Если вы захотите узнать, почему ко мне, дома и в школе, пристала кличка "Писарь", вам покажут фотографию, на которой забавный карапуз в костюмчике с чёрными налокотниками сидит за столом с очень серьёзным видом и что-то выводит длинной толстой сувенирной ручкой (целой "ручищей"!) "Берёзка", засунув один конец в рот. Взрослые умиляются и даже начинают сюсюкать, хотя я сейчас, гм, несколько старше и выше этого. Ровесники хлопают по плечу и принимаются вспоминать свои дошкольные клички. Девчонки и захихикать могут, а затем просят показать, какой у меня почерк. Карапузы... впрочем, они не спрашивают, но своим признают. В общем, всем всё понятно, и моя кличка ничем не хуже других.

Каждый член нашей семьи, кого могут спросить, имеет такую фотографию. А если при её показе присутствует моя старшая сестра Вика (и тем более, если сама показывает), она обязательно прибавит, что снимала меня она самолично, папиным фотоаппаратом редкой марки "Рацци", и, как истинная папарацци, подстерегла малыша и поймала момент исподтишка. Братик, мол, и не догадывался, писал себе самозабвенно и пописывал. Потом заметил, да поздно было, сфоткан навечно. Ну, чем не юный писарь, а?

Я при этом смущаюсь и краснею, и все думают, что мне стеснительно из-за того, что меня подловили. Если показываю фотку сам, ничего такого не прибавляю, а упираю на очевидность. Спросят - скажу, что снимала сестра, и всё. Ни слова о том, что подстерегла...

И не потому, что плохо чувствовать себя растютюем, не заметившим объектив нехилого фотоаппарата. Просто я не умею врать, невнятно бормочу и уши краснеют, если пытаюсь, а это - враньё!

Ну, неправда полная. Или, как выражается папа, "не вполне соответствует действительности".

Между прочим, это заметно. В парадный костюмчик меня явно обрядили нарочно, не говоря уже о нарукавниках. Стульчик высокий, ноги не достают до пола, кто-то меня туда подсадил. И причёсан больно уж гладенько, никогда такого не бывает, чтобы волосок к волоску, когда я играюсь сам по себе. И ещё, скажу вам по секрету - фотоаппарат (и никакой не "Рацци" вовсе!) стоял на штативе, потому что в руках у Вики подрагивал. Хоть сестра и старшая, а девчонка девчонкой. Ну, кто штатив рядом с собой не заметит?

Позировочный, в общем, снимок. Постановочный. Один мамин знакомый, фотограф, это понял и молча погрозил Вике пальцем. Тактично поступил. Она поняла и отвернулась, я понял и покраснел, а остальные ничего не заметили. Как бы.

Тут не в том дело, что сестра жаждет славы папарацци квартирного масштаба, умеющей подкрадываться и ловить непринуждённые моменты. Нет, просто если снимать, сажая и командуя, всё контролируя, то к человеку (ну, ребёнку) можно прилепить любую кличку. Какую фотограф захочет, ту и пришпандорит. Тогда это не кличка уже. Она и не привьётся. Случайно, понимаете, абсолютно случайно должно что-то выйти, чтобы отсюда пошла человеку настоящая кликуха, прозвище, пусть порой и не очень благозвучное.

У нас и вышло случайно, только не снимок, а то, о чём рассказать открыто нельзя. Пришлось сварганить фальшивую насквозь фотку, потому что родители уже услышали, как дочка назвала пару раз братца писарем, и вот-вот должны были поинтересоваться, почему.

Врать, как уже говорил, не умею я. Больше того, трудно и скрывать правду. Сестра запретила мне говорить, но я чувствую, что не могу больше. Лопну или проговорюсь. Вот, решил написать рассказ и обо всём поведать. В конце концов, если я - "писарь", то вполне могу (и даже должен) оправдывать своё прозвище. Клоня его к целому "писателю".

Мне запретили говорить, но не писать.

Начинаю. Это у меня первый рассказ, так что не обессудьте, если что. Правила русского языка я только прохожу ещё в школе.

И прошёл уже, что писать всегда начинают с красной строки, а я ещё и с красного словца начну. Вот какого: писать я научился раньше, чем читать и даже говорить.

Ну вот, не успел дописать фразу до конца, а уже к щекам, что называется, прилило. Можно и в зеркало не смотреть, щёчки не ощупывать - покраснел. Наверное, потому и называется хвастливое словцо красным, что от него правдивые люди краснеют скоро.

Понятно, что не писать. Конечно, рисовать. В этом возрасте, как я потом узнал, многие дети берут в руки карандаш и орудуют им. Кто рисует цветочки, кто изображает человечков, папу и маму, смешно так, кому-то родные, разуверившись в художественном таланте, подсовывают книжки-раскраски. А я вот начал своё "изобразительное искусство" с букв алфавита.

Как это началось. Видите ли, у нас с сестрой большой разрыв в возрасте. Когда мне три года, ей целых тринадцать. Четыре - четырнадцать, не нагоняю. Мне, крошке, она казалась не просто большой девочкой, а почти что тётенькой, младшей сестрой мамы. Они и воспитывали меня вместе, и Вика даже строже. Подрастя, я с удивлением немалым узнал, что "Вика" - это не из ряда "мама", "папа", "тётя", а просто девчоночье имя.

Она училась в школе, в средних классах - но с таким гонором, будто вот-вот эту школу окончит. Куклы были у неё надёжно спрятаны, и играла сестра в них конспиративно, прежде всего, от меня. Застукал я её за этим занятием позже, а сейчас просто обрисовываю картину. Уроки делала - словно государственные дела вершила или священнодействовала. В общем, делала всё, чтобы в моём куцем малышовом умишке создавать и каждодневно укреплять впечатление своей взрослости.

От раннего детства у Вики остались не только куклы, но и много хорошо изданных книг. Передавать их братику было ещё рано (так все думали), и держать на виду не стоило - не дай бог, заскакивающие в гости подружки подумают, что ты ещё это почитываешь сама. Вот красочные детские издания и забили нижнюю полку книжного шкафа - ту, где дверка деревянная, непрозрачная, и, пока не откроешь, не видно. Не так надёжно, как спрятаны куклы, но если что, всегда можно сказать, что это для Витеньки купили заранее.

Но именно эта полка и была единственно доступна мне, ковыляющему по полу карапузу и любопытствующему по всякому поводу. Книжный шкаф не запирался, я маленькими пальчиками отжимал край дверцы, опасливо косился наверх - не посыплется ли чего с полок, и начинал копаться там, куда мог достать.

По тем моим годам книжки казались мне большими и тяжёлыми, раскрывал я их не без торжественности. Сказки. Хотя, нет, это я вперёд забегаю. Сказки - это то, что мне на ночь читают или рассказывают, а здесь - шикарные картинки, даже картины, узнаваемого сказочного содержания, перемежающиеся строчками каких-то крупных иероглифов, каждый из которых состоял из нескольких чёрточек. Вы уже поняли, что речь идёт о словах и буквах.

Ну, я вперёд полюбовался картинками. Они были написаны красками, очень красиво, но вместе с тем я понимал, что даже самую простую, даже кусочек махонький, мне не нарисовать. Во всяком случае, пока и пытаться не стоит.

Нельзя сказать, что вот увидел я восхитительные картины, и тут же захотел стать художником, всю жизнь этому посвятить. Нет, тогда я мыслил очень короткими мыслишками: вот это могу сделать, это не могу точно, а вот это надо попробовать. А там увидим!

Буквы - совсем другое дело. Я сразу понял, что могу их срисовать. И мне этого захотелось даже. Не стоит объяснять, почему. Хочу - и точка.

Дело, наверное, в том, что мне не давали срисовывать. Время от времени мама беспокоилась, что ребёнку нужно развивать художественный вкус, и тогда Вика получала задание, сажала меня на высокий стульчик за столом и давала альбомную бумагу и карандаш. Или - цветные карандаши. Мол, рисуй, что хочешь. Но у меня ничего не выходило. Некому было со мной целенаправленно заниматься, а дать что-нибудь срисовать никто не догадывался. Хорошо хоть, карандаш в пальчиках держать научили.

Так вот, я сразу понял, что буквы эти срисовать могу. Но как это сделать? Сейчас мне тут надо вам объяснять, а тогда мгновенно мысль пробила: "Не дадут!" Ближайший "карандашинг" неизвестно когда, до этого "перегорю", да и как требовать книгу для срисовывания? Вика скажет: "Ещё чего!", ведь с большой книженцией я по серьёзности с её уроками сравняюсь, а мама заинтересуется, зачем это я открывал дверцу шкафа. Мне же говорили, что сверху могут упасть книги - на мою бедную голову. Я что, этого хочу? От меня что, шкаф запирать на ключ надо? И так далее, вплоть до шлепков.

Интересные эти взрослые! Распаляют себя, представляя возможную вину своих детей, а потом за неё же и наказывают - а не за реально нашкоденное. Не свалились же на меня книги - а мама отлупит так, словно меня из-под них откапывать пришлось. Да, и отлупит, имей я дурость признаться.

В общем, я понял: "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих". Не в таких словах, но такую суть. Потихоньку надо дело обделать, полагаясь лишь на собственные силы.

Если ребёнок ещё плохо говорит и не умеет читать, это не значит вовсе, что он совсем уж бесхитростный.

Я как-то не задумывался над тем, где взрослые держат свои письменные принадлежности. А выяснять это долго, прямые-то вопросы подозрительны. Поэтому я просто толкнул под руку свою сестру, когда она собирала в школу пенал. Ручки, карандаши и фломастеры разлетелись по всей комнате. Главное, на пол они попадали вразброс. А на полу я тут хозяин!

Бросился помогать нашей школьнице собирать разбросанное. Один фломастер закатился под диван - и далеко, не достать. Я стоял на четвереньках, засунув под диван руку, и пыхтел, показывая, что никак. И, конечно, почуял, что меня шлёпают по попке. Собственно, подставился сам. Теперь можно уже и не стараться. Захныкал, заревел, засопливился - чтобы прибежала мама, пошли препирательства по поводу "педагогично-непедагогично", и о потере все забыли. А тут ещё и в школу пора.

А фломастер я потом с лёгкостью из-под дивана вынул. Оплачен моим задним местом, могу считать своей собственностью. Прятать меня учить не надо. Хотя бы за книгами на нижней полке, раз их никто не читает.

И вот, оставшись один, вытаскиваю я книгу, раскрываю, нашариваю фломастер. Один-два иероглифа решил не брать, длинные ряды - тоже. Выбрал "золотую середину" - четыре в ряд. Снял с фломастера колпачок, взял поудобнее в пальцы - и только тут понял, что писать мне не на чем.

Бумаги-то я не запас! Упущение. На самой книге, на полях, черкать мне и в голову не приходило - вся такая красивая... да и попка мне подсказывает, как её "погладят", когда моё художество обнаружат. Найти бы чистую бумагу, но это надо табуретку по полу возить и на неё взбираться, и не факт, что найду и сумею вытащить. А так хочется, так хочется скорее начать, так удобно фломастер толстый в моих пальцах лежит!

И я использовал первое, что попалось под руку - руку, свою вторую. Предплечье левой руки, если уж точно и по-взрослому. На нём и намалевал четыре крупные буквы.

Получилось! Я сличил с оригиналом - у меня даже красивее, и уж точно - крупнее. Пустился в пляс, что-то выкрикивая. Снова схватил фломастер, но тут же решил, что "хорошего понемножку" (любимое мамино выражение). Надо достать бумаги. Тогда-то уж я развернусь! На руке много не напишешь, и потом, что делать с намалёванным? Как-то не подумал сразу. Руку, даже если это детская ручонка, не отстегнёшь и за книгами не спрячешь. Обрадуются ли взрослые, увидев у дитяти эдакую "татуировку"? Или совсем наоборот выйдет? Ну, совсем-совсем наоборот...

Это когда тебя разворачивают на сто восемьдесят градусов, и примерно такую же температуру ты сразу чуешь в одном заднем месте.

Незачем описывать детски-наивные попытки утаить шило в мешке. Не догадался поплевать и потереть (жалко же красоты такой!) - теперь расплачивайся. Меня быстро разоблачили. Причём мама сперва подумала, что это Вика надо мной так подшутила. Как же ребёнок смог сам написать, если он ещё не знает букв и не умеет читать? Нет, нельзя поверить.

Пришлось ставить следственный эксперимент. Меня посадили на высокий стульчик, положили на стол раскрытую книгу, дали бумагу и карандаш (о спрятанном фломастере я решил до последнего не признаваться) - и я на их глазах накалякал несколько словечек. Сличили "почерк" - да, сходится. Давно надо было ребёнку дать возможность срисовывать и перерисовывать, был вывод.

Решено было меня наказать. Но сперва стереть надпись. Сестра говорит:

- А может, не стоит стирать? Вот тут подтереть, а тут дописать - и выйдет "писарь". Эх, писарь ты наш, писарёк, - и потрепала меня по голове.

Вот так вот первый раз прозвучало моё будущее прозвище.

Я, кстати, ему тогда не обрадовался. Где-то в детском подсознании сидело смутное воспоминание о том, как похожее (или даже то же) словечко звучало в минуты моего мокрого позора, когда мне меняли пелёнки:

- Ну, просто писарь он у нас, писунок, то и дело под себя писает. Писец непросыхающий!

Переспросил - мне объяснили, что это разные вещи, разные ударения - пИсать и писАть. Есть даже почётное такое слово - "писатель", но мне до него - как до неба. Да и "писаря" мне как бы авансом присвоили, не дотягиваю я. Сам-то понимаю, разумею, что накалякал на коже? Ах, нет? Прочитать тебе? Так вот, ты написал: "Царь". Не больше и не меньше.

Конечно же, раз это из сказки слово в четыре буквы.

Папа предложил в наказании упор сделать на позор. Пускай Виктория исправит "царя" на "писаря", и разжалованный "монарх" походит так до ужина. Кто зайдёт к нам - полюбуется! А потом сотрём.

Мне в тот день почему-то вовсе не хотелось гулять...

Забавно - знать, что на тебе написано, но со слуха знать, а прочитать не уметь. Прикольно, как говорит сестра.

А когда перед сном с меня стали стирать позорящую надпись, это оказалось не так-то просто. Въелась в меня, понимаете. Пришлось тереть и тем, и этим. Я и не подозревал, сколько у нас в доме жидкостей с разными, но по-разному дурными запахами. И чистым спиртом мне ручонку тёрли, и уксусной эссенцией, и пятновыводителем. А папа раскрыл свой большой перочинный нож и сказал:

- Если ничто не поможет, поступим, как с Буратино.

То есть, что - обстругают меня?

В конце концов, вышло всё, как в сказке про курочку Рябу - "мышка бежала, хвостиком махнула". Когда от меня все отступились, тяжело дыша, я поплевал на ладошку, потёр ею неподдающуюся надпись - та и расплылась. Дело завершила горячая вода с мылом перед сном - я карапуз чистоплотный.

Меня решили не наказывать - уже достаточно, мол, наказан этим жестоким стиранием-тёркой. Только я думаю, что сил больше у них не оставалось.

Вот так вот прослыл я "писарем" в своей семье. Но так бы это прозвище в четырёх стенах и осталось, а там и забылось бы, если бы не продолжение этой истории.

На следующий день сестра моя Виктория всячески постаралась отмежеваться от вчерашних тёрших-наказывавших. Сказала, что если б знала, то и сама дала бы мне и книги, и письменные принадлежности. Лучше поздно, чем никогда - дала сейчас, с интересом наблюдая, как я срисовываю, "писарствую". Даже за лупленную из-за фломастера попку извинилась, ну, сожаление выразила, зря я так, мол, с тобой тогда. В школу опаздывала и злилась, не удержалась. И даже, не поверите, дала себя помутузить - как бы сдачи ей дать.

Тут мне придётся вспомнить о том, что было ещё раньше и что "вытаскивается" оттуда с превеликим трудом. Как-то я увидел и услышал, что моя сестра чему-то очень радуется, крутится по дому, напевает, подпрыгивает, меня начинает целовать ни за что. Какая-то "обнова". Но не очень понятно, какая.

Начинает звучать одно слово - "лифчик". Не сказать, что для меня новое, мама его произносила, но редко, и я представлял, в общем, что это такое. И тут вдруг пошло, как из пулемёта. Догадываюсь - ей купили какой-то особенно красивый лифчик. Я ведь тогда не знал, что - первый, как-то так само собой разумелось, что раз мама и Вика обе взрослые, то и носят одно, по сути, и то же. У мамы - лифчик, и у сестры - лифчик. А она меня разубеждать не стала, увидев, что я не понимаю, что первый раз ей купили.

Когда Вика обнимала меня, прижимая к груди, я должен был оценить, оказывается, что эта грудь теперь в лифчике. Но не оценил, не догадался. Пришлось, что называется, тыкать в морду. Меня посадили на высокий стульчик, сестра зашла спереди, встала ко мне спиной и опустилась на колени, загнав голяшки под стул. Застёжка нового предмета белья на голой спине оказалась прямо передо мной. Девочка завела руки назад и показала, как её застёгивать и расстёгивать. Вернее - расстёгивать и застёгивать. И побудила поиграться. Я и поигрался, ощущая, что как бы раздеваю её и одеваю. Даже задерживал "одевание", как бы держа "взрослого" человека в своей власти.

Поздравил сестрёнку с обновкой.

Вот и сейчас она так же вот подставилась, но уже не поиграться предложила, а как бы понаказывать её. Сказала, что для девочки расстёгнутый лифчик - это ужасно неприлично, неприличнее даже, чем слово "писарь" на руке - для мальчика. А моральные муки при этом сравнимы с теми, что исходят от лупимой малышовой попки.

Я не мог понять, чего это Вика меня так ублажает. Но всё-таки догадывался, что ей что-то от меня надо. Всем, что предлагала, воспользовался, дают - бери, чай, потом не отнимут.

Между прочим, мышечное чувство мне подсказало, что лифчик теперь застёгивать труднее, что-то упирается, мешает, напрягись, зато расстёгивается лихо, чуть не стреляя резинкой, не упусти половинки! Повзрослевшая у меня сестра.

Долго ждать-гадать, чего ей надо, не пришлось. И медовый голос я знал, коим меня соблазняют что-то сделать, на что-то повестись.

- Витенька, вот что я придумала. Ты же знаешь, я иногда ухожу к подругам на вечеринки. Помнишь, ты ещё спрашивал, почему "вечеринка", если ещё светло?

- Ага.

- А я тебе ответила тогда подзатыльником, о чём теперь весьма сожалею.

- Угу.

- Так вот, хочу исправиться. Это только так называется "вечеринка", а на самом деле мы сходимся тогда, когда у кого-то дома несколько часов нет взрослых. Ну, девичники устраиваем. И делаем то, что взрослые не понимают, как это здорово. Ты думаешь, одному тебе многое запрещают? Как бы ни так! Ну да, подрастёшь - узнаешь. Маленькие дети - маленькие запреты, большие - большие. Огромные даже.

А к себе я никого не могу пригласить, потому что дома всегда ты. Когда был несмышлёныш, не было вечеринок, появились - ты подрос и всё понимаешь. Ну, и подружки опасаются, что ребёнок может всё рассказать родителям, и вообще, мешают они, дети.

Но тебе, небось, хочется попасть на вечеринку, признавайся!

- Э-э-э...

- Хочется-хочется, я знаю! Вот что я придумала. Ты же у нас теперь писарь, вот я тебя и покажу девчонкам в таком качестве. Покажешь всем, как лихо ты умеешь писать, то есть черкать и малевать, вот и будет нам развлечение. А? Согласен?

- Ага. Давай.

- Только я должна быть уверена, что ты не сплохуешь перед гостьями моими. Давай перед тем порепетируем, попиши немножко, посрисовывай с книжки. Вот тебе бумага, вот фломастеры, вот ручка гелевая.

Я взялся за дело. Вика незаметно выведала у меня, что я не понимаю, что пишу, разве что сама вслух слово назовёт. И сама стала писать слова крупными печатными буквами, я и их смог копировать.

- Вот молодец какой! Ну, и удивятся же подружки мои! Вот мы им вдвоём покажем!

Взяла стопку карточек из плотной белой бумаги и на каждой что-то написала печатными буквами, показала мне. Я подтвердил, что все эти слова могу скопировать фломастером.

А что до смысла оных, то Вика сказала, что я не все эти слова знаю - даже на слух, и она мне потом всё объяснит. Но - постепенно, по мере взросления.

В день вечеринки я видел, как она волнуется. Немножко, но ребёнку заметно. Странно, это её подруги, не мои. И спросил наивно:

- А кто плидёт? Незнакомые?

- Чудак, какие же они незнакомые! Ко мне на день рождения приходили, помнишь? Почти те же, даже не все. Так что ты их знаешь.

- А-а-а... Вечелинка - это как день ложденья, да?

Спросил не без заднего умысла. Ведь на дне рождения всегда много всяких вкусностей... Только вот посадят ли меня за стол вместе со всеми? Ведь только полноправно сидя за столом, можно выбирать самому, а не довольствоваться тем, что суют тебе в горсть.

- Дважды ты у меня чудак! - отвечает сестра. - Гораздо интереснее, чем день рожденья. Вспомни, как мы чинно сидели за столом, словно взрослые какие, боялись потянуться, к чему хочешь, а ждали, пока угостят или начнут раздавать. Смеяться громко боялись - а вдруг папа нахмурится? И всё такое. Если хочешь знать, вечеринки надо устраивать как можно более отличающимися от дней рождения. Там - так, а здесь - эдак. Во всём-всём чтоб была разница. Ты думаешь, они, входя, скажут чинно: "Здравствуй, Виктория"? Как бы ни так - один "Салют!" или даже "Салютик!"

Всё, что надоело в обыденной жизни, надо оставить за порогом, и, что называется, оттянуться по полной.

Я тогда не знал, что у слов бывают переносные значения, и подумал, что гости будут сильно потягиваться, как вот я после сна. А хозяйка будет им приговаривать, как вот мне мама:

- Потягушеньки!

Что ж, поживём - увидим. Тем более что "поживать" осталось совсем немного - до вечера.

И вот, наконец, на стол выставлено угощение. Скуповатое по меркам дня рождения, зато, как я интуитивно понял, съедено будет всё подчистую, и упрашивать никого не придётся. Я ведь помню препирательства между сестрой и мамой на кухне: мама хотела устроить полноценный обед, с горячим борщом в глубоких тарелках на первое, гречневой кашей с мясом на второе - в тарелках поменьше, зато с верхом. И десерт в виде огромного классического торта, который после первых двух блюд никуда уже не мог влезть. Подозреваю, что и сил-то у гостей и гостий, чтобы задуть все четырнадцать или пятнадцать свечей, не осталось бы после уминания всего этого. Я-то знаю, так знаю, как себя чувствуешь, когда тебя пичкают...

Хорошо, именинница отбоярилась против такого обедища. Сказала, что не знает точно, сколько придёт людей и на скольких надо готовить скоропортящиеся блюда. Поэтому лучше обойтись таким, которое можно хранить и которые мы сами можем доедать потом. И вообще, ни на каких днях рождения, на которых она в последнее время была, борща не подавали, да и мясные блюда не отличались жирностью и щедростью.

Я был целиком и полностью согласен с сестрой. Ведь доедать тот борщ, свари его обильно мама, пришлось бы и мне...

Сызмальства ненавижу слова "Чтобы не испортился". Борщ, а не детский желудок. Желудок-то пускай себе портится...

Последняя проверка, чистые ли у меня уши, последнее "ничего не забыла?" к самой себе, взгляд на стол, на часы, халатик поправить - и можно вечеринке начинаться.

Пока никто не идёт. Вика смотрит на меня, словно хочет что-то сказать и не решается. Наверное, думает, стоит ли повторять правила вежливого поведения при гостях, или я уже большой и повтор меня обидит. Но какая-то застенчивость проглядывает, строгости во взгляде нет, отворачивается сестра как-то смущённо. Впрочем, первая ведь вечеринка с "гостем", как-то она пройдёт?

Звонок в дверь. Вика идёт открывать, я неуверенно увязываюсь за ней. Как она говорила, девчонки не должны забыть, что на их девичнике будет присутствовать хоть и маленький, но мужчина, а для этого мальца этого им лучше всего видеть прямо по приходе. Не так, чтобы он потом как снег на голову свалился. Но самому ему открывать дверь и встречать гостий, пожалуй, чересчур будет.

Да и достану ли я до ручки?

Щёлкает замок, и вправду звучит "Салют!" - "Салют!", потом - "чмок-чмок". В то время я ещё практически не общался с ровесницами, а вот позже прямо-таки ненавидел их взаимные поцелуйчики. Словно после долгой разлуки встречаются, соскучившиеся, или праздник у них какой! Заурядное повседневное приветствие. Только девальвируют контакт губ.

Пришедшая передаёт хозяйке пакетик с шоколадным зефиром, и он сразу же, в одно касание, оказывается у меня. Ага, буду заведовать подарками. А кто, кстати, пришла-то? Вот она вошла так, чтобы можно было закрыть дверь, посмотрела на меня, и я её узнал. Аля, Алевтина, была у Вики на дне рождения. И, кажется, в том же самом, в чём и сейчас: рубашке-блузке и обтягивающих брюках без швов.

Конечно, ни она, и никто из пришедших потом не учитывали, что на них будет взирать ребёнок с высоты своего невеликого роста. Иначе основное внимание уделили бы тому, что ниже пояса, а именно - заднему месту, ягодицам, а попросту - попе. Когда она обтянута, как вот у Али, я снизу вижу прямо нависающую груду, а уж если она поёкивает, то впечатление вообще... Позади такой лучше не оказываться. Но ведь и спереди нижний мыс у неё ого-го, и не миновать его взглядом, когда я на лицо её глаза поднимаю.

Блузка у гостьи не облегающая, а наоборот, с небрежной складкой на груди, топорщащейся. Понимай, как хочешь: или бюст там таится, или это просто небрежность в одеянии. А может, нарочно создаётся впечатление хулиганистости.

Аля проходит вслед за нами в комнату, окидывает её взглядом, как уже знакомое место, понимает, что пришла первая. Словно ищет что-то взглядом, спрашивает у Вики:

- Где?

Та кивает ей на диван:

- Вот здесь.

Вообще-то, на дне рождения никто не спрашивал, где ей садиться, удивительно, что сейчас иначе. Гостья идёт к дивану, но не садится, а становится к нему лицом и поднимает руки к горлу, словно... словно хочет расстегнуть блузку. Сколько раз я видел подобный жест у сестры!

Растерявшись, я выронил из рук подарок, и он глухо шмякнулся о ковёр. Девушка вздрогнула и опустила, почти отдёрнула руки, повернулась к нам. Какое-то "каратэ" вышло, если понимать это слово в исходном его значении - "пустая рука". Сымитировала очень правдоподобно опасное действие, а не осуществила.

- Он уже знает? - кивнула на меня.

- Ой, нет! - чуть не вскрикнула сестра и почти оправдываться начала: - Я не знала, как подступиться, всё откладывала. Теперь некуда уже, сейчас всё объясню. Ты погодь пока или, если хочешь, отвернись и продолжай.

Она села в кресло, чтоб было удобнее нагнуться ко мне и поговорить:

- Видишь, какое дело, милый мой Витя. На вечеринке всё иначе, чем просто в гостях, и ты многого не знаешь. Вот, например, принято, придя, раздеваться до белья, и так "вечерять".

- Зачем? - разинул я рот.

- Обычай такой. Понимаешь, девчонки любят наряжаться и примерять одежду подруг. Вот собираются они на вечеринке, взрослых нет, каждая дома нарядилась. У хозяйки вообще гардероб под рукой целый, ну, шкаф с одеждой. Просит одна у другой примерить, обстановка подходящая. Для этого надо свою одёжу снять, то есть раздеться до белья. Если потом надумаешь ещё что-то примерить, раздевайся по новой. Вот и решили, что лучше уж раз раздеться, по приходе, как вот верхнюю одежду в прихожей снимают, и так сидеть. А под конец один раз одеться. Все свои, взрослых нет. Стыдить некому. Ты, надеюсь, свой?

- Есё как свой!

- Молодец, я так и думала. - И громко - подруге: - Аля, он свой, раздевайся безо всяких. - И опять ко мне: - Даже если не примерять ничего, всё равно смысл есть. Помнишь, папа учил тебя правилам хорошего тона? Входя в помещение, сними шапку, а если жмёшь кому руку, сними варежку... ну, пока у тебя одни варежки, а вот повзрослеешь, будешь носить перчатки и рукавицы, тогда их стягивай.

Это повелось с древних времён, когда вместо шапок были у богатырей шлемы, а вместо варежек - железные рукавицы от лат. Помнишь, мы рассматривали с тобой альбом с картинками из далёкого прошлого? Так вот, снять защитную амуницию означало проявить, выказать доверие хозяину. Мол, я знаю, что ты хороший человек, мечом али кинжалом исподтишка не ударишь, и вот я шлем в твоём доме снимаю. Вот, стаскиваю рукавицу, оружия у меня в руке нет. Полное взаимное доверие, понимаешь?

- Так то мущины! - А Аля потихоньку снимала то-сё и прислушивалась к нашему, несколько одностороннему разговору.

- А женщинам это ещё больше надо! Мы же для чего наряжаемся? Красивыми хотим выглядеть не по природной своей красоте, выпендриваться, форсить, пыль в глаза пускать даже. Дружбе это мало способствует, а для вечеринок попросту вредно. Можно, конечно, уговориться приходить в самой унылой одёже, какая у кого есть, но лучше гораздо прийти в самой красивой - и тут же её снять, сделать доступной для примерки другим, а самой остаться... ну, не совсем, конечно, но в таком виде, чтобы красоту натуральную было видно. Лишнего не приукрашиваться, а коли не очень красивая от рождения, то не стыдиться.

Потом, тут тепло и можно ходить в трусах. Бельё посмотрим у кого какое, ведь на дне рождения его не видно. Кто как подросла, ну, и пополнела, сразу зримо. В трусах, когда свободен низ, и терпеть по-маленькому легче, и в туалет ходить проще. А ещё мы обнажёнными взвешиваемся.

- Зачем?

- Ну, чтоб каждая знала, на сколько поправилась с прошлого раза. А если у двоих окажется один и тот же вес, то мы устраиваем шуточные состязания по борьбе.

- На лопатки?

- Нет, на руках, типа мужского армрестлинга, только в позе "берёзка", опёршись на загривок, ноги вверх. Разновесным так нельзя, более тяжёлая одним весом своим перетянет. Да ты увидишь, наверное. В общем, много хорошего есть в раздевании по приходе.

- А ты?

- Я - хозяйка, мне дверь на звонки открывать. Мало ли кто позвонить может. Вот соберутся все, запрёмся, тогда и мой черёд придёт.

- А помнишь, как мы однажды уговорились? - спросила уже раздевшаяся Аля, подходя к нам и немножко краснея, поглядывая на меня. - Кто очередная приходит, та начинает дежурить у двери, а кто ей открыла, идёт раздеваться. Тогда хозяйка первой того...

- Раз ты поспешила раздеться, так не получится уже. И потом, может заглянуть кто-нибудь, с кем надо объясняться хозяйке. Так что располагайся пока, дай возможность нашему герою дня привыкнуть к обнажённому виду.

Аля похихикивала, обрывая себя, не знала, куда деть руки - и тело вообще. Но я на неё не особо и пялился. Сестру в белье, одевающуюся или раздевающуюся, я видел часто, знаком с таким видом, привычен к виду лифчика, причём в двух вариантах - лёгком (Вика) и тяжёлом (мама). Единственное, что более или менее заслуживало детского моего внимания - это трусы. Телесного цвета, бесшовные, чуть поблёскивающие, они делали низ нашей гостьи прямо-таки кукольным.

- Это под обтягивающую одежду, - пояснила она, заметив мой интерес. - Чтоб незаметно было. Правда, похоже, что здесь ничего нет? - и ущипнула себя там и сям, чуть оттянула от кожи, а потом отпустила и дала тихонько щёлкнуть. - Я и под купальник гимнастический их пододеваю.

Напряжение спало, лишь только Аля поговорила со мной о белье. Она подняла руки и дурашливо начала оборачиваться передо мной, но из вращения не вышла, а замурлыкала какую-то песенку и затанцевала.

- Пляши, пока свободно, а то сейчас набьются, - сказала ей Вика, и мне: - Видишь, как она раскрепостилась? Волшебное свойство обнажения женского. То ли ещё будет! Ага, опять звонят. Витёк, за мной!

Всё начало повторяться. "Приветы" чередовались с "Салютами", те - с "приветиками", звучали дурашливые "гутен таг" и "салям алейкум". Как угодно, но не как повседневно. Зефир сменяли жвачки, потом - мороженое, ещё что-то. А когда очередная "жертва" подходила к дивану и нерешительно оглядывалась на меня, все хором говорили:

- Знает! - заглушая моё писклявое: - Зна-аю!

Бельё выныривало на свет разнообразное. На одной девушке был даже купальник - плавательный, с косым крестом на спине, я такие только по телику и видел доселе. Движения этой Олеси были особенно грациозны. Но я обнаглел и заявил:

- Нельзя класоваться! Бельё надо!

Бедняжка растерялась.

- Но... он же плавательный, под него не пододевают. Не могу я снять... Всегда же можно было в купальниках... Знаешь, мальчик, в следующий раз я обязательно буду в обычном белье.

- В следующий лаз меня не будет!

Это было сказано с такой ревностью, что все так и покатились со смеху... ну, активно заулыбались. Вернее, сперва была реакция, а уже потом сестра объяснила мне, почему. Забавно очень "выступал" юный мужчина. Становился героем дня, даже не начав демонстрировать свои писарские умения.

У одной девушки была хорошо развита грудь, вообще, тело, и она напоминала мне маму, только пониже ростом. Даже бельё было похожим. Я зырил на неё именно в силу сходства с мамой, а она застеснялась, отвернулась спиной, достала из сумочки маску и надела.

Мне объяснили, что на вечеринках так можно, иные и проходят в карнавальном режиме. Напомнили сцену из "Белого солнца пустыни":

- Господин, никто не должен видеть наших лиц!

А животы с пупками - пожалуйста! Я тогда смеялся... но, если честно, вслед за папой, который просто угорал.

Одна девушка, Валя, пришла в блузке и обычной, не мини, юбке. Одета была, как в старом фильме. Под блузкой оказался такой, как мне сказали, топик, типа короткой, обрезанной майки на очень маленькую грудь, а когда снялась юбка, из-под неё вынырнули... семейные мужские трусы. Да-да, именно мужские.

Все посмотрели...

- На стринги, поди, - сказала кто-то.

- Сейчас сыму. Смотрите все, ловкость рук и никакого мошенства, - она потянула из-под широких трусин какие-то лямочки, согнула в коленке одну ногу, перекинула вторую, выгнулась - и вот уже снятое у неё в руках.

- Всё! Никакого теперь пододёва, всё честно.

Вика забрала у неё снятое и передала мне, чтобы я своими глазами посмотрел, что это за зверь такой - стринги. Матерчатый треугольник и три лямочки, от углов до точки общего сшивания. И пахнут как-то нехорошо. Но я быстро сообразил, что одна из лямок должна идти прямо через попу и... ну, пачкаться. Поджал брезгливо пальцы и вернул имущество хозяйке.

- В таких трусах попа не обтянута, и можно представить себя почти голой, - сказала она. - Девчонки, рекомендую! Жаль, что мы решили в ночнушках не собираться.

- Папины? - спросил я напрямик и даже пощупал трусы в одном месте.

- Брата, - ответила девушка. - Он - Валентин, я - Валентина, ну и... обмениваемся.

- Он твоё носит?

Но тут сестра уняла не в меру любопытного братца и велела принести из-под дивана напольные весы, пора взвешиваться. А носят ли мужчины женское, я узнаю сам, когда подрасту.

На весы быстро выстроилась весёлая "мясистая" очередь. Вика, на правах хозяйки, должна была идти первой, но, лишь распахнула она халат, в дверь раздался звонок. Ещё, и ещё. Гостья, конечно, чувствовала, что она запоздалая.

Пришлось одеться (ну, запахнуться), не успев раздеться, и идти открывать. Я услышал щёлканье замка, короткий обмен приветствиями, а потом какой-то странный тонкий свист, даже присвистывание. Наверное, у меня стал очень удивлённый вид, потому что мне пояснили:

- Лобызаются. Ну, целуются.

Больно уж долго целуются. Даже меня, самого в семье любимого, мама чмокает быстро, правда, несколько раз кряду. Может, девочки объединяют эти чмоки в один долгий и настоящий поцелуй? Но ведь и меру знать надо!

Вот, наконец, словно пробка вылетает из бутылки, и в прихожей будто кузнечные мехи начинают качать воздух. Я в то время не знал, что при "взрослых" поцелуях задерживается дыхание, и подумал, что гостья запыхалась от быстрой ходьбы, может, даже бега, видя по часам, что опаздывает. Что сестра тоже красная, тяжело дышащая и разлохмаченная, не заметил. Но вот они обе выходят из прихожей.

- Привет-привет-привет! - говорит, чуть не выкрикивает, гостья и тут же начинает раздеваться. - Девчонки-и, что со мной было, почему опоздала. Иду вовремя, даже с запасом. Подхожу к Вольской, мне зелёный, вдруг вижу на той стороне Светку. Делаю знаки - давай ко мне, она то же самое мне руками чубучит. Стоим обе и мёрзнуть уже начинаем, хи-хи! - А на дворе лето. - Наконец, идём навстречу друг дружке и встречаемся как раз на осевой линии. И вот, представляете, не успели мы как следует поздороваться, вот даже диафрагму дёргать не стало, как вдруг слышим какой-то шорох - ш-ш, ш-ш-ш... - и вслед за ним - би-би! би-би! би-би-би!!! Вздрогнув, разлепляемся, и что же видим? Поменялся светофор, и мы уже стоим в гуще машин. Ни туда, ни сюда нам. Пройти, главное, не дают, а сигналят так, словно мы - птички и можем с их пути упорхнуть. Ужас просто! - Почесала уже во многом голое тело. - Что мы делаем? Зажимаем друг дружке уши, разводя руки в локтях, и продолжаем лобызаться уже до дёрганья диафрагмы. Косые взгляды если кто и бросает из машин, так мельком, им же проезжать надо. А нам выхлопные газы нипочём! И, представьте себе, так слились, что чуть не пропустили следующий светофор. Хорошо, нас толпа подхватила и унесла на тротуар. Потом мы долго разбирались, куда - мне, и куда - ей, очень уж в головах плыло после долгой задушки, да ещё газов мы полной грудью глотнули. - Тараторя всё это, она быстро раздевалась и, оставшись в белье, повела плечами и прыснула. - Нет, вы представьте: они нам - би-би! би-би! би-би! - а мы им - фью-у-у, фью-у-у, фью-у-у (произносить, втягивая воздух в себя)... Ой, а это ещё что такое?

Это она увидела меня, невесть откуда взявшегося мужчину маленького роста, с интересом на неё взирающего. А интересным было то, что её тонкое бельё, изначально, видно, чёрное, при надёве с растягиванием посерело и попрозрачнело, выдавая всякие особенности... Руки Риты (так её звали) сами собой потянулись прикрыть груди, очернённые пипочки сосков, оставив мне, мальцу, на обзор живот и мыс. В трусы словно голубиное перо было вставлено - такое у ребёнка сравнение этой бикини-причёски. Интересно, конечно... А выдёргивается оно, интересно?

- Это ты, Ритка, себе набибикала, - шутя сказали ей. - Ребячилась, бибикала, вот и набибикала ребёночка. Впредь взрослым языком говорить будешь.

- Я же тебе сказала, кто у нас будет, - напомнила ей хозяйка.

- Ой, весь ум, всю память эти долгие поцелуи высасывают. Кислородное голодание, что ли. Так это твой братик, Вика?

- Да, это мой Витя. Он кое-что интересное умеет и нам сейчас покажет. И никто, как видишь, его не стесняется.

- Да разве я стесняюсь? - возразила Рита. - Просто неожиданно всё вышло, типа того бибиканья. Но, раз я просвечиваю, а тут мужчина, лучше-ка я обезличусь.

Она порылась в сумочке, вытащив её из вороха одежды, и вынула что-то чёрное, оказавшееся резиновой купальной шапочкой. Растянула на пальцах, та в момент посерела, и ловким быстрым движением надела на голову. Довольно-таки обычные волосы, таинственно замаячившие из-за серой полупрозрачности, обрели какую-то притягательность, недоговорённость... Вот так вот и бельё, подумал я. Что же у неё всё-таки там за "гусиное перо"? Может, и у других оно есть - но за плотными трусами?

- Всегда с собой ношу, - пояснила Рита, оправляя шапочку. - Лицо остаётся наружу, а без волос фиг его потом узнаешь. Не хуже чёрной маски. И в дождь может выручить, намокшие волосы - противнее всего остального промокшего.

- Эх, а я купальную шапочку не взяла, - сказала Олеся (в купальнике). - Было б комплектно.

- Ага, и ещё водные очки, резиновые тапочки и зажим на нос!

- Зря смеётесь. Резиновая шапочка и без купанья может здорово выручить дома.

- Как?

- Ну вот, однажды сканировала я лекции, а вы ведь сами меня ругаете, что вечно у меня волосы всякие поперёк листов тянутся. Я их убираю, но... попадают, проклятые. Выпадают и попадают. Ну, я и придумала напялить купальную шапочку, чтоб волосы при мне держала, ну, а опосля вычесаться. Ну, сканирую я, и чувствую - что-то не то. Бодаются меж собой ощущения от шапочки и от обычной домашней одежды. Раздваиваюсь на глазах. Тогда я всё с себя сбрасываю, залезаю в слитный купальник и праздную единство телесных ощущений. Ещё тапочки долой, босиком даёшь! А потом допетрила и очки плавательные надеть. Они у меня типа дымчатых, а когда открываешь крышку сканера, а каретка ещё назад идёт, яркий свет брызжет, жмуришься. Поэтому раньше я всегда ждала, когда каретка вернётся, и только после этого открывала крышку. Время теряла. В очках же я откидываю её сразу же и перелистываю лекции, не опасаясь за зрение. Вдвое быстрее дело пошло! А если б от сканера, как от принтера лазерного, запах озона шёл, я бы и на нос зажим надела. А если б скрипел страшно - и затычки в уши.

- Ласты забыла, - подсказали ей.

- Нет их у меня... Девочки, а мы взвешиваться будем или тут весов нет?

Тут я нагнулся и подтащил напольные весы поближе к собравшимся.

- Валяйте, - сказал небрежно, чем вызвал взрыв смеха.

Девчонки одна за другой полезли на весы. Интересно - только что стояла на полу твёрдо, а на весах как-то неуверенно покачивается, словно это гимнастическое бревно. Стрелка колеблется, а цифр-то я не знаю, моя задача - засечь два одинаковых показания весов. И чего это у них коленки дёргаются, что мне хорошо, в силу роста, видно? Может, под моими взглядами и трепетать начинают? Да стойте же спокойно, девчонки, а то брошу я это дело - и взвешивайтесь сами тогда.

Рита мне особенно мешала взвешивать. Играя ступнями, оттягивая их на себя и потом нажимая на крышку весов, коленки у неё играли, всё тело покачивалось, словно балансируя. Я стеснялся командовать и только положил ей руку на бедро повыше коленки - мол, уйми дрожь по-хорошему. Вроде, притихла, но когда я нагнулся за показаниями, стрелка опять заплясала. Я вышел из терпения... не знаю, что на меня нашло, но я размахнулся своей ручонкой и влепил девушке "леща" прямо по попе - той самой, обтянутой серым полупрозрачным. Она так и подпрыгнула на месте, а остальные засмеялись.

- Получила, девушка? И поделом, не свети такой толстой попищей, не провоцируй мужчину. Ишь, накачала! - и дурашливо начали промахиваться, пытаясь шлёпнуть тоже.

Рита побагровела, открыла рот и... К счастью, хозяйке удалось уладить ситуацию. Она придумала заснять показания весов на мобильник, а потом показать мне, когда я буду уже сравнивать показания. Без меня чтоб взвесить толстожо... толстозадую.

Забегая вперёд, скажу, что "жертва" не простила и в толчее после вставания всех из-за стола вернула-таки мне шлепок, да с лихвой. Впрочем, "лихву" поглотили плотные мои брючки с трусами исподу... но всё равно неприятно. Я же её за дело, а она меня за что? Я её честно и открыто, а она исподтишка и врасплох.

А вот намеренно или нет она мешала мне сравнивать в уме показания весов, не скажу. Может, просто захотела завладеть вниманием подруг на это время. В общем, смотрю - сидит она на диване и вполголоса что-то рассказывает собравшимся вокруг. У меня ушки сразу на макушку - сами. Прислушался - ба, да деваха всерьёз восприняла вопрос о том, как ей удалось "накачать" попу. Вернее, тогда-то я этому не дивился, потому что сам зачастую риторические вопросы (не от имени ли Рита?) принимал за чистую монету и всерьёз пытался ответить. Мал был, чего там. И обрадовался, видя, что и взрослые девушки на такое ведутся.

- Это само собой получилось, не нарочно, - говорила Рита, - просто однажды дома я "по-большому" в туалет захотела. Но не так, что вскочь и беги, а в животе пошла такая, - пошевелила неопределённо пальцами, - тяжесть, и если натужиться, то выйдет. Но я не люблю тужиться, тем более, при этом может выйти такая размазня, что туалетной бумаги не хватит, подмывайся тогда.

Я заворожено слушал. Надо же, и взрослые девочки порой говорят о таких делах! Я-то думал, что все разговоры типа "пописили-покакали" кончаются за порогом школы и остаётся лишь безликое "сходил в туалет"... Но послушаем дальше.

- В таких случаях я обычно выпиваю чашку-другую крепкого чаю, даже нарочно завариваю, чтобы пустить в кишки воду и ощутить полноценный позыв. Так в тот раз и поступила, ухнула в горло три чашечки горяченького, стала прислушиваться к животу и уже сняла халатик. Я всегда его снимаю вне туалета, когда дома одна, очень уж он тесный. А? Туалет, говорю, тесноват, а не халатик. Погодите, а он на мне был? Я иногда одна и так его скидываю, просто. Ладно, неважно, осталась я в белье или изначально в нём была.

Так вот, чую - можно уже идти на унитаз. И как раз в этот момент звонит мне Светка. А у нас, знаете, и поцелуи долгие, и разговоры тоже. Минуту проговорили - мне уже в туалет без дураков.

Я в гарнитуре, руки свободны, отчего ж не сходить? Беда в том, что тихий фон мне живот не гарантирует. Незадолго до этого так же вот пошла я "по-большому", разговаривая с... ну, одним мальчиком. И только отпустила живот, как он как заворчит, как заворчит! Еле успела нажать кнопку отбоя. Пусть думает, что связь прервалась случайно. Да, но сейчас же перезвонит, и мне к этому моменту нужно выкакаться, потому что номер с "обрывом связи" больше не пройдёт.

Газы вышли - и всё. Но хотеть не перестала. Ну, я и "налегла", стала втягивать животик и так, и сяк, да ещё руками помогала. Прямо-таки изнасиловала его... себя, выдавила ненужное, но, когда через полминуты Макс мне перезвонил, он заметил, что я говорю сильно ослабевшим голосом. А что голос, мне бы по унитазу не сползти вниз, так я обессилела. И больше через такой "интенсив" проходить не хочу.

Ну, я решила пока позажиматься, а когда станет невтерпёж, ко мне "кто-то придёт" и я окончу, то есть отложу разговор. Тело мне помогло, оно как-то само стало напрягаться, и я смогла сосредоточить внимание на разговариваемом. Но не успели мы в нашей болтовне развернуться, как к Светке кто-то пришел, и она предложила договорить позже, вечером.

Интересно, может, её саму в туалет потянуло, скажем, "по-маленькому"? Дверной звонок в трубке должен быть слышен, у меня очень чувствительный смартфончик...

Возвращаюсь в своё тело и вижу, что вот что со мною происходит. Стою прямо, ягодицы сокращаются, вернее, напрягаются, перекрывая анус, таз идёт вперёд и тело слегка выгибается. Это прогибание стопорит дело, я застываю на секунду в этой позе, с окаменелой попой, затем расслабляюсь - и в попе, и в спине, снова встаю прямо и вслушиваюсь в зад - "джинн, загнанный в бутылку", не норовит ли опять полезть наружу? Ага, вот теперь норовит. И цикл повторяется.

Мне это так понравилось... Нечасто мне приходится командовать напрягаться одним ягодицам, вне общих движений тела. Их и прочувствуешь лучше, и что-то приятное есть в этом ритмичном напряге. Ну, я и не побежала сразу в туалет, а продолжала так вот качаться... накачивать тяжесть в животе, повышать давление, а заодно и тренировать ягодицы. Довела давление до невыносимого - и прыг на унитаз! Расслабилась, словно пукнула - и всё из меня наружу, и туалетной бумаги много не понадобилось. Красота!

Вот я стала так "качаться" перед каждым "по-большому", когда дома. Если не одна, то в самом туалете зажимаюсь-качаюсь, недолго, чтоб не вызвать подозрений, но крепко. Насчёт объёма не знаю, все мы растём и спеем сами по себе, - она провела руками поверх бюста и живота, - но попочку свою туже ощущать стала, окрепла она у меня. И если бы меня не застали врасплох, если б я успела её напрячь, как следует, то ему, - кивок на меня, - его ручонке больнее было бы, чем мне. И вообще, трусики тонкие, растянутые, с ними нельзя так грубо обращаться (смолкла наконец-то).

Из-за этих интересных разговоров я не мог сосредоточиться и представить положение стрелки на шкале весов для всех взвешенных. Наконец кое-как сообразил и "вычислил", что полного совпадения нигде нет, но Олеся (та, что в купальнике) лишь несколько тяжелее Вали (в семейных трусах). Все стали уговаривать "купальщицу" раздеться, чтобы уравнять вес, Валя даже готова была отдать ей свои стринги, но... присутствие маленького мужчины решило дело. Купальник не сняла, матч не состоялся. По просьбе хозяйки мне только показали, как борются, не засчитывая результат. Двое встали в "берёзку", можно сказать, "валетом", то есть головы в разные стороны, ноги вверх параллельно, правые руки обеих рядом. Судья отрывает их от тел, складывает ладонями, даёт вцепиться друг в дружку покрепче, командует "три-четыре!" и свои руки отводит. Девчонки начинают напрягаться, пытаться заваливать соперницу на свою сторону. Кто первая коснётся ковра чем-либо иным, кроме как затылком, загривком и плечами, проигрывает. Даже если касание одномоментное.

Начали перетягиваться, и Валя вдруг победила. По-моему, она просто осознавала, сколь нелепо выглядит вверх ногами в "семейниках", и постаралась побыстрее закончить. Олеся же в купальнике выглядела блестяще ногами хоть вниз, хоть вверх, и, что называется, не рыпалась.

Казалось бы, раз победила легчайшая, победу надо засчитать, она же в худшем положении была. Но мне объяснили, что участницы с разной степенью серьёзности относились к борьбе. Олеся просто не ожидала, что Валя начнёт бороться по-настоящему, а иначе дело (и девичье тело) совсем иначе могло повернуться. Тело у "купальщицы", по-моему, поспортивнее выглядело.... или это меня купальник гипнотизировал?

Ладно, размялись, никто ни на кого не обиделась, пора и основную часть начинать. Ту, где гвоздём - я. Не будь, кстати, гвоздём, фиг с два показали бы мне "берёзовую борьбу", и вообще допустили на сходку обнажённых. Давайте, рассаживайтесь и представляйте меня.

Расселись. Обратили ко мне любопытные взгляды. Вика обрисовала им моё уникальное умение, выложила на стол письменные принадлежности и сперва сама стала чертить печатные буквы, а потом - гостьи, по очереди. Я исправно срисовывал, высунув от усердия кончик языка. Потом последовали непонятные вопросы с переглядыванием и подмигиванием - я понял, они проверяют, понимаю ли я смысл напи... срисованного. Судя по улыбкам и сдержанному смеху, проверку я выдержал. В смысле - ни бум-бум был в подсунутых словечках.

Послышались восторженные комплименты. И тут Рита, которая то вспоминала, что соски у неё просвечивают ("перо", поскольку сидела, было скрыто столом) и стремилась прикрыться руками, то забывала и расслаблялась вместе со всеми, негромко спросила хозяйку:

- А зачем на вечеринке-то? Показала б его нам на дне рождения, когда одетые все, - и подвигала плечами.

- Во-первых, я не знала тогда, что он у нас писарь, - ответила Вика, - а во-вторых, это только начало. - И повысив голос: - Девчонки, переходим ко второму акту нашего сборища. - И, очень торжественно: - Боди-арт!

Конечно, я не знал тогда, что это такое. Но по глазам собравшихся прочитал, что они-то знают. Забавно было одновременно наблюдать лёгкий испуг в глазах одних, радость - в других, готовность броситься заниматься этим - в третьих. Заныло под ложечкой... Что-то сейчас будет?

На столе появились чистые белые карточки со скруглёнными уголками, на манер игральных карт, и стакан с цветными карандашами. Хозяйка объявила:

- Пишем крупными печатными буквами короткие слова, желательно - весёлые. Друг дружке не показываем. Свои карты не помечаем. Понятно? Начали!

Девушки, как пишется в романах, "заскрипели перьями". Тёрли лобики, ладошками прикрывали друг от дружки написанное, некоторые даже кончики языков высунули (я прыснул). Наконец, исписанные карты вновь составили колоду, которую Вика, не глядя, небрежно перетасовала, несколько раз "сняла" и положила на стол. Рядом появился папин "барабан" и ещё одна колода карт, в пачке.

"Барабан" - это подарок друзей папы. Подарочную подставку для ручек они изготовили в виде барабана от револьвера на подставке, он легко крутился, вид имел солидный, металлический. Теперь в его отделениях были натыканы сплошь фломастеры, причём я заметил (а мне ими писать пришлось), что этикетки с них были содраны.

Колода тоже была папина. Я случайно видел, как он перекладывал её из кармана пиджака в ящик стола, причём озирался с забавным для взрослого испугом - не видит ли кто? Разумеется, я улучил момент и, скажем так, поинтересовался. Там оказались сплошь фотки "неодетых тётенек", многие были покрасивее мамы. Кажется, я понял, почему папа секретничал, не хотел, чтобы мама видела. Кому приятно выглядеть некрасивой? Даже на фоне просто фоток.

- Так, - сказала моя сестра, - подходим по одной. Крутим барабан - или доверяем покрутить Вите, он берёт случайным образом фломастер. Затем достаём из этой вот колоды, - показала на "папину", - карту, можно потасовать или Витя пусть вытащит. Или и то, и другое. На них... Слушайте, а может, мы начнём? Прямо вот сейчас я начну, и вы всё увидите своими глазами. А то объясняй, словно учительница какая.

- Договори, что потом! - выкрикнула кто-то.

Не успела "ведущая" ответить, как на "хотящую всё знать" зашикали и даже рот ей ладошками стали зажимать.

- Интересно же, не глядя, когда не знаешь, - было общее мнение.

- Правильно! - похвалила Вика. - Я во всём доверяю своему брату, поэтому всё для меня сделает он. Крути, Витя, барабан и вытаскивай фломастер.

Я так и сделал, вытащил один навскидку (тогда-то и увидел, что он без опознавательных знаков) и, оправдывая своё писарское звание, лихо засунул за ухо.

- Теперь вытягивай карту из этой колоды. Тасовать умеешь?

Я мотнул головой. Меня быстро научили, и я взялся за нехитрое это дело. А девушки взялись за руки, в том числе позади меня, и тем самым не давали никому на меня влиять, всё честно чтоб было.

- Когда сам сочтёшь, что хватит - тяни!

И я вытянул. Перевернул.

На карте оказалась обнажённая тётенька с сильно искажёнными пропорциями. Мне уже приходилось видеть такие фотки, в одетом, конечно, варианте. Селфи с высоко поднятой руки. Самая крупная - голова, пучатся обе груди, а вот в трусах ли снимающаяся, почти и не заметно, не говоря уже о ногах.

На крупном лбу тётеньки яркой люминесцентной пастой был нарисован прямоугольник. Я передал карту сестре.

- Это означает, что ты будешь писать у меня на лбу, - пояснила она. Лёгкий испуг мелькнул у неё в глазах, похоже, не готова к этому. - Девчонки...

Секундная заминка. Я уже испугался, что она скажет "Я пошутила. А вы и поверили?" и всё сорвётся. Ну, ну, что ты скажешь? Я напрягся.

- ... я должна подготовиться. Пять секунд, - и скрылась в спальне.

Я с важным видом вернул карту в колоду, как можно небрежнее перетасовал её и кинул на стол. Кое-кто прыснул. Только сейчас ведь тасовать научили!

Вика появилась из спальни с резиновой шапочкой на голове и чёрной карнавальной маской на лице. Уже при нас сдвинула передний край шапочки, обнажая лоб.

- Теперь поступим так. Я сажусь на пятки лицом к окну. Витя встаёт сбоку. Вы все остаётесь за моей спиной и следите за тем, как он вытягивает карту из второй колоды, - она подтолкнула ко мне белую. - Саму надпись, Витя, никому не показывай, даже мне. Мне - в первую голову. Заходи спереди и срисовывай на лоб. Затем суй обратно в колоду. Понял? Ох!

Все сделали то, что от них требовалось. Я вытащил фломастер из-за уха и изготовился писать. Сёстрины глаза с непонятным выражением тускло мерцали в прорезях маски, дыхание прерывалось, задерживалось. То ли она намеренно задерживала его, стараясь быть как можно более неподвижной, то ли его перехватывало мимо её воли. А уж сердце как стучало! Я весь был поглощён процессом срисовывания и не осознавал, как себя должен чувствовать человек, которому на лбу корябают невесть что.

Закончил своё каллиграфическое дело, наконец, нежно подул на сёстрин лобик. Не слишком я тебя расцарапал фетровым кончиком? Она чуток выждала и спустила резиновую складку на лоб, прикрыла его.

- Все видели, что я не видела, что он написал? - спросила Вика, снимая маску и вставая с ковра. - Принцип поняли? Надписи в тех места, где самой не видно, а другие видеть могут. Я после всех шапочку сниму, на правах хозяйки.

Послышались восхищённые возгласы. Я надулся спесью так, словно сам всё это выдумал и организовал, а не являюсь лишь "слепым" исполнителем. Важно тасовал колоду, сперва одну, потом другую. Разве что "Следующая!" не кричал. Нужды не было. Девушки "следовали" сами.

Следующей пошла Даша - та самая полнушка в маске. Выбрала, похихикивая и поёживаясь, фломастер, потянулась к колоде с "местами"...

- Стоп, Дашутка! - остановила её Вика. - Для тебя сделаем исключение. Сама природа у тебя место выбрала, вернее, создала. Ты - единственная из нас, кто не увидит написанное прямо под грудью, у остальных она... гм... не помеха. Соглашайся, а!

- А что, и соглашусь! - воскликнула полногрудая. - Только вы мне глаза ладошками закройте, ага? И держите меня... или свяжите, а то я боюсь, что не утерплю и карточку у него вырву. Любопытна до ужаса! А уж если на мне напишут, что я сама на карте написала, то - ва-а-аще!

- Так игра ж на любопытстве и основана.

У меня вдруг перехватило дыхание, поплыло в голове и затвердело то место, из которого писию. Совершенно новое ощущение! Просто само собой представилось, как эта вот почти уже взрослая девушка лежит беспомощно на ковре, а я её связываю верёвками. В полной моей власти она! Вот фантазия!

Но мне, конечно, ничего такого не дали провернуть. Связывание требует времени, а всем скорее хотелось разукрасить свои тела моим творчеством. Посадили бедняжку в неудобную позу, в которой трудно трепыхаться, за руки с обеих сторон держали и глаза ладошками закрывали. Карту с надписью она сама вслепую выбрала, я ей колоду держал и растопыривал. Ох, и щекотливой же оказалась! А что, я виноват, что ли, что фломастер такой? У него ж кончик фетровый. Чтобы "разгладить" "листок", я проводил по нему ребром ладони снизу вверх, и тыльная сторона упиралась в пухлую плоть. Дрожь переходила в смех, фломастер выписывал загогулины... помучились мы с ней.

Остальные тянули карты с местами. Не надо быть большим знатоком девичьей психологии, чтобы догадаться, что рассматривание вытащенного жребия сопровождалось хихиканьем, а в отдельных случаях - целым хохотом. Вытаскивание же карты с надписью выдавало характер. Кто-то нервно тасовала колоду и не могла натасоваться, то и дело порываясь взглянуть хотя бы на нижнюю карту, кто-то делала это быстро и небрежно и почти перебрасывала мне вытащенную карту, отворачиваясь с независимым видом. Мол, чему быть - того не миновать. Кто-то несколько раз полувытаскивала карту и снова (не видя, но волнуясь) засовывала её в колоду, передавая в конце концов последнюю мне всю. Устами младенца глаголет истина, а вот какой "глагол" вытащат ручонки...

Вале, что в семейных трусах, досталась "птичка" - писать предстояло ниже косых краёв ягодиц, слева направо и вниз, затем - вверх, по диагоналям. Она легла пузом на ковёр. Просить её спустить трусы я не решится, тем более - спускать самому, а просто завернул по очереди края за ягодицы, обнажил то, где писать, и принялся за дело.

Девочка хихикала, елозила никакой грудкой по ковру, ёжилась, а потом вдруг как ёкнет ягодицей - чуть фломастер у меня из ручонки не выбила, я же не ожидал. Предательский финт! Я замер, не зная, что делать, но тут девчонки сами подбежали и прижали руки-ноги той, что "с норовом", к ковру, а Вика встала на колени и руками прессанула попу, устаканила. И всё равно писать было трудно, кожа подёргивалась. Пришлось, подготовившись, одним движением, быстро малевать очередную буквищу и сразу же отдёргивать фломастер, пока его не заколебало. Давать успокоиться плоти - и опять. И снова. Что-то от игры в кошки-мышки.

Потом, когда все изукрасились и сели за стол "подслащивать жизнь", те, кто спокойно не давались, объяснили свою нервозность под моим фломастером. Но я лучше сразу буду рассказывать, не отходя, как говорится, "от кассы".

У Вали была младшая сестрёнка Ксюша, очень проказливая. Родители часто ставили её в угол, самой Валентине в Ксюшином возрасте почти незнакомый. Было странно и не слишком приятно наблюдать со стороны, как мучается непоседливый ребёнок в этом ограничителе жизненного пространства.

Одной в углу, разумеется, скучно. И вот Ксюшка, нашкодив в очередной раз, очень хитро дала понять (не открыто сказала, заметьте!) родителям, что её на "подвиг" подбила старшая сестра. Папа сильно разгневался и велел отправляться в угол обеим, хотя Валентина по всем меркам была уже "большой девочкой" и такому малышовому наказанию не подлежала.

В жару малышка бегала по дому в одних трусиках, в таком виде и в угол отправлялась. "Большая" же девочка была одета позакрытее. И вот неугомонный папа, ещё не отойдя от гнева, заметил, что ситуация со стороны выглядит так, словно Валя просто подошла к Ксюшке тихонько пошептаться или что-то на пальцах показать. Опыта деланья виноватой спины у нашей героини не было. Никакого.

И папа приказал большой дочке раздеться до бельевых трусов. А что, Куравлёв в фильме "Шла собака по роялю" обеим своим дочкам велел раздеться "наголо". Так понятнее, что наказание отбывают, не повседневная ведь домашняя одёжка. И самой грустнее, как тем девочкам из фильма.

Так-то так, да ведь вдвоём даже в трусах веселее. Тем более, Валя не понимала, что сестрёнка её подставила, думала, родители добросовестно и несправедливо заблуждаются. Ну, и пошёл шепоток, а где между двумя девочками шепоток, там рано или поздно - хихиканье. И если смешок, сходя с уст, сходит с рук, то звучит всё громче и громче, вплоть до "в полный голос".

Нетрудно представить, что чувствуют строгие домашние педагоги, слыша, что наказанным весело, и даже очень. Какое же это наказание тогда? А свободный угол во всём доме только один, остальные заставлены мебелью и забиты вещами. Никто не предполагал, что может понадобиться сразу два "карцера". В Валино малышество и один-то не требовался.

Ну, папа рассвирепел и уже почти велел обеим снять и трусы, тогда уж точно не до смеха будет. Но мама остудила его пыл, объяснила, насколько это неприлично... неприемлемо. Трусы остались на владелицах, но если кто захихикает, то вторую сразу же освободят, а ты стой и за себя, а потом ещё и за неё. А ежели голос не разобрать или обе одновременно завеселятся, то срок удваивается обеим.

Это ж геометрическая прогрессия может выйти!

Стало не до смеха. Условно-досрочное освобождение могла принести только полная тишина. Стояли девочки серьёзные и даже друг на дружку не глядели. Одна улыбнётся, а другая, глядя на неё, и хихикнуть может. Валя думала о том, что и в трусах можно жить, так даже лучше, зачем ещё что-то в жару... Потом подумалось о том, что если она расщекочет Ксюшку и та захихикает, то можно сразу же освободиться. С гневом прогнала она эту нехорошую мысль. И вдруг почуяла малышкину ручонку где-то под ягодицами, под косыми кромками трусов.

Где обычно щекочут? На животе или подмышками. Скользни проказливая ручонка туда, и всё было бы ясно. Но ведь "под попой" - это вроде бы совсем неопасно. Пытаясь избавиться от тяготящего однообразия, Ксюша водила пальчиком по обоям, потом вот по сестриному телу - может, даже машинально перешла туда.

И водит-то очень слабенько, еле касается. Но, странное дело, тело реагирует. Вот словно обожгло, верно, ноготком задела. Вот ягодица ёкнула, непроизвольно причём. А вот уже весь таз (или как там его по детской анатомии) вперёд дёрнулся, всё тело шатнулось. И всё - от легких прикосновений?

У нашей героини был зимой случай, когда она в лёгкий морозец быстро шла, почти бежала по улице, чуть распахнув курточку. И там, где вязаный шарф касался разгорячённого тела, было одновременно и жарко, и холодно. Забавное ощущение... Вот и сейчас наподобие: и легонько, и словно насквозь.

Вряд ли крошка намеренно искала "горячие" участки тела, сперва всё было бездумно, надо же шаловливым ручонкам где-то шарить. Но когда она увидела, как остро реагирует тело "большой девочки" на лёгкие касания, захотелось повторять это снова и снова, приискать места, тому более уязвимые. А у малых детей интуитивно-бессознательно дело скорее выгорит, чем у взрослых с их умом и методом. И вскоре Валя уже стоять спокойно не могла, дёргалась и шаталась отчаянно. Уже хотела было одёрнуть зарвавшуюся сестричку, но из открытого рта вместо выговора вырвалось почему-то хихиканье, мгновенно перешедшее в хохот со сгибом в пояснице.

Взрослые сдержали слово, Ксюшку мигом освободили, старшей же "срок" накинули. И вот, отстаивая оный, Валечка пыталась понять, почему так вышло. Сестричкины ручонки не стала унимать, потому что самой было интересно, как ведёт себя тело, даже приятно было, дыхание заходилось. Может, из-за прерывающегося дыхания и смех потом прорвался. Ну-ка, если самой себя там пощекотать... Нет, у самой не выйдет. Стоять было долго, перепробовала и так, и сяк. Нет, только другой если кто.

После, уже на свободе и когда одни дома, Валя просила сестрёнку расщекотать её под попкой. Но когда ждёшь, зная, что должно сейчас быть, выходит несколько хуже, чем когда в первый раз и неожиданно. Надо головку от ожиданий освободить. Но, когда это стало получаться, противная Ксющка перестала доставлять удовольствие и стала требовать что-то взамен. Обожала, когда её расщекотывали традиционно, под мышками и по животику. Бартер своего рода. Но порой набивала себе цену, отказывалась "смешить", пока, вдобавок к ответной щекотке, ей ещё конфетину большую не дашь. Малолетняя участница рыночных отношений.

Теперь вам ясно, почему Валя под моим фломастером взвиться была готова?

Следующей была Олеся - та, что в купальнике. Ей досталась тоже "птичка", но не под, а - над ягодицами. Вернее, вдоль самого края вспучивающихся сгустков мышц. Когда она покорно легла передо мной на живот, я оценил покрой купальника - кромка проходила ровно по "долине" между "равниной" и "холмами". Я мог бы, конечно, плюнуть на пару сантиметров и быстренько начирикать надпись по голой коже над кромкой, но... в те годы я халтурить ещё не научился и ответственно относился ко всякому делу. Сказано - по нижнюю сторону от ложбинки, значит, на ягодицах и надо. Стал отворачивать кромку, благо купальник очень эластичный. Но мало смущённого хихиканья, словно я ей чего другое оголяю, так материя ещё и "стреляет", чуть выпусти из рук. Это тебе не манжеты заворачивать, мальчик!

Оттянуть левой и держать, а правой писать - рискованно. Тогда я стал отворачивать кромку и прижимать её левой рукой, одновременно "выдавливая" ею кожную складку - на манер медсестры при уколах. И надёжнее, и рисовать удобнее, по тугому-то. Конечно, по буквочке, подул - и на новое место.

Не думаю, чтобы я очень уж крепко жал, но девушка вела себя беспокойно. По подрагиваниям мышц я понял, что она еле сдерживается от того, чтобы... Чтобы что, я понял, когда заело фломастер и я дважды корябнул по одному месту.

Девичье тело вдруг дёрнулось и выгнулось, да так, что один живот на полу и остался, почти буквой U выгнулась. Бедро задело меня и отшвырнуло, фломастер тоже потом ищи, но я был поражён гибкостью. Никогда раньше не видел такой конторсии.

Девчонки обступили взбунтовавшуюся Олесю и успокоили, прижали руки-ноги к ковру. А меня знаете в чём заподозрили? Что я ей палец в попу сунул! Да-да, в ту дырочку, откуда какают. Надо быть слепой или далеко стоять, чтобы не видеть, что я даже верх расщелинки не обнажал. Обидно стало - до слёз. К счастью, Вика подошла и стала помогать, отворачивать край купальника. Я проглотил обиду и продолжал.

За столом Олеся рассказала, почему это она так.

- Однажды, когда я была уже большой девочкой, мама за что-то разозлилась на моего младшего братика - карапуза Алика - и вознамерилась его хорошенько отшлёпать, даже руку уже занесла. Но в это время зазвонил телефон... Я как раз вертелась неподалёку, поэтому мама сунула детскую ручонку в мою и велела:

- Олеська, отшлёпай этого неслуха хорошенько, чтобы я его рёв слышала! - и заспешила к трубке.

Как тут быть? Будь он постарше, я бы шепнула ему, мол, вопи, как резаный, а я тебя понарошку лупить буду. Но не поймёт же! А то и маме пожалуется, проговорится - или громко, чего доброго, переспросит: "Как, как говоришь, мне вопить?"

Поэтому я шепнула то, что Алик должен был понять:

- Давай я сейчас пошлёпаю тебя, а ты потом - меня, вот и будут у нас ладушки-попочки.

Он серьёзно кивнул, и я уловила его взгляд, брошенный на моё заднее место (я была в обтягивающих бриджах). Неужели и впрямь по этому шлёпать будет дозволено, а то и кулачком бухнуть от души? Стоит сейчас потерпеть, коли и вправду так.

Лупила я братца без души, лишь кричал чтобы и плакал, приспуская ему трусики. А напоследок вспомнила, как... Ладно, расскажу, тут все свои. Не так давно я чем-то сильно рассердила папу, да ещё и прекословить начала, так что он, вне себя от злости, аж поднял на меня руку. Сильную мужскую ладонь. Я закрыла глаза и втянула голову в плечи. К счастью, родитель вовремя опомнился, девочек же не бьют, но "пар" требовал выхода, и он с силой махнул рукой параллельно моей спине. Я услышала какое-то вжиканье, и мою попу точно обожгло. Скользящее касание по верхушкам. Я подпрыгнула так, что, когда приземлилась, всё в серванте зазвенело и задребезжало, а сзади у меня ещё долго горело, сесть не могла. Потом, сняв трусы, я увидела, что материя на том месте "пошла", не выдержала растяга... Нехилый воспитательный приёмчик.

Вот я его к братику своему и приложила - да по оголённой коже. После чего оставалось лишь слегка похлопывать и успокаивать.

Мама, не отрываясь от трубки, повернулась к нам и погрозила пальцем - непонятно кому. Может, думала, что я счёты старые свожу.

Последовало долгое высмаркивание и умывание в ванной, проверка трусиков - не прыснул ли в них. Хорошо ещё, что малец понимал, что ответные "ладушки-попочки" надо проводить без родителей. Может, даже, надеялся отлупить меня круче, чем я его, до слёз довести, так что взрослые ему тут совсем ни к чему.

Перед экзекуцией я переоделась - вернее, чуть-чуть заранее, так что осталось домашнее платьице снять. Дело в том, что я шлёпала и подсекала Алика по голой попе, ну, и он мог потребовать равных условий. В ладушки ведь всегда голыми ладонями играют. Совсем это девочке ни к чему! Ну, я и придумала натянуть сплошной купальничек, который у меня тогда был, безгрудый, конечно. У него трусы отдельно не спустишь! Он ведь мог исподтишка вниз дёрнуть, безо всякого уговору. А целиком раздеть старшую сестру у него кишка слаба.

Почти как этот вот был купальничек.

Ну, и вправду пошли у нас "ладушки-попочки". Алик меня шлёпает открытой ладонью, бьёт кулачками (что, вообще-то, не по правилам), пытается дать щелбаны, оттягивая туго пальчик - а я лежу себе на животе с невозмутимым видом, как Бывалый - Моргунов в фильме "Кавказская пленница", когда ему укол делали, да и всё тут. Стараюсь не улыбаться.

Щелбаны меня особенно умиляли. Как-то папа рассказывал нам о своём бурном детстве и как он с мальчишками играл в то-в сё "на щелбаны". Показал, оттягивая средний палец, как это делается. И неосторожно сказал, что в натуре он продемонстрировать не может, потому что настоящего, "боевого" щелбана в исполнении взрослой мужской руки мы не выдержим, особенно Алик.

Кто бы сомневался, что малыш заведётся и под угрозой дикого рёва не потребует дать ему взаправдашний щелбан! Ну, и добился своего. Папа перед такой угрозой, честно говоря, беззащитен. Только ведь всё равно бесшумно не получилось.

По-моему, папа не смог правильно выбрать из двух зол меньшее.

И сейчас, слыша у своей попы отчаянный хруст детских пальчиков, а потом чуя их лёгкие касания, я с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Сдаваться юнец не желал. Ещё раз перепробовав шлёпки, битьё кулачком и щелбанчики ноющим уже пальчиком, а также обычные щелчки указательным пальцем, срывающимся с большого, он перешёл к единственно остающемуся на меня воздействию - стал месить мне через купальник ягодицы, забирая кулачками кожу в складки, щипать. Ущипнуть мою крепкую задницу ему слабо, так он в складки, в складки крупные её берёт.

Мне это - словно слону дробина, пыхтенье и то больше досаждает. Я расслабилась и вообразила, что это массаж. Мама ходила на сеансы такового и потом дома рассказывала, но скупо. Мне тоже хотелось, но детям, как мне сказали, не положено, их родители массируют пускай.

Вот я и вообразила себе. Всё-таки, когда мама ласкает - это одно, а когда тебя обслуживают руки профессионалов - это другое совсем.

Увлёкшись расслаблением и грёзами о настоящем массаже, я не поняла, почему у меня вдруг дрыгнула нога. Колом к полу стала и потом опустилась сама, я ни-ни.

Это знаете с чем можно сравнить? Порой медленно засыпаешь, уже ты в полусне, и у тебя сама собой дёргается нога. Да так, что просыпаешься. Не знаю, почему это, но происходит. Я поэтому стараюсь перед засыпанием распрямить тело, насколько возможно, коленок и локтей не сгибать. Правда, так лежать скучно, и потом сама собой снова чуток "подбираюсь", ворочаюсь.

Сравнила бы и с судорогами, да, к счастью, настоящих не испытывала доселе.

Алик не поверил, что я не нарочно, пробурчал что-то типа "мы так не договаривались". Вряд ли я его задела, скорее, он испугался. Моей бурной, резкой реакции испугался. Потом посопел-посопел, отошёл и снова меня в том месте сжал. И снова у меня дрыгнула нога, да так, что пятка о попку ударила.

Ну, и малец начал пробовать так же там и сям - теперь уже не боль причинить, а реакцию вызвать. Интуиция у маленьких детей развита хорошо, и вскоре я уже дёргала и дрыгала всеми четырьмя конечностями, и туловище к этому подключалось. Словно на пианино он на мне играл. Или на клавикордах.

Я не делала попыток прекратить - и неожиданно это всё, и самой понять хочется, на что тело моё способно. А всё же пришлось. После очередного "удара по клавишам" меня выгнуло так, что в спине стало больно и захрустел позвоночник. Слабее, чем вот сейчас, не такая гибкая я была. Испугалась, перевернулась сразу же на бок, а там и вовсе села, объявила, слегка задыхаясь, что "ладушки-попочки" закончены.

Быстро ушла в ванную. Если честно, то при одном нажатии у меня отреагировал, ёкнул пузырь и... ну, посадила пятно. Странно, до этого я в туалет и не хотела вовсе. А если б хотела, умирала? Мощная струя вышла бы сама собой, вот что.

Небезобидное это, видать, дело.

Пробовала потом сама - не выходит ничего. Надо, чтоб кто-то другой. Но Алику подставляться не хотела, нечего ему привыкать, как подчиняется ему тело старшей сестры. Хотя он и предлагал его пошлёпать снова с тайным умыслом взаимности, и подлавливал меня, когда я почему-либо попой вверх оказывалась.

Я решила развивать в себе гибкость, растягиваться. Будь я гибкой, вскинулась бы тогда, как вот сейчас, затылок к попке, и игра бы продолжалась. Вообще, надо иметь запас всяких физических качеств - и гибкости, и выносливости, и терпенья, и силы - на всякий случай, чтоб не пасовать. Жизнь полна удивительного, не говоря уже об опасном, и хорошо быть готовой ко всему. Не упускать возможностей и ловить удачу.

Я до сих пор гимнастикой занимаюсь. Не будь у меня развитого тела, вряд ли бы рискнула я ходить на вечеринки, где раздеваются. А брату с тех пор так и не поддавалась. Да он подрос уже, перед ним не обнажись!

Следующей была очереди Риты, у неё надпись должна была идти аккурат под поперечной планкой лифчика. Подружки расстегнули его и развели концы в разные стороны, натянули. Девушка потом говорила, что груди столь же хорошо держались, как и в застёгнутом бюстгальтере.

Здесь мне мешал только подкожный жир, кончик фломастера увязал в коже. Естественно, повизгивания, поводы обнажёнными плечами. Когда лифчик застёгивали, я успел полюбоваться распопиной, темнеющей под серой растянувшейся материей трусов. Ведь обычно трусы попу единят, только в движении ягодицы и "разъединяются".

У Али довольно длинная надпись должна была идти вертикально по спине. Она сняла топик (спиной ко мне ведь), приспустила свои бесшовные трусы - в общем, "дала длину". И я принялся за дело.

К тому времени я уже привык по-свойски обходиться с обнажёнными девичьими телами и не стеснялся: тёр пальцами каждую ложбинку на хребте, в которую надлежало врисовать букву, жал на кожу вокруг ладошкой, а если "татуируемая" вела себя неспокойно, то похлопывал её и даже наказующе шлёпал: мол, не дури, а притворяйся пергаментом, телячья твоя кожа, мне дело писарское делать надо.

Что мне бросилось в глаза, вернее, что я уловил краем зрения - напрягающиеся по делу и без дела ягодицы. Красиво обрисовывались, чёрт возьми! На детский взгляд, конечно. Подумалось по-детски: с такой мощной попой никакой позыв "по-большому" не страшен, всегда перекроешь кишочки на сколько хочешь, пока горшок... тьфу, туалет не отыщешь. Сейчас угарно, а тогда я аж позавидовал такой заднице, она и пареньку пригодится.

Сперва мне нравилось, а потом я забеспокоился: чего-то ягодицы всё время напрягаются-то? Уж не хочет ли их владелица в туалет? Могла бы и сходить заранее. Или они устали "быть заодно" под этими бесшовными, единящими попу, трусами и теперь на воле как бы разминаются, "потягиваются"? Когда сверху тела трудился, ничего было, а начал подходить к пояснице и ниже - стало мешать. Локоток не обопрёшь, рука с фломастером на весу, неудобно.

Ну, и я стал шлепками успокаивать волнующиеся сгустки мышц. Не рассчитал силы - и нашумел. Окружающие сразу засмеялись:

- Так её, так!

- По другой, по другой шлёпни!

- Алька, лежи тихо, а то по полной получишь!

Я покраснел и кое-как закончил надпись, а потом ещё и трусы натянуть помог. Потёр сквозь них битое место - как бы извинился. А через короткое время схлопотал ответный дружеский шлепок по тому же месту.

Квиты и без обид.

А напрягались ягодицы вот почему.

- В детстве, - рассказывала Алевтина за столом, - меня больше всего напрягал отбой в девять часов, сразу после "Спокойной ночи, малыши!" Взрослые смотрят программу "Время", ещё какие-то у них интересные дела вечером, а ты, как дура, иди в кроватку и смежай веки. Как только я ни пыталась доказать родителям, что уже большая девочка и могу ложиться спать позже! Стрелки у будильника вертела, вот что. И наткнулась на выдумку сперва папы, а потом - мамы.

Папа сказал так:

- Дочка, я понимаю, что спать в девять часов тебе не хочется. Но кое-что в жизни приходится делать, преодолевая себя, через "не хочу". В этом как раз и проявляется взрослость. Вот, скажем, врачи прописали мне таблетки для пищеварения, они страшно горькие. Не веришь - попробуй, - он отколол дедовскими сахарными щипчиками кусочек и дал попробовать. Подождав, пока я отплююсь, продолжал: - Противно, а пить надо. Поэтому давай вести себя как два взрослых человека: ты мне вечером кладёшь в рот такую таблетку, я честно жую её и глотаю, а ты идёшь в постель, я тебя укрываю одеялом, и ты честно пытаешься заснуть. Польза для здоровья общая. По рукам?

Я не нашлась, что возразить. Шлёпнула в знак согласия ладошкой по его большой ладони. Какое-то время утешалась мыслью, что папе горько, а потом это помогать перестало. Да у него и курс лечения закончился. Значит, можно смело возобновлять канюки про свою поздневечернюю взрослость.

Тут подключилась мама. Она с такой вот стороны дело повела:

- Дочка, ты чувствуешь себя большой. А может, просто говоришь так, воображая? Вот что, подоказывай-ка нам с папой каждый вечер, что ты уже большая, и тогда мы тебе разрешим.

- Как, мамочка? С радостью я!

- А вот как. Ты что последним перед "бай-бай" делаешь? Правильно, писишь и умываешься. Не пописив, заснуть не можешь. Это признак маленькой девочки, которую к этому приучили, а она послушно и приучилась, привыкла. Так вот, продолжай как бы готовиться ко сну в девять, а потом можешь не спать. Но в туалет больше в этот вечер не ходи, даже перед сном. Поняла?

Я замешкалась, а мама пояснила:

- Большая девочка должна уметь засыпать, не пописив. Вот я, к примеру. Просыпаюсь иногда среди ночи, чую - "по-маленькому" хочу. Оттого и просыпаюсь, что приспичивать начало. Надо бы сходить, да это ж через папу перелезать, он же с краю спит. Разбужу непременно, а я папу люблю и не хочу ему мешать спать, он заслужил. Вспоминаю, что я взрослая, и заставляю себя заснуть снова. Ты, может, слышала, как я утром порой "бурю" в туалете?

Откуда она узнала? В самом деле, порой утром меня будил звук маминой струи, бьющей в ту часть унитаза, где стоит вода - это "фирменный" звук сидящей мамы, у стоящего папы иначе. Мало того, что мощно и плескуче, так ещё и долго довольно, а потом и пердёж ещё выходит. Я как сравню в уме со своими девочкиными "писеньками", так мама великаншей кажется. А то, что такой объём скопившейся мочи должен мешать спать, как-то не думала.

- Вот так ты и будешь доказывать нам ежевечернее, что достойна позднего отбоя. Хоть в полночь засыпай, но - без туалета.

- А когда же смогу, мамочка?

- Утром, конечно. Но я понимаю - ты можешь переоценить свои силы и потом пожалеть, а время течёт необратимо, его назад не отмотаешь, чтоб снова в девять лечь. Поэтому договоримся так: если совсем уж не спится "с животиком", сходи тихонько в туалет, но лишь когда мы с папой уснём. Ровно дышать будем, а он ещё и похрапывать. А я обязуюсь перед сном с ним не шептаться, чтоб всем нам побыстрее заснуть.

- А свет, мамочка?

- Иди в темноте, она у нас не кромешная, с улицы же свет какой-никакой просачивается. Ежели ж ты боишься темноты, какая же ты большая? Снова ставим тебе ночник, и снова - девять часов вечера.

Я покашляла-покашляла, уступок не дождалась и согласилась. Начались мои взрослые "будни", или, вернее, "вечерни".

Сперва было тяжело чисто психологически. Вот несут меня ноги сами в туалет перед тем, как "принести" к кровати, и всё тут. А когда их укрощаешь и ложишься, как договорились, начинает "ворчать" мочевой пузырь. Вот кажется мне, что хочу, и всё тут. А дождусь, пока родители уснут, проберусь в туалет - и слабая струйка. Тьфу, с такой бы я до утра проспала, особо не тяготясь.

Много позже, когда я маме обо всём этом без утайки рассказала, она усмехнулась:

- Если ты, маленькая, тщилась выглядеть большой, то почему так не могла поступать малая твоя нужда? А посомневалась бы ты в ней, как я вот в тебе, и лучше было бы, нет?

Знание, что выйдет из меня немного, помогло. Приучила себя засыпать не "выдоенной". Или же интуитивно улавливала то время, когда стоило лечь спать, а не позже. И тут начались провокации.

За ужином на столе стали появляться мои любимые напитки - лимонады, причём без ограничений. Когда-то мама цедила мне их по принципу "хорошего понемножку", сейчас же: пей - не хочу! Сперва я не просекла и напилась вволю, лишь потом опомнилась - в туалет-то нельзя! Чуть не лопнула, дожидаясь, пока уснут родители, потом в туалете шумно себя вела. Боюсь, им на потеху.

Выходит, и взаправду хорошего лучше понемножку. Без жадности, чтобы потом плохого "по-множку" не привалило.

Потом в ужин проникли солёные блюда. Вкусные, надо сказать, мама постаралась. Ешь, дурного не подозревая, а через некоторое время страшно хочется пить. Так сказать, не хотела лимонаду по-хорошему, захочешь по-страшному. Пьёшь, пьёшь, напиться не можешь... со всеми вытекающими отсюда последствиями. А перед вытеканием они тебя ещё и помучат хорошенько.

Вовремя опомнилась и ужинать стала очень умеренно. Мама шутила - о фигуре забочусь. Но в рот мне еду не сунешь, я же не маленькая уже.

Был у нас такой обычай - мама перед сном мне рассказывала сказку, потом, когда это стало несолидно, просто шепталась со мной о древних событиях и ласкала меня, мяла, гладила, целовала. Теперь, когда я "большая", несолидным стало и это, но мама нашлась. Она стала вести со мной "женские" разговоры о такой взрослой вещи, как массаж. О том, как после родов... то есть, когда меня аист принёс, она стала ходить на массаж, чтобы... ну, чтобы свой жирок в молочко для меня перетирать. А там, оказывается, так месят, так месят! Больно так, что хоть кляп в рот суй, и опосля чувствуешь себя фарш фаршем. Зато очень скоро из этого фарша возрождается совсем другой человек. Словно заново рождаешься, и тебя аист с небес на землю спускает. И в следующий раз идёшь на массаж уже с энтузиазмом.

Нет, мама не собиралась месить меня "в фарш", она лишь массажом предлагала помочь мне расслабиться и поскорее уснуть. Это, мол, тебе не детские ласки. Я соглашалась, с удовольствием подвергалась массажу, вытягивалась, расслаблялась, распускалась даже - и тут подходила очередь животика. Он-то чем хуже, его тоже надо! Ну, и как бы невзначай массажистка "проверяла" мой пузырь.

Первый раз это было настолько неожиданно и вероломно, что я чуть не спустила в трусы... хотя нет, я спала в тонкой ночнушке, так вот в неё. Напряглась всем тельцем и сдержалась на самом на краю. Сработал рефлекс: в сухую одежду не писить ни в коем случае! Мама в меня его в своё время вселила, мама же и не смогла преодолеть.

В тот вечер "массаж" на этом закончился, и ночь выдалась не самая лучшая. Я думала, встав поутру, сразу же заявить родителям, что они играют нечестно, и я так не согласна. Но после того как я прокралась в туалет и слила, мысли прояснились и я поняла, что тем самым только выдам свою "маленькость". В самом деле, должна "большая" девочка понимать, что будет, если она на ночь напьётся своего любимого лимонаду? А если поест солёного и опять же надуется жидкого? И так ли уж трудно сообразить "взрослой", что если при массаже "месят в фарш", то живот при этом остаться в стороне ну никак не может, со всеми его уязвимостями?

По большому счёту, мне радоваться надо, что постоянно идут проверки на взрослость, зрелость, и я их худо-бедно выдерживаю. Теперь надо пораскинуть умишком и поставить выдержку на более прочную основу. Например, при массаже не расслабляться, а помнить, что мишенью является твой животик, надо быть всегда зажатой и при первом нажиме зажиматься ещё сильнее.

Оказалось, что, когда я пытаюсь зажаться "по-маленькому", то сперва напрягаются ягодицы, а потом уж в том месте, откуда писаю. Когда очень хочу, полушария просто вминаются друг в дружку и деревенеют. Может, и можно так натренироваться, чтоб порознь, но у меня пока эдак. И я поэтому, лишь мама начинала меня массировать, регулярно напрягала ягодицы, чтоб быть во всеоружии и смочь быстренько зажать остальное, когда до этого дойдёт дело... в лице маминых "ласковых" рук.

А потом я обнаружила, что попка моя сама собой напрягается, когда кто-то касается моего обнажённого тела. Условный рефлекс. Я потому и трусы бесшовные надела, чтоб не очень заметно было. Давно хотела начать тренироваться, чтоб напрягать и расслаблять мышцы порознь. Это ведь признак взрослости, мышцераздельный напряг. Теперь-то уж займусь вплотную. На этой вот вечеринке на мне пишут, на других, может, ещё чего, так что надо. Надо телом хорошо владеть. В жизни, как говорится, пригодится.

Вот такие речи велись у нас за вечеринным столом, объясняющие нервное поведение девушек под моим фломастером. А я так обвыкся, что принимал, как должное, что далеко не ровесницы, с растущей грудью (а я представлял уже, во что она может вырасти - в мамины тити) сидят за столом в одном белье, и даже просвечивающем, и я тут, считай, самый главный, ибо подмалевал их по разным телесным местам. Словно так и надо, сидят, пляж тут у нас. Солярий. Между прочим, я тогда заметил, что от раздевшихся пахнет духами куда тоньше, чем от одетых, и как-то в другом ключе благоухает, смешиваясь с телесными запахами. Это очень даже ничего себе обоняется и в женскую суть посвящает.

А в самом начале, когда все только сели, хозяйка взяла слово:

- Ну вот, теперь на каждой из нас что-то написано, и в таком месте, где сама не прочитаешь. И в этом вся фишка нынешней нашей встречи. Пребывать в неведении, и чем дольше, тем лучше. Все мы друг у дружки на виду, и кто не выдерживает, хочет узнать, спрашивай при всех, узнавай, вздыхай облегчённо - и выбывай из игры. Победит та, кто пересилит своё любопытство дольше всех. Кончено, в прихожей и ванной есть зеркала, занавешивать нехорошо, не похороны у нас, поэтому в прихожую прошу до ухода не выходить.

- А в ванную? - послышались голоса. - В туалет, то есть. - И жесты на батарею бутылок с лимонадом.

- Если такая большая девочка, - терпеливо разъясняла Вика, - со свободным животиком не может потерпеть до конца вечеринки, то наш писарь великодушно уступит ей свой ночной горшок в спальне. Пись-пись-пись...

Я оторопел. Про него я успел забыть, это такое "далёкое детство"... Неужели столь взрослые девушки, что называется, снизойдут? Нет, сестра просто попугать их хочет, зная заведомо, что все откажутся. Ну, и шутка хорошая за столом.

Все засмеялись, но условия приняли. Удивительно, но стали спорить, кто наполнит ёмкость с одного приседу до краёв. И старались! Увы, меня не пустили позырить, а о журчащих звуках из-за двери, хмурых лицах заходящих и счастливых - выходящих рассказывать скучно. В общем, оттянулись девчонки, тряхнули стариной, побаловались.

Вика продолжала:

- Тут меня спрашивали, почему я называла рулетку "русской". Дело в том, что один из фломастеров в обойме был с несмывающейся краской для пляжного долгоиграющего боди-арта. Пока эпидермис, ну, надкожица не отшелушится, надпись будет гордо сиять. Но до ухода вы об этом не узнаете.

И вечеринка "закрутилась". Между прочим, об этом все не подумали, а кому, спрашивается, горшки за озорными девицами выносить в туалет с зеркалами? Тем более, полные на спор всклень. И пришлось, хошь-не-хошь, "писарю", недаром же в его титуле стоит "ПИС". Ох, и тяжёленьки же были горшочки!

Любопытство девчонки унять не смогли, и где-то после "экватора" вечеринки стали одна за другой "колоться". А как бурно веселились, узнав, наконец, что на них было намалёвано и жить спокойно не давало. Аж на спину на ковёр бухались и ножками в воздухе болтали. Некоторые не хотели стирать и уносили надписи с собой... на себе. А я потихоньку учился буквам, узнавая, как звучит то, что я недавно срисовал.

Победила в этой игре моя сестра - случайно, забыв о том, что на лбу что-то есть. Еле вспомнила, но тут же честно призналась, что если б не запамятовала, одной из первых бы сдалась. А когда я, на правах брата, попытался оттереть ей лобик одеколоном, выяснилось, что она проиграла в "русскую рулетку". Надпись оказалась несмываемой!

К тому времени я узнал букв на чужих телах достаточно, чтобы прочитать слово на родном лобике. Но притворился, что по-прежнему неграмотный, чтобы не расстраивать сестрицу. Словечко-то не ахти, не хвалебное отнюдь. Написала она его на карточке сама, а я случайно вытянул. И честно перерисовал.

Как говорится, не рой другому яму...

Что делать? Скоро родители придут. Ещё не ушедшие девчонки посовещались и решили, что Виктории очень подойдёт чёлка, закрывающая лоб. Не откладывая дело в долгий ящик, и сварганили ей её. Надпись притихла.

Как бедная девочка пыталась всё же оттереться и потом пахла всеми запахами маминой аптечки и папиных растворителей красок, умолчу. Помните, как с меня "царя" оттирали? Но имею право догадаться, что со лбом сделалось что-то нехорошее, поскольку чёлку Вика менять не стала. А однажды я, ласкаясь, отвёл ей её со лба и оторопел... Но не стоит сыпать соль на раны. И выносить сор из избы.

Потом подружки стали приходить к нам поодиночке и просить, чтобы я им на коже, там или сям, что-то намалевал буквенное и ещё цветочком украсил. Сестра не возражала, только просила, чтобы я не ел сразу все приносимые конфеты. Много сладкого ребёнку вредно, и так самые "сладкие" места женского тела видит. Не поделюсь ли я "вредом" с ней?

Так и прилипла ко мне кличка "писарь". А шила в мешке не утаишь. Разговаривая по телефону, сестра нет-нет, да и проговаривалась этим словом. Однажды зашедшая к нам "на минутку" соседка услышала и заинтересовалась. Ну, мы ей соврали, что я однажды, рисуя Викиной ручкой, случайно намалевал несколько букв алфавита - или что-то на них похожее. Прокатило.

Но, чтобы в дальнейшем не возникало вопросов, сестра придумала сделать объясняющий всё фотоснимок. Я с него рассказ и начал. Очень забавно и о детстве память. Теперь кличка стала безопасной и вполне может дожить до школы.

И дожила! И вот что ещё интересно: одноклассницы стали, краснея и пряча глаза, просить меня написать что-то на их предплечьях или ладошках фломастером. Прозвище надо оправдывать, и я срочно выучился каллиграфии. Теперь даже учителя, заметив на ученице надпись, скажем, "спокойно!" или "я могу!", пожимали плечами и говорили:

- А-а, это "писаря" нашего рук дело!

Потом меня стали просить написать там, где для этого надо расстёгиваться. И как-то странно на меня стали смотреть в коридоре молоденькие, только что из "педа", учительницы, словно хотели, но не решались обратиться. Дело обещало зайти далеко.

А на лбу у Вики, если откинуть чёлку и присмотреться, можно заметить беловатые следы той моей надписи несмывашкой. Так тёрла, что втёрла навсегда. Но я нем, как рыба (сей рассказ не считова, не считова!). Если кто моей сестре понравится, и она его к себе допустит, тот узнает и ещё больше её полюбит.

Но если б вы знали, как ей идёт чёлка!