Владислав Федотов
Чтобы помнили

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Владислав Федотов о Валентине Катарсине в журнале"Изящная словесность",январь, 2009г.

  
  


  
Автопортрет,1975г. []

ВАЛЕНТИН ПОПОВ-КАТАРСИН

(1932 - 2005)

  В моих карманах
  курево и медь.
   Я жалить не умел,
  умел жалеть.
  Хотел,
   чтоб вам была строка моя нужна,
   хотел
   понять, а не пенять на времена.
   Хотел,
   чтоб на земле осталось войско -
   солдатики из олова и воска.
   И так хотел,
   чтоб люди не хотели
   вранья в речах,
   в поэмах
   и постели.
   Я в этом весь,
   всё остальное - прах:
   и то, что был несдержан,
   вспыльчив,
   желчен,
   и то, что водку пил,
   любил бескрылых женщин,
   и чувствовал и думал второпях.
  
  
   Какая жёсткая, но верная самооценка: идеалист с бременем человеческих пороков,
  бессребреник, жаждущий мира и честности, пытающийся понять время, в котором
  отпущено жить. Кто же он, этот малоизвестный и пока еще не открытый для читателя
  Валентин Попов, взявший литературный псевдоним -
  Катарсин?
   Если заглянуть в толковый словарь, катарсис - сопереживание, завершающееся духовным очищением. Выбрав такой псевдоним, смею предположить, что автор примерял на себя не перевод с греческого - очищение, а второй его смысл - сопереживание. И этот нерв сопереживания чувствуется и в стихах, и в прозе Валентина Попова-Катарсина.
   Первые стихи были напечатаны в газете "Смена" в 1957 году. До рождения первой книги оставалось девять лет. Тоненькая книжечка стихов "Сердцебиение" вышла в Лениздате в 1966 году. Предисловие написал малоизвестный поэт-фронтовик Николай Новосёлов. А рецензентом выступила в сборнике "День поэзии-1967"- известный литературовед Тамара Хмельницкая. Упрекая поэта в декларативности и в том, что он оперирует нагими истинами, тем не менее, маститый критик заметила:
   "Все стихи Попова подсказаны совестью и беспокойством.
   ...Это его линия в современной лирике. А поэт в нём проклёвывается не в этих прямых непререкаемых стихах-заповедях и, конечно же, не в любовных, мало характерных для него опусах, а в отдельных образных строках, говорящих о точном вИдении, добром юморе, вкусе к меткой детали: "где тонконогий жеребёнок целует в губы тень свою", "печальный грач, напоминавший грека", "в музее спит автопортрет Ван-Гога".
   . И еще: " У Попова ценна его общечеловеческая тревога, широта его лирического "я". Это "я", через которое проходит мир и время."
   Но еще до выхода в свет первой книжки, стихи начинающего поэта заметили и положительно оценили Илья Сельвинский, Леонид Мартынов и Александр Прокофьев. В статье о молодых советских поэтах Сельвинский о стихах В. Попова написал так: "... эти шершавые, мускулистые и какие-то мозолистые стихи несут в себе, как река стрежу, могучую нежность ко всему, что достойно жалости и участия...".
   И в "Новом мире" готовилась к публикации целая подборка В. Попова, одобренная главным редактором Александром Твардовским, но, по непонятным причинам, так и не увидевшая свет. Скорее всего, "сработала" советская цензура.
   Не получив литературного или хотя бы филологического образования, Валентин обладал главным - Божьим даром или талантом, (назовите, как угодно) видеть Мир по-своему и через чувственное восприятие передавать читателю то, что, может быть, тому знакомо, узнаваемо, но повернуто другой стороной - новой.
   Ох, как непросто было войти в когорту молодых, но уже признанных. На слуху были имена московских поэтов, собирающих полный зал Политехнического: Евтушенко, Вознесенский Рождественский. В Ленинграде из молодых выделялся, пожалуй, только Глеб Горбовский. Ни Бродский, ни Кушнер не были широко известны. Их восхождению на поэтический олимп сильно мешала пятая графа(национальность). Николай Рубцов только начинал и имел известность не большую, чем В.Попов.
   Молодая ленинградская поэзия существовала, выходили тоненькие книжечки талантливых поэтов и коллективные сборники стихов. В этих сборниках он постоянно публиковался, начиная с 1959 года.
   Валентин Попов жил, работал,рисовал, писал стихи, выпустил еще три поэтических сборника: "Море в капле", "Добрые люди", "Утренние строки". Кстати, все свои книжки Валентин оформил как художник. Получив азы живописи в Мухинском училище, и покинув его после трёх лет обучения по вынужденным обстоятельствам, он остался преданным ей до конца своих дней. Пусть не писал монументальных полотен, но его рисунки углем и сангиной,росписи по фарфору, его тонкие акварели, пейзажи и небольшие жанровые картины маслом заслуживают пристального внимания знатока живописи, да и просто любителя.
   А сколько прекрасных стихов осталось неизданными, не известными любителям поэзии. Валентин читал стихи друзьям, близким людям, слышал восторженные отзывы, но...
   Не бросая своего основного литературного занятия - стихов творения, он пробует себя в прозе. Нет, не пробует, а пишет интересные, профессионально крепкие рассказы и некоторые посылает в "толстые" литературные журналы. Получая, в основном, хорошие отзывы и вежливые отказы, продолжает увлеченно работать в этом жанре. Главное, что он пишет честно. В его рассказах нет масштабных задач по решению, искоренению, улучшению и пр. и пр. А если в литературном произведении всего этого не было, то его просто причисляли к разряду мелкотемных и не нужных для читателя. Что нужно, а что не нужно определялось в цензурном комитете и выше. Все попытки безуспешны. А его цензором всегда оставалось собственное сердце. Однажды Валентин решился послать небольшой рассказик А.И. Солженицыну, которого почитал как большого русского писателя. Шел 1969 год. Солженицын жил в Рязани и уже тогда был "под колпаком". Письма от него и к нему перлюстрировались. Короткий одобрительный отклик пришел незамедлительно: "Чудом получил Ваше письмо. Рассказик не плох. Спасибо за утешительные слова. А.С.".
   В 60-е годы В.Попов пишет большую прозаическую вещь "Странная повесть". Что подвигло поэта перейти к написанию романа? Может быть, более свободная форма для самовыражения по сравнению с жесткими рамками стихосложения. Ведь не даром в стихах он часто обращался к верлибру, как более раскрепощенной форме. Поэтическим ремеслом он владел отменно, но шоры рифм и размеров не позволяли вместить то многое, о чем хотелось поведать.
   Проза затягивала. Ни проза жизни, которая шла как бы сама по себе, параллельно творчеству, а проза художественная. Как-то один знакомый редактор сказал ему: "Написано здорово, но лучше убери подальше в стол и никому не показывай". Нет, он не был диссидентсвующим писателем и нигде в его рассказах не звучал призыв к свержению власти. Он говорил о ней в близком кругу, часто повторяя мандельштамовскую строку: "Власть отвратительна, как руки брадобрея"; на полотне холста, когда рисовал себя, пускающим из окна мыльные пузыри на орущую бездумно толпу: "Ура, перестройка!"; в неопубликованных романах.
   Несмотря на неудачи, тяга к писательству не пропадала, а только усиливалась. Были написаны ни одна сотня стихов и ни один десяток рассказов..."в стол".
   Наступили перестроечные времена. Он живет затворником, рисует по фарфору и на холсте и пишет, пишет, пишет.
   И.М.Меттер - известный писатель. По его повести снят популярный фильм, не сходящий с экранов до сего времени: "Ко мне, Мухтар!". Прочитав несколько рассказов В. Попова, Меттер безошибочно угадал в угрюмом, с изредка проскальзывающей смущенной улыбкой, человеке сложившегося зрелого писателя. Рассказы подкупали мягкой ненавязчивой манерой повествования, простыми, но запоминающимися персонажами. От них веяло теплом, добротой, искренностью. Не герои, а реальные люди, окружающие писателя, казалось, переходили на страницы рассказов прямо из жизни. Но ни в одном рассказе не было документальности, очерковости. Всё было осмыслено, пропущено через чувственную поэтическую душу.
   При содействии Меттера вышла первая (она же, к сожалению, и последняя) книга прозы Валентина Попова - "Огонёк в ладонях" Издательство "Советский писатель" 1986 год. Не хочется раскладывать по полочкам достоинства и, возможно, какие-то недостатки рассказов, написанных понятным и, одновременно, высокохудожественным языком. Эту прозу нельзя читать, как детективный роман, в метро. В наш скоростной век здесь не требуется скорочтение. Неторопливо, вдумчиво, один на один с писателем - вы почувствуете доброту и легкую грусть от прочитанного и прочувствованного, если слова лягут на ваше сердце.
   Попов-Катарсин сообщал в письме к приятелю: "Пишу, перечёркиваю строки, если они глупы и парадны. А что, если завтра некому перечёркивать? Но и это не страшно - жил сложно и честно". И здесь, как саднящая заноза, возникает вопрос: почему же был не известен широкому кругу читателей поэт, выпустивший четыре сборника стихов за 12 лет (что в советские времена считалось ни так мало), и прозаик, написавший четыре романа (сохранилось только два) и десятки рассказов? Или уровень таланта ниже, чем у признанных? у каждого своя мера способностей, а мерило ей - время.
  
  
   Бывает так: зимой иль ночью белой
   умрёт художник, потекут года,
   и, абсолютно ничего не делая,
   он спит во тьме,
   но именно тогда
   приходят современники в движение,
   вникают в книги,
   ворошат судьбу.
   Как будто бы все лучшие творения
   он создал не при жизни, а в гробу.
  
  Этим стихотворением он как бы предсказал, что его творчество не канет в Лету,- и
  современники, и будущие поколения, читая В. Попова-Катарсина, будут открывать его
  снова и снова как интересного художника и писателя
  
  
   ВЛАДИСЛАВ ФЕДОТОВ
  
  
  
  
   СЛАВА
  
   Хотел бы я славы?
   Хотел бы, конечно.
   И представил:
   я славы достиг в самом деле.
   Я прославлен.
  
   Но всё в этом мире конечно,
   и когда б я лежал на предсмертной постели,
   и когда б я почуял предсмертную точку -
   попросил бы у смерти хоть день на отсрочку...
   Чтобы встать
   и докончить стихотворенье,
   побродить в одиночестве
   в ельнике синем,
   поглядеть у костра
   на речное теченье,
   с лесником выпить чарку
   под белой осиной.
   А домой возвращаясь
   по травам медвяным,
   вдруг впервые узреть,
   как заря красногруда...
  
   И за это
   простое житейское чудо
   послезавтра
   готов умереть
   безымянным.
  
   * * *
   Сегодня малостью счастливый,
   а завтра - тем же удручён.
   Закон прилива и отлива -
   математический закон.
  
   Закон материи и духа -
   из тишины родится крик...
   И стала девочкой старуха,
   и вырос в юношу старик.
  
   И смолк сосед мой дядя Ваня,
   а был он некогда болтлив.
   В душе, в стакане, в океане -
   в приливе заключён отлив.
  
  
   Цель жизни - жизнь. И вот с улыбкой
   поймёшь, поглядывая вдаль:
   начало мудрости - ошибка,
   начало радости - печаль.
  
   * * *
   Как проста
   пустота,
   где одна кривизна тишины:
   ни веществ, ни существ,
   ни меж ними войны...
  
   В микроскоп поглядите
   на каплю воды -
   там моря и миры,
   и бойня частиц,
   катастроф и каплетрясений следы,
   море -
   в капле воды,
   солнце -
   в искре огня.
   Погляди в микроскоп
   на частицу меня.
   Сколько их
   в небольшом человечьем мозгу?
   Цифра выросла
   в двадцать четыре ноля...
  
   Звездолёт
   пятый год выгибает дугу.
  
   Я, собой заселивший
   Вселенной края,
   объяснивший весь мир,
   объяснить не могу-
   почему же расходятся наши поля,
   дорогая моя, дорогая моя...
  
  
  
   КАК УЗНАЮ ЛЮДЕЙ
  
   Сажаю их
в средневековую таверну.
Пусть обнимают
сдобных потаскух,
пусть тянут эль,
пусть распевают скверно,
играют в кости
и поносят вслух
былого кардинала
или Бога...

Я,
сапогами чёрными стуча,
войду туда в костюме палача
и осторожно выкрикну с порога:
- Эй, кто мне спички даст
на полчаса,
иду сжигать Лючилио Ванини...

В таверне
приутихнут голоса,
дрова слышнее затрещат в камине.
Из кружки кто-то
отопьёт глоток,
потушит кто-то
жёлтым пальцем трубку,
опустит кто-то
пьяной девке юбку,
но кто-то
мне протянет
коробок.

Какой он формы?
Что на этикетке? -
Любимые ли папские левретки,
иль звездолёт,
летящий от Луны -
детали эти в общем
не важны.
  
   ТРАВА ОСЕННЯЯ
  
   Тела иным телам отдали сок,
на озере, где берег в рыжем дыме,
бежит волна с нажимом посредине,
который век жевать сырой песок.

Я ухожу в осиновый пожар,
туда, где присмирел осенний ветер,
любовь свою не глоткой выражать
к стране берёз и русских междометий.

Я опрокинусь в красную кровать,
глядеть, как медленно по облачному краю
плывёт на юг задумчивая стая,
а листья только учатся летать.

И выпью в одиночестве вина,
в кругу деревьев голых и лохматых,
за то, что ни тверёзый, ни спьяна
не бил я лошадей при жеребятах.

И к женщине, забывшей про меня,
не применял похабного глагола.
И пил свой кофе крупного помола,
не времена, а лишь себя виня.
  
  
   * * *
  
      Дрель козодоя,
      ржанье лошадей,
      ночная сыпь, идут дожди босые,
      когда царил ничтожнейший злодей,
      я прожил век в подопытной России.
     
      Увы,
      нам неподвластные года,
      мгновение от соски до погоста,
      вообще мог не родиться никогда
      иль на кол угодить при Грозном.
     
      Что щуришь дед монголокарий глаз,
      куда ты мчишь страна великороссов,
      где всё впервые и в последний раз,
      в сплетении доносов и вопросов.
     
      ...На юг уходит скобка лебедей,
      оплакивают век дожди косые,
      когда царил ничтожнейший злодей
      я прожил жизнь в подопытной России.
  
  
  
   ПОСТЕПЕННО
  
   Только некто пил свой кофе молча.
   Д. Кедрин
  
   Всё на свете
   происходит постепенно:
   страсть стихает, созревает плод,
   дерево лавровое растёт.
  
   В сентябре
   я еду в листопад,
   комнату снимаю в Петергофе.
   Где-то чьи-то имена шумят.
   Пусть шумят,
   я молча пью свой кофе.
  
   Не спеша пишу.
   Всё впереди.
   От ночных раздумий и курений
   бьётся неразмеренно в груди
   цензор всех моих стихотворений.
  
   Вдалеке от споров и возни
   верю я,
   что рано или поздно
   отгорят бенгальские огни,
   отсверкают временные звезды.
  
   Годы
   всё поставят на места
   и рассудят,
   где волна, где пена...
  
   Мне видна иная высота,
   На нее восходят
   постепенно.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"