Аннотация: Жизнь преподносит то, что согласно общественным стандартам лучше, но всегда ли это подходит нам? А порой и то, чего нам совсем и не хочется, но что нам нужно...
Вы знаете, я мертва. Я умерла для этого вечно суетящегося мира. Теперь мое все - это освещенная одним лишь окном комната, позолоченная рама и он.
Это случилось сегодня, а началось, кажется, несколько месяцев или даже лет назад. Точно сказать не могу. Как только я увидела его, время для меня перестало существовать. Звучит несколько банально, не правда ли? И вот вы уже думаете, что это очередная скучно-красивая история любви. Что ж, отчасти вы правы.
Я прожила словно две жизни. Одна была наполнена множеством людей, забот. Я постоянно куда-то бежала...
***
Снова пишет. Не может не писать. И зачем ей это? Ее ведь никто никогда не прочитает. Кроме меня. Но для этого мне не нужны ее бесконечно-исписанные неровным подчерком тетрадные листы. Мне достаточно на нее посмотреть. Смотреть... Бесконечно долго...
Она что-то черкает, закусив губу и нахмурив брови. Всегда такая серьезная, когда пишет... Смотрит на меня... Какая у нее красивая улыбка... Как хорошо, что я ее написал.
Я вижу ее. Смотрю в ярко-зеленные глаза и вижу...
***
У нее была почти совершенная жизнь: теплая комнатка, любимая работа и заботливый муж. Пока тот не получил повышение. Им пришлось перебраться в совершенно противоположную сторону города. Уютная комната в коммуналке сменилась огромной пустой и холодной квартирой; школу, которую она любила, в которой училась сама и учила, пришлось оставить - теперь она преподавала в гимназии; такой уютный, теплый муж внезапно стал отдаляться. Она почти не видела его, тот "пахал" для очередного повышения. По вечерам, сидя на холодном подоконнике большого окна, она пила чай и пыталась писать, в надежде согреть тело и душу. Материальная жизнь стала лучше, а благополучие было утеряно. Среди роскоши у нее только и были этот подоконник да застекленная рама.
В новом районе было очень многолюдно, здания словно стремились слипнуться, образовать каменный симбиоз. Между ними петляли узкие улочки. Дома глядели распахнутыми окнами друг на друга. Это было красиво и страшно. Заходя в расщелины между домами, никогда нельзя было предположить, что ты там встретишь. Это может быть девочка, прижимающая как можно плотнее к себе воздушные шарики. Выстрел. Шарик лопнул. Из окон тут же повысовываются испуганные лица. Это может быть троица хулиганов, "отжимающих" у тебя сумочку. Странно, но заслышав женский крик, лица задергивают шторы... Это быть может твоя старая сплетница-подруга. Из-за портьер тут же выглядывают уши...
В ее случае это был муж.
Она всегда старалась ходить новыми переулками - это разбавляло ее скуку. В тот день она выбрала наиболее извилистый маршрут, и какого же было ее удивление, когда она наткнулась на супруга!
Он стоял прямо перед ней, ошеломленный и потерянный.
- Привет, дорогой.
- Привет... дорогая.
- А что это у тебя?
- Что это у меня? А, это сюрприз. Был.
- А я все испортила? - Она улыбнулась как всегда прекрасно и печально.
- Ну... немножко. Цветы мне от тебя точно не спрятать, - легкая виноватая полуулыбка, неловкое движение, и она тает. Надеется, что вновь вернулся ее теплый, милый муж.
Тот растерянно перекладывает пакет с тортом в другую руку и тихонько уводит ее за локоть. А я все смотрю. Смотрю ей в затылок. Сквозь блестящие золотые волосы, заглядываю прямиком в сознание. Я смотрю, и она смотрит. На меня. Уводимая своим гулякой-мужем.
***
Я помню, как тогда все изменилось. Началась моя новая жизнь. В ней не было суеты. Меня не волновали ни холод пустой квартиры, ни высокомерные гимназисты, ни отстраненность мужа. Единственное, что меня беспокоило - это человек в раме. Каждый день я проходила под его окном, каждый день я поднимала голову, встречаясь с ним взглядом. Это стало своеобразным ритуалом. Иду ли я в гимназию или возвращаюсь домой после работы - мы смотрим друг другу в глаза. Всего долю секунды. Без всяких эмоций. Но почему-то это казалось мне важным. Я не могла, и сейчас не могу объяснить, почему. Просто важно. Если это может быть просто.
Шли месяцы, года, а я все не меняла маршрута. Мимолетный взгляд, и ничего более. Пока окно не опустело.
Первый подъезд, второй пролет, третий этаж. Квартира 397. Стук в дверь. Серые глаза. Что мне им сказать? Я своего добилась, я увидела их, а дальше что?
Стою в нерешительности на лестничной площадке и не знаю, что сказать. Серые глаза, узкие губы, блеклые волосы, бледная кожа. Сухой, словно мертвый. Вопрос, а я лучше? Я ведь давно перестала жить. Он прячется за дверью, и я вижу лишь лицо да тонкую руку. Внутри темнота. В комнате тоже темно. Он молчит, опускает глаза, я захожу.
Внутри словно в склепе - чисто и пусто. Одно лишь окно, и много картин. Пустой холст на мольберте. Недопитый чай... И краски лишь в тюбике да на полотнах. Все серо как он.
Сажусь в плетеное кресло, поджав под себя ноги. Мне кажется, мне можно. Он протягивает мен коробочку с китайской едой. Лапша, как изысканно. Как давно я ела?..
Он садится напротив на белый табурет и смотрит, как я жадно глотаю.
- Хочешь? - я протягиваю коробочку, но он лишь отрицательно качает головой.
- Странный ты. Можно я буду приходить?
Я захожу к нему после работы. Он молчит, а я говорю о жизни: как я познакомилась с мужем, во сколько лет подвернула ногу, зачем добавлять в чай имбирь. Я сижу, поджав ноги, в плетеном кресле, а он напротив на белом табурете. Теперь у нас новый ритуал.
Он всегда молчал, и я решила, что он нем. Потому говорила я. Он лишь качал головой, моргал и тяжело вздыхал.
- Милый малыш, - кивнула я на крайнюю картину, - это твой сын?
- Брат.
Мои глаза распахнулись, а руки стали не в силах удерживать кружку с имбирным чаем...
Он говорил лишь о картинах. Их было четырнадцать, пятнадцатой - пустой холст. Мальчик, старик, старуха, парень лет двадцати, собака, старая седая кошка, женщина, золотая рыбка, несколько натюрмортов и два портрета, спрятанных в углу комнаты под покрывалом - он говорил, что те еще не готовы.
Теперь молчала я.
Портрет мальчика был первым, из написанных им. Малышу на портрете 2,5 года, тот еще даже не умел разговаривать.
Старик со старухой - его родители. Им было уже по 82 года...
Молодой человек - болен раком. Он сказал, что его было тяжелее всего писать.
Остальное - для души, если она у него еще осталась, если вообще была. Я не понимала, что это значит, но сейчас одно могу сказать точно - душа у него искалечена дырами, сквозит словно сито.
Он никогда не выходил из квартиры. Я думаю, он боялся задверного мира. Но его жизнь всегда была такой, а я ведь раньше по-настоящему жила. Но муж, казалось, вовсе и не замечал перемен, словно я и не пропадала по вечерам.
По не обыкновению, я зашла утром. Он не запирался, а я и не стучалась, и это казалось правильным. Он писал. Скользя кистью по глади холста, он словно выдумывал маленькую, чуть улыбающуюся девочку с воздушными шарами. Но вот я-то ее видела, я ее живую знаю! Я помню, как тогда ее успокаивала, когда шары зацепились за шершавую стену... Он сделал последний мазок, и я услышала выстрел. Как в тот раз, когда лопнул шарик...
Я была на похоронах. Я знала родителей малышки, но не так хорошо, чтобы знать, чем она была больна. В гостиной в перевязанной черной лентой раме я видела маленькую, чуть улыбающуюся девочку с воздушными шарами.
Первый подъезд, второй пролет, третий этаж. Квартира 397.
- Расскажи.
Он вздохнул и перевел серые глаза на портрет брата.
- Мне было 12. Я только учился писать. До этого я никогда не изображал людей. Я рисовал цветы, и они вяли, но это не казалось мне противоестественным, ведь цветы умирают, стоит их сорвать! Я писал натюрморты... Но ведь любые фрукты рано или поздно портятся?.. Я писал свою золотую рыбку, но они ведь долго не живут... Я не видел связи. Поэтому и взялся писать брата. Ему было 2,5... когда он умер.
Его серые глаза походили сейчас на лондонское утро - пустые и влажные.
- Родители меня простили. Они пожелали уйти в один день, - он тепло улыбнулся, бледные щеки блестели от слез.
- Это мой друг... Это его собака, о ней некому было заботится, он знал, что я бы не смог...
- Кошка моя... Ей недолго оставалось...
- А женщина?
- Это был мой первый... заказ. Его не смогли забрать...
Он боялся смотреть на меня. Я подошла к оставшемуся накрытым портрету и сдернула покрывало. Как я и думала. Не дописаны только глаза...
- Напиши меня.
Я никогда и не у кого не видела таких широко распахнутых глаз. Словно загнанное в угол животное он сжался, кинулся ко мне, схватив за плечи, но тут же отпрянул, с ужасом глядя на собственные ладони.
- Н-нет...
- Но почему? Я стану свободна! Ты сделаешь меня свободной! Как ты освободил друга, свою кошку и ту маленькую девочку с шариками! Как ты хочешь освободить себя!
- Ты умрешь.
- Я освобожусь. Я замужем за человеком, который сегодня придет домой и не заметит моего отсутствия, который завтра мне предложит развод. Я не могу иметь детей, а те ребята, которых я учила и воспитывала, теперь у другого учителя. У меня нет родителей, а все близкие мне люди остались в той несчастной коммуналке. Я не могу себя реализовать, у меня даже писать толком не выходит... А единственный человек, который мне важен, все еще словно находится зак оконной рамой, прячется за своими картинами... Так сделай меня портретом!
Она улыбнулась как всегда прекрасно и печально.
***
Прошло 2 месяца с того первого взгляда. Ну вот и все. Последний мазок. Жаль, конечно, что я так и останусь на мольберте, что так и останусь человеком без рамы.