Но резвая подружка схватила табуретку и отодвинула.
— Нет! Как договорились — крась оттуда досюда, а тогда облегчу уж я тебе жизнь.
Малярша поморщилась. Они, двое жиличек из одной комнаты общаги, затеяли до начала учебного года покрасить стены, рамы, косяки и двери своей комнаты в единый цвет — розовый, как сама невинность. Остальные внесли деньги и уехали на выходные от греха подальше. Ладно, управимся сами. После пробных махов кистью выяснилось, что у Евы лучше ложится краска. Что ж, ей и кисти в руки. Кира, обычно такая энергичная и доминантная, взяла на себя вспомогательные функции: принести, отодвинуть-придвинуть, поставить табуретку и помочь взобраться-соскочить, убрать то-сё и вернуть потом на место. И всё, что потребуется впредь.
Была у неё и деликатная обязанность: помочь красящей подружке с испачканными руками сходить в туалет… то есть устроить туалет в комнате. Принесли для этого тазик, но что-то помощница от этой своей обязанности уклоняется.
— У-у, это много! — ужаснулась Ева. Она была в старом, замызганном лифчике и ещё более старых, драных джинсах с бахромой под коленями. — Я не дотерплю! Ну, расстегни, ну, пожалуйста…
— Но ведь договаривались же!
Крыть было нечем. Куда-то Кира, видать, спешит, раз ни минуты остановиться не даёт.
— Договаривались ДО того, как ты меня напоила. Без питья я бы дотерпела. А сейчас нет. Расстегни, а то лопну!
— Пить, положим, ты сама у меня просила. Ведь просила, а?
— Но ты же знаешь, Кир, когда красочной вонью дышишь, надо много воды пить, а то и в обморок упасть недолго.
— Вот и учла бы это раньше, когда работу планировали. Знай: уговор дороже денег!
— О-ох! Ну, хоть ремень ослабь мне на дырочку, а то невмоготу совсем.
— Это можно. Не двигайся…
Подружьи руки коснулись тела. Почему-то Еве вспомнилась одна девчонка с их курса. У неё было удивительное умение, сама овладела — так массировать живот, чтобы в очень скором времени его хозяйка или хозяин неудержимо захотели "по-большому". Работала только с обнажённым животом, внимательно всматривалась, непроизвольные поёкивания подсказывали, куда надо чуточку надавить, чтоб завести перистальтику по-буйному. Всегда это удавалось, как ни странно.
Даже когда низ кишечника пустовал, живот всё равно начинало крутить, сфинктер судорожно сжимался-разжимался. Это как когда сильно тошнит, наизнанку выворачивает, в рвать нечем, пуст желудок. В таких случаях надо срочно хлестать воду, залпом желательно, и отдаваться непроизвольной блевотине, а вот клизму поставить не успеваешь, жди, когда само утихнет, всё внутри перед тем вывернув тебе.
Впрочем, некоторым это даже нравилось, специально просили их "завести". Но обычно всё же пригождался горшок, стоящий при массаже рядом — иначе не успеешь. Девчонки прибегали к услугам Галины, когда хотели куда-то пойти на весь день, или не на весь, но на что-то ответственное, экзамен или свидание, а в животе смутно, неопределённо. Чтоб не думать о животе, не опасаться, что он подведёт. Небольшой контингент шёл и от "фом неверующих", быстро переходящих в "веру".
Бывало, приходили пары перед делами постельными, очистки ради, чтоб громкие газы не омрачали их ласк, животики-то ох как напрягаешь. Она всё поправляла и поправляла полотенце, прикрывающее у него то, что заведёт позже она сама, а ты только лишь кишечник давай заводи.
Наконец, специфическую клиентуру составляли женщины, замужние и не очень, которые так хотели подготовиться к первым родам, заполнить ощущения самозавода, чтоб потом их воспроизвести. Для них Галя придумала разовую диету из перловки, овсянки и ещё чего-то, чтоб вызвать лёгкий запор. Воодушевлённые, приглашали её и помогать при родах, но встречали отказ — негде набрать умение, нечасто у нас рожают, да и грешно экспериментировать с женским телом в такой критический момент. Лучше попрактикуйте кишочки, попытайтесь сдержать напор изнутри после пробуждения живота — глядишь, мышцы к ответственному делу и натренируются.
— Ой-ой, не дави на живот! — задумавшись, поздно спохватилась Ева.
— Не подтянешь — не ослабишь. Оп-ля! Вот так. Ну, теперь выдержишь, ты у меня выносливая. Лады?
Чувствуя, что Евино молчание сейчас не вполне знак согласия, Кира постаралась заполнить паузу:
— Вот ты морщишься, а знаешь, что на ремонте новая мода возникла? Одна девчонка думала, как не забрызгаться краской. Ну, внизу — старые джинсы, тут вариантов нет, а верх? Думала-думала, чего бы такое отработанное напялить, и вдруг её осенило. Она взяла старую болоньевую куртку, которую носила ещё девочкой-подростком, и выпорола подкладку и всё-всё-всё. Вернее сказать, отделила верхний слой, тоненькую шкурку, на которой даже "молния" держалась лишь чудом. Обрезала по талии, подшила.
Подкладку и всё, что ранее пододевалось — свитер, блузку, комбинацию, даже лифчик — всё заменили взросшие телеса, и она стала носить эту "шкурку" — представляешь?! — на босо тело. Немножко пришлась силикатным клеем в месте обтяга бюста, чтоб болонья здесь была пожёстче грудей, чтобы не дать им ухнуть, и наждачком прошлась мелким. Остальное всё сделает натянутость. Ненавязчивое трение при тугом облегании лучшая защита, ведь обвиснуть нельзя, не скользнув, верно? И рукава руки очень облегают, сошлось всё. Чтобы застегнуть "молнию", приходилось выдыхать до "не могу", зато, застёгнутая, она шла прямо по середине, обособляя грудки, чуть разводя их в стороны — классно смотрелось! Отличная демисезонная одёжка, пока не пригреет как следует солнышко и не заставит надеть топик.
Ну что, легче? Это только кажется, что вот-вот потянет. Главное, не думай, что не выдюжишь. Лучше вспомни, как Эвелина фокусничала на лужайке.
Ева криво улыбнулась и поморщилась. Лучше бы об этом и не вспоминать.
Это случилось на пикнике в "бабье лето". Плыл над поляной запах шашлыка, негромко звенела гитара, студенты и студентки пели и сдруживались прямо на глазах. Потом решили организовать представление с более чётким делением на артистов и зрителей. Несколько мальчиков прочитали стихи (надо же, увлекается ещё молодёжь!), блистало несколько юмористов, девушки пели, соло и хором, а трое выступили как акробатки. Конторсию показали — будь здоров! И это после еды. Надо бы натощак. Ну, теперь уже весной и до запаха шашлыка, а то не устоишь.
И вот не успели ещё стихнуть аплодисменты гимнасткам, как на поляночную "сцену" стала пробиваться Эвелина. Когда она протискивалась мимо, Ева обратила внимание, как она толста, живот выпучивается между низкими джинсами и высоким топиком, еле сдерживающим огромную колышущуюся грудь. Можно подумать даже, что беременна. На девицу шикали, чем-либо удивить народ после суперконторсии казалось невозможным.
Эвелина вышла и принялась танцевать-приплясывать, держа руки поднятыми вверх и мало-помалу приближалась к краю поляны, к деревьям. Гитара затренькала, пытаясь попасть в такт, но танец был таким нерегулярным, что вскоре звуки стихли. Только несколько человек прихлопывало.
Наконец горе-танцовщица приблизилась к облюбованной ею ветке дерева, проходящей горизонтально чуть выше её головы. Повернулась задом к зрителям, ноги свела вместе, руками взялась за ветку. Крепко вцепилась, всем видом это показывая. И начала задом делать какие-то волнообразные и вместе с тем крутящие движения. Танец живота сзади, что ли… то есть попы? Удивишь им, держи анал шире!
Попка ходила знатно, но соль была не в этом. Студенты вдруг с удивлением увидели, как пополз вниз пояс джинсов. Закреплён он был на самом широком месте таза, но джинсы худо-бедно держал, и во время танца, и вообще. А тут вдруг они стали сползать. Верить ли глазам?
Вот показалась попкина расщелинка, ей-то уж поверишь, вот бёдра испещрили джинсовые складки, вот вылезла уже вся попа, но ноги плотно сомкнуты, ничего такого не рассмотреть. Тишина стояла мёртвая. Неужели это не сон?
Чем ниже сползали джинсы, тем меньше становилось выкручивающихся движений и тем больше — "дельфиньих", в профиль. Наконец пояс оказался где-то посреди бёдер — дальше не пускали жёсткие складки. Трусов на нашей стриптизёрше, конечно же, не было.
Впрочем, возможно, что они остались в джинсах. Некоторые девушки как-то их там пришпиливают. Резинка трусиков служит им дополнительным, внутренним пояском, очень даже нелишним, если спасует пояс штатный.
Сейчас, впрочем, спасовали оба. На то и фокус.
Внезапно раздался резиночный хлопок, и с одного из парней в толпе слетели плавки. Руками он их не трогал, руки лежали на плечах друзей сбоку и похлопывали их. Он быстро нагнулся и вернул "беглецов" на место, благо резинка цела осталась. Не она виновата, форс-мажор под ней случился. Да такой, что руками пришлось придерживать теперь. И всё равно "шила" в "мешке" не утаишь.
Как только джинсы оказались на безопасной высоте, их хозяйка присела, не выпуская из рук ветки, так что бёдра оказались параллельно земле, а руки вытянулись вверх. Раздвинула, сколь позволили джинсы, колени. И вдруг…
Ева не поверила своим глазам: из-под Эвелины вдруг хлынула струя! Девица начала мочиться, грубо говоря, ссать. Вот почему она казалась такой толстой! Но как же так, при всех, тут мужчины… Впрочем, со спины выглядело всё довольно прилично, кроме самой струи, конечно.
В мертвейшей тишине, среди затаивших дыхание однокурсников и однокурсниц, Эвелина бурила землю расходящейся веером струей. Отчётливо слышалось шипение и шмякающие звуки, в стороны летели капли, пенилась лужица, быстро превращающаяся в лужу, казалось, над поляной навис запах перепрелой женской мочи.
Мочеиспускание, казалось Еве, длилось целую вечность. Руки, сжимающие ветку, напоминали руки нетерпеливого мотоциклиста, терзающие руль. Но вот Эвелина выдохлась, несколько раз качнулась на ветке, стряхивая последние капли. Сдвинула ноги, выпрямилась в коленях, по-прежнему не выпуская ветку, и принялась одеваться.
Одевалась она теми же внешне движениями, но, видать, другими, раз пояс джинсов пополз-таки вверх. Дело шло медленно. Стояла тишина, но уже не мёртвая — обычная. Люди перевели дыхание, опомнились. Слышно было кряхтенье фокусницы, шорох материи по телу, пару раз от перенапряжения стрельнули газы.
Особенно трудно стало, когда пояс подпёр попу снизу. Девушка резко дёргалась сзади вперёд, чтобы пояс отошёл назад, и резко приседала, пытаясь попой "поднырнуть" под него. Целую вечность ей это не удавалось, побелели аж ногти на руках — так сжимала она ветку. Какой надо было обладать силой воли, чтобы подавить желание снять руки с дерева и одеться нормальным способом! Но кому хочется слышать свист и улюлюканье.
Наконец попка сдалась под напором терпенья и мученья, позволила поясу "напрыгнуть" на себя, но стала тормозить дальнейшее продвижение. Ещё бы — эдакая-то задница! Заднища! Тут и руками-то джинсы натягивать с силой приходится, небось.
Но терпение и труд взяли своё. Со стороны заключительная стадия процесса напоминала втискивание пробки в горлышко бутылки. Верх "пробки" (широкое место таза) был зримо шире "горловины" (пояса), поэтому приходилось гадать, докуда оператор сподобится пробку вогнать. Надо так, чтобы джинсы не спадали без поддерживания руками.
И Эвелине это удалось! Джинсы вернулись на своё прежнее, законное место. Издав победный клич, девица отпустила наконец ветку, не опуская рук, повернулась к зрителям лицом и, перешагнув растёкшуюся лужу, принялась танцевать, чтобы показать, что джинсы сидят хорошо. Стал ясен смысл и её раннего танца.
Несколько волосков, выглядывающих из-под пояса спереди, не в счёт, ещё вам и "киску" попой укроти!
Танец с вихлянием бёдрами и широким расставлением ног продолжался, пока танцовщица не преодолела половину расстояния до зрителей, затем она повернулась в профиль. Чуть согнула колени, ещё больше — в пояснице, наклонившись вперёд, голову с плечами откинула назад. Прижатые к бокам руки не мешали наблюдать, как нижний край могучего бюста составляет с низом грудной клетки и животом прямую линию, а верхний склон так же "дружит" с верхом грудной клетки и шеей. Попа же давала такой мясистый, скруглённый угол автоматически, и весь зигзаг производил приятное впечатление. Ещё бы пяточки обнажить, там та же ситуация, да на цыпочки привстать. Ну, а лучше всего это проделывать обнажённой, конечно.
Зазвучали аплодисменты. Торжествующая Эвелина попробовала ещё несколько положений рук, не двигая корпус — кому что понравится. Отвернулась и что-то привела в порядок. Фокус-фокусом, а комфорту такой фокус не прибавил, надо оправиться.
Между прочим, пока Эвелина бурила, Ева пыталась отводить от этой непотребности глаза и мельком видела лица девушек вокруг. У многих они были напряжены, они отчаянно пытались сдержать свой напор, а после окончания представления, не аплодируя, побежали за кустик.
Наблюдательность как-то обострилась, и Ева вдруг поняла, почему в самом начале постаралась сесть подальше от одной группки ребят, почему их сторонилась — в смысле, больше, чем остальных парней.
Дело в том, что студенты из состоятельных семей носили дорогие модные плавки, по всем наворотам, пояскам, карманчикам, стразам, подкладочкам и складочкам похожие на шорты. Шорты, оголяющие больше положенного им бёдра. А на мужские шорты она уже насмотрелась, в мае и сентябре студенты так и на лекции приходили.
Правда, мужское достоинство во всём том как-то терялось, но ведь показать крутизну важнее!
А та стайка парнишек была из семей малообеспеченных и носила простенькие трусовато-хлопковатые плавки, хорошо облегающие тело и всё, что нужно. А после купания — так и вообще облипающие все контуры. Хоть плавки не были телесного цвета, а некоторые вообще умеренно ярчали, на фоне всеобщей шортизны пареньки смотрелись почти обнажёнными. И держались они как-то обособленно, настороженно, и выступать не лезли. Но "наготы" своей не стеснялись, даже после полной купальной "облепихи", когда всё скрываемое можно было пересчитать, никаких таких стыдливых жестов. Знали, что выглядят прилично, а вот на Евины глазки не рассчитали. Но что она им, на них и так девицы с одобрением поглядывают, на "бронзу мускулов и свежесть кожи", и на всё, что плавкам скрывать и не стоит.
Но вернёмся к представлению. Не обошлось без зависти. Одна девчонка громко сказала:
— Эка невидаль! Да у меня живот сам почище её ходит, любые джинсы сбросит и натянет. Попробуй его удержи! А то дать волю каждая может.
Ей тут же предложили повторить фокус Эвелины, пусть часть фокуса, без ссанья, но чтобы так же потанцевала в знак того, что ремень в норме, не ослаблен. Девушка отказалась и тут же стала жертвой всеобщего любопытства. Пришлось, краснея, объяснять, чего это у неё "живот ходит".
Все мы знаем, что девушки щеголяют с голым пупком чуть не до снега, но не всем это легко даётся. Мало быть просто наглой, обнажать-то приходится целый пояс кожи, даже часть попки. У Эльвиры, например, на морозе прямо-таки конвульсировал живот. Нет, чтобы послушаться своего организма, довериться ему и утеплиться! Мода всемогуща, пришлось непослушный животик укрощать. Средством была выбрана закалка — нетрадиционная весьма.
Ранней весной она стала выходить на балкон с голой поясницей и, отчаянно дрожа, учиться сдерживать себя.
— И вот как только выхожу, — делилась опытом Эльвира, — ну, сначала на какое-то время своего тепла хватает, ничего так, колко, пощипывательно. Постою и остывать на глазах начинаю. Ягодицы так дрыг-дрыг, и вдруг как живот заходит, как заколышется! Несколько раз джинсы прямо сбрасывал с себя, еле с балкона ускочешь. Не укротишь сразу. Жаль, что здесь жарко, — она перегнулась назад, обнажив почти весь живот, — а то бы я вам показала!
— А обратный процесс?
— Запросто! Только стала я овладевать животом, как потеплело. Ну, я тогда для обострения стала лить из стакана на поясницу холодную воду, а низ облегчила до трусиков — ведь никто на балконы после зимы ещё не выходил. И живот снова забурлил! Только теперь он стал делать другие движения, как бы пытаясь навернуть на себя трусы, прикрыться ими как можно больше, защититься от воды. Я специально проверяла, приспускала трусики — он их обратно наворачивал и натягивал до барабанной плотности. В промежности будто тетива натянута, с попы уже сползает всё, а сзади плесну — ягодицы рвут трусы с лобка. Будто две бетономешалки ворочались, по серёдке, где расщелинка, барабанить могла на фоне шуршания об ягодицы. Так что и обратно натяну… натянула бы, будь погода подходящая. Или хотя бы холодильник поблизости.
— Залезешь, что ли?
Нет, технология была другая. Только-только начало Эльвире удаваться держать живот, как потеплело. За лето вся закалка может уйти коту под хвост, чем тогда хвастаться осенью? И вот в тёплый сезон она стала класть на поясницу и живот лёд из холодильника и отчаянно сдерживать конвульсии.
— Послушай, — сказал ей кто-то из толпы, — это же не закалка — льдом да морозом по пояснице, так сильно застудиться можно. Не стоило бы тебе.
— Подумаешь — простуда! — фыркнула та. — Да, посопливлюсь я недельку, но дело продолжаю. Это же ерунда — поболеть немножко, от занятий отлынуть, не то, что позориться без пупка или с дрыгающим животиком. Никакая болячка не заставит меня закрыть пупок!
— Да не простудиться, а застудиться, почки там, женские органы. Ты же не знаешь, может, организм из последних сил сопротивляется, вот-вот сдастся, а ты ещё и живот успокаиваешь, даже кровообращение не даёшь усилить.
— Больше лёгкой простуды не заработаю, — самоуверенно заявила девица.
Как потом узнали однокурсники, назло им она усовершенствовала летнюю тренировку. Купила непромокаемое бикини огромного размера, заливала в чашки воду, замораживала в морозильнике до льда, а потом надевала такой "морозливчик" на поясницу, крутила ледяными глыбами, еле сдерживая крики. Трусы от бикини, тоже на хорошую попу, использовала, как кляп.
И докрутилась. Под её укрощённым, утихомиренным, послушным животом разыгралось жуть что! В кулак сжался мочевой пузырь, отчаянно исторгнул всё своё содержимое — хоть так погреть снаружи тело неразумной хозяйки, но эта жертва не помогла. Засвербило у устья мокрого страшно, усугубило нутряные муки. В почках (она только тогда узнала, где они находятся и что вообще у неё есть) и "каких-то там" придатках оказалась такая масса жгучей боли, что её невозможно было ни вымолчать, ни выкричать. Главное, всё прорвалось как-то неожиданно и неостановимо. Простое снятие ледяного лифчика не помогло, даже тёплый душ спасовал. А она-то думала: прижмёт — перестану, всё и назад уйдёт. Не ушло, а даже усилилось. Разве это честно? Тем более, что терпеть нынешние девицы не умеют, так и орала до приезда "Скорой", сжевала свой трусяной клып.
Да, патогены вырвались из-под пресса иммунитета и начали гулять по нежному женскому телу, словно Стенька Разин по Каспию.
Сколько Эльвира провалялась в больнице! Пролечила, как говорили, даже дорогущий мобильник. Появилась какая-то поникшая, пришибленная, забывшая о своём обете держать пупок наружу. Ходили слухи, что ей уже не испытывать женских радостей, но о таких вещах пресс-бюллетеней не издают — только слухи.
Дурное заразительно. Правда, наученные горьким опытом Эльвиры, девчонки закаливались поумереннее, начинали с обтирания, потом — обливания, душ, от тепловатого до холодного, уже потом лёд. Плохо, что закаливали не всё тело, а только поясницу. Поможет ли это не заболеть? Будущее покажет.
Но всё это позже, а пока студенты балдели под впечатлением от Эвелининого представления. Да, обладай ты таким умением, и подружка не нужна. Хотя, если честно, тут два умения: спустить-натянуть джинсы без рук и слить, не показывая лишнего, стоя к зрителям спиной. Которое потруднее будет?
Но этим шалости нашей девахи не ограничивались. Она вошла во вкус изобретения разных трюков. Например, когда она кричала на мальчишек или просто гневалась, то так напрягала мышцы ягодиц, живота и бёдер, что выдавливала из-под себя джинсовую промежность, и выпирало там всё у неё по-мужски. Ей это, видите ли, помогало справляться с парнями, вставать на одну с ними ногу. А потом — хоп! — и снова она девушка в обтягивающих джинсах, всё гладко, ни морщинки. Только раскраснелась девка за время своего "мужества".
Кто-то догадался посмотреть на неё сзади. Там так "все ушли на фронт", что вся попа оголилась, вплоть до дырочки до задней, а мышцы смотрелись напрядёнными ну просто до одури! Не оборачиваясь, она просто фыркнула на подошедшего кишечными газами, и он отскочил.
Близкие знакомые Эльвиры знали, что она изобрела этот трюк, чтобы можно было пускать ветры прямо в атмосферу, не заванивая нутро джинсов — чтобы те не прихватывали вонишок, не мешали эту ложку дёгтя с бочкой импортной косметики с тонким ароматом. В самом деле, если парни делают свои жидкие дела, лишь отвернувшись к стене, почему бы девушкам не делать так дела хотя бы газовые? Встаёшь спиной к стене, напрягаешь ягодицы и бёдра, оголяется попа, размыкаешь сфинктер, громко кашляешь ртом, заглушая задний "кашель", делаешь шаг вперёд, отрываясь, расслабляешься и оправляешься. Быстро и сердито, только бы палец никто не успел сунуть. А уж потом она увидела, как всё собирается и выпучивается спереди, и тоже нашла тому применение — беззвучное на этот раз.
Кира, кстати, пыталась выведать секреты Эвелины, а не узнав, тренировалась самостийно. Один раз Ева из жалости помухлевала с её поясом и джинсы удалось спустить, но тут же намокли. До безручного подъёма дело не дошло, бросила Кира это занятие.
Надо было сначала потренироваться сливать со спущенными на бёдра джинсами, а уж потом всё остальное. От простого к сложному, так сказать.
— Хватит улыбаться, — точно прочитала подруга Евины мысли. — Давай, макай кисть в краску.
Осторожно, чтобы не отдалось в живот, вздохнув, Ева продолжила свой труд. Следя за ровным размазыванием краски, она всё же краем глаза заметила, что подружка то и дело бросает косые взгляды на шкаф. Наверное, думает о переодевании. Сама-то она тоже в "не ахти": плотные колготки поверх старых трусов и бесформенный, растянутый топ на босу грудь. С одной стороны, жарко, с другой, если капнет-брызнет, лучше, чтобы не на кожу. Головы у девушек были одинаково упакованы в тонкие душевые шапочки.
Сзади, прямо на Кириной попе, красовалось большое пыльное пятно — след падения. Нет, она не поскальзывалась и Ева её не толкала. Дело было так.
Раздевшись до описанной степени наготы, девочки не спешили приступать к делу, немножко ужасаясь объёму работы — теперь, когда стояли к ней лицом к лицу. Не зря ли они взялись за непосильный труд? Надо бы втянуться потихоньку, постепенно. Возникла идея перемерить сперва наряды, чтобы определиться, что отвезти домой, а что оставить.
Они, в принципе, это уже знали, но теперь примерка стала перекрёстной. Правда, Ева была похудее и пониже своей боевитой подруги, зато та обожала натягивать на себя всё узкое и обжимающее — хотя и не признавалась. Обращала всё в шутку, с хохотом демонстрировала тужайше обтянутый Евиной маечкой бюст, а нижний край полз от пупка по выпуклости живота к талии и ещё выше, норовя присбориться прямо под грудью. Кира одёргивала, втягивая живот, потом снова выпячивала и наслаждалась ощущением одежды, сползающей с кожи. Будто кто-то стягивает с тебя…
А уж какой кайф был от обтяга! Она и смеялась-то ради того, чтобы иметь возможность естественно набрать в грудь побольше воздуху, стиснуть тело снаружи и изнутри. Только мысль о том, что трещащая по швам одёжка — чужая, удерживала от экстрима. Впрочем, экстрим ещё предстоял, он таился в узеньких Евиных джинсиках — если, конечно, их вообще удастся натянуть.
Почти ничего не порвав, Кира должна была ответить взаимностью, предложив подружке свой великоватый для той гардероб. Впрочем, проблема оказалась не в размере, а в степени открытости тела. Что ж, если великовато, так носят, ничего особенного. Но…
— По-моему, этот топик не подходит, — смущённо сказала Ева.
— Почему? — Подружка ходила вокруг кругами, дёргала. — Облегает нормально, пупок не обижает.
— Ну, ты же видишь, как я ни поддёргиваю, он всё вниз и вниз.
— До пупка не доходит же. А ты что, весь живот хочешь выставить, что ли?
— Да нет, но лучше живот, чем… Понимаешь… лифчик виден.
— Эк позор какой! Ну и что, что виден?
— Ну… нехорошо как-то. Вот если бы у тебя… — Она замялась, подружке всё было нипочём, у неё и трусы обрамляли пояс джинсов, — ну… тампон бы выглядывал, разве это хорошо?
— Тампон? Это мысль! Надо сделать ниточку подлиньше и вытаскивать наружу, пускай через пояс свешивается. И какоё-нибудь бантик привязать, кроваво-красного цвета. Нехай при ходьбе болтается, сигнализирует.
— Но я же не об этом.
— Да поняла, поняла я. Как бы тебе попонятнее объяснить… А зачем ты вообще лифчик носишь? Летом, в жару, паришь свои "виноградинки".
— Как?! Но положено же — женщинам груди прикрывать. От века это.
— От прошлого века! Сама посуди — объём, форму бюста женщины не скрывают, а некоторые и преувеличивают. Кожа на нём такая же, как на том же животике, возле пупка. Спрашивается — что же таить, рискуя перегреть? Посмотри любой каталог, — на тумбочке лежало несколько, туда и был жест рукой, — там бюстгальтеры мал-мала-меньше, каких только вырезов нет!
— Да, — она уже смотрела украдкой, — но соски всегда прикрыты. Исхищряются, да, но это святое. Всё-таки розовенькие соски.
— Знаешь, как они по-английски называются, твои "святые"? Ниппели! Вон их сколько в колёсах машинных крутится. Давай подойдёи на улице к любой машине, и ты эти ниппели увидишь, если раньше не замечала. Чего их скрывать?
— То машины…
— А есть и мужчины. И у них соски. Маленькие, правда, ну и что? Такие же красные, сморщенные. И они их не скрывают, нет. До пояса раздетыми вон сколько ходит.
— Но это, это… Ведь на плоском же.
— Ну, не скажи. У иных грудные мышцы ах как накачаны! Но если даже и на плоском. Это они должны нелогичности стыдиться: соски есть, а изнутри к ним ничего не подведено, сосать нечего. Мы, женщины, в этом отношении гармоничны. Почему же они не стыдятся своего абсурда, а мы должны стесняться своей гармонии? Красивых женщин греки с придыханием ваяли, и заметь — безо всяких лифчиков!
— Кира! Ты меня в тупик ставишь. Но ведь лифчики раньше носили все, а в наши дни только самые отчаянные перестают носить. Но соски никто не обнажает, это свя… ну, как будто это святое. Даже ты. Верно?
— Предрассудки! Даже если и я.
— Как? Но почему, почему?
— Я такую историю слышала. Раньше женщины над бюстами своими не тряслись, соски обнажали наряду с мужчинами. Набедренные повязки общего покроя были. Это даже лучше для закалки, а то всунет молодая мать свой изнеженный сосочек в рот малышу, он как засосёт — глаза на лоб вылазят, а отдёрнуть нельзя, кормить-то надо, всё-таки мать. Если грудь большая, отвисает, делали шейный хомут из мягкого, но всё наружу. Весь секс шёл по низам. И только потом разнёсся слух…
— Что нехорошо?
— Нет, что по сосочкам можно гадать. Форма, цвет, тип сморщенности, размер и оттенок околососковых кружков… Нашлись умельцы, стали интерпретировать. И что получилось? Девушка не прочь обнажиться, половить на себе горящие мужские взгляды, пококетничать, пострелять не двумя, а всеми четырьмя "глазками". Пусть все видят, какая я! Но только в данный момент. В этот "данный момент", данный Провидением, можно и мужика захомутать.
А вот если по соскам читается судьба надолго вперёд… Не-эт! Вдруг приедет красивый принц на белом коне и прочитает по груди, что ты ему не подходишь? А была бы она прикрыта, но форма и объём видны, ты бы поперекатывала, ложбинку показала, двумя глазками постреляла — и принц твой! Пускай потом разбирается, что ты ему не пара, когда уже поздно будет.
— Неужели так?
— А ты думала! И вот… стали прикрываться. В самом деле, если ты имеешь право скрыть, скажем, торжествующую улыбку, не рассказывать о себе плохого, то и скрижали с начертанной на них судьбой имеешь полное право прикрыть. Если бы все всегда голышом ходили, но ведь зимой все одеваются, в том числе и грудь одевают. И женщины просто перенесли зимнюю одежду для бюста на лето. Это не ломка традиций, просто смещение по времени, по сезону. И мужчины смирились. Нельзя же, в самом деле, срывать с незнакомой женщины одежду!
— Но потом-то…
— А в постели уже не до гаданья, там от другого голова кружится. И когда мужчина получает возможность разобраться в судьбе, скажем, утром, поздно — он уже будущий отец, а значит, вскорости муж.
— Но никто ничего такого не говорил.
— Дожидайся! Кто тебе… то есть мужикам скажет, что утаивает от них важные сведения о себе! Фактически, это признаться в попытке обмануть. Конечно, сразу все стали стыдливыми-стыдливыми, сверху, как раньше только снизу, так и мужчинам объяснили лифчики. Те, может, и не верили, но поди докажи обман! Грудь и в самом деле участвует в любовных ласках, возбуждается, краем задевает оргазм. Ясно, что женщина имеет право её беречь, даже если раньше пренебрегала. Потом, информация о судьбе доставалась парням на халяву. И вот халява кончилась, как тут возразишь? Тело принадлежит хозяйке, ничего экстраординарного она с ним не делает, здоровью своему не вредит, никак не отговоришь её от прикрывания. А когда раздевается сама — поздно!
— Но никто о гадании и не заикался…
— Так гадалкам и гадальщикам всё время тренироваться надо. Как исчезли нагие соски с женских фигур, сразу все они остались без работы, переквалифицировались и исчезли как класс. Кушать каждому хочется! Постепенно исчезла из Интернета… ну, оборота и информация, которой каждый мог пользоваться для любительского гадания. Все мужчины всё позабыли. Мало того — и женщины сами забыли, в чём дело, уверовали, что они и вправду стыдливы и что по этой именно причине соски всегда должны быть прикрыты. Хоть всё открой, но на соски — хотя бы колпачки. — Она полистала каталог, показала. — Хотя чего теперь-то бояться — гадание исчезло, его не возродишь.
Ева почему-то осмелела — но не в смысле сосков.
— Забыли, говоришь, женщины?
— Забыли-забыли, — Кира беззаботно улыбалась, не чуя подвоха.
— Все?
— Все!
— До одной?
— До одной!
Маленькая эффектная пауза.
— А ты-то откуда знаешь тогда, о женщина?
— Всё, Евка, нокаут! — И хохочущая Кира плюхнулась на спину, её большие груди под растянутым, бесформенным топом откатились почти к подбородку и развалились по сторонам.
Так и появилось на попе большое пыльное пятно, которое не имело смысла счищать сейчас. Вот закончат работу, тогда уж. Кажется, скоро. Подпирает пузырь, запах краски подгоняет…
Вот опять закружилась голова. Ева опустила кисть, чмокнула губами, и Кира тут же поднесла к ним бутылочку с минеральной водой. Осторожный глоток, другой… Хватит, а то не дотерплю. И снова замелькала в воздухе кисть.
Улучив момент, Кира отошла в другой конец комнаты и посмотрела на наручные часы, растянутые на тумбочке — от брызг подальше. М-да, Лёшка, небось, заждался. Пора бы переодеваться и к нему, а тут это! Да скорей же, скорей махай своей кистью!
Помочь я тебе не могу, второй кисти нет, хотя сама вся такая собранная и немножечко возбуждённая. В таком состоянии как-то подружке призналась:
— Чудится мне, что в теле моём пружинится толстая змея — второе "Я". Начинается изнутри от лобка, упруго сгибается в дугу внутри живота и грудной клетки и переваливается сверху через рёбра. Да так упруго, что груди стоят, будто концы этой змеи. Пытается она распрямиться, но не тут-то было! Она во мне — будто пружина в часах, заводит, динамизирует. Как почую "змею" эту, даже утром — весь день в движении, ночью никак заснуть не могу, так изнутри подпирает энергией. Тогда я устраиваю ей "короткое замыкание": представляю себе, как на свет появляется ребёночек, от одного конца "змеи", и идёт к другому, к груди материнской, замыкая круг. И поверишь — я почти ощущаю, как меня сосут, что-то такое из груди уходит, энергия спускается, лишняя активность исчезает, делается хорошо-хорошо, и проваливаюсь я в сон. Жаль, что в мыслях, наяву бы…
А наяву отчаянно машет кисть, жуткий запах краски, а дышать-то в таком состоянии хочется полной грудью! Мало того, махи всё замедляются, и вот малярша положила кисть и твёрдо, хотя и жалобно, сказала:
— Всё! Не могу больше.
— Что? Да ты и не так терпела в жизни. И после тестирования того, и когда тебя в сортире сковали с этой Томкой…
— Ой-ой, не напоминай, не надо! Как вспомню, аж всю передёргивает. И хочется сильнее.
— Ладно, страдания забудем. Но вспомни хотя бы, как ты героическим усилием зажалась, опроставшись наполовину от силы.
— Когда это?
— Да когда я тебя за шиворот с унитаза подняла.
Ева вспомнила, но энтузиазма это ей не прибавило.
— если б я преднамеренно героизм проявила, а так ещё тяжелее вспоминать. Из меня струя бьёт, а ты меня — раз! — вверх. Я ведь не поверила, когда ты меня за воротник взяла, думала, пугаешь просто. И всё мокрое — по трусам, и в джинсы. Еле успела прервать, только влажная полоска по трусам, из капелек. Я всё боялась потом — вдруг запах! Зачем ты меня вверх, а?
— Ясно зачем — на ноги чтоб поставить, а затем уж вперёд тянуть. Я ведь тебя не подниму, на руки взять и нести не могу, как ребёнка, надо, стало быть, на ноги поставить и своим ходом. Да и куда тебя тянуть? Не вниз же давить! А вбок — ты бы полетела с унитаза. И что у тебя за трусы? Бабушкины, что ли? Будь мини — и не замочились бы.
— Что ты говоришь? Тогда бы всё в джинсы ушло. Трусам спасибо ещё. И зачем меня вообще было трогать? Я бы и так вышла через минуту.
— Это мне нравится! Сам декан не поленился прийти в общагу, ждёт в комнате, время дорогое теряет, а она выкобенивается, условия ставит — через минуту, две, полчаса жди её. Да тут со всех ног бежать надо, не дай бог, осерчает и уйдёт. Если бы ты знала, как я бежала до туалета! Быстрее, чем когда сама обсиралась. Для твоей же пользы. А если б ты ушла? Ищи тебя по всей общаге!
— Но что значит минута? Он же не такой грозный, наш декан. Однажды меня в туалете… — она запнулась, уточнять обстоятельства не хотелось. Но Кира не заметила.
— Пойми, он же пришёл нас ругать, может, наказывать. Может, не решил ещё, как. А пока ждёт в комнате, перебирает варианты, и чем дольше ждёт, тем суровее вариант. Смягчить-то его сердце некому, раз он один. Так само собой получается, грозный он или не грозный — психология!
— Всё равно, рывок за воротник — не метод. А если б я в обоссанных джинсах пред его очи предстала?
— Да кто ж знал, что ты только начала! Ты ведь любишь долго сидеть, капельки выдавливать, а то ещё и по-большому принялась бы. А у меня… Ев, ты меня извини ещё раз, но, когда я выбежала из комнаты тебя искать, вспомнила, что у меня там разбросаны… ну, интимные вещи. Как-то сразу не подумала. И не хотелось его надолго оставлять, ведь если по вещдокам судить, то живут в этой комнате крупные развратницы. Там ещё Лёшкины плавки валялись, он мне дал наложить пару швов, чтоб снизу "коробочкой" стало. Но кто поверит? Решат — разврат. Так что надо было молнией обернуться.
— Хороша молния! Я ведь чудом успела зажаться. И потом плохо было. Видела, как я перед деканом с ноги на ноги переминалась? Думала, что от стеснительности, да? А тут ещё пятно на трусах чувствуется. Я тебе так скажу: лучше страдать с литром в пузыре, чем зажиматься, слив три четверти этого литра. Стакан на марше тяжелее литра на привале. Не веришь? Сама попробуй, а я полюбуюсь.
— Хорошая идея, попробовать стоит. Но ловлю на слове. Зажаться ты всё-таки сумела, а сейчас в тебе явно меньше литра. По логике, ещё потерпеть запросто. Нет?
— По логике?
Ева призадумалась, потом резко втянула живот — приступ настиг.
— По логике могу, а на деле… — Она вдруг как-то затряслась, заклинило мышцы. — А-а-а! Если не приоткроешь, прольюсь так.
Блин! Кажется, не шутит, вон как выступает её живот над ремнём джинсов. Неужто мочевик туда довыпячивался? Под литр, кажись. Надо помочь, а то потом мой тут полы, дыши всякой гадостью! Ведь всё, кроме махов кистью, на мне. Уговор дороже денег.
И Кира понуро пошла в угол за тазиком.
В это время Ева почувствовала, что её спину что-то щекочет. Это среди капель пота, усеивающих блестящую кожу, нашлась крупная бегунья-сползунья. Ничего особенного, но когда донимает мочевой пузырь, даже такое ощущение невыносимо.
Руками не почешешься — в краске они, подняты, как хирурги стерильные свои ручки поднимают. Сказать Кире? Чёрт, донимает меня. Инстинктивно Ева шагнула к углу шкафа и крепко потёрлась о него спиной.
Щёлк! Лифчик ослаб. Застёжка! Моё слабое место…
Кира уже шла с тазиком.
— Застегни мне, а, — попросила девушка, поворачиваясь спиной.
Кира, поставив тазик на пол, потянулась было руками, да тут же их и отдёрнула.
— Фу, здесь пятно! Через голову, что ли, летело? И… Э-э, а это что ты тут по шкафу размазала? Я потом оттирай, да? Эх, ты!
— Скорее, — морщилась Ева. — Да скорее же!
— Ладно, снимай его совсем! Вот так, протягивай ручки.
— Ой! Зачем? Зачем снимаешь? Окна же!
— Фу ты! Да кто в них смотрит, в эти окна? Вокруг одни деревья. И как ты писать собралась? Окна не мешают?
— То внизу, а то сверху. Ну, давай!
Спорить не было сил, к тому же в этот миг подружка показала ей снятый бюстгальтер с и вправду пятном краски как раз на застёжке. Ладно, потом подумаем, что делать. Сверху всё покрасила, может, снизу и так сойдёт?
Кира уже снимала свой топ.
— Вот, и я такая. Ничего не боюсь. Хороши дынки, верно?
На вздымающейся коже чётко прослеживалась граница слабого ещё загара. Шерлок Холмс назвал бы марку бикини и размер сразу.
— Ты не с себя, ты с меня снимай!
— Да сейчас, сейчас…
Кира присела и нашарила замочек "молнии". Ева вдруг подумала, что по закону подлости застёжку заест, но она легко, со стрекотом разошлась. Свистнул ремень. Девичьи руки поволокли брючины вниз.
— У-у, туго-то как! Мылишь ноги, красавица? Эх, попу-то не держи копчиком вверх, виляй, помогай мне!
Но Ева не внимала. Руками в краске она не могла зажать уретру — с ума сойти! Может, пожертвовать трусами? Нет, они у меня хорошие, да на сегодня и сменных нет. Ладно, недолго уже.
Ева вышагнула из спущенных-таки джинсов. Подруга взяла их, подняла, стала осторожно складывать.
— Ну, не мучь! Брось на стул и давай, спускай мне трусы!
Но Кира всё же повесила джинсы в шкаф — от брызг подальше. Не так много одёжки у этой стесняшки, послужат ей ещё джинсы.
— Ой, уже сочится. Ну, спускай же!
Забавно согнувшись, Ева попыталась локотками стянуть бока трусов — не вышло, кожа взопрела, трусы её облепили плотно.
— Сейчас дорогая моя, пись-пись-пись…
— Не надо-о! Спусти сперва!
Кира присела, с интересом разглядывая подружий живот. Как чудовищно выпячивается пузырь — аж выше пупка пошёл. Ну-да, чистая-то водичка быстро через почки бежит, в желудке-кишочках не задерживается. Распили они два литра на двоих. Если тут весь литр…
Она отлепила трусы от кожи, спустила вниз — и тут в дверь крепко постучали:
— Кирка, ты здесь?
— Лёшка, — одними губами произнесла незадачливая свиданщица.
Она резко встала и испуганно посмотрела на подругу, инстинктивно зажав груди руками. Роскошные полушария рвались из-под ладоней, твердели соски, выглядывали из-под пальцев, которые делали вмятины, но всё скользило, заставляло забирать в пригоршни снова и снова. Медузы, да и только. А вот-вот войдёт мужчина!
— Лёшик, минуточку!
Начиная с этой "минуточки", Кира вела себя так, будто бы Евы и не было в комнате. Заметалась, замелькала руками, с угрожающей быстротой оделась — даже не проверяя, есть ли где брызги краски.
— Быстрей открывай! Чем это у тебя воняет?
Ева, вся зажавшись, с ужасом смотрела на метания подруги. Она-то даже руками не могла прикрыться — в краске они. А ведь мужчина стучит, захочет — зайдёт, Киру не спросит.
…Вдруг очень отчётливо вспомнилось, прямо-таки предстало перед глазами, как однажды утром к ним в дверь неожиданно и крепко, по-мужски постучали и они, две полусонные девчонки, стали второпях одеваться. "Хоть бы верх, хоть бы верх приличной", — стучало в висках, — "ниже пояса одеялом прикрою". Спешка, паника мешала делу. Особенно долго не удавалось нашей героине застегнуть сзади лифчик. В обычном состоянии свободные пальцы обеих рук сами собой нащупывали друг друга и влекли за собой "друзей", сжимающих части застёжки. Сейчас же руки делали резкие, бесприцельные движения, пытаясь сомкнуть замочек сразу. И раз за разом промахивались. Чёрт, сейчас войдут, а я всё вожусь!
Кира, в отличие от неё, на такие мелочи не разменивалась, сразу натянула майку. Хотя пальцам сзади дела не было, чуток повозиться пришлось. Груди были огромными, набухшими: за ночь они набухают, что ли? Ото сна или от свободы, но пришлось маечку порастягивать, а когда села, Ева увидела чётко проступающие через неё соски, натянувшие ткань. Впрочем, утром бюст быстро возвращался к своему дневному объёму, хотя и так оставался нехилым.
Не об этом думать надо. Вот-вот войдут, а у меня грудь не чувствует, что в упаковке! Надо, чтоб не только сами выпуклости были прикрыты, а и чтоб вся грудная клетка чувствовала стянутость, корсетность. Вот как я руку или ногу единой чувствую, ничего, когда я ими двигаю, не болтается, так и торс должна чуять — единым. Тем более, что грудку первой обвевает свежий воздух, когда девушка откидывает одеяло и садится. Всё остальное сокровенное ещё нежится в складках тёплого одеяла. А если непривычная первокурсница позевает-позевает, потянется слегка и снова ляжет, то и животик её в темноте да тепле останется. А грудь… Что ж, немного пусть пообвевает её свежий воздух и — пожалуйте в "горницу", сударыня. В жёсткие формы, что сделают вас просто утолщением спереди и онезримят всякие интересные мелкие детали женского внешнего вида. Бывают ведь случаи, когда внезапно напруживается что-то внутри. Как оскомина проходит по нежным местам, становятся они ну сверхчувствительными, рукой боишься ворохнуть — передёрнет от лёгкого касания и соски "выстрелят. Тут-то жёсткость и выручает, не даёт подавать всем виду. Попучится, попучится плоть и отойдёт, опадёт, овянет. И незачем, слышите — незачем! — читать по моему облику моё состояние! Это моё личное, интимное, внутреннее дело… Ну, если не сугубо внутренее, то внутриодёжное. Для того одежда и нужна. Но как же трудно её быстро надеть!
Так вот, уже потом, проводив так некстати нагрянувшую почтальоншу с заказным письмом, Кира сказала, что возня ручек с задней застёжкой ей кое-что напомнила. Как создаются структуры — не больше, не меньше. Отдельные объекты, мол, движутся хаотично, просто в силу того, что выделена им тепловая энергия и не двигаться они не могут — как вот Ева не могла не корячиться с застёжкой. Складываются из них, чисто случайно, разные структуры, как из кубиков домики. Но большинство неустойчиво и быстро распадается, не мешая броуновскому движению, — как если не сомкнулись за спиной пальчики, снова и снова повторяет девушка попытки. И только в отдельных случаях — щёлк! — и всё встаёт на свои места. Как я сказала? На свои? То есть на те места, которые так удобны, так способствуют сохранению формы, что трудно поверить, что они не были изначально замышлены именно для этих объектов. Свои это для них места, точно говорю. И образовалась более-менее устойчивая структура, агрегат. Она, конечно, тоже будет двигаться, но а правах того объекта, что в совокупности её составили. А вся остальная энергия пойдёт — тоже на движение, но уже всей структуры в целом и на другом, более высоком уровне. В физической химии такое движение называется макроскопической работой, а броуновское движение обусловливает теплоту. Теплота может частично переходить в работу, и это задача тепловых машин.
— Вот я и подготовилась сразу к двум семинарам — по философии и по физической химии, — улыбнулась Кира. Она уже стащила маечку и теперь с опавшей, обрамлённой тёмными складками грудью стояла перед шкафом, выбирая бельё на день. — Жаль, что они у нас не сегодня. Ну да ладно, запишу пока.
— Лучше б застегнуться помогла, — пробормотала Ева…
И сейчас Кире позаботиться бы о ней хоть чуток. Сама-то уже одета, но вместо помощи подруге кричит:
— Сейчас, мой дорогой, сейчас открою!
Ева аж подпрыгнула, мотнув маленьким своим бюстом, и тем напомнила о себе. Сейчас она была нежелательной помехой, потенциальной соперницей. И Кира мотнула головой в направлении шкафа: прячься, мол, туда!
— Иду-у, открыва-аю!
Ева схватила с пола забытые было трусики, быстро шагнула в шкаф, попыталась закрыть за собой дверцу. С обратной стороны ручки, конечно, не было. Намотала трусы на руку, взялась за край и сильно дёрнула, тут же убрав руку. Дверь по инерции закрылась.
Одновременно отворилась дверь комнаты, впуская гостя.
— Ну, чего ты? — донёсся недовольный басок. — Договорились в час — надо в час. Ну, на полчаса опоздать — святое дело. Но не на час же!
Кира что-то забубнила в оправдание.
— Еле номер комнаты вспомнил. Теперь перед кино гулять некогда. А-а, ты ремонт затеяла!
Дверца шкафа вдруг скрипнула и начала медленно отворяться — неплотно встала она на своё место. Ева побоялась схватиться рукой — вдруг увидит! Она забилась в самый дальний угол и затаила дыхание. Выручай, подруга!
Послышался Кирин голос:
— Переодевалась я, вот он и… Петли слабые. — Дверца захлопнулась, наступила темнота, звякнул ключ в замочке.
Зачем ключ? А-а, иначе опять откроется.
— Открыла бы сразу, дала на себя полюбоваться! А что такое с петлями? Может, я… — Скрипнула половица под ногой.
— Нет! Не надо ничего, я уже плотника вызвала. Да и закрывается, если на ключ.
— Ну, дело твоё. А нам в кино пора. Давно пора. Погулять перед ним хотел, да ты всё время просеяла. Ну-ка, быстренько!
— Но мне ещё нужно…
— Ничего тебе не нужно. Не засохнет краска. Идём, а то на руках понесу!
Послышалась возня, вскрики, и всё покрыло хлопанье входной двери. Наступила тишина.
Приступ боли в животе заставил Еву согнуться пополам и почувствовать, что шкаф прямо-таки набит одеждой. Заперта в шкафу, и что — терпеть, пока подруга не вернётся? А терпеть, видать, придётся, ибо ноги по колено ушли во всевозможные "тряпки", сваленные на дно шкафа жительницами комнаты. Чужое имущество. А тело своё. Вот и думай, как быть.
Когда Кира наконец вернулась из кино и из открытого ею шкафа вывалилось бесчувственное тело подруги, всё внутри говорило об отчаянных попытках выйти из положения. Одежда, лежавшая на полу, была выстроена в стопку у одной стенки, большой пакет с гигиеническими прокладками вспорот, в Евиной руке с обломанными ногтями намертво зажата одна прокладка… Всё, конечно, в моче, вонь — невиданное дело! — аж краску заглушает.
Кира вспомнила — на курсах безопасности жизни их, девчонок, учили, что если припрёт на улице, то покупай вату или прокладки, заходи в любой магазин, где есть примерочная, и там заставляй вату впитывать мочу. Вошла с пакетом — и вышла с пакетом, в любую урну его выбросила, и иди себе гордо, с высоко поднятой головой и сухими трусами.
К несчастью, Ева не учла, что такие трюки проходят только при умеренной нужде, когда всецело контролируешь струю. Выдавила порцию — и зажимай, готовь свежую вату. Она же еле терпела, усугубив ситуацию вознёй с одеждой. А зажаться, начав опорожняться после великого терпения, ещё сложнее, чем продолжать терпеть…
Кира посмотрела на искусанные до крови губы, на искажённое страданием лицо и поразилась. Как глубоко им вдолбили в головы мысль о святости чужой собственности! Видя, что первая прокладка отработала и моча грозит залить чужие тряпки, Ева собрала последние силы и всё бросила на стискивание сфинктера, наверное, свободной рукой пытаясь зажать дырочку…
Как у неё, должно быть, рвануло в голове от нечеловеческого усилия — сдержаться! Потеряла сознание, и всё из неё свободно вытекло. Дышит хотя бы? Вроде дышит.
А что она могла сделать? Главное — не допустила, чтобы Лёшка заглянул в шкаф, а потом он её силой увёл. Как они тискались в темноте кинотеатра, как шептали что-то друг другу на ухо! Извини, подружка, тут обо всём забудешь.
Но Кира верна уговору — это им тоже в головы вбили. Если Ева очнётся и докрасит всё, что осталось, она уберёт и постирает всё, что подпортила краска. А теперь уже и моча.
ПОСТСКРИПТУМ. На этом дело не закончилось, девочки изобрели игру под названием "Альтру-эго". Она основана на писсинге, но существенно отличается от него по цели.
Играли утром. Две девушки вставали с постели (в общаге их поднимали судьи), посещали туалет, и считалось, что они на равных.
Выпивали по литру воды, в жару — по полтора, доброволки, чтобы ускорить дело и побыстрее перейти к завтраку, осиливали и по два.
Необходимый реквизит — белые трусики с широкой промежностью. Ремешок от джинсов, затянутый на талии одинаково у обеих. И некоторое время девушки могли заниматься, чем хотели, — конечно, не заходя в туалет.
Когда пузырики наполнялись и начинали чувствоваться, наступала фаза состязания.
Обычно на писсинге разрешают использовать любые уловки для зажатия, поскольку счёт идёт на время. У нас же, наоборот, участницам всячески препятствовали облегчать терпёж. Их усаживали на стулья с высокими спинками, обращёнными друг к другу, причём верхом, чтобы подбородки были поверх спинок, а лица смотрели друг на друга. Раскоряченные ноги не давали зажиматься, руки же продевали в специальные петли, чтобы погладить соперницу было можно, а вот нырнуть к животу и зажать дырочку — уже нет.
Теперь девушки должны были говорить друг другу ласковые слова, по возможности припоминать, как визави ей помогла в том-сём. Или извиняться за прошлые обиды. Или спрашивать о проблемах и утешать, советовать. Или спрашивать, чем может быть полезна. Или просто обещать, что сделаешь ей хорошего в будущем. В общем — проявлять альтруизм, хотя бы и на словах.
Кому такие условия не нравились, те и не играли. В основном, садились те, кто и так дружил и хотел немножечко проверить свою дружбу. Хотя были и случаи, когда врагини с иссякшей враждой пытались мириться таким вот необычным способом.
Бывали импровизации. Одна девушка в порыве нежности вдруг стала расчёсывать сопернице волосы, другая — наносить косметику, кто-то просто гладил по руке. Стригли друг другу ноготки, массажировали, целовались. Чем дольше девушка играла в такую игру, тем обширнее у неё становился арсенал приёмов.
Оказалось, что придумать способов проявления альтруизма можно много, только подскажи. А иные стесняются делать это просто так, ни с того, ни с сего — им игра помогает, подталкивает, и дальше всё само идёт.
Судьи сидят поодаль и шёпота участниц не слышат. Прислушиваться они не должны, их задача — следить за лицами, ловить время, когда те исказит вынужденный эгоизм.
Да, для того и напились девушки, чтобы мочевые пузыри их донимали, заставляли обращать внимание на свои собственные проблемы. Время от времени кололо и припекало так, что хочешь — не хочешь, а отрывайся от разговора и трать время на себя, сжимай посильнее сфинктер, закусывай губку, борись с телом до передёргивания. Судьи это хорошо видели, фиксировали.
По правилам, если одна из участниц вдруг замолкала и начинала изо всех сил бороться с собственным телом, вторая должна была её морально поддерживать. Мол, потерпи, я понимаю, как тебе плохо, сейчас отпустит. Пузыри, мол, жутко растяжимые, это только сейчас кажется, что всё, полон, а перетерпи — и он растянется, выручит. Я сама на пределе, ты сильнее. И всё такое в этом духе.
Конечно, при этом приходилось превозмогать себя, улыбаться через силу, а вторая это знала, стремилась поскорее справиться с позывами и взять инициативу в игре на себя, дать сопернице передохнуть.
Но с течением времени всё чаще и всё дольше наступали периоды группового эгоизма, когда обе боролись с собой, пританцовывали ягодицами на сиденьях и не могли иначе поступать. Эгоизм крепчал неотвратимо.
Каждый раз, когда такое происходило, судьи начинали тихо и медленно считать до трёх. М когда на счёт "три" ничей "нокдаун" не заканчивался, фиксировался обоюдный "нокаут", в который участниц послал их эгоизм.
Сначала пробовали считать до десяти, как в боксе, но это слишком долго, бедняжки стали описываться прямо на стульях. А игра должна была продолжаться.
Девушек отвязывали от стульев, распоясывали (для ускорения дела по обоюдному согласию пояски могли и оставить, и даже посильнее затянуть) и разводили по отдельным комнатам. Они продолжали терпеть, теперь уже используя все средства и приёмы, но рано или поздно одна из них сдавалась — первой. Белые трусики выдавали, ёмкость стояла наготове. Объём мочи тщательно замеряли и такой же объём специально приготовленного горького отвара спаивали второй, "сухой" участнице. Приходилось действовать настойчиво, но ведь с правилами все согласны, чего головой мотать, отворачиваться!
После последнего глотка ждали ещё пять минут. Если "сушка" оставалась сухой, они и выигрывала. Если же не выдерживала, изливалась, то соперница получала соразмерный моче объём горького питья. "По очкам" выигрывала та, которая сама выпила больше, а сопернице оставила меньше.
Отвар готовили из полыни, чабреца и других травяных горечей, которые отлично дезинфицировали желудок и кишечник, выгоняли непрошенных "гостей". Кто-то слышал, что горечи помогают бороться и против рака. Как бы то ни было, вреда девичьим организмам не причинялось, хотя и вкусно не было.
Некоторые судьи придумали брать с собой шахматные часы, чтобы засекать время, которое каждая участница тратит на проявления альтруизма. Мол, это поможет решить спор "по очкам", если они помочатся и выпьют примерно поровну. Но, по-моему, это очень уж начётнически. Конечно, никому не запретишь хронометрировать то, что он хочет, но объявлять эти сухие, бездушные цифры вслух, да ещё и присуждать по ним победу — аморально. Лучше уж присудить ничью.
Осталось добавить, что никто не придавал больно уж большого значения победам и поражениям. Когда в обычном писсинге борешься за себя — тогда да, гордишься победами, титулами "Мисс Лужёный пузырь". А тут терпишь и страдаешь не за себя, а чтобы соперница выпила поменьше горького, тошнотворного.
Одна девчонка аж расплакалась, когда из неё, несмотря на все старания, потекло. Когда отмеренный объём горечи понесли в соседнюю комнату, она забилась в истерике, закричала, чтобы соперница немедленно пописала и тем наказала бы её, нехорошую. А та могла ещё терпеть, как потом призналась. Вот и думай, когда больше альтруизм проявишь — если по правилам потерпишь и не дашь сопернице ни глотка, или если преждевременно сдашься и успокоишь её душу, потерзав горьким тело. Зависит от отношений между девушками, их взаимопонимания, мировоззрения, минутного порыва, наконец.
В тот раз "сушка" надумала пойти на компромисс: помочиться, но чуть-чуть, успокоить мятущуюся душу маленьким глотком полыни. Но, по правилам, судьи должны отсчитать десять секунд после последней струи мочи, прежде чем замерять объём. Видели бы вы лицо пытающейся сдерживаться! Всё в красных пятнах, потное, искажённое гримасами, губы искусаны и так, и эдак. Извивалась напропалую, приходилось держать за руки, чтобы мимо ничего не пролилось. Несколько раз пробовала заткнуться и всякий раз не удавалось. Процесс продолжался.
В последний раз шлюзы сорвало прямо на счёте "десять". Вылилось всё — сдержаться уже никак нельзя было. Лучше бы потерпела пять минут, право слово. Когда большую банку с "отравой" понесли в соседнюю комнату, очередь биться в истерике настала уже для второй. Больше литра, блин!
Кончилось всё тем, что полунагие девчонки обнялись за плечи, вместе рыдали и вместе блевали пенистой жижей. Банку перед тем они прикончили вдвоём, оттолкнув судей. Это было зрелище!
Теперь они — лучшие подруги, а у одной к тому же прошла изжога, которую до того она безуспешно пыталась вылечить химическими лекарствами. И все девушки, участвовавшие в игре, отметили возросшую ёмкость и крепкость мочевых пузырей. Это им хорошо помогало в жизни, полной всяких напитков и неожиданностей.
Вот такая это игра, "Альтру-эго". Жаль только, что в неё не могут играть парни — им терпеть "по-маленькому" очень вредно, гораздо вреднее, чем женщинам, с их короткими прямыми каналами и слабыми сфинктерами. А мы нашим мальчикам не враги!
Пусть уж лучше нас судят…