Аннотация: Учительница английского, таинственный незнакомец, отвратительный извращенец, романтичный подросток... Как они попали в одну историю?
Кася Клёш
Английский для маленьких бармаглотов
Мисс Полли Джин Харвей едет в зеленом вагоне метро с надписью "За...сьбанк". Она читает Бонка, том второй, часть первая, и вспоминает Умку: "...чем учить английскому нелюбимого ребенка". У нее тёмные, прямые волосы, неровно подстриженные лесенкой, и большие неуклюжие ботинки.
Напротив сижу я, наблюдатель, рассказчик, и придумываю повод, как бы с ней познакомиться. На мне серое пальто и тёмные очки, я похож на шпиона, но отнюдь не на Джеймса Бонда. Скорее на Гениального Сыщика из "Бременских Музыкантов".
Входит Третий Лишний и становится как раз между нами. У него нет особых примет, по крайней мере, ниже поясницы, где я продолжаю его по инерции рассматривать.
У соседа по скамейке (Четвертого Лишнего?) в ушах жужжит и ухает плейер. Жаль, что он всё равно не оглохнет. Таких ничто не берет. Его одеколон просто омерзителен. И кроме того, мелирование и серьга в ухе еще не дают права отращивать на роже такие здоровенные прыщи.
Мисс Полли Джин Харвей выходит, не удостоив меня, зажатого между этими сукиными сынами, даже прощальным взглядом.
***
У нее теплый, но не слишком уютный дом, какая-то работа, не вполне законченное образование, а также нечто вроде мужчины для культпоходов в кино и поздних гостей, когда родителей нет дома, но сейчас она даже и не думает об этом молодом, хм, человеке. Сегодняшняя ночь слишком темна для приглашений, хотя объективно это восемь часов вечера. В такое время хочется греться на коврике у камина и рассматривать старые, чудом сохранившиеся комиксы. Хочется вернуться в детство, хотя, конечно, лучше не в своё собственное.
Раньше она мечтала стать переводчиком культовых романов и книг для юношества. Она еще не закончила университета, когда оказалось, что все культовые романы давно переведены, а новые еще не написаны. А может, просто пока не стали предметами культа. В ожидании смены литературных эпох и в попытках слезть с родительской шеи Полли Джин Харвей подрабатывает преподавателем в конторе-однодневке "Английский для маленьких полиглотов". Она очень любит рассказывать детям, что Бармаглот из Алисы-в-Зазеркалье по-английски будет Jabberwocky.
И это вопреки тому, с чем она давно смирилась, - современные ей дети не читают "Алису".
***
Когда я думаю о тебе, я теряю самого себя и остаешься лишь ты, далёкая и уверенная в себе, как английская королева на почтовой марке. Я закрываю глаза и пробую шагнуть в твой мир, но оказываюсь сразу в середине истории, так и не отыскав ключей к воспоминанию, как же мы познакомились. Тебя зовут Полли, ты хотела печенья. Мы идем с тобой в кофейню на проспекте Побежденных Ветеранов, а может быть, в кондитерскую на центральной площади, о которой писал Милорад Павич и где знакомятся люди, созданные друг для друга. Мы кушаем сладкие конструкты, и болтаем о том о сём, и так увлекаемся беседой, что я не успеваю заметить, как стены начинают сближаться, картинки - расплываться, печенье - рассыпаться в крошки, а официантка - не открывая рта, петь голосом девушки из группы "Морчиба". Из темной кухни выныривает, свистя, огромный игрушечный паровоз и несется прямо на меня, вместо колёс у него красные асфальтовые катки. И если он всё-таки догонит меня, то я очнусь уже не здесь, а в реанимации, или в приёмнике-распределителе, или в запертом вагоне в депо метрополитена, а может даже, после пробуждения обнаружу себя миниатюрной фигуркой пьяницы (barfly?) в сувенирном "баре-лондоне" из папье-маше, что еще хуже, потому что никогда, никогда я не смог бы представить тебя входящей туда, в тот же пошлый сувенирный комплект.
***
Третий Лишний садится на место Мисс Харвей и пристально смотрит мне в лицо. Я опускаю голову и невольно краснею. В оправдание я говорю себе, что мне кажется, у меня довольно правильные черты лица, достаточно милые, чтобы смотреть сколько угодно даже на Полли Джин Харвей, и даже, возможно, при этом загадочно улыбаться за тёмными очками.
"Поезд дальше не идет. Пожалуйста, освободите вагоны."
- Ты что это так на меня смотришь? - невротически шипит рядом со мной Четвертый Лишний, выдергивая наушники.
- Пойдем наверх, педрила. Поговорим, - отвечает ему Лишний без особых примет бесцветным голосом, неумолимо подталкивая юнца серым плечом.
Так ведь и тебе не уйти от меня, Полли Джин.
Я знаю твой адрес и телефон. Знаю распорядок твоего дня и бизнес-планы твоих родителей. Я хотел, чтобы это случилось само собой, но я устал ждать чуда.
И сегодня я сделаю всё возможное и кое-что невозможное.
Для начала я попаду в твой дом раньше, чем ты.
***
Полли Джин Харвей сидит под абажуром в полутемной гостиной с мальчишкой лет пятнадцати. Мальчик, положив голову на руки, со скрежетом грызет гипс. Гипс у него на всей правой руке и на кисти левой. Полли Джин чувствует себя совершенно бессильной перед несправедливостью божественного промысла, но ей нужно быть строгой.
- Май диэ Алекс, плиз. Куд ю стоп ит? Что я сказала? Куд - ю - стоп - ит?
- Ны-ы-ы... - плаксиво гудит хё диэ Алекс.
- Алекс. Алекс. Саша, прекрати. Все у тебя срастется.
- Ны-ы-ы... у меня пальцы между собой раньше срастутся.
- Саша, ты говоришь глупости.
Саша говорит:
- А в Америке уже пятьдесят лет не используют гипс. Потому что от гипса всё ат-ро-фи-ру-ется... - и снова утыкается головой в руки.
Полли Джин сидит рядом с ним, спина прямая, как у истинной англичанки, и молчит. Теперь она и сама боится сказать глупость. Она никогда в жизни ничего себе не ломала, не лазила по деревьям, не переплывала канаву на плоту, и ей бы в голову не пришло, чтобы доказать свою любовь, войти ночью в заброшенный подземный гараж. Но как бы то ни было, она не уйдет отсюда раньше девяти.
***
В освещенной изнутри, словно аквариум, стеклянной кабинке лифта для инвалидов станции метро "У...ще", складки плаща драпируют уродливую пирамидальную фигуру. Силуэт дрожит, елозит и в конце концов распадается на двух человек.
- Ты боишься, когда тебя берут за волосы, - говорит Серый. - Это зря. Я же не боюсь. А чем я рискую.
- Но я всё-таки тебя ударю. Немножко, - продолжает Серый, раздается гулкий стук, лицо Прыщавого прилипает к той стороне стекла и скользит по ней, оставляя чуть заметный запотевший след, он оседает на землю, дрыгает ногами, как паук, встает, убегает.
Серый не следит за ним, он погружен в себя, губы его шепчут:
- Это было бы слишком хорошо.
Он садится на скамью на автобусной остановке, достает из кармана бутылку вина "Зурбаган" и пьет понемногу из горла, пока не собираются люди, пока не приезжает автобус, в котором мисс Полли Джин Харвей возвращается от своего самого последнего ребенка.
***
Если кто-то пожелает увидеть происходящее в хрустальном шаре, то ему станет совершенно ясно, что участники мистерии ходят один за другим по кругу, и темп задает, естественно, мисс Харвей. По пятам за ней на некотором отдалении следует подозрительно шаткая фигура в плаще. (Это не я, честное слово!) По пятам за фигурой в сером плаще следуют один в бейсболке и псевдо-автогоночной кожаной куртке, и с ним еще двое без особых примет, и на их лицах играют последние отблески мучительного выбора, спросить сначала "время" или "закурить". За этими я слежу внимательнее всех - кто знает, не способны ли они на нежелательную самодеятельность?
Они почти настигают его, но тут начинают рваться петарды. И где только эти мелкие шпанята их берут, они же давно не продаются. Шар искрится изнутри и заполняется дымом, в котором едва можно что-то различить. Мисс Полли Джин Харвей поворачивает налево и ускоряет ход - хоровод превращается в спираль. На входе в подъезд мисс Полли Джин Харвей оборачивается и резко захлопывает железную дверь. Срабатывает электромагнитный замок, способный сколько угодно сопротивляться даже мощи небольшого бульдозера. Откуда я знаю? Да я сам ставил здесь эту дверь два года назад. Честное слово!
И тут фигура в плаще останавливается, даже не пытаясь скрыть, куда направлялась. А трое не замедляют и не ускоряют шага - у них уже всё решено. Они уверенно окружают серого и, кажется, даже ничего не спрашивают.
Я тушу сигарету в банке из-под сардин на четырнадцатом этаже дома мисс Харвей, в курилке при мусоропроводе, и, хрустя шприцами на полу, выхожу, и надвигаю шляпу на лоб, и в лифте довожу до исступления школьницу своим подчёркнуто преступным видом.
***
Дорогая мисс Полли Джин Харвей! Обещай мне, что ты никогда не бросишь курить. И что ты всегда будешь курить такие же тонкие сигареты, как сейчас, и твои губы при этом будут смыкаться так же горько-печально. Обещай мне, пожалуйста. Хотя я почти не надеюсь, что когда-нибудь увижу, как ты куришь.
Когда-то ты была дрянной девчонкой, ты успевала выкурить (претолстую) сигарету в лифте в промежутке от первого этажа до последнего. Мне кажется, я улавливаю запах именно от этой сигареты, смешанной с твоим горячечным дыханием. Я бы страстно желал быть ей, этой сигаретой, но я всё-таки слишком тонок - душевно.
***
Теперь карусель начинает раскручиваться в обратную сторону. Искры от петард гаснут, ветер выдувает мусор обратно из мусорных баков. Из-за двери, за которой скрылась мисс Харвей, появляется запоздалая выгуливальщица чужих собак, похожая на престарелую Джей-Ло, у которой уже не осталось денег на исправление последствий косметической хирургии. Перед ней, пыхтя, натягивают сворки два бульдога с обезьяньими мордами.
Из соседнего подъезда (того, где два года назад отказались ставить домофон) выходят двое с громоздкими "челночными" сумками и садятся в машину. "Осторожно, телевизор," - слышится из салона. Машина с едва ощутимой, но подозрительной торопливостью выруливает на улицу задним ходом.
Впрочем, если бы там и был домофон, он бы не особенно помешал.
В центре всего происходящего на затоптанной траве лежит кто-то невменяемый и хрипит. Он пытается встать, но вместо этого крутится вокруг своей оси, как собака с перебитой спиной. Но насколько я знаю, это обратимо, - для него это дело привычное. Вокруг неописуемый запах, вероятно, продуктов распада сложных альдегидов.
***
Мисс Полли Джин Харвей очень боится, что однажды она вернется домой и в почтовом ящике обнаружит приглашение, от которого не сможет отказаться. Скорее всего, это будет ответ на одно из тех многочисленных писем, которые она рассылает по миру, надеясь, что где-нибудь ее примут лучше, чем принимает родная страна. А ведь не стоит, рассылая такие письма, до такой степени не верить, что из них выйдет толк. "Не правда ли?" - говорит себе мисс Харвей и пишет еще и еще.
Она даже выбросила ключ от почтового ящика - как бы случайно уронила в шахту лифта. Когда ключ беззвучно провалился в щель, ее сердце замерло, а когда звякнул на дне - подпрыгнуло и продолжало отсчитывать тричетвертьсекунды до следующей литературной эпохи (астенический синдром, склонность к частому сердцебиению и легчайшей аритмии).
Мисс Харвей светит в почтовый ящик алым лучиком от светящегося брелка в форме сердца. Фонарик изумлённо мерцает и гаснет. Длинными тонкими пальцами мисс Харвей вытаскивает через щель толстый конверт из желтоватой оберточной бумаги, подписанный крупным неровным почерком.
Дома она наливает себе чаю с бренди из родительского бара (родители снова уехали, но приглашать своего кого-то уж сил нет), забирается с ногами в кресло, закутывается в плед и читает:
"Когда-нибудь я смогу смотреть на свою любовь, как на чужую. Я смогу оценить, как она невинна и прекрасна. Романы, которые могли быть о ней написаны, будут расцветать в моем воображении, жить в памяти и оставаться на бумаге. Я прославлю тебя, а ты не будешь ни о чем догадываться. Уже сейчас я почти способен признать, будто ты можешь любить не меня..."
***
В то же время трое в машине, наконец, выбираются на кольцевую. Впереди и позади ни души, лишь ярко горят огни, а дорожные ограждения отбрасывают узкие нестрашные тени. "Даже не думал, что это так просто", - говорит тот, кто сидит сзади в обнимку с телевизором. На него замахиваются, не достают и от души матерятся - еще не хватало сглазить.