Аннотация: Рассказ вышел в финал конкурса "Белая Ворона - Серая Мышь"
В одну не по-московски вьюжную февральскую ночь года две тысячи седьмого Сергею Александровичу Четверикову приснилась разгадка падения нравов отечественной эстрады. Отчетливо, словно в телевизоре высокой четкости, увидел он его первопричину, так сказать, яд, которым отравили самобытную и ни на что в мире непохожую советскую вокальную эстраду, весьма любимую всем советским народом вообще и Сергеем Александровичем в частности. Нет, не "Массовый лай" и не какой-нибудь там Олег Газпромов - уж очень мелкими и вторичными казались в тот миг ему эти персонажи - а светло-русый, бородатый человек в косоворотке на сцене Московской консерватории пригрезился ему в ту ночь.
Человек этот, хитро оглядывая заполненный до откидных мест консерваторский зал, пел что-то блатное, не то "Мурку", не то "Гоп со смыком", и бесчинствовал в чудесном интерьере не оперный и даже не опереточный, а только-только для какого-нибудь кабака на "Брайтоне" голос, и зал с умилением и заискиванием прихлопывал в такт музыке и подпевал.
"Вот он, корень зла, - думал во сне Сергей Александрович, - вот кто показал нам, что такое вокальный ширпотреб, вот кто осквернил святилище музыки и, словно господь из Божественной комедии вдохнул жизнь в безголосых уродцев, которые через несколько лет заполонили все концертные залы страны..."
- Борис Рубашкин! - торжественно произнесла пожилая конферансье с огромной брошью на груди, и зал грохнул так, что на портрете у Глинки сползла на ухо феска.
- Браво! - кричали из зала, и человек с бородой кланялся в пол и попутно собирал букеты.
- Бис! - орали с галерки, и человек с бородой посылал им воздушные поцелуи.
Сергей Александрович проснулся. Он совершенно не чувствовал радости от только что сделанного открытия, но оно на пару только ему различимых делений, увеличило в его глазах его же собственную значимость.
Сергей Александрович принял душ, побрился, позавтракал яичницей с колбасой, погладил себе рубашку, оделся и пошел на работу. На улице он раскланялся с соседкой, выгуливавшей отягощенного лишним весом боксера по кличке "Люсьен", и, лавируя между занесенными снегом разномастными авто, направился к метро.
В руках у Сергея Александровича не было ни сумки, ни портфеля. Он неукоснительно соблюдал открытый им же самим первый закон отделения дома от работы: никогда не таскать в офис то, чем пользуешься дома, и наоборот. Границы между мирами должны быть четко разграничены.
В вагоне метро оказался кошмар. Сергея Александровича с двух сторон сильно сжали две крупные гражданки в шубах, а какой-то крепыш в дубленке подпер сзади. Обычно Сергей Александрович в метро читал и от "Сокольников" до "Проспекта Вернадского" успевал одолеть до двадцати страниц какой-нибудь книги, но в этот раз ему не удалось даже достать из кармана "Рабов Майкрософта", до того неудобна была его поза.
После "Парка культуры" ситуация несколько улучшилась, но Сергей Александрович все равно читать не стал. С трудом выдавившись из клещей крупных гражданок (те сомкнулись у него за спиной, как автоматические двери), он перетек в небольшое свободное пространство слева, посмотрел себе под ноги, и ему вдруг открылось, что причина пресловутой русской неряшливости лежит в цвете напольного покрытия вагонов общественного транспорта. "Коричневый цвет под ногами рождает у пассажиров вполне предсказуемые ассоциации, - подумал Сергей Александрович, - совершенно невозможно воспитать в людях аккуратность, если они постоянно видят под своими ногами говно".
Не без труда покинув вагон на "Проспекте Вернадского", Сергей Александрович вышел из метро в сторону кинотеатра "Звездный".
Следующим открытием за утро стало истинное понимание естества якобы навсегда потерянного для женщин одного известного эстрадного артиста. Произошло это, когда Сергей Александрович проходил мимо стройки у ЦНИИ "Электроника", временный деревянный забор которой предприимчивые рекламщики приспособили под расклейку афиш.
Приторная белозубая улыбка с плаката резанула Сергею Александровичу по глазам, заставив подойти поближе. Вглядевшись в прищуренные глаза человека, изображенное на афише, Сергей Александрович за грязными зрачками неожиданно увидел то, о чем, может быть, знали только родственники артиста и еще, возможно, близкие друзья. Он вдруг четко понял, что этот человек вовсе не гомосексуалист по своей натуре... будто на поверхности воды в волшебной чаше, он разглядел нескольких его гражданских жен и сожительниц, спивающегося взрослого сына от первого брака и учащуюся на проститутку младшую дочь.
Сергей Александрович отстранился от забора. "Надо же, какая мерзость, - подумал он, - даже гомосексуалисты у нас и те, липовые", - сплюнул в сугроб и пошел своей дорогой.
Сергей Александрович явился на свое рабочее место без пятнадцати девять. Разделся в шкаф, по пути нажал на кнопку электрического чайника и погрузился в свое "зимнее" (у него было еще и "летнее") кресло. В лотке "входящие" лежало несколько писем, на которые ему предстояло сегодня ответить, в лотке "исходящие" было пусто.
Сергей Александрович включил компьютер и задумался. Как обычно по утрам он, сам того не желая, стал мысленно собирать по кусочкам свое прошлое, и в его воображении начали складываться мозаики из картин прошедших встреч, разговоров, отношений, завершенных и незавершенных проектов. Сергей Александрович совершенно не понимал, что ему делать со всей этой галереей портретов героев его собственной жизни, но смотрел с удовольствием.
"Должно быть, это очередное, после слабеющего зрения, выпадения волос и лишнего веса, следствие моего старения", - решил он, но додумать мысль не успел.
- Здравствуйте, Сергей Александрович, - послышалось слева.
Услышав свое имя, Сергей Александрович вздрогнул.
- Извините, я не хотела вас напугать... я думала, вы документ читаете, - сказала, незаметно подошедшая к нему с левого фланга Елена Алексеевна Мезенцева - "замша" начальника дружественного управления - пока Сергей Александрович размышлял о природе своих раздумий.
- Я задумался, простите. - Сергей Александрович вскочил с кресла и начал шарить по столу в поисках очков. - Доброе утро, Елена Алексеевна, вы сегодня прекрасно выглядите.
Сергей Александрович не врал, выглядела Мезенцева действительно прекрасно. Одета она была неброско - в узкую светлую юбку и серую кофту с небольшим вырезом - но, видно было, что очень дорого. Эту разницу в цене одежды Сергей Александрович научился различать, сравнивая то, во что облачается руководство компании с одеждой простых смертных сотрудников. Но дело было, конечно же, не только в одежде.
"Серые глаза, если, конечно, они действительно серые, а не разбавленные голубым или зеленью, бывают красивы настолько, что от них невозможно оторвать взгляд", - пришло в голову Сергею Александровичу, когда он напялил таки очки. У Елены Алексеевны Мезенцевой были именно такие, серые, как шкура британского котенка.
- Я хотела поговорить со Светой Пироговой, - мягко сказала она, глядя Сергею Александровичу прямо в глаза, - она еще не подошла?
По позвоночнику Сергея Александровича пробежал приятный холодок.
- Света на больничном, - сказал он после небольшой паузы, - с ребенком сидит.
- Очень жаль, - Мезенцева изобразила на своем лице огорчение (что вышло у нее очень мило), элегантно развернулась на месте и направилась к выходу.
"А ведь ей почти сорок, - подумал Сергей Александрович, любуясь удаляющейся точеной фигуркой, - но все наши девки, которые на бретельках, на шпильках и со стразами, продуют ей всухую, даже если напялят чуть более откровенные наряды, чем это позволяется корпоративным стилем".
Как бы в продолжение его мыслей, в комнату зашла очень молодой специалист из планового управления - Марина, фамилии которой Сергей Александрович не знал. Не искренне пожелав друг другу доброго утра, женщины разошлись в узком проходе, ведущем к двери. Наблюдая их рядом, Сергей Александрович с удовлетворением понял, что секунду назад был прав.
Марина принесла Сергею Александровичу на визирование два письма, которые тут же оказались в лотке "входящие". Когда Марина, энергично цокая по ламинату, отходила от его стола, Сергей Александрович заметил у нее в просвете между висящими на бедрах брючками и коротким топом игривую фиолетовую виньетку.
"Девушки делают себе затейливые татуировки в надхвостье, вероятно, затем, чтобы парням было на что смотреть во время соития в позиции a-la vache, если рядом нет телевизора", - подумал Сергей Александрович и углубился в изучение писем.
Очередное открытие залетело в голову Сергею Александровичу во время обеденного перерыва, когда он, ожидая заказа, смотрел установленный в ресторане телевизор.
На экране под неприятную для слуха Сергея Александровича музыку пела и плясала четверка хорошо сложенных, обритых наголо негров. Из одежды на неграх были только непонятно на чем держащиеся широкие штаны.
"Ведь это на самом деле не белая цивилизация покорила черную, - внезапно подумалось Сергею Александровичу, - а наоборот, черная, словно паразит поселилась внутри белой и подчинила ее себе".
Негры синхронно подняли руки вверх и начали совершать ими странные движения, будто каждый из них доил воображаемую корову, зачем-то подвешенную на высоте двух метров над землей. В следующий момент камера показала зрительный зал, где несколько сотен, а, может, и тысяч человек с воплями повторяли движения танцоров.
"Ведь они же сейчас какому-то богу молятся, каких-то духов вызывают, - продолжилась мысль Сергея Александровича, - а миллионы белых, подражая им, делают тоже самое..."
Официантка с печальными черными глазами принесла заказ, и Сергей Александрович переключился на еду. Без особого, впрочем, аппетита он съел салат "весенний", украинский борщ и азу с овощами, запив все это зеленым чаем. Когда официантка унесла посуду, Сергей Александрович вновь посмотрел в телевизор.
Теперь там давали футбол. Камера крупно взяла какого-то игрока с узким и хитрым лицом, который что-то объяснял рефери. Последний только отрицательно мотал головой.
"Это же театр, - подумал Сергей Александрович, - они ведь только делают вид, что это им действительно надо: одному просить, а другому не разрешать. Они играют..."
Расплатившись по карте, Сергей Александрович надел пальто, вышел на улицу и неспешной послеобеденной походкой отправился обратно в офис. Под ногами приятно хрустел только что выпавший снег.
Остаток рабочего дня Сергея Александровича прошел в тоске. Не приходя в сознание, он написал две служебные записки, подремал на одном совещании и четыре раза поговорил по телефону. Ровно в восемнадцать ноль-ноль он поднялся со своего кресла, оделся и пошел домой.
Дома за ужином Сергей Александрович немного посмотрел телевизор - кусок какого-то нового исторического фильма - в очередной раз убедившись, что былой блеск и величие отечественному кинематографу вернуть уже невозможно, как нельзя воскресить героев прошлого, сколько ни одевай молодое кино и телебыдло в лейб-гвардейские мундиры и платья с корсетами.
Затем, разбирая старые подшивки "Науки и жизни", в номере за восьмидесятый год Сергей Александрович обнаружил фотографию, на которой был изображен бородатый человек с тазиком в руках, из которого торчало какое-то маловыразительное растение. "Врач советской Антарктической экспедиции Е.И. Хинштейн, - было написано под фотографией, - у себя в палатке вырастил карликовую березу".
"Значит, зря нам пудрили мозги об исключительности России в этом вопросе. Березы, оказывается, растут везде, даже в Антарктиде, - подумал Сергей Александрович".
Ночью Сергей Александрович долго не мог заснуть. Сначала он вспоминал Елену Алексеевну Мезенцеву (особенно вид сзади), затем Маринину виньетку, а потом, как-то незаметно переключился на воспоминания о своей первой и единственной гражданской жене - Ирине.
Они познакомились сразу после института, когда студенческие метания Сергея Александровича от одной подружки к другой вполне объяснимо закончились. Ирина появилась на его горизонте в самое правильное с матримониальной точки зрения время. Появись она немного раньше, или чуть позже, ничего бы у них не получилось: раньше Сергей Александрович просто не был готов к серьезным отношениям, а позже его бы сцапала какая-нибудь другая, более проворная особа. Ирина и Сергей Александрович один раз сходили вместе в "Современник" и с тех пор не расставались.
Казалось, эта пара представляет собой идеал гармонии, поскольку Сергей Александрович и Ирина были из одной социальной группы, имели оптимальную разницу в возрасте, четыре года, и, наконец, идеально подходили друг другу антропометрически. Ирина была маленького роста, и ее вполне предсказуемо тянуло к высоким мужчинам, а Сергей Александрович был как раз ростом выше среднего, и тянуло его к женщинам маленьким и хрупким. Отношения у них сложились ровные, безо всяких пикирований, кабрирований и плоского штопора. Сергей Александрович привык к Ирине, к тому, что она просто есть в его жизни, он даже свыкся с мыслью, что когда-нибудь ему придется на ней жениться.
Но по прошествии пяти лет совместного проживания Ирина ушла неожиданно и безвозвратно. Он даже не успел с ней толком проститься и выяснить причины. Те самые причины, о которых одни всегда так много спрашивают, а другие никогда толком не отвечают. Она ушла от него к так и оставшемуся для него неизвестным геологу или летчику или еще, черт знает кому...
И вот теперь, через много лет, Сергей Александрович Четвериков опять вспоминал ее, лежа один в своей постели. Дело было не только в том, что он до сих пор любил Ирину, и ему безумно ее не хватало... более всего Сергея Александровича мучило то, что он так и не смог понять, в чем же причина ее ухода. К этой ночи он перебрал не одну сотню возможных ответов, но ни один из них не показался ему убедительным. Человек, который был в состоянии постигнуть, как ему казалось, любую, самую сложную тайну окружающей действительности, оказался бессильным перед загадкой ухода любимой женщины.
Сергей Александрович переворачивался с боку на бок до половины третьего. Наконец, усталость одержала верх, и он заснул. В уверенности, что когда-нибудь обязательно раскроет и эту тайну.