Когда пошли у меня, Киры, в рост груди, я, конечно, стала думать, как их получше обрамить одеждой — красиво чтоб смотрелись, органично, а не прыщи как какие. В деревне для этого немного возможностей, может, поэтому я и решилась на несвойственный мне шаг — выклянчивание у родителей. Случилось это, когда мы поехали в райцентр покупать мне о ли шубку, то ли куртку. Конечно, не из-за бюста мне новая потребовалась, а просто в девочкиной я уже не смотрелась, да и выросла из неё. Нужна девичья, и помоднее.
     И вот в одёжном магазине положила я глаз на одёжку, наоборот — летнюю. Ничего особенного (а очень особенное и не купили бы мне) — маечка и шортики из такого светло-зелёненького трикотажа, шортики без пояска и карманчиков, типа трусов всего лишь. Но маечка — короткая, до талии не достаёт, при большой фантазии и мелких хитростях надёва её можно принять за большой лифчик. Ну, не лифчик, а бюстье или как там ещё торжественно эти вещи называются. Я ещё до примерки поняла, что именно в этом мой скромный пока бюст будет смотреться на все сто. А когда примерила, увидела, что и шортики обтягивают и чётко выделяют девичий мой мысок. В общем, то, что надо это.
     Своих денег не было, пришлось клянчить у родителей. Они поворчали: "Куда надевать-то будешь?", но купили. Согласилась я на шубку подешевле, не в шубе сейчас моё счастье, и всё сладилось.
     А носить и вправду оказалось негде. На деревенской улице такое не вполне приличным считается, и именно из-за бюста и взрослости — маленьким девочкам голопупость прощают. В саду — неинтересно, дома — слишком парадно, да и поймут родители, из-за какого обтяга я соблазнилась. Остаются лесные прогулки и пикники с друзьями, но они не каждый день. И, если честно, не очень мне было по душе, отойдя от глаз подальше, переодеваться в неодобряемое, словно плохое что делаю, запретное. Вот если, придя на место, под лучами солнышка раздеться — но тогда уж до бикини.
     Поэтому я сильно обрадовалась тому случаю, который позволил мне в этой "зелёнке" проходить несколько дней напролёт. В конце мая в большом селе по соседству с райцентром устраивали волейбольный турнир для всей области — в смысле, сельской местности, городские-то отдельно играют. Направились туда обе наши деревенские команды, мужская и женская. Я туда не входила, но нашей бессменной подающей Юле учителя запретили ехать, пока не исправит отметки. Стали искать замену. А у меня подача на школьной физре была, как говорили, "весьма нахальная". На мне выбор и остановили. Юля, шмыгая носом, посвятила меня в кое-какие профессиональные тайны, физрук немного потренировал — в режиме аврала. Готова новая волейболистка!
     Прожить в том селе предстояло несколько дней. Девчонки открыто радовались, что вырвутся из-под опеки родителей, погуляют вовсю, одежду возьмут помоднее, не повседневную. Погода была тёплой, ну, я и решила поехать в "зелёнке", на фоне наших это даже целомудренно выходит, мне тайком показывали, что с собой берут, да и кто там рискнёт замечания делать? Кроме того, чтобы не смалодушничать и отрезать себе пути к отступлению, я решила ничего, кроме этой одёжки и волейбольной формы, с собой не брать, это, кстати, и нервы пощекочет, и чемодан облегчит.
     Поехали мы, когда пришло время, на автобусе — правление выделило. Ехать часа два с половиной, обе команды плюс тренер и врач, он же массажист.
     Дорога шла то по степи, то по лесу, мотало страшно. Хорошо ещё, что выехали загодя, соревнования только завтра начинаются, умотаемся — отоспимся. Девчонки сдруженные, щебечут о своём, а я хоть и бойкая сама по себе, при них, чужих в общем-то, всё же робею. В сущности, в волейболе я дилетантка, подать мощно могу, а вот броситься под неудобный мяч и "вытянуть" его — это уже вред ли. Боюсь что-то сказать не так, засмеют ещё, опытные ведь, а я — так себе.
     Кстати, я часто вспоминала ту поездку, чтобы понять, почему Ева робкая такая. Представляю себе, что всю жизнь мне предстоит прожить в окружении таких вот крутых волейболисток, и прямо руки опускаются.
     Вот снова потемнело в окнах — въехали в лес. Леса там небольшие, минут на двадцать проезда. Трясёмся, дорога-то хуже через лес. И вдруг со всего маху словно напарываемся на стену, резко встаёт автобус наш. Кто клюнул носом затылок спереди, кто просто клюнул носом, кто успел ухватиться за поручни. Резкий крик, не пойми чей, мотор сразу заглох — и тишина. Разговорчики, само собой, смолкли зараз. И вот в этой автобусной лесной тишине слышим, как со зловещим шипением выходит воздух. И кренится помаленьку наш автобус на одну сторону — выходит, воздух, стало быть, из шины. Лопнула она, ясное дело.
     Не повалиться бы на бок! Я почуяла себя гораздо лучше, когда вслед за другими выскочила наружу. Лёгкий мой костюмчик помог, ни за что я не зацепилась, чувство такое — спасение налегке. Шофёр наш ещё раньше выскочил, лишь только двери открыл. И уже стоит, держит в руке зуб от бороны (это я потом поняла) и багровеет, старается не ругаться при молодёжи.
     Да, именно эта штука и пропорола нашу поездку. Мальчишки сразу заспорили, мог ли это сделать просто лежащий на дороге зуб, или же его надо для этого вкопать покрепче под определённым углом, "по-моджахедски". Шофёр стал осматривать колесо, тренер и врач встали рядом и забросали его вопросами. А девчонки — они прихватили мяч и отправились в ту сторону, где лесок пореже, посветлее, где обещала быть полянка — потренироваться. Находчивые, неунывающие.
     Я замешкалась. Специально меня не позвали, стоит ли… В это время случился порыв ветра с другой стороны, и я отчётливо ощутила запах гари. Собственно, что-то такое обонялось ещё до катастрофы, окно-то приотворено было, но слабо, да и запах бензина мешал. Может, думаю, чудится. Нет, теперь ясно чую — тянет, тянет из леса гарью. Хотя и не так, чтобы задохнуться.
     Тем временем шофёр закончил осмотр и завербовал всех парней в помощники. Это же не шутка — поставить на домкрат целый автобус! Одни качали, другие налегали с определённой стороны, чтоб дело облегчить, тренер с помощью врача должны подкачать запасную шину, ну, а на долю шофёра осталось самое важное — отвинчивание-завинчивание гаек, ну, и общее руководство.
     Стоять без дела было неудобно, и я стала перешнуровывать кроссовки. Может, и мне дело какое найдётся? Кроме того, что меня не позвали… а может, и позвали, то есть подумали, что сама побегу, куда все, и удивляются, чего это я не иду. У них же свои словечки, свои жесты, бросят что-то типа "ку-ку" — и всем ясно, что надо делать. Наверное, это во всех игровых командах какая слаженность, игра быстра, долго объяснять некогда, да и наказуемы разговорчики — не судьями, так соперником, раскусит замысел — сорвёт его. Так что жесты, короткие слова-междометия — самое то. Ну, а я тут без году неделя, куда мне их понять.
     Так вот, не только меня по-человечески (а не по-волейбольному) не позвали, но и я не была готова. На мне, такая вот деталь, был обычный бюстгальтер — не спортивный, тот всё-таки грудь жмёт и надевают его только на игру. А здесь ведь не полезешь в багаж, не объяснишь мужикам, зачем это тебе. Растрясаться я не хотела. А девчонки — они, верно, не в первый раз ездили и перед трясучей дорогой облачались, как на игру. А может, и нет, просто бюсты у них поджарые, скромнее, чем у меня, хотя я младше. То ли выдрессированы тесными спортгальтерами, то ли в волейболе большегрудые не закрепятся.
     И потом, тренировка — не игра, можно и не дёргаться особо, не брать трудные мячи. Но это свои могут, а мне как?
     Вот я и не хотела "стучать в мячик".
     Я всё ещё приседала над кроссовками, когда мне положили руку на плечо. Вздрогнула, испуганно обернулась. На меня вдруг свалилась мысль о том, что… но об этом позже, потому что это был свой. Врач. Отошёл от группы суетящихся вокруг покалеченного автобуса.
     — Кира, — говорит, — послушай, девочка. — Втянул носом воздух. — Не нравится мне этот запах. Может, костёр туристы не потушили, может, мох сухой тлеет или торф. Большая беда лесу может быть. Мужчины сейчас все заняты, а те… — он посмотрел в сторону невидимой отсюда поляны, где уже раздавались возгласы и шлепки рук о мяч, и махнул рукой. — Ты бы сходила, пока мы тут корячимся, посмотрела, как там да что.
     Милый наш старичок! Вот всегда так со своей ненужной деликатностью. Нет, чтобы велеть "Сгоняй, мол, посмотри, что горит". Я бы с удовольствием и без раздумий.
     Вы, может, подумали, что это специальный врач команды, со спортивно-медицинским образованием и опытом работы? Нет, что вы, для села это роскошь непозволительная. Просто школьный врач, исполняющий в том числе обязанности медсестры. Не такой уж старый, по взрослым меркам, ну, может, за пятьдесят, но нам, молоденьким, он казался совсем пенсионером. Душевный. Вот медсестра, которую сократили, была совершенно бесцеремонной, наглой, бестактной, я и подумать не могла, чтобы обратиться к ей со своими девичье-подростковыми проблемами. А вот к Ивану Федотычу обращалась и всегда находила понимание, тактичность. Перед ним я безо всякого стыда стояла раздетой, понимаете — совсем без всего. А я хоть и бойкая, даже говорили — нахальная, но перед всяким так вот — ни-ни. Тем более — без тени стыда. А вот ему — доверяла всецело.
     Однажды даже поспешила раздеться, хотя потом оказалось, что он всего лишь хотел посмотреть горло. Как в анекдоте!
     Может, конечно, я просто привыкла в медкабинете раздеваться с первого класса, но ведь многие девочки тоже привыкли, а потом всё же начали стыдиться. Я же, стаскивая усложняющееся бельишко и открывая усложняющееся, созревающее тело, по-прежнему считала, что тем самым даю Ивану Федотычу полную о себе информацию, которой он воспользуется исключительно мне на благо, вылечит или предупредит, что могу заболеть. Не разденусь — не сможет вылечить при всём своём желании. Так страдающие зубной болью разевают пошире рот, чтоб дантисту виднее было.
     Думала, грешным делом, если вдруг потеряю девственность — ну, насилие какое или по принципу вовлекусь-поволочёт, первым делом ему сообщу. Вот так.
     Зная, что для тела вредно, Иван Федотыч, без сомнения, подходил так же и к лесу. То есть все, наверное, знали, что лесной пожар — страшное зло, но вот только он один догадался побеспокоиться. И зачем только, смущаясь, говорил, что занят с остальными — я бы подсинилась, даже развались он на сиденье или на траве.
     Но нет, он не силит, он наполняет водой бидончик и подаёт мне:
     — Вот, — говорит, — если там немножко, залей, а если не получится затушить, скорее возвращайся, мы с ближайшей деревни сигнал подадим. Только не надышись, стороной обходи, не потеряй сознание. Долго не примеривайся, вылила водичку — и бегом сюда.
     Золотой наш cтаричок! Отец бы родной так не позаботился.
     — Пойду, — говорю, — Иван Федотыч, только при условии, что вы не будете обо мне беспокоиться. Не надышусь, будьте уверены, а может, долго придётся искать огонёк. Вы за мной не бегайте. Закончите колесо менять — посигнальте, если не вернусь. Хорошо? — И так беру из его рук бидон, словно и вернуть могу.
     Хотела добавить: "Без вас колесо не сменят", но это было бы явной лестью. В вопросах тактичности я к тому времени начала разбираться.
     — Хорошо, — вздыхает. — Только иди поскорей и возвращайся побыстрей.
     Я приняла бидон окончательно и шагнула с дороги в лес.
     Если честно, то кроме уважения к Ивану Федотычу и перенятой от него заботы о лесе… да, плюс нежелание стучать в волей и болтаться без дела вокруг пыхтящих — так вот, была ещё одна причина моей покладистости.
     В самом деле, если мужчины занимались нужным, девчонки — привычным, а лес шумел всегдашне, то я сейчас шла навстречу приключениям. Навстречу неизвестности. Шла в очень лёгкой одёжде и всего лишь с бидоном воды в руках.
     Вы скажете: невелико приключение — найти по запаху огонь, залить и вернуться, но видно-то огня не было, и сколько идти — бог знает, и что на пути может случиться — потёмки. Самая малость — заблужусь. Интересно, от волков водой отобьёшься? А непреодолимый кустарник, а ямы, а…
     Да, я не сказала ещё, почему вздрогнула под рукой врача, какая мысль в голову мне свалилась. Похоже, что никто об этом не подумал. Если зуб от бороны был вкопан в землю так, чтобы с максимальной вероятностью пропороть шину, это было сделано явно намеренно. Хулиганство? Происки конкурирующих сельских команд? А может — и тут моё сердце начинает сжиматься — разбойничья засада?
     С этой точки зрения мы вели себя очень неразумно. Сразу стали выскакивать, ничем для отпора не запасясь. Неизвестно ещё, успел бы шофёр вытащить хотя бы монтировку. Бери нас голыми руками, может, мелькнуло в голове, одна из таких рук на плечо мне и опустилась. Подкрасться — элементарно, а другие, может, уже на мушке. Перестреляют, а меня похитят… Я тоже хороша — завязывала шнурки, беспечно повернувшись спиной к лесу, а врач хоть и подошёл спереди, я его не заметила.
     Интересно, будь мы бейсбольной командой, догадались бы они разобрать по рукам биты? А то чем — мячами злодеев закидывать? У нас и всего два. Даже если отобьёмся — чем играть будем?
     Я шла, следя, чтобы дымок стлался в отдалении, и размышляла.
     Засады явно нет. Неверное, всё же, хулиганство простое. Чтобы надёжно застопорить автобус, надо вкопать рядом целый частокол зубьев, нашли же только один. Явно вкопан наудачу — то есть в расчёте на неудачников. Засада возле такого не оправдана. Промчится полный "удачников" автобус с ветерком мимо — и все дела.
     Да и чего у нас грабить? Денег с собой везём только-только, кормить-поить ведь на месте бесплатно будут, одежда — не бог весть какая, разве что автобус ценность представляет. Вот на обратном пути, возвращайся мы с "золотом"… Размечталась, ага! Сельское спортивное "золото" — оно именно вот в кавычках.
     Вдруг я поймала себя на мысли о том, что смотрю с точки зрения злодеев — претендуй они на наши медали, на автобус, на снятие команды с соревнований или на честь команды — спортивную или… или сугубо женскую, девственность каждой из игроков по отдельности.
     Целый ряд зубьев вызовет подозрение сразу, люди могут опомниться и соорганизоваться для отпора. Поскольку автобусы в основном ездят прямо, резких поворотов на прямой дороге не делают, лучше вкопать зубья по диагонали — минует один, напорется на следующий. Сочтут за случайность, потеряют бдительность.
     А если… У меня похолодела спина. Холодок от полоски голой кожи брызнул вверх. Если их интересует автобус, логично подождать, пока наши сменят колесо. Чего разбойникам самим пыхтеть! Мотор заглушен, оружия никакого, часть пассажиров беззаботно резвится за деревьями. Ой, что с ними будет!
     Может, врач меня специально услал с бидоном подальше, чтобы хоть я уцелела? Вышла к какой деревне и сигнал подала… Нет, это я замечталась совсем уж.
     Как бы то ни было, подобные мысли придавали мне уверенности, что я участвую в самом настоящем приключении. Иду вот с бидоном… Стойте-стойте, с чем это по пустыне шёл красноармеец Фёдор Сухов? Ага, с чайником. И ждали его впереди приключения.
     Адреналин — адреналином, я ухо надо востро держать, смотреть зорко. В лесу могут подстерегать опасности, и не связанные с зубом от бороны.
     Надо же, я уже не слышу возгласов наших волейболисток. Мужчины трудились сравнительно тихо, я их давно уже перестала слышать. Потеряла аудиоконтакт. Солнце хоть приметила, куда возвращаться? Ага, вроде.
     Про дымок я уже говорила, удалось его, что называется, локализовать, а том один запах гари — понятие чересчур широкое. Вот дымок из отдельных туманинок начал складываться в хвостики подлиньше, ага, значит, ближе я к источнику. Старалась не хрустеть, не шуршать, мало ли чего.
     Так, наверное, шла по лесу Красная Шапочка, только та лесу доверяла, почти как я — врачу. Иначе бы шарахнулась от Серого Волка.
     Вдруг я подумала: а донесётся ли сюда клаксон? Ну, без меня не уедут, а всё же? Даже мелькнула мысль, стыдно признаться, вернуться. Нет, лучше быстрее идти и скорее дело сделать. Тем более, дымок уже пошёл длинными хвостами, недалеко, значит, уде до костра, да вон уже и за деревьями светлеет, полянка там. Если это костёр, то на полянке, сейчас всё и выяснится.
     Я инстинктивно ускорила шаг, да тут же его и замедлила.
     На полянке кто-то был. Между деревьев я заметила какие-то неясные фигуры, услышала приглушённые голоса. Вроде ничего агрессивного и опасного не чувствуется, но в лесу опасна любая встреча. Люди преображаются, выйдя из-под контроля общества, это мне родители говорили, провожая в путь по лесам. Надо не орать "Привет!", а присмотреться, определиться. Тут не действует "людное" правило: первым здоровается тот, кто вежливее. В лесу иначе: первым здоровается тот, кто наивнее. Я на цыпочках подобралась поближе и спряталась за дерево.
     На полянке, действительно, горел, вернее, тлел костерок, дым от которого и привёл меня сюда. Несколько фигур склонились над нам и изо всех сил раздували, другие сидели поодаль, обхватив колени руками. Фигуры были женскими, вернее, как я скоро поняла, это были девочки-подростки моего примерно возраста или даже помладше. Но как неопрятно они были одеты! Серые футболки, скрывающие бюст, бриджи блёклого цвета, волосы распущены и не больно-то это красиво. Те, кто раздували, закрутили на затылке по шишке, чтоб в костёр не уронить, другие не озаботились красиво расчесать. Туристки?
     Но поодаль от костра, не сразу, я заметила нечто такое, от чего у меня перехватило дыхание и я поздравила себя с оправдавшейся осторожностью. На траве лежало несколько мужских фигур, и хотя верёвки были заметны не сразу, лежали они в типичных позах связанных, с ногами вместе и руками за спину — все. Ой, мамочки! Что же это такое?
     Запахло насилием — помимо дыма. Что происходит? Девочки-неряхи деловито переговариваются, так мирно, разводят неумело костёр — слишком толстые дрова, да ещё и сыроваты, это мой сельский глаз сразу приметил — всё, как на пикнике, и вдруг нА тебе — связанные. Троих насчитала.
     Что бы это значило? Может, парни начали к девушкам приставать, вот те их и приструнили, пользуясь численным преимуществом? Тогда я могу открыто выйти, помочь с костром, напомнить, чтоб погасили, когда уходить будут.
     Но тут догадка в голове у меня сменилась, и я остро ощутила свою молодость и беззащитность. Что, если и те, и другие — пленники разбойников? Парней они связали, а девочек просто припугнули и велели развести костёр, сами же где-нибудь неподалёку. Может, тут где ещё дорога проходит, вот и многостаночничают злодеи? Сейчас вот собрали урожай с одного вкопанного бороньего зуба, нас прошляпили, но загудит когда наш клаксон — они поймут, что и ещё один вкоп сработал. И вместо отставшей пассажирки с пустым бидончиком, меня то есть, из лесу появится целая орда свирепых личностей. Ой, что будет!
     Всё зависело теперь от меня, как разберусь я в ситуации. И как среагирую, что предприму. Ошибка может дорого обойтись.
     Хорошо бы, чтобы кто-нибудь отбился от остальных, я бы из-за дерева тихо окликнула и переговорила. Нет, они не очень-то и передвигаются. Может, обойти круголя? Удастся подкрасться к связанным на расстояние отчётливого шёпота? Не похоже, да и лицом они не к деревьям лежат. Вся надежда на наблюдение и на эту… как её… ну, у Шерлока Холмса что было? Да, вспомнила — дедукцию. При этом надо ещё не забывать и озираться, а то если злодеи поблизости, то положат на плечо руку, возьмут меня голыми руками.
     Лес быстро учил меня скаутству, как никакой лагерь не научит.
     Затаила дыхание, ловила реплики. Вроде, ничего похожего на внешнее влияние не прослушивается, но и резко противоречащего ему — тоже. Я колебалась.
     Будь я, скажем, в плотной футболке, облегающих бриджах, кроссовках и с палкой-посохом в руке, решилась бы быстрее проявиться. Не так страшно, в крайнем случае, пущу в ход палку и убегу. А в моей теперешней одёжке как-то боязно. Не для рискованных ситуаций она.
     Вдруг одна из девочек тихо сказала:
     — Если не разгорится, как пытать будем?
     Ура! Всё стало ясно, словно бинокль навели на резкость. Как же я раньше не догадалась? Теперь оставалось только решить, как поступить. С их "умением" они, чего доброго, тлеющий костёр, "тляк", как мы его называли, в лесу оставят беспечно.
     Вдруг словно кто шепнул мне строчку из Некрасова:
     "Мороз-воевода дозором
     Обходит владенья свои".
     Вот так и поступим. Ну и что, что в руках не посох или ещё какой символ власти, а бидон с водой? Тут уж как себя поставишь. Смогу я минут десять-пятнадцать продержаться в роли самой главной? Интуитивно я ощутила, что от этого может многое зависеть в моей жизни. Телеса созрели, если ещё и дух созрел, совсем хорошо. Предоставляется случай его проявить. Ну, а если я ещё "тварь дрожащая", то тоже знать это надо, чтоб изжить её из себя по капельке.
     Я осторожно откралась на несколько шагов назад. Глубоко вдохнула, постояла, собираясь с духом и въёмно дыша, выбрала направление и, решившись, пошла — открыто, не таясь, в меру шумно.
     Всё шло по Станиславскому. Я внушила себе, что это мой лес, что я сотни раз ходила этим маршрутом, пересекая эту полянку вместе с бидоном, что и сейчас иду, будучи уверенной, что тут всё в порядке, то есть посторонних нет…
     Позже, обдумывая это своё приключение, я поняла, почему спланировала эффектный свой поворот. Конечно, я бы могла, выйдя из-за деревьев, сразу направиться к юным игрокам в разбойников и строго спросить у них отчёта. Они опешили бы, и мне бы пришлось что-то ещё говорить, а что именно? Как ни крути, но во второй своей реплике я должна была бы объяснить, так или иначе, кто я, почему это требую от них отчёта. Фактически, пришлось бы врать, прав-то я никаких не имела, да и одета не как царица отнюдь.
     Поэтому интуитивно (вот она, женская интуиция!) решила их поначалу "не замечать". Пусть они меня сами сперва заметят, мой уверенный вид, осанку, походку. Дозреют. Сами пускай решат, как будут оправдываться. Тогда уж я повернусь и "замечу". Кстати, они увидят, что, заметив, я не испытали ни капли страху, а наоборот, разгневалась, удивилась . Оторопь у них пройдёт, и что-то они мне ответят, я ввяжусь в диалог и уйду от вопроса, кто я такая и почему их прессую. Когда несколько раз ответишь, оправдываясь, привыкаешь повиноваться "по факту", мандата у тебя уже не спрашивают. Конечно, палку нужно не перегибать, чтобы не возмутились: "А ты, собственно, кто такая?!" Веди свою линию ровно, настойчиво, со смекалкой, продолжая всё подмечать.
     Сделав несколько шагов, я вдруг нашла верный тон. Где я научилась солидно расхаживать? Пришлось как-то заменять нянечку в детсаду, и вот там я подметила, что когда хожу обычно — детишки на меня нуль внимания. А когда имитирую шаг профессиональной нянечки или воспитательницы, неспешный, весомый, поступь человека, за всё отвечающего, всё обязанного подмечать, не торопиться, чтоб не упустить чего — мне подчиняются! Видать, что-то вроде условного рефлекса в детские головы вошло.
     Это как умение плавать — можно долго не подходить к воде, но как только в неё попадёшь, всё вспомнится, и ты плывёшь. Я этот шаг забыла, больше он мне нигде нужен не был, а вот сейчас вспомнила.
     Надеюсь на то, что они вспомнят привычку повиноваться тем, кто ходит начальническим шагом, имеет осанку начальницы, строго спрашивает за упущения. Конечно, те, что с младых лет воспитывался мужчинами… да нет, сейчас нет таких, нянечки, воспитатели, учителя, завучи — все женщины, поголовно. Ну, и я женщина, так что подчиняйтесь-ка мне.
     Вышла уже на поляну и пересекаю её, словно хожу тут уже не первый год. За спиной, вернее, за плечом, тихо ахают, шёпот: "Смотри, смотри!" Даю ещё секунду-другую, чтоб пронял их страх разоблачения, резко останавливаюсь и медленно оборачиваюсь.
     Стоят. Вскочили мои юные разбойницы, о костре забыв. Может, воображаю, но они дрожат, лица растерянные. Мне это только уверенности придаёт.
     Удивляюсь, увидев "свою" поляну в таком беспорядке, изумляюсь, кто только посмел, обводя взглядом, заметив виновниц, нахмуривая брови. Гнев натуральный, плюс гнев "за того парня", то есть врача, обеспокоенного возможным пожаром. Первый ход за мной.
     — Что это такое? — спрашиваю медленно и весомо. — Что тут происходит?
     Это мой голос? Нет, это одновременно заговорили все воспитательницы, учителя и завучи, застававшие меня, участвующую в беспорядках. Научили они меня, как страху нагонять — а я-то думала, что только трусить научили. Но теперь это удел другой стороны.
     Да, испугались. Ещё несколько секунд не раскрывали рта, и у меня уже в голове начала вертеться реплика "князя Милославского": "Так я жду ответа на поставленный мною вопрос". Но нет, переглянувшись и пытаясь свалить всё друг на дружку, заговорили_таки.
     — Я… мы… мы ничего особенного, мы играем только. — Детский лепет, да и только. Надо закреплять победу.
     — Играете?! — гремит мой гневный голосино, и я уже начинаю радоваться, что автобус далеко, что мне не помешают торжествовать. — А вот это что такое? — Тычу в костёр.
     — Это ничего… это костёр… всего лишь.
     — Костё-о-р?! Ничего себе костёр, вы им весь лес прокоптили!
     Это не вяжется с тем, что я якобы только что их (и костёр) заметила, но для накрутки претензий сойдёт. Не надо только давать опомниться.
     — У-у-у, — издаю звук сильного изумления и якобы только сейчас замечаю лежачих. — А это ещё кто? Э-э, что, они связаны, что ли? Да кто вам позволил живых людей вязать… — и с размаху добавила: -в МОЁМ лесу?!
     Вижу, некоторые уже постреливают глазками в стороны и посматривают назад — не пуститься ли наутёк? Может, и к лучшему, если разбегутся всё, тогда залью недокостёр этот и пойду… Э-э, а что с этими делать? Надо бы развязать, девчонки могут и не вспомнить о кавалерах, но тогда как с ними объясняться? Втроём они меня… Один из них явно постарше и…
     — Да мы же играем, — пробует оправдаться та же, что раньше отвечала. — В разбойников. Это наши пленники. Напали и захватили.
     — Да, но вязать?
     — А они согласны. Вот этот, — она назвала имя, да я не запомнила, пусть будет Прошка, — наш одноклассник, он сагитировал друга и брата, они все согласились…
     Брат — вероятно, кто постарше, старший брательник, в джинсах и навороченный "городской" майке, вид какой-то снисходительный — мол, играют детишки, ну, и я им подыграю. Все молчат, но рты свободны, до кляпов не додумались разбойнички хреновы. Верно, ждут, как дело поворачиваться будет. Одно дело — запланированные "приключения", это, по сути, и не приключения вовсе, другое — неожиданные повороты сюжета, тут уж не спугни, а используй.
     И вдруг замечаю я, осматривая пленников, что Брат (так буду называть, хоть он и не мой брат) смотрит на меня как-то заинтересованно. Да куда же он смотрит-то? Батюшки, на обтянутый шортами лобок — а вот перевёл взгляд на бюст, слегка улыбнулся, пошевелился.
     А надо сказать, что перед выходом на сцену я оправила одёжку, да так, чтобы подчеркнуть рельефы мои. Научилась уж е хитрости этой небольшой. Но исключительно ради того, чтоб взрослее, старше казаться для этих девчушек, ни о чём другом и не думала. Пышный бюст "работал" рука об руку с твёрдой походкой, властным голосом. А вот Брат — подумал. Старше его мудрено мне выставиться, он сам едва не старше меня, так что и смотрит на мою фигуру другими глазами. Наверное, ему стыдно перед ровесницей, что в такие игры глупые играет с детишками, не знает, что сказать. Вот если б он встретился со мной свободным человеком, гуляющим, скажем, по лесу… А так… Заметил, что я заметила, сделал равнодушное лицо, перевернулся на спину — связанными руками вниз.
     — Ну, если согласны… — Имитирую колебания, не сменить ли гнев на милость. На самом же деле думаю — что всё-таки делать? Костёр надо залить, не объяснять же врачу, в чём тут подробно дело, не та компания в автобусе, ещё остановят и пойдут посмотреть, а так бы рассказала, доверилась.
     Залить-то можно, сопротивления мне не оказывают, но потом, чего доброго, опять разожгут. Кроме того, уйти надо эффектно, чтоб не возникло у них вопросов: "Кто это тут такая распоряжалась?" и уж тем более: "Эй, постой, ты кто?" Не девчушки спросят, так этот Брат. Э-э, как джинсы ему промежность обтягивают! Всегда так, или я что-то значу? Тем более не отпустит инкогнито, ещё своим мигнёт, чтоб рассвободили его — и за мной, ну, ухлестнёт. Не пойдёт так.
     Перехожу Рубикон и роняю знаковую фразу:
     — Да кто же так в разбойников играет?
     — Да разве так в разбойников играют?
     Не дожидаясь встречного "А как надо?", беру быка за рога и начинаю распоряжаться:
     — Атаманша у вас есть? Нет? Какие же вы разбойники без единого руководства? Всё же наперекосяк у вас пойдёт… да уже и идёт, не видите разве. Вот в чём вы одеты? Сельские работницы какие-то, а не разбойницы, мотыги вам в руки, а не кинжалы!
     — А как надо?
     — Как-как… Надо так, чтоб с первого взгляда было понятно, кто вы, кому в руки попался. Распустили, понимаешь, волосы, женственность показываете, мягкость, до слабости недалеко тут. Платки надо на головы, да не по-бабьи, а по-пиратски, неужто раньше не видели? Юбки — покороче, а можно и повязки набедренные, чтоб скакать легче было. Разве в ваших юбках догонишь пленника, если он удирать начнёт? А самим удирать — ежели королевские солдаты нагрянут?
     — Королевские, — повторяет, как эхо, кто-то. Восхищённым причём тоном.
     Понятное дело — начали играть, как следует не начитавшись книжек, не проникнувшись духом эпохи. Небось, думали — разведём костёр, пленники у нас полежат под боком, потусуемся — вот и сыграли в разбойников. Сойдёт для сельской местности. Но не учли появления меня. А я девка почти что городская, у меня и подходя другие.
     — А верхи? — гну свою линию. — Прямо девицы из института благородных девиц. Разбойницу должно быть видно по бесшабашности, по расхлябанности. Лифчиков довольно с прибамбасами, а особо отпетые и без них обходятся, когда тепло, только под грудью подвяжут.
     — Стыдно же… — пробует кто-то возразить, а другая робко интересуется: — А повязка эта… набедренная — она на трусы или как?
     — Или как, — рублю. — Разбойницы не стесняются! Да и кого вам стесняться — этих, что ли? — Киваю на лежачих. Брат довольно улыбается и чуть ли не подмигивает, а его джинсы выдают напряг в промежности. — Так вы их помурыжите и прикончите, разве не так? Нашли, кого стесняться!
     — Но как же… — мне не верят.
     — Ну, убьёте понарошку, но взамен они должны взаправду забыть всё, что здесь происходило. Если стыдиться, как там, зачем вообще приходить сюда? Игре надо отдаться всецело. Вы же договорились, что они не будут рассказывать, как лежали тут связанными, словно бараны? Забудут то есть. Вот, и про всё остальное пусть запамятуют, да покрепче.
     — Так что же… как нам быть тогда… — лепечут, сбитые с толку.
     А мне в голову лезет анекдот: "Как зовут вашего налогового инспектора?" — "Его не зовут, он сам приходит!" Дело надо вести так, чтобы не приходилось им ко мне обращаться, чтоб и не возникал вопрос о моём имени, а значит, и о статусе. То есть — быстро, энергично, напористо. Да и времени у меня маловато, кто его знает, когда клаксон загудит.
     — Ну, пока оставайтесь так, только волосы подберите получше. Платки есть? Вяжите вокруг голов. Так, так. Вот ты, — решаю похвалить, — теперь похожа на настоящую разбойницу.
     Девчушка расплывается в улыбке. Не понимает, дурочка, что настоящие разбойницы так не поступают.
     — А костёр? — несусь дальше. — Ну кто же так разжигает костёр, да ещё пытошный? Лес провоняли, место выдали, так и солдат привлечь недолго. Да что там привлечь — вы же запахом на весь лес трубите — мы тут! Приходи и воюй с нами. Ни похлёбку не сварить, ни пленников огнём толком не попытать.
     — А как?
     — Полешки откуда брали? — спрашиваю. — Из поленницы? Во дворе что стоит? А вы не в курсе, что их дополнительно рубят, колют, прежде чем в печь класть? Вы, вообще, деревенские или какие? Топора, конечно, нет. И колоть некому. Ну и ну… — Выждав паузу, чтобы успели почувствовать себя виноватыми, говорю: — Вот ты и ты, марш за хворостом! Вон туда, там, вроде, кустарник, должен быть и хворост. Только сухой берите, да побольше, побольше.
     Назначенные кинулись исполнять. Смотрю — а остальные стоят и готовы подчиняться, чуть ли не в рот смотрят, приказов просят. Надо продолжать. А предметов доля продолжения — раз, два и обчёлся. Это я типа себя оправдываю за то, что дальше случилось.
     — Теперь о пленниках. Значит, вы напали на дилижанс, перебили охрану, захватили добычу и вот их в том числе?
     — Ну… да.
     — И долго вы их держать думаете?
     — Да к вечеру закончим играть.
     — Я не об игре, а о настоящих разбойниках. Чтоб играть не как жвачку жевать, а дух чтоб захватывало… вы хотите играть, чтоб дух захватывало? Тогда намерения должны быть настоящими. Выкуп за них получить думаете?
     — Да… выкуп вроде…
     — Значит, не меньше недели им тут у вас прохлаждаться. Вот если уверует одноклассник твой… или брат, что им тут столько лежать, вот дух и захватит. Вот это настоящая игра будет. А то что — "к вечеру", словно экскурсия какая или за грибами. Ну, согласны?
     — Да.
     — И что же, всё это время они будут у вас связанными лежать? А кормить, а по нужде, а затекут руки-ноги?
     — Да мы в книжках читали, что пленников в пещерах держат кандалы на ногах, а откуда у нас пещера и кандалы? Вот, связали, они согласились так побыть, я уже говорила.
     — Раз пещеры нет, надо проявлять изобретательность. Смотрите — лежат они рядом. Пока вы тут дуете на угли, можно незаметно подкатиться друг к другу, зад к заду, и распутать верёвки.
     — Мы не распутаем, — подал голос один из малышей, походе, одноклассник. — Мы честно играем. До вечера — значит, до вечера и полежим. Мы тренировались, выдюживаем.
     — Честность тут неуместна, — рублю. Вижу, глаза на лоб полезли, надо объяснять: — Это если бы вам предоставили выбор: кандалы или честное слово не бежать. Но кандалов у них нет, максимум, что они могли с вами сотворить, они сотворили — связали. Значит, никаких обязательств. Если игра честная, вы, наоборот, должны действовать ка настоящие пленники, то есть стремиться освободиться, а они — следить за вами и не давать. В том и смысл игры. Связанными можно и дома лежать, коли охота.
     — Так что же с ними делать? Они ведь теперь попытаются бежать.
     — Вы же в лесу, это элементарно. "Незнайку на Луне" не читали?
     — К дереву? — догадалась одна.
     — Верно. Привязать их к деревьям, как там Скуперфильда привязали, с деревом за спиной к товарищу не подкатишься. Да и виднее будет, если верёвки ослабнут.
     — К дереву… — защебетали девочки. — Как мы сами не догадались.
     — Верёвки у вас есть?
     — Есть! Моток целый.
     — Вот и давайте. Принесла хворост? — Вернулась только одна. — В костёр его, да не сразу, а хворостинка за хворостинкой, а то затушишь запросто. Как разгорится, побольше можно.
     Пока отвлеклась на костёр, смотрю, заминка с пленниками. Стоят юные разбойницы, начать не решаются.
     — Их как, сперва развязать или так, волоком? — размышляют вслух. Или у меня спрашивают.
     — Развязывать не спешите, — советую. — Теперь честно играть — значит, рьяно сопротивляться, стремиться освободиться и убежать. Вы их, небось, вязали по доброму согласию, дающихся?
     Растерянные лица говорили яснее слов. А ведь добровольная связка — это типа гипса на ногу. Неудобно, но временно, и кайфа никакого, ни тебе адреналину, ни замирания сердца. Ну, погодите!
     — Теперь всё будет по-другому, по-настоящему. Почему они у вас в обуви? Чтоб бежать удобно было? Немедленно снять с них кроссовки! Носки тоже, тоже. Голыми ступнями по лесу не побегаешь.
     Немело расшнуровывают, путаются. Конечно, когда только на своих ногах шнуруешь, но чужих непривычно. Но неудобства только технические. Дальше моя задача посложнее будет. Обдумываю.
     Сняли. Носки держат на отлёте, словно заранее знают, что вонючие. Сложили всё в одну кучку.
     — Ну что, стащили сапожки? — Попробуем с этого боку.
     — Почему сапожки?
     — Да потому что пленили вы знатных людей, за которых можно взять выкуп. Дворян. Разве не так? С кроссовок какой выкуп, значит, представьте, что это сапоги. Дошло?
     Начало доходить, вижу.
     — Играете, так обогащайте своё воображение. Не диктант же пишете. Вот они, стоят сапожки со шпорами, а рядом портянки лежат ароматные.
     Улыбаются. Мальчишки же шевелят пальцами, забавляются. На щекотку, что ли, напрашиваются? Погодите, будет вам щекотуха!
     — Так мы не поняли — не развязывать их, да?
     — Видите, как они пальцами шевелят? Вот и если развяжете, зашевелят так же и развязанным. Не спешите, девочки.
     Брат тоже шевелит, только медленно, неторопливо, будто разминает. Чувствуется улыбка на лице, довольство. Он, небось, через губу согласился в малышовые игры играть, маленькие-то мальчики забоялись, поди, никого не навербуешь. Я даже потом, когда к автобусу вернулась, решила, что он не столько пленником был, сколько… охранником. Боязливым разбойницам без мужского сопровождения в лесу было элементарно страшно, хотя признаваться, естественно, не хотелось. Пленники мужского пола нудны были исключительно для безопасности, уверенности. Брат раскусил, виду не подал и согласился "полежать". Чуть что — его развязали бы и выставили против супостата. Ну, а против залётной девчонки чего развязывать? Тем более, если она умеет командовать.
     — Подбросьте-ка хворосту в костёр! — выдаю очередную команду, двое уже обслуживают огонь, едкий стелющийся дым почти исчез. — Вот так! Хорошо видите? И сапоги дворянские, и одежду богато расшитую да украшенную? Они же друг перед другом выпендриваются, дворяне эти, золотое шитьё, бархат и парча. Видите?
     — А-а, это как бы? — звучат голоса. Довольны своей догадливостью.
     — Ну хорошо, для начала "как бы". А потихоньку и приучайтесь видеть взаправду, а не делать только вид, что видите. Так как, одеты они по-дворянски?
     — Одеты, одеты, — но не удерживаются, хихикают. Одноклассник, дружок его — и вдруг нА тебе — дворяне! Знатные люди, не ровня, не чета простолюдинкам. Знатно списывают у подружек, знатно сморкаются, может, защищают с полками, то есть шпагами, в руках.
     — А раз так, то почему они всё ещё одеты? -громыхаю, поворачивая процесс в интересное русло. — Вы что, их пленили, чтоб у костра они тут с вами сидели, что ли? Разбойницы называются! Ценности из дилижанса выгребли, а одежду оставили? Да настоящие разбойники, сколько раз я ими командовала, дерутся аж на трофейную одежду. Еле разнимала.
     Говорю что-то ещё, а сама кошу глазом. У малышей лица становятся растерянными, не ожидали они этого, да ещё от девчонок. Брат невозмутим, ждёт, куда кривая вывезет, края губ, правда, кривятся. "Во даёт девка!" — наверное, думает.
     Вроде, уговорила. Тем более, что кое у кого, как оказалось, были младшие братики, не впервой их спать укладывать.
     — А как раздевать? — раздался робкий вопрос. Ага, значит, уже не "стоит ли", а "как". — До… до пояса, да?
     — Ещё чего — до пояса! Вы врачи или разбойницы? Бельё у аристократов тонкое, шёлковое, дорогое, вам и не снилось в таком спать. Ну и что, что сэконд-хэнд, зато кто первым носил! Влезешь, в чём граф был, и сразу графиней себя чуешь, нос кверху. А то ещё зашивают в него бриллиант какой, чтоб всегда с собой был. Догола раздевать — и не меньше!
     Брат вдруг не сдержался, расхохотался, вернее, его начало изнутри расхохатывать, но он сразу же сдержался, укротил себя. Погромче, чем "прыснул", сделал вид, что кашлянул.
     А у малышей началась самая настоящая паника. Голос подавать они боялись, но вовсю зашевелились, занапрягали руки-ноги, вроде как из пут стремясь высвободиться. Если эти растяпы связали их узлами с бантиками, сейчас всё разлетится.
     Надо приучить их сперва к мысли, что иначе нельзя, а уж потом помиловать.
     — Всё ваше будет — раз. Голым не то что далеко, а и близко не убежишь — два. Простолюдин ещё может, а аристократу стыдно не знай как. Три — они убедительнее напишут домой письма, чтобы прислали поскорей выкуп, а заодно и одёжку какую-никакую, победнее, чтоб снова её у них не отобрали. Вы же их сейчас заставите письма писать, выкуп за себя заказывать. Постучат зубами и напишут, как миленькие. Небось, кочевряжились поначалу, так без ничего мигом укротятся.
     Ага, сейчас что-то возразят. Давайте, милые, развею я ваши аргументы.
     — Но ведь догола — это не гуманно…
     — Вы тут разбойники или правозащитники?! "Не гуманно!" Да вы все вне закона, забыли? Попадитесь только королевским солдатам, разговор с вами будет коротким — петлю на шею и куда повыше. Никто не будет разбираться, проявляли вы к захваченным гуманность или издевались, до ниточки обирали или всего лишь до белья. Поэтому настоящие разбойники всегда стремятся отыграться авансом, чтоб потом не жалеть. Вы почему думали, они такие бессердечные? Не по природной склонности, а жизнь заставляет.
     Между прочим, — меняю тему, — если вы неудачно в будущем выйдете замуж, то пожалеете, что в прошлом, то есть вот сейчас, упустили возможность над мужиками поиздеваться. Мужья будут вас мытарить, а вам и в мыслях утешится нечем будет.
     И снова резкий разворот — уже по направлению от гнева к милости.
     — Да это никакое и не издевательство. В жаркой натопленной пещере нагишом куда приятнее, чем одетым. Это вы в трофейном будете париться, а им что в тропиках побывать. Вон оно как жарко пылает! Ещё хворосту, ещё! Да они сейчас сами будут вас просить, чтоб раздели. А уж если подтащить поближе к костру…
     Похоже, малыши готовы со страху закричать, если к ним сейчас подойдут. Но нет, никто не подходит, стоят в растерянности. Мои аргументы, на которые нечего возразить — с одной стороны, мораль — с другой. Колеблются.
     — Ладно, — говорю, — опыта у вас ещё никакого, давайте до трусов. Всё равно их трусы вам не подойдут, так чего там. Да и прохладнее тут, чем в настоящей пещере. Но всё остальное — долой!
     Заулыбались, оживились. Моральный запрет снят, теперь всё — дело техники. Что ж, подскажу и технику.
     — Вон там лежит слега, — показываю, — двое берут с разных сторон и ножки в лодыжках прижимают, чтоб не выскочить ему. Третья развязывает ручки, четвёртая — у кого, говорите, братец младший есть? — сестра стаскивает майку, то есть камзол, бельё, и сразу ручки веревочкой хвать! Потом опрокидываете, слегой прижимаете шею, и со штанами то же самое. Если попытается лягнуть, изо всех силёнок шею ему к земле прижмите — пусть расслабится, отдохнёт. Ясно? Ну, начнём с этих, — показываю на малышей.
     Девочки засуетились вокруг лежачих. Но первый резко поджал ноги в коленках, уворачиваясь от слеги, что-то забормотал типа: "Не дамся!" Глядя на него, забузил и второй, но тут Брат повернул голову и тихо, но чётко произнёс: "Цыц!" И снова голова в небо смотрит, почти безразлично.
     Эге, да он не против подраздеться! Что ж, союзник не помешает. Наверное, ждёт, что им я сама займусь, старается не спугнуть. Ну что ж…
     Не очень умело, но раздевали, разоблачали мои разбойницы пленников. Показались из-под штанишек трусики. Это были хлопчатобумажки типа плавок, чуть-чуть мешковатые, верно, сдвинулись при стаскивании шорт. Собственно, под шорты семейники и не наденешь. Кажется, поняла, почему забеспокоились мальчишки: такие трусы и девочкам подойдут, значит, один резон против их стаскивания отпадал. А аппетит ведь приходит во время еды. Нет уж, решили оставить — оставим. Разбойницы, верно, уж и забыли, почему именно решили оставить трусики, главное, чтоб оставляли им их.
     — Хорошо снова завязали? Тогда волоките к деревьям, — показываю каким, — ставьте на ноги и принайтовывайте. Вокруг пояса, по лодыжкам, а кто будет трепыхаться, тому и по шейке верёвочку пустим. А кстати, достаточно их у вас? Ну, тогда подмышками тоже продёрните, а то ещё кланяться начнут в пояс, одурели якобы.
     Посмотри на нас сверху — словно муравьи возятся с гусеницами. Или санитарки обрабатывают раненых. Весело, деловито, энергично. Похоже, хотели девочки развлечься, да не знали как, вот и огонь у них не загорался, тлел, а пришли, научили — и костёр ввысь рвётся, и личики разрумянились.
     Ага, уже подтаскивают одного малыша к дереву, второго обрабатывают. Слега-то одна, вот они и по очереди. А я получаю возможность подготовиться.
     Понятно, раздевать Брата придётся мне самой. Девочки его побоятся тронуть, да разве атаманше не полагается самая жирная добыча? Вошла я в роль. Конечно, в реальности добыча — не одежда, а кайф от своих действий, вида чужого тела и, может, не только вида.
     Освободилась слега и после второго, его тащат к дерев. Первого ещё привязывают, все заняты, кроме прижимальщиц. Велю им:
     — Теперь этому ноги прижмите.
     Подчинились. Вернее, он подчинился, мог бы, наверное, мощным рывком опрокинуть всё к чёртовой матери. Да и прочно ли связан? Нет, ему в кайф всё это.
     Главное доля меня — не выдать неуверенности, ни дрожи в руках, ни стука сердца. Обычное это для меня дело — раздевать парней, внушаю сама себе. А взаправду-то и не припомню, когда это делала, и, конечно, не по отношению к парням — мальчиков бы вспомнить как раздевала маленьких. Было это в моей жизни-то?
     Беру брата за плечи и резко сажаю. То есть поднимаю. Захоти, он мог бы остаться лежать или сейчас вот повалиться. Нет, сидит. Выпрастываю руки, развязываю. Да, "бантиком" завязали девочки ручки у этого бандюка. Впрочем, по легенде, бандиты — это мы, а он — жертва. Но жертва мощная.
     Стал растирать запястья, хмыкая. Бантик — бантиком, а врезались верёвочки. Девочки у слеги с ужасом следили за его действиями, захочет — всё нам тут разворошит, не поможет и слега.
     Движения замедляются, замедляются. Разрешаешь, да? Беру его за запястья и поднимаю руки вверх (не падают!), стаскиваю через голову майку. Какой открывается торс! Не культурист, но развит славно. Нижний майки, конечно, нет. Ага, потягивается, напрягается, мышцы бугрятся. Сжимает кулаки, а я забыла сказать, они большие. Бицепсы взбугриваются. Даёт понять, что всё добровольно с его стороны, носильно с ним фиг что сделаешь.
     Отвожу руки ему назад, снова связываю. Стараюсь не туго, но винчу побольше витков, чтоб было надёжно, не вырвался чтоб. Кто знает, когда кончится его добрая воля. Узлом особо не затягиваю, может, ещё пересвязывать придётся. Есть у меня идея…
     Мягко за плечи опускаю торс на землю. Замечаю, что девочки у деревьев во все глаза смотрят на мои действия. Просто Давид и Голиаф! Пожалуй, зауважали из-за этого укрощения больше, чем из-за команд.
     Отвлёкшись на пару секунд от вязки, замечаю и в себе перемену. Как-то потянуло мне грудь, глянула — она выпятилась и вроде как затвердевать там что-то начало. Плюс сердце "стук-стук-стук". Первый раз такое со мной творится, до этого грудь — как грудь, растёт, но не возбуждалась ещё ни разу.
     Показываю девочкам, чтоб зажали ему слегой шею. Пусть он лучше в небо смотрит, а не на меня. Уверенности атаманше разбойников явно не хватает. Вспоминаю, как застёгивала-расстёгивала пионерские свои шорты, с джинсами у меня практики никакой. Ну, была — не была!
     Отстёгиваю пряжку (ну, это легко, но Рубикон тем не менее), нащупываю замочек "молнии" и тяну. Если заест, попаду в глупое положение. Нет, идёт. Развожу отвороты и прикидываю, за какое место лучше ухватить, чтоб тащить.
     Пожалуй, чуть выше колен. Как только ухватиться, парень напрягся и приподнял с земли попу — тяни, разрешаю. Зажмись он — и фиг что сымешь, даже расстегнув.
     Стягиваю. А он ещё какое-то волнообразное движение тазом делает, помогает. Действительно, так легче. Вот уже дошёл верх джинсов до колен, уже нагармошились так, что с низов стягивать надо. Блин, я лодыжки ещё не развязаны! Спешно распутываю, здесь тоже нетрудно, бабьи узлы. Он оттягивает носочки — джинсы-то внизу узкие, так прямо не стащишь. И тут бросаю взгляд (давно хотела, но сдерживала себя) на то самое.
     Он был в плавках. Самых настоящих, синтетических, цвета морской волны. Под джинсы только такое и недевать, но бельё-то обычно носят хлопчатобумажное, в деревнях, во всяком случае. Городская мода? Или, как потом я догадалась, готовился пролежать долго, так чтоб малую нужду стерпеть, призвав в помощь плавочный обтяг? А ещё позже я поняла, что он предвидел, что возбудится от лёжки связанным и от сознания того, что во власти женского пола, так чтоб не смущать молоденьких ещё девушек внешними признаками, промежность себе затянул крепко. Да и если не выдержит, то синтетика лучше мокроту скроем, чем х/б.
     А облегать было что! Я уже написала целый абзац, но потом выкинула — написан был с точки зрения меня нынешней. А должна я писать о себе тогдашней, какими тогда глазами вещи вокруг себя видела. Ну, какими? Я, естественно, знала об анатомических отличиях мальчиков и девочек, но впервые самое главное их этих различий предстало так близко от меня и так выпукло. Он ещё напрягся, помогая мне разджинсивать себя, так что рельефу чуток добавилось, а обмяк — чуток спало, но всё равно грандиозно. А пялься он не в небо, а на мою "скакнувшую" грудь, по мой обтянутый мысок — не столь, конечно, выпученный, но всё же хорошо различимый.
     Мешкать нельзя. Он хоть меня и не вилдит, а по темпу всё же чувствует, тружусь я или пялюсь. Для того и позволил себя раздеть, сперва опозорив малышей, чтоб этим вот похвалиться. А кто знает, может, ждёт, что я вернусь к идее полного раздёва, увидев его сокровище в оболочке?
     Нет, не удаётся мне никак разделить тогдашнее и сегодняшнее восприятия, сами уж догадывайтесь, где какое. "Сокровище" — это, кончено, позднее наслоение.
     Вот джинсы стянуты, завязываю ноги — как и руки, чтобы быстро развязать, когда настанет время. Теперь, когда ноги сведены, бёдра прижаты друг к другу, бугор ещё сильнее выдаётся, вытесняется из промежности. А как у малышей, что уже привязаны к деревьям, и тоже ноги вместе? Ага, тоже что-то намечается, мужчины всё-таки, хоть и маленькие. Но с этим бугаём не поспорят.
     Командую отпустить слегу. Из страха, что лягнёт, девчонки так зажали ему шею, что, обратив на это внимание (и оторвав его от ТОГО САМОГО), боюсь, что задохнётся. Но нет, шея бычья, только помотал головой и глубоко задышал. Вид самодовольный — мол, видала? Как я тебе? Какой выкуп возьмёшь за меня такого?
     Подходят освободившиеся девочки, и мы несём мощное тело к дереву. Я, конечно — под мышки, направляю всё дело, и подвигаемся мы к тому нетолстому деревцу, у которого первая ветка снизу выше человеческого роста, мне рукой не достать, ну да перебросить можно. Но об этом — в своё время.
     Жертва тяжело пыхтит, словно сопротивляется, я специально выбираю путь поближе к костру, пусть погреется. Весело трещит в костре хворост, от прежнего удушливого дыма не осталось и следа, вверх уходит незаметный дымок. Я совсем забыла, что надо ждать клаксона, вот только сейчас меня как стукнуло, чуть не уронила я "моего" вблизи костра. Он, небось, подумал, что я пугаю, кашлянул сердит. Но я всё-таки больше испугалась. Уедут, в самом деле, без меня — и что мне в лесу этом делать, без багажа и, если по правде, полуодетой? Флибустьерить по-настоящему, раздевать проезжих девчонок и собирать деньги на проезд?
     Забыла и про бидончик, он стоит, где я его оставила, когда начала ругаться. Возмущение-то надо жестами сопровождать, вот и освободила руки. Не забыть захватить, когда уходить буду. Воду вылью, чтоб полегче нести, вот только куда? Чтоб с наибольшим эффектом.
     Подтащили, приставила к дереву по другую сторону той ветки — я позаботилась. Как теперь привязывать? Малыши — по пояс, но руки у них спереди связаны, а у этого сзади. Он, конечно, может их поднять выше пояса, но всё равно они зажмутся между деревом и телом. Ай-яй-яй, как же это я опростоволосилась?
     Объясняю девочкам задачу и, вздохнув, развязываю Брату руки, снова он за потирание запястий. Неженка! Разбойницы начинают привязывать его по пояс, а я незаметно выбираю верёвку подлиннее, в полтора, наверное, человеческих роста, и на одном конце вяжу затягивающуюся петлю. Говорят ведь "нужда научит пироги печь", а меня коварство учить вязать узлы, никогда этим не занималась.
     Привязали за пояс. Где узел? Тьфу, сбоку, да он его в момент развяжет, только голову повернёт.
     — Руки спереди вязать? — спрашивают верные мои подданные. А я сзади стою с этой петлёй, особо её не афишируя.
     — Руки? — переспрашиваю, будто колеблясь. И вдруг виду — он сам так слегка, неуверенно поднимает руки, не так, как для наручников, а наполовину, что ли. Может, атаманша передумает, чего ж самому в петлю лезть.
     Вот эта-то неуверенность меня и обрадовала. Выходит, подчиняется Брат мне, нам, смирился со своей участью. Вот только от чистого сердца ли?
     Я тогда всё думала — почему он так поступает? То есть не-поступает, бездействует. А когда захомутала его окончательно, это через пару-тройку минут произойдёт, отчётливо поняла, что были реальные моменты, когда он мог вырваться на свободу и стать главным и единственным разбойником, взяв нас всех в плен. Что он бы с нами сделал… Но это отдельный разговор, вернее — раздумье для автобуса. А тогда просто сердечко ёкнуло и упало.
     Почему же он пассивничает? Слышала я нехорошее словечко "мазохизм", но как-то не применялось это к тому, с чем я реально доселе сталкивалась. Я вряд ли дела бы привязать себя к дереву добровольно, какое от этого удовольствие? И что дальше будет, не изнасилуют ли. Наверное, в другом дело. Мускулистый братишка, наверное, подчинял себе в школе, на улице всех и вся, вот и устал доминировать. Надоело просто. И решил попробовать роль противоположную, пускай даже с такими неопытными и несерьёзными истязательницами. Но так с паршивой овцы… Недостаток их усердия можно восполнить воображением. Скажем, лежишь и воображаешь, что связанным тебя продержат дня два, не пуская в туалет — выдержу ли? От одной мысли струйка начнёт пробиваться, по себе знаю. Или будут время от времени развязывать и кормить, но продержат неделю, а то и две. Бр-р, мурашки по коже аж.
     И уже тем более стОит поиметь шёрстки, когда в стало паршивых вдруг ворвалась овца каракулевая 0 то есть не каждый день выбегает на поляну девчонка и начинает куролесить. Тут забасишь возмущённо — только спугнёшь. А так хочется вкусить побольше от её неуёмной фантазии. До смерти не убьёт, надеюсь, зато сколько воспоминаний! А ещё кое-что из потерпленного от меня может в своей практике использовать. Вот и подчиняется безропотно.
     Кажется, поняла я, почему он руки начал протягивать. Одного из малышей просто "прибинтовали" к дереву, со всеми его руками и ногами, не ворохнёшься. Нет, пусть уж лучше руки свяжут в запястьях, но не проматывают, тем более к шершавой коре.
     Да и, по чести говоря, как-то приятнее, когда тебе вяжет руки девушка, она и оторваться может, и в глаза взглянуть, чем когда вокруг тебя бегают с верёвкой и безлично так приматывают к створу, словно Скуперфильда какого носовского.
     А мне эти неуверенно протягиваемые вперёд руки другим милы. Раз движение нечёткое, значит, сила не задействована. Вот она, возможность реализовать мой план! Мигом беру петлю в зубы, протягиваю руки из-за дерева, по разные его стороны, хватаю мужские руки за запястья и выкручиваю назад.
     Хоп!
     Свожу его запястья позади дерева, набрасываю с зубов петлю и затягиваю.
     Тр-р-р-р! Ах — это он тихо так.
     И ещё для надёжности несколько витков свободным концом делаю. И ещё узелок — делу венец.
     — Можно и спереди, — говорю, в душе торжествуя, — а по-моему, лучше всё-таки сзади. Вот так!
     Когда руки Брата попали за дерево, я рочуяла, как он спохватился, попытался напрячься, но в таком положении фиг рыпнешься. Тут уж мои руки сильнее — ситуативно. Попался, голубчик! Протяни он вперёд руки уверенно, мол, вяжите же! — и мне было бы много труднее. Борьбу допускать нельзя, в борьбе запросто забыть, что решил играть в поддавки, проникнуться псевдоспортивной злостью и наломать дров. Нет, мне нужно подлавливать на слабых местах, это залог успеха.
     — И того так же сделайте, — показываю на примотанного. — А то он посинел уже.
     Бегут, бегут выполнять указание мои добровольные помощницы. А я скатываю свободный конец верёвки в комок и перебрасываю его через ту ветку, до которой мне рукой не дотянуться.
     Швак!
     И выбираю, выбираю, чтобы не провисала. Поняли, в чём задумка? Теперь, тяня за верёвку или даже повиснув на ней, можно задирать его ручки на манер дыбы, как она в наших учебниках истории нарисована. Даже лучше: на дыбе человек может наклоняться вперёд, щадя руки, а придеревленным фиг с два наклонишься, особенно если и подмышками прихватить верёвочкой.
     Раньше мне никогда не приходилось выворачивать людям руки, ну, и они мне не вывёртывали, вот я и не знаю, докуда можно и откуда начинаются боль и калечение. Вот и посмотрим, не век же мне невеждой в этом плане ходить. Докуда, скажем, выкручивать руки насильнику, если перехватишь инициативу? А если входишь в комнату и видишь, как соседка в твоей сумке роется — ну как не проучить чуток?
     Продолжая свой замысел, свиваю на свободном конце верё1вки ещё одну петельку и вдруг вижу, что мой подопечный зашевелился. Сначала засжимал кулаки, причём как-то не до конца эти сжимы-разжимы, типа как рыба на песке воздух ртом хватает. Некомфортно, видать, может, и пережало ему что. Я в анатомии не сильна, да и быстро надо было вязать, пока не опомнился. плечах — насколько я могу сзади видеть. То ли невтёрпёж расслобониться в запястьях, то ли просто проверяет, насколько прочно попал в переплёт. Думаю, что и невтёрпёж тоже, он же понимал, что я сзади стою и всё вижу, и предпочёл бы всё проделать незаметно. Или же он просто не очень терпеливый человек.
     Начал он с небольших усилий, но потом всё накатывала и накатывала сила — малым не обойдёшься, как в клещах руки-то! При последнем, самом мощном напряге он аж застонал тихонько.
     Шалишь, дружок! Попалась птичка!
     Хорошо бы посмотреть на его плавки, как на них сказался напряг, да я сзади стою. Ну ничего, успею ещё полюбоваться. И ещё — за стоном сквозь зубы последовал тихий "блин". Может, в адрес ноющих запястий, но, может, общий напряг стал что-то из тела выдавливать. А в таких случаях страдают плавки. Быстро не высохнут, успею засечь.
     Смотрю, перевязали… в смысле, перепривязали ли к дереву посиневшего малыша. Кричу:
     — Лодыжки-то ему развяжите и пустите верёвку вокруг дерева. Дважды незачем, перетянете ещё.
     Теперь у меня есть предлог развязать лодыжки и "моему". Сажусь на корточки, выдвигаюсь из-за дерева только-только чтоб достать узлы, и начинаю их распутывать. Впрочем, вязала в расчёте на лёгкое развязывание. Попутно бросаю взгляд на плавки, на "бугая", их топорщащего. Сбоку, да ещё снизу, он выглядит ещё внушительнее:, уже видно, что скрыто материей не сколько частей, и где-то на их стыке виднеется маленькое мокрое пятнышко. Упустил, голубчик! Ничего, ты у меня и не так ещё понапрягаешься.
     Развязав мужские лодыжки, потираю их, вроде как от рубцов. И сердце замирает, что парня глажу, но главное — приучить его к прикосновению моих рук, чтоб не пугался, не напрягался, а если хочет кайфовать от этого — пускай себе кайфует, лишь бы расслабился.
     Верёвку, связывавшую лодыжки, я намеренно бросила позади дерева. Теперь якобы ищу её.
     — Ну вот, готовы ножки. Где тут для них наша верёвочка? — и снова захожу на карачках за дерево, с глаз жертвы долой.
     Там ждёт меня петля, свитая на конце свешивающегося с сука верёвки. Петля крепкая, надёжная, на руках испытанная. Должны не подвести и на ногах. Беру её в зубы, протягиваю руки из-за дерева, ухватываю знакомые тёртые мною лодыжки. Чуть-чуть шлёпаю по ним, мол, я это, кто вас только что массировал, ничего, что сейчас верёвочкой охлестну? Может, в моих ладонях уже и верёвка эта, сейчас я ей…
     Хорошенько упёршись в землю коленом, я резко дёргая лодыжки взад, то есть н себя, и с стороны, затягиваю их на свою сторону разведёнными и потом свожу, свожу изо всех сил. Сейчас мне много труднее, чем с руками, ноги-то из одного места растут и обвит ими дерево — надо принатужиться. Удалось-таки свести стопы, тут же, пока не разошлись. набрасываю из зубов петлю и затягиваю, затягиваю, ещё пару витков длина верёвки позволяет сделать.
     Тело чуток сползает по дереву, издаёт вопль: "Эй, эй, ты чего…" и затихает. Видно, вспомнил аристократ, что со всякими там разбойницами он не разговаривает, тем более "на ты". Зашевелил пальчиками, тяжело задышал, засопел просто. Терпит, молодец. А терпеть есть что — прижатое к дереву тело сползло спиной на вершок по шершавой коре, крови вроде нет, но всё равно больно. Не сползает окончательно, потому что ноги обручем, недуром обхватывают ту же жёсткую кору. Ну, и по поясу верёвочка кое-что да значит.
     Кроме того, как показал осмотр, которому я предалась, плавки по коре не сползали, распластались по ней, так что низ сполз по плавкам, спереди они приспустились, обнажив пупок. Бугай должен был бы просесть промеж разведённых ног, но из-за этого перекоса плавок остался таким же рельефным. Представляю, каково хозяину! Сопит,даже зубами, кажется, заскрежетал, но терпит.
     Может, конечно, ему позорно унижаться перед девчонкой, чтоб освободила, ослабла. Но интуитивно я чувствовала, что он ищет, ждёт чего-то, что следует за перетерпленной болью, вероятно, удовольствия иди наслаждения. Как минимум, приятно будет об этом вспоминать, как выстоял, не опустился до унижения. Но до воспоминаний кое-что произойдёт кайфогенное.
     Мои разбойницы уже собрались, смотрят на распятое вокруг дерева тело. Голиаф просто для них.
     — Висеть так, пожалуй, не очень удобно, — обращаюсь как бы к ним, демонстрируя экспонат. — Сейчас организуем "лифчик".
     Беру "лодыжечную" верёвку, пропускаю ему под мышками и завязываю позади дерева. Не знаю, легче ли стало ногам, но дыханию явно стало труднее — тяжелее оно зазвучало. И по поясу верёвка, брюшному дыху помеха, и ещё вот тут, верхнегрудному препятствие.
     Девчонки хихикают — как же, "лифчик".
     — Только не вздумайте так же с ними поступать, — остерегаю их. — Ножки у них тонкие, недлинные, а деревья толстые, не обовьёте, а поломаете.
     Осторожно обступили обвитого по дереву, рассматривают. Чувствую, хочется активнее пообсуждать, похихикать, да боятся. Побаиваются. Хоть и смотрит он отсутствующим взглядом поверх голов и даже, кажется, поверх деревьев, а сойдёт на землю, придётся рано или поздно его отвязать — и припомнит. Не об этом же договаривались. На залётную девку не спишешь, где меня искать, а вот их и прищучит. Нет, надежда на них плохая, надо всё самой.
     Слышу голоса:
     — Зачем же его так? — Или: — Что же его так? — Кто-то выдал: — Попе же больно.
     Чуть не расхохоталась. По себе мерят, чудачки, это их попкам было бы сжато и шершаво на его месте, а его основное ощущение не совсем там лежит. Но не просвещать же молодёжь, растлишь ещё ненароком. Ладно, пусть будет попа.
     — Он же так долго не выдержит! — робко правозащитничает кто-то. Интересно, от чистого сердца или в расчёте, что потом зачтётся? Нет, похоже, что искренне. Девочкам всегда жалко пострадавших. Не выйдут из них настоящие разбойницы!
     — Это хорошо, что долго не протянет, — поворачиваю их жалость в свою сторону. — Не до темноты же вам тут отираться. Дома небось, ждут. Значит, запросится сам, чтоб отвязали. — Презрительная усмешка трогает уголки его губ, мол, не дождётесь. — А мы не даром это сделаем. Ой, не даром! Пусть что-нибудь взамен даст.
     — Но он же голый! — резонно возражает кто-то. — А сойдёт, так не даст, а заберёт — свою одежду. Или из карманов что?
     — Фиг с два! — говорю. — Что в карманах, уплыло вместе с одеждой. Он ещё письмо домой должен написать о выкупе, забыли? Кочевряжится, не пишет, вот попа пускай и поплющится о дерево, вмиг грамотным станет.
     — Так это что же, пытка, что ли? — срывается у кого-то с языка. И сразу у всех глаза испуганные-испуганные, настолько страшное это слово. Да уж, бегать по поляне с саблями и кровожадно рычать — это одно, а всерьёз подойти к разбою как к каждодневному ремеслу, от которого зависит твоё пропитание насущное — совсем другое.
     Играть тоже надо уметь. Кошка придушит мышонка, и даёт котёнку, чтоб поиграл, но поиграл в реальном направлении, то есть направлении съедения. Котёнок не будет с мышонком целоваться или весело бегать взапуски, как с другими котятами, ему ко взрослой жизни готовиться надо. И игра в разбойников не должна вырождаться в пикник, я считаю.
     Надо сделать страшное слово не таким уж жупелом.
     — Что тут такого? — пытаюсь воззвать к разуму. — Разбойникам часто приходится проявлять жестокость, такая уж натура. По-вашему, пытка — это что-то плохое, страшное. Но смотрите. Вот вы напали на дилижанс, у вас было боевое преимущество, вы всё захватили и присвоили. Кто ворохнись — сразу в расход. Так? То есть форс-мажор вплоть до раздевания наголо. Иначе разбой нерентабелен. Но надо же и возможность реванша оставить какого-никакого, этого требует своеобразная разбойничья честь. Развязать и устраивать поединки один на одни? Но шпагой благородные владеют заведомо лучше нас, им делать ни хрена, вот они и забавляются целыми днями с острыми предметами. Мы, чего греха таить, берём засадной неожиданностью и численным превосходством, беспощадностью. На чём же реванш устраивать? Что общего у нас с ними? Я отвечу — воля. Воля, выдержка, терпение есть у каждого, знатного и простолюдина, короля и нищего, вот на этой почве мы и посостязаемся. Пытка — это жестоко, но это не форс-мажор. Пытку ты можешь выдержать, и тогда голый, связанный, обобранные до нитки — но ты выходишь их схватки победителем, чувствуешь своё превосходство, показыываешь6 что ты действительно благородный человек.
     Кошу глазом — а бугайчик-то напрягается у "моего", возбуждают его рассуждения о пользе пыток, да и неизвестность нервишки щекочет. Кто знает, на что способна свалившаяся с неба незнакомка? Стоит дать себя потерзать, испытать, так сказать. По-настоящему ведь всё равно не прессанут, так сказать, не боевые пытки, а спортивные — как бывает двух таких видов самбо.
     — Конечно, это одностороннее состязание, — предупреждаю возможные возражения. — Но реванш всегда проводится на условиях победителя. И не забудьте6 что раньше говорила: схваченному разбойнику никакого реванша не дадут, сразу казнят, а если и попытают, то на предмет предательства товарищей, и потом всё одно — в петлю. Так что не заморачивайтесь насчёт справедливости, у разбойников она хоть и разбойная, а есть, а у них, — делаю жест, — нет никакой по отношению к нам.
     Словно Брат самолично казнил с десяток схваченных супостатов, так патетично звучит мой голос. Себя не узнаю.
     Девочки замолкли, переваривают. Шёпотки. Потом одна решилась озвучить.
     — А как узнать, выдержал пытку или нет? Просто скажет "сдаюсь"? Или надо что-то конкретное выпытывать?
     — Конечно, выпытывать, — отвечаю с ходу. — Умолчание — важное, а порой единственное оружие проигравших. Вспомните поговорку: "Молчит, как партизан". Вот, скажем, вы схватили знатного человека в богатой одежде, но насколько он вне её богат? Притворится мелкопоместным дворянчиком — и возьми с него кисет грошей, а на самом деле, может, граф это, так пусть заставит слуг мула золотом нагрузить, да не одного. А если захвачена с добычей знатная дама, то её о титуле спрашивать невежливо, если сама не хочет говорить, так что спросим понастойчивее её кавалера. Потом, может, кто из них знает, когда кто ещё из богатеньких поедет и по какой дороге — так пусть скажут вам. Или сейф в дилижансе взяли, а он с шифром. Медвежатники среди вас есть? То-то же. Их и среди настоящих разбойников немного. Так что вместо того чтобы ломать сейф, сломаем лучше упорство знающих шифр, это разбойникам привычнее.
     Улыбается мой предпытошный, видать, фантазия моя ему по вкусу пришлась. Криво, впрочем, лыбится — не та поза для нормальных улыбок, а скоро и ещё менее к лыблению располагать станет.
     Вдруг говорят:
     — Но сказать, кто куда поедет, как даму величать — это ведь предательство, нет?
     — Может показаться, — отвечаю. — Но ведь мы требуем правду, а не оговора, не ложного доноса, не клеветы. Конечно, мы эту правду в своих интересах используем, но, если разобраться, худший ли это вариант?
     Скажем, выпытаем мы, что дама, притворяющаяся мещанкой, -графиня. Выкуп с неё, ясное дело, побольше возьмём. Но ведь посильный же, продаст муж граф какие драгоценности, голодать от этого они не станут. Зато с неё будут пылинки сдувать, кормить, ухаживать — а прими её за мещанку, церемоний не будет. Её и изнасильничать могут… — Вспоминаю, что передо мной, в сущности, дети, и тему заглушаю. — В общем, плохо с мещанками обращаются разбойники. Почти как с крестьянками.
     Или ежели выпытаем маршрут друзей. Вроде бы предательство. Но мы ведь всё равно их захватим, только в засаде придётся несколько суток посидеть. А разбойники, когда сидят в засадах, звереют. При штурме это для захватываемых ой как плохо, лишняя кровь, раны избыточные. А если точно известно, кто, где и когда — милое дело. Разбойники подоспевают точно в срок, свежие, отдохнувшие, засадой не обозлённые, могут и по-хорошему обойтись, если рыпаться не станешь. Не предательство, а услуга это.
     Ещё хорошо знать численный состав стражи, чтоб выставить численное своё преимущество. Окружённые превосходящими силами чаще всего сдаются без боя, живыми остаются. А если увидят, что разбойников не очень много, вступают, конечно, в бой, надеясь на удачу. Поэтому если разбойники видят, что их сравнимо с охранниками, то постараются, пользуясь внезапностью, перестрелять тех издали, елико возможно. Лишние трупы, а потом, кровь разгорячает, тут уж рубишь направо и налево без разбору, без необходимости. Так как гуманнее-то выходит?
     Теперь о сейфе. Для пленников он в любом случае потерян, а тот, кто добровольно его откроет, может рассчитывать, что ему засчитают содержимое в выкуп. Возможность есть, только пользуйся. Если же заставить себя выпытывать, то доля засчитываемого в выкуп будет стремительно падать и на нет сойдёт. Услуги палачей денег стоят, по таксе не ниже, чем у массажистов.
     Фыркнул. Разреши, дружок, считать это за разрешение над тобой потрудиться.
     — Разбойников, если их не злить, интересуют только деньги, — наставляю. — Предательство друзей не грозит им смертью, бесчестьем, неправедным судом. Потом, если они настоящие, друзья, разве ж они не пожертвуют деньгами, чтоб спасти тебя от мучений? Поэтому, когда пытаешь на этот предмет, то как бы спрашиваешь: признай, что твои друзья настоящие. Молчишь — значит, считаешь, что они так себе, пофигу ты им, не заплатят они за тебя, да ещё и обидятся, узнав, что ты им сам через разбойников кошельки открыл. А сдался, предал — значит, признал друзей настоящими, платежеспособными и платежеготовными за тебя. Такая вот диалектика.
     Мне показалось, или он и вправду прошептал: "Браво!" Вообще-то, по-итальянски полагается женщине кричать: "БравА!", но можно ли от расплющенного о дерево требовать такой точности? Всё равно ведь приятна похвала.
     Но если подпытошный был уже морально готов к дальнейшему и, верно, снедаем любопытством — что ему готовят, отвесят, то потенциальные палачихи готовности и энтузиазма не выказывали.
     — А что мы у него-то будем выпытывать? — спросил кто-то, явно не желающий переходить к делу.
     — Не у него, а у них. Про своих-то ровесников забыли? А вот что. Бумага есть у вас, карандаш? — Одна побежала, принесла какую-то мятую тетрадку. — Пишите каждая, чего она хочет от того или другого7 Пытаем до первого "сдаюсь" и тогда показываем список. Потом пытаем до второго "сдаюсь" и он исполняет эти желания. А чтобы первая сдача не была чересчур быстрой, условимся так: после каждой выдержанной пытки до первого "сдаюсь" одно желание из списка вычёркиваем, после же список остаётся целым. Впрочем, если вы будете восхищены стойкостью и героизмом, можете в одностороннем порядке чего-нибудь скостить. Только не говорите, что именно, пусть бьются за всё вместе, а то ещё спровоцируете на сдачу, помешаете им насладиться моральной над вами победой.
     Собрались в кружок юные разбойницы, зашептались, заскрежетали карандашом по бумаге. Хихикают. Я заранее предупредила:
     — Мне от них ничего не надо, кроме как "сдаюсь!" Очень я люблю это слово слышать.
     — А кого первого? — спрашивают.
     — Параллельно, — отвечаю. — Нехорошо заставлять одного смотреть на мучения другого, это психологическая пытка выйдет, а как её пронормируешь, чтоб вычёркивать желания? Двое путь встанут у малышей, смотрят, что мы с этим вот будем творить, и по мере сил повторяют. Первое "сдаюсь", конечно, выйдет хриплым и тихим, так все останавливаемся, затихаем и даём возможность в тишине прокричать это погромче. Затем оглашаем оставшиеся желания. И только после этого продолжаем. Ясно?
     Зашептались снова. Последний рубеж, последний, неизбежный вопрос:
     — А как будем пытать?
     — О, жестокие пытки отпадают сами собой, от них ведь следу остаются. Это относится к боевому разбою, а у нас он спортивный. надо так, чтобы без следов. Арсенал не очень широкий, так что в обморок падать не надо. — А то один из малышей позеленел аж.
     Начнём с малого, с женского, с ведьминого. С горькой воды. Женщины в банде умеют готовить такую воду, которую пить отвратно. Вот и заставим такую глотать. Слабо не покажется.
     — Да где ж взять такую?
     — Научила бы, да некогда варить. — На самом же деле я имела в виду мочу. — Но у меня в бидончике вода почти такая же противная, ею и будем поить.
     Куда же я его поставила? Ага, вот он. Иду к нему, беру, торжественно приношу. Обмакиваю палец, лижу, морщусь и плюю. Похоже, из радиатора водичка. Невкусная, припахивающая бензином и маслицем машинным, но на пытошную не тянет. Предлагаю попробовать — шарахаются. Верят мне. От таких шараханий доя пленников вода значительно попротивела.
     — Кружка у вас есть?
     Мне приносят стопку одноразовых стаканчиков. Ну, прямо на пикник собрались! Небось, с лимонадом бутыли в сумках стоят. Наливаю "дурную" воду в стаканчик, смотрю на неё задумчиво.
     — А не ядовито? — сомневается кто-то.
     — Ничуть. Пытка — не казнь, тайну только живой выдаст. Но жжёт так, что может показаться смертельным. На то и расчёт. Не верьте воплям, только язык страдает.
     "Мой", вижу, глотает слюну, кадык аж ходит. Готовится.
     Подступаю к нему со страшным стаканищем, некоторое время смотрю в глаза — он их отводит. Если войдёшь в зрительный контакт, там и до словесного недалеко. Оттягивает.
     Кто-то спрашивает:
     — А если выплюнет?
     — Ну, за каждый плевок — удар розгой. Но главное — умело поить. Надо, чтоб выдохнул, начал вдыхать. Тут-то и вливай в него, голубчика. Воздуха не будет для выплёва. Вот смотрите.
     Зажимаю ему правой рукой нос, заставляя открыть рот. Наблюдаю, как дышит. И в начале очередного вдоха запузыриваю в рот стаканчик от души.
     Такой жуткой смеси кашля с бульканьем я давно не слышала. Думаю, что и разбойницы тоже. Вода, видать, попала в дыхательное горло, а воздуха-то в лёгких нет, не продуешь. Захлёбо-задыхающийся попытался опустить голову, чтоб вылилось изо рта само, но я начеку, очень жёстко, ребром ладони, подперла ему подбородок. Глотай, глотай!
     Никуда не денешься, пришлось ему проглотить, и только потом проперхаться. Я отпустила нос — ладно уж, дыши, дорогой, выживай. Нам же лишние хлопоты, если отвязывать и искусственное дыхание делать. Так что будем дозировать гуманность, чтоб вышло быстрее.
     Следующий стакан лон выпил покладистее, а потом я решила "повязать" всех. Пускай все по стаканчику ему поднесут. Он же не страшен а таком виде, а им в разбойницы посвящаться надо.
     И что вы думаете? Самая скромная девочка, замухрышка прямо, лучше всех стала поить-напаивать. Она очень удачно улавливала момент всаживания стакана, чтоб летел соколом или мелкой пташечкой, почти без кашля. По сути, она приучила жертву к лёгкой сдаче, избегая худшего. А что хуже станет в недалёком будущем — это предвидение исключилось.
     Я следила за тем, чтобы желудок жертвы не переполнялся, чтобы проходило ниже, а то ещё вырвет. Последний стакан решила засандалить сама, Налив, отдала пустой бидон кому-то и спросила:
     — Речка поблизости есть? Или ручей.
     Брат шумно вздохнул и добродушно-заговорщицки прошептал:
     — Обоссусь же…
     Я тогда велела принести его одежду и сложить у корней дерева, прямо под его разведёнными ногами и шишкой в плавках. Ответила тоже шёпотом:
     — Пли-из!
     У него дёрнулась щека.
     Речки поблизости не было, или они не знали, бидончик остался пустым. Встал вопрос выбора других способов пытки. Моя фантазия заработала неимоверно, но поджимало время, с минуты на минуту мог забибикать издалека автобус — и надо бежать. Со вздохом отказалась я от изощрённых методик, где мучило и само ожидание мучений.
     — Кто из вас лучше всех умеет щекотать? Нужны двое или трое.
     Замечаю презрительную улыбку. Мол, я-то не девочка, попробуй расщекочи. Забыл, верно, что и ступни, и подмышки доступны — для того и распинала его на дереве.
     Вызвались двое. Третья вышла и сказала:
     — Я не умею, но хочу.
     — Тогда подожди, найдётся и тебе дело.
     Дала указания щекотушкам.
     — Сначала одна исследует ступни. Так и сяк, замечай, где сильнее отклик, но особо не налегай. Потом вторая делает то же самое с подмышками. А ты жди.
     Они приступили. Брат аж напрягся весь, дёрнулся — напрасно. Щекотушки своё дело знали. Стал тогда стонать, чтоб только не смеяться, но уклониться не удалось. Захихикал, как миленький.
     Я дала знак притормозить.
     — Прикинули — отлично. Только не переусердствуйте, а то задубеет кожа или просто больно станет. По моему сигналу приступаете в полную силу. А ты, кто хочет, но не умеет, берись вот за эту верёвочку, связывающую ему ноги и руки и перекинутую через сук. Когда увидишь, что пора, тяни за неё сверху вниз, даже повиснуть можешь, чтобы ручки ему вверх повыворачивать. Не бойся, когда тело раскочегарится, это уже не больно, дополнительно остроты придаёт, и ты сама увидишь, что вклад вносишь.
     О том, что больно станет по окончании, после развязывания и остывания, я умолчала.
     Встала перед жертвой, снова попыталась поймать взгляд с выброшенным белым флагом. Нет, упрям очень. Махнула рукой:
     — Начали!
     И десяти секунд он не продержался. Весь задрожал, напрягся, словно встал на стремена. Может, кода при таком напряге теряет чувствительность? Но тут "третьячка" дёрнула за верёвку, Брат "упал со стремян" и стал расхохатываться.
     Эх, жаль, времени нет, если б вспух его мочевой пузырь, а в желудке водичка так и плещется при хохоте, сухим бы он не остался, факт. Ну что ж, возместим другим. Я подождала, пока он перестанет сдерживать смех, сдастся смеху своему, его грудная клетка заходит по-крупному, и вдруг подступила вплотную и стиснула её, рёбрышки с боков.
     Ладони при этом вывернула — их основания легли ему на бока, а пальцы оказались спереди у него на грудной клетке. Так, по-моему, сильнее выходит. Но немаловажно и то, что я при таком раскладе придвинулась к мужскому телу вплотную, и даже, чувствую, материя топика уде касается тыльной стороны ладоней. Даль, что грудь в грудь не могу… Почему не могу? Завернула ладони так, чтобы они ему за спину ушли, спереди не мешают, вот и вышло грудь в грудь.
     В процессе всего этого я, в порыве возбуждения, встали на цыпочки, и вот сейчас спустилась с них, да так, что мой промежный мысок сел ему на вздутую "шишку" плавок. Удобно сел, чёрт побери, словно одно в одно сделано. И жму, жму его грудь.
     Что я при этом испытывала — ну, это отдельный разговор. Новое и очень острое. Чудо, "шишка" чуток ходит, то поддомкратит меня, то опустится — словно конь под задницей. И хохот его в ритме вроде. С трудом удержалась от желания поцеловать, то есть запечатать поцелуем рот. Не поймёт мои разбойницы, они же думают, что я только пытаю, а что села ему на "уступ" — так производственная ж необходимость.
     Кто из нас развёл мокроту там — не поняла, но испугалась. Нехорошо возвращаться к своим в таком виде. Сразу перестала и жать, и грудью приникать, и с "уступа" сошла.
     Девчонки тоже перестали, приняв за приказ-пример. Стоим мы друг против друга, то есть я стою, а он висит, тяжело дышим, друг на друга смотрим. У меня и низ возбудился, и груди, чую, затвердели, соски аж через материю прут, взглянуть не смею, а то поймёт. Между ног влажно, но привлекать внимание не стоит.
     Разбойницам тоже понравилось. Одна спрашивает:
     — Ну что, отдышимся, и снова?
     Я отвечаю:
     — Сами теперь давайте, — и вижу, что плавки у жертвы мокрые уже. А скоро ведь водичка из бидончика в пузырь соберётся и попрёт наружу.
     Меня это так возбудило, что потянуло продолжить самой. Недуром потянуло, я так раньше не вожделела. И он подмигивает и этак кивает на "шишку". Ох, не выдержу сейчас, не выдержу сама этой пытки! Отвязывать долго, спущу ему плавки и будь что будет. Отдамся.
     И в этот период тишины, нарушаемый только тяжёлым дыханием, я и услышала отдалённое бибиканье моего автобуса.
     Может, он и раньше мне сигналил, да разве тут услышишь. Сейчас-то, во всяком случае, вовремя. Я мигом охолонула, пришла в себя. Как водой холодной меня окатило.
     — Сами кончайте, а мне пора. Слышите, как бибикает? Это мои люди захватили автобус и зовут меня руководить расправой над пассажирами. Будем из на колёса наматывать вместо шин и так ехать.
     Если б вы видели, какими глазами на меня все посмотрели! Огромными! У Брата ёкнула мокрая "шишка", и он даже застонал. То ли от страха, то ли от жалости, что всё так быстро кончилось и он не может со мной один на один. Глазами ведь договорились почти.
     Беру бидончик, кричу "Чао!" и бегу за знакомые звуки.
     Вот и крики стали слышны: "Ки-ра!", "Ки-ра!", "Ау!". Милые мои, как вы обо мне беспокоитесь!
     Выбежала из лесу при такой наводке прямо к автобусу. Врач ко мне навстречу кидается:
     — Как ты долго! Далеко пожарчик? Затушила?
     Показываю пустой бидон.
     — В спешке облилась чуток, — оправдываю мокренький низ. — Всё теперь в норме. Поехали?
     Врач тянет носом. Дым? Или он знает, как пахнет то, что выделяют при возбуждении мужчины и женщины? Блин, не подумала! Да и где тут оботрёшься?
     — По местам! — кричит, к счастью, шофёр.
     Сажусь в самый дальний угол, чтоб и не видеть парней. Надо успокоиться, расслабиться, отойти от всего этого. Обсохнуть, наконец, потихоньку. И привыкнуть к мысли, что отныне я — девушка.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"