Аннотация: Статья, отвергнутая главной редакторшей журнала для умных и богатых мужчин "Доберман"
ОСТОРОЖНО, ДЕТИ!
За вами наблюдают взрослые!
(автор: Кася Клёш)
Наши дети будут лучше нас. Так нас учит реклама. Поверив ей, мы заточаем собственных детей в пряничные домики и воздушные замки с вывесками "Детский мир" (шрифт Comic Sans Serif). Ах, этот розовый, пузырящийся, безоблачный мир детства... Немногие взрослые помнят, что жить в этом мире так же страшно, как в новостях CNN или в фильмах Линча. Его населяют первобытные страхи и тревоги, а еще ужасные монстры, выдуманные взрослыми. Полюбуйтесь на этого Оранжевого Верблюда в метро, взгляните хоть раз в глаза пластмассовым уродцам из "ХэппиМилов". Из наших детей вырастут Стивены Кинги и Терри Гиллиамы, Квентины Тарантино и Ники Кейвы. И то лишь в том случае, если дети действительно будут лучше нас. Потому что мы в этом кошмарном романе - герои, а не авторы...
Сцена на автобусной остановке. Пятилетняя девочка рассказывает бабушке, как она провела выходные. "Мы поехали на дачу в Боровляны, а потом пошли к маме на работу. Там были дети, у которых серьезная болезнь. Они могут и не выздороветь. Мы поиграли с ними и поехали в гости к тёте Вале..." Хрустальный голосок совершенно спокоен. Такими же бесстрастными представляются кому-то голоса ангелов. "Всё выложила", - устало удивляется бабка, и дальше взрослые беседуют, как водится, между собой. Известен ли детям смысл жизни? Не больше, чем нам, пока мы не боимся об этом говорить.
В школьной столовой беседует группка пятиклассниц. "Я знаю девочку, у нее на Новый год дедушка умер. А день рождения у нее... сейчас скажу... девятого февраля", -- рассказчица сверяется с мобильным телефоном. "И что?" "Как что? Сорок дней. Как ей теперь праздновать?" "А у меня в прошлом году умерли два дедушки и бабушка," -- смутно знакомым тоном произносит одноклассница. Дальше разговор переходит на разбитое зеркало, на полтергейст и на то, как вызывают "жевачную фею"... Из истории Питера Пэна, из дзэнских диалогов Ёжика и Медвежонка мы знаем, что детство заканчивается, когда дети начинают бояться смерти. Но кто их этому учит?
"Боженька всех любит!" - уверенно заявляет семилетняя Виталия своей учительнице-мучительнице, которая пугает ее страшными чудовищами - БУКВАМИ и заставляет писать их слева направо, вопреки тому, в какую руку вложил Виточке перо Бог. Вита ожидает, что к ней прилетит волшебный единорог, а она станет его доброй дрессировщицей. А потом откроет большой цирк, где будут диковинные звери со всех континентов, и все они будут очень счастливы. Одноклассники смеются над Виточкой. Они уже социализованы, воспитаны и отучены от фрейдистских, юнгианских и макиавеллиевских фантазий. Вита ходит в воскресную школу и на детскую йогу, а на уроках вместо букв рисует бесчисленных коней, с рогами и без. Все ее лошади одинаково несуразны, особенно рядом с реалистичными растушевками одноклассников. Но может быть, когда она нарисует тысячу и одну лошадь, единорог действительно явится. Во всяком случае, покровительство Сюй Бэйхуна, художника-исследователя Дао лошади, Вита уже заслужила.
Николай - серьезный молодой человек семи лет с обширным кругом интересов. Он изучает китайский и японский языки. Китайский - в школе, японский - для себя, по книжкам. Больше всего Николая увлекают иероглифы, связь их формы и значения. У него не по годам аналитический склад ума, что иногда мешает: в отличие от других детей своего возраста, Николай сначала должен уловить закономерность и только потом запоминает. Самый эффективный в младшей школе "метод попугая" с ним уже не работает. "Николай, я бы хотела взять у тебя интервью", - обращаюсь к нему я. "Я задам тебе один вопрос. Ты подумай хорошенько, можешь ответить не сразу..." "?" "Для чего люди живут?" "А я и сейчас могу сказать", - говорит Николай. "Люди живут для того, чтобы жить". И затем поворачивается и уходит, давая мне понять, что разговор окончен.
В память о свежих могилах на задворках преуспевающего социализма мы со вторым классом смотрим документальный фильм о дворце Потала в Лхасе. "Вы что-нибудь знаете о Тибете?" Дети осведомлены не хуже древних греков: как же, слышали. За горами, за лесами, за широкими морями. Там чудеса, там леший бродит. "Там летают на драконах!" - и с этим я даже спорить не берусь.
Первые пять минут фильма проходят в относительной тишине, если не считать бескровные стычки за место ближе к экрану. А затем все наперебой начинают спрашивать: "А люди там живут?" "А как давно это было?" "Сто лет назад?" Я не могу сдержать смеха: "Ребята, это же документальное кино. Современное. Там и сейчас все такое же, а может, и еще красивее". Дети отказываются верить. Они ясно видят, что перед ними не киношная мишура и не музей. Про то, что такое бывает взаправду, им до того даже не мечталось. "А я хочу туда поехать". "Дура, что ли?" - возражает кто-то из "реалистов".
"А эти духи - злые или добрые?" - рассудительный Валентин изучает богатый декор храма. Я сгораю от стыда: моих познаний в буддизме не хватает, чтобы растолковать синие трехглазые лица. Валентину приходится (небезуспешно) разбираться самому. Увидев Будду, некоторые принимают его за женщину (мне кажется, откуда-то с галерки невнятно прозвучало "матерь Божья"). "Красивая!" Но затем мы оказываемся перед саркофагом, отделанным золотом и драгоценностями, и молчим, пока на экран не выплывают титры.
"- Что вы запомнили?" "Храм венчает девять золотых крыш!" - кричит Александр, сын художника. Валентин все не может выбросить из головы разноцветные личины духов: как же вышло, что в один и тот же храм допускаются и добрые, и злые? Больше всех возмущен всегдашний скандалист Юрий: "У них мёртвые в храме лежат! Это же нельзя! Это же страшно! Почему его не похоронят?" К нему присоединяется Виталия, ранимая христианская душа. Другие дети уже ушли на завтрак, а она всё жалуется мне, что теперь при мысли о забальзамированном Далай-Ламе XIII она не сможет спокойно заснуть. А я думаю о том, часто ли вызывал подобные упреки приснопамятный Владимир Ильич.
Ребенок = террорист. Его требования категоричны и невыполнимы. Найти с ним общий язык можно лишь под действием "стокгольмского синдрома" - став на его сторону, и значит, - против взрослых, против "липы", против Системы. "We don't need your education" в известной музыкальной композиции значит то, что значит: образование - репрессивный идеологический аппарат, который путем скрытого и явного насилия превращает детей во взрослых.
Я прихожу с диктофоном в младший класс - не свой, а чужой. "Вы хотите взять интервью? Конечно-конечно. Давайте вы сядете вот в этот кабинет, а мы их будем к вам по очереди запускать". "Мне, пожалуйста, только тех, кто сам хочет!" - неуверенно намекаю я. Девочка, впущенная первой, не знает, как ответить на мой вопрос. Она лишь смотрит большими глазами - как бы чего не ляпнуть. "А чем ты любишь заниматься?" "Я люблю чтение..." "А что ты читала в последнее время?" "Басни Крылова". "И что тебе запомнилось?" "Про лисицу... которая перехитрила волка..." (Где же у Крылова такая басня?...) "Как ты думаешь, лисица была права?" "Нет..." "А волк?" Повисает гнетущее молчание. Я чувствую себя чекистом на допросе, который нащупал слабую жилу. Я вызываю следующего.
В целом ребята единодушны: живем мы, чтобы делать добро ближним. Список ближних таков: мама-папа-вся родня, друзья, вообще все человечество, и обязательно животные и растения.
- Без смысла на земле не росли бы цветы, ни деревья, не было бы ни зверей, ни людей, ни красоты, вообще ничего бы не было! - выдает мне толстая развитая девчушка. С ее точки зрения, исполнение долга перед Жизнью следует начинать именно с посадки дерева. Я помечаю в блокнотике: "богиня Флора".
Кто-то упоминает, не поверите ли, уборку урожая. Хорошо еще, что не победу в Великой Отечественной войне. И то, и другое, - первые представления о гражданском долге, которые вы получите, научившись читать по белорусским учебникам. А еще мы живем, чтобы работать. Самого бойкого мальчугана после такого ответа я спрашиваю: "А кем ты хочешь быть?" "Футболистом!" "Отличная работа!" - с облегчением говорю я.
Не прошло и пяти минут с начала моего исследования, как в кабинет, аки лебедь, вплывает завуч. Она долго и молча смотрит мне в глаза, как будто я совершаю что-то постыдное. Я злостно нарушаю распорядок - моего мероприятия нет в годовом плане, а еще на мне старые джинсы. В идиллический мир детства не должны допускаться такие незрелые субъекты, как я. По закону вы не имеете права общаться с детьми и фотографировать их без письменного разрешения администрации. Мне становится страшно, но не за себя, а за детей: не отправят ли их на умственную дезинфекцию, проверять на зерна вольнодумства? "Скажи, что тётя у тебя спрашивала? Она к тебе приставала?.."
Самая большая ошибка, которую мы совершаем, - мы недооцениваем наших детей. Они понимают это и стараются соответствовать. Впрочем, они могут и не стараться, - шансов на то, что их голоса будут услышаны, практически нет. Вы думаете, почему так бесконечно печально звучит даже самый счастливый детский хор?