Эх Сибирь! Какая ж ты большая. Ехать тебя не переехать. Дороги все грязнючие, на обочинах твоих какие то помои налиты и мусор на них накидан. Города твои построены не для того чтобы в них жить - а чтобы гулять. Матерно, с обжорством и грязью с вшами на бархатных столах. А потом встать и хрястнуть пачкой денег о заблеванный стол - вот он я - человек! Деньги имею. Больше ваших. И Вас всех с*** куплю с потрохами. А другие пусть тоже хрястнут. На спор! А ежели у которого больше меня денег будет - того уважаю! А ежели нет - не замечу даже. Тля он. Не человек. Тля. Барнаул - он город купеческий. Был им - им и останется. Торгуют здесь всем и Москва не указ! Далеко она. Шибко далеко.
Эх Барнаул, Барнаул. Каким ты был на берегу широченной ледяной реки, таким и остался. Кабаки. Кругом кабаки, бардаки и малины воровские рядом. Бог? -Да нету тут для них бога! Держи свою монету даже за пазухой, сядь в углу и притухни, пока не спросят. В Рассее закон ментовской а здесь закон вроде с виду и ментовской, а все одно -воровской. Город деревянный до сих пор. Домов высотных -раз да два. Плевком перешибешь. Знать в них живет. Купеческая. А все остальные - в избах живут. Старых и не очень, до 1917 года и попозже построенных, латанных- перелатанных. Колоночно -шпально -трущебных. С облупленными резными наличникоми на старых подслеповатых окнах. Русь лапотная. Голопузая. Водку стаканами пьющая по воскресениям. Смалящая самокрутки с марихуаной на завалинках целыми днями. До белой горячки, до матерков с кровью из туберкулезного горла.
Ну это лирика все. А теперь в Барнауле золотая осень стоит. Хорошо. На завалинке. На старой Барнаульской улочке, где бревенчатые двухэтажные дома и справа и слева. Демидовской резьбою на окнах блещут. Деревом и дождями пахнут. Золотой листвой над крышами играют. Вадим налил стакан водки. Стакан был граненый, с советских времен еще валявшийся где то с дровами в сарае. Однажды, когда собрались вот так посидеть, а кружек пластмассовых на всех не хватило, его достали, отмыли не спеша. Ну и наливали в него разумеется не воду. Когда шел разговор или вился рядом дымок от самокрутки- косячка, он мелодично звенел и уж тогда довольно переливался своими гранеными боками. Так и сегодня под тонкой струйкой прозрачной белой водки из запотевшей от холода погреба бутылки стакан медленно звенел-позванивал своим желтоватым совецким еще стеклом. Уж как хорошо было в этот вечер под синей облупленной ставней с петушком.
Взял баян - он был новый. Свет ложился ровным отсветом на ниточки белых костяных клавиш. Лак блестел. Когда он растянул меха инструмент тихо вздохнул, как женщина, как ребенок. Заиграл.
Сначала руки плохо слушались его. Мелодия сбивалась. Несколько раз прошелся по басам. Баян тихо звучал в вечерней тишине под калиной. Он налил еще водки, потом еще. И на кой ляд она ему сдалась? Алкаш ведь уже почти, Эх водка -говори разговаривай! Лучше ужо дури самаркандской покурить. Да нарком быть, а не алкашом. Но уж сейчас душа горела. Он медленно заиграл свою песню. Мелодия была очень красивая и печальная. Напевная как звенящий ручей и тягучая как молоко. Белые костяные клавиши пели под пальцами, опускаясь по очереди к лакированной поверхности деки. Им подыгрывали черные костянные кнопочки басов. Но вот басы остановились, баян замолчал. Вадим молча смотрел на белые клавиши. Потом нажал на одну пальцем, но не вниз, а вверх. Раздался хруст выламываемой клавиши. Она медленно хрустела, выходя из деки и выгибаясь. За ней гнулась завиваясь металлическая душка, на которой она внутри крепилась к дудочкам.
Баян завизжал, клавиша медленно выходила наружу деки, выламывая внутри ее дудочку. По темному лаку деки от нее как от звезды пошли веером трещины. Вадим начал рвать эти белые клавиши одну за другой, играя какую то свою страшную визгливую нечеловеческую мелодию. Лак начал отходить од деки кусками. Его рот наполнился слезами и рвотой. Он подавился и зарычал, матерно хрипя. Начал рвать, выламывая кнопки басов. Меха с треском растягиваясь и разрываясь уже не вздыхали а хрипели. Из разорванных на сгибах баянных ран со свистом шел воздух. Дудочки его звучали уже в последний раз - некоторые нежно, некоторые с визгом. инструмент умирал. Дудочки падали на колени Вадима и под лавку, рассыпаясь как лист осенью. Потом он стал бить инструмент об стены и об лавку, задыхаясь, жалобно матерно крича и плача.
Меха уже совсем разорвались. О взял за одну деку обеими руками и стал бить через голову другую деку о стены и двери. Она отлетела. Он в неистовстве стал топтать ее, колоть ножом. Кругом валялись разбросанные куски фанеры, шлифованного резного дерева, медных трубочек-дудочек, растоптанных и покореженных. Он стал бить скамейку ногами. Доски хрустели. Основание скамейки не выдержало и поддалось с треском и хрустом. Он топтал и топтал рыдая и урча.
Вадим налил себе еще водки. Сел на бревно. Долго сидел не двигаясь, опустив голову. Вышел сосед. Ты что, сосед? Вадим посмотрел на него мутными глазами. -А я б***, Семеныч, ик, я, ик, музыку убил, с***, на***, б***, в п*** все, е*** я всех. В деревню сьезжу.
А резной петушок на ставне все смотрел и смотрел на них своим немигающим глазом.
А что деревня то? Топчиха. Недалеко от Барнаула. Деревня. В деревне было серое все. Дома, грязь, дорога. Серые стены, серые окна, серые полы и серый потолок. Собака на цепи гавкала на всех и на все не закрывая пасти. У собаки с мозгами было не все в порядке. Она и кусала то иногда даже хозяина с миской с едой. У Сержика - двоюродного брата Вадима была костная болезнь - кости были слишком хрупкими. Он почти не мог стоять на ногах - кости не выдерживали -ломались под тяжестью тела. Он ползал по двору. Деревенский доктор посмотрела его, сказала что костная болезнь у него и шибко много денег надо чтоб лечить и в Москву везти, лекарства какие то дорогущие - отсеяли сразу - это нам не потянуть. Так вот и ползает. Ноги то сейчас у него совсем кривые стали - переломанные все. Уж сростаются как срастуться, ети его мать.
Брат его родной в тюрьме сидит сейчас. С пацанами деревенскими из ларька водку воровал. Все убежали а его дурня схватили, -малой еще. Все на себя взял. Скот, о матери хоть бы подумал. Отец то хиний умер в пятьдесят лет -два года уже скоро будет. Доктор деревенская сказала -от белокровия. В топчихе половина от белокровия, рака и от лейкемии умирает. Вторая половина -от туберкулеза. А кто их лечит то? Ходят вон к знахарке-травнице, на лекарства городские ни у кого почти денег нет. Да и белокровие идет от частей военных, которые когда то недалеко стояли. Они тридцать лет всякую дрянь в местные озера сливали. Сейчас почти все дети тут желтого цвета рождаются. Вода питьевая отравленая. И земля тоже везде зараженная.
А может и от комбината, который у них рядом с огородами. Он отходы свои сваливал прямо около ихнего огорода. Гадость химическую выливал туда. А что - паханы местные сказали -куда хотим туда и сливаем, вы нам не указ. Короче дерьмо одно там кругом в этой деревне. И люди там тоже дерьмо. Серое грязное поганое дерьмо. Вадиму хотелось вечерком набрать каменюг и повыбивать стекла всем гадам и уехать на поезде обратно в Барнаул. Там хоть кабаков много. Погулять есть где. Шалавы в каждой гостинице -хоть на вокзале за пятерку бери. От сифилиса потом правда не отмоешься - гадкие все, а теперь уже и от спида. Кому их здесь на спид то проверять? На это бабло нужно. Докторша рассказывала - целая морговская бригада дружно уволилась, режут трупы -а каждый третий из них - спидошник. Причем никто им анализ не делает. Они сами на свои деньги проверяли.
А когда кто то заразился от скальпеля - все уволились. Пусть ити их мать сами начальники розовощекие дерьмо всякое режут. Короче, Вадим напился два раза, подрался, нагадил на улице, потом сел на поезд и поехал в Барнаул обратно.
Поезд медленно подьезжал к вокзалу мимо обшарпанных бараков или уж ангаров там, не знаю. На помойку похожих. Перрон был аккуратно выложен дорогущей плиткой, здание вокзала блестело отремонтированное. Вадим кое -как тащил с собой тяжелую сумку. Перед вокзалом к нему сразу же подскочил мужик - везу за пятьсот. Дешевле не найдешь. Вадим знал, что по местным расценкам за такси платили пятьдесят, но обычно дыже дешевле.
Он нагнулся к мужику. -Так ведь везде пятьдесят. -Мужик, ты что везде пятьсот. Рядом стоял частник. Садись довезу за 50, я таксу знаю. Но тут первый придержал дверь ногой - Я тут держу вокзал а ты никто, -пошел отсюда, пока мы тебя тут не убили. И твою машину не сожгли. Обернулся к Вадиму. Расплылся в улыбке. Он не поедет. И тебя не повезет. Мужик испугался и быстро уехал. -Давай хоть за двести. День же сейчас а не ночь. -Нет, пятьсот. Вадим напрасно ходил, спрашивал.
Везде был ответ - пятьсот. Тогда он кое-как взвалил сумку на спину и потащил ее от вокзала. На улице он быстро поймал машину. За пятьдесят.
На центральной улице -проспекте Ленина, а студенты его так просто Бродвеем называют на колокольне Никольской церкви мерно ударяли в колокол. Чего звонят-то? Вадим спросил у стоявшей на обочине старушки. Так губернатора ведь хоронят. Третьего дня на машине разбился. Сейчас повезут. Дорогу и вправду всю перекрыли -по обочианам стояла толпа, которой полицейские запретили переходить дорогу. А как разбился то? Рядом покосился мужик в ушанке и фуфайке, заголосил прокуренным баском - Да убили его! Мост же новый строили через Обь. Много денег богачи в Москве им сюда давали. Вот видать и не поделили деньги то промеж собой. Вот и порешили его. Вон везут, смотри! Мимо него начали проезжать первые машины из процессии. Дорогие, сказочно дорогие машины. Впереди ехали джипы. Охрана там, родственники наверное. За ними -
микроавтобус с гробом. Из окошек смотрели дети. Вадим разглядел маленького мальчика и девочку и еще детей. Народ крестился. Царствие ему небесное -сказал мужик. Хороший человек был. Воровать местным богачам не давал. Дети сейчас его сиротами остались. И жена вдовой. Так вота оно у нас на Руси - везде разорение. За автобусом еще долго мимо проезжали иномарки. Через час дорогу открыли. Вадим перекрестился и пошел дальше. Он и сам знал -губернатор человек был хороший, добрый. В городе еще долго звонили в колокол.
Вадим снял комнатенку -покосившийся бревенчатый домик с реными облупленными петушками на ставенках обычное дело для Барнаула. Женщина Елена была не молодой, но и не старой. Около 30 лет. Невысокого роста. С прокуренными пальцами и потрескавшимися руками. Ходила всегда в фуфайке. В молодости ее загребли менты за какую-то мелочь (своровала булочку когда голодала или что то подобное) и посадили в тюрьму. Дом ее уже почти развалился, бревна все давно прогнили, особенно на нижних венцах. Это жилье ей дали когда в бытность свою она работала на местном заводе синтетических волокон. Завод потом разорился и ее дом был не ее, но и ЖЭУ тоже от него отвернулось. Деньги за жилье при том каждый месяц они с нее брали исправно. ЖЭУ -это такой единстенный приличный каменный дом в округе -управление, которое от имени государства плату собирает. Кругом нищие одноэтажные кварталы. Вадим ходил в это ЖЭУ. Тетка в замызганном свитере ему там прямо с порога проорала тоюсеньким сиплым голоском -
со своими проблемами пошел на ***. Деньги мы с вас брали и брать будем, и воровать их будем, потому как на государственной службе состоим, сейчас все воруют. Должность такая, а ты никогда не докажешь в судах что мы воруем, потому что денег у тебя нет, на суды эти. И законы на нашей стороне. Про город сказать, так Барнаул вообще весь деревянный, либо старый-кирпичный в один-два этажа только новые отдаленные раионы да центральная улица - девятиэтажки. В центре богачи себе сделали свои магазины, элитные дома. Центр -это свой состоятельный мирок, куда прохожих не пускают. А коли чужак окажешься при деньгах без родни тамошней - ограбят, та же милиция, или бывшая милиция а теперь частная охрана. А полиция сначала выяснит, есть ли у тебя деньги и чужак ты или нет. Если денег нет и ты чужак -посадит, а если есть -заберет. Что ж - в Барауле свои законы.
До Москвы отсюда далеко, ну а до бога высоко.
Муж Елены тоже в молодости сидел, но со статьей -убийство. В деревянные кварталы Барнаула менты редко заглядывают, так что Елена с Андрее пили и дрались нещадно. Елена ревновала мужа к соседским прош**кам дико. Дело начиналось обычно вечером. Елена шла к эим самым про****, вместе пили водки, заодно и курили дурь по косячку. Дурь которую курить надо в Барнауле можно купить на развес, горстями. Здесь она дешевая. Ее каждую осень сюда казахи, узбеки, в общем черные привозят когда фрукты продавать приезжают. А которой колются уже подороже. Потом подруги дрались и ее выкидывали с крыльца в грязь. Сидя в грязи она орала и материлась на их окна, а встать не могла, потому как дури обкурилась до ручки. Вот тогда она и идет к мужу, и ревнует его к подругам. А он бегает за ней по двору и орет - Убью тварь. Она его боится и голосит на всю улицу. Вчера аж через забор прыгнула, но напоролась на колья. Забор был гнилой и под ней рухнул с хрустом. В конце концов муж ее ловит и укладывает спать.
Утром к ней бежит подруга или она к ним идет чтобы опохмелиться. И так может быть несколько дней. Обычно в конце третьего дня у Елены начинается белка -ей начинают кругом мерещиться маньяки или еще как нибудь -каждый раз по своему. Например, месяц назад она разделась догола и бегала по кварталу на радость ребятне. А раньше выбила себе все стекла. Вобщем живут они весело. Иногда соберутся все вместе и Вадим с ними за праздник - выпьют по стакану. И так хорошо, что словом того не описать. А чтобы разогнаться потом, кто хочет, может и дурь покурить.
В Барнауле за дурью вообще далеко не ходят - бардаки всегда под рукой. Если где цыгане живут -сто процентов там бардак и есть. Только если цыгане побогаче - у них свои клиенты. Узкий круг. А цыгане или цыганки живут здесь в каждом втором доме. И дурь везде дешевая. Власти в Барнауле давно уже на все наплевали, а так еще и прибыль имеют, но это уже не на куревной дури а на наркоте которой наркоманы колятся. Через дорогу от Елены в соседних домах было два конкурирующих бардака, которые скидками друг друга перебивали, а посему поток людской шел туда и шел. В основном богатые подростки. Но жадные до ужаса. Видно было когда на их крыльце кололись или перед тем как зайти в бардак готовились -всегда на приходящую компанию был один шприц.
Эй, Вадик, ты что в салат мордой зарюхался, ты что уснул??? Его трепали за плечо. Слыхал, новый губернатор разбился. Опять! Из Москвы который был. Да ты что??? Вставай! На улице народ крестился. Убили его - кричала какая то бабулька. Да, мужики поддакивали, такого человека! За народ все переживал, а теперь вот нету его. И тоже -авария. Да еще и жену его - какой ужас! Видно было, мужики переживали.
Вадим смотрел поверх голов вдаль мутными от водки глазами -Эхма да когда ж мы жить то по человечески в этом гадском Барнауле будем?
А Барнаул кабацкий как стоял на берегу широченной ледяной реки Обь, так там и остался.