Время - что же это такое? Великий французский поэт, Поль Клодель полагал, что время, это смысл жизни. Возможно, он был прав, этот поэт. Но человеку, о котором пойдет речь ниже, время казалось всего лишь пустотой, которую необходимо было заполнить разного рода деятельностью: спортом, искусством, работой, сексом. Время, - полагал он, - это бурная река, которая поглощает человека, не оставляя ему иного выбора, кроме как плыть вперед, против течения, не отдаваясь во власть влекущих его волн. И только сильные духом люди могут достичь берегов, в бесконечном этом временном потоке, дарующих простым смертным власть и состоятельность. И лишь персоны, способные поступиться своими принципами, получают возможность здесь, на земле, стать подобными божествам Асгарда. Единственная проблема, которая возникает при этом, заключается в том, что личность, обратившись в бога, утрачивает всякие человеческие качества, но взамен, неизбежно приобретает неприязнь и презрение к человеческому роду.
'Мизантропия... Странное слово. Кто его придумал? Римляне? Нет, кажется греки... Да, греки', - подумал Гейдрих, отворяя дверь в просторное светлое помещение. Он уже хотел переступить порог, когда увидел сидящего в мягком кресле, у самого окна, седоволосого человека. Мужчина был одет в гражданскую одежду, но одежда эта, казалось, подходила ему, куда в меньшей степени, чем военная форма. Едва завидев Гейдриха, он улыбнулся. До чего же противная улыбка! Так, наверное, могли бы улыбаться хищники, наблюдающие за своей жертвой. Впрочем, мужчина этот имел право на подобные гримасы, поскольку он являлся одним из тех людей, со мнением которых Гейдрих вынужден был считаться. Человек, сидевший в кресле у окна, являлся руководителем военной разведки и контрразведки Германии, Вильгельмом Францом Канарисом.
- А, Рейнхард, - тихо сказал он, - Здравствуйте.
- Здравствуйте, Вильгельм, - произнес Гейдрих, заходя в помещение, закрывая за собой дверь, - Вы позволите мне удивиться?
- По поводу? - поинтересовался Канарис.
Рейнхард, помедлив с ответом, сел в кресло напротив Канариса.
- В этот знаменательный день вы должны быть при параде.
- Шутите? Я предпочитаю называть сегодняшний день одним из самых трагичных в истории Германии. Мне, скорее, следовало бы одеться в траур.
- В таком случае, вас следовало бы судить, Вильгельм.
- За за что же? Я совершил какое-то страшное преступление?
- Нет, - улыбнувшись, произнес Рейнхард, - но, конечно же, совершите. Вы уже на пути к тому. Вы пессимист, друг мой. Более того, вы часто меняете цвет лица. Вчера вы были бледны. Сегодня вы черны как туча. А ведь именно сегодняшний день наши потомки будут почитать, и называть переломным в истории всего Рейха.
Канарис пожал плечами. Казалось, его совершенно не интересовало, что о нем думают окружающие.
- Да, Рейнхард, я пессимист. Но это не значит, что я не разделяю идеалы фюрера. Я не разделяю всего лишь оптимизм некоторых людей из ближайшего его окружения.
- Вот как? Кого же, позвольте мне поинтересоваться?
- Вашего, Рейнхард. Ведь и вам, и Мюллеру я не так давно говорил о тех нежелательных для всего Рейха последствиях, которые повлечет за собой осуществление новой военной операции на востоке. Вчера, в ресторане, вы, как мне показалось, разделяли мою точку зрения.
- Вчера было 21 июня, адмирал.
Этот ответ привел Канариса в негодование.
- Вчера еще можно было предотвратить катастрофу! Я вчера просил вас поговорить с фюрером. А сегодня я узнал, что военная операция началась. А ведь вы, с вашими возможностями, могли бы убедить Гитлера отменить вторжение. Или, хотя бы, отложить начало операции на какой-то срок. Но вы этого не сделали! Это же катастрофа, Рейнхард! Это война на два фронта. Теперь, после того как началась компания на востоке, англичане едва ли упустят возможность высадиться во Франции, или в Италии. И тогда Германия потерпит поражение.
- Англичане никогда пойдут на этот шаг, адмирал. Вы лучше меня разбираетесь во внешней политике, но даже я знаю, что Черчилль не настолько большой дурак, чтобы в нынешний момент развязывать крупномасштабные военные операции в Европе. Перед англичанами сегодня стоят задачи иного рода.
- Все задачи решаемы, Рейнхард. И то, что англичане не могут сделать сегодня в одиночку, они сделают завтра совместно с теми, кто способен вести крупномасштабные, продолжительные военные компании. Черчилль действительно не тот дурак, каковым его представляет нам Геббельс в своих речах. Он приложит все усилия для того, чтобы втянуть в войну Рузвельта. За последние несколько лет я достаточно хорошо изучил нрав этого англичанина. И если Сталин, это медведь, хоть и не умный, но сильный, то Черчилль, это лев, хитрый и изворотливый. Поверьте мне, Черчилль не остановится ни перед чем, ради достижения своих целей. Если ему понадобится для этого заключить сделку с самим чертом, он это сделает.
Рейнхард встал со стула и подошел к столику, на котором стоял графин с водой. Он уже потянулся к графину, когда в сознании у него возникла мысль о том, что Канарис может оказаться прав и война, развязанная Гитлером на востоке, может быть началом конца всего третьего Рейха. Но если прав один только Канарис, то это обозначает, что не прав он сам, не правы Геринг, фон Браухич, Редер... Не прав сам фюрер! Такую неправду позволить себе Рейнхард не мог.
- Черчилль и Сталин...? - задумчиво промолвил он.
- Да, Рейнхард! Черчилль и Сталин, это те личности, которые даже взаимную неприязнь могут отложить на некоторое время, только ради того, чтобы объединившись, уничтожить Третий Рейх. Включите радио, Рейнхард и вы услышите среди фанфар и речей Гитлера сообщение о том, что Великобритания с сегодняшнего дня будет поддерживать русских в войне против Гитлера. Еще вчера Черчилль видел в Сталине вероятного противника, а сегодня он видит в нем человека, посредством которого он сможет привести свою страну к победе над национал - социализмом.
- Этот пропойца, судя по всему вас, сильно напугал своими речами. Вам меньше нужно слушать речи этого диалектика.
Канарис, чуть склонив голову, посмотрел Гейдриху в глаза.
- Не считайте меня трусом, Рейнхард. Но мне действительно страшно. В последнее время мне кажется, что удавка затягивается на моей шее. Снять ее я уже не могу. И вы - единственный человек, которому я могу сказать эти слова. Вчера я еще надеялся, что все обойдется, что кто-то образумит этого человека. Я ошибался. Сегодня уже ничего нельзя повернуть вспять. Победы вермахта на востоке, безусловно повысят престиж фюрера, но как долго сможет наносить Германия сильные удары по этому противнику? Я слышу, как часто все говорят о скорой победе над большевиками, но я чувствую, что они боятся, - Канарис замолчал. Во глазах его, казалось, смешаны были в невероятной какофонии различного рода эмоции: азарт, растерянность, злость, брезгливость... А еще в этих глазах был страх. Страха было так много, что Рейнхард, неожиданно для себя, отступил на шаг назад и отвел взор в сторону.
- Все боятся, Рейнхард, - прошептал Канарис, - Даже Геринг! Он смеется, говорит какие-то глупости, слушает доклады и потирает руки в предвкушении скорого конца того, что Фюрер называет "блицкригом". Но это уже не тот Геринг, которого я знал прежде. Это другой человек, который боится неизвестности...
Рейнхард позволил себе улыбнуться. Наполнив стакан водой из графина, он возвратился к тому креслу, на котором сидел некоторое время назад. Потом обратил свой взор на висящий над головой адмирала портрет прусского короля Фридриха Второго. Смотреть в глаза Канарису он не желал, опасаясь снова увидеть в них то невообразимое смешение чувств, от которого ему становилось не по себе.
- Геринг был трусом последние двадцать лет, - сказал он, - Всю свою доблесть он оставил где-то в небе Германии, еще до возникновения Веймарской республики. Сегодня эта бочка с жиром достигла слишком больших высот, чтобы упасть на землю и расплескаться. Вы обратили свой взор..., - Рейнхард на мгновение умолк, - не на того человека... Сомнительны ваши слова, Вильгельм.
- Ваше право. В отличие от них всех, вы не боитесь, - задумчиво промолвил Канарис, - Вы ничего не боитесь. В этом отношении я всегда вами восхищался.
- Ваша похвала многого стоит, адмирал. Я принимаю ее как ученик от своего старого учителя. Помнится, это именно вы сделали меня тем, кем я являюсь сейчас.
- О, вы были прилежным учеником! Лучшим, замечу, моим учеником, Рейнхард. Вы - мое единственное творение, которым я, как скульптор, могу сейчас гордиться. Лишь одна черта вашего характера меня иногда приводит в замешательство. Это ваша эмоциональная устойчивость. Порой мне кажется, что вы просто не способны о чем-то сожалеть, кого-то любить, ненавидеть, или бояться. Наверное, Рейнхард, я вам немножко завидую. Да что уж там... Я вам чертовски завидую, друг мой!
- Зависть, это не предмет человеческой гордости, адмирал. Это один из человеческих пороков.
- Если так, то значит, я порочный человек. Мне, грешнику, остается всего лишь сожалеть о том, что у меня нет вашей эмоциональной стабильности, вашего бесстрашия... Я - сентиментальный старик, страшащийся своих собственных поступков, способных вызвать осуждение в обществе. Вы же, напротив, наверное, даже не задумываетесь о последствиях своих действий. Вы безрассудны, Рейнхард! В войсках СС почитают безрассудных людей, не правда ли? Но остерегайтесь своего безрассудства, поскольку оно сродни обыкновенной глупости. А глупость, в наше беспокойное время, нередко приводит человека к гибели. Но вы... Клянусь Богом, вы не глупец! У вас может быть блестящее будущее! Если вы, конечно, выживете в этом убогом мире. Ведь он так часто наказывает безрассудных...
Вероятно, Канарис хотел сказать что-то еще, но предпочел промолчать, ибо в эту минуту, из кабинета Гитлера выглянул адъютант фон Белов. Увидев адмирала, он сказал ему, что фюрер готов принять его у себя. Канарис улыбнулся. Улыбка его всегда была какой-то неестественной, что являлось одной из причин большой неприязни Гейдриха к этому человеку, с каждым днем, казалось, становившейся все большей. Сейчас же его улыбка и вовсе походила на волчий оскал. Чуть приподнявшись в кресле, адмирал неожиданно устремил на Гейдриха взгляд своих глаз и обратился к нему со словами, которые в присутствии самого Гейдриха, никто, за редкими исключениями, не осмеливался произнести вслух, но которые не могли не привести его, группенфюрера SS, в смятение:
- Рейнхард, вот уже с давних пор ходят слухи, что Вы... Прошу великодушно простить меня, но ведь не правда, же то, что в вашем роду когда-то были евреи?