Какие-то странные, тяжёлые сумерки раннего осеннего предвечерья. Тишина неживая. Медленно сгущается мрак. Ничто не движется. Ни дождя, ни ветра, ни звука.
Может быть и шевельнулся бы чуть-чуть листик, травинка - но их нет. Всё живое отжило, заснуло, сникло, или после длительного пира, или в этот сумеречный час умер кто-то Большой в природе, кого знают все: и серое, сырое небо, и серое пустое поле, и серый голый кустарник.
Они, посредством таинственных знаков, услышавшие об этой кончине, замерли в трауре, притихли, чтобы почтить его вечерним молчанием.
В озере застыла мёртвая вода. Там, в холодной, придонной тьме, стоя, спят рыбы. Неужели где-то далеко-далеко, над солнечной крымской черепицей щебечут ласточки, что жили совсем недавно вот под этой серой, мокрой дранкой избы?
Вдали, во мраке деревни, влажно мерцает огонёк, будто сигналит: "И я знаю, и я в трауре...". Это единственная живая, тёплая точка серого, сырого вечера.
По ком траур? Кто он? Может быть, тот, кто не имеет облика, но все его ощущают? Или это солнце? Не знаю. Но и я, идя по мрачному, голому полю, охвачен общей печалью.