На общую кухню ввалился взлохмаченный парень в тренировочных штанах, пузырящихся на коленках.
--
Здорово, мужики! - сказал он, ковыляя к плите и водружая на кривую решетку закопченный чайник с оплавленной пластмассой на ручке.
--
Привет, Серега, - отозвались ребята.
--
О, да тут еще и барышня, - лохматый парень, склонил голову в Марусину сторону, - здрассьте, девушка, извините, я в неглиже, - он смущенно почесал голый живот.
--
Ты что это такой заспанный? Опять вчера в преф резались до утра?
--
Да нет, третьего не нашли. Просто чаи до утра гоняли, - объяснил полусонный Серега, - вот только встал. Куревом не угостите?
Ему протянули пачку, из которой он ловко вытащил "беломорину", дунув в бумажный мундштук, он закрутил его, затем сунул в рот, вернувшись к плите, зажал вихры ладонью, чтобы случайно не опалить их, и просунув папиросу между изгибом решетки и чайником, прикурил. С удовольствием затянулся, и, выпустив дым, объявил:
- В таком случае это не муза. Это Ирка с третьего этажа зашла деньги занять, но, узнав, что вы все пропили, сказала, что вы придурки, и гордо удалилась.
- А я думал, что мне приснилось. Решил, что вот проснусь, встану и сразу напишу отчет по лабе. Послезавтра сдавать, а я неделю не могу за нее взяться. Ложная тревога, значит?
--
Обломайся, Серега.
--
Значит, придется писать отчет без вдохновения, - сокрушенно резюмировал он.
Чайник обиженно засопел, Серега приоткрыл крышку, и, обнаружив, что тот закипел, достал из заднего кармана смятый цибик заварки, расправил на нем складки и щедро посыпал черными сморщенными листочками воду.
--
Зашибись! - сказал он с удовлетворением.
Маруся улыбнулась, уловив знакомые интонации. Точно так же говорил и дворовый Вовка, только он при этом всегда шмыгал носом, возвращая обратно свисающую зеленую соплю, и слово он говорил немного другое, матерное. Тем не менее, девушка вдруг прониклась симпатией к этому неряшливому парню, опознав в нем кого-то родного и с детства знакомого.
- О, а вот наконец-то и наш поспел, - сказал Петька, - пошли, Марусь, тоже чайку попьем и "о делах наших скорбных покалаякаем".
Маруся кивнула одногруппнику и взяла конспекты с подоконника. Полчаса назад она спустилась на мужской этаж общежития и постучала в комнату Петьки, с которым они договорились вместе готовиться к контрольной по теоретической механике. Теормех девушке не давался, хотя она, не взирая на лень, ходила на занятия и тщательно записывала за лектором почти каждое слово. В обмен на доступ к ее аккуратным конспектам Петька пообещал ей помочь разобраться с предметом. Он уже давно понял, что Маруся разобралась в теории, но ей не дается математический аппарат. Дифференциальные уравнения, составлявшие его основу, по какой-то странной причине им будут читать только в следующем семестре. Эта непоследовательность учебной программы для многих сыграла роковую роль, и не только их группа значительно поредела после первой сессии. Вторая грозила унести еще больше студенческих жизней. Марусе завершение первого семестра не слишком удалось, она, получив пару на экзамене по теормеху, "слетела" на допсессию и, с трудом сдав-таки сложный предмет на тройку, осталась без стипендии. За что получила строгий выговор от мамы, поехав, как и большинство ее однокурсников, домой на время коротких зимних каникул.
--
Машка, - ворчала Вера Егоровна, - это все из-за твоей рассеянности и мечтательности. Наверняка, ворон за окном ловила, как обычно, или занятия прогуливала. Знаю я, как ты не любишь вставать по утрам.
--
Ладно, мать, не ворчи, - примирительно сказал отец, - девочка сдала первую сессию, а первый блин всегда комом. Она у нас с тобой молодец, на таком сложном факультете учится. Я в свое время не решился, а она с первого раза умудрилась поступить в столичный ВУЗ. Да, еще на какой факультет! Я, честно говоря, не ожидал. Молодец, дочка. Не грусти, мы с матерью не разоримся, поможем.
--
Спасибо, пап, - облегченно вздыхая, откликнулась Маруся, насупившаяся было от материнских упреков.
До окончания восьмого класса девушка всерьез не задумывалась о выборе будущей профессии. Детские мечты стать продавщицей газировки в деревенской бане были легко забыты, как только она пошла в школу, где ей нравились практически все предметы, которые они проходили. Каждый раз, при переходе в следующий класс, появлялась новая наука, в которую девочка влюблялась безоглядно с первого месяца обучения. География манила ее за собой, и она путешествовала по разным странам, поражаясь многообразию природы. История переносила ее в прошлые века, в которых она становилась то английской королевой, то знатной дамой французского двора, то роковой испанской грандессой. Химия завораживала превращениями простых вещей в сложные соединения. Ботаника уводила в лес, в котором она знала все растения до единого. Зоология позволяла наблюдать за жизнью неведомых доселе животных. А физика раскрывала секреты скольжения коньков по ледяной поверхности катка и колебаний голоса диктора по радио, а потом плавно переходила к астрономии, ведавшей тайнами движения планет. Предметов было так много, и все они казались Марусе такими важными и интересными, что она никак не могла решиться остановиться на чем-нибудь одном. К концу десятого класса нужно было определиться с выбором, и, наверное, задумчивая и мечтательная девушка долго пребывала бы в состоянии буриданова ослика, если бы в школе не решили провести эксперимент, сделав один из выпускных классов математическим.
Завод, на котором работали Марусины родители, остро нуждался в программистах и операторах. Программистов можно было набрать из выпускников местного ВУЗа, а организовывать специальное училище для операторов было слишком накладно, тем более, что новая перспективная работа могла обеспечить неплохое будущее для детей своих же заводчан. Во всех газетах славили потомственных рабочих, особо восхваляя тех, кто сделал блестящую карьеру, пойдя по стопам родителей. Галереи портретов, иллюстрирующих историю целых династий: от деда-подмастерья и отца-начальника участка до внука-главного инженера, украшали коридоры и красные уголки завода, не упускавшего случая влиться в общесоюзный хор о небывалых возможностях, которые открывает перед своими гражданами советская страна и могучая коммунистическая партия, твердо и уверенно ведущая свой народ к победе коммунизма, как завещал... и так далее. Твердую руку, правда, давно уже замучила старческая немощь, о чем, не особо опасаясь, вовсю говорили на кухнях и в курилках, и, наверное, чтобы заглушить вполголоса рассказываемые анекдоты из жизни дорогого Ильича и саркастические комментарии по поводу материалов очередного курултая, на котором тот опять выступил, пафосные речи становились с каждым годом все громче и напыщеннее.
Как бы то ни было, экспериментальный класс был хорошей возможностью подготовить дочь к поступлению в приличный ВУЗ, о чем сообщила Вера Егоровна мужу, вернувшись домой после очередного совещания в Конструкторском бюро, в котором аккумулировались все заводские новости и сплетни. Семейный совет, состоявшийся после этой новости в спальне родителей, заседал недолго, выгоды и преимущества экспериментального класса были бесспорны и очевидны, поэтому утром Марусю ознакомили с принятым решением. Она, выслушав аргументы родителей, кивнула в знак согласия. Пятерочный аттестат о восьмилетнем образовании позволил ей беспрепятственно попасть в класс, моментально объявленный престижным. И через два года Маруся так же легко закончила школу, получив помимо стандартного аттестата зрелости картонное свидетельство о присвоение ей звания "оператор-лаборант". Увлечение программированием, которое постигло ее в начале девятого класса, перевесило любовь к гуманитарным наукам, отравленную "Обществоведением", заставляющим учить повестки заседаний Политбюро и материалы многочисленных съездов, похожих друг на друга, как две капли воды, окончательно запутывая римской символикой нумерации. Родители, мечтавшие увидеть дочь студенткой московского Университета, были поражены твердостью в голосе девушки, заявившей, что ни о какой Москве она не знает, а поедет покорять Ленинград.
--
Маруся, подумай, это же так далеко, Москва гораздо ближе, - увещевала дочь Вера Егоровна, - можно будет даже на праздники домой приезжать.
--
Дочка, прямого поезда нет, в Ленинград можно только самолетом, а ты их не любишь, - приводил свои весомые аргументы Дмитрий Андреевич.
--
Никакой Москвы! Только Ленинград, - упрямо сказала Маруся.
--
Там сыро, дожди все время, а у тебя такое здоровье хрупкое, болеть будешь постоянно, - пыталась вразумить непокорного ребенка мать.
--
Плевать! Я буду закаляться, - отмахнулась девушка. И, поняв, что надо пустить в ход тяжелое оружие шантажа добавила, - или я еду поступать в Ленинград, или я остаюсь здесь и иду работать парикмахером!
Родители сдались. И в середине июля Маруся, нагруженная чемоданом и родительскими напутствиями, вышла из метро "Политехническая" и, без труда разыскав приемную комиссию, заполнила стандартные бланки заявления и анкеты абитуриента. А затем, с полученным направлением, отправилась в студгородок на Лесном проспекте, в здание общежития, носившем гордое название "Первый корпус".
Первым, кого Маруся увидела, войдя в общежитие, был Альберт Эйнштейн. Великий физик весело улыбался, удобно устроившись на стене. Портрет седого взлохмаченного старика был точно скопирован с известной всему миру фотографии. Девушка улыбнулась гению в ответ и пошла к коменданту. Сердитая женщина взяла из ее рук направление, полистав журнал, назвала номер комнаты, в которой Марусе предстояло провести несколько недель абитуры, и загремела ключами на огромной связке:
- Отнесешь вещи в комнату и спустишься ко мне, я выдам матрац и белье.
Через час Маруся, застелившая железную пружинистую сетку кровати грязноватым матрацем, который вначале было страшно взять в руки, и казенными простынями, вышла из комнаты, решив совершить маленькую экскурсию по своему новому жилищу, которое, должно было заменить ей родной дом в ближайшие пять с половиной лет. Длинный мрачновато-пыльный коридор с дверьми в комнаты-купе, железные двухэтажные кровати, шумные толпы абитуриентов с чемоданами и постельными принадлежностями, все это напоминало ей поезд, который то ли вот-вот тронется, то ли уже отправился в путь. Марусе очень захотелось выглянуть в окно, чтобы помахать оставшимся на перроне провожающим и увидеть, как мелькают мимо набирающего скорость вагона столбы и городские здания. И вот уже проводник разносит дымящийся в стаканах чай, а железные подстаканники весело дребезжат и, сталкиваясь друг с другом, позвякивают от вибрации движущегося поезда, аккомпанируя ритмичному стуку колес, словно говоря: "Привет! Привет-привет! Привет-привет!"...
Две четверки, полученные ею вначале, лишили Марусю возможности пройти "по девятке", сдав только два первых экзамена, а тройка за сочинение на тему "В жизни всегда есть место подвигу", поставила под угрозу ее студенческое будущее. К счастью, проходной балл она все-таки набрала, но возможность учиться на кафедре прикладной математики была упущена. Обрадовав родителей лаконичной телеграммой "Поступила", Марусе вынуждена была выбирать что-то более приличное из менее популярных специальностей.
--
Маруся, что с твоими волосами? - спросила Вера Егоровна дочь после того, как улеглись первые охи и ахи по поводу приезда дочери на каникулы.
--
Не знаю, мам, - озабоченно ответила Маруся, разглядывая в зеркале свои длинные осветленные пряди. - Они так секутся и выпадают, что самой страшно!
--
Наверное, вода не подходит, - предположила мать.
--
Вероятно, - согласилась девушка.
--
Да ты еще их перекисью добиваешь. Нормальные у тебя волосы, - недоуменно произнесла Вера Егоровна, - зачем ты их портишь?
--
Мам, они такие серые, ну, просто никакие, - отмахнулась дочь.
Действительно, светлые когда-то волосы с возрастом потемнели и стали неопределенно серо-русого цвета, который очень не нравился Марусе. Поэтому еще в десятом классе по совету парикмахера она попробовала покрасить их в пепельный цвет, но неестественная седина юной старшеклассницы возмутила строгих учителей, осуждающих учениц даже за простенький маникюр и скромный макияж. Естественно, что на танцы девчонки могли себе позволить и более яркую боевую раскраску, не говоря уже о смелых нарядах, в которые они с радостью облачались, швырнув в шкаф надоевшую коричневую форму. Борьба за обязательные для школьницы фартуки учителями была проиграна, поэтому они махнули рукой на выпускниц, которым оставался только год, сосредоточив свое внимание на ученицах младших и средних классов, потянувшихся к запретному плоду вслед за старшеклассницами. В классе ее новый цвет наделал небольшой переполох, поэтому Марусе пришлось срочно перекрашиваться в блондинку. Вторая попытка была более удачной. Девушка повеселела и с тех пор регулярно стала пользоваться "Блондораном", едва заметив отрастающие темные волосы у корней. На стройную блондинку мужчины восхищенно оборачивались на улице, с ней пытались познакомиться, но Маруся избегала встреч с местными поклонниками, твердо уверенная в том, что настоящая любовь ждет ее в том самом волшебном городе на свете.
Ухаживать за длинными волосами в общежитии, где в старенькой душевой с облупившимися кафельными стенами работали только две "лейки" смесителей, а перебои с горячей водой утомляли своим постоянством, было очень трудно. Марусе не помогал даже испытанный и такой надежный "Блондоран", от которого волосы раньше сияли, напоминая своим блеском свежую позолоту отреставрированных куполов. Теперь после мытья девушка долго возилась с похожей на лыковое мочало шевелюрой, оставляя на расческе целые пряди с раздвоенными концами.
- Надо стричься, Маруся, - констатировала мама. И добавила, - жалко, конечно, но поверь, тебе же будет лучше.
Перед самым отъездом Маруся, мысленно попрощавшись с детской мечтой о тоненькой девушке с длинной косой, ждущей у тропинки своего всадника, решилась кардинально изменить свою внешность и зашла в городской салон красоты. Бойкий мужчина-парикмахер, заглянув в отраженные в зеркале девичьи глаза, сказал:
--
Ну, что ж, красавица моя, стиль сафари уходит постепенно в прошлое, в моду входит ретро. Вам очень пойдет романтичный образ кокетливой барышни 30-40х годов. Высокие плечи, платье с широкой юбкой - миди, летящий шифоновый шарф, маленькая шляпка и стрижка "каре".
--
Отпад! - мрачно сказала Маруся. И мастер защелкал острыми ножницами, роняя любовно отращиваемые длинные пряди на линолеум.
--
Отпад! - удивленно повторила Маруся, взглянув на вполне современную девушку, которая задорно смотрела на нее из зеркала.
--
Вам очень пошел бы темный цвет волос, - мужчина задумчиво посмотрел на произведение своего искусства, - Совсем черный я не советую, хотя, если покрасить в тот же цвет брови...
--
Я подумаю, - пообещала девушка, решившая, что торопиться с превращением не стоит. И что пока нужно привыкнуть к этому, совершенно новому для нее, образу, тем более, что ее гардеробчик, действительно, требовал обновления, о чем надо бы как-то намекнуть родителям.
Но мама, увидев преобразившуюся за несколько часов дочь, сама начала разговор о необходимости новых нарядов. Дочка на выданье возвращается в столичный город, конечно же, она должна выглядеть не хуже других, чтобы никто не подумал...
- Вы самые клевые родители! - проникновенно произнесла Маруся, целуя родных на прощанье.
"Клёвые родители" польщенно улыбнулись, хотя, конечно, им не совсем нравился новый лексикон дочери, называвшей институт школой, а Ленинград Питером и пересыпавшей речь словечками "халява", "стебово", "рюхать" и разнообразными производными от этих то ли наречий, то ли имен существительных.
- Береги себя, детка, - говорили они, по очереди обнимая дочь, которая уже нетерпеливо переминалась у зала отправления, - пиши почаще и обязательно звони.
--
Конечно, мам. Конечно, пап, - соглашалась Маруся, поглядывая на часы. Посадку на самолет объявили двадцать минут назад, и с той поры мысленно она была уже в пути, мечтая о том, как ахнут девчонки, увидев ее преображение.
Она промечтала все время полета, очнувшись только в автобусе N 39, который вез ее из аэропорта к метро "Московская". Снова она почувствовала то самое волнение, впервые испытанное в детстве, подъезжая к памятнику на Площади Победы, за форму стеллы цинично именуемому в народе "стамеской". "Это мой город", - снова, как когда-то в детстве, подумала Маруся.
Суетливая толпа, толкающая друг друга необъятными сумками и неподъемными чемоданами, увлекла девушку в подземелье метро. Кинув в щель турникета заготовленный еще перед отъездом пятак, она подошла к ленте эскалатора, у которой робко мешкали приезжие, опасаясь не удержаться на ногах на движущейся дорожке. Маруся, гордо усмехнувшись, спокойно сделала шаг на ступеньку, вспомнив свои детские страхи, когда она, десятилетняя, в первый раз должна была наступить на эту быстро бежавшую вниз лестницу. Единственным, что еще до сих пор внушало ей страх, были выдвигающиеся неожиданно решетки турникета. Она не разу не испытывала на себе их удар, но знала о том, что они могут довольно-таки больно стукнуть, а главное, неожиданно, с громким лязгом выскочить из своего убежища.
Марусе не нравилась Московская ветка метрополитена, потому что станции на ней были преимущественно закрытыми, а значит, безликими, и всю дорогу, на остановках в окно были видны только пыльные стены тоннеля. Нетерпеливо отсчитывая остановки, оставшиеся до перехода, она дождалась станции "Технологический Институт", и, перейдя через подземный вестибюль, с радостью пересела в электричку, идущую по родной Кировско-Выборгской ветке.
Через минуту замелькала грязноватая "Пушкинская", и в вагон хлынула толпа приехавших в город через Витебский вокзал. Затем не заставил себя долго ждать и мало изученный Марусей вестибюль станции "Владимирская". Когда голос, записанный, наверное, еще во времена детства ее родителей, объявил, что следующая станция "Площадь Восстания", сердечко девушки начало стучать быстрее. На этой станции, украшенной вылепленными на белых оштукатуренных стенах дубовыми венками, студенты бывали часто. Не только днем, когда можно было после (или вместо) занятий приехать, чтобы прогуляться по Невскому, но и вечером. На Московском вокзале продавали очень любимые почти всем общежитием пирожки в форме трубочки. Чаще всего с мясом. Поговаривали, что начинку для них, скорее всего, делают из кошек, крыс и собак, но, тем не менее, именно за этими "тошнотиками" ездили по вечерам, когда столовая студгородка уже закрывалась, а то и раньше. Жилистые котлеты, гордо именуемые шницелем, и жирный суп из столовой вызывали у большинства изжогу еще в процессе абитуры. Серые расплывающиеся макароны, которые не спасал даже острый томатный соус, были способны за полгода довести любого до язвы желудка, а, обнаруженный под толстым слоем панировки сплошной кусок сала в свиной отбивной наводил на мысли о мщении. И студенты, бойко выстраивались в очередь в небольшой киоск за салатами, которые были расставлены на полках, открывающейся с обеих сторон витрины. И пока первые покупатели отвлекали продавщицу перечнем списка ватрушек и булочек, расположенных в другом углу киоска, тарелки с салатами передавались по цепочке на столы, где заседала дружная компания. Экспроприация у экспроприаторов, так называлась подобная операция, не всегда принимала столь грандиозный размах, чаще всего, просто к одному оплаченному воровался дополнительный салат. Ни для кого не было секретом, что среди поваров процветало воровство. Работники столовой расходились в конце дня, сгибаясь под тяжестью сумок, а студенты, угодившие на время трудовой академки в мойщицы и уборщики столовой, делились впечатлениями об их содержимом. Столовую студенты называли по-разному, то просто "Тошниловкой", то рестораном "Голубая вода", что по английски звучало, как "Блю вота". Всеобщим уважением пользовался только молочный буфет, в который часов в пять утра привозили свежие молоко и кефир в бутылках. Помимо этого, там можно было разжиться вареными яйцами, булочками и творогом.
Серенькую "Чернышевскую" Маруся не жаловала, слишком унылым казался ей этот вестибюль. А белые стены "Площади Ленина", переименованной в станцию Леннона, украшали толстые башенки цвета, который Марусе раньше казался похожим на цвет крепко заваренного чая. И только теперь, после визита в родительский дом, девушка поняла, что ошибалась. Прямоугольные колонны были похожи на фарш для котлет, которые готовила мама. Точно такой же темно-бордовый цвет мясного фарша был разбавлен белыми прожилками сала и хрящей и кусочками лука. Таких котлет в студенческой столовой не делали никогда, и девчонки, нахватавшись первых последствий неустроенного быта и казенной кормежки, быстро перешли на самостоятельную готовку. Сначала они вскладчину покупали только сыр, хлеб, чай, масло и сахар. Но после первых колик, решили увеличить сумму, и не только завтракать, но и ужинать дома.
За окном вагона замелькали строгие колонны цвета кофе с молоком. Прохладный вестибюль станции "Выборгская" всегда напоминал Марусе готический коридор старинного замка, ведущий в прекрасную бальную залу. И каждый раз, проезжая мимо, она обещала себе, что как-нибудь выйдет на этой станции, чтобы, дождавшись отъезда электропоезда, станцевать в этом пустынном, как ей казалось, помещении что-нибудь вроде менуэта. Но каждый раз, когда за окнами снова начинали мелькать трубы тоннеля, девушка совершенно забывала о своей мечте. Тем более, что через три минуты темноты, поезд вплывал в уютную зелень стен "Лесной"
"Ну, вот, я и дома," - подумала Маруся, подхватывая сумку с вещами, не замечая, что называет домом не родительскую квартиру, а комнату общежития, которую делила с четырьмя сокурсницами.
Эйнштейн приветливо улыбнулся старой знакомой со стены общаги, и девушка, подмигнув старику, как родному дедушке, весело застучала каблучками по лестнице.
В сентябре кроме двух девчонок, с которыми Маруся познакомилась на абитуре, в их комнату поселили еще двух незнакомых первокурсниц, приехавших после окончания вступительных экзаменов в Ленинград из московского ВУЗа, где проходной балл был чуть выше. Обе девушки были из Подмосковья. Ленинград для них был вынужденной необходимостью, они надеялись, что им удастся перевестись после первого семестра обратно в столицу, которая была ближе к отчему дому. Но после зимней сессии, одна из них, Марина, роскошная брюнетка с фигурой, при взгляде на которую впадали в ступор даже девушки, не выдержав экзаменов без родительской опеки и заботы, "вылетела". Но, к сожалению девушек, она решила не уезжать сразу домой, а поступить летом снова, и осталась в общежитии. Ее неуравновешенный характер, нежелание поддерживать порядок в комнате, а, главное, капризные истерики, которые она закатывала девчонкам в ответ на их попытки приучить ее к принятым в маленьком коллективе правилам, начали раздражать всех еще осенью. К зиме истерики участились, и соседки, которым тоже нелегко было привыкать к самостоятельной жизни, объявили красавице бойкот. О чем Марина рассказала всем желающим ее выслушать и пожалеть, а таковых нашлось много. На Марусю и ее соседок по комнате начали смотреть с осуждением, считая их обыкновенными завистливыми стервами, которые третируют несчастную красавицу за популярность у сильного пола. От несправедливых пересудов на кухнях девчонкам было досадно и обидно. Они с нетерпением ждали конца февраля, когда шестой курс, защитив дипломы, покинет общежитие и разъедется по домам и местам распределения. Марина давно объявила, что переедет в комнату старшекурсницы Марты, одной из тех, кто не просто осуждал, а испепелял презрением соседок третируемой красотки. Девушки, забыв о неприятных косых взглядах, в предвкушении разочарования, которое неизбежно должно было постигнуть немку из Поволжья, потирали руки: "Скорее бы!" Наверное, так же чувствовали себя купцы, сбывая с рук негодный, но хорошо сохранившийся, залежалый товар.
Маруся, узнав о скором переезде Марины, вздохнула с облегчением. Наконец-то утратят силу Маринкины наговоры, из-за которых ей перестали улыбаться, сменив радушное приветствие на сухой кивок, люди, которые ей так нравились. К немке Марте, чей характер, как подозревала Маруся, был не слаще, чем у Маринки, а также к девушкам из комнаты напротив, приходила компания ребят. Они очень весело отмечали вместе все праздники, и вечерами в выходные, а то и в будни гоняли чаи, выходя шумной гурьбой в коридор на совместный перекур в ожидании, пока закипит вода в двух или даже трех чайниках. Когда их вечерние посиделки совпадали с днями Марусиного дежурства по кухне, девушка специально подольше копошилась с приготовлением ужина, прислушиваясь к шуткам, которыми они обменивались друг с другом. Она уже поняла, что они не только учились вместе на одном курсе, но и ездили в один стройотряд. О том, как здорово в стройотрядах Маруся знала от родителей, работавших на стройках в годы студенческой юности. Они нравились ей все: и девушки, и молодые ребята, которые время от времени, заметив интерес, который проявляет к ним худенькая первокурсница, лукаво подмигивали ей. В такие минуты Марусе казалось, что, ее, хоть и не приглашали не разу присоединиться к ним, но тоже негласно приняли в эту компанию. И она мечтала о том, что летом тоже войдет в это особое студенческое братство. Но после ноябрьских праздников дружная компания, весело раскланивающаяся с ней почти всю осень, перестала улыбаться Марусе. Девушки сдержанно здоровались, столкнувшись на кухне, в коридоре же просто не замечали. Ребята сухо кивали, когда она проходила мимо них, курящих у подоконника, чтобы поставить на плиту чайник или вымыть стопку посуды после ужина. И Марусю это ужасно задевало, хотя она старалась не подавать вида. Она смотрела на выступление их команды на факультетском "Дне Физика", болея только за них и сожалея о том, что так неудачно прервалась зарождавшаяся взаимная симпатия.
Через две недели, после переезда Марины, соседка Маруси, Джамиля, пришла с кухонного дежурства в комнату и торжествующе объявила:
- Девки, со мной сейчас Корней поздоровался!
В ответ ей раздалось дружное:
- Ага! Дошло наконец-то!
Стройный и курносый блондин с улыбочкой завзятого хитрована Иван Корнеев, которого все звали просто Корнеем, был парнем Марты. Он не сводил со своей подруги глаз, но злые языки поговаривали, что он это делает не только от большой любви, но и ради всеобщей, и в первую очередь, собственной безопасности. Марта была на редкость ревнива. Как она согласилась на переезд к ней столь красивой барышни, которая могла увести у нее суженного, никто не понимал. Хотя Маруся и ее соседки прекрасно знали, что Марина любит поначалу прикидываться маленькой несчастной девочкой, первое время прячущей под этой обаятельной маской каскад своих капризов, который рано или поздно прорвется. Тем не менее, то, что именно терпеливый и снисходительный к женским взбрыкам Корней сделал первый шаг, значило очень много. К концу марта вся компания, большинство из которой Маруся уже знала по именам, снова весело здоровалась с ней. И неторопливый в движениях Корней, и медноволосый балагур Стас, и всегда испытующе смотрящий в глаза собеседнику Сергей Фесенко, и красивый черноглазый Ахмат, напоминающий Марусе величественного азиатского вельможу, то ли калифа, то ли эмира. Глядя на последнего, девушка все время вспоминала свои детские мечты о всаднике на тропинке, но сказочный герой ее грез казался ей не блистающим принцем, а скорее простым, но очень отважным воином. И не азиатом. Тем более, что мудрая бабушка всегда советовала внучке:
"Маруся, никогда не выходи за инородца. Они не плохие. У них другая культура, другие традиции и обычаи. Тебе будет очень нелегко к ним привыкать. Это не всегда возможно".
Девочка кивала, не особо задумываясь в те дни о замужестве. И теперь, вспомнив слова любимой бабули, сожалея о том, что не стоит влюбляться в красивого парня, просто улыбалась ему в ответ.
После шумного карнавала, который устраивали, отмечая День Советской Армии, общительная Джамиля принесла в комнату новость:
--
Девчонки! Летом на Карельский перешеек поедет ближний стройотряд "Альфа". Командиром будет Корней, а комиссаром - Стас. Девчонок возьмут только восемь штук. Те, кто едет в стройотряд, освобождаются от осеннего колхоза.
--
А как туда попасть? - спросила Маруся.
--
Брать будут только самых красивых, - убежденно сказала Джамиля. - В дальние берут только тех, у кого уже есть опыт. Ну и жен основных бойцов. А в ближний - по усмотрению командира и комиссара. Надо подлизаться к Стасу, чтобы взял.
--
А почему не к Корнею? - удивилась Маруся, но тут же сообразила: "Марта!"
--
Да ты что?! Марта от тебя камня на камне не оставит, если увидит рядом с Корнеем. Он с ней ссориться не будет, а тебе достанется так, что мало не покажется.
Подлизываться Маруся не умела. Даже к родителям. Поэтому при первой же возможности, она, улучив момент, когда Стас пришел на кухню ставить чайник, подошла к нему и спросила:
--
Стас, а правда, что ты будешь комиссаром в стройотряде?
--
Да, - важно ответил ей медноволосый, просунув, в подражание Ильичу, большой палец в пройму жилетки, сделанной из старой стройотрядовской куртки.
--
А вы меня возьмете? - без обиняков задала вопрос Маруся.
--
Конечно, - расцвел Стас, - в мае напишешь заявление. Сейчас рано пока. Еще даже не известно, куда поедем.
--
Ты не шутишь? - не поверила ему девушка.
--
Да нет, мы же тебя каждый день видим. Красивая и спокойная по характеру девушка. То, что нам нужно. В самый раз. Так что, заходи после майских к нам.
--
Ура! - сказала Маруся. Потом, вспомнив, что она договаривалась с Петькой о совместной подготовке к контрольной по теормеху, добавила, - ладно, спасибо, я пойду. У меня контрольная скоро.
Стас кивнул. А она зашла в комнату за конспектами, а потом спустилась на второй этаж, где жил одногруппник.
Пока они пили чай из щербатых бокалов, доставшихся в наследство от старшего курса, Петька объяснял диффуры, рисуя формулы на грязных листках, вырванных из старой тетради, Маруся слушала объяснения приятеля вполуха, рассеянно думая о предстоящей поездке.
--
Петь, ты куда летом поедешь? - прервала она объяснения приятеля.
--
Не знаю, - он почесал плечо, - меня мужики в дальний зовут. А я думаю, не махнуть ли домой, на уборке больше заработать можно, да и родителям помочь нужно. Ты же знаешь, с этого года отменили отсрочку для студентов, так что мы все под ружье пойдем. Я, правда, в следующем году. У меня день рождения летом, поэтому только под осенний призыв подпадаю. И следующим летом как все... ать-два... ать-два.
--
А меня, кажется, в ближний берут, - задумчиво сказала Маруся.
--
Здорово, - он опять почесал плечо, на этот раз левое.
--
Петь, ты что чешешься? У тебя что, блохи?
--
Да нет, клопы заели. Полночи с ними воевал.
--
Скоро травить будут, - сообщила Маруся, которой об этом сказала все та же всезнающая Джамиля.
--
А, бесполезно, - махнул рукой парень, - ну, да, ладно, ты слушаешь или нет?
--
Ага, - кивнула девушка и постаралась сосредоточиться на его объяснениях.
Маруся очень боялась экзамена по теормеханике, но на удивление сдала его легко. Математика для нее тоже не представляла трудностей, историю КПСС преподавательница зачла "автоматом" всем девушкам из их комнаты, потому что они ходили на все экскурсии, которая та устраивала. На этот раз камнем преткновения стала физика. Мордастый преподаватель долго не принимал у них с Петькой отчет по лабораторной, к которой сам писал методичку, поэтому они не были допущены к экзамену в срок. Была надежда, что у них получиться сдать экзамен вместе с параллельной группой, но краснорожий именно в тот день ассистировал лектору, и, увидев Марусю среди сдававших, он расплылся в злорадной улыбке:
- Кого я вижу! Мешелева!
"Фашист!" - подумала девушка и поняла, что зря напрягалась, впихивая в свою бедную голову все эти длинные формулы.
--
Мамочка! Ты только не сердись, пожалуйста, но, я опять осталась без стипендии, - сообщила она Вере Егоровне, сразу, как только взяла трубку телефона на пункте междугородной связи.
--
Но ты все сдала? - строго спросила мать.
--
Да, все, - подтвердила Маруся, - и завтра я еду в стройотряд. Буду деньги зарабатывать.
--
Смотри там, не надорвись, - затревожилась Вера Егоровна. И начала советовать, - тяжестей не подымай, под грузом не стой, смотри под ноги, а то я знаю тебя... замечтаешься, как обычно...
Маруся рассеянно слушала мать, время от времени кивая головой, как будто та могла ее видеть и регулярно повторяла:
- Хорошо, мам. Ладно, мам.
Когда советы иссякли, она с облегчением сказала:
- Мамусик, у меня время заканчивается. Я побегу. Поцелуй за меня папу.
Десять минут закончились, и в трубке раздались гудки. Маруся, вздохнув, положила ее на рычаг. Пора было возвращаться в общежитие и собирать вещи. Обычно после переговоров, на которые студенты общежития приходили целыми стайками, они шли в кинотеатр "Спорт", расположенный как раз напротив. Но на допсессии общежитие быстро опустело, да и в кинотеатре шел фильм, который она уже смотрела дома, когда училась в школе. Клуб студгородка, который все дружно именовали "Лопухами", расшифровывая таким образом аббревиатуру "ЛПИ", был закрыт до осени. Поэтому Маруся решила ехать в стройотряд на следующий день после экзаменов, хотя это была суббота - нерабочий день.
"Что ж, - подумала она, - зато я смогу спокойно обустроиться на новом месте, осмотреться, познакомиться. Все уехали еще неделю назад, наверное, подружиться успели. Тем более, что многие участвовали в агитбригаде, а я даже в ней не участвовала. А тут еще и опаздываю..."
В конце апреля в "Лопухах" прошел шумный и веселый Фестиваль стройотрядовских агитбригад, на который Маруся пришла в качестве зрителя. С восторгом и легкой завистью она смотрела на ребят на сцене, с которыми ей предстояло провести лето. На фоне благопристойных постановок других отрядов, бесшабашная агитка "Альфы", написанная в духе пародии и маразма, вызывала гомерический хохот зала.
--
Стас - босяк и пошлый гопник, - важно констатировала Джамиля, вернувшись в комнату общежития после просмотра. И хотя она вместе со всеми смеялась над выступлением, ей больше понравилась агитбригада другого стройотряда, одному из бойцов которого она безуспешно строила глазки. - А эта кривлялка мне вообще не понравилась. Слишком много выпендрежа!
--
Да я бы не сказала, - живо возразила Маруся, - мне она, наоборот, понравилась. Красивая девушка. И пела здорово.
--
Она не пела, - отмахнулась Джамиля, - она только на барабане стучала. И вообще была в каждой бочке затычка.
--
У нее просто талантов много, - рассудительно ответила Маруся.
--
Наивная ты, Машка, - скептически отозвалась та, - знаю я какие у нее таланты. Они во время репетиций в общаге ночевали. И я даже знаю, с кем, эта фифа...
--
Ты что там свечку держала? - ехидно перебила ее Маруся и досадливо поморщилась, - мало ли кто где ночует. Мы с тобой здесь ночуем уже год. И тоже иногда засиживаемся с ребятами допоздна.
--
Не хочешь - не верь, - не могла угомониться Джамиля, - знаю я этих ленинградок. Дома они паиньки, а сюда приезжают, как в бордель. Вон Светка с Ольгой приезжают исключительно за этим...
--
Они тебе сами докладывали, зачем приезжают, - осведомилась Маруся, - или ты за ними следила?
--
Маш, да это же все знают, - вдруг вступила в разговор Татьяна.
--
Ну и пусть знают, а я не хочу. И вообще, я пошла чайник ставить, - отрезала Маруся и, взяв чайник, вышла из комнаты.
Когда она вернулась с кипятком, неприятная тема была закрыта, потому что Джамиля побежала узнать, не будет ли по поводу Фестиваля дискотеки в комнате отдыха. Маруся была рада, что больше не придется обсуждать девушку, которая так понравилась ей. Черноволосая худощавая ленинградка, так непринужденно чувствовала себя на сцене, как будто на ней родилась. Маруся была застенчивой и всегда смущалась, когда оказывалась в центре внимания, поэтому, разглядывая незнакомую девушку, только восхищалась ее раскрепощенностью.
Маруся жалела, что не приняла участия в агитбригаде, но разговор, состоявшийся несколько недель назад, лишил ее такой возможности. А придти на репетицию без приглашения девушка попросту не решилась.
За месяц до Фестиваля Маруся встретила на лестнице Стаса.
--
Марусь, ты в самодеятельности когда-нибудь участвовала? - спросил он.
--
Не-ет, - с сожалением протянула она.
--
А петь умеешь? Или на музыкальных инструментах играть?
--
У меня со слухом не очень, - созналась Маруся.
--
Понятно, - подытожил рыжеволосый. И добавил, - мы тут ищем барышню для участия в спектакле на Фестивале стройотрядов. Он в апреле будет. Слышала, наверное.
Маруся покачала головой и развела руками:
--
У меня с талантами не густо. Меня даже в танцевальный кружок не взяли, потому что я все время отвлекалась от объяснений преподавательницы.
--
Бывает, - утешил ее Стас, - а как твоя контрольная?
--
Написала, - облегченно вздохнула девушка. И встревожено спросила, - а меня из-за этого в стройотряд не возьмут, да?
--
Ничего страшного, найдем кого-нибудь. Может, среди ленинградок кто-нибудь будет подходящий. То есть подходящая. Так что, не переживай.
Стас кивнул ей и заторопился наверх по лестнице.
О том, что подходящая девушка нашлась, Маруся, позабывшая о диалоге, узнала только на Фестивале. "Вот бы подружиться с ней, - думала она, по привычке начиная мечтать, - может, в стройотряде мы познакомимся и даже подружимся? Это было бы здорово!" Она рассматривала ее все время, пока длился спектакль, и представляла, как та здоровается с ней, Марусей, и дружелюбно улыбаясь, протягивает руку. "Интересно, а как ее зовут?" Она хотела об этом спросить у всезнающей Джамили, но реакция той была настолько неожиданно-неприязненной, что Маруся решила отложить знакомство до лета, и самой узнать имя незнакомки.
Наговоры соседок по комнате на Марусю, выросшую в небольшом городке, а потому привыкшую к всевозможным слухам, не произвели никакого впечатления. Она навсегда запомнила сцену, однажды разыгравшуюся в родительском доме. Как-то за ужином мама оживленно начала рассказывать новость, почерпнутую в своем КБ, о каких-то Ане Васильевой и Петре Симановском. Отец оборвал жену на полуслове:
--
Вера! Перестань немедленно! Вы там со своими бабами все с ума посходили! Вечно суете нос туда, куда Вас не просят! Живут люди вместе или не живут, какая вам разница?! Я прекрасно знаю Аню. Ей от ваших пересудов тошно уже. Петькина жена из-за этих сплетен ей начала звонить и угрожать. Петька с тех пор, как разговоры ваши начались, на работе до последнего сидит, лишь бы домой не идти, потому что она пилить его начинает. Она вам верит, а ему нет.
--
Но ведь... - оторопела Вера Егоровна.
--
Не важно! - отрезал Дмитрий Андреевич. - Запомни, это тебя не касается. Это чужая жизнь. И тебя в нее не приглашали.
Вот это - "чужая жизнь, в которую тебя не приглашали" - стало уроком и для Веры Егоровны, с тех пор ни разу не обсуждавшей дома подробностей очередной сплетни, и для Маруси, пополнив ее небольшую пока копилку житейской мудрости, в которой уже находилось еще одно правило, гласившее: "Не гуляй там, где живешь и где работаешь". Архаичную бабушкину заповедь: "не давай поцелуя без любви" внучка отвергла еще в детстве, как несовременную, а вот идея о сохранении невинности вплоть до брака ей импонировала, тем более, что в романах о доблестных рыцарях, которые ей понравились больше, чем прочитанные после знакомства в Ленинграде истории о мушкетерах, непорочные дамы всячески восхвалялись. И Маруся, не решаясь спросить об этом напрямую у родителей, считала, что так часто упоминаемая в этих книжках добродетель - это ничто иное, как девственность.
Вооруженная таким нехитрым багажом жизненных правил, и, убедившись в их истинности в первые же месяцы своей самостоятельной жизни в общежитии, Маруся не позволяла себе заходить в отношениях с молодыми людьми дальше легкого флирта. Ей нравилась эта игра взаимных взглядов и жестов, обмен любезностями и намеками, такими многозначными, многообещающими и в то же время совершенно не обязывающими ни к чему. До сих пор никто из молодых людей, ни в общежитии, ни на лекциях, не поразил ее воображение настолько, чтобы она начала думать о ком-то больше часа - двух. Она наблюдала на дискотеках и на кухнях за целующимися парочками, часто слышала истории о взаимоотношениях очередного нового союза, подробности похождений той или иной персоны, и ей было интересно узнавать о том, как развиваются события и к чему приводят в конце, но очень не хотелось, чтобы ее имя точно так же трепали в разговорах досужие сплетницы, разносящие последние новости по всему общежитию. Поэтому она пресекала все попытки молодых людей, знакомящихся с ней, завести более близкие отношения, чем просто дружеские.
Всю дорогу до стройотряда Маруся представляла себе картину будущего доблестного труда, вспоминая рассказы родителей, в ее воображении смешивались кадры кинохроники о БАМе и фрагменты старых фильмов, вроде "Как закалялась сталь". Молодые полуголые мужские торсы, крепкие руки, сжимающие кирку или молот, белозубые улыбки на правильных плакатных лицах, блестящие каски на головах. И, конечно же, она, Маруся, среди них. В синей новенькой спецовочке с карманом на груди. В легкой светлой косынке, закрывающей волосы, которые все равно непослушно выбиваются из-под нее.
В стройотряд она приехала после обеда. На территории ПМК стояло несколько вагончиков, рядом с одним развевался флаг с эмблемой "Альфы".
"Это, наверное, штаб", - догадалась Маруся и, легко взбежав по ступенькам высокого крылечка, постучала в дверь. На стук вышел Иван Корнеев:
--
О! - сказал он, улыбаясь, - Маруся приехала. А Петька с тобой?
--
Нет, он завтра прибудет, - ответила девушка.
--
Ну завтра, так завтра. Так, тебя нужно поселить. Значит, так....
Через несколько минут объяснений Маруся уже входила в дверь своего вагончика, где на одной из кроватей лежала стопка белья и два пушистых одеяла. Две других койки были заправлены, на тумбочках рядом в беспорядке лежали конфеты, расчески, косметика и прочие женские безделушки. Хозяйки всего этого отсутствовали. Заправив постель, переодевшись в платье, и, разложив часть одежды по полкам тумбочки, Маруся захлопнула замки на чемодане и засунула его под кровать. "Ну, что, - сказала она себе, оглядев свое новое место жительства, - пора идти знакомиться с людьми".
Она вышла из вагончика и снова увидела командира. На улице кроме него никого не было. "Странно", - подумала она.
--
Ну, что, - осведомился Иван, - разместилась?
--
Да.
--
Вот и славно.
--
А где все? - спросила в свою очередь Маруся.
--
На поляне, - ответил Корней. И, увидев, как недоуменно подняла брови девушка, услышав его ответ, он пояснил, - сейчас выйдешь из лагеря, перейдешь через дорогу, увидишь лесок. А за ним полянка. Там Стас устраивает репетиции. Да не бойся, - добавил он, заметив ее растерянность, - туда тропинка ведет. Она одна. Так что не потеряешься.
Маруся, услышав о тропинке, улыбнулась, вспомнив любимые тропки в лесу рядом с бабушкиным домом в деревне. Она кивнула Ивану:
- Я не потеряюсь, - и побежала к воротам ПМК.
Перейдя дорогу, Маруся без труда отыскала тропинку, которая огибала небольшую рощицу и была так хорошо утоптана, что по ней приятно было идти. Солнце просвечивало сквозь ветви деревьев, заставляя девушку время от времени весело щуриться, ветер слегка колыхал листву, донося приятный запах воды. Где-то рядом должен был быть водоем: река или озеро. И Марусе на какой-то момент показалось, что сейчас она обойдет несколько деревьев и выйдет к знакомому дому, где на кухонном столе, как обычно, ее ждут банка парного молока и свежие лепешки. А потом можно будет помчаться к друзьям, вот уже даже слышны их голоса...
"Куда ты, тропинка, меня привела? Без милой принцессы мне жизнь не мила. Ах, если б, ах, если бы славный король..." - Маруся, пользуясь отсутствием публики, шла, напевая вполголоса любимую песенку и слегка помахивая легкой косынкой. Когда она дошла до пышной березки, за которой, по ее расчетам, лесок должен был закончиться, то вдруг замолчала, потому что ей показалось, что она услышала стук копыт. Да-да, точно. Этот звук она не смогла бы спутать ни с каким другим. Девушка с замирающим сердцем сделала еще пару шагов и вышла на опушку. Взгляду ее открылась вытянутая поляна, по которой навстречу ей верхом на коне, сжимая в руках поводья, мчался всадник... Маруся замерла.
Конь летел, едва касаясь копытами земли, грива его блестела ярким шелком на солнце, развеваясь на ветру, и точно также сияли растрепанные темные волосы всадника. Это был Он. Тот самый. От неожиданности Маруся зажмурилась. И перестала дышать. Она боялась вздохнуть, открыть глаза и увидеть, что видение ее исчезло. Потому что такого не могло быть! Это случается только в сказках...
- Не бойтесь, девушка, он смирный, - услышала она мужской голос и распахнула глаза.
Молодой человек остановил своего скакуна рядом с ней и, улыбнувшись, протянул к ней руку. Такое буквальное воплощение детской мечты казалось ей нереальным, но она уже поняла, что это не мираж, не сон и не ее буйная фантазия. Она взглянула на протянутую к ней руку и восторг ее несколько поугас. Жест у этого наездника был точь-в-точь, как у Медного всадника - повелительный. Девушка выпрямилась и гордо подняла голову:
- А я и не боюсь, - сказал она, взглянув молодому человеку в глаза. И, обойдя всадника и скакуна, пошла по тропинке к группе ребят, сидевших в нескольких метрах от нее на длинной скамейке у берега озера и весело наблюдавших за ними, и которых она только теперь разглядела.
Он, увидев свое отражение в огромных голубых глазах, слегка вздрогнул, весь его гордый пыл мгновенно куда-то улетучился. Он понял, что ошибся, приняв эту девушку за простую деревенскую девицу. Эта была больше похожа на принцессу. Просто на ней не было короны. Или была? Мягкие золотистые волосы светились под солнечными лучами, может быть, он просто не увидел маленькой диадемы, венчавшей эту гордо поднятую головку? Молодой человек смотрел ей вслед, а девушка, разглядев Стаса в компании, к которой направлялась, улыбнулась и, приветственно помахав ему рукой, ускорила шаг, сразу забыв о покровительственном тоне того, кто был так похож на ее детскую мечту.
- Привет всем, - сказала она, подходя к шумной группе.
- Привет! - вразнобой ответили ей.
А ее глаза сразу выхватили насмешливый взгляд черноволосой незнакомки, глядящей куда-то за спину Маруси. Девушка оглянулась. Темноволосый парень, тот самый всадник, о встрече с которым она мечтала с самого детства, пересекал полянку, пустив коня легкой рысцой.
"А-а, так это ее парень, - догадалась Маруся и вздохнула с сожалением, - ну, конечно, раскатала я губу, такой красивый молодой человек не может быть свободным. Конечно же, они встречаются и, наверное, уже давно. Может быть с агитбригады, а может, и еще раньше. Не надо было отказываться, Мария Дмитриевна, от участия в общественной жизни! Так можно все пропустить. Ох, говорила мне мама, что пока я мечтаю, кавалер сбежит, а я ее не слушала. И вот, получите и распишитесь."
--
Маш, ты давно приехала? - Стас отвлек ее от грустных размышлений о родительском пророчестве.
--
Да, нет, часа два назад, а что? - отозвалась она.
--
Одна?
--
Да. Петька завтра приедет. В общаге пусто, скучно, и я не стала его ждать. А что вы здесь репетируете? - решила она сменить тему.
--
Вообще-то мы на сегодня уже закончили, так что сейчас обратно собираемся, - сообщил ей комиссар.
--
Ну, ничего, я, по крайней мере, прогулялась, не слоняться же по лагерю без дела. А что вы все-таки делали? Опять агитбригаду готовите? - не сдавалась Маруся. Медноволосый комиссар, с удовольствием начал ей объяснять, - да ты понимаешь, народу нового много, нужно же знать, кто на что способен. У многих есть таланты, о которых они даже не подозревают. Вот, например, ты сказала, что не умеешь ни петь, ни танцевать, но я так не думаю...
Он взял девушку под руку, и церемонно повел ее по тропинке. Маруся засмеялась:
--
Ой, Стас, я начинаю себя чувствовать светской дамой на приеме.
--
Вот-вот, представь, что ты на балу. И уже придворный оркестр грянул полонез или там еще что-нибудь, и ты чинно подаешь руку своему кавалеру и начинаешь первые движения танца. Помнишь, как в исторических фильмах...
--
Да, - смеясь, ответила девушка, - там еще танцы такие смешные. И все такие важные...и все так манерно-манерно....
Она отошла от него на шаг, перекинула косынку через спину и, соорудив из нее что-то вроде легкой накидки на плечи, отвесила ему церемонный поклон. Он в ответ важно надул щеки, и, чинно наклонив голову, протянул руку, которой только что держал ее локоть. Девушка гордо выпрямилась и положила поверх его кисти свои пальцы. Невзирая на недоуменные смешки окружающих, пара церемонно возглавила процессию, лениво двигающуюся обратно в лагерь.
--
А, кстати, ты знаешь, что мы очень правильно идем? И что под руку раньше не брали, как это показывают у нас в фильмах? - спросил Стас.
--
Да, знаю, - ответила Маруся, - и в "Войне и Мире" у Бондарчука и в "Анне Карениной" сплошные ляпы по части манер того времени.
--
Ну, вот, а ты говоришь, что у тебя талантов нет, - сказал комиссар, продолжая все также важно шествовать по тропинке, - еще как есть.
--
Ну, да, - согласилась девушка, - есть. Я иногда пою, но только когда вокруг нет никого. А иногда пишу стихи. Только я их никому не читаю.
--
Почему? - удивился Стас.
--
Они смешные, - смущенно призналась Маруся. И добавила, - и совсем-совсем детские.
--
Стас, ты сбиваешь танец, - строго сказала она и задумалась. "Зря я призналась, ну да ладно...", - ну, например, вот:
Мама мне вчера сказала, что сбежит мой суженый,
Я в ответ рыдать не стала, ведь такой не нужен мне.
А еще сказала мать, что просплю свиданье я,
Вновь не стала я рыдать, ну и до свидания.
Стас захохотал. Маруся повела плечами:
--
Ну, вот, я же сказала, что они смешные.
--
А еще, - попросил медноволосый. Глаза его насмешливо блестели, он надеялся, что девушка прочтет еще что-нибудь такое же забавное.
--
Можно и еще, - разошлась Маруся, - вот, например, такое...
Я была вчера в лесу,
Там увидела лису,
У лисы в лесу нора,
Я нашла ее вчера.
--
Маш, я понял, тебе нужно играть роль Красной Шапочки.
--
Ага, - согласилась девушка, - и я буду волку зубы заговаривать. А еще лучше роль Колобка. Знаешь, бегал такой круглый по лесу и всем зверям свои стихи читал, а они от него прятались, потому что терпеть не могли современную поэзию. Нет, это еще не все! У меня еще такое стихотворение было:
Я нашла в шкафу пирог,
Думала, с повидлом.
Оказалось, с творогом.
Было мне обидно.
У нас у бабушки в деревне вечером ребята собирались, частушки пели. Сами сочиняли и пели. Ну и я тоже придумывала всякие.
--
А матерные? - заинтересовался комиссар.
--
Ну, тоже пели. Но мне за это дома влетало. Поэтому я старалась не петь.
--
Но помнишь?
--
Конечно, а как же, - пожала плечами девушка.
--
Спой что-нибудь, умоляю...
--
Ну, Стас, это так неприлично.
--
Да брось!
--
Стас, мы уже пришли, я как-нибудь потом, когда публики меньше будет, - пообещала Маруся и, церемонно присев перед комиссаром на глазах у изумленного Корнея, который вышел встретить своих бойцов, сняла пальцы с руки молодого человека и пошла к своему вагончику.
На крыльце она обернулась и увидела, что темноволосый парень идет под руку с черноглазой девушкой, которая что-то говорит ему, доверительно наклонившись почти к самому уху.
"Наверное, они счастливы вместе, - с сожалением подумала Маруся, - да уж, я как-то о таком повороте событий не думала, когда представляла себе свою встречу с всадником. Мне всегда казалось, что он всю жизнь должен ждать только меня. Как и я жду только его."
Девушка помедлила немного, надеясь, что черноглазка окажется ее соседкой, но пара прошла мимо, не обращая на нее никакого внимания. Маруся зашла в вагончик. Следом за ней вошли Кира с Володей - "пара неразлучных канареек", как звали их в общежитии. Эти двое начали встречаться с первого семестра, их постоянно можно было застать целующимися или тихо воркующими где-нибудь на черной лестнице или в неосвещенном углу коридора. Они учились в разных группах, но каждую перемену старались встретиться, чтобы побыть вместе короткий промежуток между занятиями. Странно было, что никто из них еще не перевелся в группу другого. Воркующая пара уселась на кровать напротив Маруси и тихо зашепталась, не обращая внимания на ее присутствие. Девушка вздохнула и, взяв форменную куртку-строевку, вышла из комнаты на улицу. У штабного вагончика на ступеньках, весело комментируя что-то, курили ребята. Рядом на лавочке пристроились девчонки.
--
Машка, ты что такая грустная? Иди к нам!
--
Да мне "неразлучники" в соседи попались, - с сокрушением сообщила Маруся, присаживаясь на освобожденный для нее краешек скамейки.
--
Придется тебе начать курить, - сказал ей Виталик - знакомый по лекциям сокурсник, который сумел-таки добыть справку и отвертеться от армии, по крайней мере, до осеннего призыва, - что еще делать по вечерам, пока семья занимается своими брачными играми?
--
Да ладно тебе, - шикнули на него, - тебе завидно, что ли?
--
Да нет, - отмахнулся тот, - я с Вовкой в одной комнате живу. Знаю, каково это. Поселили бы их в одной. Да и дело с концом. А так Машке придется торчать на улице до ночи. Так что, - заключил он насмешливо, - придется тебе начать курить, Машка.
--
У нас нет столько вагончиков, чтобы их вместе поселить, - нахмурился командир, - а курить девушке незачем. Гадость такую в рот брать! Не женское это дело, - и он затянулся с видимым удовольствием.
Маруся увидела, что к ним присоединился темноволосый парень и черноглазая девушка.
"Вместе. Они вместе, - грустно констатировала она, - наверное, они уже давно встречаются".
--
Маш, ты мне обещала частушки спеть, - напомнил девушке Стас.
--
Ты что?! - ужаснулась она, - я тебе не обещала.
--
Обещала-обещала!
--
Не-ет, Стас, не проси, я при всех это не спою.
--
А ты слова пропускай. Мы догадаемся.
--
Нет, это не поможет. Они не только матерные. Они еще и пошлые. Что там в деревне поют, как ты думаешь?
--
Откуда ж я знаю. Про урожай, наверное. Про надои, там. Про сено...
--
Ага, про урожай, как же. И про сено особенно, - Маруся хмыкнула и вдруг неожиданно для себя пропела, - я упала с сеновала, зацепилась за ольху..., - вспомнив продолжение, она осеклась, - дальше я петь не буду, сами догадывайтесь.
Девчонки захихикали. Ребята начали предполагать окончание частушки. А Маруся боялась поднять глаза, чтобы не встретить осуждение во взгляде темноволосого "всадника".
--
Маш, так нечестно, - сказал Стас, - давай еще что-нибудь, попроще. Так чтобы только слово одно оставалось неразгаданным.
--
Знаешь, как мне от бабушки досталось однажды, когда она услышала, - сообщила ему Маруся.
--
А ты не бойся, мы твоей бабушке не скажем, - насмешливо сказала ей черноглазая девушка, - правда же, Стас?
--
Маш, не сдадим! - поклялся комиссар, - только пой.
--
Маш, а как там дальше про ольху?
"И кто меня за язык тянул?! Что он теперь обо мне подумает? - сокрушенно подумала Маруся, - хотя, какая теперь разница?" А вслух сказала:
--
Ну, про ольху все просто: поднялась и отряхнулась, оказалось, это...пень.