Так за нерадивость ссыльного Иосифа Бродского называл тракторист, у которого он был напарником-прицепщиком, обслуживающим сеялку...
- Вот именно, что 6 га при норме выработки 10. А с ним - точно, шесть выходило. Соответственно, ползарплаты мне и начисляли, - вспоминал Булов.
- И все через него, лентяя. Пока он с Норенской до работы дойдет три километра - опоздает; потом, если сеялку на поле заклинит, от Иосифа пользы никакой. И всё время перекурить звал. Мёрзнуть будет, лишь бы не вспотеть. Мешки поворочает, сеялку кое-как затарит зерном, а больше ни-ни. Получал Иосиф в совхозе рублей по пятнадцать в месяц - за что больше, если не работал?..
- Жаль вообще мужика было, - вспоминает Булов. - Придет на работу, с собой - три пряника, и вся еда. Брал Иосифа с собой домой, подкармливал. Не пили, нет. Как его к нам в район сослали, госбезопасность приезжала: мою хозяйку с самого начала предупредили, чтобы я с ним не снюхался. Я и не снюхивался...
- С ним я год всего поработал, - говорит Александр Булов, - да и то старался, если можно было, не брать его. И скрытный он был: занавески задернуты все время, свечи, машинка печатная. Он, когда я к Пестеревым (хозяевам, где Бродский снимал комнату) заходил, свои листочки закрывал или переворачивал...
Он разнорабочим был, так его гоняли, куда ни попадя: навоз разгребать, каменюку с полей выкорчевывать. Телятницы от него отказывались: ходит рядом, посвистывает, а то и в лес уйдет, за малиной - любил он это дело. Бабы плюнут да сами навоз разгребут...
Йосиф Бродский, русский и американский поэт, эссеист, драматург, переводчик, педагог. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 года. Почётный гражданин Санкт-Петербурга (1995).
О Йосифе Бродском написано много и многими. Написано комплиментарно. Его друзья рассказывают о нём объективней.
Феномен Бродского мне видится в особом складе ума и типе нервной системы. Он от природы неустанно продуцировал идеи и образы, находил связи между вещами и явлениями, обладал безграничной фантазией, блестящей памятью. В дальнейшем стал эрудирован прежде всего во всём, что касается поэзии - в литературе, религии, философии.
С юных лет он ощущал в себе тогда никак не востребованный интеллектуальный потенциал. Именно отсюда - наличие больших способностей сначала против понимания "для чего они", а затем против возможности раскрыть их - именно отсюда, я бы сказал, не соответствующая реальному положению, вымученная недооценённостью самоуверенность. Это типичный внутренний невротический конфликт, когда сильное желание наталкивается на невозможность реализации.
В судьбах Йосифа Бродского и Ван Гога есть некоторые параллели. Оба были туговаты в учёбе. В процессе долгих поисков свого места в жизни статус обоих не соответствовал достижениям отцов. А когда они нашли себя, то не смогли монетизировать свою деятельность и оба сидели на шее у любящих их родственников.
И наконец, останься Бродский в Советском Союзе, то получил бы признание (если ещё получил бы) только посмертно, как и Ван Гог.
А что не так с нервной системой? Почему он так плохо учился и остался недоучкой? Ларчик открывается очень просто - ребёнок не мог себя организовать, не мог сосредоточиться, в силу некоторой лабильности и недостаточном для такой психики побуждении. И его с детства чувство вольницы вызвано не каким-то там протестом против советчины, а элементарным недостатком адаптации.
Это потом, на пороге зрелости он смог последовательно и упорно заняться самообучением, когда он открыл для себя мощнейший мотиватор - всеувлекающее стремление к замаячившей звезде всемирного признания.
Но и в зрелом возрасте его грубость, и агрессия во внешнем кругу общения (не в кругу друзей) проявлялась как реакция на неуважительность к ранимому комплексующему.
По воспоминанию Людмилы Штерн "он был одновременно задирист и очень застенчив", что естественно для недооценённого человека, чувствующего свой пока невостребованный потенциал.
Не получив ни общего, ни академического образования, Бродский грешил эрудиционными лакунами. Кроме того он был слабоват в артикуляции мысли, т.е. далеко не всегда был логически строг в мышлении.
То, что в логике будет непоследовательно, то в поэзии может являться отрывом от земных реалий и взлётом воображения.
Поэт может позволить себе мыслить и излагать не дедуктивно, не индуктивно, а интуитивно.
При таком подходе поэт "не стесняется говорить о высоких материях - смерти, времени, космосе - с видом знатока, постигшего тайны вселенной, даже не задумываясь о том, насколько он понятен", - из воспоминаний Эллендеи Проффер.
Свой индивидуализм он обосновывает боязнью раствориться в группе и т.о. легко стать частью пагубной системы. Это некорректная мысль - индивидуализм не выбирают. Быть индивидуалистом - это удел талантливых, смелых, авантюрных, амбициозных и уверенных в себе. Таким в сущности и был Бродский.
Бродского часто упрекают в том, что он пишет сложно. Солженицын говорил, что из поэзии его стихи переходят в "интеллектуально-риторическую гимнастику" и что нет в них "душевной доступности".
Из воспоминаний Ильи Резника: "... Анна Ахматова сказала в 1966: если бы Бродского не сослали, он был бы такой, как Виктор Соснора, Александр Кушнир - вот мозговые поэты-умницы. У них сложные, многоходовые, метафоричные стихи. Но эти стихи для маргиналов. Их же надо понять, расшифровать. А почему поэзию надо расшифровывать? Зачем эти коды? Поэзия должна же будоражить, в сердце войти. А не кроссворды, не криптограммы. Это может быть, но это другое искусство".
Это безусловно гениальное виртуозное стихоплётство (попробуйте найти другое слово), т.к. дефиниция "поэзия" для подавляющего числа людей несёт смыслы весьма далёкие от тех, что заложены в значительной части стихотворного творчества Й. Бродского.
Его любовная лирика, посвящённая М.Б. не выдерживает критики.
Она не волнует. Внутренние опиаты не попадают в кровь - стрелы заумного Амура не нацелены в сердце.
Бродский блестяще владеет языком, обильно используя анжамбема́ны. А. Ахматова говорила с Бродским как с равным: "Йосиф, мы с вами знаем все рифмы русского языка".
Большинством людей, не безразличных к поэзии, Иосиф Бродский воспринимается, примерно как Пауль Хиндемит дилетантами, а то и профессионалами, в музыке.
Однако же, позвольте излагать ab ovo usque ad mala.
Бродский родился в Ленинграде 24 мая 1940 года. Он был единственным сыном в еврейской интеллигентной семье (отец - морской офицер, капитан 3-го ранга, географ и фотокорреспондент, мать - бухгалтер). Родители несколько не сходились характерами. Мать отличалась некоторой резкостью и прямотой, отец был более сдержан. Тем не менее, они нередко ссорились.
С детства у Оси было не всё ладно со здоровьем: он был раним, переносил логоневроз, не мог учиться как все, ему не давалось даже начальное образование. В седьмом классе он проторчал два года из-за годовой двойки по английскому.
Поступал в военно-морское училище (школа подводников), но не был принят, как он считал из-за 5-й графы.
Пришлось вернуться в школу, но он не усваивал не только гуманитарные, но и точные науки, и отец, для лучшего втолковывания сыну труднодоступных тригонометрических закономерностей, использовал простую, проверенную веками эффективную методику, снимая офицерский ремень с бляхой.
Затем он пытался сдать экзамены на аттестат экстерном, но завалил астрономию и окончательно охладел, как он говорил, к "детским играм".
В пятнадцать лет, так и оставшись неучем, этот юный балбес, ходячий позор еврейской семьи, пошёл работать на военный завод "Арсенал" учеником фрезеровщика.
Ося рифмовал:
"В автобусе утром я еду туда,
Где ждёт меня страшная рожа труда.
В конце ноября, в темень, слякоть и грязь,
Спросонья в нем едут, вахтеров боясь,
Угрюмые толпы с гнилыми зубами.
Полощется ветер, злорадно смеясь".
В шестнадцать лет он загорелся идеей стать врачом. Однако, поработав месяц помощником прозектора в морге, где нужно было обмывать трупы, вскрывать их, вынимать внутренности, он потерял всяческий интерес к медицине.
Какое-то время он работал матросом на маяке.
Определённым "достижением" его трудовой "карьеры" является пятилетняя работа кочегаром в угольной котельной в отопительные периоды. А летом он выезжал с 1957-го по 1961-й год на работу в геолого-разведывательной экспедиции. В 1957 и 1958 годах - на Белом море, в 1959 и 1961 годах - в Восточной Сибири и в Северной Якутии, на Анабарском щите. Летом 1961 года в якутском посёлке Нелькан в период вынужденного безделья (не было оленей для дальнейшего похода) у него произошёл нервный срыв, и ему разрешили вернуться в Ленинград. В экспедициях он начал "пописывать стишата".
В то время он много, но хаотично читал - в первую очередь поэзию, философскую и религиозную литературу, начал изучать английский и польский языки.
В 1959 году знакомится с Евгением Рейном, Анатолием Найманом, Владимиром Уфляндом, Булатом Окуджавой, Сергеем Довлатовым. В 1959-60 гг. он близко сходится с молодыми поэтами, входившими до этого в "промку" - литературное объединение при Дворце Культуры Промкооперации (позднее Ленсовета).
Рейн так описывает знакомство с Бродским:
- Я пришёл на новоселье к Ефиму Славинскому (в 1976-ом выехал в Лондон и работал на BBC). К тому времени я был известен в Ленинграде, как молодой поэт. Ефим встречает меня в прихожей и говорит, что в комнате среди гостей молодой парень уже два часа кряду читает стихи. И просит меня сказать ему, чтобы он этого не делал...
Во время поездки в Самарканд в декабре 1960 года Бродский и его друг, бывший лётчик Олег Шахматов, разработали и начали реализовывать план захвата и угона самолёта, чтобы улететь в Афганистан. Согласно этому плану в сумке Бродского был булыжник, чтобы оглушить пилота. Но, представив себе его вывалившиеся мозги, уже в ожидании рейса Бродский отказался от этого замысла - впечатлительный был мальчик. Позднее Шахматов был арестован за незаконное хранение оружия и сообщил в КГБ об этом плане, а также о другом своём друге, Александре Уманском, и его "антисоветской" рукописи, которую Шахматов и Бродский пытались передать случайно встреченному американцу. 29 января 1961 года Бродский был задержан КГБ, "взят на карандаш", но через двое суток был освобождён.
В начале 60-х Бродский приобрёл известность на ленинградской литературной сцене, читая свои стихи в студенческих общежитиях, клубах, в квартирах друзей.
В августе 1961 года в Комарове Евгений Рейн знакомит Бродского с Анной Ахматовой. В то время Бродский ещё не был достаточно компетентным - он думал, что Ахматова умерла до революции.
Возле поэтессы группируются четвёрка молодых поэтов, т.н. "сироты Ахматовой" - Евгений Рейн, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев и Йосиф Бродский, которого Ахматова выделяла, как лучшего.
Ахматова большое влияние оказала на формирование человеческих качеств Бродского, но не была его учителем поэзии. Своими учителями Бродский считал Марину Цветаеву и Александра Введенского. В целом Бродский не знал и не признавал ни советских писателей (Платонова, Бабеля, Булгакова и др.), ни советских поэтов-шестидесятников.
В 1962 году двадцатидвухлетний Бродский встретил молодую художницу, дочь художника П. И. Басманова.
М.Б. - эта аббревиатура в большинстве стихов поэта. Их количество, посвященное одному человеку, не имеет аналогов в мировой поэзии (больше 1000). Марина Басманова - так звали первую любовь поэта.
"Бродский был столь ревнив, что однажды человеку, положившему руку на плечо Басмановой, проткнул ему руку вилкой", - из воспоминаний Якова Гордина.
- Питерская художница с глазами-изумрудами была представлена Бродскому на новогодней вечеринке в 1962 году, - рассказывает Евгений Рейн. - Они очень скоро начали встречаться, всегда были вместе. Казалось, что эти люди совершенно не созданы друг для друга: она молчалива, он шумный, говорливый. Но вместе выглядели очень органично, он называл ее "невестой".
В начале 60-х годов он пытается заработать в Москве на переводах (русский-английский). Но "доходы" от переводов смехотворны (вообще он до 32-х лет жил на пенсию родителей, почти беспрерывно покуривая всегда имевшиеся у него "заморские" сигареты, и по тогдашним нравам определённо был дармоедом).
- А в те времена в технологическом институте был такой человек - Яков Лернер, - продолжает рассказывать Евгений Рейн. - Этот человек имел явное отношение к КГБ: был в профкоме, потом возглавлял народную дружину. А однажды пришел к секретарю обкома и заявил: "А давайте будем бороться не с тунеядцами, а с антисоветчиками, врагами идеологии". Нужно было устроить показательный процесс, начали искать подходящего человека. Приходили и ко мне. Меня вызвали в отдел кадров, и там этот Лернер задавал какие-то вопросы. Но я им не подошел, потому что имел работу. И тогда они обратили внимание на Бродского. Он подходил идеально: сидел дома, немножко зарабатывал стихами. Когда дошел слух, что его могут арестовать, мы помогли ему скрыться в Москве. Договорились, что на время отправим его в психушку, но через две недели я навестил его и услышал: "Куда вы меня упекли? Я же тут стану психом точно, заберите меня!". Но оказалось, что это не так просто. Тогда мы придумали хитрый ход - главному врачу больницы достали два билета на Утесова, через день Бродского выпустили. В это время вышла газета "Вечерний Ленинград", где появилась статья "Окололитературный трутень", в ней Бродский клеймился за "паразитический образ жизни". Было очевидно, что статья - сигнал к преследованиям и, возможно, аресту.
Окружением Бродского была богема. Но в отличии от него, большинство её представителей имело высшее образование, многие закончили ленинградский технологический институт, горный институт, где были литературные кружки, и где-то работали. Беднягам-родителям было горько и стыдно за великовозрастного сына. И они ему как мальчишке ставили в пример старшего товарища поэта Евгения Рейна, который, дескать, выучился и работает. Был ли Бродский всё же тунеядцем? По советским меркам - да. А по общечеловеческим?..
Говоря подробнее, спасением Бродского от ареста озаботилось несколько весьма уважаемых людей. В конце 1963 года его устраивают, используя целый ряд знакомых, через письмо Ахматовой к Ардову, в сопровождении Рейна, через связи Ардова с заведующим в больницу им. Кащенко, где его не лечили, а через месяц должны были выдать "охранную" справку в том, что он не буйный, но некоторые отклонения от нормы в психике не позволяют ему как другим трудиться во благо Отчизны, что было близко к истине. Но, узнав об измене любимой женщины, Марины Басмановой, с его лучшим другом поэтом Дмитрием Бобышевым (об этом ему намекнула его приятельница Людмила Штерн - как говориться, "мир не без добрых людей"), которому он доверил присматривать за Мариной, чтобы она не унывала, об измене в новогоднюю ночь на даче, где вся богемная компания перепилась, он по сути сбежал с психбольницы и срочно ночью помчался в Ленинград выяснять отношения. После разговора с Мариной Йосиф в состоянии сильного стресса зашёл в здание Эрмитажа, прошёл в туалет и куском стекла вскрыл себе вены. И тут же, испугавшись содеянного, побежал в медпункт. Когда с перевязанной рукой он пришёл к своему приятелю Владимиру Уфлянду, тот сразу догадался обо всём и сказал:
- Если ты действительно захочешь покончить самоубийством, спроси меня - я расскажу тебе как это делается.
Вскоре Бродский был арестован по обвинению в тунеядстве и осуждён на пять лет принудительных работ в архангельской области (район Коноша, деревня Норинская). Ход суда тайком и с трудом записывала, т.к. не владела техникой стенографирования, писательница и журналистка Фрида Вигдорова. Запись под названием "Судилище" широко распространялась в самиздате, была многократно опубликована в разных странах на русском и английском языках и вызвала широкое движение западных интеллектуалов левой ориентации в защиту Бродского.
В ссылке Бродский получал посылки. Евгений Рейн часто отсылал ему лекарства, особенно часто пирамидон. Бродский считал себя компетентным в медицине и этим пирамидоном лечил всю деревню.
К нему приезжал его отец, были Басманова и Найман. Был Михаил Мейлах с секретным поручением от Л. К. Чуковской и Ф. А. Вигдоровой с рекомендацией отложить публикацию стихов Бродского в нью-йорском издательстве до его освобождения. Однажды приехал Бобышев мириться, оправдывая себя любовью к Басмановой. Кончился этот разговор тем, что Бродский схватился за топор...
Годы в ссылке сам Бродский считал самыми счастливыми в своей жизни. По словам Рейна именно в ссылке Бродский как поэт достиг уже определённых высот. Здесь он вёл здоровый образ жизни, много гулял, учил английский, много читал, писал стихи.
Как я уже упоминал, Бродский снимал комнату в доме Пестеревых. Кроме тракториста Булова, остальные селяне относились к Бродскому спокойно.
В Коноше у Бродского появился влиятельный покровитель, капитан запаса Владимир Черномордик, рассказывавший:
- Лично меня применительно к Иосифу волновал только один вопрос: чтобы он тут дуба не дал. Во-первых, с сердцем у него скверно было уже тогда. Во-вторых, Иосиф, при всем его огромном таланте, был пацаном с авантюрными замашками, что в его положении было чревато...
На "пацана" морщиться не стоит. Владимир Черномордик - похоже, единственный из коношан, сохранивший дружбу с поэтом после его ссылки - был старше Бродского на 16 лет. Человек одесский, войну прошел в армейской разведке: отступал до Сталинграда, наступал до Берлина, звание - капитан. Далее, как вспоминает Евгений Рейн: "Черномордик участвовал в охране Потсдамской конференции. После разъезда "Большой тройки" он решил вместе с товарищами отдохнуть. С целью отдыха в огромный "хорьх" они запрягли два десятка молодых немок, и таким образом получились бурлаки на Эльбе. Немки катили "хорьх" по Потсдаму, а Черномордик со товарищи специально для них пели про Стеньку Разина и персидскую княжну. Все, как уверял впоследствии Черномордик, были чрезвычайно довольны и не имели друг к другу никаких претензий.
И вдруг эта история попала в какую-то английскую газету. Черномордика неохотно судили и дали десятку. После лагеря домой в Одессу он не вернулся. Он стал начальником АХО Коношского района, заведовал банями и парикмахерскими, был там человек влиятельный и приметный и действенно покровительствовал Бродскому.
Черномордик вспоминал:
- Стихи Иосифа я знал и раньше, считал их очень значительными. А познакомились так: кто-то мне сказал, что по району ходит некто в джинсах - случай в те годы весьма редкий. Не то, чтобы я специально хотел взглянуть. Но мне также сказали, - Черномордик оглядывает читальный зал библиотеки им. Бродского, - что этот человек пришел сюда, и тут ему не дают книг.
- И правильно, - вмешиваются библиотекари. - И сейчас бы не дали, потому что у него прописка нездешняя.
- Я подошел, познакомился с ним и сказал Розе Павловне, заведующей, пару слов, - продолжает Черномордик. - Книги Иосифу дали...
Первая книга, которую он взял в коношской библиотеке - сборник персидского поэта Саади. Дальше были Мопассан, Флобер, Ремарк, Фолкнер, Фейхтвангер, Бабель.
- Тяжелой работой в "Даниловском" Иосифа не загружали: я хорошо знал Русакова, директора совхоза, и кое-что ему сказал, - говорит Черномордик. - Был здесь Эрих Андрэ - немец, терапевт из ссыльных. Ему я тоже шепнул, хотя тут картина была ясная: Андрэ осмотрел его и сразу сказал "сердце ни к черту". О чем и написал справку, по которой Иосифа удалось перебросить с сельской работы на городскую.
- В моей памяти Бродский остается порядочным человеком, скромным, трудолюбивым, - свидетельствует Николай Милютин из Коношского КБО. - Он работал у меня разъездным фотографом. По рекомендации Черномордика. Жалоб на работу Иосифа Бродского со стороны клиентов не было...
- Иосиф был очень высокого мнения о себе. Не как о фотографе, конечно, - вспоминает Владимир Черномордик. - Говорил: "Обо мне еще вспомнят". Я совершенно этому не удивлялся и отвечал: "Вполне возможно. Если до этого тебя еще раз не посадят".
Посадили, однако, раньше. Как раз перед двадцатипятилетием поэта, в конце его "сельской работы". За что? Историки утверждают, что Бродскому дали краткий отпуск в Ленинград, и он опоздал в ссылку на пару дней. У Анны Щипуновой, возглавлявшей в то время Коношский райсуд, есть иная версия:
- Мне очень хорошо помнится, что высланный Бродский был осужден за отказ собирать камни с поля совхоза "Даниловский" на 15 суток ареста. Когда Бродский отбывал срок наказания в камере Коношского РОВД, у него был юбилей. В его адрес поступило 75 поздравительных телеграмм; мне стало известно об этом от работницы отделения связи, она была народным заседателем в нашем суде. Мы, конечно, удивились - что это за личность такая? Потом мне стало известно, что к нему на юбилей прибыло из Ленинграда очень много людей с цветами, подарками. Коллектив поздравляющих направился ко второму секретарю райкома партии Нефедову - с тем, чтобы он повлиял на суд. Нефедов мне позвонил: "Может, освободите его на время, пока люди из Ленинграда здесь?" Мы, конечно, вопрос рассмотрели и освободили Бродского насовсем. В камере он больше не появлялся. Лично его я не видела, оба приговора вынесены заочно...
"Очень много людей" - это поэты Евгений Рейн и Анатолий Найман. "Коллектив" - Найман и, разумеется, Владимир Черномордик. Редкий случай, когда телефонное право сработало во благо.
В защиту освобождения Бродского выступили Жан-Поль Сартр, Ахматова, Чуковский, Маршак, Шостакович и др. В 1965-ом, проведя в ссылке полтора года, Бродский был освобождён по амнистии.
- Мне кажется, что в Ленинграде после ссылки он чувствовал себя гораздо хуже, чем здесь; я был у него там несколько раз, и могу судить об этом, - утверждает Черномордик. - Стихи Иосифа все так же не печатали. Дали ему статус переводчика в профкоме союза писателей; копейки...
В Ленинграде я имел честь перепечатывать стихи Иосифа под его диктовку. При мне были созданы "Прощайте, мадемуазель Вероника" и "Речь о пролитом молоке". У меня такое впечатление, что ему их кто-то говорил сбоку - почти диктовал, как потом он мне; так быстро все это писалось...
Одно стихотворение Бродский и Черномордик написали вместе - "Лили Марлен", на известный мотив. Лирический герой - солдат вермахта на Восточном фронте. Куплет "Лупят ураганным, Боже, помоги, я отдам Ивану шлем и сапоги, только б разрешили мне взамен под фонарем вдвоем с тобой стоять, Лили Марлен" принадлежит старшему автору.
Из Америки Бродский позвонил Черномордику лишь пару раз. Ни о нем, ни о других жителях Коноши и Норенской (кроме Пестеревых) публично он почти не вспоминал.
Поэт воспользовался своим правом на автобиографический миф: как и Ахматова, ластиком подправившая знаменитую горбинку на своем портрете работы Александра Тышлера, он точно знал, какой из своих обликов следует канонизировать и, став нобелистом, предчувствуя свою возможно скорую смерть в связи с проблемами сердца, разослал письма всем своим друзьям и приятелям с просьбой после его смерти в течении 20-и лет ничего не рассказывать о нём как о человеке, только как о поэте (это был психологический промах - все, кроме его жены "вывалили" о Йосифе всё что знали до пикантных мелочей, уж очень соблазнительно несколько "заземлить" гения и одновременно войти в историю его жизни).
8 октября 1967 года у Марианны Басмановой и Иосифа Бродского родился сын, Андрей Осипович Басманов. В 1972-1995 годах М. Басманова и Й. Бродский состояли в переписке.
Из ссылки Бродский приехал в Москву к Рейну. Чтобы Бродскому принять ванну, поехали к Аксёнову. От него Рейн позвонил Евгению Евтушенко, благодаря которому их пустили в воскресенье в ночь в уже закрытый ресторан "Арагви". Евтушенко хотел дружить с Бродским, но Бродский не любил тех, кто заигрывал с советской властью, а Евтушенко пользовался её поддержкой, побывал в 150-ти странах. В ресторане он увидел, что Бродский слабо одет и пообещал подарить ему старый немецкий костюм. Бродскому это очень не понравилось, и он ушёл. А остальные остались...
Перед эмиграцией отношения Бродского с Басмановой испортились совсем. Однако, как писал в своих стихах Бродский, он долго не мог забыть Марину. Только к 1989 году любовь поэта к музе прошла окончательно. И он, как "настоящий мужчина", судя по всему для красного словца, написал той, которой боготворив посвятил более тысячи стихов: "... судя по письмам ты чудовищно поглупела".
В 1990 году он начинает встречаться с итальянской переводчицей Марией Соццани. В Сорбонне она была его студенткой, моложе на тридцать лет, изучала историю русской литературы. Многие отмечали поразительное сходство Марины и Марии. С Соццани у Бродского родилась дочь Анна, дома просто Нюша. Поэт говорил с ней исключительно на английском языке - так было заведено дома. Сыну он помогал деньгами, однажды Андрей даже приезжал к отцу в гости в Нью-Йорк. Бродскому сын не понравился, т.к. он интересовался не библиотекой, а исключительно видеотекой. В Ленинграде сын какое-то время работал кондуктором трамвая, вёл праздный образ жизни. Марина Басманова вела замкнутый образ жизни.
Однако вернёмся в переломный для жизни Бродского 1972 год, когда Бродскому вручили визу на выезд в Израиль.
Вена была хабом, откуда можно было легко вылететь в Израиль, или выждать проверку на возможность выезда в США, Канаду и т.п.
В Вене его встретили Карл и Эллендея Проффер. В 1971 году в Мичигане они организовали знаменитое издательство "Ардис", в котором издавали Набокова, Бродского и других авторов, запрещённых в СССР. Выяснилось, что Бродского не хотят пускать в США, ввиду "хвоста", попытки вступить в фиктивный брак с американкой. Профферы связались с корреспонденомт журнала "Тайм" (будущий 1-й заместитель госсекретаря) Строубом Тэлботтом. Он прервал свою рабочую командировку в Белград и вместе с женой приехал в Вену, чтобы не только записать первое западное интервью с Бродским, но и помочь поэту получить разрешение на въезд в Америку. Ему удалось в Посольстве обосновать, что Бродский не обычный человек и может стать украшением Америки, и т.о. Бродский получил американскую визу.
Проффер познакомил Бродского с поэтом Оденом. 4 недели они провели на его даче, Затем выехали в Лондон на биеннале по литературе.
Карл Проффер был профессором в Мичиганском университете.
Профферы устроили Бродского в небольшом городе Анн-Арбор близ Детройта, штат Мичиган, где в колледже Бродскому предложили должность холодного профессора (профессора читающего лекции на произвольные темы) на кафедре славистики с окладом 12000 долларов годовых. Это было не самое лучшее место в США для поэтического вдохновения.
Бродский писал:
- Если б здесь не делали детей, пастор бы крестил автомобили. - и ещё, -
Здесь снится вам не женщина в трико,
А собственный ваш адрес на конверте.
Здесь утром, видя скисшим молоко,
Молочник узнаёт о вашей смерти.
В дальнейшем он преподавал в пяти колледжах Новой Англии.
Он был поведенчески необычен, подчас эксцентричен. Его ценили и, в свою очередь, относились к нему по особому.
Свой мерседес он ставил перед колледжем, занимая сразу три парковочных места. Директор предупредил парковщика, что Бродскому это можно.
Он мог сесть в авто без прав и выезжать на встречку.
В те времена американцы ещё были под впечатлением фильма "Русские идут". На своём кабинете Бродский прикрепил табличку: "Russian are here".
В пуританском женском колледже он чувствовал себя по его собственному выражению как лис в курятнике, и после лекции говорил: "Пока. Целую".
Будучи в Венеции в гостях у художника Моргана, он с балкона близ порта показывал в сторону советского лайнера фаллос.
Вместе с Барышниковым ещё в доперестроичные времена они продумывали поездку в Ленинград из Финляндии, что допускалось для финнов на один день без виз.
Бродский говорил:
- Если я появлюсь у себя на Пестеля, то фасад Эрмитажа сорвётся с места и помчится доносить в Большой дом (КГБ называли "Большой дом", т.к. даже с его подвалов был виден Магадан).
В 86-ом он номинировался на нобелевку. В полной уверенности в своей победе, 8-го декабря он позвонил свей подруге юности в Бостон, Людмиле Штерн, и сказал:
- Спокойной жизни осталось два дня.
У Людмилы, не нашедшей 10-го декабря в списке лауреатов никакого Бродского, чесался язык позвонить Бродскому и поздравить его с продолжением спокойной жизни. Но уже в 1987 году имя Иосифа Бродского прогремело на весь мир - иммигрант из СССР получил Нобелевскую премию по литературе. Официальная формулировка звучала так: "За всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии".
"Я еврей, русский поэт и английский эссеист из Ленинграда", - сказал на церемонии награждения Бродский.
Часть Нобелевской премии Иосиф Бродский совместно с невозвращенцем, артистом балета, Михаилом Барышниковым и предпринимателем Романом Капланом потратил на открытие в Нью-Йорке ресторана "Русский самовар", который становится центром русской культуры. Там поэт принимает друзей, организовывает им творческие вечера. В это же время в СССР впервые публикуются его стихи, в "Огоньке" появляется о нем большая статья, к 50-летию земляка на ТВ показывают несколько программ. В 1995 году Бродскому было присвоено звание Почетного гражданина Санкт-Петербурга.
Бродского активно зазывают приехать на Родину, но приезд постоянно откладывается. Он пишет несколько стихов, в которых представляет, какой должна быть Родина, описывает встречу с ней, но совершить это путешествие так и не решается. Один из аргументов: "Лучшая часть меня уже в России - мои стихи". В эти же годы Бродский собирает обильный урожай многочисленных премий, в первую очередь как англоязычный автор.
Как уже говорилось в Сорбонне он знакомится с Марией Соццани. Сразу после свадьбы, переносит две операции на сердце. Но не прекращает преподавать, много пишет, путешествует, снимает фильм о любимом городе - Венеции ("Прогулки с Бродским"). Изъявляет желание быть похороненным на острове Сан-Микеле, где покоятся выдающиеся русские люди - Дягилев и Стравинский.
Был ли сам Бродский русским по духу и любил ли он Россию?
С 17-ти лет он нащупывал свой путь в жизни, который окончательно определился к 19-ти годам, как путь стихосложения. И он вольно или невольно использовал формулу успеха: делай то, что даётся тебе легче всего, но делай это изо всех сил. Всё своё свободное время он посвятил самообразованию - он непрерывно читал то, что должно было способствовать его самораскрытию как поэта. Впоследствии он справедливо говорил о себе, как о человеке, который сам себя сформировал - self-made man. Бродский состоялся как личность, как профессионал, будучи наделённым блестящим умом - необыкновенной находчивостью, фантазией, чувством юмора, цепкой памятью, благодаря которой в дальнейшем обладал широкой эрудицией, виртуозным владением лексическими средствами изложения. Со временем ему удалось найти свой стиль и выработать узнаваемый собственный поэтический почерк.
Конечно, успеху немало способствовал и его имидж жертвы режима, хотя он и открещивался от этого. Однако останься он в России, он не имел бы ни Ордена Почётного легиона, ни звания поэта-лауреата США, не был бы лауреатом стипендии Макартура, членом Американской академии, его сборник эссе "Меньше единицы" не был бы признан лучшим литературно-критическим произведением года, да и самой "нобелевки" однозначно не было бы. Не следует забывать, что и к русскому языку он относился скорее как к подручному средству поэтического самовыражения, чем как к зеркалу русского искусства и русской культуры в целом, иными словами это мог быть любой достаточно развитый язык. И в этом смысле, как говорит о нём Евтушенко, он не русский, а западный поэт, писавший по-русски. Ну и к России (СССР) он относился не однозначно. От ценил её как мощное государство, объединившее восточных славян. Но в силу гипертрофированного чувства свободы, нетерпимости к малейшему насилию, он не соответствовал советским нормам жизнеустройства (школа, институт, успешный специалист). И как же он мог любить ту Родину в целом, которая отвергала его - он был в ней в значительной степени ментально чужой.
Он настолько был нетерпим к членам партии (даже давно вышедшим из неё), что в спорах с американцами требовал продолжать войну во Вьетнаме до полного уничтожения коммунистов. С его же слов, он вообще мало что любил, но то, что любил - любил сильно...
Но всё это нисколько не умаляет определённого подвижничества жизни Й. Бродского и того достойного места в мировой культуре, которое занимает его интересное творчество.
Одной из последних инициатив поэта было создание Русской Академии в Риме, куда на несколько месяцев могли бы приезжать русские поэты, она работает и сегодня.
28 января 1996 года, скончался в собственной квартире от инфаркта. Смерть Бродского, несмотря на то, что было известно о его ухудшающемся здоровье, потрясла людей - ему было всего 55. Памятник на могиле был создан Эрнстом Неизвестным. Поклонники по традиции приносят к могиле карандаши.
Пять лет назад во дворе филологического факультета Санкт-Петербургского университета по проекту Константина Симуна был установлен первый в России памятник знаменитому земляку. Его именем названы улицы.
Нужно сказать, что и после его смерти многое складывалось "не слава богу". Его посмертные мытарства были некой аллюзией на его бесприютное советское прошлое.
Смерти он боялся жутко, не хотел быть ни зарытым, ни сожжённым, его устроило бы, если бы он оказался куда-нибудь замурованным. Примерно так оно поначалу и получилось. Гроб с телом год пролежал в холодильнике Тринити-колледжа. Далее, по словам его близкого друга и по совместительству секретаря И. Кутика, последовала гоголевская история с перезахоронением. Вдова Бродского Мария Соццани, итальянка по национальности (по крови полурусская), после смерти мужа вернувшаяся в Италию, сочла наличие праха мужа в далёкой Америке, которую она к тому же не любила, и где не прижилась, неудобным для себя. Заручившись поддержкой мэра Венеции, ссылаясь на особую любовь Бродского к Венеции и нередкие его упоминания о кладбищенском острове Сан-Микеле, где покоятся выдающиеся деятели русской культуры, а также на согласие его друзей из России, она организовала перезахоронение. (Хотя Й. Бродский не считал себя ни иудеем, ни христианином, полагая что человеку воздаётся не по вере, а по его деяниям, хоронили его по католическому обряду).
Курьёзные моменты тех событий хорошо подмечены Кутиком: "Мистика началась уже в самолете: гроб в полете открылся. Надо сказать, что в Америке гробы не забивают гвоздями, их закрывают на шурупы и болты, они не открываются даже от перепадов высоты и давления. Иногда и при авиакатастрофах не открываются, а тут - ни с того ни с сего. В Венеции стали грузить гроб на катафалк, он переломился пополам. Пришлось тело перекладывать в другую домовину. Напомню, что это было год спустя после кончины. Дальше на гондолах его доставили на Остров Мертвых. Первоначальный план предполагал его погребение на русской части кладбища, между могилами Стравинского и Дягилева. Оказалось, что это невозможно, поскольку необходимо разрешение Русской православной церкви в Венеции, а она его не дает, потому что православным Бродский не был. Гроб в итоге стоит, стоят люди, ждут. Начались метания, шатания, разброд; часа два шли переговоры. В результате принимается решение похоронить его на евангелистской стороне. Но там нет свободных мест, в то время как на русской - сколько душе угодно. Тем не менее место нашли - в ногах у Эзры Паунда. (Замечу, что Паунда как человека и антисемита Бродский не выносил, но как поэта ценил очень высоко. Середина на половину какая-то получается. Короче, не самое лучшее место упокоения для гения.) Начали копать - прут черепа да кости, хоронить невозможно. В конце концов бедного Иосифа Александровича в новом гробу отнесли к стене, за которой воют электропилы и прочая техника, положив ему бутылку его любимого виски и пачку любимых сигарет, захоронили практически на поверхности, едва присыпав землей. Потом в головах поставили крест. Ну что ж, думаю, он вынесет и этот крест".
И еще одно обстоятельство, о котором писали только в Италии. Президент России Ельцин отправил на похороны Бродского шесть кубометров желтых роз. Друзья Бродского, Михаил Барышников и Евгений Рейн, перенесли все эти розы на могилу Эзры Паунда. Ни одного цветка от российской власти на могиле русского поэта не осталось и нет до сих пор. Что, собственно, отвечает его воле.
К могиле Иосифа Бродского тропа отнюдь не протоптана. За могилой ухаживает иммигрантка из Одессы. Появляются здесь и цветы от поклонников. Но может ли Йосиф Бродский снискать венок любви от благодарной России? That is a question...
P.S.
Знакомиться с Бродским лучше всего, слушая его стихи в исполнении артистов МХТ, особенно в исполнении Сергея Юрского "Театральное" , а также Михаила Козакова "Дуэт для голоса и саксофона".