У кого диплом обычный, синий, у кого с отличием, а у меня — с позором. У меня, той, что всю жизнь боялась как огня даже тени позора, малейшего намёка на распущенность!
     Правда, все усиленно делали вид, что ничего не произошло. Даже слишком усердно, сопя от натуги. Вызвали меня сразу после отличников, диплом вручали, будто он красный до багровости, декан руку жал и даже к губам подносил, как до меня — у отличниц, хлопали мне чуть ли не больше, чем им — если я только слышала вообще хлопки. Улыбалась через силу, как дура, вид делала, но не до конца. Почуяла "корочки" в руках — и к выходу со всей прыти, как только на "гвоздиках" можно. За спиной поспешно выкликали следующего.
     Убежала в туалет, заперлась в кабинке и вволю наревелась. Если бы не Кира, вставшая в соседней кабинке на унитаз и перегнувшаяся через перегородку, испортила бы диплом — слезами и туалетными водами. А так отдала подружке самое дорогое и сумочку — и пошла на второй круг рёва, на порядок пуще первого.
     А ведь это Кирка виновата, ей богу! Нет, сама она меня лезть не заставляла, тем более — обнажаться. Но именно благодаря ей я так осмелела, постепенно и незаметно. А тут ещё этот розыгрыш. Ах да, вы же не знаете!
     Я ведь колебалась перед тем, как завернуть юбку, но тут посему-то вспомнила, что в этом мае-июне мне удалось чуток позагорать и то, что не прикрыто трусами, покрыто ровным загаром, для середины июня неплохим. А как раз накануне Кирка мне призналась, что обманула меня. Разыграла. И как — все пять лет учёбы!
     Когда мы поступили и отрабатывали, на пляж всё же выбирались. Я, конечно, вместе с ней, под её крылышком. Стеснялась. И вот она мне говорит, что в городах модны солнцезащитные кремы и особенно надо мазать ими кожу вокруг грудей, а то лучи, мол, забираются под чашки и грубят кожицу, шелушат. Да и контраст в освещённости нехорош, надо смягчить — кремом.
     Ну, я и мазала спереди, где она говорила. Вроде, помогало, кожа не так сильно загорала и оставалась нежной. Кроме того, нанесённый крем давал впечатление (иллюзию, вообще-то) какой-то дополнительной защиты от чужих глаз. Я ведь в деревне своей привыкла в сплошному купальнику, а тут без бикини на пляж и не выходи. Ну, хоть кремом подмажусь, и то.
     Конечно, когда надевала открытый топик, из-под него пробивались области недозагара, но я значения не придавала. Главное — груди прикрыты, а плоская кожа стыда не имет, пусть её как хочет.
     Кира все пять лет (от слова "лето") молчала, деловито помогала мне натираться. Нет, ну я не пойму — как девчонка может что-то скрывать столько времени?! Я так тайны хранить не умею… м-м, кроме одной, о которой ниже, а розыгрыши — тем более. Сколько раз пыталась кого-то разыграть, но под конец разговора, как не крепилась, расхохатывалась и всё вылезало наружу.
     Так вот, накануне защиты Кирка подходит ко мне, чуть не сгибаясь от смеха, и говорит, что никак лучи под чашки лифчика залезть не могли, это был обман, чтобы заставить меня мазаться. А для чего на самом деле? Незагорелые места, вестимо, образуются под чашками, и если вдруг видны, значит, топик обнажил верхушки грудей. Круговые линии обозначают размеры титек и впечатляют, даже если там плоская кожа. В общем, спасибо подружке, уширила зрительно она мои прелести. Хорошо ещё, что только летом. Сама бы я ни в жисть! А теперь, говорит, все уже привыкли, что груди у тебя во всю грудь, хоть ты их и прячешь.
     Я уж боюсь спросить, не пошутила ли она в другом. Тоже все пять лет следовала я её совету вплетать в "конский хвост" хоть пару волосков с лобка — это, мол, прибавляет раскованности и не даёт засидеться в старых девах. Робости у меня и вправду убавилось к концу обучения, но от интимных волос ли? А Киркины советы и её неусыпные указания?
     Вспомнилась та шутка, и меня почему-то успокоил загар внизу попки и на бёдрах. Голени мои загорелые на виду, можно и продлить немножко… ну, до ягодиц. Вот если бы белая кожа засветилась, а так вроде и ничего. Тем более, что юбку сразу опущу — как хотела.
     Нет, конечно, Кирка не виновата, это я зря. Во мне всё дело, во мне одной.
     Ну почему, почему мне так не везёт? Почему столько со мной наслучалось за пять лет учёбы? Может, я неправильно себя вела?
     С дипломом я фактически начинаю новую жизнь, куда-то надо устраиваться, но не устремятся ли вслед за мной мои беды? Надо бы начать новую жизнь с чистого листа — в плане удач и неудач. А для этого надо постараться вспомнить всё.
     Трудно будет — назад смотреть, да и не писательница я, но меня уже здесь наизнанку вывернули, всё вы обо мне знаете, и не деться никуда мне от миллионов глаз интернетчиков. Так что больше позору не будет. Но, может, вы меня хоть пожалеете.
     И вот Кира, взяв свой и мой обходные листы, пошла по инстанциям, а я закрылась в комнате — крепче заперлась, чем если бы голой сидела — и вспоминаю, записывая.
     Раннее детство я помню смутно, как и все, наверное. Пелёнки-распашонки я "вспоминаю", глядя на свои тогдашние фотки. А когда я начала осознавать и помнить себя, то одежда моя выплыла из "несознанки" вместе с моим телом. Одета я была потому, что меня, несмышлёныша, одевали взрослые, учили одеваться самостоятельно, и ещё потому, что это было удобно. Особенно зимой. О красоте я тогда не думала.
     И вот однажды это моё неявное представление об одежде претерпело резкий излом. Один за другим два события совершились. Года в три-четыре угораздило меня спросонок выйти из спальни в зал в одной коротенькой ночнушке, зевая и потягиваясь. Было жарко, потно, рубашечка прилипла к телу, задралась… Я и не думала об этом, допереживая сны свои детские. А в зале, оказывается, сидели гости. Оказывается — потому что мама повела себя не так, как раньше. Помню, подбежала она ко мне, схватила зло за руку и, одёргивая одежонку мою на ходу, царапая аж, отвела обратно в спальню, велела ложиться и спать — как наказание наложила.
     А потом, когда я проснулась в хорошем таком настроении, почти забыв, что случилось, мама крепко отшлёпала меня по попке. Шлёпала, что-то говорила, а потом задрала так мне ночнушку, всю оголив, помню, холодом на меня пахнуло и вмиг выстудило животик. И говорит зло: "Что, ты так и перед мальчиками ходить будешь?!" И снова — по попе, уже голой — шлёп!
     Я до сих пор не знаю, были ли среди гостей мальчики или она это просто так сказала.
     Не подумайте, я на маму не в обиде. Представляю: сижу с гостями, мирно и болтливо, и тут выходит дочка в полном стриптизе! Тут чего только не сделаешь, чтобы перед гостями оправдаться. Под горячую руку я свою дочку тоже проучила бы.
     А буквально на другой день пошла я гулять, а возвращаюсь, мама с меня платьице снимает, а трусов-то под ним и нет! Что было! После того случая мне трусы — не трусы, если не сжимают животик резинкой или верёвочным пояском. Тем более что в детских платьях поясков нет, свободна талия, ещё успеет в жизни настискиваться. А что-то должно подпоясывать, дисциплинировать, на уровне тела хорошее от дурного разграничивать.
     И вот в два приёма в меня и вшлёпали новое представление об одежде. Я потом, когда читала легенду про Адама и Еву, удивлялась — как похоже всё, даже имена. Съели они по яблоку и прозрели, застыдились своей наготы. А у меня вместо яблок — временно-злые мамины ладони и острое чувство стыда.
     В моей голове появилось новое представление — "неприлично". Неприлично девочке не прикрываться одеждой от талии до коленок. Даже если взрослые не оденут, даже если жарко, даже если одежда неудобная. Надо — и всё. Про мальчишек фраза ухо резанула — от них нужно закрываться особенно. Хотя зачем и что прикрывать, там же всё такое обыденное, "техническое"… Это как прикрывать, скажем, рот, через который ешь и пьёшь, и чего тут такого. Непонятно, но надо. Поскольку вшлёпано.
     Есть у женщин губы. Слово одно, но… Но одни красят и выставляют напоказ, а другие скрывают под волосиками, трусиками и прочей одеждой. Откуда разница такая?
     Я сейчас иногда задумываюсь — а как было надо? И как быть мне с будущей дочкой? Шлёпать, грубо говоря, или не шлёпать?
     По-моему, прежде всего надо знать своего ребёнка. Одному шлепок на пользу, другому на всю жизнь вбивает в голову то, что мешает жить. И доверие к наказывающему исчезает. Надо исключить случайности, типа моего нудистского выбега из спальни. И медленно, терпеливо объяснять ребёнку, что принято и что не приняло в обществе. Как поступают и как не надо. Будет нарушать, нарушать умышленно — напомнить, выговорить, и если не поможет — пошлёпать тогда. Но попытаться обойтись мирными средствами.
     А то дочка от меня всё скрывать будет — то, что мешает ей жить, боясь наказания. Как я вот скрывала от мамы сыпь, зуд, жжение, бывало — и мокрые трусики. Вдруг ругать будет, шлёпать? Нет, доченька, доверяй мне. Если я и поругаю, то через некоторое время, вперёд решив твои трудности, чтобы ты восприняла мои слова умом, а не образовывался условный рефлекс, с которым потом не совладаешь.
     С тех пор я стала тщательно упаковывать свой таз. Даже в туалете пыталась как можно скорее справить нужду и одеться, даже мылась наскоро. В постели под ночнушку стала пододевать трусики. Мама сначала не давала, но я ревела, напоминали ей сквозь слёзы о том моём позоре…
     И ещё — раньше я любила трусики… вообще, одежду с рисунками, зайчиками там да белочками, мишками да апельсинчиками. Как все дети любила, тянулась к яркому и красивому. А после экзекуции — как отрезало. Детская логика на уровне рефлексов: если мне смотреть приятно, то и другим на меня тоже, когда я в таких трусах. А на живот свой девочке позволять смотреть неприлично. Значит, трусики должны быть непривлекательными, однотонными. И ни в коем случае ни капельку не просвечивать.
     Впрочем, это уже более позднее требование, когда у меня волосики там стали расти.
     Или путаю я? Нет, это случилось, когда я в детсаду играла с подружкой, одетой в такие полупрозрачные трусики. Или сеточкой? В общем, через которые много видно. Наверное, её мама была менее строгой в этом вопросе, более покладистой: пусть, мол, дочка насладится свободой тела, пока можно, пока не созрела и смотреть в общем-то не на что. Скорее всего, не было такого инцидента, такого опыта, как у меня. Во всяком случае, я немо удивлялась, почему подружке неведомо то "неприлично", что надо мной уже дамокловым мечом висит. Она могла смело подойти к мальчику наших лет и затеять игру или перебранку. Кстати, я не помню, чтобы мальчики пялились на её живот, тем более шептались или смеялись. Малы мы были и неиспорчены.
     Но я уже обращала на "это" внимание и увидела, что животик и попка в таких трусиках всё равно что голенькие. Светится же всё! Дырочка для "пи-пи" и дырочка для "ка-ка" — вот они! Особенно когда нагнёшься вперёд и попку выставишь, если ножки расставишь и всё у тебя ровно напоказ. Даже и не помню точно, а вот впечатление чего-то некрасивого, нехорошего осталось. А ведь и я порой ходила в таких трусиках! Отшлёпать меня мама отшлёпала, а вот гардероб сменить позабыла. Пришлось самой засунуть прозрачненькое бельё подальше. Не найдут — новое купят. Логика детская.
     Из того же времени впечатления о детских стрингах. Некоторые девочки в них играли в песочнице. Попка голая, вся в песке, а в середине — лямочка, которую они то и дело выковыривали грязным мизинцем. Впечатление чего-то нехорошего, да ещё песок туда попадал, а я по себе знаю, как это плохо. Одну доняло, она вдруг встала посреди песочницы, сняла свои полосочки и стала руками себя тереть, прилипший песок счищать. Я аж отвернулась!
     Ещё я не могла понять, почему нас одевают в короткие платьица-юбочки, разлетающиеся при движениях и кажущие белое бельё, если надо, чтоб всё было прикрыто. Ладно, трусы плотные. Потом мне купили первые джинсы — детские такие джинсики, с нормальной талией, не заниженной, на хорошем ремешке. И чувство защищённости сразу укрепилось. Я старалась как можно чаще носить джинсы или другие брючки, особенно, когда приходилось общаться с мальчишками.
     Мамины слова о мальчишках не то чтобы я часто вспоминала, но в голове они сидели и мной правили. Вижу мальчишку — значит, должна быть плотно одета.
     Думаю, что в становлении моей недюжинной стеснительности большую роль сыграл наш деревенский детсад. Я не понимала, зачем меня туда отдали. Так хорошо было дома, никаких неприятных моментов насчёт наготы, естественных надобностей не было, жила, как в раю. И — на тебе!
     Потом уже, в школе учась, поняла я, что трудно со мной папе с мамой было, особенно в летнюю страду. Да и считалось, что детсад — это культурно, это по-городскому, то есть очень хорошо. Нянечки, воспитательницы — все знакомые, деревенские, все свои. Ну, и отдали меня. А плохо то, что все дети разные, шумят-бузят, а подход ко всем один.
     Там на меня первый раз в жизни наорали, в слёзы вогнали. Невкусная еда — тоже оттуда. Не знаю, может, она кому-то и вкусная, но от моей домашней отличалась. И всё по команде, хочу-не хочу — не спрашивают.
     Особенно запомнилось, как нам вбивали в головы стеснительность. Со спущенными трусами не ходи, всё проверяй, чтобы ничего видно не было. А разве я ходила? Может, кто бесшабашный и зевал беспорядок в немудрящей детской одежонке, а выговаривали всем, и громко.
     Также заставили мальчиков и девочек ходить в разные туалеты и ни в коем случае друг за дружкой не подглядывать. После таких слов активным, я потом от них узнала, жутко это делать захотелось, а пассивным, это и я сама, жутко стало бояться, что за нами станут подглядывать. И это сильно затрудняло. Если дома из меня в момент всё вылетало безо всякого напряга, то в детсаду я зажималась, сколько могла, сто раз оглядывалась, а когда усаживалась-таки на унитаз, то оказывалось, что из меня не идёт. Приходилось тужиться, живот взрывался "кашлем", краска заливала лицо, хорошо, если никого больше не было. Так за стеной неизвестно кто, слышно же. Нервы расшатывались — и это в детсаду. Страх перед туалетом брал — а в саду нам строго-настрого запретили присаживаться под кустиками. И всё же нарушали.
     Нарушивших ловили и заставляли сходить ещё раз в "законном" туалете, на глазах воспитательницы. Пока правильно не сходишь — из туалета не выйдешь. Мальчиков "обслуживал" завхоз, он же садовник. Крепко ему досаждали "колбаски" под кустами, садовничаешь безмятежно, и вдруг — р-раз! — вляпался. Ну, и шлёпал по попкам-нарушительницам от души.
     Особенно удивительным было требование к девочкам (крошкам этаким) надевать на речку сплошные купальники. Раньше, как и мальчики, мы купались в трусах. Воспитательница, запинаясь, объяснила, что это чтоб нас удобнее хватать было, если тонуть станем, волосы короткие, да и за косички какой хват. Вот за поперечную планку — это да. Будто мы не видели дома мам, ходящих в лифчиках с такими планками, и вовсе не для хватания. Да и планку-то воспитательница на себе показывала, у неё купальник модный, спереди сплошной, сзади раздельный, а у девочек-крошек всё простенькое, с большим вырезом на спине, куда зашагивай.
     Я ухитрилась подслушать разговор между взрослыми. Завхоз-садовник прямолинейно спросил, зачем крошек рядить во взрослые одежды, покрывтаь-то нечего ещё. Воспитательница ответила, что когда "начнут у них расти", поздно будет, словно греховное что в пожарном порядке начинаешь скрывать. Пусть привыкнут к разнице в одежде сызмала, просто так, по приказу со ссылкой на традиции, типа штаны-юбки. Тогда созревание воспримут спокойнее, жгучего интереса проявлять не будут.
     Я, конечно, видела вокруг, что у женщин бюсты, но к себе как-то не прилагала. А тут и задумалась. Мысль в голове так и стала крутиться, так и стала. Хотя до шестого класса, когда признаки проявились, ещё сколько лет оставалось.
     И ещё одно случилось из-за купальников этих. Их у нас, принесённые, отобрали на просмотр, надо думать, на предмет целомудрия. И вернули общим ворохом. И мы уже разделись в "предбаннике", дрожим. Разговоры пошли, зачем нам верх. В спасение утопающих не очень верилось. Тут и внесли ворох. Мы расхватали одежонку. Кто-то сказал, что раз мальчишки за нами подглядывают, то в воде или ещё где, вне глаз взрослых, и раздеть могут попытаться. Так цельный купальник стащить много труднее, чем сдёрнуть одни трусики, успеешь сто раз завизжать, расцарапать обидчика.
     Мигом влетели мы в свои новые купальники, и, дева воспитуха вышла, стали пытаться их друг с друга стащить. Ко мне, слава богу, никто не полез, но и без того плохо стало. Ощущение в талии — нулевое, после нормальных трусиков с резинками, и этот "нуль" никак не компенсируется общим облеганием. Наоборот, всё как-то обвисло и вот-вот свалится, перевались только лямочки через ключицы. Ощущение полной беззащитности. Как в таком купаться? Ещё выплывешь без него.
     К счастью, оказалось, что я по ошибке схватила чужой купальник. Уже не помню имени этой толстушки. Расцветка похожая была. Вернула она мой, сама свой надела и попросила меня проверить, стащить с неё попытаться.
     Ещё когда она одевалась, деловито пыхтя, я поняла, что облегание — не чета моему. Пытаясь снять, ещё более утвердилась — влит купальник в тело, подобрала ей мамочка тютелька-в-тютельку. Не стащишь, не порвав, и это при пассивном сопротивлении. Мой на мне тоже неплохо сидел, но эта толстушка, перейдя в наступление, всё-таки верх немножко спустила. Главное, я поднимаю ключицы — она меня подмышками щекочет, захлопываю я подмышки, прижимаю руки к телу — она лямки через ключицы тянет.
     Мама потом объяснила, что купальник куплен немножко на вырост, чтобы хоть два лета поносила я, а эта девчонка уже следующей весной свой не натянет. Но что мне до этих забот! Я потеряла доверие ко всем купальникам, болтаясь в чудом. Как бы меня ни облегал мой собственный, даже во второе лето нОски, всё казалось, что слабо, что вот-вот слетит, что минимум морщит некрасиво. А попади я сперва в тесный, то и свободно носила бы потом без опаски и заморочки. Вот что значит первое впечатление!
     К сожалению, с тех пор меня начали одолевать мысли о непорядке в одежде. А вдруг?! Мнительной стала, а из мнительности проистекает и сверхстеснительность, сверхстыдливость. Стремилась одеться с запасом, но всякий "пожарный" случай. И всё равно не душе неспокойно было.
     В детсаду нам хотели как лучше. Сами видите, как получилось.
     А ещё в детсаду я познакомилась с детскими картами. Воспитательницы тут неповинны, это частная инициатива была. Из города вернулся гостивший там у дяди "односадник". Весь рюкзак у него был набит яркими цветными коробочками в блестящей целлофановой обёртке. В городе их продавали в тех же киосках, что и сигареты, стараясь таким образом принести хоть какую-то пользу детям, не "скуривать" их с малолетства.
     Предназначались эти шедевры педагогического творчества для игры в "подкидного", не заморачивая детишкам головы всякими там бриджами и преферансами. Теми же были и число мастей, и достоинство в каждой с"масти. Но сами масти были более предметными. Например, при игре в зоологические карты "мух" полагалось крыть "пауками", а "антилоп" — "крокодилами". Были и кругообороты типа земляной червь — крот — волк — медведь, и обладатель шестёрки червей (земляных) без промедления крыл ею короля-медведя. Иногда для разрешения вопроса "кто кого ест" приходилось лазить в энциклопедию, что было полезно со всем точек зрения.
     Но особый интерес представляли так называемые "возрастные" карты, на коробке которых указывался возраст снимавшихся для них натурщиков. На карту помещались только части их фотографий — таз в трусах (плавках) и верхняя часть грудной клетки. Масти различались цветом трусов, стало быть, "верхняя" масть могла быть только одна, а достоинства разнились между собой ракурсом: шестёрка означала вид сзади, дальше тело всё более и более поворачивалось, у "короля" по выпуклости либо её отсутствию был различим пол (стало быть, "верхняя" масть начиналась с определённого возраста), а на "тузах" уже изображался весь натурщик целиком, девочка — в бикини, давалось её имя и кое-что ещё. Две масти были мужскими, две — женскими.
     Или — вид спереди, от пупка и постепенно ниже, вплоть до проножия, с характерными признаками пола, либо вверх, до бюста.
     Если колоду заранее просматривали или играли ею не в первый раз, то игра отличалась от обычного подкидного только тем, что крыть карту следовало картой другого пола и не меньшего достоинства, козырей не было. Звучали имена "маститых" натурщиков ("Твою Машку крою Сашкой"), отпускались шуточки.
     Но, конечно, интереснее было играть, не зная заранее, кто есть кто, на то эти карты и делались. Чтобы выдержать карточное инкогнито, предпринимались специальные меры. Карты покупали в киоске всей гурьбой, киоскёр тасовал их, не показывая картинки, и вкладывал в коробочку. К месту игры её несли, присматривая друг за другом, перед игрой дополнительно не тасовали или давали перетасовать незаинтересованному лицу, скажем, младшему братишке. Пускай приучается, подрастёт — тоже заиграет.
     Отыгранную колоду сдавали в киоск, получая часть денег назад. Чтобы не было повторов, колоды нумеровались трёхзначными числами и покупали их по бумажке с историей всех прошлых игр.
     Если игрок не знал точно, "мальчиком" под него пошли или "девочкой", у него был выбор: принять карту или покрыть её наобум картой не меньшего достоинства (совсем малыши играли невзирая на достоинства), пол которой он тоже не всегда знал. Так что часть игры шла "зряче", а часть — "вслепую", по догадкам, мелким деталям. Крытые пары оставались на стороне крывшего, иногда лёжа на виду, иногда прикрыты газетой. Если игра не заканчивалась "чистой" победой одного из игроков, первым "растрясшего" все свои карты, то поднимали газету и начинали считать ошибки в определении пола — в конце-то игры, с вышедшими наружу тузами, всё становилось предельно ясно. Побеждал ошибившийся меньше всех, а при равенстве ошибок пола считали промахи по достоинству правильно крытых карт. По мнению дядей-педагогов, это служило профилактике гомосексуализма — если только юные извращенцы не догадаются крыть подкидываемое наоборот.
     Кому рано попадал король или туз, получал возможность больше играть зряче. Счастливый случай! Надо только виду не подавать, а то твоя информация станет всеобщей. Не стоило, в частности, разглядывать туза, получив его, — натурщик был изображён не только анфас в полный рост, но и с чем-то спортивным. Мальчики — с гантелями, ногой на футбольном мяче или в шапочке и очках для плавания, девочки — с ракеткой или предметами художественной гимнастики. По боку карты мелким шрифтом шли слова юного спортсмена, хвалящего свой вид спорта, побуждающие хотя бы его попробовать. Кто знает, может, и клюнет кто. Так вот, читать всё это следовало после игры.
     Тот односадник ещё сказал, что, начиная лет с семнадцати, колоды, кроме возраста, маркируются ещё и латинскими буквами. Просто ему дядя не позволил такие с собой везти. Буквы означают тип трусов — слипы, танги, викини, стринги, приучить чтоб детишек к разнообразию выбора. Буква Х маркирует полную наготу, но до короля всё равно трудно разобраться, а на кратах с тузами детей просвещают на предмет приличных названий "матерных" частей тела, их гигиены, предотвращают любопытство "в натуре", прививают начала эстетики. Дядя обещал — всему своё время.
     Колоды стали обращаться в среде школьников, если специально не записывать, то и не упомнишь, кто где и какого пола.
     Мне стало казаться, что после таких игр мальчики как-то иначе смотрят на девочек, на их животы, слова какие-то новые говорят. Ужас!
     Вот так сформировалась у меня "низовая" стыдливость.
     Прежде чем перейду к "верхам", скажу ещё о низе своём, о джинсах, забежав вперёд, ибо случилось это перед выпуском из школы. Заранее было решено, что ехать мне после школы в город, "поступать", а в городе, известно, всё другое. И одежда у девушек — тоже. Ах, беда-беда какая!
     Одежду для городской жизни мне стали покупать заранее, на протяжении всего последнего учебного года. Мамина душа протестовала против городского распутства, и летние, открытые вещи она стремилась купить как можно позже. Наверное, с удовольствием бы "забыла" про них. Но джинсы, "настоящие", а не те детские, подростковые, отечественные, что я до того носила, я попросила купить заранее, чтобы привыкнуть. И где-то в середине или ближе к концу апреля, когда потеплело, я их примерила и совершила первую в городском облачении прогулку по деревне.
     Цвета мои первые джинсики были серо-стального. Не покроем, так пусть хоть цветом отличаются от мужских — думала моя мама. Вздохнула, когда увидела, как не дошли они мне до талии, так что во внеплановом порядке пришлось доставать мини-трусики, купленные втайне от меня, которые полагалось сунуть дочке, не показывая, на дно чемодана — а там как город рассудит.
     Сначала мне показалось, что на меня напяливают старые подростковые джинсы, ставшие мне тесными и выброшенные год или полтора назад. Не сойдётся "молния"! Нет, сошлась-таки, крепко обхватили джинсики мой таз, оставив верхушку на свободе. Никакого сходства с подростковыми! И в промежности зажало — так уж зажало, ноги обволокло, как только ходить? Нет, раньше это были не джинсы, а просто брюки. Раньше хорошо было.
     Первый раз с голым пупком. Свитер поэтому надела глухой, с длинными рукавами и ниже талии. И холодновато в апреле, и вообще… первый всё-таки раз я так выхожу. Каждый может ткнуть меня в пупок, особенно пожилые женщины. Некоторые девчонки жаловались уже. Если б мне в город не ехать, я бы ни в жисть…
     Походила дома, пощупала — крепко облегают, сжимают бёдра, не сползают. Может, обойдётся, что не сидят на тазовых косточках, не охватывают таз целиком, до талии? Всё-таки в городе все девушки так носят, слыхала, и ничего такого не случается с ними.
     Вспомнила про детские свои гольфы. Так же резинки давили на икры, не сползали гольфы. М-да… Одёрнула свитер, чтоб на пояс налез, пупок прикрыл, и пошла гулять — обновлять.
     Уже выходя, вспомнила, что не отработала сидение, попа-то ведь вылезет, надо бы проверить с зеркалом. Придётся стоя гулять, то есть не садиться нигде. Вернусь — и сяду тогда. На лавочку у калитки, вроде бы и на улице, а и у дома тоже, всегда убежать можно.
     И смело продолжила путь.
     Сначала было просто непривычно посередине тела. Так я ж для того и вышла, чтоб обвыкнуться, не ходить по городу в выпученными глазами! Не замечаю в упор отличий, иду себе и иду.
     Да, но иду-то шагами, и на всяком шагу чую, что ноги облачены в жёсткое и ходьбе мешающее. Раньше-то мои джинсики на ножках болтались свободно почти, никаких помех. А эти… Я даже устала больше, чем если бы тот же путь прошла в юбке — не узкой, узость тоже мешает движениям, утомляет. А в обычной моей.
     И вот пока я училась не замечать облачение ног и затруднения в ходьбе, животик мой стал понемногу охлаждаться. Это при нормальной талии свитер мой разрыва не делал, а когда всё сдвинуто вниз, он с широкой части тела стал улезать вверх, к талии. Раньше же так ничего было!
     Сосредоточенная на ногах, я несколько раз машинально одёргивала свитер. Конкретно о пупке не думала, просто холодок был неприятным. Потом уже поняла — он высвечивал мою обнажённость, добавлял дискомфорт. А я всё "погоди" да "погоди".
     И вот когда я в очередной раз оправила, одёрнула свитер, то слегка задела кулачками пояс джинсов. Нет, конечно же, таким слабым "мазком" джинсы не смахнёшь, вон как плотно они меня сжимают. Но о том, что вниз они сползать могут, это касание напомнило. Что-то всё чаще и всё ниже приходится дёргать мой многострадальный свитер!
     Чуток испугавшись, я с этого момента бросила следить за ногами и обратила всё своё внимание на бёдра, как на них сидят джинсы. Да, очень похоже на то, что они со времени начала прогулки сантиметра этак на половину присползли. Вон еле заметный рубец на коже, остался от начального стискивания. И в промежности поослабло, чёрт!
     Я попыталась джинсы поддёрнуть. Но, во-первых, не сразу нашла, за что. Пояс плотно прилегал к коже, никаких петелек, выступов, ремня тоже не было. Был, правда, задний карман, за краешек которого я и уцепилась. А слева и его не было, пришлось взяться за край переднего кармашка. Кстати, руки я ни в один из карманов совать не решалась, туго, ещё сдвину джинсы вниз, чтоб их!
     А во-вторых, подтянуть так просто, так лихо, как, бывало, раньше, не получилось. Это не юбочка на резиночке по талии и не шортики на ремешке. Слишком уж плотно сидели на бёдрах джинсы. Если они спустились на полсантиметра, то… сколько же я шагов-то за это время сделала… пятьдесят или сто… в общем, на миллиметр за каждые десять или двадцать шагов сползали, а меры меньше миллиметра я и не знаю. И одним поддёргиванием тут не обойдёшься!
     По-хорошему, надо бы расстегнуть "молнию", хоть частично, поддёрнуться и застегнуться. Но я же на улице, и даже если вокруг никого нет, меня могут видеть издали. У нас в деревне всегда так — пройдёшь, а потом оказывается, что тебя видело раза в три больше людей, чем их видела ты. Знаю уж, семнадцатый год живу на свете. Тем более, не совсем привычная для села одежда. За такой пристально наблюдают, чтобы потом сказать, как мужская одежда девичьи манеры портит.
     Ну, поддёрнула, как смогла. Лучше не стало, но долго возиться и дёргать не хотелось. Если меня видят, то возня с джинсами подозрительна и немножечко стыдна. Не подбежал бы кто помочь! Или потом при случае спросят: что ж ты, девонька, задёргала свои штанишки прямо, али парнем так себя воображать сподручнее?
     Успокоила себя: может, так надо. Может, дома я под мамины вздохи надела джинсы слишком высоко, и вот теперь они сели, как надо? В промежности-то порядок. Ну что же, сейчас выяснится. Улыбнулась через силу, и снова в путь.
     Увы, сразу же поняла, свою глупость. Джинсы могут "сесть" с узкого места сверху на более широкое снизу. Я же их надела ниже тазовых косточек, самого широкого места, рассчитывая только на сжатие. Садиться им просто некуда, могут только сползать, хоть до земли, разве что сами себя подпружинят, но это уже ниже колен. Не за что зацепиться!
     Замедлила шаг. Похоже, скорость сползания зависит от темпа ходьбы. Одёрнула уже который раз свитер и украдкой, мизинчиком, проникла сзади под пояс, нащупала трусики. Перед выходом я так же, только не украдкой, их проверяла и убедилась в том, что трусы хорошо расправлены и плотно прилегают к коже. А теперь мизинец упёрся в свалявшийся валик, просто ком какой-то!
     Значит, джинсы и впрямь сползают, подминая под себя трусы. Спереди уж не стала щупать, вон, белое уже видно в узкую щель.
     Стоять не стоило. Если вышедшая на прогулку дивчина вдруг встала, при этом отнюдь не любуясь далями, значит, у неё что-то не так. Улыбнулась насильно, одёрнула свитер (вам надоело об этом читать? А уж как мне надоело!) и пошла медленным шагом.
     Как я уже подсчитывала, за каждый шаг сползание составляло меньше мельчайшей известной мне меры длины. Нет, конечно же, нам говорили на уроках об атомах, каких-то там ангстремах, нано… как их там, но всё это как-то мимо, всё это не для людей. Лучше взять из математики бесконечно малую величину. Но неотвратимость падения просто ужасала. Какая уж тут прогулка!
     Знаете, мне в жизни пришлось пережить несколько случаев, когда внезапно спадала одежда. Зачастую этого никто не видел, и всё равно сердце ухало, мочевой пузырь отзывался. А уж если на людях — шок часто переходил в истерику, билась я и громко винилась. Острота чувства стыда такова, что и сейчас помню, и до самой смерти, похоже, не забуду.
     Но что быстро спало, то можно ещё быстрее вернуть на место, пока никто не рассмотрел, что у тебя за анатомия там. А тут… Нет, это какой-то особый вид ужаса, когда должна идти, но на каждом шагу тело выворачивается из одежды очень медленно, не бесконечно малую длины, но неотвратимо. Необратимо. Как говорится, медленно, но верно.
     Определённо ещё шагов через двести покажется мой лобок, трусы-то мини. Нет, такая определённость мне не нужна!
     Плюнула на всё, ухватилась за что попало, изо всех сил поддёрнула "предателей". Но они предали во всём. Пальцы сорвались, ногти впились в ладони, сломала я пару ноготков. Блин!
     Замахала руками, со страхом ожидая смешков "из-за забора". Нет, вроде тихо. Свитер… свитер вроде ещё натягивается. В крайнем случае, его можно прижать пальцами, сунув большие пальцы в кармашки — больше в них не влезет. Заодно можно тянуть зацепленные кармашки вверх, благо длинные рукава свитера не выдадут напряжённые мышцы. Слушайте, паниковать нужно, только когда свитер не натянется. А пока — живём!
     И пошла я дальше походкой развинченной и вальяжной. Интересно аж стало, докуда сползёт у меня. Да, ещё можно медленно идти с сомкнутыми бёдрами, всё помедленнее сползание.
     Вдруг меня поразила мысль: это же не в первый раз! Нет, городские джинсы-то первые, но сколько раз до того бывало, что профукаю я время, когда творится что-то неладное по капельке в час или в день, что-то запущу я. И вот — оп-ля! — пожалуйста, любуйся, хозяйка, на то, чему позволила возникнуть, вырасти. И ладно бы поднапрячься и ликвидировать зараз, нет, времени на исправление уйдёт почти столько же, если не больше, и всё это время мне никто профукать не даст, нет. Как отвлечься, когда жжёт стыд, со всех сторон мерещатся насмешки, когда ни о чём другом и думать не можешь? На всю жизнь себе на носу зарубишь — больше это дело не запускать! А потом что-то другое объявится и снова уму-разуму жестоко научит.
     В общем, я не стала умирать раньше времени, всё образуется, твердила я себе. Как потом оказалось, трусы образовали такой валик, так плотно скомкались, что расклинили джинсы, и всё обошлось. А если бы я надела большие прозрачные трусы, по ним бы джинсы быстренько скатились по самые щиколотки.
     Как хорошо, что у меня неширокий таз и бёдра, сверху они идут вертикально. Сужайся они книзу, и джинсам не удержаться.
     Ещё несколько прогулок, убеждённость, что не спадут ни в коем разе — и сельчанка к городской жизни готова!
     Вернёмся, однако, к нашим баранам, то есть "верхам". Прошло время, и они двинули в рост. Ну, девушки знают, как это бывает, а парням и объяснять незачем. Чесалось, зудело у меня грудь, побаливала. Унималась и начинала беспокоить опять. Мама купила мне несколько детских лифчиков, но носить не заставляла, просто показала, где в шкафу лежат, а я и не спешила. Если честно, мне было удобно чесаться без лифчика.
     Летом меня отправили в деревню, к дедушке с бабушкой. Условного рефлекса насчёт верха у меня ещё не было, поэтому в саду я гуляла в одних трусиках. Купалась в сплошном купальнике с плоской грудью, а на улицу выходила, надевая разные маечки, в том числе и в сетку.
     Хотя нет, сетка провоцировала зуд, раздражала соски, а вот была у меня такая хорошенькая гладенькая маечка, по совместительству полупрозрачная. Ведь мама-то думала, что я ношу лифчик.
     Гуляла я в ней как-то с соседским ровесником по деревенской улице, и вдруг идущий мне навстречу парень, он гулял со своей девушкой, бросает на меня взгляд. Я как раз смотрела на них, на её пышный бюст — вот какие бывают ведь, Красиво! А у меня только всё чешется, зудит…
     Взгляд его был брошен мне не в глаза, как я привыкла, а куда-то ниже — на грудь, что ли. Я машинально скосила глаза, мол, чего это он там узрел, не запачкалась ли, и обомлела. Когда только они успели вырасти! Такие маленькие вздутики-конусы с крупными, как показалось, сосками. Сравнивать было с чем — мой кавалер был без рубашки, мальчишечьи соски были маленькими, я наивно полагала, что и у меня такие же. Что-то в этом рода. Ведь чем мальчишки отличаются от девчонок? Активностью, силой, смелостью, бесшабашностью — и тому подобным. Мышцы покрупнее, взгляд посмелее, одежда другая. О сосках и не думала, что они разные.
     И вот такой контраст! У него — хорошо накачанные (пловец!) грудные мышцы с гармонично венчающими их маленькими розовыми сосочками. А у меня — нечто безобразно-торчащее, топырящее кисейную ткань и светящее из-под ней неприличной краснотой всем встречным-поперечным. На мгновенье вдруг показалось, что это большие чирьи, такой же позор. Фурункулы ведь нужно бинтовать.
     Не помню, как я отвязалась от пловца, как добралась домой. Руками старалась не прикрываться, это помню. Ведь мой спутник на мои безобразия внимания не обращал, это взрослый парень обратил. Значит, и привлекать внимание нечего. Это мне хватило ума понять.
     С тех пор, как вы догадались, лифчик стал моим самым близким другом. Я выбирала самый маленький, самый тугой, чтобы прижимал. До бюста той девушки моему ещё расти и расти (так и не дорос, кстати), а такой, какой у меня — ну просто позорный. Лучше его пока поприжать, а уж если рванёт в рост — тогда уж отпущу, чтобы красиво стало.
     Придерживала, сжимала, ушивала даже. Не вполне комфортно было, мягко выражаясь. Иногда приходилось и среди бела дня идти в туалет и, освободив верх, тереть чешущиеся, зудящие грудки, разгонять кровь, потом снова затягиваться, гладя себя поверху, и выходить на люди.
     Когда не утерплю, пыталась украдкой просовывать пальчики через подмышки, но однажды меня за этим делом подловил один мальчишка и, взяв за локти, почесал меня моими же ногтями! От неожиданности я не успела хотя бы расслабить руки и они послужили своего рода пальцами. Деру ногтями соски в кровь, а ничего поделать не могу.
     С тех пор я на людях — ни-ни. Терплю. Может, терпеливым судьба и подбрасывает испытания, как вы думаете?
     Однажды, уже в вузе, заговорила Кира на эту тему, примеряя перед зеркалом лифчики. Ведь надо же девчонкам в это время о чём-то судачить, о всяком-разном, тем более, что, похоже, не подошёл ни один. Она всё сняла, в кучу бросила и заговорила о прошлом:
     — Слушь, Ев, ты, как начала эти штуки носить, не жалела, что теперь уже никогда никуда не покажешься с открытым торсом? И даже когда одна, всё равно принято… Хотя у тебя-то чего, это у меня обвисает, так обвисает. Проблем нет открыть, но вот вислость, чтоб её, неприятно как.
     — Нет, Кир, — отвечаю, — я тоже всё время с покрытой грудью, хоть и так не отвиснет. А вот то, что никогда… Кольнуло меня такое чувство, когда я поняла, что лифчик — это уже навсегда, но я тут же вспомнила, что насчёт низа-то никогда не тревожилась, что всё время затрушен он должен быть. Прямо из детства в трусах и выплыла, снимала только сама знаешь, для чего. И я просто поставила грудь в один ряд с низом — ну, в смысле, прикрыто чтоб всегда было. Страшок быстро рассеялся. Другие страхи у меня больше. Это если б я всегда голой себя помнила, и вдруг — прикрой вот это, и на всю жизнь. Тогда да, безнадёга обуяла бы, как моего знакомого, когда ему очки для постоянной носки прописали. А так нет, не очень.
     — Но мальчишкам-то завидовала?
     — Много я их видела, голых-то? В школе все всегда в рубашках, пиджаках. Нет, никакой зависти.
     — Счастливая! — Она мотнула бюстом, видать, хотела за болтовнёй дать телу отдохнуть от всяческой женской сбруи. — А я вот запсиховала даже чуток, как поняла, что всё, назад дороги нет. Сколько я в детстве бегала в одних трусиках, прямо по деревне, у всех на виду, привыкла уже к голому торсу. Даже думала иногда, может, взрослые перепутали и я — мальчишка? Такая же смелая, активная. Не знала тогда, чем пол определяется, они при мне не голышились полностью. И вдруг отличие само спереди попёрло! Тут и мальчишек не надо раздевать и ощупывать, чтобы понять, что я не из их числа. Плакала тайком в саду, иногда даже в рыданиях билась. Почти истерика, хорошо, что никто не услышал, не подошёл.
     — И как же обошлось?
     — Пришлось срочно полюбить себя такую, какая есть. Но этого мало, вернее, долго добиваться надо. "Срочно" — это шутка, конечно. Зато "любить" — серьёзно. Я регулярно в дальнем уголке сада стала ходить голышом на четвереньках, как зверь. Переставляю руки-ноги и вчувствуюсь в грудные ощущения, никакого лифчика не надо. Хорошо! Потом медленно распрямляюсь, как человек в эволюции, и прочувствую, как тяготение тянет мои формы вниз, при каком угле распрямления возникает неприятное чувство, дискомфорт. Больше воображаю, успело-то вырасти всего ничего. Говорю себе, что я — человек прямоходящий, что прямо начал ходить слишком быстро, и природа не успела всё предусмотреть. По идее, она должна была вспучить женщине рёбра и запрятать молочные железы под них, оставив наружу, между рёбрами, только соски. Этакий костяной корсет. Запрятала же матку в малый таз. Впрочем, тогда и слова "бюст" не было бы, разве что "бронзовый". Ничего бы не обвисало, грудная клетка с младенчества чувствовалась бы как родная, своя, единственно возможная, никто не беспокоился бы о осте грудей.
     — А что бы там было до этого роста?
     — А что у нас было в животиках, пока матка не стала расти? Жир, соединительная ткань, мышцы какие-нибудь втиснулись бы до поры-до времени, всё, что потом с лёгкостью уступят место законным жиличкам.
     — Так ведь при дыхании всё загрудное плющить будет о рёбра! А это не шутка, дышим-то всё время.
     — Ну, природа и двойные рёбра могла бы придумать. Придумала же большой таз и малый. Главное, это было бы естественно, никто и стеснения не чуял бы, кроме по природе своей ворчунов. Но поскольку природа запаздывает, а обвисание и дёрганья — штука неприятная, надо самим помочь ей и смастерить корсет. Собственно, люди в средние века так и сделали, корсет ведь оттуда пришёл. Ну, не полный корсет, так его часть — бюстгальтер. И думать надо не о том, что ты его всю жизнь обречена носить, "носишь" же грудную клетку, а что, поскольку сама надела, сама и снять можешь, хоть на время, проветрить перёд, насладиться свободой. Вспученные-то рёбра не снимешь даже ненадолго, факт. Да и соответствовал ли бы зазор между рёбрами гру… молочным железам? Они же расти начинают, когда кости уже готовы. Вдруг будет тесно и болтательно! А железы, пропучивающиеся сквозь рёбра, — зрелище дикое, скажу я тебе. Нет, лучше уж будут снаружи, чтобы можно было одёжку по размеру и форме подобрать. И думать надо об этом преимуществе, возможности подобрать и регулярно снимать, а не об обречённости носить всё жизнь до смерти. Р времени, когда пустим их в дело, думать надо. Я прямо балдею, когда думаю, представляю, как меня мой младенец высасывать будет. Главное — будет, чтО высасывать, и как это пойдёт изнутри меня наружу, в его ротик… Нет, я не спешу особо стать матерью, но когда стану-таки — надо ловить новые наслаждения, не упускать ничего, глядишь, и тяготы полегчают.
     — Ой, я про себя подумать не смею!
     — А готовиться надо, чтобы потом снег на голову не свалился. Резкие изменения обычно причиняют боль, надо растягивать во времени, только тогда можно словить наслаждение. Так что готовься, подружка моя, хотя бы морально.
     Вот как я вспомнила раннее девичество, рост своих грудей. А, погодя, снова заговорил "низ". Ну, об этом тётя Болеся уже писала. Напомню:
     "Это случилось, когда размеренный ритм жизнь девочкиного живота: "по-большому — по-маленькому, по-большому — по-маленькому" вдруг осложнился какой-то сперва неясной смутой, что-то стало там кружить, накапливаться — не как то, что регулярно копилось и регулярно выходило. Девочка испугалась — это могло рано или поздно рвануть. Но делать нечего, спросить кого-то, посоветоваться она стеснялась, оставалось ждать, всячески старясь облегчить тяжесть. Тужилась больше обычного на унитазе, пила больше воды. И взрыв произошёл — с кровавыми последствиями. Как всегда, неожиданно, не когда намеренно тужилась. Хотя новоявленная девушка знала уже, для чего это такие тампоны и с чем их едят.
     Столбики, которые надо заталкивать вовнутрь, она применить не решалась. Вообще не решалась совать что-то туда, куда доселе ходу не было, распечатывать пещерку. Приобрела вкладыши в трусики. И, вложив, испугалась — не спадут ли трусы, не видно ли снаружи "гостей" живота, взбучивших ткань.
     Опасения напрасные, но навязчивые. Вдобавок эта вулканическая деятельность живота, обострение чувствительности, намёк на рождение чувственности. Навязчивые страхи, что кто-то стащит с неё трусики… В общем, стала она носить их не просто на резинке, а вставлять в поясок шнурочек, как в плавках. Затягивала так, что в туалете долго сопение их её кабинки слышно было. Как старуха какая-нибудь."
     Примерно в то же время стала размываться и моя моральная невинность. Девчонки много судачили промеж себя про парней, про свои телеса, а я сидела в уголке и всё слушала, слушала, порой заливаясь краской и отворачиваясь. Нет, так с парнями я совсем не могу! Неужели они… Хвастают, наверное. Кто присваивает похождения старшей сестры, кто начитался, кто наинтернетился… Но кто-то, может, и не врёт, опыт имеет. Собственный! Ох, замирало моё сердечко. Открывалось что-то передо мной неизведанное и запретное.
     Мир сложнее и больше оказывался, чем из детства казалось.
     Тампоны тампонами, но появился у меня навязчивый страх упустить кровь на одежду. Никогда не упускала, но вот — боялась. И это всё работало на мою стеснительность.
     Где-то к окончанию школы выяснилось, что бюст у меня сформировался очень скромный, "киска" — тоже так себе, у многих поволосистее, да и погрудастее многие. Мальчишек я сторонилась, а они за мной и не бегали — формы не те. У развитых да сформировавшихся отбою от кавалеров не было. А я будто девочка из прошлого, время для меня замедленно идёт.
     В принципе, меня такое положение устраивало — скромной застенчивой девочки, не пользующейся ничьим вниманием. Главное — никаких неожиданностей, никаких сюрпризов. У жизни, похоже, все сюрпризы — те ещё. Если вдруг схватят — визжи, вырывайся и беги. Если пригласят куда — отказывайся, если чуешь неладное. А я его чуяла всегда. Вообще, от пикников, вечеринок с мальчишками отказывайся.
     Навыку принимать решения папа меня так и не обучил.
     Наверное, в этом всё и дело. Я решила (вернее — согласилась, да меня никто и не спрашивал) поступать в вуз, а там новые ситуации, необходимость на них реагировать, принимать решения — на каждом шагу. И я начала неправильно реагировать и принимать неправильные решения, а это далеко вело и не туда заводило. Взять тот же конфуз после тестирования. Зачем я согласилась принять шпаргалку? Почему поверила, что это бесплатно? Сказалась привычка подчиняться, соглашаться, делать, что велят. Поскольку я всячески избегала "не тех" ситуаций, то не научилась и отказываться. Во всяком случае, отказываться дипломатически. Наотрез-то я умела отказываться, да и чего там уметь-то. А вот когда чуешь, что наотрез, да ещё с визгом — неуместно, а надо бы вежливо, дипломатично, тонко — тут-то и пасовала. Соглашалась некстати.
     Вы и сами пересчитаете по рассказам, где я ненужно соглашалась, поддавалась. В других случаях подводило что-то иное. На подружку Киру я не в обиде, но где-то и в чём-то виновата и она. Принимала меня за своё "второе Я", а я-то — не она, я послабее буду. Для её-то двойницы что мне в тягость — в кайф было бы.
     Вот как она учила меня относиться к собственному телу. Это было после "неожиданных художеств", когда мы, в не совсем обычном облачении, шли домой, в общагу, громко разговаривая по-английски. И как мальчишки курят в кулак, шёпотом говорили на родном языке, когда вокруг никого не было. Кира заметила, что мне не по себе в том наряде, предварительной накачки хватило ненадолго, и пыталась меня ободрить:
     — Знаешь, Ев, когда-то давно женщины были очень стеснительными и целомудренными. Даже хлеще, чем ты сейчас. Окутывали тело одеждами, чтобы в складках и сборках терялись все их формы, нижние юбки пачками носили, корсеты, пояса целомудрия. Во времена Пушкина лицеисты облепляли ограду Летнего сада, чтобы увидеть мелькнувшую под юбками девичью щиколотку. Представляешь? Даже и не верится, что такое могло быть.
     Мы замолкли, чтобы пройти сквозь стайку девиц. Кое-кто был даже легче меня одет!
     — И если женщина появлялась в купальнике… — продолжала подруга, — да что там, пусть в трико: всё покрыто, но формы, формы все на виду… Так вот, такой дерзкий вызов общественной морали мог быть оправдан только особыми умениями "высунувшегося" тела, гимнастика-акробатика. Ясно, что в длинном платье сальто не сделаешь, а корсет и согнуться не даст. Так что своего рода производственная необходимость. Ха-ха-ха!
     Неподалёку рабочие счищали старую штукатурку со стены, обнажая неприглядное. Хорошая иллюстрация сказанному!
     — И, конечно, невозможно разделить любование движениями и любование формами движущегося. И не надо, скажу я тебе! Любоваться надо всем, себя не ограничивая, если тебе показывают. Раз на вид выставляется всё, это всё и можно глазами пожирать.
     Вот если бы ты, скажем, в детском саду лучше всех умела крутить ногой "солнышко", разве ты постеснялась бы выйти в круг в одних трусиках? Юбочка-то всё равно спадёт, а постесняешься — и никто о твоей уникальности не узнает. Не с пошлыми же намерениями раздеваешься, а для дела. Как и при медосмотре. Вот если бы ничего не умела, а нагло в трусах шлялась, на что-то намекая — тогда дело другое.
     И когда люди смотрят на ловких гимнасток-акробаток-балерин, в голову приходит мысль: женское тело не одни похотливые желания вызвать может, но и эстетические чувства, зачем же драпировать наших женщин наглухо? Даже без особых спортивных умений на ладную фигурку приятно посмотреть лишний раз. Жениться-то стремятся на стройных! Давайте разрешим им одеваться полегче, как они сами хотят.
     Мы на время замолчали, проходя между женщинами, одетыми как им хочется. Поймали несколько взглядов — больше любопытных, чем осуждающих. Неужели мы "застреливаем" моду, как тогда, в дождь?
     — Нюанс один есть, — шепнула Кира, выпутавшись из взглядов. — Девушка, насладившись лёгкой одеждой и желая привлечь к себе больше мужского внимания, может либо заняться спортом, чтобы очаровывать движениями, либо раздеваться дальше — тут уж никаких умений не требуется, вторая древнейшая, блин. Нужно, конечно, второй путь перекрыть. На меня не смотри, я о других, вообще. Но тебе это не грозит. Если всё ещё неуютно тебе, считай, что разделась авансом, займись гимнастикой, ритмикой. Это лучше всего оправдает разголышённое по нынешней моде тело.
     А позже, когда мы пили чай у себя в комнате и вспоминали происшедшее, Кира сильно развернула свою мысль, чтоб до меня дошло — в спокойствии, в разморённую горячим чаем. Но я лучше этот диалог отдельно приведу, в приложении, что ли. Это двадцать пятый рассказ будет. Я уже привыкла писать и видеть, что в рассказ лезет, а что нет. Длинное сбивает с основной мысли, когда оно наконец кончается, то и рассказ сам собой закругляется, а то продолжение чужеродным каким-то смотрится. А я пока не кончаю, мне ещё многое вам сказать надо.
     Так что все длинные подружкины рассуждения я засуну в двадцать пятый. "Так говорила Кира" — звучит? Может, и кого из вас она переубедит, девчоночки мои милые.
     Меня? Ну, как вам сказать… Я, вообще говоря, со всем согласна была, но себя, упрямую, не переломишь. Поэтому и не стала я плакаться ей в жилетку (не когда шли, а вообще), не поняла бы она, а стала выговариваться своей тётке, Болеславе Потаповне. И нашла внимательную слушательницу. Она угощала меня чаем с булочками, сочувствовала, никогда не ругала, охала да ахала. И незаметно выспрашивала, выведывала детали. Это я потом поняла.
     Когда я увидела, что все невзрачные уголки моей жизни выложены в Инете и доступны каждому, у меня аж в голове помутилось. Нет, правда говорю. Будто я долго сидела на корточках и вдруг резко встала. Глазам не поверила, стала читать, читать, по диагонали бежать глазами… Неужели и вправду обо мне?
     Самое обидное, что написано художественно, как я бы не смогла. Если бы опубликовать мои бессвязные и сбивчивые повествования о злоключениях, вышло бы малоинтересно, нечитабельно. Я жаловалась на судьбу, а детали сминала, да и то, как мне было больно, не подчёркивала — чтобы не переживать кошмары дважды. А вот тётя Болеся всё переиначила, реконструировала и теперь всем парням интересно будет на мой позор любоваться. Ведь по Инету бродят в основном парни.
     Но что делать? Попросить автора удалить раздел? Но ведь кто-то уже читал, скачивал себе эти рассказы, новых ждёт. Если он увидит, что раздел убрали, то поймёт, что героини — реальные лица, которые рассказы о себе и ликвидировали. Тогда беда. Скачанные рассказы выложат снова, да ещё в своём разделе, который не достанешь. Я лично ни одну девчонку-хакера не знаю, а вы? Потом, справки наводить начнут, кто да что…
     Ой, не представляю, что со мной станет, подойди ко мне парень с ехидной улыбкой на лице и распечатками "уничтоженных" рассказов в руках!
     Поэтому я решила всё оставить, как есть. Да ещё и Кире сказала. Она давно собиралась написать о своих мучениях в "испанских шортах", да всё некогда, не писательница она по натуре. Быстро клюнула и помчалась к тёте Болесе с воспоминаниями. А я тихо радуюсь. Разбавляется позор, на двоих делится, не так стыдно.
     Как она хихикала, когда через несколько дней рассказ появился! Я ей — что ты так радуешься, я вот печалюсь. Она говорит — да зачем, это тебе полезно будет, нечего стесняться, замыкаясь в своей скорлупе. Если весь мир знает, что с тобой стряслось, стоит ли стесняться, скрываться, комплексовать? Это как спросонья, когда тебя будят, а ты отбрыкиваешься, натягиваешь одеяло, уснуть пытаешься… А сорвут, сдёрнут тёплое одеяло — и нет иного выхода, кроме как встать и начать день. Немного дискомфортно, зато эффективно.
     Я согласилась, скрепя сердце, и единственное, о чём попросила тётю Болесю — место жительства не называть. Вообще, поменьше называть деталей для установления личности. Тем более, что фамилию она в последнем рассказе назвала-таки — мол, полезло лыко в строку.
     Только сдаётся мне, что она меня таким макаром замуж гонит. Мол, меняй скорей фамилию!
     А о том, что может навредить девчонкам с той же фамилией, не подумала. И даже с похожей. И даже совсем с другой. Ведь изменить фамилию в художественном произведении — запросто. Так что парни могут подозревать любую.
     Если, конечно, не поверят, что я вуз уже окончила, диплом получила и уже уехала из общаги.
     Как мне доказать вам, что я уже уехала, выложив этот рассказ последним в раздел по паролю, любезно оставленному мне тётей Болесей?
     Единственный путь — открыть вам тайну, которую я ни за что бы не стала открывать, если бы всё ещё жила в общаге. Не хотела, да что же делать? Пусть эта исповедь достойно увенчает мою пятилетнюю учёбу — в вузе и в жизни. И вы, общаговские девчонки, — вне подозрений.
     Набросала я всё это пару дней назад, когда настроение было у меня другим. Вам заметно будет — после сегодняшнего-то рёва и жалоб. Хотела оставить с собой, у сердца всю жизнь хранить, но вот выкладываю. Ну, читайте, а я пойду укладываться.

     Прощай, общага! Через несколько дней меня здесь уже не будет. Из комнаты, обжитой нами за пять лет, исчезнут наши вещи, наш мусор, наш дух, индивидуальность, которую мы, пять девчонок, всё это время придавали обстановке. Комната станет пустой и безликой, готовой к приёму новых квартиранток.
     А главное — исчезнет, вернее, закончится моя тайна, тянувшаяся все пять лет. Исчезнет нав-сег-да. Какое страшное слово!
     Так хочется с кем-нибудь поделиться! С ровесницами нельзя — не поймут, мелочь, скажут, какая. А молодых девочек у меня и знакомых-то нет. Они-то поняли бы, да вот беда — рассказывает об интересных им вещах взрослая тётя. Чего это она? Такие взрослые другим живут.
     Так что напишу я для себя, законсервирую, а там кто знает — семейной легендой станет.
     А дело всё в том, что мне пять лет назад по жребию досталась койка у внутренней перегородки. Я думала — стена капитальная, всё солидно, радовалась даже такому жребию. И от окна не дует, не светит в глаза утром, и от двери не так видно за тумбочками, и моя тумбочка удобно стоит. Но стена оказалась тонкой.
     Первую ночь но новом месте я провела тревожно. Вторую — почти что спокойно. И в третий вечер ложилась, как у себя дома, ничего неожиданного не ожидая.
     А ночь получилась кошмарной. Вдруг снится мне (ну, это я проснувшись поняла, что снится), будто ко мне в постель забрался мужчина! И спит, спит себе, сопит, едва не храпит. Даже никотиновый перегар почуяла.
     Папа курил, и я была знакома с этим запахом.
     Бешено заколотившееся сердце пробудило меня. Вся в поту, в глазах молнии скачут, хотя в комнате темно. Хорошо, хоть не крикнула. Страх парализовал всЁ. Верите — минуту-другую лежала неподвижно, боялась даже руками вокруг пошарить.
     Никотином въявь не пахло, храпа тоже слышно не было. Мало-помалу пришла в себя, провела везде руками, чуть не рассмеялась облегчённо — надо же такому привидеться! Но сдержала себя: соседки знакомы мне мало, кто знает, как они реагируют на заливистый ночной смех. А я тогда малейшей критики боялась, старалась жить, как все, ничем не выделяться.
     Просто вздохнула глубоко и спокойно, перевернулась на другой бок и стала возвращаться в сон. Знаете, иногда удаётся ловить тот момент, когда мышцы расслабляются и ещё можно усилием оставить себя в бодрствовании, а можно отдаться расслабухе и постепенно погрузиться в сон? Вот и у меня повело так мышцы, всё тело в расслаб, всё начало уходить-уходить… И вдруг слышу — сопит.
     Это из-за стены, из-за тонкой перегородки доносилось. Так тихо, что если не прислушиваться, и не расслышишь. И вот, выходит, прислышалось мне это во сне и направило мои всегдашние неясные опасения в определённое русло. И ещё раз — в момент засыпания. Я встрепенулась.
     Сопение явно мужское. Или просто дыхание спящего. Наверное, лежит парень на боку или даже почти на животе, нос у него прижат маленько и так с натугой дышит. Причём лицом к стене лежит.
     Меня это сопение сперва вогнало в страх. Не такой панический, как ощущение "мужчина в постели", но всё-таки. Мужчина довольно близко, я слышу его довольно-таки интимные звуки — ведь при посторонних девушках никто не спит, верно? Потом, он, скорее всего, раздет. Хорошо, если в пижаме, всё одежда, а если только трусы или вообще… без ничего? Меня пробрала дрожь.
     Несколько раз я про себя повторила: между нами — стена, никак он не пройдёт, рядом не окажется. Бояться нечего.
     Вроде помогло. Но я тут же испугалась другого. Испугалась, что он может слышать моё собственное дыхание. Может, я всё же вскрикнула тихонько, когда проснулась от кошмара, потом точно дышала часто-часто. И входя в расслабуху, себя, естественно, не сдерживала. Сопела в полную силу. Фактически, вывернулась перед мужчиной наизнанку. Акустически только. Или — пока акустически. Акустика: конечно, тело и пальцем не трогает, зато сквозь стены проникает.
     Я задержала дыхание. Он сопел равномерно. Я задышала тихо-тихо. Удавалось, но так ведь не уснёшь. Пришлось очень-очень тихо, стараясь не скрипеть, повернуться лицом от стены. Его сопение умолкло, дыхание моих соседок по комнате стало слышно лучше. Ну, это неопасно.
     Я лежала, думая о тонких перегородках, о том, что отвечать, если завтра ко мне подойдёт незнакомый парень и спросит: "Ну чего ты вскрикивала?" или "Хорошо ты во сне дышишь, пригласила бы послушать". Со страху не сообразила, что видеть-то он меня не мог. Но даже если просто при мне заговорят о том, что за стеной какая-то девчонка кричала спросонья, то я не выдержу — выдам себя.
     Уснула кое-как. Утром вспомнила об этом с улыбкой. Но левый бок затёе — всё-таки страх какой-то ночью меня имел, не давал поворачиваться лицом к стене. Так-то я ночами ворочаюсь, благо крошки-грудки позволяют, и ничего не затекает у меня.
     Койками решила не меняться — знала, что не смогу скрыть правду, когда спросят. А если не спросят, а потом догадаются — ещё хуже выйдет. И спать решила ложиться, как ни в чём не бывало.
     Правда, не совсем это получилось. Я стала пододевать под ночнушку лифчик и трусы. Всё-таки общество мужчины, хоть и звуковое всего лишь. Какую-то уверенность придаёт плотно прилегающее бельё, это не просторная ночнушка, в которой чувствуешь себя голой. Кстати, ночнушки я стала брать плотные, чтобы не было ничего заметно. Практически, ночная рубашка стала служить мне платьицем. И волосы я стала закалывать — не распускать по подушке.
     Потом уже припомнила детские переживания — когда ехала с родными в купе, на верхней полке, а снизу храпел незнакомый мужик. Мама не стала меня раздевать, как обычно, я спала, чувствуя себя одетой — сообразно с новой обстановкой. И вот даже не вспомнив это явно, расхотелось разголышиваться, когда акустическая обстановка воспроизвелась.
     Конечно, тогда, девочкой, я не думала, что мужик ко мне может полезть рядом.
     Старалась ложиться пораньше, чтобы не приходилось готовиться ко сну при всех. Придут после ужина их кухни — а я уже лежу. Ведь застёжка, канты белья могли через материю меня выдать.
     К счастью, у нас никто не обращал внимания на ночной наряд. Мало того, одна девчонка ночью захотела в туалет, вышла в коридор в одной ночнушке — на "авось", а она у неё полупрозрачная, ведь в сентябре тепло. Представляю, как было — набухшие за ночь груди торчат, ноги через кисею видны по самый смык и всё остальное… Ну, и напоролась на парня с похожей нуждой — туалеты-то рядом. Он шёл в тонких плавках и даже в тусклом синем свете ночных ламп отреагировал на встреченную полунагую незнакомку. Во всяком случае, она что-то такое заметила, ну, напряг, хотя шла "на автомате", почти как лунатичка.
     В общем, она решила не испытывать судьбу и ложиться в трусах и лифчике, приличных причём, а поскольку в сентябре тепло, то ночнушка отпала. Такое бледно-синее атласное бельё, что в тусклом свете может сойти за бикини. Ну, и я активно проявила солидарность. Тоже скинула ночнушку — жарко всё-таки в ней.
     Правда, ночными позывами я не страдала. Старалась вовремя вечером закончить пить. Но соседки этого не заметили. В самом деле, сегодня не захочется, завтра не захочется, а послезавтра полупроснёшься и расхристанной сомнамбулой выйдешь в коридор…
     Кира только посоветовала мне и той, настоящей сомнамбуле, взять бельишко со слабыми резинками. Талия там, грудная клетка. Всё-таки если всю ночь спишь, то рубцы остаться могут. Совет дельный.
     Та девчонка Киру сильно благодарила за совет, когда слабые трусы с неё в коридоре свалились. Вроде, брызнула даже — рефлекс на обнажение низа. Еле остановила, проснувшись. А мне больше всего страданий доставляли не рубцы (я подобрала облегающую пару — равномерно облегающую всё, что покрывает, а не только врезающуюся резинками), а необходимость спать всю ночь на одном боку, да ещё на левом. Это вредно ведь, там сердце, да и одна грудь мнётся. Что-то надо было делать.
     У меня была мысль переложить подушку на другой конец кровати, но это не выход. Тогда придётся спать только на правом боку. Не сердце, но всё равно надоест. И тумбочку надо переставлять. А если перекладывать подушку каждую нось, то соседки заинтересуются и выведают, почему девочка не ворочается, как все, во сне с боку на бок… Догадаются.
     Нет, как ни крути, а придётся всё-таки поворачиваться лицом к стене.
     Я долго тянула с этим, долго по утрам массируя затёкшую левую часть грудной клетки. Но вскоре произошёл случай, после которого терять уже стало нечего.
     Я погружалась в сон и уже потеряла контроль за телом, когда услышала громкий (как показалось) неприличный звук. Телесные ощущения уже ушли, и я не могла с заведомой точностью решить, вырвался ли дурной воздух из меня или из кого-то из соседок. Только через несколько секунд ужас сковал моё сердце. Если это наделала я, то струя пошла прямо в тонкую перегородку — я ведь лежала к ней спиной. Какой позор!
     Сон как рукой сняло. Я затаила дыхание и вся обратилась в слух. Но никто из моих соседок не подавал признаков бодрости, а за стеной кто-то заскрипел кроватью, сонно замычал и снова умолк. Хотя это я слышала плохо — одно ухо прижато подушкой, другое обращено вверх.
     Убедившись, что никто не реагирует, я мало-помалу успокоилась и незаметно для себя заснула. А когда проснулась, то лежала на правом боку, лицом к стене — тело само решило ночью, как быть, лишившись категорического запрета.
     Значит, мне надо подчиняться телесному автоматизму, а не насиловать себя.
     Да, я забыла сказать, что всё это время не пыталась узнать, кто живёт по соседству, избегала с парнями встреч, даже мимо двери из комнаты старалась не ходить — пользовалась дальней лестницей. И в учебном корпусе с парнями избегала знакомиться — а вдруг окажутся соседями! Познакомишься, а он тебя уже с интимной стороны знает — хотя по дыханию только, зато по ночному, когда обстановка соответствующая. Может, присыпался ночью и слушал, как я дышу во вне, расслабленная, податливая… Как стону, фантазируя, что это от его ласк… Как потрескивает девичий живот — воздух уступает место в нём чему-то ещё…
     Да я и вообще робкая, застенчивая, с парнями знакомиться не люблю. А сейчас появилась дополнительная причина их избегать.
     Так вот, я начала поворачиваться лицом к стене, а там — тишина. Несколько дней мой визави эти ночи засыпал лицом от стены, подальше от взрывов в животе. Мне как-то обидно даже сделалось, что я столько боялась, насиловала себя, а там ничего такого и нет. Думала даже, что после газового выстрела в перегородку за стеной от неё отодвинули все кровати. Но ночь на третью или четвёртую знакомое сопение возобновилось.
     Никто меня, выходит, не избегал, просто парень засыпал то но одном боку, то на другом. А может, спал на середине кровати и только в отдельных случаях приваливался носом к стене.
     Когда я это поняла, то как-то легко на душе стало, волнения прошли. Звуки за стеной стали естественным фоном, почти что неживыми, типа звука работающего холодильника. Я даже отказалась от трусов и лифчика, ведь как они ни слабы, а за целую ночь всё же наминают. Совсем слабое не пойдёт — вон ведь как с Пенелопой было. Да и девчонки мне говорили — мол, спи в чём-то одном, чего в постель наряжаешься, в туалете будешь шебуршиться, опасаясь намочить, и разгуляешься. А окончательно меня поссорил с плотной "ночной упаковкой" случай, описанный в одном из рассказов. Хорошо, декан деликатный попался.
     И я перешла на одну ночнушку. Тоненькой бы её взяла, да тут как раз наступили осенние холода и подошла плотная сорочка из фланели, длинная и с рукавчиками. Тепло, свободно, и чувство защищённости даёт. Через фланель фиг с два что проступит, даже если вспотеешь или возбудишься.
     А многие девчонки у нас знаете, в чём спали? Такие бельевые комплекты — мягкая х/б маечка, в холода с рукавами, и трусики. Маечка длинная, трусики узкие, но посередине, у пупка зазор чтоб был. И этот зазор сводил на нет всю теплоту. Я как-то пробовала к общей моде подключиться, знаю. О почках и придатках мне уже потом сказали, а тогда я поняла — неприятный холодок по коже гуляет, ну его! Фланелевая ночнушка плотная, единая, под ней ветерок не погуляет.
     Иногда я, уже под одеялом, перехватывала её ниже колен резинкой, чтобы ночью не разбросаться. Бывало, лопалась резиночка, но в общем и целом всё же помогало это.
     Чем ещё мне тот комплект не нравился — трусы облегали промежность, как бы изолировали её от воздуха и от бёдер. Я худенькая, даже если коленки друг к дружке прижму, бёдра не соприкасаются, холодок их обвевает. А под ночнушкой, без трусов, бёдра и промежность составляют такой единый треугольник, друг дружку греют и даже воздух посерёдке там горячий. И это всё, как печка, согревает всё моё тело. Утром, когда встаёшь, даже жалко вскидываться, развевать по ветру накопленное за ночь тепло.
     А девчонки этого не понимали, руки-ноги оголяли и спали тревожно. Во всяком случае, плохо высыпались, иногда и зубами постукивали. Иной раз встанешь ночью, нехотя из-под тёплого одеяла вылезешь, подойдёшь и укроешь разголышившуюся, пригладишь одеяло. Зубовный скрежет и "а-ва-ва" утихают, можно спать дальше.
     Я тут ненароком собрала осенние воспоминания за все пять лет учёбы. А вообще-то коменданты у нас хорошие, больше недели нас, студентов, осенью не морозили. В крайнем случае — две недели, если начнут топить — и тут авария.
     Злые языки, правда, утверждали, что топить начинают только тогда, когда заболеваемость по общаге угрожает перерасти в эпидемию, портящую коменданту отчётность. В общагу начинают приходить представители факультета, проверяя, не саботаж ли, ёжатся, удивляются, чего это так холодно… В общем, сор вылезает из избы.
     Кира говорила, что комендант боится не общественного мнения. Что с того, что придёт от деканата очкастый аспирант и будет ёжиться, постукивать зубами, давить на гуманность. Да хоть бы и сам зам. декана! Комендант-то деканату не подчинён. Нет, он боится того, что слухи о холодрыге дойдут до хозуправления нашего вуза, и если туда больше ничего доходить не будет, то скоро в общагу наведаются невозмутимые коротко стриженые крепыши. Топливо экономишь, скажут они, а где наша доля? И пачка денег, дрожащими руками вынутая из загашника, не поможет — они пришли не получить (сам неси им в кабинеты!), а проучить. Вот ради предотвращения такого визита комендант на всё готов. Даже не своевременное начало отопления.
     Так говорила Кира. Сама же я ничего не знаю, в тех кругах знакомств не водила. Болеть мы — болели, но и по своей вине тоже. Вовремя осенью пупок не прикроешь, юбчонку на юбку не сменишь — вот тебе и ОРЗ, а то чего ещё похуже.
     Разве разберёшься, где подхватила заразу — в нетопленной общаге или на улице пупком наружу?
     Так вот, поговорили об осенних холодах за пять лет и возвращаемся к осени первого года. Как мы радовались, что наконец-то затопили! На радостях я стала носить самую тонкую свою, летнюю прямо ночнушку — по температуре. А уж как разголышились мои соседки! Лажно, не буду говорить. Скажу только, что на ключ мы изнутри запирались в обязательном порядке.
     Правда, в одну зимнюю ночь внезапно раскрылась форточка, и всех нас здорово продуло в тоненьком-то бельишке. Но это разовый случай. Я вот только не пойму, зачем Кира, пригласив своего Лёшку укрепить запор форточки, стала ему показывать на себе, как она была в ту ночь одета. Хорошо ещё, меня не заставила. Я только при нём покашляла, как тогда утром.
     Да что это я, всё о холоде да о холоде. Ведь затопили же! И я отметила, что сопение за стеной обогатилось обертонами. Открылись в тепле носовые пути у моего… ну, соседа за стенкой, а холод-то их зажимал, доводил дело до храпа даже. В общем, сменился тембр.
     Ещё что важно: я с замиранием сердца прислушивалась к разговорам на факультете, когда речь заходила об этом. Всё ждала, когда кто-нибудь брякнет, что слышал, что в девичьих комнатах пускают ветры не хуже, чем в мужских. Нет, ничего такого. И я исполнилась чувством благодарности к неизвестному соседу. Мог бы поржать с другими, но нет, скрывает. Хотя, может быть, он в это время просто спал.
     И вот лежу я как-то в натопленной комнате под тёплым одеялом в тонкой ночнушке, вся такая ладненькая, хорошенькая, и день у меня хорошо прошёл — обычно-то я собой недовольна. Лежу и думаю: а знает ли мой сопец, что за стеной — девушка? Может, думает, что здесь парни живут. Или ещё хуже — вообще не думает ничего. Ну, дышат за стеной люди, и дышат себе, и пускай дышат. Как будто на лекции сидишь — вокруг с любой стороны люди и все дышат, иногда вздыхают даже. Чего тут особенного?
     А у меня с парнями, как вы знаете, отношения не ладились. Всё боялась я, что всё не так будет, что они мною злоупотребят. Впрочем, и интересу ко мне не было, я девочка самая обыденная, серенькая, ни в коем разе не сексапильная. Кира гораздо интереснее… да и другие тоже. А парней на нашем факультете мало, вот меня они и обошли стороной. Судьба такая, наверное.
     Мне вспомнилось, как однажды к нам, четвероклассницам, по-моему, занимавшимся в спортзале, пригнали взрослых парней класса из девятого-десятого. Взрослые такие дяди, здоровенные, мускулистые, в малообтягивающих майках и болтающихся трусах с, запомнилось, закруглёнными вырезами по бокам. Дело в том, что наши мальчишки отзанимались на мужских снарядах и ушли в раздевалку, а "взросляки" попросили прогнать их через брусья-кольца побыстрее, им тоже куда-то там надо, много в этом возрасте способов времяпрепровождения. Физрук попросил Маргариту, самую крепкую из девочек, заменить его на контроле девичьих упражнений, а сам отошёл к мужским снарядам.
     Никто, конечно, не рвался на ковёр-бревно, все глазели на старшеклассников.
     Мне почему-то из всего этого запомнилось только, как они садились на скамейку. Нет, может, и на ловкое мелькание мускулистых тел в воздухе раскрывала я рот — тогда, но в памяти не отложилось. А вот сажание…
     Спрыгнув со снаряда, идёт такой разгорячённый, тяжело дышащий крепыш усталым шагом, подвоха ниоткуда не ожидает. Законное право передохнуть имеет. Доходит до скамейки, до свободного на ней места, и садится. Такое размашистое, привычное движение, скорость вовремя гасит, чтоб задницу не ушибить, а мягко присесть. И машинально расслабляет ноги.
     Вовремя — да не вовремя. Малышовая скамейка пониже взрослой будет. И, почуя неладное, ноги уже напрячь не успеваешь. Там всего сантиметров пять-десять разницы, падает туловище, и прежде чем испугаешься и колени начнёшь распрямлять, происходит уже посадка… не очень мягкая.
     Какие у них всех выходили удивлённые лица! Шмякнувшись задом, парень запрокидывался назад, его ноги поднимались. Усилием воли он не выпрямлял их и хватался за коленки руками, выправлял положение тела. Качнулся — и вот уже сидит почти невредимый.
     Вот этот-то жест обхвата руками стремящихся ввысь коленок мне показался каким-то очень мальчиковым, старшеклассники не казались больше далёкими и недоступными. И вместе с тем, в нём сквозило что-то взрослое, мужское.
     Во-первых, кроме приглушённого "Хэк!", они не издавали ни звука, а ведь любая девчонка заорала бы, завизжала: "Ой, мамочки, падаю!", а сама сидит уже на ушибленной заднице и никуда больше не падает. Во-вторых, она раскинула бы руки и стала хвататься за что ни попадя, даже за грудь рядом сидящей (такое бывало), а мужчины надеются только на себя, свои силы. И динамические свойства тела. Это внушает уважение.
     Наконец, незадачливая девушка стала бы искать виновных: "Кто тут поставил такую низкую?!" Надо же как-то отыграть испуг, спасти лицо… макияжем тут не получится.
     А мужчины виновных не ищут, страдают молча. Ну, поставил кто-то, атак ты посмотри сперва, прежде чем бухаться. Раз мог увидеть заранее — значит, сам и виноват. Даже и нечего предупреждать друг друга о закавыке, знают, что другу с ней справиться — раз плюнуть. Настоящие мужчины, в общем, такое от них веет ощущение.
     Да, мускулы, гимнастические умения, рост — но повадки все свои, реакция на неожиданное — почти вынесенная из детства. В общем, не так страшен взрослый парень, как мне малюет его воображение,
     Так что не всё так страшно. И вот я думаю: через стенку меня ни увидеть нельзя, ни доверием моим злоупотребить. Что, если попытаться завязать отношения? Хотя бы на первых порах дать понять, что тут лежит не кто-нибудь, а девушка и что она тебя слышит, твоё безадресное сопение. И ночью ты не совсем уж чтобы один-одинёшенек. Ночи мы просто обречены проводить вместе, под аккомпанемент друг друга. Если, конечно, не будем умышленно отворачиваться друг от… от стенки.
     В первую ночь, как мне эта мысль стукнула, я не посмела подать голос. Дело, по размышлении, оказалось не таким уж простым. Надо, чтобы голос не показался возмущённым, раздражённым. Знаете, когда некоторые люди чем-то недовольны, они сначала раздражённо покашливают, а уж потом принимаются ругаться. Если меня примут за такую, он, чего доброго, начнёт отворачиваться от стены, а то ещё и кровать передвинет. Не-ет! Но и ободряюще, зазывающе подавать голос нельзя, чтобы не прибежал днём знакомиться. С этим повременим, потерять преимущества чересстеночности никогда не поздно.
     Несколько дней ушло на репетиции. Приходилось урывать время, когда рядом никого не было — чтоб не заинтересовались, почему это девушка, в полном сознании и бодрствии, кашляет, будто спросонья? На что это она намекает? Нет, надо в одиночку.
     Один раз я прорепетировала в туалетной кабинке, так мною соседки заинтересовались: не уснула ли девочка, сидя на унитазе с запором? Соврала что-то, а потом подумала: а это хорошо, что тебе на помощь готовы прийти при первых звуках недомогания. Разве лучше, если свалишься с унитаза на мокрый пол и будешь лежать, скажем, без сознания, а все будут мимо ходить и одно видеть: кабинка занята. Нет, люди у нас хорошие.
     Но все эти хорошие, заботливые люди сильно затрудняли репетиции. Приходилось смотреть, чтобы рядом их и близко не было. Или заглушать себя, например, хлещущей из крана водой.
     Воды той утекло много, прежде чем я добилась верного, на свой взгляд (слух), звучания кашельного сигнала. И вот однажды ночью в тишине раздался глубокий вдох с позёвыванием, переходящим в подвывающий выдох с финальным покашливанием. Все обертона однозначно указывали на симпатичную девушку — сплюшку-зевушку.
     И сразу же я затаила дыхание — уловить реакцию. Даже рот открыла.
     За стеной удивлённо скрипнула кровать. Ну, это мне показалось, что удивлённо. И наступила тишина. Всякое дыхание, сопение прекратилось. Настороженная тишина.
     Я изо всех сил сдерживала дыхание. Вдруг за стеной угадала (даже не то, чтобы услышала) быстрый тихий выдох и вдох — и снова тишина. Ага, это он затаил дыхание и прислушивается. А я-то хороша! После изданных мною звуков здесь должна повиснуть пелена сопения.
     Может, я лежу лицом у стены, потому меня и не слышно? Но дышать-то надо, и неслышно не отвернёшься. Кровати скрипучие, чёрт их дери! И держит же такие комендант! Я на него всё зло за холодрыгу сбросила — ради кроватей этих.
     Всё, не дышать больше не могу. Выход единственный, вынужденный. Верчусь со скрипом пол-оборота от стены, пол-оборота к стене. Всё, скрипу издала на полный оборот, от лицом якобы от стены до лицом к стене. Зажмуриваюсь и освобождаю дыхание. Тут я, парнишка, не трись ухом о стену!
     Дышать, как во сне, я научилась в детстве. Дети не любят засыпать по принуждению, и мама меня контролировала. Бывало, глаза зажмурены и чую на себе её подозрительный взгляд. В качестве критики за неправдоподобное сонное дыхание получала шлепок по попке. И научилась-таки! Дыхание отпускала на волю, тело дышало само, глаза мягко смежены, а думаю, о чём хочу, фантазирую, представляю себе… Сколько я от насильственного сна себе времени вернула такой-то хитростью — месяцы целые, наверное.
     А сейчас я представила себе парнишку, в удивлении приподнявшегося на локте, затаившего дыхание и вслушивающегося в ночную тишину. Заворожённо слушающего доверчивые посапывания спящей девочки и представляющего себе её. Попыталась представить, как он меня представляет. Уже в сон уходя, представила. Рос и красивел мой бюст, округлялась и упружилась попка, кожа подпиралась жирком и обретала пухлость, заполняло тело одежду (не ночнушку — бальное платье!), натягивало её, проступало сквозь тонкую ткань рельефом. Взгляд становился интересным и загадочным… Такой я себя и во сне чувствовала. А когда твоё тело вспучивает одежду, спорит с ней, как-то отчётливее представляешь, кто ты и что ты есть, одежда одновременно напоминает о твоих достоинствах со всех сторон, наполняет гордостью и ещё каким-то хорошим таким чувством. Типа "Жить — хорошо!" Жаль, что это лишь во сне.
     То есть жмущую-то одежду я и наяву надеть могу, только вот нечем мне в ней гордиться. Лучше уж попросторнее, там хоть стороннему глазу простор для фантазии оставлен будет.
     Весь следующий день я прямо как на крыльях летала, так хорошо мне было. А подступающий вечер заставлял замирать сердце и немножко пугал. Особенно пугало то, что я в коридоре могу встретиться с парнем, во внешности и повадках которого обнаружится то, что мне ненавистно, и именно он и окажется моим ночным визави. Поэтому по коридорам я поменьше ходить старалась, поужинала в комнате всухомятку. Вот мамы бы заругала!
     Вообще-то, и я не люблю так питаться, хотя многие девчонки только так и едят. Особенно когда зубрят. Сидит за конспектом и рукой — в пакет, в рот, в пакет, в рот. Удобно, быстро и гастритно. Не приучили их дома готовить. Интересно, замуж выйдут, как будут семью кормить: рука в фабричный пакет, в свой рот, рот мужа, снова в пакет?
     Так вот, поужинала я без аппетита и спать. Эту ночь сделала перерыв, то есть спала, как придётся, дыхание сразу освободила и ничего к нему не добавляла. Единственное — прислушиваться пыталась. Но если сама сопишь, как паровоз, и придержать не смеешь, что тут услышишь? Наверное, всё же чудилось мне, а не слышалось, как сосед за стенкой дыхание задерживает, прислушивается.
     И снова одежда меня облегала, и снова я становилась девкой хоть куда.
     На следующую нось я повторила тот самый звук, а через пара вдохов-выдохов ещё и чуть-чуть застонала через нос. Негромко так, чтобы своих не всполошить. У нас часто в комнате девочки по ночам вскрикивают, шебуршатся, но если кто застонет по-настоящему, к ней, конечно, на помощь придут.
     И снова я задерживаю дыхание, прислушиваюсь. И вдруг слышу в ночной тишине отчётливые тихие звуки типа: "Та-та-та-та!" Это когда язык быстро-быстро бьёт по щели между зубами. На вдохе и на выдохе так можно. Значит, откликается мой кавалер, сопереживает! Хочет, не привлекая внимания, помочь девочке проснуться, уйти из ночных кошмаров. Молодец какой!
     Ещё раз всхрапываю, теперь — облегчённо и радостно, даже голос немного в этом мычании прорезывается, так что пугаюсь — своих бы не разбудить. Поворачиваюсь на другой бок и освобождаю дыхание. Всё, парнишка, ты сделал благое дело, спас принцессу от тигра ночных кошмаров. В награду можешь слышать её… мой дыхание хоть до утра.
     Настроение у меня улучшалось день ото дня. Я даже учиться лучше стала, Кире в спорах не уступала. И не расстраивалась особо, когда со мной происходило то, что описано в рассказах. День я могу проиграть неуспеху, зато ночь в любом случае моя.
     На следующий вечер меня ждал сюрприз. Вот громко скрипнула подо мной, ложащейся, кровать, вот я немного повозилась и затихла. И вдруг слышу тихое, но отчётливое покашливание. Будто спрашивают: "Это ты?" — или — "Ты здесь?"
     Я как бы невзначай тоже кашляю два раза. Может же так совпасть? И сразу затаиваю дыхание. Неужели и вправду совпадение?
     И слышу покашливание снова, но на этот раз неуловимо-изменившееся, какое-то мажорное. В нём слышится "Хо-хо!" — или — "Ого!" — или даже что-то типа "У-у, ты какая!" Уловив это настроение, я откашливаю его через стенку — со всей поправкой на девичью застенчивость.
     И сразу же мы оба глубоко вздыхаем. То есть я вздыхаю и на излёте своего выдоха, когда шипение в ноздрях затихает и ухо может слышать тихие звуки, вдруг улавливаю излёт шумного выдоха за стеной. Одновременно, синхронно вздохнули! "Ха-ха!" — рвутся из носа два коротких толчка воздуха. "Ха-ха!" — отзывается застенье. Наверное, он дважды толкнул воздух с открытым ртом, потому что свой вклад примешали голосовые связки. Но скромный вкладец. Со стороны подумаешь — зевнул паренёк широко.
     На первый раз хватит. Ложусь на спину, довольно улыбаюсь и освобождаю дыхание. С лёгкой-лёгкой душой вхожу в ночь.
     Уже засыпая, через голову проплыла мысль: не просияла ли моя улыбка в темноте, не озарила ли лица соседок? Нет, удивлённых возгласов не слышно, всё тихо… даже слишком тихо. Э-э, да я уже сплю!
     Снились мне мужественные, красивые мужские лица, да это же сон, просыпаешься — и ничего не помнишь. Только что-то необъяснимо приятное в сухом остатке. Тем пуще охота в постель очередным вечером.
     На этот раз я несколько раз скрипнула кроватью, ложась. Довольно потягиваюсь, расправляя свои грудки, и вдруг слышу тихое: "Кхе-кхе?" Так и почудилось: "Это ты?" Нет, конечно же, "кхе-кхе". Отвечаю тем же, но без вопросительного акцента: "Да, это я". За стеной раздаётся какое-то носовое: "У-у-у!" Перевожу для себя: "Классно!" Потом он шумно втягивает носом воздух и замирает. Без слов понимаю: ждёт моего вдоха. Максимально шумно вдыхаю, пытаюсь даже подсвистывать носом. И мы разом шумно выдыхаем, стартуя в сон — будто взявшись за руки, прыгаем в воду.
     Следующий отход ко сну будет "белым". Тихо ложусь — пораньше, дожидаюсь, когда под мускулистым телом заскрипят пружины, и вопросительно, с его прошловечерней интонацией кашляю. Он бодро отзывается, умудряясь гнать воздух и через нос, кашель получается каким-то заковыристым. Следующая моя реплика получается девически-застенчивой: "Может, уснём?" Я глубоко зеваю, выводя всякие ноты. Кира, негодница, вмешивается и желает мне спокойной ночи. Но совместный вдох-выдох она нам не сбивает.
     Засыпая, я почему-то думаю о… ягодицах моего партнёра. Попе, проще говоря. Вспомнилось давнее детское впечатление.
     За попками в школе подсматривали не девочки за мальчиками, а как раз наоборот. И не только за попками… Наш школьный физрук после одного такого позорного случая не позволял мальчишкам выходить из своей раздевалки до того, как девочки не переоденутся и не пройдут в спортзал. И вот мы выходим гуськом, а это было второе, как сейчас помню, занятие в спортзале в гимнастической форме, а он стоит у дверей "мужского монастыря" и караулит. Один. Хороший случай подойти, поговорить наедине. Потихоньку торможу, отказываюсь позади всех, и когда последняя спина в купальнике скрывается в дверях, робко подхожу к Максиму Зотычу.
     Я хотела его попросить, чтобы он не посылал меня на бревно, если можно. Прошлый раз, то есть на первом гимнастическом уроке, я на нём страху натерпелась, всё боялась сорваться, хотя надо было всего лишь залезть с табуретки, освоиться, постоять на месте и медленно пройти из конца в конец, а там сойти на другую табуретку. Другим это запросто, кое-кто чуть не бежала вприпрыжку, а меня в пот вогнало, взопрела я под синтетическим купальником. Невысоко, а голова кружится, покачиваюсь я. И раз быстро так качнуло, что пришлось соскочить. Сделала вид, что сама скакнула, по своему желанию. Надо бы сначала положить бревно на пол и постепенно поднимать.
     Максим Зотыч не понял, что мне не по себе, и под конец занятия "обрадовал" нас, что, мол, раз всё путём, то будем в следующий раз делать повороты на месте, махи ногами, "ласточку", отрабатывать вспрыгивание без табуретки. Я — не-е-е-эт, куда мне! И вот решила признаться ему наедине, что не выдержу этого.
     И вот говорю я с ним, запинаюсь, глаза в пол. Нога дна стала подрагивать, руки потрясываться, пришлось стиснуть одну другой. В довершение всего зачесался живот. Почесать постеснялась, скрестила на нём руки, поёкала, и вот уже чую — надо поправить трусики.
     Не отвернёшься же, когда со старшим разговариваешь, и я поправила, как могла, нащупывая канты пододетого через скользкую материю купальника. Максим Зотыч так рассеянно на это посмотрел и вдруг говорит будто про себя: "Чёрт, они же не все в тот раз пододевали, проверю-ка". И мне: "Девочка, подожди тут минутку, я сейчас". И вошёл в раздевалку.
     Слышу его голос: "Трусы снять, кто не надел — обождать! Стройтесь в любом порядке, лицом ко мне!" Шорох одежды (моё лицо стало горячим), стук босых ног по полу. А дверь чуть-чуть приоткрыта.
     Поправив пододетое, я чувствовала себя в полном порядке, а любопытство разбирало. И я рискнула подглядеть в приотворённую дверь.
     На моё счастье, мальчишки выстроились спиной к двери, немножко по диагонали, вид сзади в "три четверти", а сам физрук, лицом, должно быть, ко мне был прикрыт дверью. Я увидела длинный ряд мальчишеских задов, попы обтянуты хлопчатобумажными плавками, и больше ничего. Не сразу поняла, что в этом ряду бледного текстиля затерялось несколько розовых, то сеть — голых попок. Даже не успела испугаться, когда-таки углядела…
     Серые или коричневатые задницы показались мне плосковатыми, поплоще, чем у нас, девчонок. Хотя, как потом поняла, сравнивала с теми своими одноклассницами, у кого таз был пошире, ягодицы порельефнее, чем у остальных, только на таких, более зрелых, при переодевании взгляд и застревал у меня. Своё будущее, наверное, видела в них, да и вообще, интереснее наблюдать за теми, кто на тебя не похож. И разговоры они вели поинтереснее, некоторые уже к лифчикам прицеливались.
     С моего места были плохо видны бицепсы-трицепсы одноклассников, заслоняли они друг друга. А по одним стриженым затылкам, бледным спинам, попам и ногам как-то не чувствовалась силы, скорее, ощущение выводка цыплят. И ещё этот начальнический голос, под которым они чуть не гнулись, приняли подчинённые позы. Прямо опекать хотелось, ушёл перед мальчишками страх ненадолго. И то, что они могут со стороны живота облить стену, забылось, не преимущество это.
     Слышу, Максим Зотыч говорит:
     — Почему без плавок? Я же говорил в тот раз. Что? Ну, не кричать же при девочках, уши надо было на макушке держать. Сами не поняли, что ли, что это настоящая гимнастика, болтается у вас, того и гляди высунется. Это вам не утренняя зарядка, мы на снарядах работаем. Нет, так не пойдёт. В общем, надевайте трусы, а после построения сделайте шаг вперёд и обратитесь ко мне — мол,, голова кружится, на снарядах вам нельзя. — Это же он у меня слямзил, это моя голова кружится! — Там стоит одна девочка, у неё взаправду так, вот с ней я вас и пошлю на лёгкие упражнения. Зарядки типа, ладно уж.
     Я не успела вовремя отскочить, а физрук уже дверь открывает. Мне говорит:
     — А-а, ты всё слышала? Ну, это и к лучшему. — Хорошо, что не сказал "видела"! — Выходи из строя вместе с ними, и если они сразу не сообразят, что сказать, говори сама, от имени всех. Голова кружится и всё такое.
     Я в краске. Всё-таки, голые мальчишечьи попы, хотя и без подробностей. В три четверти сзади, за ещё заслонённые. Но Максим Зотыч не стал попрекать, просто спросил:
     — У девчонок-то у всех под купальниками трусы? А то мне неудобно разглядывать.
     Я пожала плечами.
     — Ты же с ними переодевалась. Не заметила? Ну, в следующий раз обрати внимание, и если кто как на речку, скажи дипломатично, чтоб пододевали. Ноги будем широко раздвигать, мало ли что. А кому и лифчик уже пора. Ну, это сами сообразят, задёргается у них при упражнениях. А теперь беги. Нет, стой! Ты зарядку утреннюю делаешь? Ну, хоть не полчаса, но сколько-то. Вот и хорошо, я тебя с ними пошлю в дальний уголок, разучишь с ними эти упражнения. Под начало из бери, поняла? А теперь беги.
     И шлёп меня по попке! К несчастью, вышел звонкий звук, я ведь напряглась на замах — непроизвольно. Пулей метнулась в спортзал — пока мальчишки не выбежали и меня не увидели.
     И пока я там затёсывалась среди девчонок, боялась взглядом, красными щеками себя выдать, до меня кое-что дошло.
     А именно: все эти попы в ряду были подобраны, напряжены, оттого и казались плосковатыми. Ведь ягодицы — это мышцы, и если всё тело напряжено, по стойке ведь "смирно" стояли ребята, вытягивались, то и эти мышцы тоже в стороне не оставались.
     А у меня они напряглись рефлекторно, бежать ведь очертя голову собиралась, да и так напряжена была, ждала выговор за подглядывание или интерес к красным щекам. Вот шлепок по жёсткому телу звонким и вышел.
     Значит, если тех мальчишек в ряду пошлёпать, пока они напряжены были, вот уж звон бы пошёл! Легче от этой мысли стало, фыркнула аж. А потом попыталась незаметно оттянуть с ягодицы кромку купальника и отпустить, напрягая попу и расслабляя. Да, звук разный.
     Когда строились, посмотрела украдкой: нет, у девчонок попы не напряжены, только обозначают их хозяйки стойку "смирно", поменьше мышцы включать стараются. Звук, шлёпни такую врасплох, глухим будет.
     Одна тут обратила внимание на мой напряг, по дороге домой объяснила, что напрягаться лишнего девушке не стоит. Критические дни вычисляются с погрешностью, и если будешь чересчур тужить живот (а одни ягодицы не получится), может пойти кровь. Ни к чему это! Да и не солдаты мы, что дальше будет, известно хорошо: поворот, шагом марш. Зачем выслуживаться-то? Вот перед кувырком или опасным соскоком тело надо сгруппировать, объединить — это да.
     Да, в самом деле, я задним умом поняла, что чересчур уж вытягивалась по струнке, заслышав "смирно!". Нехорошо для девочки. Но что-то же надо делать по этой команде, верно? И я придумала.
     С того дня, слыша знакомый приказ, я напрягалась ровно настолько, насколько нужно, чтобы почувствовать облегание купальника по всей его площади. Конечно, я и так его ощущала, не болтался же, но обычно это ощущение притуплялось, как ко всему обычному-привычному. А я, кроме напряга, ещё и прислушивалась к телу, как бы опрашивая кожу, что, мол, к тебе прилегает, особое внимание на кромки, середина-то от кожи и приотстать может, а вот края — нет, они прилегать должны, а то и обжимать.
     По команде "вольно" я расслаблялась и как бы "ныряла" в купальник, сбрасывая обжим, теперь прилегание только для дела, не напоказ.
     Ведь что такое, если разобраться, команда "смирно"? Смысл её какой? По-моему, такой: будь готов и продемонстрируй (нам, себе) свою готовность. У мужчин — это готовность к действию, быстрому и сильному. Они и напрягают свои мышцы, посмотрим — поймём, что сейчас вот, поступи только команда, они мощно вступят в дело. Примерно так, как в серии: на старт-внимание-марш!
     Женщинам с ними не по пути. Для них, то есть нас, готовность — это прежде всего готовность внешнего вида, одежды. Ну, в строю по одёжке руками не пробежишься, но говоря уже о зеркале, так что остаётся единственное: набухнув телом, изнутри напрячь купальник, попытаться его как бы подрастянуть, сделать шире, заметнее. Вот, мол, как ладно я одета, как классно он на мне сидит, и потому я готова. Готова показаться в любой позе, перед любыми глазами и даже объективами.
     Для себя самой такая готовность ещё важнее, чем другим показать. Особенно, когда робкая и стеснительная. Как я, например.
     Всё это мне пришло в голову, когда я разучивала с бесплавочниками зарядку. Старалась не смотреть, куда не надо, и практически не стеснялась, что они на меня смотрят — да и вынуждены смотреть, для поддержания легенды. У меня-то всё в порядке, за двумя слоями низ, купальник блестит. Не всегда я так не стесняюсь собственного тела.
     Попок их я не видела, лицом же стояла. Но они и неинтересные, когда охвачены просторными трусами-шортиками. Голыми их больше не усмотришь…

     С тех пор началась моя двойная жизнь. Днём я — робкая застенчивая девушка, то и дело попадающая в разные ситуации, а из них — прямиком в Интернет. Вот не поверите, читаю я про себя — и прямо живот схватывает, спазмы какие-то идёт, лишь подумаю, что кто-то исповеди мои читает.
     А в полчаса между бодрствованием и сном я чувствую себя прямо-таки замужней женщиной, укладывающейся спать рядом с мужем, делящейся с ним своими дневными радостями и горестями, ищущая и находящая поддержку. И никаких постельных разногласий у меня с муженьком моим быть не может. Каждый из нас знает — не уважит он другого, ответом будет мёртвая тишина за стеной — в следующую ночь и во все следующие. Или на сколько там ночей его обиженная приговорит. Поневоле станешь чутким и внимательным.
     В детстве у меня поздним вечером были всякие страхи, ночью снились кошмары, и утром возникала острая психологическая потребность от всего этого ночного отрешиться, почиститься перед днём, а то и днём приходится бояться, уде реальных ситуаций, так что "хвосты" боязни непонятного совсем тут ни к чему. Я это нащупала и делала, справляя малую нужду, со струёй выписывала все ночные нехорошести и дурноту, параллельно с физическим облегчением. Кое-что пришептывала, но вам не скажу. Прямо ритуал будто.
     А вот сейчас, наоборот, ночь стала лучшим временем суток для меня, и я хотела бы, проснувшись утром, сохранить её атмосферу подольше. И снова мне помог мочевой пузырик — и наполнялся ночью, и в хорошем месте расположен, где во время ночных наших забав движение чуяла какое-то, типа зуда в предвкушении чего-то. Говорила себе, что это ы меня "излучение" моего суженого входит, пока через стену, целомудренно, а то ли ещё будет. Ой, девочки!
     Значит, хотелось подольше это в себе проносить. И я перестала спешить утром в туалет, тем более, имея опыт терпежа в самых невыгодных ситуациях. Ну, вы читали. Но теперь, когда моча была "освящённой", она не так уж и рвалась наружу, как прежде, едкая и вонючая. А может, это тело "вошло в положение", включило резервы, а раньше просто стремилось освободиться от ненужного и вредного. А даже химически вредное полезно, если ты в эту пользу свято веришь.
     Правда, после "медового часа" тяга в туалет вспыхивала вновь, верно, тело считало, что я уже всю "святость" из мочи восприняла, вытянула, и это снова просто вонючая жижица. И как остро вспыхивала! Первый раз меня выручила прокладка лепёшкой, а потом я уже знала и сама планировала оказаться рядом с туалетом.

     Ночь от ночи наши покашливания, зевания, сопения и носовые звуки становились разнообразнее, богаче полутонами, тембром. Мы научились в несколько секунд вкладывать содержание десятиминутного разговора, потом дошли до получасового. Начинали с простых сообщений: "Ох, как я устала за день!" — "А уж как я устал!" — "Ну, спи, милый." — "И тебе доброго сна, подружечка!"
     Потом пошли "разговоры" посложнее: "День был удачный, всё удавалось, прямо удивительно" — "Рад за тебя, милая. А у меня вот не ахти" — "Ну, извини. Выспись, и всё получится" — "Спасибо на добром вздохе. Взялись за руки и пошли в ночь?" — "Пошли!"
     Взрыв кашля означал ругань. "сволочь профессор, гонял на семинаре, как зайца" — "Сочувствую, милый. Не разоряйся так, не стоит того" — "Пожалуй, ты права. Успокаиваюсь уже. Слышишь, какое дыхание ровное?" — "Молодец. Завтра ты с ним справишься. Спи!" — "У-а-а-у!"
     Сближение шло быстро. И вот я уже стала информировать его о своих критических днях. Разминала тампон, держа его у самой стены, затем прилаживала, стараясь создавать как можно больше звуков, чуть-чуть стонала. Кавалер сочувственно сопел, шуршал ладонью по спине (своей), затем со скрипом отворачивался и похрапывал.
     Бывало, просыпаюсь я ночью. Если слышала за стеной дыхание, то осторожно, подушечками пальцев постукивала по стене как раз напротив его уха. Иногда он просыпался, ритм дыхания менялся. Кашлять и зевать мы в ночной тишине не смели, ограничивались тихим постукиванием, почти шуршанием.
     Потом я придумала, ка быть. У нас многие девчонки ночами пили воду. Ужин поздний, переваривается и воды просит. И вот я начала пить её через силу в двух вариантах: или поднеся губы со стаканом как можно ближе к стене, издавая звуки как можно громче, или отведя всё это от стены, чтобы заглушить постукивания свободной рукой, заведённой за спину. Звонко гремит пустой стакан о тумбочку — значит, я закончила, жду ответа.
     Ещё мы жевали, гоняли во рту жидкость, грызли, булькали, пошлёпывали по коже, щёлкали лямочками трусов… Любые звуки, не вызывающие подозрений у моих соседок и его соседей, шли в ход.
     А за час-другой до сна порой включали магнитофон с песнями, выражающими настроение. Конечно, сразу не поймёшь: он включил или соседи его веселятся. Но потом научились разбирать.
     Совсем хорошо становилось в те немногие дни, когда я ночевала в комнате одна. Можно было, в принципе, издавать любые звуки, но я свято чтила укоренившийся уже у нас запрет: словами не общаться, разве что междометиями, и то в горловом исполнении. И я обнаглела, припомнила, что девчонки рассказывали о звуках при интиме, и попыталась, отчаянно краснея в темноте и снова одевшись в бикини под ночнушкой, их имитировать.
     Несколько раз он меня остужал. Нарочито зевал, мол, устал за день, давай в следующий раз. Но меня не обманешь, для нашей имитации больших сил не требуется. Просто не мог он подхватить мою игру при соседях.
     Но вот как-то и он оказался один. Я это поняла по тому, что в ответ на мои постанывания (я уже не краснела, но бельё всё же укрепляла) он издал торжествующий носовой звук, ровно рёв боевой трубы: сейчас могу-у! Зашуршал руками по стене. Под постанывания и покрякивания я разделась, стараясь посильнее шуршать бельём, пощёлкала лямочками, громко почесала в волосах — тех самых…
     И началось! Он резко, с горловым "Э-эх!" выдыхает, ровно входит в меня, на его вдохе я сладострастно стону: "А-а!", "О-о!", "М-м-м!" и разные комбинации. Будто качаемся на качелях: резкий вдох-постанывание, мощный выдох с примесью голосовых связок — сладострастный стон.
     Мне мало-помалу становится хорошо, и я уже не имитирую наслаждение, а испытываю его, стоны рвутся из моих уст сами, что-то такое неизведанно-чарующее шевелится в животе. Хо-ро-шо!
     Конца этому было не видно, но вдруг меня наполнило ощущение, что с каждым циклом что-то меняется. То ли что-то неясное из меня уходило, то ли, наоборот, наполняло, но закончиться это обязано было. Что это будет — я не знала, это немножко пугало и сладко щемило сердце. Я сосредоточилась на как можно лучшем исполнении каждого цикла — что называется, здесь и сейчас.
     Очень скоро то, что меня наполняло (или уходило?), заставило меня зачесаться, тереть тело, сначала слабо, потом всё сильнее и сильнее. Ну, как "заставило" — сначала чтобы снять небольшой дискомфорт, а когда почесала чешущееся, оказалось, что за нейтральной чертой, чертой "ни хорошо, ни плохо" — море удовольствия, только успевай поворачиваться! И я тёрла себя со всех сторон, скрипели пружины, дыхание становилось прерывистым и горячим.
     Я отчаянно заламываю, сжимаю руки, ворочаюсь, сжимаю перила кровати, пытаюсь аж кувыркнуться. Чешу спереди, почти щиплю, чувствую, как у меня всё расходится, разгорается.
     Мну ягодицы, шлёпаю по ним, поворачиваюсь туда и сюда. Живот пухнет, выпячивается, будто в нём невесть что.
     Не думайте ничего такого, грудь и лобок я старалась обходить, остального тела хватало. Оно как будто становилось пышнее, упруже, девичее, что ли, если вы меня понимаете. Нет, и в самом деле в меня что-то вливалось, смешивалось в плотью, надо было хорошо всё это перемешивать и формовать себя, лепить, со всех сторон. Куй железо, пока горячо!
     Промелькнуло воспоминание из детства: мама учит меня вбивать в муку яйца, молоко, топлёное масло и месить, месить тесто, потом раскатывать его и лепить что-то для духовки. И вот теперь под моими руками — моё собственное тело. И тогда, и сейчас — что-то такое получается!
     И вдруг… Я открыла рот, чтобы вдохнуть воздух, начала уже тянуть грудью, и вдруг чувствую — не могу. Грудные мышцы охватила судорога, они пошли враздрай, я тужусь, тужусь — и ни в какую. Не скрою, стало немножко страшновато — как же жить, не дыша? Не умею я так, да и кто умеет? А ни в какую мне не вдохнуть! Даже уже в глазах темнеть начало, хотя в комнате и так было темно. Но подступила тьма совсем особого рода.
     Я безвольно почуяла, как вместе с затмением головы бросили бороться, сдались мои мышцы, и совсем уже перестала понимать, что происходит и чем всё это кончится, как вдруг выглянуло солнышко. Как будто — выглянуло. Будто проехала в поезде по тёмному-тёмному тоннелю и вот — шнырк! — солнечный свет по вагонам.
     Перемена была разительная. Все препоны к дыханию вдруг исчезли, я ощутила, что полна сил, так радостно стало, легко-легко. Но самое главное — интуиция шепнула мне, что всю эту благостыню, в кои-то веки меня наполнившую, очень просто растратить за так, бездарно — пустить по ветру, а если я хочу… ну, оттянуться, что ли, то должна создавать препятствия для выхода "наполнителя" и получать удовольствие от преодоления этих преград.
     Вообще-то, надо уточнить: она это шепнула моему телу, мозг успел подслушать, но уже мало что контролировал. Не своей волей я стала ставить препоны — тело обрело свою собственную жизнь. Я… ладно, буду говорить "я" — задёргалась в кровати, завыгибалась, занапрягала те и се мышцы. Нет, "задёргалась" нехорошо звучит. Лучше так: я стала мостить путь для выхода энергии, чтобы по всему телу прошла эта благостыня, всё посетила, всё облагородила. С натугой вдыхала, с напрягом выдыхала, подставляла воздуху голосовые связки — стоны, какие-то певучие полуслова, даже визг, по-моему, исторгался.
     Чуть-чуть это напоминало мне опять же детские ощущения: стою на даче летом голенькая, а мама поливает меня из шланга нагретой на солнышке водой. Не всегда мне очень уж это приятно, иной раз и поскорее закончить хочется и согреться, но если случайно "подгадала" в жаркий день температура — боюсь, что скоро это кончится, верчусь, подставляю все части тела, со всех сторон животворным струям, кайфую… хотя слова этого тогда не знала. В общем, блаженство, требующее для полноты своего кручения-верчения. Всё кажется, что необливаемая сторона тела получит больше удовольствия, чем привыкшая к обливанию, вот и подставляю.
     И в кровати я крутилась-вертелась, выгибалась-изгибалась, напрягала и расслабляла, всё, что могла. Руки ходили, куда хотели, чесали тело, где наклёвывался выход энергии, помогали хлестать ей потоком. Кое-что тогда я себе расцарапала. И на фоне блаженства, известного мне, в общем-то, с детства, проявились признаки зрелости: затвердели мои грудки, выпятились и запылали соски. В темноте не видно, но чуяла — разогрелись и жгут они меня, идёт через них большой поток энергии. Вот когда я возгордилась, что есть у меня всё, полагающееся девушке, хотя и небольшое. Малы, да удалы!
     И что-то такое в животе сбивается, как сметана в масло. Не в знакомых мне уголках живота, где порой пучит и тянет в туалет, где переполняет порой резервуар вульгарная влага, а в "чистой" его части, которая до сего времени только раз и месяц проявляла себя, и то не с лучшей стороны.
     Мне трудно сказать, но вот парни иногда меряются бицепсами, напрягают их до предела — во, смотри у меня какие! И у меня что-то напрягалось, только девически и непроизвольно. Вот я какая! — сверкало в мозгу.
     Долго ли, коротко ли, но только вдруг мне бесконечно притягательными показались тишина и покой. Будто попала я в холодную… нет, прохладную воду, побарахталась в ней, согрелась, и теперь она меня расслабляет, расправляет, уносит по течению вдаль…
     Несколько телодвижений по инерции, глубокий звонкий зевок — ну совершенно непроизвольный — и вот я чую последнее перед проваливанием в сон — неодолимое расслабление тела. Край уха ловит храп из-за стены — ага, он уже нырнул в сон. Ну да, так и должно быть, когда "по-настоящему".
     Проснулась я поздно утром — настроение путём, но ночнушка разорвана, кожа кое-где расцарапана, и главное — подмочилась я чуток. Так расслабилась после того "интима", что даже вот сфинктер отдохнул. Никогда такого со мной не было — с девочково-горшковых лет. Хорошо, что одна в комнате спала, быстро застирала, зашила, заживила.
     И снова пошло целомудренное общение. Ночевать в одиночестве одновременно нам пришлось только однажды ещё, чуть не через год. Тогда я разнообразила антураж: крепилась-крепилась, совсем не выпускала из себя энергию, а когда почуяла — всё, взрываюсь, то быстро вставила куда надо длинный тампон и сильно продвинула вглубь пальцем. Как на спусковой крючок нажала. Ну, вы понимаете.
     И всё. То у меня соседки, то он уедет. То я уеду, то у него соседи. Но нас это не смущало, общались в пределах возможного, учились понимать друг друга с полузевка.
     Однажды, заполняя какую-то анкету (работодательскую, что ли), я чуть было не поставила галочку в графе "замужем". Вовремя спохватилась.
     Собственно, чем я от замужних отличалась? Кроме ночи, они общаются с мужьями ещё вечером и рано утром, зато у них много забот по дому и есть риск развода. У меня же брак духовный, целомудренный, бытом не замутнённый.
     В последний год мы стали бормотать невнятные слова, не размыкая губ. "Хо-ро-шо!, "У-у, ты какая!", "Мой-мой", "Моя-моя" то и дело пересекало тонкую стенку. Ч имитировала бормотанье во сне, дабы соседки не волновались.
     Когда я ночевала одна, вот что придумала делать. Запасалась большой стеклянной банкой, напивалась на ночь воды и начинала корчиться на постели. Распираемый пузырь каких только звуков из меня не выдавливал! Из-за стенки меня поддерживали, успокаивали. Дойдя до ручки, подставляла банку и открывала шлюзы. Громко звенеть струёй не смела, но если так выходило, отползала корячищимися шагами подальше от стенки. Незачем его соседям такое слушать, и так женский и мужской туалеты рядом! Потом, обессиленная и счастливая, ложилась и слушала, как супруг сказывает мне на ночь сказки без слов.
     В особо тяжкие дни, когда я остро ощущала своё одиночество, я иногда намеренно просыпалась ночью и так лежала, слушая мерное дыхание за стеной. Просто слушала, и моя собственная грудь мало-помалу непроизвольно подстраивалась под его. Если б вы знали, как меня это успокаивало! Лучше, чем если бы он сжал меня в крепких мужских объятьях и поклялся расправиться со всеми моими обидчиками. Я как бы пропитывалась его спокойной силой и уверенностью. Нет, обычное общение такого не даёт.
     А если он всхрапывал и скрипел кроватью, поворачиваясь на другой бок, мне казалось, что он передал мне всё, что мог, и сейчас отвернулося восстанавливать силы. Я тебя не подведу, милый мой, наступит только день, и я словлю удачу за хвост. Главное, ты не обессиль, меня поддерживая.
     И вот ещё что. Вообще-то, я девочка бесхитростная, все так и считают, но вот чтобы сохранить свою пятилетнюю тайну, пришлось научиться хитрить. И кого приобманывать — Кирку, лучшую свою подружку! Правда, она очень довольна осталась — ирония судьбы. Про себя решила, что вот окончим, и я всё ей расскажу, а потом, она сама виновата — устраивать такие забавы в нашей комнате, по соседству с ЕГО комнатой! Ах да, вы же ничего ещё не знаете. Расскажу по порядку.
     Когда мы с моей подружкой Кирой освоились в городе, привыкли к городской студенческой жизни, я стала замечать, что у неё время от времени стали появляться вещи, о которых и говорить-то стыдно, да и названия не всегда знаешь. Из тех, в общем, что ближе к телу, как "своя рубашка", но к телу исключительно женскому. Тёте Болесе я ничего не говорила, если она что такое и описала, то выдумала. А Кирка с неохотой призналась, что посещает магазин "Интим", но где он — утаила. Она, может, и вовсе бы прятала от меня срамные штуковины, да в некоторых забавах сторонняя помощь требуется, кто же, если не я? Приходилось показывать.
     Подождите… я что же, пожаловалась, выходит, что она адрес магазина того утаила? Нет-нет, не думайте чего, я и не спрашивала адрес, вовсе не собираюсь туда идти. Да и Кира всегда предлагала разделить её забавы, её игры, ненавязчиво так, но если б я хотела, то и согласилась бы. Спасибо ей за предложения, а ещё больше — за ненавязчивость, не хотела подружка меня развращать насильно, а хотела только сделать пораскованнее, посмелее, чтобы я сама решала, что делать, чего не делать. Настоящая она подруга, вот что!
     Так вот, из всех её приобретений упомяну комбинезон из латекса, такой, знаете, чёрный, блестящий и плотный, прямо как папин плащ после дождя. А если б зелёный был, то форменная лягушечья кожа! Руки и ноги он закрывал до ладоней и ступней, трудно так всё это протискивалось. Он и внутри такой же гладкий… то есть это я так думаю, не примеряла же. А Кира влезала в эту резину, неясно, почему латекс называется, из благозвучия, наверное, не галоша ведь, а так была бы галоша на всё тело. Влезала с трудом, пуще ока боясь порвать где, застёгивала "молнию" спереди, тоже не просто так это давалось. Порой я помогала ей мучиться с этой "молнией", ведь в обтяжку же, без белья, и не дай бог чего защемить. И становилась она прикольно упакованной, эдакой чёрной лягушенцией с русалочьими формами. Чувствовала себя нагой, только с потолстевшей кожей.
     Порой она, накинув что-нибудь сверху, шла в этом комбинезоне на вечеринку — плясать, но я не об этом. Было ведь и домашнее, внутреннее применение. Когда наступали более чем тёплые ночи, в июне, реже — в мае и сентябре (ну, в сентябре не наступали, а, скорее, бабье лето было), а экзамена, ежели июнь это, на другой день не расписано, Кира укладывалась в этом монстре спать. Выпивала какой-то успокоительный чай, на босые ступни натягивала резиновые бассейновые тапочки, на руки — хозяйственные перчатки, на голову — купальную шапочку, и ложилась в таком виде на кровать, без одеяла, конечно, и подушка на пол летела.
     Затевалось всё это ради капитального пропотения и ещё ради кошмарных снов, в которых она находила какой-то неведомый мне кайф. Конечно, уснуть в жару в герметичной резине нелегко, мне даже казалось, что она пьёт настоящее снотворное, и кое-как проводила-таки ночь. И как потела, бедняжка! Просто плавала в собственном поту. Садится она или проводит по резине рукой — там хлюпает, из зазоров сочится пот, лицо всё красное-красное, распаренное и в крупных каплях пота. Я уж иногда вставала ночью, тревожилась за подругу, и давала ей пососать через трубочку водички. Сосала она сквозь сон, причмокивала, а утром снимает купальную шапочку — волосы как вымытые, выжимай да суши.
     Я бы не сказала, что Кире надо было кровь с носу сбрасывать вес, она не толстая, а полноформенная, просто немножко себя истязала, а заодно шлаки выводила. Бывало, отопьётся, сходит в душ, пожуёт малость и снова на кровать. Подремлет часик-полтора — и не узнать её, такая бодрая, жизнерадостная. Иногда и после глубокого ночного сна такой не бывает. Есть смысл помучиться!
     А толстушки наши общаговские молча злились и завидовали. Они никак не могли решиться на такой сон, хотя Кира им и предлагала своё снаряжение на ночь. Не было у них выдержки, силы воли — даже на почве мазохизма. Вот на сон голышом за незапертой дверью они решались. Кое-кто во сне нервничала, дёргалась, но вес так и не сбросила.
     Эта ночная Кирина забава мне не мешала, хотя она и вскрикивала во сне, и зубами, бывало, скрежетала. Но ведь из-за стены непонятно, почему вскрикивает девичий голосок. Может, кому из парней эротики в сон добавлялось.
     Помехи начались, когда Кира вошла во вкус и усилила самоистязание. Когда в конце июня мы сдавали последний экзамен и закрывали сессию, вся общага бросалась брать билеты домой, кое-кто и заранее брал, а вот подружка моя смотрела на погоду. И если та была жаркой, солнечной, в общем, июльской по-настоящему, то стремилась на несколько дней задержаться в городе. Мало ли, иногда и не достанешь билетов сразу. Дома беспокоиться не должны.
     А я с ужасом думала, что по настоящим причинам мог задержаться в общаге и мой партнёр.
     Нет, в "мокром" варианте забавы опасности не крылось, как и в "ночном". В опустевшей комнате мы ставили одну из кроватей под солнечные лучи, разматывали верёвки, Кира ложилась во всей своей резиновой красе на сетку, только кусочек лица наружу. Солнце впивалось в чёрную резину (её, кстати, мы смазывали вазелином, чтоб не потрескалась, если кто попробует, учтите) и устраивало под ней небольшой ад. Чтобы не поддаваться минутной слабости прекратить пытку, подружка велела привязывать её за раскинутые ноги-руки, и даже голову мы нашли способ фиксировать. Зато уж поила я её невозбранно, вволю и ещё немножко. Придумала даже продевать трубочку через клапанную коробку… да, она и противогаз порой напяливала, без коробки, чтоб и лицо всё под резину ушло. И тянула она через эту трубочку питьё, а я только бутылки успевай менять.
     Я-то садилась в тень в бикини, тоже не без потения, но как потела Кирюха! Если ночами из зазоров пот сочился, то под жарким солнцем просто лился струйкой. Сауна, да и только! К разогретой резине руку не приложишь, а у Кирки так по всему телу! И соски она ничем не защищала, к резине они прижаты, и всю кожу груди. Мазать чем бессмысленно — пот всё вымоет. Иной раз вижу — подрагивает бюст, словно хочет увернуться от палящих лучей, да не может. Тем сильнее облегчение потом.
     У нас был такой уговор — она могла в любой момент попросить развязаться, но я должна была два раза медленно переспросить, потом выдержать три минуты — чтобы она могла справиться с минутной слабостью (мы по статистике проходили "правило трёх сигм"), прикрывая от солнца развёрнутой газетой, и снова переспросить. Если снова слышала "да", то обнимала тело в резине, тормошила, целовала в открытую часть лица. И только после всего этого, если не было попятной, развязывала верёвки, да и латекс зачастую приходилось помогать снимать — после сауны проруби с ледяной водой не было.
     Кстати, с кровати мы всё снимали до сетки, а снизу на полу подстилали надувной матрас для плавания. Лужица в него набиралась, плюс то, что оставалось в резине после стаскивания. Как же блестело голое Кирино тело, лучше, чем после всякого купания, родной пот ближе к телу, чем просто вода. Я не спрашивала, расслабляет ли она сфинктер, и вам не скажу, был ли пот иногда желтоватого оттенка с не тем душком. Впрочем, аммиак — он везде аммиак.
     Но всё это, повторяю, меня не очень беспокоило. Если мой парень задержался (узнаю только перед сном), в общаге, ничего особенного из-за стены он не услышит.
     Но аппетит разгорается во время еды. Однажды Кира, выпив вместо завтрака стакан холодной воды, заявила, что достаточно подготовилась к настоящей, "сухой" сауне. И что," распяв" её на кровати, я могу идти гулять, заперев дверь снаружи. И ни в коем случае раньше, чем через пять часов, не возвращаться.
     Меня прежде всего напугало время. Нельзя же так сразу — и целый день. Постепенно надо — полчаса сперва, потом час и так далее. Но подружка резонно заметила, что не весь же июль нам здесь торчать и тренироваться, уезжать пора уже, вот и закатим перед отъездом что-нибудь сногсшибательное, чего дома нам ни в коем разе не дадут. Все каникулы чтоб вспоминать! Окочуриться — не окочурится, оклемается уж как-нибудь, сердце здоровое, отопьётся, зато остроты ощущений — на всё "домашнее" лето.
     Тогда я сказала, что если не двигать кровать, все пять часов она на свету не простоит. Часа четыре от силы. Кира с лёгкостью приняла эту поправку. То ли решила, что пять часов — это уж слишком, то ли хотела выбить у меня все аргументы против.
     Их у меня и не было больше. И тогда я испугалась. К стыду своему должна признаться — не за подружку, что плохо ей стать может. А того испугалась, что она может не выдержать и громко позвать на помощь. И если мой парень утром не уехал (а ночью он был на месте), то может услыхать, примчаться, высадить дверь, увидеть, чем тут девушки занимаются… Позор! А то ещё и посидит с больной Кирой до моего прихода, не сможет же он вызволить её из латекса сам. И мы познакомимся в гораздо более прозаических условиях, чем хотелось бы.
     Я то ещё Кирка, в полубессознанке, велит ему раздеть её, а он с испугу и снимет. Это… м-м… может помешать нашим с ним отношениям. Вдруг он себя изменником почувствует! Или спросит Киру, не с ней ли он через стену общается, а она сдуру и кивнёт. И что тогда…
     В общем, мне пришлось пойти на хитрость. Стараясь говорить естественно, вроде, голос меня не выдал. Подруга с готовностью согласилась, что с кляпом во рту "сауна" будет поострее, позлее. Надо же, пришлось предстать более мазохисткой, чем она, это в кои-то веки!
     Я её снарядила в четырёхчасовую лёжку, проверила, как сидит кляп, легко ли дышать носом. Под голову подсунула подушку, чтоб дышать было полегче. А вот верёвки проверять не стала, как обычно. Поцеловала напоследок мученицу, и тут на меня вдруг нашло. Действительно, завтра ж разъезжаемся, лови момент! Что запомнила мою "доброту" на всё лето подружка! Потом спасибо скажет, а парень мой уж точно ничего не услышит, даже если и валяется на кровати в плавках с книгой. Потому что в порыве садизма схватила тот самый противогаз без коробки и напялила его на подружку, не успела та понять, что происходит.
     Она смешно хрюкнула и слабо повела резиновой головой, наверное, хотела поймать мой взгляд. Но я уже ушла из её поля зрения. Беспокоиться было не о чем, дыханию помех нет, ведь мы не только отвинтили угольную коробку, но и клапанную выпотрошили, чтоб трубочка для поения проходила. Правда, несколько раз залетали туда насекомые, мухи, комарики. Представляю, каково это — когда садится на лицо муха и царапает, царапает, щекочет, или летает туда — сюда и бьётся о личико, улететь-то некуда. А ты вынуждена задерживать дыхание, чтоб не втянуть её в себя. Мотать головой смысла нет. Комар попадёт — ещё страшнее, а раз как-то пчела к нам залетела. Я думала, она под коробку не полезет, оттуда цветами не пахнет, так она умудрилась попасть в поток втягиваемого воздуха! В таких случаях я быстро снимала шлем-маску, прогоняла непрошенных гостей, если не раздавливала при снятии, отирала лицо и снова надевала.
     А на этот раз, поскольку уходить велено, набросила на голову кисею, чтоб насекомые не беспокоили. Это дыханию не помеха. Ласково погладила резину и ушла, заперев за собой дверь.
     Четыре часа пришлось ощущать себя форменной садисткой, но на самом-то деле я ею не была! Просто любовь требует жертв, и такой жертвой суждено было стать моей лучшей подруге. Практически добровольно стать — сама же решилась на эту "сауну"! Мне от этого не легче…
     Конечно, я не ушла далеко. Крутилась вокруг общаги, пробиралась под наше окно и острожно в него подглядывала — как она? Не кажись это подозрительным со стороны, я бы всё время там просидела, но поди кому докажи, что ты не воровать лезешь! Понятно, я не могла провести дружинников в комнату, чтобы доказать, что она моя.
     Прошло наконец-то время, и я ринулась "встречать" подружку из "сауны". Когда снимала противогаз, почувствовала, как вяла шея. Глаза у Киры были открыты, но безжизненны, смотрят куда-то вдаль, голова свободно мотается из стороны в сторону, дыхание очень слабое. Я скорей расстегнула ремешок кляпа и сдуру чуть не выдернула его изо рта. А он присох! Пришлось осторожно поливать из чайника, отсасывать воду поцелуем и снова поливать, пробовать осторожно, не отлепился ли он. Вытащила-таки мучителя, а последнее присохшее к языку место убрала своим языком. Типа французского поцелуя. Только после этого развязала верёвки, сняла перчатки и тапочки, расстегнула комбинезон. Не присохло бы к нему тело! Оросила лицо, приготовилась подругу отпаивать.
     Вскоре она зашевелилась. Первым делом я поднесла к её глазам часы — уговор выполнен. А вторым делом она опустошила полуторалитровую бутылку газированной воды. Никогда не видела, чтоб такая бутылка (не стародавние пол-литра "Буратино"!) на глазах пустела! Но пила из моих рук, сама лежала пластом. Если думаете, что так легко поить лежачую, чтоб не захлебнулась, попробуйте! Даже утереться опосля сил не хватило. И только минут через двадцать отживела настолько, что смогла выбраться из проклятого латекса — словно змея из кожи выползла.
     Выбравшись, побрела неостановимо под холодный душ. Еле успела я набросить на неё банный халат, ведь даже в такую жару ТАК у нас по коридорам не ходят. А у неё ещё и груди, обычно пышные, как-то обвисли, обезвоженные, и вся кода не слишком красивая — в общем, ни тебе эротики, ни эстетики.
     Вот к концу дня — это да! Похорошела моя Кира, порассказала о своих добровольных страданиях. За противогаз похвалила, вернее, з неожиданное смелое решение моё. Когда всё заказываешь сама, как-то пресно всё выходит, наперёд всё знаешь ведь. Когда ассистентка включается в игру и неожидит её — самое то. Сердечко поёкивает — чем ещё тебя удивят в следующую минуту? В пределах неубийственного, конечно.
     Да, вот так я порой хитрила, оберегая свою ночную тайну. Понимаете, она сама должна была созреть, сама лопнуть, тогда и можно о ней станет рассказывать. И даже писать.
     Под конец пятого курса появились у меня сомнения: может, всё же познакомиться очно? Просто войти утром и сказать тому, кто лежит на той самой койке: "Здравствуй, я твоя жена!" Ну, не так, но как-то всё же выйти на него.
     Смущало одно: что реальный человек с его реальными недостатками разрушит созданный мною идеальный образ. Шутка ли сказать — пять лет пересопывались через стенку, как-то я должна была его себе мысленно представлять. А окажется он совсем другим — и что, все пятилетние мечтания насмарку?
     Но и просто так уехать из общаги — как? Зная, что ни разу потом не услышишь знакомого до боли, до чего там — родного такого дыхания, понимающего покашливания, успокаивающего сопения…
     Что делать, что делать?
     Я так ничего и не решила. Всё откладывала и оттягивала. Может, указание какое свыше потупит, а я подчинюсь.
     Незадолго до защиты диплома состоялся у нас с Кирой разговор. Если бы не он, мне бы на защите стало много хуже, чем в действительности.
     Я пришла в общагу после репетиции доклада, а было жарко, июнь, я сильно взопрела, и вдруг вижу — лежит моя подружка на кровати в одних стрингах, а голые груди развалились некрасиво так. А дверь отперта! Я ей об этом и сказала, а сама тем временем разделась до белья всего.
     — Что-то слишком ты о своём бюсте заботишься, — сказала лениво Кира. — И был бы пятый размер, а то…
     — Неприлично же, какой размер ни будь. Слушай, накройся, или давай дверь запрём. Неспокойно мне как-то.
     — Лучше ты разденься, вон как бельё пОтом пропиталось.
     — Ну хорошо, — согласилась я, — только дверь запру всё же.
     Щёлкнул замок.
     — А мне неуютно под запором, — сказала Кира. — Давай наконец разберёмся в твоей застенчивости, перед защитой пригодится. Вот попка у тебя порельефнее переда будет, и тоже на виду, когда не сидишь. Её ты стыдишься? Поразмысли.
     — По… ягодиц? Ну… вообще то, бывает такое. Когда изогнусь и сзади на себя посмотрю, или обладошить случится, или фото своё увижу. Великовата, думаю, попка, как только с такой хожу. Иногда стыд почти на уровне грудного пронизывает.
     — И — быстро проходит? Просто я не замечала за тобой стеснительности из-за этого, всё грудь да грудь.
     — Проходит, да. А при тебе свой зад я, почитай, никогда и не обозревала, не помню.
     — Скажи, а попа когда-нибудь вызывала у тебя приступ стыдливости, исполняя, так сказать, свои обязанности? Не на глазах когда. Скажем, когда на унитазе тужишься, гимнастикой занимаешься или когда в неё укол делают?
     Вообще-то, я думала подучить доклад, но подружка меня заинтересовала своими вопросами. Я знала, что она помогла своим деревенским подругам стать нудистками, раскрыв карту стыдливости, об этом она в своём послесловии писала. Может, и мне поможет? Только поздно что-то, я груди всё время стеснялась. Но лучше поздно, чем никогда, и лучше — перед зашитой, чем после.
     — Э-э… Не припомню. Нет, наверное. Но ведь тогда чувства острее волнуют — боль от укола, напряг в животе.
     — Чувства острее не в счёт. Если вот тебя раздеть принародно и ущипнуть за соски, разве ж стыд от этого пройдёт? Наложится на боль, но не исчезнет. Так ведь?
     — Пожалуй, что и так. Я как-то не задумывалась. Будет случай, вчувствуюсь. Но лучше бы не было!
     — Ну, а когда ты надеваешь джинсы, а это всякое утро плюс каждый заход в туалет, ты же видишь величину пустого места, в которое втискивается твоя невидимая попа? Этот объём у тебя не вызывает ни стыда, ни стеснительности?
     Я в недоумении уставилась на подругу.
     — Слушай, а ведь ты права. Я как-то не думала, не осознавала. Тьфу, и от вида пустых лифчиков мне ничего не бывает. Как же оно так? Чего же я тогда стыжусь-то, а?
     — Это ты меня спрашиваешь?
     — Ну, ты же вела меня своими вопросами. А куда вела? Знала заранее, ну и ответь!
     — А ты подумай сама, не вредно. А чтобы быстрее надумала, я дверь отопру пока. Начнёшь отвечать — снова запру.
     Насилу мне удалось её уговорить поделиться.
     — Сдаёшься?
     — Ну, сдаюсь. Говори же!
     — У меня есть всего лишь догадка, вроде бы она подтверждается, но тебе будет виднее. Наверное, дело не в эротике, культурных и религиозных запретах, и не в размерах того, чего стесняешься. Ничего у тебя не сверх нормы, кроме чувства стыда! Подозреваю, что когда с тобой в малышовости возились взрослые, они не скрывали, тоном ли голоса, вздохами ли или ещё чем, что ты им мешаешь. "Горе ты моё луковое!" — не самый откровенный вариант. И это чувство бытия всеобщей помехой выросло вместе с тобой из коротких платьиц и стало как бы фоном твоей жизни. На него наложилось недовольство взрослых твоими конкретными поступками, чувства вины и стыда от этого. И недовольство собственным существованием вне зависимости от поступков до поры до времени таилось, не замечалось. Растут дети, даже если взрослым кажется, что быстро, медленно — по своим меркам. К тому же равномерно по всему телу, такой рост не очень заметен и не подогревает недовольство собой. Число поступков, которые критикуют взрослые, растёт гораздо быстрее. Ты ведь не замечала, как росла?
     Я помотала головой — озадаченная.
     — Ну вот, в груди — это совсем другое. Они и растут на глазах, там, где раньше ничего не было, и много о них девочка думает, да ещё и чешется там. Ясно, очевидно — тело увеличивается в объёме. И оживают подсознательные страхи и комплексы. Давнее недовольство взрослых самим фактом твоего существования превращается в недовольство ростом новых частей тела, увеличением объёма объекта недовольства. Пусть объёмы эти и ниже общедевичьей нормы. И на это отрицательное чувство накладывается сугубо девичья стеснительность и стыд за… э-э… вторичные половые признаки. Всё-таки культура жёсткие запреты накладывает, даже если явно тебя за рост плоти и оформление девичности тела никто и не ругает. И ты считаешь, что всё негативное связано именно с эротикой.
     Но вот выясняется, что у тебя всё скромнее, чем у других, значит, стеснительность должна пропасть, вывернуться и превратиться в недовольство малыми объёмами. А она не исчезает, усиливается даже. То есть то ты думаешь, что растёт стыдливость и стеснительность по эротическим мотивам, потому что другого определения и не знаешь. Фактически переименовала одно чувство в другое и теперь не знаешь, как с ним бороться. Не утягивать же! А надо бы выбросить старые малышовые страхи из подсознания. Ты же взрослой стала, ну так прости взрослых на недипломатичность, откровенность их недовольства, когда ты, младеница, вынуждала их бросать свои дела и тобой заниматься — пелёнки там менять или кормить. Не телом твоим были недовольны, а поступками, вернее, их несвоевременностью. Если бы телом, ты бы тогда совсем на свет не появилась, средства от этого есть — ведь братьев-сестёр у тебя нет.
     Я смотрела на неё расширяющимися глазами — так она потом сказала.
     — Каждодневно натягиваемые джинсы и выдают правду. Если бы ты действительно стеснялась своих объёмов, то синее разверстое жерло тебе о них напоминало бы. Но если ты стесняешься факта наличия своего тела, то джинсы-то — это не оно, а нечто другое, отчуждённое. Мало того, они тело покрывают, защищают от критики, то есть должны успокаивать. Что и происходит. И с лифчиком то же самое, хотя им ты стараешься утянуться. А вот таз и ягодицы не утянешь, никаких резервов за счёт дыхательных движений там нет. Так что, подружка, чётко различай причину своего беспокойства, чтобы точно нанести по ней улар.
     — Удар — хорошо бы. Но как?
     — По идее, чистое недовольство своим телом должно проявляться только, когда давишься в общественном транспорте или стеснена на студенческой скамье, даже если грудь и не страдает. Признавайся, пронзали тебя при этом приступы стыдливости?
     — Было, — помедлив, ответила я. — Но я думала, что это от того, что моё тело… ну… прощупывается давящими телами, как бы раздета я — тактильно.
     — Чушь! — фыркнула Кира. — Подгонка объяснений под факты. Вспомни третий закон Ньютона. Ты-то сама "прощупывала" тела соседок, даже когда к тебе примыкали нехилые бюсты? А ведь владелица такового больше о себе беспокоится, как бы ты его ей рёбрами не помыла.
     — Пожалуй, ты права. Не в прощупке тут дело. И не в боли от стеснения, хотя и она, конечно, была, и страх, что не попаду вовремя к выходу, что опоздаю… О-о, как много чувств мне жизнь портило!
     — Вот лишнего и не надо на себя брать. Хватит физической боли и умеренного, как бы отдалённого страха расстройства дневных планов. Активно проявляй недовольство существованием и объёмами других тел, ну, то есть думай активнее против них, толкайся без опасений. Они ничем не лучше тебя, как равноценны стороны монет, грани игрального кубика. Ты и ругать имеешь такое же право, как и они тебя, попытайся это понять. И я надеюсь, что в этой толкотне из тебя, при твоём активном участии, выдавят застарелое недовольство существованием собственного тела… и всех его частей. Вот увидишь, ты ещё расстраиваться будешь из-за скромности форм, бюстгальтер на поролоне будешь покупать, джинсы на толстой подпопной подкладке, каблуки повыше…
     — Кира! Как всё это непривычно… Надо обдумать, хорошо?
     — Нешто я неволю? Не препод, чай, диктующий лекции. Но как бы ты меня не заругала потом, когда мои слова оправдаются. Пойми тогда, что не в объёме бюста или попы счастье, что у тебя есть, то и носи, то и твоё во всех смыслах. Прочитай басню, как заяц вставил себе львиные клыки, а про сердце забыл. Это как мелкая родинка в малозаметном месте — нё можно расчесать до огненных ощущений, а можно просто не обращать внимания. Будь интересной девушкой, с чувством собственного достоинства, не придавай размерам больше значения, чем щелям между зубами — и всё будет тип-топ! Кстати, и твой завтрашний доклад не мешало бы подсократить.
     И вот наступил день защиты диплома. Ну, вы уже знаете, что там стряслось. Угораздило же меня залезть на этот стол!
     Надо вам сказать, что я тщательно подошла к выбору одежды. Понимаете, когда я считала одежду, формующую и жёсткую, главнее себя, то возникал соблазн спрятаться за ней, как за стеной. И я часто умолкала, отвечая на семинарах и коллоквиумах. Как улитка, втягивалась в раковину, как черепаха, пряталась под панцирь. Конечно, ничего хорошего не выходило.
     Но на защите дипломов молчание тройчато. Об этом нас старшекурсники рассказывали, да и руководители не скрывали. Поэтому следовало убрать соблазн скрыться за одеждой. Надеть её такую, что тело уважает и по телу стелется, подчёркивает его выигрышности, а не заставляет в себя залезать, как в скафандр. И вообще, имею я право за пять лет раз одеться так, как иная каждый день ходит? К чему привыкли уже все профессора и доценты. Или "тварь я дрожащая", мышка навеки серая?
     И я оделась, как задумала: кисейная блузка на атласный лифчик, мягкая мини-юбка на телесные стринги, босоножки с ноготками наружу. Пупок решила не оголять, официальное выступление всё-таки.
     Перед выходом повертелась у зеркала, прошлась — да, стелется по телу одёжка, будто свита за королевой, вперёд меня не лезет, быть самой собой дозволяет. Не спрятаться ни в коем разе за ней — значит, не умолкну во время доклада, сама буду выкарабкиваться.
     Но эта мягкость и лёгкость облачения сыграли со мной злую шутку. Одежда вмиг разорвалась и слетела, когда я падала и мою спину таранил большой палец пытающегося поддержать.
     Это был шок! Если мне некогда было думать, хорошо ли смотрятся на мне телесные стринги, когда я танцую на столе, то когда слетела ВСЯ одежда (и даже туфельки слетели, когда я, уже несомая на руках, взбрыкнула от отчаяния ножками), передо всеми — я сначала глазам своим… то есть телесным ощущениям не поверила. Но тут же ворвалась в меня жестокая вера. С побочной мыслью типа: "Умереть со стыда" или "Лучше бы я умерла!"
     Меня ещё и бросило в жар, и вот всё в совокупности создало впечатление костра. Горю я на нём синим пламенем, нестерпимо мне, того и гляди сознание потеряю.
     И вдруг в это пламя будто кто-то пустил струйку воды. Ослабевать стал жар. Не сам собой, нет — что-то извне действовало. Вот струйка всё сильнее, всё больше этих струй, шипят остывающие угли, а я удивляюсь — откуда пришло нежданное спасение? Что изменилось?
     И вдруг меня словно пронзило молнией: дыхание! Дыхание парня, что несёт меня по ступенькам вверх. Очень знакомое дыхание. Не то слово, знакомое. Неужели?… Чёрт побери!
     По сотрясениям чую — поднялись мы на самый верх и огибаем уже амфитеатр. Несмело приоткрываю глаза и вдруг вижу перед собой невыразимо родное лицо и слышу шёпот: "Я узнал тебя по дыханию!"
     И я взметнулась, из грязи — в князи! В княгини то есть. Стиснула ему шею, впилась губами в его губы — он, бедный, небось, и не ожидал.
     Я уже стою на полу и всё жму его за шею, всё целую, всё сильнее прижимаюсь нагим своим телом к его — увы! — одетому, аж груди трещат распластываются. Он наконец отвечает взаимностью и увлекает меня в ватманные джунгли…
     С глухим стуком падают плакаты, скрывают нас под собой. Вы меня извините, но мы пять лет жили сугубо духовной жизнью, получили мы право на пять минут жизни телесной? Всё делалось как-то само собой, и над нашими слившимися телами витал этот дух — квинтэссенция пятилетнего целомудрия.
     Потом второй парень принёс мою одежду, мы её кое-как починили, и я оделась. Никогда теперь одежде не подчинить меня, не продиктовать форму. Даже жёстким джинсам — и то!
     Кира сказала, что почувствовала себя младшей сестрёнкой, когда я встретилась с ней после защиты диплома. За пять минут я повзрослела. Да чего там — стала по-настоящему совершеннолетней.
     А вы думали — почему это я вам свою главную тайну поведала? Да потому что эта тайна — бывшая. Сейчас я уже ничего не страшусь. Мы с моим Евгением перечитали все рассказы и вдоволь поржали. Я как со стороны на себя смотрела. И чего только раньше стеснялась?
     Кстати, один из Жениных соседей читал про меня рассказы и даже ему предлагал, но он "закрывался" от всех девчонок, как я — от парней, и даже читать ничего не стал. Молодец!
     Ещё он сказал, что мастер спорта по тяжёлой дыхательной атлетике. В просторечии — противогазного спорта. Показывал мне насадки на "рыло", дающие разное сопротивление дыханию, там девушке не продохнуть, честно говорю. И помогла ему стать мастером — я!
     У них многие, когда уже невмоготу и лёгкие рвёт на части, представляют хотя бы на пару секунд, что целуются с любимой девушкой. Это помогает выдержать ещё немного. Но все представляли девушек реальных, с недостатками, чего греха таить, а мой Женя вызывал в сознании образ идеальной, никогда не виденной им девушки, творил её… меня, то есть, и знаете — помогало много больше, чем другим! Так что его железные лёгкие — это и моя заслуга. Только бы он не целовался в полную силу!
     Я пыталась войти в круг его интересов, осматривала снаряжение, насадки эти. Были среди них простые, использующиеся в статической тренировке, без нарастания. Сменить такую на более тугую проблематично: стоило только снять старую, как измученные лёгкие, почуяв слабину, начинали так прокачивать воздух, что не оставалось ни секунды спокойствия, когда можно было бы приладить и закрепить новую насадку. Входящий непрерывный поток то и дело "прихватывал" её к отверстию — то криво, то косо. А когда спортсмен восстанавливал контроль над дыханием, оказывалось, что он так надышался, что тренировка по нарастающей пошла насмарку, начинай всё сначала.
     Чтобы ловчее менять насадки, члены их клуба изобрели револьверный барабан с шестью мембранами, типа лепестков цветка. Щёлк! — и уже дышится туже, ни мига свободы. Но всё это торчало весьма неаккуратно, грозило упереться в грудь (ведь подбородок у тяжелодыхов слегка опущен, чтобы хоть малось полегче было), заставляло напрягать шею, что при экстремальных нагрузках могло оказаться критическим. Кстати, для лучшего сосредоточения на "вытягивании" дыхания спортсмены использовали памперсы. Кроме того, громоздкая револьверная насадка легко гнулась, когда использующий её терял сознание и падал. А закрепить его нельзя — пропустишь момент, потом не откачаешь. Это всё-таки спорт безопасный, хотя и трудный.
     Поэтому возобладала кумулятивная конструкция: судья просто вставлял в прорези дополнительные мембраны, словно слайды в старомодный проектор. Был и редуктор с винтом, который, подвинчиваясь, сжимал мешочек с ватой, уплотняя её, а уж она "держала" воздух. Господи, чего только не придумают мужчины, чтобы повыпендриваться друг перед другом, даже через самоистязание.
     Но и женщины не сплоховали. На ответственных состязаниях каждого спортсмена обслуживала его девушка — правда, под перекрёстным присмотром соседок. Считалось, что свой-то человек не даст задохнуться, вовремя снимет любимого с непосильной кислородной дистанции, в то же время не мешая бороться и побеждать. Вытащить ватку из камеры ассистентка под пристальными взглядами не могла, конечно, зато ухитрялась капнуть на неё жидкостью из одного места своего тела. Мужчина, зачуяв интимный запах, прямо-таки сатанел, его силы удваивались. Правда, порой в дело приходилось вступать памперсам.
     Но и здесь не обходилось без недоразумений. Несколько спортсменов рассорились со своими девушками, слишком рано, по их мнению, снявшими их с дистанции, не давшими выиграть приз. Один аж укусил стягивающую противогаз руку, другой развёлся с женой.
     У нас с Женей тоже размолвка вышла. Как-то, когда мы почти разделись перед постелью, мой партнёр вдруг спасовал и сказал смущённо, что натёр на тренажёре пах и не может поэтому.
     Ни фига себе! Я так возбудилась, обслуживая его задыхаловку, еле до дома дотерпела, еле ужин высидела, в горло не лезло. А тут — такое.
     Стали разговаривать — а что ещё?
     — Как бы вот это, — он показал своё "месиво", — вперёд выдвигать, чтобы на клин сиденья не налегало, верчений-то сотни и тысячи. Как вот… — Женин взгляд вдруг упал на мой бюст, не разутый ещё, стеснялась я ещё и только под одеялом, как и трусики. — как у вас вот бюстгальтер. Вперёд чтоб всё смотрело, понимаешь?
     — Так ведь у нас это почему. Вот так, — я встала на четвереньки, — всё висит куда надо и никаких тебе "гальтеров". Но люди решили ходить прямо. — Я разогнулась. — Так, конечно, будет свешиваться, у кого побольше, так что надо насильно вернуть в прежнее положение. — Очертила руками пышные груди.
     — А у нас не так разве? — Он тоже встал на четвереньки, потом разогнулся. — Видишь — остаётся между ног. Обычно так лучше — и брюки носить, и вообще, но вот эти велосипедные сиденья… Тут-то бы и поддержать, и выставить, чтоб промежность по-женски чистой была, понимаешь?
     — Хм-м. Пожалуй. И что, ни одни плавки так тебя не облегают?
     — Ни одни! В детстве, впрочем, было какое-то похожее ощущение, и фото сохранилось, где у меня выпучено славно, но то в детстве. Сохранись даже те трусики, они и не налезут ни на что мне.
     — А в магазине "Интим" был?
     — Не хочу! То есть такое бельё искать там не хочу, смысла нет. Там всё нацелено на возбуждение мужчины, а мне на тренажёре вовсе не надо возбуждаться, наоборот, уберечь от воздействия своё. Когда возбуждаешься, ещё хлеще задыхаешься, я знаю.
     — Ну, тогда… Тогда я тебе помогу.
     Пришлось тряхнуть давно заброшенным занятием — вязанием. Вспомнила, как меня в раннем-раннем детстве бабушка учила носки вязать, и связала своему парню плавки с пяткой спереди. Не с первого раза, но получилось-таки.
     Женя был в восторге. Клиновидное сиденье перестало быть проблемой, промежность он стал чувствовать совсем по-женски. На коне можно кататься, "шпагат" делать — ничего не защемишь.
     На волне экстаза признался мне в одной мечте. В младших ещё классах их начали учить снарядной гимнастике. Наверное, хотели отобрать самых способных "с младых ногтей". Чемпионский старт он не взял, но однажды поспорил с девочками, что выполнит упражнения на бревне не хуже их. Выбрали время, чтоб взрослых поблизости не было, аи мальчик чуть было не выиграл пари, но — сказалось отсутствие предварительных тренировок. Сорвался, непослушное бревно оказалось у него между ног и сильно стукнуло по тому самому. Хорошо ещё, что не созрел он ещё в мужчину, да и руками ухватился, ослабил удар. Перед девочками закусил губу, виду не очень подал, но несколько дней в туалет со стонами ходил. И во сне зубами скрежетал.
     А девчонки точно так же срывались с бревна — и ничего! Делали вид, что так и хотели, и продолжали упражнения. Ноги не коснулись пола — срыв не засчитывается.
     Нашего героя заело — тем более, казалось ему, что порхающие по бревну в его сторону посмеиваются… Вообще-то, улыбаться гимнасткам по инструкции положено, и не очень они видят, куда именно улыбаются, но вот казалось же… Поэтому Лёшка оттренировал все девичьи упражнения на половице, но на бревно так и не смог себя заставить влезть.
     И вот теперь, в моём "хренгальтере", это стало безопасно. Лезь и порхай… но где-то бревно, где те смешливые одноклассницы, да и на половице надо начинать тренироваться с нуля…
     Но вернёмся к тренажёрам. Пришлось заменить людей необижающимися механизмами. Спортсменов усадили на списанные мотоциклы, закреплённые на стойках, дали в руки руль. Левая его ручка вращалась, регулировала громкость музыки через микронаушники — безобидный разрешённый психологический допинг. Нажимая на кнопку звонка, спортсмен заказывал повышение нагрузки. А вот правая ручка медленно, но постоянно вращалась под ладонью, её надо было удерживать, а ежели упустил — вертеть в другую сторону. Когда недержание переходило критический рубеж, включалась сигнализация и выдохшийся до слабины в руках участник снимался с кислородной дистанции. С автоматикой не поспоришь, ты, дружок, сомлел уже достаточно, того и гляди, свалишься с мотоцикла.
     В клубе то и дело дебатировали сторонники экстрима с приверженцами благоразумия и безопасности. В самом деле, тяжелоатлет, толкнув рекордную штангу, может сразу же лечь и полностью расслабить поперечнополосатые мышцы. Понимаете — ПОЛНОСТЬЮ. Так что можно и выложиться. А "дыхатель"? Как бы он ни измучился, как ни рад снятию поклятого противогаза, как бы ни облегчалось дыхание, но дышать-то нужно всё время, дыхательным мышцам отдохнуть не дашь. Так что благоразумие брало верх.
     Собственно, сперва снимали с дистанции, раскупоривали свалившихся. Но потом хитрецы, надеясь на будущее второе дыхание, освоили малоэнергетическую позу "кучера на дрожках" из аутогенной тренировки. Человек уже потерял сознание, не дышит, а всё сидит на мотоцикле, как "всадник без головы". Хорошо, что молчание клапанов на фоне всеобщего свиста заметно, а то досиделся бы до старухи с косой. Нет уж, лучше судить о состоянии по крепкому сжатию руля. Ослабели ладошки, проворачивается под ними ручка — милости просим раскупориться и отдышаться, не обессудь, неприятности нам в клубе ни к чему. Дома — тренируйся хоть в вакууме. А здесь — себе вредить не позволим. В смысле — больше, чем уже навредил.
     Соревнования проводились по двум номинациям, общими для них был темп усиления сопротивления дыханию, не позволяющий надышаться впрок. В одной номинации надо было достичь рекордного сопротивления и на нём продержаться одну минуту, в другой — как можно дольше продержаться на заранее заданном сопротивлении. В случае равенства показателей, если спортсмены были не в силах повторить поединок, в ход шли второстепенные детали: сухость памперсов, угол поворачивания ручки руля, громкость подбадривающей музыки, время, чтобы отдышаться впоследствии.
     В перспективе, как сказал Женя, когда клуб пополнится членами и их регулярными взносами, намечается аквалангистское дыхание воздухом с уменьшающейся долей кислорода, вращение спортсменов в медленной центрифуге, армированные каркасом шлем-маски, чтобы вдох не прижимал их к голове, не ломал череп. Многие именно этого не выдерживали, но мягким противогазам альтернативы нет. Фантазировали также о выявлении победителя по интегральному уровню вакуума под шлем-маской при помощи микропроцессора. Правда, не все знали, что такое интеграл, но слово красивое…
     И мы ещё добьёмся, чтобы этот вид спорта был включён в программу Олимпийских игр!

     Ну как, стала я специалисткой по тяжёлой дыхательной атлетике? Да чего там — фанаткой стала!
     Сейчас мы с Женей вовсю гуляем. Последние дни в общаге, потом надо уезжать. И за эти дни он хочет проверить, так ли ёмок мой пузырь и так ли я щекотлива, как описано. Можно ли застрять под столом, как лягушка, как выглядит плантация кактусов, как шлёпает по лицу противогаз. И всё такое прочее.
     Ну что же. Я готова удовлетворить его любопытство. Раньше меня окружал и "прессовал" враждебный мир, сейчас же будет рядом любимый человек. Думаю, что смогу выдержать, даже больше, чем в первый раз. Поддержит, подбодрит — великое дело.
     Пожелайте мне удачи!

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"