|
Казимир бредил. Когда он закрывал глаза, то видел, как внутри его век копошатся огненно-красные черви. Когда открывал -- из ржавого остова, пленником которого он был, начинали лезть неведомые существа. Рука почти перестала болеть, а мысли путались так, что уже всё равно было, отнимется она или нет.
С берега, пожалуй, Казимира видно не было, особенно в сумерках, когда погоня и пришла по его следу ко Ржанице. И всё бы ничего, если бы один из конников в сердцах не разрядил по мочажине широким веером весь магазин седельного самострела. Костыль прошил предплечье правой руки и кожух одной из ржавеющих в болотах машин.
Хрип Казимира за треском спускового механизма не расслышали -- в короткие минуты прояснения он думал что, возможно, его бы ждала не самая дурная кончина. И уж точно не страшнее участи сгнить живьём.
Потом он потерял сознание. Потом, не открывая глаз, что ничуть его не удивило, увидел, как скользит над водой Та Самая. Она вся состояла из переплетений смолистых нитей, которые проявлялись перед Ней и исчезали позади, так что казалось, будто весь мир выткан из этой чёрной струящейся материи, а Её тело лишь заставляет эту материю становиться видимой.
В какой-то момент Та Самая подлетела к Казимиру совсем близко, так что тот смог рассмотреть, что каждая из нитей на самом деле -- низка крохотных пульсирующих шариков из чёрного дыма. И в каждом из них -- лицо. Даже не лицо -- ощущение лица.
И когда Казимир уже почти растворился в этой пульсации, над его головой раздался лязг и брань.
-- Стопори тягу! Да стопори же или опять на вёслах пойдём.
Казимир открыл глаза и увидел прямо перед собой обшарпанный борт лодки.
-- Батя, кто там?-- простодушно пробасил, сорвавшись на "петуха", голос откуда-то с кормы.
-- А хрен поймёшь. Человек. Костылём к железяке приколотило. Да не шатай ты лодку, зараза. Заряди открывалку и давай сюда.
Уродливый механизм спустился к руке Казимира, вклинился между рукой и остовом. Лязгнуло, полетели искры и освободившийся пленник чуть не ушёл под воду, но его вовремя подцепили багром-мартышкой а затем с матерщиной и пошлыми шуточками втянули на борт.
-- Тяжёлый какой,-- усмехнулся его спаситель, коренастый бородач в шинели из невнятного серого сукна и, уже обращаясь к юноше на корме добавил,-- дай тягу, пошли домой.
Юноша -- лупоглазый и лопоухий, в линялом комбинезоне с чужого, куда более широкого плеча, перевёл тяговый рычаг и лодка пришла в движение.
Казимира положили на дно, подстелив под голову кучу сырого вонючего тряпья. Какое-то время он рассматривал лежащий рядом инструмент: уже нашедшую применение "открывалку", вблизи оказавшуюся механическими кусачками с приводом от жгутовой тяги. Кроме того: закопченную горелку, несколько гвоздодёров и деревенский самострел: кустарное орудие под жгут от ломовой повозки. Если бы в Казимира попали из такого -- руку бы оторвало напрочь.
Далее, через плеск воды и сгустившиеся сумерки, слышались голоса, стук мотора, поскрипывание руля. Потом, кажется, Казимира куда-то несли и пытались стащить с левой ноги сапог. Напоследок он успел испугаться -- осталась ли у него правая нога -- и окончательно провалился в густую смолу горячечного бреда.
Там, в бесконечности обжигающих струй, его раз за разом настигала огромная проржавленная конструкция, увешанная цепями с почерневшими от свернувшейся крови крючьями. Казимир пытался бежать, но расплав, в котором он барахтался, делал его движения медленными, и цепи опутывали его плоть, а крючья впивались под рёбра.
В этот момент, он начинал заново переживать одну и ту же картину: огромное круглое помещение, с узкими окнами, через которые едва пробивается тусклый солнечный свет. Продолговатый загон, заполненный обнажёнными детьми обоих полов, где-то от пяти лет, до десяти. В крайнем конце загона открыта низкая дверца, через которую пара стражников по одному прогоняет детей к кормушке.
Те, что постарше, через дверцу проходят вжимая голову в плечи, силясь казаться пониже. Движение в загоне заставляет Казимира приблизиться к дверце и он понимает, что явно перерос её. Казимир пытается скрыться в глубине загона, но стражник бросается и хватает его за руку.
На время картинка потускнела, сменившись мельтешением прозрачных червей в мутной воде, потом снизу, лязгая и скрежеща, выплыла всё та же ржавая рама с цепями и крючьями, впилась в ноги и утянула обратно.
Казимира волокут по громыхающему решётчатому мостику. Внизу медленно вращается огромное колесо с причудливо изогнутыми спицами. В колесо впряжены существа, отдалённо напоминающие людей: с неестественной синхронностью они переступают по дощатому настилу, толкая блестящие чёрные рукояти. Руки их пугающе огромные, в уродливых сизых узлах.
Стражники тащат Казимира дальше, в небольшую клетушку, посреди которой стоит та самая конструкция, от которой он безуспешно пытался бежать, только здесь на ней нет ни малейших следов ржавчины, и на цепях закреплены не крючья, а жутковатые механизмы, напоминающие манжеты с множеством зацепов.
Обрюзгшая тётка с неестественно рыжей шевелюрой, в мясницком кожаном фартуке поверх неряшливого платья из плотной клетчатой ткани и в толстых резиновых перчатках до локтя, хватает Казимира за руку так, что тому кажется, будто кость вот-вот хрустнет и переломится. Оттягивает кожу на его запястье, словно пытаясь оторвать. Потом то же повторяется со второй рукой.
-- Ещё позже не могли его привести? Всё, испорчен. Покажите Климайтису, может ему ещё пригодится...
Она говорит это стражникам, но их уже нет. Как нет и выхода из клети, да и женщина в мясницком фартуке тоже исчезла.
Есть только Казимир и огромный металлический станок: рама закреплённая в шарнирах, четыре мощных лебёдки в углах рамы и цепной привод от тяжелого тяглового цилиндра. Рама чуть покачивается, станок дребезжит и поскрипывает. Казимиру чудится в этих звуках нетерпеливое нутряное ворчание голодного зверя.
В спину ему упирается решётка клетки -- внезапно оказавшись гораздо уже, чем казалась вначале. Пленник озирается, пытаясь понять, что заставляет решётку сужаться, но не может найти причины. Всё остаётся прежним и, вопреки логике, места остаётся всё меньше.
Станок нависает над Казимиром и в тот момент, когда для двоих места не остаётся, рама проворачивается в креплении и Казимир оказывается внутри, прикованный к ней.
Одна из манжет охватывает правую руку, крючья внутри неё впиваются в кожу и откуда-то сверху звучит голос:
-- Тише, тише, не три так сильно.
Казимир открыл глаза: его рука лежала на табурете, застланном окровавленной тряпкой и плотная, деревенского склада, девица, обтирала рану губкой. Над ней стояла дородная матрона, судя по схожим чертам лица -- мать девицы.
-- Ничего,-- прошептал Казимир,-- мне почти не больно.
Он попытался выдавить из себя улыбку, но не был уверен, увенчалась ли эта затея успехом.
-- Лежи, пловец,-- кивнула ему матрона,-- Другой бы на твоём месте уже б с Той Самой гулял, а ты, глянь, живёхонек.
-- Сколько... я...
-- Три дня без малого. Знахарка говорила, чтобы плот тебе начинали готовить, а ты, смотри, оклемался.
Казимир промолчал. Как он вновь заснул -- он не помнил.
Проснулся он на следующий день, терзаемый скорее голодом, чем раной -- и с аппетитом позавтракал пресной похлёбкой. Франциск, хозяин дома, тот самый что подобрал его в Ржанице, удивлённо рассматривал розоватое пятно на руке Казимира, там где пару дней назад была сквозная рана.
-- Заживает на тебе, барин, словно ты жильник.
-- На жильнике?
-- А то... С него жилы на тягловый жгут рвут, а через день новые отрастают.
Казимир покачал головой.
-- Нет, не отрастают. С жильника один раз можно жгут смотать, пока в рост не пошёл. И они не выдерживают. Да и был бы я жильником -- молчал бы.
-- Неужели такой ценный зверь?-- усмехнулся хозяин.
-- Они говорить не умеют.
-- Сам-то ты их хоть раз видел?
-- Я при дворе княгини Ирены ведал жгутовой мануфактурой.
-- И как такая важная шишка оказалась пришпиленной к железяке?
-- Княгиню убили. За мной гнались. Я попытался скрыться в болотах, надеялся, что спешиваться конная погоня не станет.
-- Так они и не спешились,-- гоготнул Франциск,-- куда дальше подашься?
-- Не знаю,-- Казимир пожал плечами,-- Может, в Пауткпилс и дальше, к Лютешу. Может, в Чаротну Дрыгву. Дело своё я знаю. Не пропаду.
-- А ломовую тягу сможешь починить?
-- Посмотреть смогу. Починить не обещаю.
Франциск передал Казимиру массивный цилиндр, завёрнутый в промасленную тряпицу.
-- Ты только, барин, аккуратнее -- тяга на полном взводе. Мужички у нас, того, перекрутили лишнего. Кузнец сказал, что взвёденную даже смотреть не станет.
Казимир положил цилиндр на табурет и осторожно, придерживая собачку предохранителя, снял кожух с механизма.
-- Здоровые у вас мужички. Подойди сюда, третья рука нужна. Вот здесь зажми грейфер, чтобы не соскочило.
Франциск опасливо прижал зубчик грейфера, косясь на чёрную катушку жгута, затянутого до отказа.
-- Палец мне не отхватит?
-- Нет. Держи. Вот здесь есть блокиратор, он должен стоять слева, когда усилие слишком большое, он смещается вправо и клинит водило. А "мужички" твои умудрились провернуть ещё на пол-оборота.
-- И что, сломали?
-- Нет. Блокиратор сместился ещё дальше, и отжал лапки зарядной передачи... Всё, можно отпускать.
В комнату вбежал тот самый лопоухий юноша, что рулил лодкой Франциска.
-- Батя, солдаты в деревне. Ищут кого-то.
Казимир неуклюже вскочил, на ходу защёлкивая крепления кожуха, сорвал со стены самострел и, вставив тягу в привод, передёрнул затвор. Костыль -- металлический штырь с пропилами от утяжелённого наконечника к хвосту -- выскочил из магазина в ложе как раз вовремя, чтобы оказаться нацеленным на вошедших солдат.
Их было двое, в лёгких доспехах с гербами рода Гедивенос: один, рыжеволосый конопатый юнец с широким лицом, побледнел и отступил на шаг, увидев направленное на него оружие. Второй, толстяк в капитанском наплечнике, не подал виду.
-- Казимир,-- устало сказал капитан,-- Ян Гедивенос желает видеть тебя, одного, у реки под старым капищем.
Казимир опустил самострел.
-- Он будет ждать тебя сегодня в полночь,-- шрам на лице капитана разошёлся, словно примёточный шов, и под отвалившимся лоскутом кожи стало видно, как остервенело вращаются мириады крохотных шестерёнок.
-- В полночь, у реки, под старым капищем,-- повторил солдат.
Шрам был на месте и -- никаких шестерней. Казимир поставил самострел на предохранитель и сел на кровать, обхватив голову руками.
До вечера его не беспокоили с необычайной для пейзан тактичностью. Для них Казимир внезапно оказался в фокусе таких сил, о которых они разве что могли догадываться. И им было странно и страшно ощущать эти силы так близко, и, потому, напоследок лишь Франциск сложил пальцы правой руки в знак Той Самой, благословляя Казимира на дорогу.
Капище казалось циклоповой пастью с полной луной в огромной глазнице. Слепое чудище пялилось своим небесным бельмом на реку, замок за рекой и на двоих полуночных гостей, замерших внутри полуразрушенного алтарного кольца.
Они молчали, молчали долго, пока Ян Гедивенос -- стройный, белобрысый, в траурной накидке -- не указал в сторону замка.
-- Смотри, как прощаются с моей матерью,-- сухо сказал княжич.
От замка отделилась похоронная процессия: с расстояния она казалась чёрным горящим червём. Червь обвился вокруг замка, затем начал ползти к реке.
-- Она была доброй женщиной. Я не желал ей зла,-- чуть слышно ответил Казимир.
-- Верю,-- кивнул Ян,-- но она мертва, а ты -- жив.
-- И ты, княжич, тоже жив.
-- Я не для этого тебя призвал. Я знаю, кто убил её и кто пытался убить тебя.
Факелы у реки словно подожгли воду. От берега расползалось искрящееся червонное пятно. Потом уже стало видно, что от процессии отделилось несколько человек и они что-то несут по узкому пирсу к плоту.
Ян не дождался ответа Казимира и продолжил.
-- Князем стал мой старший брат. Это он.
Казимир молчал. Только до хруста сжал кулаки.
-- И теперь он не успокоится, пока не уничтожит всё, что осталось от власти его родителей. Воеводу уже задушили. Казначея сбросили в яму к колетисам. Мы с тобой даже не можем попрощаться с моей матерью не разделив её участь.
-- Я уйду,-- покачал головой Казимир,-- здесь я ничего уже не могу поделать.
-- Можешь,-- Ян шагнул в сторону и его собеседник увидел цепной меч, прислонённый к расщепленному идолу,-- убей Тройдена.
-- А дальше?
-- Дальше князем стану я. Ты сможешь остаться или идти на все четыре стороны. Я уважал и любил свою мать, и, стало быть, уважал и принимал любой её выбор. Если она что-то в тебе видела, значит и мне не пристало презирать тебя. Но если ты уйдёшь -- ты плюнешь в воду. А потом тебя просто не станет. Тройден отравил тебя, и яд медленно пожирает твой мозг.
Люди на реке покинули пирс. Кто-то один бросил факел и причал загорелся. А от него загорелся и плот.
-- Ты должен был умереть на месте -- но раз ты смог бежать, то у тебя ещё есть шансы. А у меня есть противоядие. Но если ты сейчас уйдёшь -- и выживешь, Тройден объявит по тебе Чёрную Погоню. И ты уже нигде не скроешься.
Казимир молча пересёк капище и взял меч.
-- Он с левой закруткой,-- предупредил княжич,-- ты, кажется, практиковался с таким.
С левой закруткой -- значит жгут будет раскручиваться влево и создавать дополнительную силу, уводящую меч в сторону. Она всегда есть в цепных мечах, и при обычной, правой закрутке жгута тоже ведёт оружие. Но -- иначе. И мечник, привыкший делать поправку на закрутку, заранее знает, как пойдёт удар.
Меч с левой закруткой -- подлое оружие. Казимира с самого начала учили обращаться именно с таким.
-- Я сделаю, что должен.
-- Сделай,-- кивнул Ян,-- иди через восточный мост, там дежурят верные мне люди, они пропустят тебя.
Весь замысел княжича Казимир понял лишь оказавшись на середине моста -- по крайней мере, он не поверил в возможность подобного совпадения. Внизу, по реке, течение несло обгоревший плот, неведомо как ещё держащийся на плаву. На нём ещё можно было различить нечто, напоминающее человеческое тело.
Княгиня Ирена Гедивенене.
Он внезапно вспомнил чуть пряный запах её тела. Вспомнил её голос, который не был, пожалуй, ни мелодичным, ни даже красивым, но Казимир всякий раз ощущал внутреннее волнение, когда слышал его. Ощущение волос, дыхания, тепло тела... А потом брёвна плота разошлись и прах высыпался в воду.
Казимир вцепился в перила и тут же отпрянул: перила покрывала ржавчина и пятна засохшей крови. Луна оказалась висящей над самой равниной -- огромный осклизлый шар, под мутной оболочкой которого копошились светящиеся мерзкой желтизной черви.
Мост заходил под ногами, будто бы оживая. Казимир побежал, поминутно оглядываясь на метаморфозы ночного светила.
И когда оно развалилось на части, и черви рванулись вниз, чтобы пожрать беглеца, видение исчезло. Месяц покоился там, где ему полагалось, и светил так ярко, что земля казалась серебряным блюдом.
К воротам замка Казимир вышел через час. Когда стражники узнали его, он уже подошёл слишком близко: бросившись через мост по причудливому зигзагу, так что выпущенные костыли даже не оцарапали его, он на бегу раскрутил меч и располовинил двух стрелков одним чудовищным ударом.
Оставшиеся стражи успели перегруппироваться, даже разбили склянку с Гнусом. Чёрная мошка окутала сражавшихся, делая обычное оружие непригодным. Крохотные механические насекомые останавливали костыли в полёте и тормозили удары мечами.
Однако, цепные мечи -- как у Казимира, и шестопёры с вращающимися зазубренными дисками -- как у стражи, Гнус остановить не мог, хотя и глушил слишком резкие взмахи руками.
На это и рассчитывала стража, надеясь сковать нападавшего в движениях и задавать числом. И, будь у Казимира необходимость именно в поединке, так бы оно и случилось, но он парировал опасные для него удары, проскользнул в оставленную приоткрытой дверь и исчез, к удивлению своих противников.
Узкий лаз, через который сбрасывали в промышленные подземелья замка некрупный груз, вряд ли кто-то принимал за возможный путь к отступлению: скользкий, почти отвесный лоток вёл в самую глубь подвалов, в клеть, куда на ночь спускали колетисов.
Но, спрыгнув в люк, до самого дна Казимир не долетел -- на половине пути он зацепился за перекладину, поддерживающую одну из дренажных труб, затем, подтянувшись наверх, в несколько прыжков -- по памяти, в почти полной темноте и чуть было не сорвавшись вниз -- оказался в вентиляционном колодце.
Он стоял на узком выступе и откуда-то снизу на него тянуло тяжёлым жирным смрадом. Казалось, что там, в глубине, всё ещё дышит огромное, местами начавшееся разлагаться тело.
Путь Казимира лежал к верхним этажам замка. Он нащупал служебную лестницу и, силясь не сорваться со скользких ступеней, начал своё восхождение.
В какой-то момент он понял, что стены вокруг него стали прозрачными. Он увидел, как стража обыскивает закоулки вокруг парадной лестницы, увидел он и саму лестницу, портреты и оружие, висящие на стенах, суету на кухне, стражника, развлекающегося с горничной в одном из подсобных помещений.
И когда в пике сладострастия так расцарапала своему любовнику спину, кожа на ней лопнула, обнажая собранное из шестерней и пружин существо, в рваном механическом ритме всаживающее ошипованный поршень в восковую куклу.
Портреты начали кровоточить и кровь с них, с мечей на стенах, с верительных грамот под стеклом, потекла по парадной лестнице вниз, так что заводные манекены в доспехах замковой стражи брели в ней по колено.
А потом Казимир услышал под собой ржавый лязг: из подвалов вверх по колодцу, цепляясь крюками за выступы в стенах, подымалась проржавленная рама. Внутри демонической конструкции болталась клетка с птичьим скелетом, который светился дрожащей грозовой бирюзой.
Замок разом утратил прозрачность, и по вновь обрётшей плоть кирпичной кладке заплясали угловатые тени цепей и крючьев.
Казимир, цепляясь за перекладины дрожащими руками, прибавил ходу и вскоре оказался в одной из пустующих гостевых комнат. Видения вновь отступили, и Казимир, неслышно скользнув в коридор, направился в княжеские покои, резонно полагая найти Тройдена там.
И не ошибся.
Тройден, в княжеском облачении, сидел в кресле у камина и молча смотрел на огонь. На столике рядом с ним стояла допитая до середины бутылка. Князь отхлёбывал прямо из горлышка и вглядывался в пламя.
-- Не видел тебя на прощальной мессе,-- сказал он, даже не обернувшись.
-- Откуда ты...
-- Яну, этому псу, не хватило бы духу прийти сюда, пока я жив. Потому-то он и затеял это.
-- Ты убил Ирену.
-- Не смей так,-- глухо прорычал Тройден,-- не тебе об этом судить.
-- А может как раз мне и судить? И казнить, тоже.
-- Что ещё сказал тебе этот недоносок?
-- Ты хотел княжить. Ты избавляешься от всех.
-- Дурак! Я и так княжил после смерти отца. Мать лишь подписывала мои указы.
-- Тогда зачем? Зачем?
-- Ты точно дурак. Ты даже не знаешь кто ты, а врываешься в мои покои и начинаешь обвинять меня...
-- Я -- Казимир, ведающий жгутовой мануфактурой и я был близок княгине.
-- А раньше, что было до того?
-- Не помню. Я утратил память из-за болезни. Княгиня вылечила меня своими зельями.
-- Не помнишь. Не из-за болезни, а потому что помнить ты мог только подвал замка. Ты всего лишь жильник, не годный ни на жгуты, ни на развод. Животноводы сплоховали, и упустили момент, так что на жгут ты не пошёл. А потом ещё и оказалось, что ты бесплоден. Так что в прошлом ты -- бесполезный мычащий двуногий кусок мяса, без имени, без души и без будущего. Но моя мать выпросила тебя для своих экспериментов. И её зелья действительно сотворили чудо. Ты стал не просто разумен, но ещё и чертовски полезен. Верность у тебя просто собачья, вот только сейчас ты не знаешь кому служить.
-- Ты. Врёшь,-- выкрикнул Казимир, направляя на Тройдена свой меч.
-- Положим, я вру,-- усмехнулся князь,-- а скажи, тебя не мучают в последнее время неприятные видения? Ржавчина кругом, кровь, крики?
-- Яд. Ты отравил меня.
Тройден рассмеялся.
-- Вспомни, жильник, когда я полагался на яд? Эту часть материнского ремесла унаследовал себе Ян. Мать наивно считала, что он сможет продолжить её дело. Раскрыла ему секреты, о которых я могу лишь смутно догадываться. Но из всех загадок живого существа его интересовало лишь как его можно убить. Но даже он не травил тебя.
-- Что же тогда?
-- Зелья моей матери дали тебе человеческий разум и даже что-то вроде души, но они не действуют постоянно. Каждый день ты должен выпивать каплю эликсира, иначе рассудок покинет тебя навсегда. У меня сохранились запасы из княжеской лаборатории и рецептура. Прихвостень Яна уже стоял над бумагами с горящим факелом, когда я убил его собственной рукой. Я дам тебе твою жизнь, жильник, но ты будешь служить мне, как служил моей матери.
Тройден достал из кармана маленький пузырёк с желтоватой жидкостью. Казимир опустил меч, шагнул к князю и замер -- пузырёк был наполнен кровью. Ещё секунду назад это было не так, но сейчас Казимир был убеждён: кровь.
Это -- кровь Ирены, смешанная с ядом.
Кровь Ирены.
Бутыль из алхимического стекла, подвешенная внутри огромной ржавой конструкции посреди княжеских покоев. Бутыль, наполненная чем-то бурым.
Конструкция приходит в движение, разворачивается и, да, это тот самый механизм для выдирания жил из живого существа, потому что только так можно сделать настоящий жгут, способный запасти силы сотни лошадей.
И сейчас этот механизм надвигался на Казимира, движимый отравленной княжеской кровью.
Ржавые хлопья падали с потолка и камин светился подобно грозовому фронту.
Внутри Казимира вскипела глухая ярость и, сдвинув до упора редуктор на рукояти меча, он бросился на стальную раму. Та, невероятными движениями увернувшись от первых двух ударов, третий приняла на себя и, закричав человеческим голосом, развалилась на части.
На какой-то момент Казимиру показалось, что он видит разрубленного пополам человека и осколки стекла в крохотной лужице, но в дверь вбежали заводные манекены и Казимир принял бой среди крови, ржавчины и человеческих криков.
Утро. Серое, туманное. До осени осталось полшага. От замка, на механических лошадях, приводимых в движение жгутовой тягой, скачут глашатаи. И все, кого они встречают на своём пути, торопятся скрыться, чтобы даже не смотреть на облачённых в вороную сталь вестников.
К сёдлам ездоков приторочены стальные колокола без языков. И из этих колоколов доносится сухой голос:
-- Я, князь Ян Гедивенос, своим княжеским указом, объявляю Чёрную Погоню по Казимиру Жильнику, убившему княгиню Ирену и её сына, князя Тройдена. Пусть нигде он не найдёт приюта. Пусть будет проклят каждый, кто увидит хотя бы тень его и не донесёт. Любого, кто поможет Чёрной Погоне, ждёт щедрая награда. Любого, кто встанет на её пути ждёт мучительная смерть.
Скачут заводные лошади, несут княжескую весть. Расступаются фигурки редких ещё по утру встречных и кажется что в каждом из них, приводя тело в движение, раскручивается свой собственный жгут.
|