Стоило открыть окно, как в уши впился жуткий пугающий жителя маленького города гул проезжающих мимо машин, наверно стоит помолиться за свою душу, да не выходит. Все что связано с Богом теперь для меня ничто... Где Он был, когда умирали люди... когда мне пришлось стрелять в одержимого ребенка... Где был Он, старец без возраста, чей замысел включает в себя столько боли, страха и слез... да пошел Он.
Злость, копившаяся во мне, с того момента как сын отвернулся от меня, медленно испарялась вместе с уходившим из комнаты теплом сквозь открытую балконную дверь. Я начал замерзать, нужно делать то, зачем я с таким трудом выкатил кресло на балкон. Или снова забиться под одеяло и продолжать убивать себя алкоголем забывая имена всех погибших. Подтянувшись руками на балконных перилах, я вижу проходящих внизу людей, яркие неоновые вывески, обещающие все, что нужно современному человеку.
Нужно решаться. Пора. Пора оборвать жизнь еще одного жалкого Нью-Йоркского пьяницы. Представляю, как завизжат дамочки, когда мое тело упадет рядом с газоном, на котором они выгуливают своих собачек, и наконец решаюсь. Напрягаюсь и перекидываю наполовину парализованное тело через перила. На мгновение мне кажется, что вот Он рядом отвечает мне на ухо, оправдывается, но это ложь ведь только приземлившись, я получу ответы на все вопросы.
Пролог II. Старик
Они захлопнули за собой дверь часовни рано утром, и каждый прежде чем начать проверил закрыта ли дверь на задвижку. Запертая дверь прочно отделила отца и сына от всего мира. Ни один звук извне не достигал их ушей, было только ровное дыхание юноши и тяжелое хриплое дыхание отца. Затем добавилось и шуршание ряс, и потрескивание горящих свечей и скрип мела по деревянному полу. Работы было много. До самого заката держа мел в руках, отец не разгибал спину, рисуя символы на полу пока его сын молился. Лишь к тому времени когда яркий дневной свет сменился розоватой дымкой заката они были готовы и стояли на коленях около диптиха1 обычно спрятанного в кладовой изображающего двух братьев построивших эту часовню. Они молились и стучавшие от страха зубы юноши словно подстраивались в эту темную церковную симфонию. Старик встал и по-отчески шлепнул его по затылку:
- Я боюсь, отец- прошептал юноша.
- Я знаю. Я же рассказывал, что и сам проходил через это, и как видишь стою перед тобой. Так, что хватит трястись в конце концов ты сам выбрал этот путь, - старик усмехнулся, парню было невдомек, что он на протяжении нескольких лет подталкивал и готовил его, подкидывая ему истории, которые должны были разбередить его душу и разжечь пламя веры, ты готов?
- Да. - коротко ответил юноша, чтобы отец не снова не ругался из-за клацающих зубов. Любопытство пересиливало страх
Старик кивнул в ответ на согласие юноши и забормотал что-то неразборчиво. Символы на полу начали вспыхивать при каждом его слове. Затем он достал из-под рясы нож, на лезвии которого были выгравированы те же символы, что и с таким трудом нарисованные им на полу. Не прекращая бормотания, подошел к юноше, дождался пока тот переборет себя и запрокинет голову. Для ритуала был необходим этот момент, когда человек сражался со страхом смерти и отчаявшись нырял в ее пучину отдавая свою душу вере. Когда момент настал старик ни секунды не колеблясь, перерезал своему сыну горло. Символы, словно торжествующе, вспыхнули кроваво-красным, осветив еле видимые тени стоявших вокруг, а затем, когда юноша повалился на пол, погасли совсем. Тени обступили тело мертвого юноши и начали свой танец. Старик всегда считал, что это образы тех, кто проходил ритуал раньше, что они помогают душе умершего совершить путешествие. Старик, не убирая ножа, повернулся к изображению Девы Марии, перекрестился и лег на пол. Затем обхватил рукоять ножа обеими руками и воткнул себе в сердце. Вокруг него тени не танцевали. Часы пробили полночь.