Обычно я просыпался, когда горизонт уже краснел под лучами восходящего солнца. Но тот день был особенным, и я встал ещё затемно. Мне так хотелось встретить наступающее утро первым, что я не стал утруждать себя одеждой и выбежал обнажённым на двор перед домом. Предрассветная прохлада ударила в моё тело, что напомнило мне об исключительной важности сегодняшнего события.
Тогда я должен был пройти Наречение.
Разумеется, как и каждый молодой человек моего возраста (а было мне тогда семнадцать лет), я жаждал пройти его, ведь это бы означало мою полную независимость от всего, что меня окружало. А моя так называемая независимость удовлетворяла и моим амбициям, и моим разыгравшимся юношеским гормонам. Это чем-то походило на достижение совершеннолетия у людей, но с той лишь разницей, что я бы остался в том внешнем облике, в котором был тогда. Мне очень нравилась идея, что я буду - чего уж тут прибедняться - невероятно красивым юношей предположительно до скончания веков.
Я всё стоял, наслаждаясь тишиной и ароматом росы, и наблюдал за восточным краем горизонта, что постепенно светлел и зеленел, приближая меня к самому важному событию в моей пока что очень короткой жизни. Широко распахнутыми глазами я глядел на чёрную завесу над моей головой, где медленно гасли звёзды. Зеленоватые перья света скрашивали темноту.
Даже далёкие светила в тот момент подмигивали мне, а уже еле заметный месяц, казалось, улыбался. Мои губы непроизвольно растянулись в довольной ухмылке. Пусть все знают, насколько мне хорошо сейчас, и как будоражит меня тепло собственной крови. Даже Вселенная узнает, как прекрасен будет сегодняшний день. Я был уверен в его непередаваемой прелести. Всё будет идеально, чудесно и восхитительно. На большее мой мозг в те секунды способен не был. Единственное, что я различал тогда, кроме неба, были тени, что неторопливо росли на земле. Они были немного устрашающими, и чтобы не портить себе идиллию, я просто старался не обращать на них внимания.
Но моя чувствительность к перепадам температуры брала своё, и, почувствовав, что немного замёрз, я решил вернуться в дом и привести себя в порядок. Нехотя развернувшись, я сделал несколько маленьких шагов, но остановился, чтобы налюбоваться местом обитания нашей семьи.
Дом моих родителей представлял собой нечто среднее между замком и деревянной развалюхой.
Окружавшие дом бесконечные поля, заброшенные ещё много лет назад моими предками. Травы всевозможных оттенков зелёного нежно шелестели от любого дуновения ветра, наполняя воздух едва ли не музыкальными звуками. Старые потемневшие пруды скрывались в густом зелёном ковре. Поля выходили на хвойные леса, что величаво шумели под тяжестью своих стволов и толстых ветвей. Тонкий терпкий аромат смолы сливался с лёгкими нотками диких цветов, заставляя забыться, перестать осознавать своё существование. Так иногда случалось и со мной.
Недалеко к северу от дома мой отец-инкуб разбил сад, но это не было банальным человеческим скопищем деревьев и растений, дающих плоды. В 'садах'- сколько я себя помнил - не было ни одного плодоносящего дерева, только скрюченные от старости яблони, покрытые грубой бурой корой.
В общем-то я всегда считал, что как раз инкубы отличаются от всех других рас неповторимым чувством стиля, но мой отец ставил под сомнение этот факт, потому что ни разу за существование не смог даже правильно подобрать вещи по цвету. Но именно за это я его обожал. Мне нравилась та дикость, которой была окружена моя жизнь благодаря отцу, мне нравился её нетерпеливый зов.
Все, кто знал меня, говорили, что я жуткий романтик. Возможно, так оно и было. Но я не любил рассуждать о том, что касалось моих внутренних качеств (вероятно, именно потому, что боялся узнать себя).
Я улыбнулся и взбежал по деревянным лестницам, цепляясь за шаткие перила. Чувствуя, как пружинят гниющие доски, перескочил через последнюю ступеньку, оказавшись на небольшой террасе, что была освещена крохотным фонариком. Он висел на стене возле роскошной двери с хрустальными витражами, где замысловатые узоры переплетались вокруг стеблей трав, цветов и стволов деревьев. Очень красиво и не к месту в нашем тёмном, холодном, унылом и любимым мною доме. Но именно этот витраж и напоминал мне и моим родителям о том богатстве, в котором когда-то жили наши далёкие предки. Конечно, иногда мне становилось очень неприятно от того, что всё состояние семьи ушло за много поколений до того, как отец вступил в права наследства. Но в то же время я был несказанно рад, что стены коридоров были затянуты не шёлком или чем-нибудь другим, но тоже дорогим, а увешаны старинными картинами, изображавшими бои и сражения. В детстве я очень увлекался, разглядывая их.
Как таковой, крыши у нашего дома не было. Нагромождение башен с огромными окнами, что служили нам спальнями - вот что защищало нас от дождей и снегов. В общем и целом, меня такая жизнь устраивала вполне.
Окна моей комнаты выходили на восток. Я сам выбрал именно эту сторону дома, чтобы всегда просыпаться с солнечными лучами, хотя они и приносили мне массу неудобств. Высокая лестница начиналась на первом этаже, а упиралась в тупик, что могло показаться в какой-то степени абсурдным - зачем лестница, ведущая к стене? Но только я знал тайну комнаты, находившейся за толстыми деревянными панелями: если топнуть по верхней ступеньке, с потолка упадёт верёвочная лестница, и над стеной-тупиком, прямо в потолке, откроется небольшое отверстие, куда вмещался только один инкуб. Ну, или кто-нибудь другой, но я никого не подпускал к своему святилищу.
Я топнул по ступеньке, сразу протягивая вверх руку и ловя верёвочную лесенку. Потом, немного подтянувшись, я взобрался в эту маленькую Вселенную.
Сначала могло показаться, что это самая обыкновенная комната не очень опрятного молодого человека: повсюду разбросана одежда, книги, стопками расставленные по углам, старые изрисованные мною холсты, сваленные бесцеремонной кучей около широкой кровати. Нет, я вовсе не любил тот бардак, что царил в моих 'покоях'. Просто мне не всегда удавалось выкроить время для столь ответственного занятия, как уборка. Да к тому же я и не горел желанием разбирать книги, ставить их по алфавиту, развешивать картины и просто даже элементарно протирать пыль.
Но на самом деле это был самый дорогой хлам в моей жизни: в каждой рубашке, небрежно брошенной на пол, я всегда хранил что-нибудь: будь то монеты или маленькие свитки с заклинаниями.
Так или иначе, я подошёл к куче тряпья и выхватил из неё простую белую рубашку и узкие чёрные штаны и повалился на кровать, надевая это.
Когда, наконец, я удовлетворился своим внешним видом, солнце уже пустило несколько робких утренних лучей в мою комнату. Пылинки неспешно кружились в золотистом свете.
Не желая вставать, я полежал на кровати ещё несколько минут, но моя вечная неугомонность не дала мне долго находиться в одном и том же положении. Мне нужно было что-то сделать, но это сказывался живущий во мне дракон.
Фактически я не был ни полноценным инкубом, ни чёрным драконом, в которого умел мастерски обращаться. Моя мать несла в себе крови рептилии, а отец был соблазнителем рода человеческого, и, могу сказать с уверенностью, это был самый странный союз, который когда-либо видела Вечность. Правда, я до сих пор не мог понять, как им в голову пришло жить вместе. Мне всегда казалось, что если сравнивать их с животными, то это было бы больше похоже на змею и ястреба.
Я находил свою мать невероятно прекрасной. Её род брал начало ещё от самых древних истоков, потому черты её лица были благородны, в глазах постоянно горел огонь. Я мог поклясться, что прикасался к ней за всю жизнь не больше дюжины раз, потому что её кожа жгла, словно я старался тронуть пламя. Она была чистокровным Чёрным драконом, потому я не очень удивлялся этой странности.
Но иногда мне всё-таки казалось, что Сиатрия, то есть моя мать, была отчасти и суккубом, потому что влюблялась настолько часто, что я уже перестал это замечать. Мой отец, Лаирасул, был настолько слеп в любви к Сиатрии, что не обращал внимания на мимолётные взгляды, которыми обменивалась его жена с некоторыми эльфами.
Мне по наследству перешли её глаза: пурпурные и большие, похожие на два рубина. В честь этих моих глаз меня и назвали Кионой, что по-эльфийски означает 'хранитель рубинов'. Мне нравилось, так что я и не спорил.
Но всё-таки какой бы ветреной не была моя прекрасная мать, она любила отца и готова была страдать за его счастье. Я часто слышал, как она рассказывает своей сестре Сарии, которая жила к югу от наших земель, что жутко боится заводить ещё одного малыша, но Лаирасул был счастлив, когда узнал о беременности жены. Потому сейчас она стоически вынашивала ребёнка, предположительно - мою сестру.
Я вылез из комнаты и побрёл вниз. Там немного притормозил, чтобы подумать, куда же я всё-таки направляюсь. Все мои мысли резко направились в сторону конюшни, где меня уже, наверное, ждал мой конь Малрах.
Едва ли не со всех ног я кинулся туда. До меня уже доносилось приветливое ржание, будто Малрах наперёд знал, что я приду к нему.
Небольшая деревянная постройка, где и содержались наши семейные лошади, находилась в паре десятков метров от дома.
Распахнув двери, я ощутил терпкий запах навоза и сладковатый - сена. Малрах уже выжидающе глядел в мою сторону, размахивая огненно-рыжим хвостом. Чёрное крупное тело, длинная вьющаяся грива... Боги, как я любил эту породу - Шелв. Когда-то такие лошади наполняли горы своим ржанием, но теперь, много столетий спустя, всё изменилось. Люди истребили почти всех из-за ценных шкур, что были прочнее любой кольчуги. Сейчас, проходя по богатым районам человеческих городов, можно нередко встретить женщин в платьях, украшенных рыжими гривами этих коней, дети играли с мёртвыми останками - костями, что тоже ценились за прочность, - величественных животных, а мужчины залихватски перекидывали через плечо тёплые шарфы, сшитые из грив Шелв.
Ненавижу людей.
Их примитивность, их тупость заставляли меня презирать их.
Зверьё - вот что такое люди.
Приходя в ярость от собственных мыслей, я и не заметил, что слепо прижимаюсь к крупной шее Малраха. Конь тёрся мордой о мой лоб, чувствуя моё настроение и ненавидя людей так же сильно, как и я. В этом мы были с ним похожи. Чтобы хоть как-то успокоиться я поглядел в глубокие глаза цвета грозы. Да, Малрах был неистовым существом, недаром его имя означало 'Зверь войны'. Существо, прекрасное в своей непокорности, своей непреклонности ни перед кем, кроме меня. Так странно получилось - я единственный в семье, кто мог так хорошо перевоплощаться в дракона, что полёты давались мне с невероятной лёгкостью. И, несмотря на то, что я предпочитал передвижение по воздуху, кони подчинялись только мне, не подпуская к себе никого. Моя мать нередко негодовала по этому поводу, но сама в тайне побаивалась приближаться к устрашающе огромным существам.
Я похлопал Малраха по крупу и прошёл в дальний угол конюшен, где лежало душистое сено. Схватив большой клок сушёной травы, я подошёл обратно к Малраху и подождал, пока тот не съест всё с моих рук. Я решил, что можно и баловать моего любимца. Хорошо хоть остальные кони ещё спят, так что их можно пока не кормить.
Малрах был довольно скор на расправу с едой, потому через несколько минут он уже глядел на меня огромными вопрошающими глазами, будто ждал продолжения мысленной беседы (или трапезы, что было ближе к истине). Я погладил его по длинной благородной морде и вышел из конюшен.
Сильный ветер подул с запада, и я обернулся туда. Всё было тихо и спокойно, утро начало только прорываться из-за завесы ночных туманов, заливая меня своими лучами. Я не любил солнечный свет и яркое освещение. Потому я поспешил убраться в дом.
Я почувствовал отвратительный запах медленно нагревающейся земли. Ненавижу дневное время почти так же, как людей. Где-то в садах запела птица. Первым моим желанием было удавиться от мысли, что я не понимаю этой прелести. Что могло быть привлекательного в обжигающих лучах? В слепящем зареве, от которого болят глаза? Из-за того, что во мне смешались крови двух рас, солнечные лучи буквально жгли меня. Этакая патология. Потому для меня куда приятнее была прохлада ночи, когда всё теряло свою дневную значимость и будто начинало новую жизнь, только совсем в другом виде.
Я взлетел по ступенькам и остановился в тени крыши над террасой. Мои глаза остановились на невысокой яблоне, что росла прямо перед лестницей. Её тень быстро поднималась, будто жила собственной жизнью. Оперевшись на деревянные перила, я попытался разглядеть какие-нибудь образы в крючковатой тени дерева. Вот девушка, расчёсывающая волосы. А вот эльф, играющий с кинжалом. Но я быстро утомлялся, находясь в одной и той же позе долго. Довольно скоро тени начали меня раздражать, и я повернулся к светлому двору спиной.
Птица в саду заливалась, а я раздумывал о Вечности, открытой передо мной.
Когда-то давно я не понимал, почему люди завидуют нам из-за бессмертной жизни. Ну и что, что их век не длится и сотой доли того, сколько идёт наша вечность! Так я думал когда-то. Но несколько лет назад я увидел, что возраст делает с их лицами, телами и разумом. Мне стало ясно и неприятно, потому что даже самые прекрасные и великие из них неизбежно будут забыты в своей ветхости, брошены всеми. Сейчас власть над Вселенной находилась в руках у людей, но их становилось всё меньше, они вымирали. Годы убивали самых мудрых и сильных, на их место приходили всё более слабые. Конечно, люди понимали это и не могли смириться. А ещё было ясно, что правлению людей оставалось существовать не больше, чем несколько столетий. А это очень маленький срок, если рассматривать его, конечно, относительно жизней бессмертных существ...
Раздался пронзительный, душераздирающий крик. Я поднял голову. Сначала моё тело отказалось подчиниться моим приказаниям, и я стоял несколько секунд, внезапно понимая, что звуки идут из спальни родителей. Голова была будто в тумане от глубины недавних раздумий, но я заставил себя сорваться с места. Я вбежал в дом, накрытый утренней сонной тишиной. Со второго этажа доносилась какая-то возня. Я последовал за звуками и в мгновение ока оказался перед распахнутой дверью в комнату отца и матери.
Не обращая внимания на тревогу, что овладела мной, я залюбовался комнатой: всё здесь было настолько идеально, что порой не верилось, что здесь жил мой отец, который любил всё извращать. Нежно-голубые тона смешивались с нежно-сиреневыми и перламутровыми, светлые стены контрастировали с глубокими и насыщенными синими полом и потолком. Большое окно, выходившее на сады, было закрыто отливающими перламутром бархатными шторами. Светло-лиловые шкафы и маленькие прикроватные столики - всё было изящным. Посредине комнаты - большая кровать с белыми простынями, но сейчас ткань была измята и залита кровью.
Сиатрия лежала не шевелясь. По щекам её текли слёзы, невидящим взглядом она смотрела на моего отца. Её обычно белая ночная рубашка была алой. Лаирасул что-то шептал, похоже, на древнеэльфийском, но я ни слова понять не мог - не знал старого языка эльфов и всю жизнь говорил только на старом человеческом, на котором говорить умели практически все, на новом эльфийском и на древнеинкубском. Меня поразила бледность его обычно смуглой кожи.
Сиатрия издала отчаянный вопль ужаса и боли.
Белые волосы отца, похожие на снег, разметались по плечам, а пронзительно-синие глаза были наполнены страхом. Я никогда не видел его таким. В тот момент мне показалось, что я в кои-то веки был похож на него - те же абсолютно белые волосы, разметавшиеся по плечам и груди, только цвет глаз совершенно разный, но ужас, отражённый в них одинаковый. Меня передёрнуло, и я крикнул, стараясь перекрыть голос Сиатрии:
- Отец! Что случилось?
Выражение лица Лаирасула, когда тот повернулся ко мне, повергло меня в шок: такого звериного страха, по-моему, не испытывало ни одно живое существо. До меня едва долетели его слова, когда тот крикнул на моём родном языке:
- Перекинься в дракона и лети в Голденбрук! Найди лекаря и притащи сюда!
Я понял, что только крайняя ситуация могла заставить отца послать меня в Голденбрук, город людей. Я не смог не поморщиться при одном упоминании об этих животных. Я замер в дверях комнаты, не в силах отвести взгляд от лица матери, но тут отец воскликнул почти умоляюще:
- Киона!
Я едва заметно кивнул, сорвался с места и понёсся опять во двор дома, где было достаточно места, чтобы вместить мою исполинскую тушу, когда я сменю сущность.
Солнце бросалось лучами, будто хотело всеми силами задержать моё отбытие, но моё сознание парализовал страх, и я даже не обратил внимания на то, с какой силой жжёт солнце мне кожу.
Уже на последних ступеньках деревянной лестницы я почувствовал, как растягивается тело, будто кости удлинялись, а за ними и мышцы, плотно обтягивая каждый сустав. Потом последовала самая ужасающая для очевидцев и невероятно скучная для меня стадия превращения: кожа на спине рвалась (а вместе с ней и одежда, которую я забыл снять), а рёбра по очереди прорывались наружу, заливая всё жидкостью медового цвета - моей кровью. Но мне отнюдь не было больно, просто неимоверно неприятно от того, что это происходило довольно долго (примерно полминуты, что при нынешней ситуации было непозволительным расточительством времени). Потом я будто немного сжимался, а рёбра, выступающие над спиной, скручивались в две спирали, вытягиваясь настолько скоро, что ни один глаз не смог бы отследить это. Спирали будто разламывались надвое, и из разломов показывалась прочная серовато-голубая кожа - мои крылья. За секунду они становились невероятно огромными и сильными, такими, что одним махом я без труда бы сшиб наш дом и не заметил этого.
Тело удлинялось (хотя немногие могли представить себе это, потому что и мой нормальный рост нельзя было назвать маленьким - почти два метра тридцать сантиметров). Череп будто растягивался в длину, кожа приобретала голубоватый оттенок, руки становились мускулистыми передними лапами, а ноги - мощными задними. Не каждый дракон мог похвастать такой чудовищной силой и в то же время несравненной красотой.
Я не смог дождаться, пока внутренние органы тоже перестроятся, и двумя взмахами исполинских крыльев поднял тяжёлое тело в воздух. Я не очень хорошо рассчитал силу, потому взлетел выше, чем предполагал, и ещё не успевшие измениться лёгкие перехватило от холода воздуха. Я закашлялся (а в облике драконы это выглядело как пускание клубов сероватого дыма), но не прервал полёта и направился в сторону большого поселения людей.
Наш край славился непередаваемой красотой природой. Бесконечные леса, где между деревьев петляли тонкие ленты ручьёв, горные гряды далеко к северу, что возвышались над спокойными долинами и полями и похожие на королей древности с их снежными шапками-коронами. Колосья пшеницы, волнами раскатывавшейся подо мной от сильных порывов тёплого ветра, полноводная река с голубоватой водой, что делила наши земли на две части: часть бессмертных и другая - часть людей.
Я с удовольствием отметил, что наша половина земель слишком дикая для жилья, но, несомненно, прекрасная. Как только река переходила на сторону людей, голубые воды не встречали луговые цветы, как то было на нашей половине, а сырая перекопанная земля, где люди выращивали какие-то культуры. Крылья скользили по воздуху, будто рассекали водную гладь. Тело наливалось силой, от которой у меня кружилась голова и захватывало дух. В моих длинных голубовато-серых ушах свистел ветер, немного оглушавший меня. Казалось, я стал легче пушинки при всём своём размере. Как это было чудесно!
Я не просто летел, я парил над землёй, чувствуя, что счастье наполняет меня до краёв. Несмотря на то, что разум упорно не отпускал образ кричащей от боли матери, радость от полёта била из меня ключом. Я чувствовал, что она меняет цвет моей шкуры к более тёплому нежно-лиловому цвету. Моя особенность - цвет кожи в облике дракона менялся в зависимости от настроения. Мелочь, а приятно...
Почти час я был в воздухе, когда подо мной замелькали сады с маленькими деревцами (явный признак пребывания здесь людей), и я начал снижаться. Вскоре стал заметен и сам Голденбрук.
В общем, всё именно так, как обожают люди: нагромождение каменных стен, высокое ограждение, отрезающее их от леса, везде камень, камень, камень...
Меня аж замутило.
Я постарался поскорее добраться до города, чтобы ненароком не упасть - вонь людей распространялась даже на несколько десятков метров над ними и была просто убийственной: голова у меня кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Даже зрение затуманилось, стали видны только самые высокие крыши зданий.
Никогда раньше не чувствовал людей так близко, омерзительно близко. Всеми силами я старался воспротивиться зову инстинкта самосохранения: развернуться и улететь домой. Но мне был нужен лекарь и без него я не собирался возвращаться. Плевать, в каком состоянии он будет - мёртвый или живой.
Я понял, что пора приземлиться, только когда кончик моего хвоста проделал брешь в какой-то крыше. Послышался отчаянный женский вопль и постукивание керамических черепиц по булыжникам улицы.
Я начал шарить глазами, разгоняя туман в голове. Поиски подходящей площади не заняли много времени - центральный рынок, стоящий прямо перед ратушей. Там я и начал постепенно снижаться, хлопая крыльями по затхлому воздуху. Когда, наконец, я лапами коснулся холодных камней площади, всё вокруг показалось мне неправильно тихим.
Площадь была окружена высокими зданиями в несколько этажей. Окна были закрыты, двери - тоже, а холод, наполнявший пустую улицу, отходившую от площади, будто был мёртвым. Я даже мог поклясться, что ощущал прозрачный запах мертвечины. В этом было что-то привлекательное, но меня беспокоила тишина. По рассказам, Голденбрук был очень шумным и оживлённым городом, но сейчас он больше походил на кладбище. Во всяком случае, мне так казалось.
Если кто в городе и был, то он не горел желанием показываться мне, по крайней мере, пока я был в обличии дракона. И, признаться, я его вполне понимал.
Размеры выбранной мною площади не позволяли хорошенько развернуться, потому я повернул голову настолько градусов, насколько это было возможно. Шея опасно хрустнула, но я не обратил на это внимания. Меня привлекло нечто куда более важное, чем хруст костей, тем более моих собственных.
В поле моего зрения показалась девушка в каком-то потрёпанном платье. Она прижималась к серой стене одного из зданий, окружавших площадь. Она показалась мне напуганной до безумия, её синие глаза вертелись в глазницах, будто она искала выхода, но все здания плотно стояли друг возле друга, так, что даже ребёнок вряд ли бы протиснулся между ними. А единственная улица, которая вела с площади, была полностью загорожена моим телом. Девушка поджимала губы, будто готова была разразиться безудержными рыданиями. Её взгляд встретился с моим, и она закричала, закрывая лицо руками. Её ноги подкосились, и девушка безвольно упала на колени, тело сотрясалось рыданиями.
Меня распирало любопытство, мне хотелось поглядеть на юное создание. Я начал нетерпеливо вертеть головой, стирая часть каменных стен в порошок своей шкурой. Кое-как повернулся, чувствуя, что позвоночник грозит сломаться, если я выкину ещё что-нибудь подобное. Осторожно передвигая лапами, я начал приближаться к девушке. Когда она поняла по звуку, что я иду на неё, она вскочила и закричала ещё пронзительнее, снова вжимаясь в стену.
Меня такая реакция немного обескуражила, но я всё ещё хотел понять, почему девушка показалась мне такой привлекательной. Когда нас разделяли несколько человеческих шагов, я втянул воздух и понял - всё дело в её запахе. Он был слегка приторным, но и отвратительным не казался. В нём было что-то от леса, что-то от запаха сырой земли, но он несравненно отличался от окружающего город смрада.
Но в композицию её аромата вмешивалось что-то лёгкое, едва заметное за основной гаммой. Сперва я не понял, что это, но потом узнал: тот самый редкий запах страха. Конечно, для людей это что-то совершенно неощущаемое, но мы, драконы, могли чувствовать даже сладкий аромат любви или переплетение мускусных и хвойных ноток задумчивости.
Но страх этой девушки показался мне совершенно новым. В нём, конечно, было много похожего на обычную человеческую эмоцию, но всё было многократно усилено. Я слышал терпкие нотки пачули, лаванды, перемешанные с запахами корицы... во всяком случае мне так казалось.
Девушка всхлипывала, содрогаясь всем телом. Я понял, что быть при ней драконом - не самая лучшая тактика, потому мгновенно принял обыкновенный облик (если можно было назвать неземную красоту и исполинский рост обыкновенными). Вокруг массивного драконьего тела взвился столб дыма, а когда он через секунду опал, перед девушкой стоял я, только без одежды. Но стыда мы, инкубы, не знали, потому я ни капли не смутился. Ведь она была человеком, а значит животным. Но у меня, признаться, не поворачивался язык даже в мыслях назвать её животным.
Я дотронулся до её руки, которой она старалась закрыться от меня. Она сначала и не поняла, что произошло и напряглась, отнимая руки от себя. Когда её глаза метнулись к моему лицу, то девушка в страхе снова закрылась руками. Я терпеливо глядел на неё, пока она снова не открылась и не посмотрела мне в глаза.
- Где лекарь? - спросил я на ломанном человеческом, что был в ходу у людей в наших землях, и тут же пожалел, что не занимался им усерднее. Девушка замерла, и мне показалось, что она перестала дышать. Она во все глаза беззастенчиво разглядывала меня, лишившись всякого страха. По крайней мере, пока. Будь у меня больше времени, я бы дал ей вволю насмотреться, но так как мне не позволяли обстоятельства, я схватил её за плечи и встряхнул как следует.
- Где лекарь? - членораздельно повторил я. Девушка испуганно вздрогнула и пролепетала:
- Я одна в городе... при вашем прибытии... я испугалась... меня не искали, а мать звала... я хотела тоже убежать, но меня не пустили...
Она говорила сбивчиво и не очень ясно, так что я ещё несколько секунд старался разглядеть смысл в её словах.
- Одна в городе? - прошептал я. - Что это значит? Где все люди?
Последнее слово сорвалось с моих губ почти как ругательство. Девушка сглотнула, дрожа от страха под моими руками, и уже громче заговорила:
- Все мужчины пошли к дому инкубов восемь дней назад, мой господин!.. я простая крестьянка, меня не искали, но всех женщин отправили в селение к югу отсюда... я потерялась, и меня забыли здесь...
- Что людям делать в доме инкубов? - прорычал я, медленно осознавая, что мы были единственными инкубами в округе. Сначала оцепенение сковало моё тело, но потом вскипела ярость. Я впился в плечи девушки своими ногтями настолько, что по её коже потекли струйки крови. Где-то на краю сознания я подсчитывал, что человеческим ногам как раз восемь дней и требуется, чтобы пройти долину смертных, переправиться через реку, а там уж пересечь нашу практически необитаемую долину, где одиноко стоит наш дом в окружении сухих крючковатых яблонь... и добраться до моей семьи.
- Главная женщина этой семьи крала у нашего селения девушек, чтобы прокормиться, мой господин!.. - виновато забормотала она, корчась от боли, - Мужчины не были довольны и решили отомстить ей...
- Но чёрт вас всех дери, как они узнали, что сегодня как раз такой день, когда они могут уничтожить её?! - закричал я прямо ей в лицо на родном древнеинкубском наречии. Я, может, и недооценивал людей, но они никак не могли предвидеть сегодняшнюю слабость и беспомощность моих родителей! Даже если у кого-то из них и проявлялись какие-либо способности к магическому предвидению будущего, другие люди поспешили бы избавиться от выродка.
Девушка задрожала, по щекам потекли слёзы, и я удивился, когда она ответила нетвёрдым голосом на моём родном языке:
- Они не знали... месть обдумывали давно... мой отец тоже пошёл...
Мне показалось, что в её голосе звучала какая-то гордость за то, что члены её семьи смогут отомстить моей матери за её злодеяния, о которых знала вся наша семья, но закрывала на это глаза - в конце концов маме тоже необходима кровь, она же не травоядное, а дракон. И тогда мне стало ясно, что эта девчонка - самый обыкновенный человек, наделённый врождённой ненавистью к бессмертным. Я представил, как те, что вышли к моему дому, протыкают Сиатрию (а заодно и мою ещё не родившуюся сестру) своими грязными мечами, и вся та ненависть к людям, что жила во мне, вылилась на девушку. Резким движением я обхватил её лицо ладонями, сжал и дёрнул в сторону, сворачивая ей шею. Её глаза с ужасом уставились на меня, не понимая того, что она совершила, чтобы быть убитой. Я нетерпеливо отбросил её тело от себя, оно с глухим стуком ударилось о стену и повалилось на камни площади, где мы с ней стояли. В тот момент с губ моих сорвался вопль ярости и безысходности.
Чёртовы люди! Зверьё!
Я повернулся к всё ещё тёплому трупу девушки, чья голова была вывернута под неестественным углом. Перевоплотившись в дракона (и разворотив при этом большинство близстоявших зданий), я, что было сил, забил крыльями и поднялся слишком высоко даже для меня. Но я не обратил на это никакого внимания и, неустанно работая серовато-голубыми крыльями, устремился к своему дому. Обратный перелёт, как мне показалось, занял куда больше времени, чем полёт в Голденбрук. К ужасу моему, я не мог разглядеть ничего, но вовсе не от того, что находился слишком высоко, а из-за дыма, окутывавшего почти всю долину. Запах гари наполнял пространство. Я полетел ещё быстрее, наверняка ещё ни один настолько юный дракон, как я, не летал с такой скоростью. Ветер, казалось, грозился разорвать меня, воздух выбивал все мысли из головы...
И меня тормозил неотступно следующий за мной последний взгляд убитой девушки: молящий, неверящий и полный ужаса... но я отбросил его куда-то подальше, понимая, что когда-нибудь он снова вернётся ко мне и покажет, что всё-таки тогда животным был я, а не она...
К моему изумлению, до дома я добрался за несколько секунд и разглядел наше высокое родовое гнездо, охваченное огнём. Первой мыслью было сложить крылья и попытаться умереть поскорее. Как ещё я мог отплатить вину за то, что мои родители, наверняка, погибли?! Меня не было почти три часа, но в том состоянии, в котором были Сиатрия и Лаирасул, они могли стать жертвами людей и за такой короткий срок. Не обращая внимания на жутковатое шипение красных языков, я приземлился прямо во дворе, ощущая на коже жар.
Приняв обычный облик слишком быстро для себя, я сначала задохнулся от нехватки сил. Но уже через несколько секунд я полностью восстановился и смог бегом пробраться сквозь горящую входную дверь. Пламя обжигало моё обнажённое тело. Я резко остановился, когда почувствовал мерзкий запах горящих волос. Обернувшись, я понял, что горят мои белые космы, потому я не стал долго задумываться над дальнейшими действиями и просто прошептал заклинание по-эльфийски ( все заклинания бессмертных, как и вся магия, были созданы эльфами, соответственно и читались и писались они на их языке) и выпустил из кончиков пальцев струю воды. Это одна из стихий подвластных дождевым инкубам, к которым принадлежали я и мой отец. Волосы потяжелели от воды, впитавшейся в них, отчего и без того густые белые локоны начали оттягивать голову назад. Я не обратил на это внимания и поспешил в комнату родителей.
Лестница, ведущая на второй этаж, уже обуглилась во многих местах, и когда я, перескакивая через ступеньки, взлетел по ней, грозила проломиться. Одна ступень всё-таки не выдержала меня и с резким треском, перекрывавшим даже шум бушующего вокруг пламени, сломилась посредине. Глаза слезились от едкого дыма, лёгкие отказывались впускать воздух, и я начал задыхаться.
Сначала я захрипел и чуть-чуть не добежал до двери заветной комнаты, привалившись к стене. Пламя алчно подалось ко мне, огненные языки уже лизали мои ноги. Потом кашель сотряс моё тело, не давая сдвинуться с места; ноги подкосились. Каждый вдох причинял жуткую боль, мне казалось, что лёгкие раздирают, рвут на мелкие кусочки. Я стремительно терял силы и способность двигаться. Но всё-таки сделал шаг от стены, надеясь успеть добраться до двери.
Я попытался поднять голову, чтобы хотя бы как-то сориентироваться в узком коридоре. Но даже шея не подчинялась мне: лишь я шевельнул ей, дым вошёл с обжигающей болью в горло, а потом, добравшись до лёгких, заставил меня закашляться снова. Я опять припал к стене, но уже не мог удерживаться на ногах и медленно сполз по ней.
Тогда я понял, что это конец.
Не было у меня никакого шанса ни добраться до комнаты родителей, ни спасти их, ни увидеть даже тел... люди не просчитались.
И тогда впервые за всю жизнь на глаза набежали слёзы, и я, зная, что никого рядом нет, дал им волю. Я сделал судорожный вздох, прекрасно зная, что больше не смогу выдерживать этой невыносимой боли. Последний клочок дыма прошёл к моим лёгким, засел там, и тьма окутала меня.
Глава 2.
Я понял, что умер.
Хотя бы потому, что воздух, мерно наполнявший мои лёгкие, был невероятно свежим, сладким и приятным. А я точно помнил, что начал погибать, когда кислый, едкий дым вливался в моё тело. Даже вспоминать было противно.
Лица коснулся лёгкий ветерок, донёсший слабый аромат леса. Кожей я ощутил тепло солнечных лучей, но не таких, какие меня раздражали и буквально жарили, а нежных, согревающих самую душу...
Прекрасно. Именно так я и представлял себе свою погибель, только меня немного обескуражил тот факт, что я умер слишком юным. Даже Наречение не прошёл ещё...
От этой мысли мне стало как-то грустно.
Ветерок снова воровато пробёжал по моей коже, но к аромату леса примешалось что-то иное... смутно знакомое...
От отвращения, вызванного этим новым запахом, я сморщил нос, но глаза так и не открыл. Когда я вспомнил этот смрад, меня поразила его омерзительная приторность. Убийственная вонь проникала в моё сознание, вызывая смутные образы: девушка с безумными глазами, синие глаза, ужас, отражённый в них, люди, люди, люди...
Меня это сбило с толку: я думал, что в загробной жизни все неприятные воспоминания забывались и никогда не возвращались к их обладателю. Потом я услышал незнакомые, но очень неприятные звуки, будто кто-то старался издать самый жуткий визг, какой только слышала вечность. Я понял, что просто спокойно умереть мне не дадут, потому открыл глаза.
Сперва меня ослепило солнце (и этот факт меня совсем не порадовал), несмотря на то, что его лучи падали мне на лицо криво и вопреки всяким законам. Но потом я додумался: широкие раскидистые ветки деревьев мешали им добраться до меня. Откуда здесь, в загробном мире, чёрт их дери, деревья?!
Меня осенило: похоже, я в саду возле моего дома.
Точно - та же мягкая пружинистая трава, запах сырой земли... запах...
Но что здесь делает человеческий запах?
Его вонь распирала мои лёгкие, чтобы увидеть источник этого безобразия, я поднялся на локтях, с удивлением отметив, что на мне была белая льняная рубашка и коричневые штаны. Я точно помнил, что умирал после превращения, значит, одежды на мне не должно было быть. И тогда я усомнился в своих поспешных выводах: похоже, я вовсе не умер. Нет, я просто валяюсь в собственном саду.
Совсем близко от меня послышалось сопение и какая-то возня. Я повернулся на звук и замер от удивления.
В двух шагах от меня над чем-то бесформенным и издававшим жутковатые капризные звуки склонился юноша. Человек.
От изумления я даже дышать перестал.
Он заметил, что я поднялся, и, повернувшись, светло, но немного неловко, улыбнулся мне. Это ещё больше меня убедило: я либо с ума сошёл, либо умер. Человек улыбается инкубу? Это что-то новенькое!
- Ты кто? - ошарашено прохрипел я. Куда делся мой голос? Ах, да! Я и забыл: я же умер от дыма. Ну или не умер. Какая разница?
Потом это чудо природы, явно не питавшее ко мне неприязни, подошло и бережно опустило мне руки на плечи, заставляя снова лечь на землю. Всеми силами я удержался от того, чтобы не оттолкнуть его от себя. Но меня обезоружила доверчивая теплота в его глазах. Или, может, у меня уже мозги набекрень?..
Я даже не захотел сопротивляться, когда он положил мне руку на лоб и серьёзно пробормотал что-то вроде 'температура'. Я не мог отвести от него глаз, но не потому, что он был красив: наоборот, внешность у него как раз была очень даже странная, но никак не привлекательная - худощавое тело, начисто лишённое каких-либо намёков на мускулы, кожа нездорового беловато-серого цвета, блёклые чёрно-серые волосы, неаккуратными патлами спадающими ему на глаза, высокие скулы, тонкие губы и ярко-зелёные глаза (пожалуй, это было единственным, что заслуживало внимания). Меня просто выбивало из колеи его дружелюбие, которым он прямо-таки светился.
Да уж, непривычно мне было, что человек так приятно обходится со мной. Более того, меня поражало отсутствие моего обыкновенного призыва: убить его.
Когда этот чудик снова склонился надо мной, я не дал ему возможности вновь превратиться в заботливую няньку и вскочил на ноги. От этого резкого движения голова пошла кругом, в глазах помутилось, и я едва снова не упал. Юноша это заметил и неодобрительно сказал по-эльфийски:
- По-моему, самоуверенность инкубов не доведёт их до добра.
Его слова что-то задели во мне. Я почти расслышал, как в голове что-то щёлкнуло, а потом воспоминания хлынули безудержным потоком: мать, перемазанная кровью, отец с отчаянием в глазах, Голденбрук, девушка, ужас в её глазах, шея, кровь, запах гари, дым... пламя... хрип, кашель...
Дальше всё обрывалось, но мне и остального хватило сполна. Я почти ощущал физическую тяжесть того, что на меня навалилось. Даже дышать стало невыносимо трудно, тело напряглось. Я попытался сжать голову руками, страшась того, что она может рассыпаться. Стало больно, страшно, горестно, жутко... От чувств, что переполнили меня, я закрыл глаза и закричал так громко, что даже уши заболели.
А потом я замолчал и не почувствовал ничего, кроме пустоты.
Видимо, человек решил, что я кричу от боли и громко выругался на человеческом языке. Меня поразили те звуки, что породило его горло: это было совершенно не похожее на известный мне человеческое наречие. Мелодичные созвучия, похожие на шелест, коснулись моих ушей, и я резко обернулся к юноше, открыв глаза.
- Кто ты, чёрт возьми? - изумлённо воскликнул я на эльфийском. О, даже голос появился. Мне было неясно: прикидывается он человеком, или просто-напросто он необычен для своей расы. Юноша издал серебристый смешок и произнёс глубоким, невероятно красивым голосом (да ещё к тому же и на моём родном языке), никак не вязавшемся с его хлипкой внешностью:
- Я не захватчик. Я пришёл после. Вытащил тебя из горящего дома, - последние слова несли в себе немного обвинительный тон, но мне это почему-то не показалось таким уж важным. Я этого человека не знал.
Даже в те мгновения необычайной боли в сердце я чуть не взмолился, чтобы юноша сказал что-нибудь на человеческом языке. На своём человеческом. Но он говорил на инкубском, причём с сильным эльфийским акцентом, что и заставило меня усомниться ещё раз в том, что он человек. Но я видел в нём хорошее существо, к какому бы роду он не принадлежал.
Но его дружелюбный голос выводил из себя. Меня бесило, что человек говорит со мной как с равным себе. Чёрта с два! Я не могу поменяться только от того, что кому пришло в голову заделаться моим другом! Я всё равно презираю его, ненавижу...
Вот убивать только не хочется.
Но запашок просто кошмарный.
- Тогда что ты тут делаешь? - рявкнул я. И вправду, что он тут делает, если не пришёл уничтожить мою семью? Я демонстративно говорил на инкубском языке.
- Я иду с северных гор. Путешествую, - спокойно ответил мне тот. Его спокойствие раздражало не меньше, чем тон, которым он говорил. Вдруг я почувствовал, что просто-напросто не смогу его убить. Даже если очень сильно захочу. - Второй день пытаюсь пересечь вашу долину, но она необъятна и полна существ, желающих сожрать меня при первой же возможности...
- И я бы не отказался быть на их месте, - прошипел я сквозь зубы, но так тихо, что юноша и не заметил этого. Он, не догадываясь о моих мыслях, продолжал свой рассказ:
- ... вот я и решил просить ночлега у первых же селян. Вы и были теми первыми.
Сначала я хотел возразить и обвинить его во лжи, потому что вокруг нас жило не меньше тридцати семей инкубов. Но потом я вспомнил, что северные леса и вправду дики, и что никто не селится там. В основном из-за тех, кто там обитал: самые спятившие, оголодавшие и злейшие драконы показались бы рядом с ними милыми и весьма любезными. Имён у них было много, одно я не забыл бы никогда, потому что оно походило на моё - Кайноны. Я никогда их не видел и потому не мог даже представить, но это не ослабляло страха к этим жутким существам, влитого в меня ещё с молоком матери.
И тогда меня посетила одна мысль: если те леса настолько ужасны, а переход через горы невероятно сложен, как удалось юному человеку пройти там и остаться живым?
- Как ты выжил там? - требовательно спросил я. Меня не волновала резкость моего тона, да и юношу, похоже, тоже.
- Я забыл представиться, - произнёс он вежливо, но явно желая уйти от ответа. - Хейн.
И протянул руку, впиваясь мне в глаза своими и ожидая, что я её пожму. Осознав, что дальше наше общение будет продолжаться только на эльфийском языке, я немало взбесился (потому, как мне казалось, что юноша вовсе не так хорошо владеет инкубским, как мне казалось. На самом деле и я не был асом в эльфийском, но всё же, как бы я не преуменьшал свои способности, я говорил на нём довольно-таки свободно).
Я понял, что если выполню его немое желание (а именно забуду о своём вопросе и просто продолжу наше знакомство за поисками моих родителей), то он воспользуется этим и не откроет мне правды. Наивный человечек! Да я таких как он не просто насквозь вижу, но и прожираю насквозь. Интересно, какое у него будет лицо, если сказать ему об этом? Но мне почему-то казалось, что он никак не отреагирует.
Потому я сразу перешёл к действиям.
Отклоняя его руку, я подступил ближе на шаг. Так близко, что я ощущал его горячее (даже слишком горячее для человека) дыхание. Юноша слегка напрягся, а я, не теряя ни минуты, схватил его за горло. Всё-таки убивать желания не появилось, потому я не попытался удушить его, а просто ради пробуждения в нём страха встряхнул.
Хейн вяло болтался у меня в руке, став похожим на тряпичную куклу, но его глаза всё также впивались в мои, становясь всё светлее и светлее, пока не приобрели нежный песочно-зеленоватый цвет. Когда я понял, что причиняю ему боль, меня пронзила ещё одна мысль: я не могу ему больше её причинять. Это ощущение его беспомощности обернуло вспять всю мою силу и направила её на меня самого. Странно, что я вообще хотел заставить его делать что-то ведь он такой... такой...
- Хороший? - насмешливо сказал Хейн. В его глазах я увидел отражение своего лица - встревоженного, немного пристыженного и глуповатого. Внезапно оно изменилось и наполнилось яростью.
- Прекрати! - крикнул я, сам точно не понимая, прекратить что я его призываю, но моя рука, совсем не повинуясь мне, уже медленно легла по шву штанов.
- Правда, неприятно, когда твоим сознанием управляют, твои мысли перестают тебе принадлежать, Киона Асгейр? - язвительно зашептал Хейн, в то время как я, трясясь от унижения, отступил на шаг от хлипкого на вид юнца. Чёрт возьми, так вот почему он путешествует! Небось, его сожители изгнали, когда у мальчишки начал проявляться его 'талант': управлять сознанием и действиями людей.
- Я понимаю, почему у тебя нет постоянного дома, - свирепо (как мне показалось) сказал я. - Люди не любят проявлений магии! А ты, я смотрю, обладаешь интересным даром.
Я понял, что голос мой был скорее заинтересованным, нежели враждебным, чего бы мне так хотелось. Хейн уже не глядел мне в глаза, потому я ощутил лёгкость в мыслях и движениях. Он пробормотал, будто не был доволен своими возможностями:
- Зато ты уже не думаешь о родителях, верно?
На мгновение я не понял, о чём он вообще говорит, зато через секунду воспоминания опять нахлынули на меня, и я со стоном отступил ещё на один шаг назад. Его слова меня задели. Очень сильно. Неужели даже магия какого-то человека (а теперь я сильно сомневался в том, был ли Хейн человеком) способна разрушить моё стремление найти хотя бы тела родителей? И разве я не хочу увидеть свою сестру или хотя бы то, что с ней стало?
Внезапно забота о ребёнке мне показалась куда важнее, чем уход за трупами, потому я тихо спросил, стараясь не выдать своего напряжения и гнева, обуревавшего мной, и не поднимать глаза:
- Где моя сестра?
- Кто? - удивлённо переспросил Хейн. Мне показалось, что он искренне не понимал, о ком я говорил, потому я взглянул на него.
- Ребёнок, - нетерпеливо ответил я. Его зелёные глаза постепенно возвращались к своему первоначальному цвету, что обрадовало меня. Значит, силу свою он больше не применяет.
- Ах, это! - воскликнул он. Возможно, у меня воображение разыгралось, но в этих нескольких слогах собралась невероятная нежность, будто он говорил о собственном чаде. Меня это слегка встревожило, но я не обратил внимания.
Хейн отошёл от меня на несколько шагов к небольшой старой яблоне и наклонился над чем-то. Я узнал в этом 'чём-то' тот самый бесформенный свёрток, который рвал тишину вокруг неприятными криками. Юноша бережно взял его на руки и понёс ко мне.
Как ни странно я впервые в жизни не ощущал запаха: ребёнок вообще ничем не пах. Даже воздух вокруг него терял свои ароматы.
Хейн передал мне малышку, и я рассеяно прижал её к себе. Она показалась мне невероятно горячей, будто я держал в руках маленькое солнце, даже сквозь ткань, в которую она была завёрнута. Девочка не плакала, только с неприкрытым интересом разглядывала меня. У неё были большие ярко-синие глаза, точно копирующие отцовские, и пучок белых, точно снег, волос. Она была похожа на меня. Мне так казалось.
- Прелестная, здоровая и крепкая девочка. Я нашёл её у тела женщины, - заверил Хейн. Его глаза не отрывались от лица малышки, в то время как она не обращала на него никакого внимания. Как и я, в общем-то.
Несмотря на сказанное юношей, девочка отнюдь не показалась мне крепкой. Наоборот, у неё, на мой взгляд, была болезненно бледная кожа, а весила она не больше, чем пушинка.
Я испуганно прошептал:
- Она нездорова.
- Здорова, - небрежно отмахнулся от меня человек и, повернувшись спиной, прошёл ещё несколько шагов. - Ты бы так не говорил, если бы хоть раз увидел нездорового ребёнка, - Хейн выразительно посмотрел на меня. Я с дуру ответил на его взгляд и попал в плен вновь ставших светлыми глаз.
И в тот момент я почувствовал, как сознание наполняется уверенностью в том, что малышка была благополучно и радушно встречена миром. Я оторвал взгляд от глаз человека и яростно прошипел:
- Прекрати сейчас же! А то...
Но Хейн лишь пробормотал:
- А не то - что? Как ты не понимаешь, ты не сможешь препятствовать моим велениям. Запомни это и прекрати мне угрожать.
Теперь в его голосе не слышалось былое дружелюбие. В нём сквозила сталь и непреклонность. Мне это не понравилось. Хейн говорил по-эльфийски, на языке, который признавался самым красивым во всей Вселенной многими, но сейчас он мне показался сущим карканьем.
- Может, ты объяснишь, как человеческий выродок вроде тебя получил такой сильный и нужный во всех обстоятельствах дар? - недовольно поинтересовался я, заглядывая в глаз моей сестре. Как ни странно, меня действительно снедало любопытство - я никогда не слышал, чтобы с такими способностями рождались эльфы, чего уж тут говорить про человека?
- Я не просто человек, - спокойно ответил Хейн, не обращая внимания на моё сравнение с 'выродком'. - Я сын человека и эльфийки.
Я присвистнул, поднимая голову, а юноша криво улыбнулся, хотя по его виду можно было сказать, что ему совсем не смешно.
Зато мне-то как было весело! Союз эльфа и человека - ну надо же! А я-то думал, что только инкубы с их врождённым идиотизмом (а я считал, что кровь дракона вполне восполняла моё инкубское сознание) способны заводить семью с таким зверьём, как люди! Оказывается, мудрые эльфы тоже полны слабостей...
Да уж. Есть над чем подумать.
- Забавно, - только и выдавил я. Хейн хмыкнул.
- Не спорю.
Повисла пауза, во время корой произошли сразу две вещи.
Во-первых, ветер донёс до меня приторный запах мертвечины, и мне не составило труда понять, что идёт он от трупов моих родителей. Ведь люди даже мёртвые воняют нестерпимо, а этот запах был неприятным, но благородным. Я машинально повернул голову по направлению ветра и заметил два небольших холмика в нескольких десятках метров от нас. Они лежали под раскидистой невысокой яблоней, их заливал солнечный свет.
Во-вторых, малышка, что всё время сосредоточенно разглядывала моё лицо, издала радостный крик, от которого у меня едва не заложило уши.
- Как ты её назовёшь? - голос Хейна донёсся до меня будто издалека. Я не сразу понял смысл его слов, потому ещё несколько секунд просто смотрел на маленькую девочку.
- Что? - рассеянно пробормотал я. Я расслышал человека, но мне не хотелось отвечать на этот вопрос. Он понял это, но не отступился и повторил:
- Имя выбрал?
Ну как можно быть таким навязчивым?
- Тебе-то какое дело? - резко спросил я, вспомнив, что Хейн унизил меня несколько минут назад, да и тот факт, что он не являлся членом моей семьи, тоже не говорил в его пользу. - Не твоё дело, как я её назову. Может, я вообще её убью! - грозно закончил я. Конечно, ничего подобного я делать не собирался, но мне не хотелось просто так оставить Хейна. Вообще я понять не мог, что нужно этому человеку от меня. Он пришёл совсем не в то место, где ему рады, и не в нужное время.
- Если убивать будешь, лучше отдай мне. Я не против иметь дочь.
Я окинул его оценивающим взглядом, а потом рассмеялся. Уж очень серьёзно он это сказал.
- Что? - удивлённо воскликнул Хейн, стараясь перекрыть волны хохота, исходившие от меня.
- А тебе не рановато, мальчик? - в последнее слово я вложил как можно больше презрения. Но это, казалось, ничуть не задело Хейна. Он улыбнулся.
- Мне шестнадцать лет, я всё равно скоро бы завёл семью.
Я поперхнулся собственным смехом и ошалело воззрился на хлипкого юнца: тонкие ручонки, никак не отвечавшие моим представлениям об 'отце семейства', болезненный вид, делавший его больше похожим на проблемного сына, ослушавшегося матери и выбежавшего на мороз полураздетым.
- Ты шутишь? - изумился я. Инкубы заводили семью примерно через три столетия после прохождения Наречения, а люди что? Через шестнадцать лет после рождения? Абсурд! Хейн же ещё ребёнок!
- Ты существо бессмертное, а я не могу зря годы терять, - тоном знатока заявил юноша. Его подбородок был вздёрнут, будто он доказывал этим свою правоту. Меня рассмешило это, но мне также и понравился его решительный настрой. А потом, когда забавность этой ситуации немного отступила, на меня нахлынула волна горести. Я одинок.
- Не могу сказать, что ты идиот, - пробормотал я. - Ведь ты правда скоро умрёшь.
Когда мне грустно, я всё время думаю о смерти. Так уж заведено у меня в сознании. А сейчас это было оправдано. Но 'скоро' - по моим меркам, конечно.
- Да, - вздохнул Хейн, но я с удивлением обнаружил, что он, похоже, был очень рад факту своей смертности. - Но я счастлив, что когда-нибудь покину этот мир. Жизнь - сложная штука, смерть куда легче. Тем более, я не понимаю: если ты живёшь вечно, то ради чего ты живёшь?
Признаться, я опешил и изумлённо воззрился на Хейна. Он рассуждал как-то неправильно. Обычно люди с завистью смотрели на нашу вечную молодость, старались всячески скрыть свой истинный возраст, молодя себя едва ли не на десятилетия. А он уже в свои шестнадцать задумывался о трудности жизни и об уходе из неё.
- Странное мышление у тебя, - пробормотал я, отводя глаза. А вот он наоборот внимательно смотрел на меня.
Я снова вспомнил о смерти, и сердце моё судорожно сжалось.
Тогда я не понял, увидел ли Хейн это в моём взгляде, или моё лицо так явно выдавало мысли, но юноша протянул ко мне руки и сказал:
- Иди к ним.
Сначала мне не захотелось передать ему мою сестру (при мысли о ней, я вспомнил, что ещё не придумал имя). Но потом здравый смысл возобладал, и я немного неохотно положил ребёнка в тощие руки. Хейн почувствовал моё нежелание и хмыкнул. Потом заверил меня:
- Да не кусаюсь я.
Я уже не слушал его, приближаясь к двум пёстрым телам, что выделялись на фоне буро-зелёной травы.
Мои шаги были очень осторожными, я боялся поторопиться, боялся приблизить эту встречу. На глаза подёрнулась дымка, но я списал это на ужас.
Сиатрия была больше похожа на себя за всеми ранами и порезами, что нанесли ей люди, чем Лаирасул. Мне показалось, что это от того, что моя мать не сопротивлялась. От этой мысли меня передёрнуло, во всём теле разгорелась такая ярость, какой я не испытывал никогда прежде.
Мать была в длинной ночной рубашке, вымазанной кровью. Её длинные красновато-рыжие волосы тёмными локонами разметались по земле вокруг неё и на груди. Обычно матовая кожа была жутко бледной, а яркие пурпурные глаза бесцельно раскрыты. Именно в таком виде я её и оставил. Оставил умирать...
По щеке прокатилась туманная капля, я быстро стёр её тыльной стороной ладони.
Лаирасула же узнать было невозможно: лицо покрывал толстый слой крови, снежно-белые волосы были розоватыми, а синие глаза были почти чёрными от смерти, застилавшей их. Вид отца вызывал во мне ужас. Никогда ещё его мужественное лицо не было таким беспомощным, умоляющим. Даже когда он уже мёртв. Жуткое зрелище.
Высокие скулы были в крови, щёки покрыты глубокими рубцами, будто кто-то решил позабавиться с трупом моего отца после его смерти. Новая вспышка ярости сотрясла моё тело, и, не выдержав, я упал на колени рядом с родителями.
Их любовь была видна даже в их посмертной позе: их разделяли несколько миллиметров, а пальцы были переплетены. Я почему-то был точно уверен, что не Хейн и не убийцы-люди сделали это. Умоляющее лицо отца будто кричало: 'Не трогайте её! Убейте меня!'. Я был уверен, что он старался сохранить жизнь матери. Не просто уверен, я знал это.
Тела будто льнули друг к другу, казалось, что родители просто спят. Чтобы не разрушать эту иллюзию, я закрыл глаза матери, заботливо разложил её волосы по плечам и стёр кровь с лица. Отцу я не смог бы помочь, даже если бы захотел, но всё равно пригладил его белые пряди и убрал несколько выбившихся волосков со лба. Когда руки прикасались к мертвенно холодной коже, душа наполнялась пустотой и льдом. Я понимал, что никогда больше не смогу почувствовать жар кожи матери, ощутить тепло прикосновений к тайнам прошлого отца. Теперь всё, что было как-то связано с моими родителями, было объято мерзлотой.
Из груди вырвалось сдавленное рыдание, которое я удерживал в себе. Из глаз покатились крупные слёзы. Мне показалось, что даже птицы замолкли. О Хейне я как-то забыл, но думать, ни о чём кроме отца и матери, я не мог. Глаза застилала пелена, но лица родителей будто впечатались в мою память и не шли из головы.
Прошло, наверное, немало времени, прежде чем я взял себя в руки и немного стыдливо стёр слёзы. Последний взгляд, брошенный мной на Сиатрию и Лаирасула, был полон любви. Солнце бросало лучи уже под другим углом, будто близился закат. Меня это не озаботило.
- Хейн,- хрипло позвал я. Больше всего на свете в ту минуту мне хотелось прижать к себе ребёнка, ощутить его всепоглощающее тепло. Он был последним напоминанием о родителях. Нёс их в своей крови и плоти.
Юноша возник прямо за моей спиной. Я даже не слышал, как он приблизился, но сейчас не хотелось задумываться над способностями сумасшедшего подростка.
Его тонкие ручки уже протянули мне сверток, в котором едва заметно ворочалась девочка.
- Что? - не понял я. Голос немного дрожал от слёз, готовых политься в любую секунду. Я нетерпеливо кашлянул, чтобы прочистить горло.
- Ну, - неуверенно начал юноша, - я подумал, что тебе, может, понравиться... ты же не думал над её именем?
С минуту мы оба молчали: я бездумно глядел в его лицо, а Хейн - в моё. Я несколько раз повторил про себя это слово: Акира. Мне было всё равно. Но тут вспомнился тот факт, что Хейн спас меня, мою сестру, потому я решил хотя бы слегка отблагодарить его невраждебным отношением.
- Мне нравится, - тихо ответил я. Надеюсь, прозвучало тепло и приветливо. Хотя вряд ли. Эмоции я никогда не умел подделывать. Но Хейн не увидел моего обмана и прямо-таки просиял.
- Я не трогал твоё сознание! - заверил он. Тогда он казался мне настоящим ребёнком, радующимся самому обыкновенному чуду. - Тебе самому понравилось!
- Я знаю, - сумрачно пробормотал я. Я не разделял его радости, но очень старался. Не получалось. Какая разница, как будут звать её? По-моему, я бы и воспринял её как Ребёнок. Моих родителей нет. Нет матери, которая так ждала ребёнка и по вечерам придумывала сказки, чтобы рассказывать их малышу... глаза снова покрылись туманом, но я глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться.
- Прости, - вдруг сказал Хейн, и я поднял на него взгляд, поняв, что юноша все эти мгновения внимательно рассматривал моё лицо. - Ты не можешь вечно грустить по родителям. Ты мужчина. У тебя дочь... то есть сестра. Бери её и неси в будущее. Я знаю, вы, инкубы, тела не хороните, так что пошли отсюда.
Хейн, конечно не знал, что под влиянием морали моей матери наша семья всё-таки хоронила своих родных. У нас даже склеп был. Вот только сейчас об этом говорить совершенно не хотелось.
Сначала меня одолело желание задать Хейну по первое число. Он что, не понимает, что у меня больше не было семьи, кроме крохотного существа, что сейчас мирно посапывало в своём маленьком мирке? Я уже был близок к тому, чтобы отдать ему Акиру и удалиться куда подальше. Но потом я обдумал его слова и пришёл к выводу, что юноша был прав. С первого слова я понимал, что Хейн очень странный человек - ребёнок со взрослым умом. Но он меня поражал. Возможно, это у меня интеллект был слишком детским, ведь детство у нечеловеческих существ длилось несколько дольше, чем у людей. Зато как быстро мы потом развивались...
Я решил, что мысли Хейна идут в нужном направлении. Потому прижал Акиру к себе и уверенно заявил:
- Я помогу ей найти себя. И кстати, - добавил я, но опять-таки чтобы не казаться неблагодарным. Наверняка натянутый энтузиазм в моём голосе не обманул его. - Акира - слишком коротко. Я знаю одно имечко Кирджава, потому моя сестра будет носить имя Акирджава.
Это решение пришло ко мне в те самые мгновения, когда я начал говорить. Я действительно слышал о таком имени: Кирджава. Хейн усмехнулся:
- Ну и извращённая у тебя фантазия.
Ему явно не понравилось, но он не стал спорить.
Я, прижимая к себе девочку, медленно пошёл к дому - вдруг есть молоко? Ребёнку нужно есть. Конечно, я не очень надеялся на это, но посмотреть стоило.
Едва я ступил на деревянную лестницу перед входом, первая ступень со скрипом и треском разломилась. От неожиданности я отскочил и встряхнул Акирджаву, от чего девочка проснулась. Но, к моему большому удивлению, она не издала ни единого звука и принялась внимательно оглядывать меня. Я даже остановился, чтобы заглянуть в её большие пронзительно-синие глаза.
Я никогда и не предполагал, что кто-то может быть настолько похож на меня! Несмотря на её синие глаза, лицо было почти точной копией моего: только глаза были чуть больше, губы - немного полнее. Я мог представить себе какой она будет через лет десять, просто вспоминая себя самого.
Непроизвольно улыбнувшись, я подумал, что передо мной лежит маленький ангел.
Но тут произошло нечто, сбившее меня с толку.
В ответ я получил оскал, похожий на вампирскую улыбку - на ту самую, которую человек получает, когда понимает, что деться некуда, но жить хочется. Эта жуткая ухмылка, никак не сочетавшаяся с прекрасным личиком и синими глазами, повергла меня в шок. Наверно, я замер в странной позе, потому что Хейн, всё это время шедший позади, быстро подбежал и осторожно спросил у меня:
- Что случилось?
Я хотел было недовольно крякнуть: как можно не понять, почему я опешил, если новорождённая девочка так ядовито скалится?! Но потом я понял, что Хейн едва достаёт макушкой мне до плеча (и этот факт меня немало позабавил) и не видит лица Акирджавы. Я немного присел, чтобы голова Хейна оказалась на одном уровне с малышкой. Юноша приподнялся на цыпочки и, поглядев на её личико, резко отпрянул.
- Это у вас семейный оскал?! - ни с того ни с сего воскликнул Хейн. Это замечание просто разбило моё внешнее спокойствие, и я с ужасом воззрился на человека.
- Это ты о чём? - я почувствовал, что слишком сильно прижимаю к себе Акирджаву и немного ослабил хватку. Ужасная ухмылка уже сошла с её личика, уступив место сосредоточенности. Мне казалось, что она пытается понять, почему здесь оказалась.
- Да о вашей с ней улыбке! - нетерпеливо взвизгнул юноша, указывая на мои губы. - Ты точно также скалишься!