- Сладкий, - потянула она горячую коричневую жидкость через соломинку.
Я посмотрел на нее еще внимательнее, не боясь смутить. Она относилась к подобным знакам внимания спокойно.
- Ты... надолго? - теперь я пристально изучал лоб и разрез глаз.
- На неделю, я же говорила, - она не выпускала соломинку и не смотрела на меня.
Остановив дернувшуюся обнять было руку, едва успел побороть ненужный приступ нежности, но голос предал:
- Кэт... Оставайся.
Она оставила соломинку в покое, откинулась на красное кресло и грустно посмотрела на меня. В моей голове вертелось одновременно несколько мыслей. Ни одна ее не касалась. Потому что это было на грани физической необходимости, а не необходимости анализа - схватить ее за руку и сказать: все, никуда не поедешь, я сказал! Лечь поперек и неважно, что завтра тебе скажут - "ты виноват, все дерьмо". И через десять лет скажут - ты виноват. Я готовил нападение на ее личную жизнь, а она - пила коктейль.
- Я тебе вот что скажу, - подала голос она. - Никто и никогда для меня не был важен, как ты. - И замолчала. Я ей не верил. Не знаю почему. Верить стоило, ибо такие слова говорились как раз к моменту, но я не верил.
Я провожал ее до очередной квартиры, найденной на эти несколько дней ее приезда и в такси, чувствуя за спиной детское дежа-вю нереальности от происходящего, хотел сказать ей: "Послушай, давай честно. Я не понимаю, что происходит, сделай мне скидку по старой памяти, давай подождем". Но она не могла ждать. Она могла только "видеть цель, верить в себя и не замечать препятствий". И дело было не в нашей дружбе, прожженной сигаретами до дыр, не постоянным расстоянием между нами в сотни километров или отсутствием должного сострадания судьба к судьбе, а тем, что я по воле волн не мог сделать ее счастливее даже если бы захотел, а она видела только один выход из сложившегося замкА жизненных обстоятельств. И этот выход лежал бумажкой у нее в правом кармане пиджака, сложенный вдвое, я видел.
На пороге я спросил ее:
- Ты уладь все свои дела, увидимся на неделе?
- Надеюсь, увидимся, - обняла она меня. Мне почему-то опять стало холодно. Отторжение уходящих?
- Я...пойду, ага?
- Иди. Иди. - Дверь с номером 36 закрылась передо мной. Такой постановки вопроса я ожидал меньше всего.
В процессе монолога с собой и параллельного поиска ближайшей норы метрополитена, я обнаружил бар с актуальным названием "А закусить?". В голове прошелестел призыв: "и немедленно выпил!", который решил дело ночи. Я вторгся на нейтральную территорию и заказал виски. После пяти минут изучения картины с красными квадратами ко мне подсел мужчина лет пятидесяти и вперив глаза куда-то в район моего рта, будто рассчитывая на сурдоперевод, спросил:
- Почему уходят жены?
- Не знаю, - ответил я, уже ничему не удивляясь. - У меня нет жены.
Мы синхронно отпили из стаканов. Я посмотрел на его бокал с гордой надписью "Сибирская корона", на котором с обратной стороны было написано толстым черным фломастером "Коля мудак". И если бы мужчина опять не подал голоса, то я провалился бы в раздумья о скрытой философии сего изречения, но:
- Почему уходят жены? - с интонацией первого вопроса спросил он.
- Я знаю, почему уходят друзья.
- А почему уходят друзья? - осведомился он с возмущенным выражением лица героя фильма "С легким паром".
- Потому что... - тут я понял, что четкого ответа пока сформулировать не в состоянии. Бармен решил помочь мне и подлил виски в стакан. Я кивнул благодарно.
- Потому что, - изрек я, отправляя огненную жидкость в желудок, - что "это не мы такие, это жизнь такая".
- Что? Сильно хороший друг? - посочувствовал мужик.
- Сильно хороших не бывает. Бывает либо друг, либо нет.
- А все бабы - суки! - изрек мужик и в запале пролил на себя пиво.
Я промолчал. Посмотрел на часы на руке "товарища по несчастью" - было три.
- Пора мне, - кинул я на стол купюру и дружески шарахнул мужика по спине.
- И тебе не хворать, - бросил он мне вслед.
"Объявляется посадка на рейс..." На ней было светлое пальто и я не мог сфокусировать взгляд на ее лице, чтобы попытаться запомнить его в деталях - все смотрел на отвороты белой материи. Она прятала глаза то в пол, то в сторону.
- Ты меня не забывай. - Вдруг выдала она.
- Да какое там... - Я был ужасно раздражен сам на себя за то, что разговор не могу повернуть в нужное русло, а все бубню, как мальчик у доски.
Мы опять замолчали. "Объявляется посадка на рейс..." - ровным голосом напомнил динамик.
"Если я сейчас это сделаю, то на меня ляжет ответственность", - промелькнуло в голове.
- Отдай билет, - говорю ей.
- Ты что? Зачем тебе? - она без задней мысли протянула мне бумажку.
Я застыл с ним, не в силах довести принятое решение до конца, про себя в сердцах матернув свою нерешительную персону.
- Это не выход.
- Да знаю я, - как-то вяло сказала она.
- Ты нужна мне. Мы вместе - это много.
- Ты не понял. Это мой шанс. Мы с тобой об этом сто раз говорили...
- Это авантюра.
- Ты же меня поддерживал!
- Тьфу, просто на меня так аэропорты действуют. Хочется схватить человека в охапку и бежать с ним из этого проклятого места.
- Никуда я не побегу, у меня посадку на самолет объявили.
- Ты мой лучший друг, - тихо, совсем потерявшись сказал я.
- Ты тоже. Ты это знаешь.
Что-то получалось не так, что-то цепляло слух. Мы стояли напряженные и будто чужие друг другу. Я не придумал ничего лучше, как притянуть ее к себе и погладить по голове, ожидая холодности, но она... заплакала. Я приказал себе не думать, засунул билет в задний карман джинсов, схватил ее чемодан на колесиках в одну руку, перекинул тяжелую спортивную сумку через плечо и быстрым шагом, насколько мог, полетел к выходу. Она неслась за мной.
Подлетев к такси, я рявкнул:
- В центр. Вещи закину сам.
Она подоспела, размазывая тушь по щекам. Положила руку мне на плечо, я остановился на полпути к багажнику. Спокойно взяла у меня из рук сумку, забрала чемодан, обернулась и сказала:
- Странно... А ты и правда... Мужчина.
Подошла, поцеловала на прощание, и через минуту белое пальто скрылось за раздвижными дверями аэропорта.
Больше я ее не видел. Она не оставила адреса, а все письма, отправленные мной на старый, уходили вникуда. Я все еще писал ей по привычке, стихи, рассказы, описывал в мелочах свою жизнь. Мне было нужно говорить это именно ей. Прошло более полугода, наступала весна и проверяя сломанный ящик для писем, я нашел открытку с марками Израиля. На открытке было рваным почерком, больше похожим на мой, написано:
"Здравствуй, мой единственный друг.
У меня все хорошо. Помню тебя и очень скучаю.
Поздравляю тебя с международным женским днем имени Клары ЦеЛкин, мой самый настоящий мужчина. Пусть твои друзья всегда будут рядом. Это важно.
Но будь осторожнее: помнишь? Твои женщины тебя погубят.