Первое, что я увидела, подняв глаза - был дом. Из тех добротных, массивных, построенных на совесть особняков, которые сейчас принято небрежно называть "старый фонд". Цвета мокрого песка, в четыре этажа высотой, но в какие четыре этажа! Не то, что эти жалкиe клетушки: стандартный метраж, кухонька пять и пять метра, и потолок от силы двести двадцать сантиметров - убожество, претендующее называться квартирой. Каждый этаж старого дома - произведение искусства. Высокие потолки - чтобы их окрасить ставили прочные деревянные козлы-леса, с них-же обновляли белизну ажурной лепнины, что шла вкруг комнаты по периметру. Обои никогда не оскверняли ровные бока стен, гладкие и прохладные, словно кожа молодой девушки.
На первом этаже, выходя на перекрестие улиц, смотрел парадный вход. Семь мраморных ступеней, заключенных по бокам в чугунную ковку крыльца, поднимались к двустворчатой двери, с длинными бронзовыми ручками в виде змей и цветов. Бронза горела на солнце, отполированная бесчисленными прикосновениями рук швейцаров, затянутых в дорогие кожаные перчатки нетерпеливых женских ручек, и грубых мужских пальцев. Это сейчас на первом этаже расположилась аптека, и полздания пропахло лекарствами; это сейчас от мраморного крыльца остались жалкие три ступеньки, обрубленные, истертые ногами, потускневшие. А тогда...Да, я помню, как это было...
В любую погоду крыльцо сияло как серебряный таллер; зимой на нем вы не нашли бы и кусочка льда - дворник на совесть отрабатывал каждый рубль жалования. Ко входу подкатывали экипажи. Широкие спины холеных коней присыпала снежная крупа, из ртов валил пар, а швейцар - статный седой мужчина в роскошной шубе - почтительно кланялся, отворяя дверь в сияющее позолотой и благородным итальянским мрамором парадное. Позолоту ободрали ещё в середине века, году эдак в семнадцатом, мрамор раскололи и вывезли, лишь местами ещё сохранились жалкие крохи роскоши, забытые, неухоженные. По фасаду змеились трещинки, водосточная труба проржавела и покосилась, словно старая горбунья. Облупившиеся оконные рамы, кое-где замененные новыми пластиковыми окнами, кирпичи-"маячки", и серые цементные заплатки на раны-трещины. Раньше каждый этаж украшала изумительной красоты лепка - пригласили мастера-итальянца, фамилии, жаль не помню, и...
-Девушка, у вас не будет прикурить? - раздался сбоку хриплый голос. Я едва не подпрыгнула на месте. Все восточное крыло дома занимал Институт Стоматологии. Сколько людей туда приходило - не перечесть! Один из этажей занимал стационар, и рано утром, весной и летом, можно было увидеть этих несчастных, в пижамах и тапочках разгуливающих вдоль здания, замотанных в бинты точно мумии, с послеоперационными кровоподтеками на лицах, и повязками на головами. Некоторые, лежа на животе, свешивались со щербатых подоконников, и в глазах у них почему-то стояла тоска.
-Нет, я не курю, - ответила я, отвернувшись и идя к подъезду, а мужчина смотрел мне вслед печальными глазами - я спиной чувствовала его взгляд.
-Да, разделили, перестроили тебя, старичок, - поднимаясь по ступенькам прошептала я, скользя рукой по перилам скрипучей лестницы. ЖКХ и дела нет до старого дома, ремонт когда последний раз делали? То-то и оно, что не припомнить. А ведь раньше был хозяин, который следил за всем. Э-эх, прошло то время. В полумраке глухо прозвучал крик ребенка за стеной; я даже не вздрогнула - детская стоматология кажется как раз на этом этаже. А на третьем, помню, был длинный балкон: с белыми гипсовыми столбиками, греческими амфорами в углах - в них летом ставили цветы...Теперь балкон закрыт, только листья шебуршатся по углам, амфоры надколоты и ободраны когтями времени. И старая лампа стоит перед высокой запыленной дверью, в светлых потеках - лишь голуби гадят на перила, да изредка выходят покурить врачи в белых халатах с закатанными рукавами. Проклятье, что со мной, я не могу всего этого знать! Но я помню! Или мне кажется, что помню?
Вот и последний этаж. Тут темно: лампочек нет, их выкрутили или разбили - какая разница? Дверь. Всего одна на этаж. Кто придумал красить стены в зеленый цвет? Отлущившаяся краска висит неопрятными хлопьями. Звонок, судя по выдранному патрончику, и торчащим проводкам тут присутствовал, вон даже глубокие царапины на стене, будто его граблями выдирали. Может постучать? А зачем я здесь? И почему пришла именно сюда? Я ещё думала, а рука моя сама потянулась к потемневшему дереву. Не издав ни единого звука, дверь медленно отворилась. Высокий, чуть сутуловатый мужчина, на вид лет под пятьдесят, отступил в сторону, приложив согнутую в локте руку к животу, и поклонился. Ну не отступать же мне было? Я вошла. Дверь тут же закрылась, издав едва слышный щелчок.
Словно вспышка сверкнула перед глазами, я знала, что будет дальше... Я не ошиблась: мужчина - Луи, его звали Луи! - повернувшись лицом к двери из прихожей, позвал: "Марта! Марта!". В проеме показалась пухлая, румяная женщина, стиснувшая руки и глядящая на меня округлившимися глазами.
-Мадам вернулась! - с этим возгласом она проворно подскочила ко мне, присела в реверансе и всхлипнув попыталась поцеловать мне руку. Какое-то смутное воспоминание завозилось на задворках памяти, но что именно - как я ни старалась, не смогла вспомнить. Задумавшись, я потерла кисть, не сводя глаз с застывшего точно статуя мужчины. Высокий лоб с залысинами, широкие скулы, рот - умеющий хранить тайну. В глазах-ни огонька, ни тени мысли, холодные, пустые глаза, видевшие очень много, и научившиеся не выдавать чувств. "Он не заговорит, пока я не спрошу" - подумала я, уже зная, что так и будет.
-Мадам, что это у Вас? Кровь? - голос женщины стегнул меня точно бичом. Я поднесла к глазам руку. Под ногтями - коричневая запекшаяся корочка, сами ногти в бурой окантовке, как в траурной ленте, и крошечное пятнышко на тыльной стороне кисти, въевшееся в кожу. Я улыбнулась, подняла глаза на неё, кое-что вспомнила.
-Сегодня я убила человека, - в голосе моем спокойствие, но оно обманчиво, - и к нему присоединятся ещё двое. Как она побледнела! Луи - тот молодец, держится, хотя и у него, держу пари, поджилки трясутся от страха.
-Слуги не задают слишкоммного вопросов! - сказала, и прошла мимо неё, отмечая участившееся дыхание, и страх в глазах. Ничего, небольшая встряска только пойдет ей на пользу.
Ноги неслышно ступали по толстому ковру, расстеленному в прихожей. Обеими руками взявшись за перевитые жгутом стебли роз, служившие ручками, я толкнула створки старинной арочной двери.
Вот он - салон, почти не изменившийся за годы. Персидский ковер слегка потускнел, но не утратил ни мягкости, ни красоты. Оббитый бархатом гарнитур в идеальном состоянии, и так-же блестят лаком ножки стола и стульев. И будто только вчера оставленный, лежит веер, скрывая пластинками серебряную инкрустацию испанского столика в эркере. На этом столике составлялись письма, выдавались закладные, звенели, переходя из рук в руки монеты, а в воздухе стоял запах цветущего жасмина, что рос в огромной расписной кадке между окнами эркера. Все это было словно вчера: и лица хмурых людей в кожанках и фуражках со звездами, и блеск примкнутых штыков на винтовках, и бланк ордера на выселение, в руке старшего из них. Золото, полученное им, заставило забыть об ордере, но в прок ему не пошло, как и другим, осмеливавшимся посягнуть на последний этаж дома.
Здесь однажды, моя подруга Елизавета - позже, в Париже она стала называть себя Луизой - сказала мне, потешаясь над именами моих слуг:
- Послушай дорогая, почему бы тебе не назвать их какими нибудь привычными русскими именами? Луи и Марта уместны во Франции, но в России?
- Они родом из Франции, и так я звала их там. Почему мне надо что-то изменять?
Елизавета рассмеялась, откинув назад кудрявую головку, и спросила Луи, подававшего чай:
- Ответьте, Луи: как давно вы служите в этом доме?
Он же, положив щипчиками два кусочка сахара в мою чашку, ровным голосом ответил:
-Я служу Мадам с тысяча семьсот двадцать третьего года.
Лиза хлопнула его по рукаву сложенным веером, и надув губки игриво произнесла:
- В таком случае, вы преданны Мадам вот уже сто восемьдесят лет! Так долго никто не живет! Она рассмеялась, пошутив насчет богатой фантазии моих слуг, и меня - не обращающей внимания на их причуды. Я не стала заострять внимание, переведя разговор на другую тему...
...Полированная крышка столика ласкала пальцы, я взяла веер, обмахнулась, сложила его. Сколько ему лет? Работа явно ручная, на заказ, и так удобно лежит в руке... Мой постоянный спутник в Оперу...
Прикрыв глаза, я снова погрузилась в атмосферу торжественности, обнаженных напудренных плеч, изысканных вечерних туалетов, улыбок и приветственных кивков. Три звонка дают и сейчас, но не мелькают больше среди кресел черные фраки, и не соперничают с блеском драгоценностей глаза прекрасных дам. И хрустальная люстра, что дивной гроздью свисает с потолка, прикованная цепью, льет желтоватый свет на ложи и партер, но на местах сидят иные люди, и иной век шумит за стенами Оперного Театра...
- Мадам желает проверить бумаги? - Луи ожидает ответа, прямой как стрела.
- Нет, нет...не сейчас, - отвечаю я; как будто позже у меня появится желание разбирать бумаги, в которых я ничего не смыслю.
-Возможно Мадам желает отдохнуть? - мягко, точно уговаривая произносит Луи. Вот это дельное предложение!
Я прохожу несколько комнат: мебель в чехлах, ни пылинки, тихо, лишь тикают часы-ходики. Вот и ещё одна дверь, и я останавливаюсь. Воспоминания толкаются, словно рыбки в сети, тщетно пытаются освободиться. Я осторожно открываю высокую резную дверь - похоже здесь все двери высокие, обычных я пока не видела - за порогом сумрак. Пошарив по стене, убеждаюсь, что выключателя нет и в помине.
-Луи! Марта! - кричу я, не подумав - вдруг не услышат? Супруги появляются практически тотчас. Луи несет массивные, серебряного литья многолапые подсвечники, в каждое гнездо которых вставлена высокая свеча. У Марты в руках узкогорлый бронзовый сосуд, и палки, подозрительно напоминающие факелы. Луи зажигает свечи, отдает жене зажигалку и входит первым. Честно говоря, я и не думала, что комната такая большая, точнее - огромная. Она наверняка занимает три четверти всего этажа. Высокий потолок едва освещается свечами - Марта все еще возится со своими палками, пытаясь зажечь. Наконец Марта справилась с факелами - я не ошиблась! - и света прибавилось. Я разглядела рисунки, покрывающие свод. Сцены из средневековья, рыцарские турниры, балы. Картины более поздних веков, вперемешку с кострами инквизиции, конкистадорами Кортеса, фигурками мушкетеров. Пестрый калейдоскоп. Женщина пошла вперед, высоко подняв над головой горящие факелы одной рукой, в другой держа сосуд, наливая из него нечто вязкое в маленькие железные чашечки на ножках, прикрепленные к стенам. Вскоре и в них запылал огонь, а мы подошли к очень странному месту. Больше всего оно напоминало круглую яму, заваленную всевозможными мягкими подушками, по краю обвитую длинными волнами шелка и атласа. Сверху потянуло свежестью. Над ямой - совсем другое название вертелось на кончике языка - выгнулся купол башенки. Конечно же! Её можно увидеть с улицы, если не стоять перед самым домом, а отойти метров на тридцать. Тогда станет видна жестяная обивка, стилизованная по полукруглую черепицу. Я сама приказала достроить её. Да что же это в конце концов? Как я могу все это помнить? Переселение душ? Нет, что-то другое; может как те случаи повторной памяти, о которых я читала? Когда люди якобы помнят себя жившими в другое время, в другом теле? А слуги? У них что, тоже повторная память? От всей этой неразрешимой круговерти разболелась голова. Ещё и от факелов, которые Марта засунула в держатели на стенах шел такой сильный запах древесных смол, что мне показалось - я задохнусь, если немедленно не глотну свежего воздуха.
-Помочь Мадам переодеться? - услужливо предложила Марта. Вот уж не хватало! Сказав, что желаю побыть одна, я услала супружескую чету, аккуратно прикрывших за собой резные створки двери. На одной из подушек покоилось разложенное шелковое кимоно. По ткани цвета бордо, шло шитье золотом: райские птички, цветущие ветки вишни - очень красивая, тонкая работа. Оно принадлежало мне, но надеть его я не посмела. Слишком много вопросов, и почти не одного ответа. Снова потянуло сквознячком. Ага, где-то тут была лесенка на крышу...
Покружив в полумраке, и наткнувшись несколько раз на статуи, призрачно белеющие в глубинах комнаты, я нашла люк и ступени лестницы. Справа от меня - купол башенки, впереди вазоны с цветами, на зиму перекочевывающие в комнаты, а края крыши ограждают высокие, по грудь, перила. Я подошла, оперлась, посмотрела вниз. Небо наливалось вечерней синевой, дрожали провода электротранспорта, и машины фырчали под светофором. Что-то неясное давило мне грудь, гнетущее ощущение неправильности...Меня тянуло перевеситься через перила, упасть, испытать как замрет, сожмется в момент падения душа, и как взорвется ликованием, когда я не коснусь земли. Вместо этого отшатнувшись от видения, я оттолкнулась от перил, побежала к люку...Я не успела добежать. Ноги мои подкосились, и словно подстреленная птица, взмахнув руками я упала ничком на крышу...
...Сколько пролежала - не знаю. Я услышала стук во входную дверь - он громом разнесся по всему этажу. Слышала голоса, тихие и настойчивые, и бесстрастный голос Луи, ответивший: "На крыше". Я не видела как они поднялись, и встали надо мной, но я почувствовала как они изменились и услышала их настоящие голоса. Один сказал: "Она спит, ударим и уйдем!". Второй ответил: "Она не помнит, кто она есть". Кожей я ощутила колебания воздуха, когда Первый потянулся ко мне, и легкий укол в спину - откликнувшийся болью во всем теле. Я еще успела услышать обрывок фразы без окончания вырвавшийся у Второго: "Глупец! Никто не смеет прикасаться к спящему...". Спящему - кому? Они ушли, неслышно ступая. А меня подхватил, закружил, утянул водоворот воспоминаний, и не осталось сил вырваться...
...Звезды светили мне в лицо, и затих, уснул большой город. Я села, упершись руками. Легкость переполняла меня, но внутри трепетала и горечь утраченного. Я спустилась обратно в Зал. В держателях горели новые факелы, и запах смолы мне более не казался тяжелым и душным. Наверняка и в чашечки на стенах Марта долила свежее масло. Я улыбнулась - все становилось на свои места. В этой комнате никогда не было электрического света, только чистый огонь освещал стены, радуя глаз. Я облачилась в кимоно, отбросив старую одежду. Придет время - и золотое шитье, и шелк мне станут не нужны. Веяло ночной прохладой - не закрыла люк. Да, высота башенки подходящая. Для работников, обновляющих свод ярко-белой краской слишком высоко и неудобно, но для крыльев, чтобы поднять и распрямить - в самый раз... В ванной комнате, примыкающей к Залу освещение было все-таки электрическое; и водопровод был подведен. Я глянула в зеркало. Разве эти, цвета комочков серой пыли глаза - мои? Я тосковала за своим настоящим цветом, и закрылась ладонями, отгородилась от маски, смотрящей из зеркала. Лоб кольнуло. О Боги! Мои ногти - они удлинились, стали выпуклыми, заостренными, и матово черными! Я подняла взгляд, не веря...и восторг отразился в благородном изумруде глаз, и черной вертикали зрачка, что зиял как пропасть между скал. Я засмеялась, и голос мой наполнил Зал, заставив заплясать язычки пламени. Выбежав на крышу, и ухватившись за перила, я позвала так, как могли звать только подобные мне, и эхо замерло далеко за пределами города, унеслось в море, шумевшее штормом. Луи и Марта - они прямо светились от радости, не решаясь приблизиться.
- Мадам вспомнила, - Луи произнес это как всегда ровно и без эмоций, но в глазах его теплилась живая искра радости. Марта смахнула дрожащие на ресницах слезы.
- О, да! - выдохнула я, умеряя голос, он стал слишком звучен, оглушителен. - Грядет время перемен! Будьте готовы, нам предстоит покинуть это место. Они склонились, и исчезли за дверью, словно две тени. Я начала изменяться, и память вернулась ко мне. Я вспомнила сталь мечей и звон кольчуг. Пожары, сжирающие города, и убегающих в страхе жителей. И фрукты в огромных плетеных корзинах, и золото на подносах - дары маленьких майа. Я вспомнила свист ветра, несущегося наперегонки и яркий свет луны, на фоне которой чернел мой силуэт. И крестьян в деревянных сабо, тычущих пальцами в небо, с перекошенными от страха ртами. Вспомнила силу крыльев, что несли меня в ночи и днем, над сушей и водой. Но и отчаяние я вспомнила, и горечь тайного существования, и одиночество. Я вспомнила тоску духа, заключенного в слабое тело. Человеческое тело. Опустившись в гнездо из подушек я задумалась. Я знала, что придут те двое, и один из них заплатит за дерзость. Второй был мудр, он верно заметил: "...Никто не смеет тревожить спящего...". Имя свое я произнесла вслух; в нем была сила и мощь, страх перед нереальным. Тело-ширма поддается натиску, как старая кожа, что сбрасывает змея, едва приходит время. Мне удавалось в течении столетий скрывать свою сущность. Наш род обладает даром провидения, иначе мы бы не прожили так долго. В отличии от родственника, проявившего неописуемую жестокость и свирепость и в человеческом облике. Его так и звали, шепотом, осеняя себя крестным знамением: Влад Дракон, граф Д...
Луи и Марта - образованные путешественники-французы, волею судеб оказавшиеся в Румынии в тысяча семьсот двадцать третьем году. Я искала надежных слуг, преданных и бесстрашных. Они понравились мне - и потому прожили много дольше отпущенного человеку срока. Служащие Дракону долго не старятся...
Дракон под маской тех, кто слагал о нас мифы и легенды, пытался победить мечем, и поклонялся как божеству. Мы пожертвовали размером, обрекли себя жить в тайне, не имея постоянного места, но - выжили. И теперь я засну в гнезде из подушек, чтобы проснуться в своем истинном обличье, и однажды ночью отправиться, следуя зову сердца...Кстати, я никогда не...
...- Дорогая, проснись. Пора вставать! - меня трясли за плечо, настойчиво предлагая проснуться и собираться на работу. Яркий свет продирался меж век, и волей-неволей пришлось открыть глаза. Кто смеет тревожить меня? Мужчина в сером костюме, с портфелем в руках, перегнулся через кровать, целуя меня в щеку. Ну да, это мой муж. Он ещё что-то сказал напоследок, уже стоя в дверях, и ушел. Под потолком вокруг люстры, как маленький бомбардировщик, кружила шустрая муха. Ни лепнины, ни купола, ни цветных картин. Вместо обтянутых тканью стен - бумажные обои, с аляповатыми букетиками и лентами, вместо мягких подушек, нежного шелка и рубинового атласа - простые хлопковые простынь и покрывало. Разочарование не замедлило подразниться. Всего лишь сон, мне все приснилось! Пришлось вставать, идти в ванную комнату - мне-же на работу собираться...
Встав под душ - хоть я и не люблю столь экстремальный способ прогнать остатки сна, я потерла ноющую спину. Нестерпимо зачесалась кисть руки. Машинально припоминая к чему это: к деньгам или встрече, я потерла зудящее место. Что-то было не так. Небольшое, размером с мелкую монетку пятнышко, въевшееся в кожу. Да нет! Это не пятнышко, это...это...Я кинулась к зеркалу...Узкую прорезь зрачка невозможно спутать ни с чем иным. Голос мой освобождался, рвался наружу. Ещё не время... Я негромко рассмеялась, разглядывая себя. Дар предвидения. "Я никогда не..." - вспомнилась незавершенная фраза из сна.
-...носила платья с открытой спиной! - я вслух довершила предложение. Повернувшись к зеркалу боком, я увидела именно то, что ожидала - здоровенный горб. Дамы могли потешаться - мне не было дела до их насмешек или жалости, их непонимания. Над светской дамой так же смеялись, как и над бедными уличными горбунами, только тайком. Но и у дамы, и у нищего бродяги - а среди нас были и такие, кто выбирал жизнь неимущих странников - общей была тайна. Кто-то мог пожалеть меня, увидев нарост на спине. Под ним, сложенные, маленькие и пока ещё слабые, прятались крылья. Сколько я потратила лет на жизнь в этом захолустье, играя роль хозяйки, идя по пыльному проселку на работу? Маленькие городишки хороши, если желаешь спрятаться. Но теперь пришла пора покинуть его...
...Я подняла глаза - и увидела дом. Четыре этажа, стоящие больше полутора веков. Дверь. Одна на весь этаж. Царапины на стене, словно граблями - они шире моих расставленных пальцев, но их ведь не пальцы оставили...Дверь беззвучно отворилась, и высокий мужчина, склоняясь произнес: