" Нет, не ищи других земель, неведомого моря:
твой город за тобой пойдет. И будешь ты смотреть
на те же самые дома, и медленно стареть
на тех же самых улицах, что прежде,
и тот же город находить."
К.К.
Лет десять тому назад, будучи на последнем курсе ординатуры, Илья неожиданно для всех уехал в Америку. Перемена была разительной; ему пришлось на время забыть все свои привычки, чтобы приспособиться к здешнему мельтешению, работе на износ, вечной нехватке денег. Но, несмотря на все эти слишком реальные, слишком неотвязные заботы - едва ли можно думать о загадочной русской душе, когда на тебе долг в пять сотен,- новое окружение казалось Илье чем-то вроде набора пожелтевших от времени фотографий в чужом альбоме.
Мир Богарта, Уорхолла и призрачных Кеннеди...
Неужто подобному есть еще место в реальности? Отсюда, изнутри, поначалу он казался себе персонажем на им же самим нарисованном многофигурном полотне - но вдруг увидел в этом экзотическом способе жить норму бытия. Никто не думал здесь, как жить, все просто жили, и в том была своя поэзия.
Илья, которому уже стал открываться сезам иного языка, почувствовал внезапно, что начинает понемногу понимать и постигать чужую страну. Нью-Йорк не умеет привязывать к себе и не заботится о том, чтобы ласково принять чужака, он похож на уродливых девушек, которые перестают замечать мужчин, поскольку те не обращают на них внимания. Этот цельный, но небрежно сотканный город с прямыми улицами не был создан для того, чтобы пленять : в его повадках не проявлялось никаких особенностей, в его сумятице не было единства. О Москве Илья несомненно вспоминал, и часто, но все с каким-то оттенком нетерпения - что пользы вздыхать о прошедшем.
Утекло много времени, прежде чем он обрел нечто определенное, то, о чем можно было удовлетворенно думать на сон грядущий или, немного рисуясь, рассказывать старым приятелям. Причин быть самим собой довольным у него хватало. Начать хотя бы с того, что ему посчастливилось устроиться в одну из лучших нью-йоркских клиник, и это несмотря на незначительный опыт. Деньги интересовали его тогда, когда нужно было их истратить - слишком чужд он был той врожденной обстоятельности американцев, в которой вязнут лучшие их качества. С женщинами он бывал то сентиментален, то груб попеременно; он любил размышлять о них вообще, и в результате - те женщины, в которых он бывал влюблен, становились в его голове лишь легкими намеками, ничего общего с реальностью не имевшими. Однажды он чуть было не женился : она была еврейкой с обычным здесь набором интеллектуальных бредней. Поначалу он не мог отвести глаз от своей прекрасной дамы, и во взгляде его влюбленность была смешана с чем-то, более всего похожим на уважение. Потом оказалось, что все , выдаваемое ей за собственные мысли, было позаимствовано где-то по случаю - даже ее любовь к Набокову была данью модной истерии, вспыхнувшей в последнее время. Спустя полгода она от Ильи ушла, так ничего и не добившись; он же только вздохнул с облегчением - вот ведь угораздило связаться!
В последнее время он все чаще испытывал какое-то смутное недовольство собой. Вроде все было по-прежнему, но что-то определенно было не так.
Глядя утром в зеркало на собственное лицо, подставляя его с чувством нервического чуть ли не омерзения под лезвие бритвы, он уже чувствовал себя невероятно уставшим, выжатым до капли. Откуда-то снизу назойливо и нудно подвывало радио, мелодия эта преследовала его все лето. Некоторое время он вслушивался в ее тягучие переливы - и уже знал, чего этот звук от него требует; затем собрался с мыслями и пошел одеваться.
С недавних пор он пристрастился ходить в один русский клуб, знаменитый своими живыми концертами и уютными гулкими закутками, где можно было сидеть и лениво перебрасываться словами, потягивая горьковатое пиво.
Никто ни с кем здесь не был связан родственными узами, просто они сходились случайными единомышленниками на вечер и поспешно исчезали каждый в своей раковине. Но, несмотря на это, вместе с ощущением сиюминутности происходящего к нему нередко приходило приятное чувство оттого, что он был среди своих; город, в отличие от этого, существовал сам по себе.
Илья взял себе темного пива и подсел к знакомым, чья-то переспелая девица отлепила ляжки от дивана и подвинулась, уступая ему кусочек сидения . Сегодня все как сговорились - мешки под глазами, настроение хуже некуда. Он уже забыл, когда в последний раз ему приходилось с таким трудом сохранять внешнюю невозмутимость. К., похожий сейчас почему-то на тучного старого кролика, нес несусветную чушь и раздражал Илью больше обычного. Подобный человек физически неспособен снять шоры и посмотреть на мир по-настоящему, думалось Илье и тут ему пришло в голову, что, собственно, сам он ничем от К. не отличается и ведет существование настолько рутинное, что всякий другой давно бы сдох с тоски. Обмусоливая эту мысль, он заказал текилы. На бутылке была этикетка : агава на фоне ослепительно желтых песков; дым от кучки окурков в пепельнице, кружась, поднимался к потолку.
Все вдруг заметно оживились, а переспелая девица исподтишка разглядывала Илью. Внезапно он выпрямился, как вздрогнул, не веря своим глазам. В дальнем углу сидел Андрей, постаревший и оттого какой-то уязвимый, но все равно Андрей. Они жили по соседству, учились вместе в школе, с разницей в год или в два, но друзьями так и не стали. Ничто их в сущности теперь не связывало, кроме, пожалуй, разрозненных воспоминаний и вспышек какой-то судорожной симпатии, когда Илья приезжал к матери на пару дней.
Несколько первых скомканных минут - потом они перебрались за столик в углу и выпили за встречу, дай Бог она окажется счастливым предзнаменованием для них обоих.
Смешались тяжелые аккорды гитары и шум множества голосов. Они расслабились, напряжение ушло, дав место ощущению тепла где-то в области сердца, и голос у певца был хорош, хотя мелодия только намечалась пока где-то на периферии, спорадически, тускло.
Они были достаточно сентиментальны, чтобы получить удовольствие от воспоминаний, и Илья, уже полусонный, снова и снова возвращался к позабытым лицам и дням. Его одолевала зевота пополам с дрожью - прошлое тихо перекатывалось у него внутри вместе с изрядным количеством выпитого.
С минуту оба они посидели в раздумии. Потом Андрей сказал, будто констатируя:
-Тебе здесь одиноко.
Илья кивнул, не поднимая головы.
-Да нет, здесь как везде. Ни лучше, ни хуже.
-Если везде одинаково, чего же ты так отчаянно цепляешься за этот город?
-Дурацкий вопрос.
-А все же...Я просто восхищаюсь тобой иногда. Нет, правда. - Андрей улыбнулся, но глаза к улыбке этой отношения как бы и не имели.
Илья почувствовал в сгустившейся вдруг тишине некую окончательность - как захлопнулась за спиной дверь склепа. И ничего тут нельзя было поделать.
-Ну, мне пора, - он ощутил уже первый легкий приступ неприязни к самому себе. - Завтра вставать рано, дежурство, ну ты сам понимаешь.
Он даже и припомнить не мог, когда в последний раз был настолько пьян, и бывал ли он настолько пьян вообще. Думать было трудно, между мыслями сновали невнятные и юркие, как рыбы, самообвинения. Ему пришли в голову строчки из слышанной сегодня песенки, и по дороге к машине он повторял их про себя на разные лады:
come on try a little
Nothing is forever
There's got to be something better than
In the middle...
Очнулся он, лежа на заднем сидении своего шевроле, легкий влажный ветер задувал через распахнутую дверцу. Почти рассвело. Бензина в баке на обратную дорогу должно было хватить с избытком. Выруливая с незнакомой улочки, он увидел далеко впереди жемчужно-серый край океана; он силился вспомнить и не мог - ощущения были странными, незнакомыми совершенно. Илья лицом улавливал дыхание бриза, словно это была сама вновь обретенная реальность, которая и веет на него ветром счастья.
Он понял, что дошел до новой внутри себя границы; отныне его жизнь будет складываться совсем иначе. Все это время он был как будто скован, спеленут туго; теперь же цепь распалась. Тихо шептало радио - он услышал опостылевшую мелодию, и знакомый голос города начал просачиваться по длинным, свежевымытым улицам.
Илья выругался вслух и вырубил звук, заставил ненавистный голос замолчать и поехал дальше, хмурясь на пробивающийся потихоньку по краю небоскребов солнечный свет.