно поднимался, наблюдая как из кабины выходит разгневанный водитель, чего, мол, под машину бросаешься... оН слышал только интонацию, не воспринимая смысла слов. Поднявшись, взглянул на брюки - порваны у колена, куртка тоже у локтя. Водитель даже не пытается помочь, что-то кричит. Распрямляясь после осмотра ущерба - сам почти не пострадал, пострадали только еГО чувства - оН наносит снизу резкий удар в подбородок. Тот отлетает к машине. Из дверцы пассажира выскакивает женщина. Жена? Начинает кричать....