Назар Кузьмич работал сторожем на отделочном участке, потому что имел небольшую пенсию, и лишние восемьдесят рублей были ему вовсе не лишние.
Генку же в сторожа привел невесёлый случай: упал он с фасадной люльки, сломал ногу и после больницы прописали ему на полгода так называемый "лёгкий труд" с сохранением среднего заработка.
Конечно, сторожить объект - дело не трудное. Надо лишь вовремя прийти, проверить, заперты ли двери строящегося корпуса, поглядывать в течение ночи, нет ли посторонних на территории, да не забыть утром включить все электропечи, чтобы строители пришли в тёплую бытовку.
В воскресный день Генка подменял Назара Кузьмича в восемь часов утра. Даже принято было приезжать чуть пораньше: без четверти восемь. Но сегодня он опоздал. Так уж случилось, что пришлось долго ждать сначала троллейбуса, потом трамвая.
Назар Кузьмич, уже переодевшись, в надраенных яловых сапогах, сидел в чисто прибранной бытовке и недовольно покуривал. Другие сторожа и не ждали сменщика. Прятали ключ в условное место - под колесо - и исчезали в положенное время. Но Назар Кузьмич любил во всём порядок и потому, лично, не сдав дежурство, никогда не уходил.
- Извините, Назар Кузьмич, подзадержался немного. Транспорт подвёл, - начал Генка. - Минут пятнадцать ждал сорок первого, а он как в тартарары провалился.
Назар Кузьмич и головы не поднял.
- Удивительно, до чего нестабильный у нас транспорт. В часы пик - всё нормально. Один за другим идут. А как в нерабочее время - никакого расписания...
Назар Кузьмич молчал.
- И уж сколько по телевиденью говорят и в газетах пишут, а никакого толку. В магазин вот тоже зайдёшь в нерабочее время. Вроде и народу мало, а работает одна касса. Значит, опять очередь, - продолжал сетовать Генка, переодевая резиновые сапоги. - Ночью никаких инцидентов не было?
- Чай пей, - буркнул Назар Кузьмич.
- Спасибо, - обрадовался Генка, что дед заговорил, хотя знал, что так просто разговор не кончится: Назар Кузьмич - большой охотник до нравоучений, был бы повод.
Все остальные сторожа брали с собой термосы с чаем или кофе. Назар Кузьмич во всём любил капитальность. Он в первое же дежурство притащил электроплитку, чайник, сковородку, две фаянсовые чашки - словом, всё необходимое для того, чтобы не перекусывать кое-как, а не суетливо, основательно поесть. Имелась у него и свеча на случай, если вырубят электричество, и сапожная щётка, которой он после смены драил сапоги, и специальная жестяная баночка для окурков. Те двенадцать часов ночного дежурства были для него не просто дежурством, но и частью его жизни, а служебную бытовку считал он своим малым домом.
- Ты ж обещал без четверти восемь прибыть? - наливая чай в кружки, заметил Назар Кузьмич. Был он, вообще-то, дед ничего, но зануда порядочная.
- Я ж говорю: транспорт подвёл. Из дома даже с гаком вышел.
- Плохой, выходит, твой гак, раз опоздал.
Назар Кузьмич отпер ключом свой шкафчик, достал из пачки по два куска сахара - ни больше, ни меньше. И опять же не из скаредности. В деле угощения он также чтил порядок.
Сели пить чай и некоторое время пили молча.
- Вот как мыслишь, Геннадий, что в человеке главное?
Генка задумался. Его всегда удивляло, с какой лёгкостью отвечали в интервью известные спортсмены или актёры на вопросы: "Главная черта в человеке", "Ваша любимая книга", "Самый памятный день в жизни" и прочее. У Генки многое было главным в человеке, много книг он любил, много имелось памятных дней в жизни. И выделить что-нибудь одно он всегда затруднялся. Он так и сказал:
- Затрудняюсь вам ответить, Назар Кузьмич. Многое главное. Это всё равно что спросить меня: твоё любимое кушанье? Не отвечу. У меня всё любимое. Иной раз есть захочешь, так нет вкуснее чёрного хлеба с солью, честное слово.
- А ты не виляй хвостом. Скажи определённо: что в человеке есть самое главное?
- Самое главное?
- Самое главное.
"Вот зануда", - произнёс про себя Генка и стал думать. Всё равно не отвяжется.
- Самое главное?
- Самое главное.
- Фантазия, чтоб имелась...
- Чего, чего?
- Ну, чтоб воображение было в человеке...
- Не понял.
- Ну, главное - умение представить.
- Чего представить? - недоумевал Назар Кузьмич.
- Всякое представить: чужую боль, чужую радость, состояние другого человека, а может, собаки или кошки...
- Пустой маркизет. - Назар Кузьмич сложил губы трубочкой и недовольно подул на горячий чай. - Непонятно говоришь, Геннадий. Туман-кисея.
- Чего ж тут непонятного? Ведь как хорошо, если все чуткими и добрыми были. А чуткость и есть способность представить душевное состояние другого: какое слово, скажем, обидит, какое - согреет. Чёрствые люди, по-моему, это люди без воображения. Вот, знаете, на концерте бывает так, что актёр стихи читает и вдруг текст забыл. Он забыл, а ты сидишь и краснеть начинаешь, и представляешь, как ему неловко и стыдно. И помочь не можешь. А я слышал - другие свистели и хихикали... Или вот помню, отец мой как-то дал мне оплеуху - за дело, наверно. Рука у него тяжёлая, даже кровь из носа потекла. А знаете, Назар Кузьмич, у меня к нему не злость, а жалость. Шлёпнул-то он меня сгоряча, потом остыл, притих, переживает, себя внутри казнит за горячку. Представил я его состояние и думаю: "Мне-то ведь легче, а ему-то каково?"
- Пустая это пустота.
- Нет, нет, Назар Кузьмич, по-моему, чёрствость, недоброе сердце - это когда нет воображения, нет дара представить состояние другого. Отсюда столько зла напрасного и обид...
- Пустая пустота всё это, - повторил Назар Кузьмич и махнул рукой. - Слушай теперь, что я тебе скажу. И мотай на ус. Самое главное в человеке - умение слово своё держать. Дал слово - так умри, а сдержи. Вот ты мне слово дал без четверти восемь появиться. А прибыл на полчаса позже. Какой ты человек, по моему разумению? Балабол. И пустой звонарь. Если уж вот я сказал, что пить брошу, так мне хоть тысячу давай - а я не выпью. Ни под каким соусом. Потому - слово дал.
- И ни при каких обстоятельствах не нарушите?
- Избави Бог. Хоть три тысячи посули.
- А ради того, чтоб товарища спасти?
- Глупый пример ставишь.
- Чего ж глупый? Скажем, вот вы в плен с другом попали. И говорят вам: выпьешь стакан, не казним твоего друга. Как бы поступили?
- Сказочная это сказка. Главное - заруби себе на носу: крепость слова. На этой крепости всё и держится.
- Ну, таких людей не бывает, чтоб никогда слова не нарушали.
- Мне вот, Геннадий, шестой десяток идёт. Не без греха, конечно, во многом. А слова на ветер не бросал. Вот такой маркизет.
- По-моему, для пользы доброго дела и соврать можно, и любой зарок нарушить.
- Никак этого быть не может. Нарушил слово - значит, свисток ты свистящий и никто иной.
- Ладно. Я спорить, конечно, не буду. Но, по-моему, вы не правы.
- Чай ещё будешь пить?
- Нет, спасибо, напился.
Назар Кузьмич запер свой шкафчик, спрятал ключ в карман, надел кепку. Генка чувствовал, что уходить ему не очень-то и хочется. Так бы сидел ещё смену и поучал.
- На рыбалку-то когда поедем, Назар Кузьмич?
- А вот сейчас загляну в зоомагазин за опарышем. Если прикуплю, то завтра в ночь и поеду.
- А меня возьмёте? - спросил Генка неуверенно. О том, чтобы Назар Кузьмич взял его с собой на рыбалку, говорили они ещё в прошлое дежурство. И дед был не против. Но теперь, после опоздания, Генка засомневался, не переменил ли тот своего решения.
- Взять-то не штука. Да, к примеру, уговоримся мы с тобой встретиться на вокзале в девять, а ты в десять приплюхаешь. А потом фантазии разведёшь...
- Ну, Назар Кузьмич, это вы напрасно. Сегодня опоздал малость, верно. Прошу извинить. Но уж если уговоримся на рыбалку - честное слово, не подведу.
- А веры у меня к тебе не имеется, потому один раз обмишулился - и второй раз может такой маркизет произойти.
- Даю честное слово...
- Ладно, - смягчился Назар Кузьмич, уже берясь за ручку двери. - Завтра в девять вечера у главного входа на Финляндский вокзал. Опоздаешь - пустой ты для меня козлобрех тогда.
- Могила, Назар Кузьмич. В девять, как штык.
- Ну, ну, до завтра прощевай. Пшённой каши с постным маслом навари. К лещиным ямам пойдём...
На другой день Генка вышел из дома на два часа раньше. С рюкзаком за плечами, с зачехлёнными удочками и подсачником, в болотных сапогах с раструбами - имел он вид бывалого, матёрого рыбака.
На вокзал приехал рано. Прикупил ещё пакетик мотыля. Съел мороженое. Почитал газету. Послонялся по залу ожидания.
Без четверти девять встал у главного входа, поглядывая то на троллейбусную, то на трамвайную остановку, ища глазами Назара Кузьмича, представляя, как тот при встрече молча оценит его верность слову. Но деда не было. "Наверно, прибудет ровно в девять, секунда в секунду", - решил Генка. Но не появился он и ровно в девять.
Генка уже начал тревожно сомневаться: там ли он ждёт? На всякий случай несколько раз наведался к другому входу, заглядывал на перрон, смотрел возле касс. Но тщетно. Назара Кузьмича не было, а это значило, что произошло с ним что-то невероятное, из ряда вон выходящее. Генка метался по вокзалу до десяти часов. Потом, с противным, тоскливым настроением, сел в метро и уехал домой.
Встретились они в следующее воскресенье. Опять Генка подменял Назара Кузьмича, опять сидел тот в бытовке, уже переодевшись.
- Здравствуй, Геннадий, - сказал Назар Кузьмич, поднимаясь.
- День добрый.
- Чайку не желаешь? Ещё горячий.
- Чайку можно. Как прошло дежурство? - спросил Генка, хотя его подмывало узнать, что случилось в тот вечер.
- Дежурство как дежурство. Придремал малость. Один деятель к пачке оргалита присматривался, пришлось его свистком пугнуть. - Назар Кузьмич вынул из шкафчика пачку сахара, поставил её на стол. Он снял кепку, налил в кружки чай, а сам закурил. Генка искоса глянул на деда: лицо у него было виноватое, глаза смотрели куда-то в пол, а сигарету держал он в ладони, будто на ветру.
- Ты уж, Геннадий, извини, что такая промашка вышла, - выдавил Назар Кузьмич и затряс рукой, видимо, обжёгшись сигаретой.
- Какая промашка? - делая вид, что не понял, спросил Генка.
- Да с рыбалкой этой. Из Тамбова родная сестра приехала, а не виделись почти двадцать годов...Уйди я из дома - вроде свинство бы получилось. Родная ведь сестра. После войны у неё целый год проживал...
- Понимаю я, Назар Кузьмич. Бывает всякое.
- Уж и так за столом сижу, ну, там разговоры говорим, воспоминанья вспоминаем разные, а у меня на уме, что тебя, хрен старый, подвёл, что ждёшь меня на вокзале. И двойное переживание: от сестры не уехать и тебя подвёл. Уж бабы мою растерянность приметили. "Чего, - говорят, - ты, Назар, как штрафной ёрзаешь". Ну, рассказал всё. Так что уж ты извини за такой подвод...
- Ерунда. Родная сестра приехала - дело понятное.
- Ждал-то долго?
- А и вовсе не ждал, - вдруг соврал Генка, и сделалось ему весело от этой неожиданной маленькой лжи. - Я, честно говоря, Назар Кузьмич и сам на вокзал не приехал. Мать заболела. Врача вызывал. В аптеку бегал. Так что у нас полное совпадение, и никто никого не подвёл.
- И на вокзале не был?
- Нет.
- И не ждал?
- Нет.
- Ну, слава богу, что так, - просиял Назар Кузьмич, но тут же помрачнел: - А мать-то ничего?
- Уже лучше. Можно сказать, почти поправилась.
- Ну, слава богу. Отошло от сердца. Веришь - спал даже плохо. Впервые в жизни и так обмишулился...
- Всё нормально, Назар Кузьмич. Теперь-то когда выберемся?
- А давай хоть завтра махнём.
- В то же время?
- Аккурат как договорились и на том же месте.
- Лады, Назар Кузьмич.
- Чайку ещё чашечку?
- Давай по кружке, - сказал Генка, и стало ему совсем хорошо оттого, что полегчало на душе у деда, и сидят они сейчас за столом как равные, несмотря на разницу в возрасте, характере и жизненной судьбе.