Каждый день почему-то был похож на все предыдущие. Сначала, конечно же, это казалось Алисе несколько обременяющим, но, прожив достаточно однообразных минут на нашей великолепной планете, она перестала задавать вопросы, и ей больше не хотелось ни мучаться от серости своего существования, ни, тем более, пытаться что-либо изменить. Все эти тщетные попытки представлялись ей если не абсурдными, то, по крайней мере,
смехотворными. Время от времени наступавшие минуты душивших слез, появлявшихся от чувства мнимой безысходности, вскоре стали восприниматься лишь как единицы внутреннего летоисчисления. В общем, все было нормально.
Алиса поступила в консерваторию, что было и исполнением ее давней плюшевой мечты, и огромным удивлением для других. "Нет, безусловно, это, конечно...эммм...хорошо, но... - запиналась подруга Алисиной мамы, тетя Ася, - Алисочка ведь...как-то не проявляла никаких способностей к музыке..."- и умолкала. Все объяснения и рассуждения о целесообразности данного выбора были завернуты в обычную, очень банальную и ничего дающую оболочку предложений, повествующих о страстном желании девочки связать свою жизнь с музыкой, обнаружившемся в последний год обучения в школе. Тратилось бесчисленное количество бесполезных слов, и воздух стонал от обрушившегося в него пустословия. Впрочем, тетя Ася мало верила всем этим словам, хотя обычно кивала головой и поддакивала. Она больше склонялась к варианту "взято-на-лапочничества". Безмолвно, другие тоже держались сего мнения, считая невозможными какие-либо способности к музыке у этой девочки. Она была слишком обычной, слишком невыдающейся, меркла в сравнении с их собственными так называемыми достоинствами. Этот огромный вопросительный знак общественного мнения ощущался в воздухе, и, в итоге, Алиса невольно заразилась общей лихорадкой сомнения, вследствие чего неуверенность в себе и недовольство собственной персоной вскоре нашли плодородную почву для жизни.
Алиса устала. Очень. Задребезжал телефон, а ей ну совсем не хотелось отвечать, телефон зазвонил сердито, не давая права на отступление. Алисе пришлось поднять трубку, в которой она услышала голос своей знакомой- Полины. Полина была неплохой, даже, можно сказать, хорошей девушкой. Её хорошая сторона заключалась в абсолютно позитивном настрое почти ко всему. С известной долей пессимизма и сарказма она рассуждала лишь о чужих качествах, когда это, как ей казалось, непосредственно затрагивало её саму. То бишь положительные отзывы о "не-её" достоинствах, которые она сама в себе ценила, как-то сразу портили её настроение. А так она была очень даже хорошей девочкой, конечно же, в той мере, в которой подобные люди могут быть "хорошими".
Следует заметить, что Полина необычайно высоко оценивала свои очень и очень посредственные музыкальные способности, называя, собственно, отсутствие способностей талантом. Она закончила музыкальную школу, что само по себе, как она считала, давало ей право называться человеком, искушенным в музыке. На фортепиано она играла дурно, а на гитаре- из рук вон плохо, и, несмотря на это, каждый раз мучила гостей своей игрой. Учитывая этот небольшой факт биографии мисс Полины, можно без труда догадаться, что, узнав о поступлении Алисы в консерваторию, Полина заговорила голосом, полным саркастических ноток.
- Ты? Поступила? В консер-ва-торию? Ты-то? Шутишь?- удивилась она.
Алису несколько смутила столь прямая постановка вопроса.
- Ну, а...что здесь такого?
- Да нет, ничего, - хмыкнула Полина, - просто...у тебя же- извини, конечно, - у тебя ведь нет таланта. А для та-ко-го заведения нужен та-лант.
-Полина, прости меня, но я не думаю, что мой выбор должен тебя ТАК интересовать, - это становилось совсем неприятным для Алисы.
- Знаешь...музыкант ты наш, ты не расстраивайся, пожалуйста, когда что-то не будет получаться. Там ведь люди с талантом, а ты...
- Люди с талантом, то есть подобные тебе, как ты считаешь, учатся на экономическом. Ты ведь там, да? - голос Алисы задрожал.
Полина расхохоталась.
- Ладно, милая моя девочка, удачи тебе, боюсь, только она сможет тебе помочь. - она разразилась своим звонким смехом.
Короткие гудки. А Алиса стояла с трубкой, вслушиваясь в эти ненавистные гудки, которые смеялись вместе со всем миром над ЕЁ жизнью. Заблестели бликами света мокрые от нахлынувших слез щеки. Все сомнения вдруг стали ответами, а все витавшие вопросительные знаки превратились в вполне реальные точки.
Разве она сама сотни раз не задавала себе эти же вопросы? Но она так и не могла понять, зачем другим так необходимо это вмешательство в её жизнь и почему им нужно каждый раз проводить ногтями по хрупкому стеклу ее внутренней жизни.
"Нет, - шептала она срывающимся голосом - нет, я же знала, что так...должно быть..." - и срывалась на слезы.
Было плохо. Как-то вдруг у нее в руке появился кухонный нож, запела Tori Amos:
I've been looking for a savior in these dirty streets.
Looking for a savior beneath these dirty sheets...
Нож утонул в коже, и через несколько секунд на внутренней стороне руки появились кровоточащие ранки. Это было нечто наподобие дневника. Каждое переживание, каждая дрожь рук, голоса, слезы ложились шрамами на ее руках. Было нечто успокаивающее в созерцании струек крови, появлявшихся из порезов. Руки, исполосованные шрамами, были зеркалом внутреннего дисбаланса, который вырывался, бешено разрывая кожу. Её казалось, так она сможет контролировать свою боль.
Руки и губы Алисы дрожали, она лежала в темноте, забывая о мире, в котором среди шести миллиардов homo sapiens была всего лишь одна Мать Тереза, о мире, где все хорошо лишь на бумаге, а остальное- гадко, о мире, где все зарывают друг друга заживо. Она уже чувствовала кровь на своих ладонях, "еще чуть-чуть"- думала она и продолжала свой ставший уже необходимостью ритуал освобождения от себя.
Когда пришла мать Алисы, Елизавета Борисовна, дочь встретила её у двери, улыбаясь.
- Как дела? - спросила, улыбнувшись, уставшая Елизавета Борисовна.