Я теперь уже не помню многих из тех людей, которые были дороги мне в пору моей юности. Медленно, но неумолимо память безжалостно вычеркивает из моей жизни черты милых некогда сердцу лиц и кажется теперь, что вовсе не было у меня того безмерного счастья, каким обладают все молодые люди, достигшие совершеннолетнего возраста, не лежал у моих ног тогда целый мир, полный загадок и тайн. Я помню сейчас лишь то, что днями напролет гулял по широким проспектам, по паркам и по узким московским улочкам и радовался безграничной своей свободе.
А время тогда было неспокойное, тревожное. Мне сейчас сложно представить себе ту бездонную пропасть, в которую скинули власть держащие целое государство. У граждан некогда великой страны отняли старые идеалы, а взамен не дали им ничего кроме неуверенности в завтрашнем дне и романтических надежд. Тем не менее, воздух тогда, в начале девяностых, был насыщен парами того романтизма, что присущ бывает только тем из нас, кто живет подчас только надеждами, но не видит перед собой четких целей и не прилагает ни малейших усилий для того, чтобы их достигнуть. Я видел, с какой наивностью смотрели тогда люди в свое будущее и сам думал, что пойдет всего лишь несколько лет, а может быть даже месяцев и все изменится к лучшему. Но вместо манны небесной на всех нас со всех сторон обрушились ложные обещания, подлость и волной хлынуло в наши души безразличие к человеческой жизни.
В то неспокойное время я в свободное от учебы время подрабатывал помощником фотографа в небольшом фотосалоне, названия которого сегодня уже и не помню. Да и фотосалоном это заведение сложно было бы назвать в том смысле, в котором все мы понимаем это сейчас. Работа там велась в основном по заказам различных литературных издательств и была не обременительной, даже интересной. В мои обязанности входило бродить по городу и фотографировать улицы, фасады зданий, парковые аллеи... Те из снимков, которые нравились моему начальнику, иногда попадали на обложки журналов и в газеты.
Часто, бродя с фотоаппаратом по городу я занимался тем, что ныне называется модным словом "пикап". Поскольку внешность моя отнюдь не была отталкивающей, а поведение мое было далеко от высокой морали, сексуальных партнеров мне удавалось находить без особого труда. Теперь я осознаю ту бесшабашность, с которой менял их одну за другой, день за днем, неделю за неделей. А в ту пору все это казалось мне всего лишь игрой, веселой и затягивающей. Вполне естественно, что однажды наступил момент, когда я просто сбился со счета в том количестве девушек, с которыми вступал в интимную близость и с которыми расставался без всяких сожалений. И я вовсе не думал о том, к чему могут привести меня эти сексуальные увлечения в тот летний день, который навсегда изменил мою жизнь, превратив из мальчишки, зависящего от собственных инстинктов, в мужчину, который изменил приоритеты в своих отношениях со слабым полом.
К сожалению, время стерло из моих воспоминаний утро того дня, развеяв его в памяти подобно тому как ветер разгоняет по небу облака, обратив во что-то эфемерное, ничего не значащее. Могу лишь сказать, что каким-то образом, ближе к полудню, судьба привела меня на одну из тех улиц, которые не отличаются чистотой даже сегодня, а в то время вовсе напоминали трущобы. Здесь, чуть поодаль от пятиэтажных домишек, уткнувшись задним фасадом в кирпичную стену, ограждавшую какое-то промышленное предприятие, стояло неприметное здание с продолговатыми окнами. И может быть, я прошел бы мимо этого кургузого строения, даже не взглянув в его сторону, если бы не обратил внимания на веселые крики детей, игравших возле него в какую-то подвижную игру. Подойдя к домику ближе, я понял, что набрел на одно из тех заведений, которые во множестве своем встречал в рабочих кварталах - кафетерий, или проще говоря, закусочную. Где-то там играл, внутри магнитофон и звучание музыки, мелодичной, даже красивой, я некоторое время слушал, стоя у крыльца, разглядывая декоративную лепку над окнами, кованный, полусферический козырек над входом и металлические опоры, поддерживающие его. Потом поднялся по ступенькам вверх, отворил дверь и шагнул вовнутрь.
Помещение, в которое я ступил, оказалось на удивление небольшим, пожалуй даже тесным, при том что пространство между столиками составляло не менее полутора метров. Сами столики были круглыми и невысокими. Они стояли в два ряда у стен, относительно чистых, но со вздутой местами от влажности акриловой краской. Пол, покрытый разноцветной плиткой, судя по всему был не так давно вымыт, но создавалось такое ощущение, что ту грязь, которая впитывалась в него годами, невозможно уже смыть никакими моющими средствами. Потолок здесь был невысокий, обшарпанный. Внимание мое привлекла глубокая трещина, что тянулась по нему от одной стены к противоположной, словно рассекая помещение на равные две половины. Хотелось думать, что он не рухнет однажды на голову посетителям.
Да, некомфортные условия! Понятно, что сюда приличные люди заходили не часто.
Брезгливо поморщившись, я подошел к барной стойке и заказал чашку кофе. Потом еще раз огляделся по сторонам, всматриваясь в лица людей, находившихся в помещении. Девушку, которая сидела у окна, в самом углу, я увидел не сразу. Невысокая, миловидная брюнетка, смотрела в окно, держала в руках кружку с дымящимся напитком. Было в ее глазах что-то спокойное, но грустное. А черты лица этой особы показались мне такими правильными, какие были, быть может, только людям благородного происхождения в прошлые века.
Я взял в руку чашку кофе, которую поставил передо мной на стойку бармен и, недолго думая, подошел к объекту моего внимания. Увидев меня, девушка чуть приосанилась. Во взгляде ее мелькнуло что-то холодное, наверное даже неприятное и злое. Но позволить себе отступить я, считавший себя покорителем многих дамских сердец, уже не мог.
- Я вижу, что вы скучаете. А может быть и тоскуете? Признаюсь вам, мне сейчас тоже тоскливо. В этом городе вообще тосковать по одному не пожелаю никому. А посему...
И, не договорив, я бесцеремонно сел за столик, на один из трех свободных стульев. Она внимательно посмотрела мне в глаза, словно изучая, потом улыбнулась и произнесла:
- Наглец. Вы считаете, что это хороший способ познакомиться с девушкой?
- А разве я не оригинален?
- Нет, не оригинальны. В меру хамоваты, вижу. Впрочем, я вас понимаю. Не всегда молодые люди находят для общения с женщинами подходящие фразы. Иногда мужчины от волнения несут черт знает что.
"Да, - подумал я, - у этой телочки есть характер". И, вслед за этой мыслью пришло осознание того, что такую особу склонить к интимной близости будет очень не просто.
Моя собеседница поднесла к своим губам кружку с ароматно пахнущим напитком и закрыла глаза, глубоко вдыхая исходящий от него запах. В свете горящих под потолком ламп блеснуло кольцо в виде змейки, надетое на средний палец ее левой руки. Странное кольцо. Его наверное можно было бы назвать красивым. Но свойственно ли такие украшения носить женщинам вообще?
- Позвольте мне поинтересоваться..., - пробормотал я, глядя на девушку, ставшую казалось абсолютно недвижимой. - Вы здесь кого-нибудь ждете?
Она не откликнулась, даже не открыла глаза, но прикоснулась указательным пальчиком своих губ, попросив меня тем самым замолчать. И решил повременить со всякими вопросами до тех пор, когда она выйдет из этого странного оцепенения. Пауза в нашем разговоре продлилась около минуты, в течение которой я успел вытащить из кармана пачку сигарет и распечатать ее. Уже хотел закурить, но услышал, как девушка едва слышно произнесла:
- Наталья...
- Что, простите?
- Мое имя, - прошептала она, открыв свои глаза. - Вы слышите? Меня зовут Натальей. Здесь...
- Здесь? - озадаченно произнес я. - Не совсем понимаю... Вы со мной в шарады играете? Где здесь? В этом городе?
- Он не понимает, - сказала она и улыбнулась снова. - Здесь, это в России. В Европе зовут меня иначе. Во Франции и в Италии, например, друзья зовут меня Натали. А как зовут вас, господин неизвестный?
- Ну..., - пробормотал я, озадаченный таким поворотом событий, потом достал из пачки сигарету и засунул ее в свой рот, - Александром зовите. Вам доводилось бывать в Италии?
- Я там живу. Точнее, жила пять лет назад. Во Флоренции. Милый городок, между прочим. Пришлось оттуда уехать по независящим от меня причинам. Сейчас живу во Франции.
Не скажу, что мое лицо в эту минуту оставалось спокойным. Какого дьявола?! Она что, издевается надо мной? Мне вдруг стало безумно интересно, сколько же лет этой необычной женщине? Едва ли ей старше двадцати. Но если она уже больше пяти лет живет в Европе, то уехала из России, должно быть, еще ребенком, вместе с родителями.
- Значит вы иностранка?
- Я? Иностранка? - произнесла она тихо и усмехнулась, - Пожалуй. Вообще, таких людей как я, принято называть эмигрантами. Я бы не сказала, что мне нравится это слово, но надо на такие вещи смотреть здраво. Здесь я не была уже много лет. Слишком много. В этом городе все изменилось с тех пор, когда я покинула в эту страну. Даже люди... Они стали... Не знаю как сказать... Они стали холодными. Да, наверное так...
- Здесь многое поменялось за последние пять лет.
- Прелесть какая..., - задумчиво произнесла она и неторопливо пригубила из своей кружки горячий напиток. Сейчас мне подумалось, что там вовсе не кофе. - Как вы просто рассуждаете. Пять лет... Почти вечность.
- А вы так говорите, словно о чем-то сожалеете, - сказал я, чиркнул спичкой о коробок и прикурил от нее сигарету. - Поверьте, вы немногое потеряли. У китайцев есть очень странное проклятие своим врагам: "Чтобы ты жил в эпоху перемен". Они считают, что нет ничего хуже, чем жить во времена бесконечных реформ и политических страстей. Я склонен с этим согласиться.
- Ваше право. Но вот мне один благородный, известный господин сказал, что человек в пору перемен только начинает жить. Судьба дарит ему шанс начать свою собственную жизнь так, как ему заблагорассудится. Все остальное зависит от самого человека. Упадет ли он на землю как птица, опаленная солнцем, или поднимется высоко в небо.
- Неплохо сказано! А этот господин... Большая, должно быть шишка? Могу ли я узнать его имя?
- У него их много было. Настоящего его имени, похоже не знал никто. Да и ни к чему вам знать это самое имя. Оно не приносило ему счастья при жизни, а после его смерти немногие люди, знавшие его лично, вспоминали его даже по именам.
- В таком случае, нужно ли тогда вспоминать слова, произнесенные обыкновенным неудачником?
Наталья снова поднесла чашку с остывающим ее содержимым к своим губам, но пить из нее не стала. Она посмотрела на меня и неожиданно усмехнулась.
- Вот уж нет. Неудачником я бы его не назвала. Скорее уж просто тенью, человеком, прожившим несколько жизней в одной. Странно он жил, странно умер. Политик, философ, ученый, художник... Мастер слова и нескольких полотен.
- Занятные слова. Вы восхищаетесь им?
- Да, наверное. А почему бы и нет? Я чту его память так же, как прилежная ученица чтит своего учителя. Ведь он подарил мне целый мир..., - она посмотрела на украшение, надетое на среднем пальце ее левой руки, то, что привлекло мое внимание некоторое время назад, - Поверьте мне, несчастливцы никому такие подарки не дарят.
- Если вы говорите о кольце, то...
- Я говорю не о кольце, - резко сказала Наталья и отвернулась от меня к окну. - Я говорю о той самой вечности. А кольцо... Это кольцо мало кого может заинтересовать. Его фактическая стоимость очень невысока. Всего лишь символ постоянства, круговорота жизни и смерти, циклов времени. Просто красивая безделушка, с которой я расстаюсь без сожаления, поскольку знаю, что она ко мне возвратится, пройдя через сотни рук.
- А мне почему-то казалось, что вы очень дорожите им.
В ответ Наталья всего лишь покачала головой. Она поставила свою кружку на стол, вытащила из стоявшей на столе коробочки влажную салфетку и принялась неторопливо протирать ею пальцы и кисти рук. Потом отложила мятую салфетку на блюдце и снова посмотрела на меня.
- А чем дорожите в своей жизни вы, молодой человек? К чему стремитесь, что боитесь потерять?
- Ну..., - пробормотал я, не зная как ответить на этот вопрос. И с удивлением для себя я подумал о том, что есть не так уж и много в мире таких вещей, которые были бы мне дороги. - Я наверное отвечу на этот вопрос банальным образом, заговорив о близких людях, дорогостоящих цацках. Бла, бла, бла и типа того...
- Тогда лучше не отвечайте, - прервала меня Наталья. - О подобного рода банальностях я слышала уже много раз. Ничего интересного вы мне не скажите.
- Прям уж так и ничего? - пробормотал я, с чувством уязвленного самолюбия. - А вам? Что дорого вам? Что вы боитесь потерять?
- Вот на этот вопрос мне ответить проще всего, - прошептала она. - Что я боюсь потерять? Целый мир. Весь мир, который я знаю, который считаю своим. Вам это кажется странным?
- Более чем.
- Не удивляйтесь, Саша. Я уезжала из страны, которая стояла на грани распада, в которой кипели политические страсти. А вернулась в страну другую. Мне кажется, что прошло совсем немного времени... Но я не могу узнать тут ничего. Только грязь под ногами хлюпает привычно и буднично. Зато я помню. Помню так хорошо, словно это было только вчера. Там, где когда-то располагались торговые ряды, стояли домики лавочников и зажиточных крестьян, сегодня я вижу высотные строения. От них теперь не осталось ничего. Прямо на месте этой закусочной когда-то стояла мясная лавка. По воскресениям мясник угощал нищих мясным бульоном, что варила его жена. Знаете, это был чудесный человек... У него не было детей. И меня он привечал как родную. Помню, как он улыбался. Искренне, красиво, как-то по доброму... Жаль, что я не ценила его улыбку в те годы, - она замолчала на какое-то время, наверное вспоминая былое. Потом посмотрела в окно и заговорила снова, с грустинкой в голосе. - Вон там, чуть дальше, за бетонным забором, находилась пекарня. Сам пекарь был угрюмым, нелюдимым. Помню, как он покрикивал на мальчишек, постоянно крутившихся у прилавков, отгонял воришек. Ребятишки называли его медведем. В нем и правда была какая-то косолапость. Зато для меня у этого человека всегда находился свежий пряник.
По мере того как я ее слушал, в моей голове все больше появлялись сомнения в здравом уме этой девушки. О какой мясной лавке она говорит? О какой булочной? Ведь этот район застраивался высотными домами с пятидесятых годов двадцатого века! Здесь нет, и не могло быть никаких торговых рядов. По крайней мере, в прошлом десятилетии.
- Ближе к речке, там где сейчас находится парк, стояла когда-то барская усадьба, - промолвила Наталья. - Ее снесли в начале прошлого века, во время войны. Красивый был домик, между прочим. Сейчас поговаривают о том, что он принадлежал самому Петру Павловичу Дурново. Но это не так. В этой усадьбе проживала любовница обер-егермейстера Голицина, а после его смерти, в пятнадцатом году, это здание было снесено по ее же просьбе. На его месте вырыли небольшой прудик, быстро затянувшийся тиной и облюбованный лягушками. Сейчас нет даже его.
- Надо думать, что тот пруд осушили задолго до моего рождения, поскольку о том что вы говорите я не слышал ни слухом, ни рылом..., - пробормотал я, стряхивая пепел с сигареты в пепельницу. - Но вы неплохо знаете историю этих мест.
- Лучше чем вы думаете, - ответила Наталья. - Я ведь родилась здесь. Жила в старом доме, вместе с отцом и матерью. Это тут, совсем недалеко. Там сейчас... Впрочем, я не знаю что там сейчас. Боюсь узнать это... Да и хочу ли я это знать сейчас? Наверное, я ужасная трусиха, Саша. Я в России нахожусь уже больше месяца, побывать успела и в Питере, и Ярославле... Уладила здесь все свои юридическое дела и несколько дней маюсь бездельем. Боюсь, что мне просто нечем занять свободное время...
- Так вы юрист? Вы?
- Можно сказать и так, - произнесла она тихо. - А что вас удивляет?
- Меня в вас удивляет очень многое. Полагаю, что..., - я оборвал себя, чувствуя, что опять не могу найти слов для ответа. Да какого черта?! Она ведь совсем еще девчонка! - Ваша манера говорить, ваши рассуждения... Признайтесь, вы ведь не совсем откровенны со мной?
- Я откровенна с вами больше чем со многими из своих друзей, Саша. У меня есть на то веская причина.
- Какая же?
- Я ничего не теряю, говоря вам правду. И это достаточное основание, чтобы не скрывать от вас простые истины, поверьте мне.
Вот это дело! Впервые мне приходилось почувствовать себя не сильным, уверенным в собственных силах мужчиной, а человеком, полностью лишенным всякой воли. Схожим образом, наверное ощущает себя девушка, неспособная отказать в чем либо опытному любовнику.
"Она меня просто разводит, - подумал я и с раздражением ткнул окурком сигареты в пепельницу. - Как мальчишку... Меня!"
- Впрочем, если вас это успокоит, то скажу вам, что я не имею юридического образования. Никакого. Вообще, - сказала Наталья тоном, не терпящим возражений. - Мне это не нужно, хотя при необходимости могу самостоятельно заключать весьма сложные юридические договора. В Россию же я приехала в обществе одного из самых известных ныне в Канаде юрисконсультов, чтобы заключить несколько сделок с владельцами недвижимости, некогда принадлежащей моему отцу.
- Но если вы так богаты, что можете себе позволить оплачивать юридические услуги таких людей, то почему вы проводите время в подобных заведениях? Ведь есть же прекрасные рестораны...
По лицу девушки пробежала какая-то, едва уловимая тень.
- Здесь, Саша, подают замечательный кофе, - сказала она. - Ни в одном московском ресторане, наверное, не готовят такой потрясающий кофе, как здесь. Ирония судьбы, однако... Кофе, какой умеют готовить разве что во Львове, подают тут! Замечательный вкус. Это настоящая амброзия для тех, кто умеет наслаждаться прекрасным.
Я посмотрел на свою чашку, почти доверху наполненную остывающим кофейным напитком, и с безразличием пожал плечами.
- Буду иметь это ввиду. Хоть я и не совсем понимаю, что вы понимаете под словом "амброзия".
Наталья усмехнулась.
- Это пища богов, Александр. Вечная мечта алхимиков, между прочим. В конце восемнадцатого века ею бредили самые знаменитые повара и алхимики Европы. Люди думали, что вкусив ее, они обретут бессмертие. Но люди по большей своей части глупы. Они не понимают, что бессмертие, это вовсе не дар. Это всего лишь проклятие, которое боги насылают на человека в наказание за его проступки. Оно не приносит счастье, если принадлежит тебе одному...
- Помню, помню, - с улыбкой проговорил я, - Как же? Замечательный фильм. А Кристофер Ламберт так и вовсе прекрасно сыграл свою роль. Как там... Останется только один?
- Что-то вроде того, - отозвалась Наталья. - Да, фильм не плохой. Но сам Ламберт никогда не узнает, каково это бывает, менять эпоху за эпохой и всегда оставаться молодым... Никто из людей этого не узнает. К счастью для них самих же.
Моя собеседница вытащила из бумажника какую-то денежную купюру, положила ее под кружку, стоявшую на столе, потом встала. Было в ее движениях, в осанке что-то благородное, горделивое, свойственное должно быть, исключительно дворянам в прошлые века. Именно теперь в моей голове впервые возникла мысль о том, какого человека я вижу перед собой. Возникла и исчезла, развеявшись словно дым. Но ощущение невозможности происходящего, что появилось в эту минуту, уже едва ли покидало меня в последующие часы и даже дни.
- Вы уже уходите? - поинтересовался я у Натальи, наблюдая, как она снимает со стула свою миниатюрную сумочку и вешает себе на плечо.
- Разумеется, - отозвалась она. - А вам спасибо за то, что составили мне компанию, молодой человек. Прощайте.
- Но ведь мы. Ведь я..., - пробормотал я, потом, глядя ей во след, открыл свой бумажник, выхватил оттуда какие-то деньги и бросил их на стол, не пересчитывая. - "Спасибо" говорить не надо! - громко сказал я бармену, после чего выскочил из закусочной, следом за Натальей.
Ее я догнал уже на улице. Девушка шла быстрой походкой по аллее, по направлению к парку. Очень невысокая, хрупкая... Ею можно было любоваться, как весенним цветком.
Увидев меня, Наталья остановилась. Во взгляде ее появилось что-то напоминающее азартный огонек. Впрочем, может быть, мне это всего лишь показалось.
- Мне кажется, что мы не договорили, - сказал я. - Вы словно птица сорвались с места и я не успел даже...
- Вы пикапер? - неожиданно спросила она.
- Кто?
- Человек, который пытается разводить женщин на секс.
- Нет, конечно...
- Врете, - мрачно произнесла Наталья.
- Вру, - раздосадовано признался я. - Мне грустно в этом признаваться вам. Да и вообще... Нелепая ситуация, признаюсь... Но если я вам скажу, что вы... Вы очень странная.
- Знаю. Но это не дает вам повод преследовать меня. Разве мы не попрощалась?
Я шаркнул ногой и скрестил руки на груди. Ответ нашелся сам собой после недолгого замешательства.
- Прошу прощения, что между нами возникло недопонимание. Но в тот момент ваше прощание прозвучало, как пожелание проводить вас до дома. И если позволите...
- До дома? - спросила она, прищурив глаза. - Наглец...
- Я просто нескромный, - проговорил я, приблизившись к ней на расстояние вытянутой руки. - Но что поделать, бог не наделил меня такой положительной чертой. Но это, конечно же к лучшему. Мне почему-то кажется, что вам нравятся именно нескромные люди. К тому же, вы сказали мне некоторое время назад, что не знаете как убить время. Я помогу...
- Убить время? - спросила Наталья и отчего-то рассмеялась звонко, незлобно. - Как забавно!
- Я сумел вас рассмешить. Хорошо... Хотя признаюсь, я не думал, что мои слова произведут на вас такое впечатление.
- Ах, милый, милый Сашка... Вы даже не представляете себе какое впечатление! Русский язык очень занятен, право... Убить время? Мне? Прелестная получилась бы сатира!
Я покачал головой, вытащил из пачки "Явы" сигарету и покрутил ее в руках. Потом сказал:
- Не умею писать сатиры. Даже прозы. Ни стихов читать, ни фильмы снимать...
- Но вы умеете делать хорошие фотографии, полагаю?
- Большого ума для этого не надо. Таланта тоже. Хожу по улицам, фотографирую все что кажется мне занятным. Работаю по заказам... Но хотите, сфотографирую вас?
- Не хочу, - произнесла Наталья. Она открыла рот, желая сказать что-то еще, но промолчала. Посмотрела на ту сигарету, которую я все еще держал в руке и отвернулась. - Хочу попросить вас о другом... Об одном одолжении.
- О чем вы говорите? Что я смогу сделать для вас?
- Проводите меня до того самого дома... Я вам о нем говорила. Это здесь, совсем недалеко... Я должна его увидеть. Со времени моего отъезда прошло столько времени... Я наводила о нем справки и узнала, что он все еще стоит там... В нем сейчас никто не живет... Точнее... Я не знаю... Мне все равно... Я просто хочу его увидеть. Этот дом - единственное что у меня осталось в этой стране от моего прошлого, полагаю.
- Я понимаю. Не думаю, что со времени вашего отъезда тот дом претерпел существенные изменения. Ведь это же не памятник архитектуры, чтобы...
Увидев, как улыбнулась она вновь, я замолчал.
- Этот дом стоит тут с восемнадцатого века, - произнесла она. - В тот год, когда Москва горела в последний раз, ему исполнилось ровно пятьдесят лет. К чести сказать, это одно из тех немногих зданий середины восемнадцатого века, коим удалось уцелеть на том огромном пепелище, в которое был превращен город после вступления в него наполеоновской армии. Почему бы этот дом сейчас, в конце двадцатого века не назвать памятником архитектуры?
- Значит, он заслуживает того, чтобы его сфотографировать, - отозвался я.
- Он заслуживает намного большего. Если бы мне удалось получить его в свою собственность таким же образом, как удавалось делать это прежде, то я бы возвратила себе частичку своего прежнего мира...
- Так вы потому приехали в Россию? Вы хотите приобрести то, что некогда принадлежало вашей семье?
- Хотела. Но боюсь, что от меня сейчас мало что зависит. Юрисконсульт сказал мне, что государство не считает возможным продавать этот дом в частные руки. Хотя прав на него у меня сейчас больше чем у кого - либо из ныне живущих. Когда-нибудь, надеюсь, я смогу возвратить себе то, что принадлежало некогда моей семье, что считаю своим по праву рождения.
Произнеся эти слова, Наталья двинулась в сторону парка неспешным шагом. Я тронулся следом за девушкой, а потом поравнялся с ней, после чего мы, уже вместе шли мимо жилых домов и уродливых кирпичных строений, напоминающих гаражи, мимо высоких, ветвистых деревьев, стоявших подобно безмолвным стражам по обеим сторонам дороги, вдоль берега неширокой реки... Незаметно для себя стали обращаться друг к другу на "ты", ведя непринужденный разговор. Едва ли я вспомню, что обсуждали мы тогда, да и не кажется важным мне это сейчас, по прошествии многих лет после того дня...
Сожалею лишь, что не могу повернуть время вспять и вернуться во времена своей молодости, в тот самый день, в тот самый час когда мы сидели на скамейке, в тени старого клена, касались друг друга руками и разговаривали о каких-то вещах, незначительных, несерьезных. Я и сегодня прихожу на то место, где все еще стоит та самая скамейка. Сижу на ней, бывает, долго. Очень долго...
Когда нам наскучило гулять в парке, мы вышли из него и повернули на ту улицу, на которой по словам Натальи находился ее дом. Двухэтажное здание, к которому девушка меня привела ближе к четырем часам дня, мало чем выделялось среди других строений на этой улице. Может быть, лишь тем, что было ниже всех остальных. Чуть продолговатые окна, строгие формы, характерные для классицизма восемнадцатого века, покатая крыша. Мимо таких домов многие из нас ходят каждый день, не задумываясь о том, что у каждого из них есть своя история, свои тайны. И мало кто задается вопросом о том, какие люди в них проживали когда-либо, или проживают сегодня.
- Ну, вот и он, - промолвила Наталья. Она подошла к двери дома, коснулась ее рукой. Провела ладошкой по дереву вдоль притвора. - Столько лет...
- Сколько? - просил я, чуть прищурив глаза. - Сколько ты не была здесь, Наташа?
- Я уже говорила тебе, - отозвалась девушка. - Вечность. Целую вечность! Без малого... Несколько поколений назад.
- Ты ведь не хочешь меня убедить в том, что...
- Я ни в чем не хочу никого убеждать, - сказала она резко, потом обернулась ко мне. В глазах ее появилось что-то недоброе, резкое. - Думаешь ли ты, что мне это интересно? Люди живут своей жизнью. Короткой, или длинной, не важно... Только своей. И убеждать кого-то в том, что эта жизнь может тянуться не несколько десятков лет, а целые столетия не имеет смысла.
- А сколько тянется твоя жизнь?
- Много, Сашка. Дольше чем жизнь этих деревьев, чем целая эпоха. Видишь арку промеж тех домов, что стоят на другой стороне улицы? Ее построили по приказу одного из видных дворян середины девятнадцатого века. Он посвятил ее одной из придворных дам и назвал в честь ее. Когда-то эту арку украшала искусная резьба, с изображениями ангелов. Эта арка вдохновляла художников, писателей и поэтов. А сейчас это просто голый камень, видишь? Ушла одна эпоха, ей на смену пришла другая, потом ее сменила третья... А эта арка остается. Она все еще висит промеж этих домов, словно безликий, безымянный памятник чему-то, что никогда уже не вернуть. Я часто гуляла под ней, когда приезжала в Москву из Петербурга. Она напоминала мне о тех днях, когда время еще что-то значило в моей жизни. Я была счастлива тогда, Сашка...
- А сейчас? Что мешает тебе быть счастливой?
- Время, - произнесла Наталья. Она посмотрела на меня, улыбнулась и тихо повторила. - Время... Помнишь, я говорила тебе о том человеке...?
- О человеке без имени? Конечно, помню.
- Он тоже ценил время. Очень ценил. Но простое, человеческое счастье видел в жизни. В жизни, подобной той, которой живет сверхновая звезда. Когда она освещает собой все пространство вокруг и угасает быстро, безвозвратно... Это и есть наше счастье. Настоящее, неподдельное...
- Странные сравнения. Будь той самой сверхновой! Что тебе мешает?
- Я не смогу, - сказала она. - Все что мне осталось ныне, это быть тенью себя самой. Такой, какой я была когда-то.
- Не понимаю..., - пробормотал я, - Разве ты не говорила мне, что в твоем распоряжении есть целый мир?
- Говорила.
- Ну, так что же? К чему все эти разговоры о счастье?
- Ты меня не понимаешь. Глупенький... Ведь это не мой мир. Не мой, пойми... Тот мир, который был у меня когда-то, исчез навсегда. И даже этот дом, наверное не смог бы его мне возвратить. Он мертв, ты понимаешь? Он умирает каждый день, снова и снова... Прошлое ускользает от меня не оставляя ничего взамен. Уходят годы, исчезают люди, которых я знаю, люблю. Меняются эпохи. А в воспоминаниях у меня бушует вчерашний день...
- Я думаю, что ты драматизируешь. Если бы в моем распоряжении была целая вечность...
- У тебя нет вечности. И никогда ее не будет. Такое дается не каждому.
- Но у тебя...
- Меня просто вырвали из времени! Никто не спросил, нужно ли мне это. Мне это просто дали это в руки... А обратно не забрали. Впрочем, я тогда тоже ценила время. Но ценила его не больше чем женщина, которая ценит свою молодость и красоту. Ведь мы все, по молодости лет, относимся к нему как к забавной игрушке.
- Да, может быть.
- И потом... Из всего времени мы ценим только настоящее. Будущего и прошлого мы просто не замечаем. Убиваем свое собственное время самыми разными способами. Проживаем день за днем наслаждаясь одним лишь моментом. А потом сожалеем о своих проступках... Один великий человек некогда сказал: "Нет ничего более трагичного в жизни, чем абсолютная невозможность изменить то, что вы уже совершили". Может быть он и прав был...
- Все тот же безымянный философ?
- Нет, это английский писатель. Голсуорси. Подозреваю, что ты о таком и не слышал, - сказала Наталья и открыла парадную дверь.
Мы вошли в небольшое помещение, освещаемое тусклым светом нескольких электрических ламп, висящих под потолком. Пахло здесь сыростью, какими-то дешевыми духами, а также чаем. Это была причудливая смесь запахов, свойственная подобным местам. В домах, подобных этому я бывал по поручению своего начальника не раз, и достаточно хорошо представлял себе расположение комнат в этом здании. А их тут, судя по всему, было не мало.
Я огляделся по сторонам, потом дернул Наталью за руку и указал ей на пожилую женщину, сидевшую за столом, близ одной из стен. Девушка взглянула на нее ничего не выражающим взглядом, потом с безразличием пожала плечами и зашагала к чуть приоткрытым дверям, ведущим соседнюю комнату.
- Молодые люди, - произнесла, чуть привстав из-за стола работница музея. - Вы не хотите заплатить за вход?
- Прошу прощения, - пробормотал я. - Простите и вы эту девушку. Она иностранка.
- А сами то что же? Хоть бы поздоровались со мной, молодой человек!
Решив не вступать в бесполезный спор с этой женщиной, я вежливо поздоровался с ней и посмотрел на стоимость входных билетов, обозначенную на бумаге, лежавшей на столе. Похоже на то, что на осмотр местных достопримечательностей у меня уйдет вся наличность. Ладно, черт с ними... Я вытащил из кармана деньги, все, которые у меня оставались и протянул их женщине.
- На двоих, пожалуйста.
Отсчитав нужную сумму, работница музея вернула мне сдачу и торжественно вручила два входных билета.
- Добро пожаловать в... Эй, девушка! - пискнула она, только сейчас заметив, что Наталья без всякого на то дозволения прошла в соседнее помещение. - Тапочки наденьте! У нас тут музей, а не частный дом!
- Что надеть? - с удивлением спросила моя спутница. - Тапочки? Мне?
Я схватил две пары тапок, что лежали в ящике у стола, еще раз извинился перед женщиной, начинающей багроветь от гнева и подошел к Наталье.
- Одевай.
- Не буду я одевать эту дрянь! - произнесла она. - Ты посмотри, я ведь на высоких каблуках! А это... Что это за издевательство?
Она, чуть вздернув носик, с гневом посмотрела на работницу музея, с отвращением взяла у меня тапки и демонстративно кинула их себе под ноги. После этого развернулась и, не обращая внимания на раздавшийся из-за стола всхлип, зашагала вперед. Лица ее я не видел, но мог бы поклясться чем угодно, что в это момент Наталья улыбалась.
Виновато разведя руками я положил свои тапочки на пол и двинулся следом за своей спутницей.
- Хулиганы! - раздалось за моей спиной. - Хамы! Вырастили вас на свои головы!
Уже не слушая ее, я громко хлопнул в ладоши, резко развернулся к ней и триумфально вскинул руки вверх. Ситуация, конечно же, была не красивая, но в ту пору я не задумывался над такими вещами. Эпоха вседозволенности и наплевательского отношения ко всему, что окружало людей, вырвавшихся из строгих рамок цензуры, только начинала набирать обороты.
Посетителей в этом музее, как я и предполагал, было мало, а потому здесь, как и во всех учреждениях, подобных этому, царила тишина. Мы прошли несколько комнат, разглядывая их интерьер, останавливаясь перед какими-то художественными полотнами, поставцами, столиками... Ненадолго задержалась Наталья у одного из окон, замерла в неподвижности и посмотрела на улицу. О чем она думала в этот момент я не знал, но предполагаю даже сейчас, что она вспоминала что-то важное для себя, что-то, что давно уже исчезло, а может быть изменилось до неузнаваемости.
Решив не мешать ее размышлениям, я прошелся по этой комнате из угла в угол, сфотографировал люстру, висевшую под потолком, сделал несколько снимков красивого гобелена, закрывавшего собой всю стену. Что было на нем нарисовано? Сцена из охоты. Собаки, олени, охотники... Не хочу вдаваться в подробности описания, поскольку не считаю это важным. Скажу только, что едва ли мне тогда и в голову могло прийти, что именно эти снимки попадут на обложку одного из известнейших журналов того времени и положат начало моей профессиональной карьере. Я тогда просто убивал время...
- Тебе понравилась эта шпалера? - спросила Наталья, отвернувшись от окна.
- Да, редко увидишь такое.
- Она висит тут с середины девятнадцатого века. Целое состояние, как мне сказали. А когда-то она стоила копейки. Художник, который создал это, даже не предполагал, что его творение переживет его самого больше чем на целый век. За это время дом продавался, сдавался в аренду несколько раз. А она все еще висит...
- А эта картина? - поинтересовался я, указав на художественное полотно, с изображением какого-то знатного господина, висевшее рядом с гобеленом. - Как долго тут висит?
- Она появилась тут после моего отъезда, - сказала Наталья. - Также как и письменный столик, что стоит у стены. И то и другое никогда не принадлежало этому дому в ту пору когда он мне принадлежал. Здесь вообще находится много таких вещей, которые я бы никогда не приобрела для себя. Например вот этот канделябр... Полагаю, что прежние хозяева без сожаления подавали его множество раз. Безвкусица...
- А мне нравится. Он, должно быть достаточно старый...
- Его единственная ценность, - фыркнула Наталья.
- Людей тянет к старинным вещам, - улыбнувшись сказал я. - Не зря ведь черные копатели роются в земле, разыскивая что-то, что может стоить целое состояние.
- Не буду оспаривать. Людям нравится копаться и искать в земле что-то, к чему я бы никогда не прикоснулась. А не прикоснулась бы я ко многим вещам.
Мне нечего было ей ответить. Повесив фотоаппарат себе на плечо, я засунул руки в карманы брюк и подошел к тому окну, возле которого стояла Наталья. Там, за стеклами, словно в другом мире, люди буднично спешили куда-то по своим делам, машины беспрепятственно двигались по городскому шоссе, а склонившееся к горизонту солнце освещало улицу мягким, золотистым светом. Время неумолимо текло где-то там, далеко, обходя стороной тот единственный дом, в котором находились мы.
- Она стала шире, - прошептала девушка, после недолгого молчания. - Дорога... Теперь она словно упирается в те здания. Видишь?
- Мне кажется, что так было всегда.
- Два с половиной века назад эти места располагались за окраинами Москвы. На месте этого жилого массива было всего лишь небольшое селение, состоявшее из дворянской усадьбы и нескольких десятков крестьянских дворов. Это были очень красивые места. В них можно было влюбиться. Но вернуть все это..., - Наталья замолчала, снова повернулась к окну, оперлась руками в подоконник. - Немыслимо, невозможно. Хотя я бы очень хотела сейчас... Страшно, Сашка... Страшно, на что готовы люди пойти ради того, что бы удержать рядом того кого любят, или думают что любят... Или не любят, но не хотят отпускать, просто потому что привыкли... По сути идут на поводу у своих желаний, у чувства собственности, удобства, не считаясь ни с чем, по головам своих близких, готовые прибегнуть к чему угодно, к насилию, к шантажу, к магии. Иногда загоняясь на столько, что трагедию предотвратить уже невозможно...
- Зачем ты мне все это говоришь?
- Не обращай внимания. Это всего лишь мысли... Мои мысли.
- Я вижу, что ты не здесь. Не в этом доме... Ты где-то далеко. Ведь невозможно же так жить, загоняя себя в рамки прошлого! Очнись, Наташа! Посмотри вокруг. Ты видишь вон ту женщину с коляской? Она живет, радуется тому что имеет... А вон тот старик, сидящий на скамейке... Видишь его? Как ты думаешь, о чем он думает? Счастлив ли он сейчас?
- Я не знаю... Наверное счастлив.
- Он счастлив тем, что имеет сейчас. Все мы...
Договорить я не сумел, поскольку она резко отвернулась от окна и прикоснулась указательным пальчиком к моим губам. Посмотрела на меня взглядом, в котором грусть, отчаяние и немая просьба были перемешаны в немыслимой, казалось бы консистенции.
- Обними меня, - прошептала Наталья.
Причина, по которой она меня об этом попросила до сих пор остается мне не совсем понятной. Подозреваю, что в тот момент Наталья поддалась простому влечению, которое так часто испытываем мы и которое возобладает над всеми прочими человеческими страстями. А тогда, заключив эту хрупкую девушку в свои объятия, я просто растерялся...
- Пикапер, - прошептала она, - Глупенький...
Из этого дома мы вышли после того, как солнце уже коснулось крыш высотных зданий, а на небе, утром безоблачном, появились грозовые тучи. Первые, редкие капли дождя уже падали на землю, на кроны деревьев, стекали по окнам, по машинам и стенам строений. Прохожие хмуро поглядывали вверх, на темные облака, заполнявшие собой, казалось, весь небосвод и ускоряли шаг. Забавные люди...
Дождь застал нас уже у ворот парка. Он монотонно зашуршал по листьям, по тротуару, по нашим одеждам. Скрыться от него где-либо ни мне, ни Наталье почему-то не приходило в голову. Наверное, нам было просто хорошо в те минуты. И счастье, обыкновенное юношеское счастье, по которому так часто тоскуют старики, в эти, бесконечно долгие минуты, наверное было где-то рядом со мной.
В тот час, когда я пробудился, рыжее, яркое солнце давно уже поднялось над горизонтом. Его лучи проникали за занавешенные шторы, освещали комнату теплым светом. Откуда-то с улицы до меня доносились звучания каких-то рабочих агрегатов, веселые детские голоса, собачий смех... Город жил обычной своей жизнью и ему вовсе не было дела до чего либо, кроме будничных своих проблем.
Просыпаться не хотелось. Я долго лежал на кровати, чуть приоткрыв глаза и пялясь в потолок. Потом повернул голову, ожидая увидеть возле себя ту, которая подарила мне несколько часов счастья, но к своему удивлению обнаружил, что Натальи рядом нет. Ее не было в спальне. Ее не было в квартире. Зато на столе я увидел листок бумаги, исписанный мелким, красивым почерком, поверх которого лежало кольцо, тот самое, что носила Наталья на среднем пальце левой руки.
"Милый Сашка, - прочитал я, взяв листок в руки, - Ты извини меня, что ухожу вот так вот, не попрощавшись. Спасибо тебе за то, что ты есть где-то там, в той стране, которая давно уже стала мне чужой. Я уезжаю из России. Надолго. Может быть навсегда...
Дарю тебе свое кольцо. Оно будет напоминать тебе обо мне в ближайшие несколько лет. Почему так мало? Потому что наступит день, когда эта вещь пожелает возвратиться ко мне. Она побывает не в одних руках, прежде чем я снова ее увижу. Через многие годы, может быть десятилетия эта змея, глотающая собственный хвост, найдет свою единственную полновластную хозяйку.
Не жалей ни о чем, но дорожи своим временем. Живи настоящим и бери от него все, что может взять человек от целого жизненного срока, отведенного ему судьбой.
p.s. Спасибо тебе за то, что помог мне убить время. На целый день. На целую ночь...
Твоя ..."
- Убить время, - прошептал я, сел на кровать. Улыбнулся и закрыл глаза. - Убить... время...
Прошло всего лишь пятнадцать лет с того дня, а кажется мне сейчас, что минула целая вечность. Я перестал искать всякого рода случайных связей, отучился в институте, прошел срочную службу на севере. Судьба оказалась ко мне благосклонна и избавила меня от разразившейся в тот период моей жизни войны в Чечне. Вернувшись из армии я устроился на престижную работу, женился...
Кольцо, которое подарила мне Наталья, действительно исчезло спустя какое-то время. Наверное, оно и впрямь отправилось странствовать по свету в поисках своей настоящей хозяйки. Нет, я не жалею о нем сейчас. Думаю, что никогда по праву им и не владел. Ведь змея, глотающая собственный хвост так своенравна!
Снимки, которые я сделал в том доме, впоследствии разошлись в последствии по всему миру. Они стали настолько популярными, что их до сих пор можно встретить в каких-то журналах, на прилавках магазинов. Думаю, что и сам гобелен обрел свое второе рождение. Мне говорили, что один из ценителей старинных картин запросил за него несколько десятков тысяч долларов, но это уже другая история.
Я объездил много стран, побывал во Флоренции, в Париже, в Амстердаме... Встречался с известными людьми, принимал участие во многих выставках художественных полотен. Года три назад, кажется в Вене, я увидел в одном из музеев портрет молодой женщины, очень похожей на мою Наташку. Художник, который нарисовал его, проживал в восемнадцатом веке во Франции и своим современникам был достаточно хорошо известен под именем Сен-Жермена. Поговаривают, что он умел делать золото из свинца и под конец своей жизни обрел бессмертие. Не знаю, правда ли это, но я верю в то, что где-то рядом, а может быть, на другом конце света, все также ходит на высоких каблучках, по улицам старинных городов моя ненаглядная Наташка, хрупкая, гордая, всегда молодая...