Кирилец Валерий Михайлович. Город поголовного колбасообеспечения

У граждан, желающих покинуть чудесный южный город Томск, открылись новые возможности переезда на ближний восток, в Красноярск - город поголовного колбасообеспечения, что было немаловажно, для условий развивающегося социализма. Наше проживание в городе на Томи мешало Егору Кузьмичу Лигачеву достроить там развитой социализм. И в начале ноября 1979 года после года работы на разных "стройках пятилетки" мы трое (я и двое моих сотрудников и друзей - Володя Меньшов и Василий Алиулин) прибыли на постоянное место жительства в Красноярск. Сомнения, что Красноярск станет городом постоянного местожительства были, но других вариантов не было.

После того, как выяснилось, что ни заместитель Министра машиностроения Раевский, ни директор АНИИХТ, дважды Герой Социалистического труда генерал Савченко не в силах нам помочь, оставалось проверить насколько серьезно говорил председатель специальной комиссии СО АН СССР о ситуации, сложившейся в Томске в Институте Химии Нефти, доктор химических наук, директор-организатор Института Химии и Химической технологии в Красноярске - Сергей Павлович Губин, что он бы всех нас взял с удовольствием в свой институт.

Разговор Губина с другим членом комиссии в столовой дома партийного просвещения случайно услышал один из моих сотрудников. После года наших мытарств по стройкам пятилетки у меня почти не осталось надежды поработать по специальности. Все чаще я вспоминал те слова, что первым сказал мне отец Вани Аксененко, доктор наук из АНИИХТа: "Спрячь, Валера, свой кандидатский диплом и езжай в деревню преподавать химию в сельской школе, больше тебя никуда не возьмут". Чтобы из плотника третьего разряда вновь превратиться хотя бы в самого младшего научного сотрудника, необходимо было подать документы на конкурс (научные должности - должности конкурсные), и кроме списка научных трудов требовалась характеристика с места предыдущей работы. В характеристике моей было написано про меня много нехороших слов и ключевая фраза, которая не позволяла подавать документы на конкурс: "политику партии не понимает и не поддерживает". И хотя я был согласен только со второй частью этой фразы, дело это не меняло. В научные сотрудники дорога была закрыта.

Первый раз я приехал в Красноярск один в конце октября (на разведку). К этому времени уволившиеся из Института Химии Нефти примерно в одно время с нами, Вильям Александрович Соколенко, Борис Когай и Володя Губернаторов, уже примерно полгода как переехали в Красноярск и работали в институте, создаваемом Губиным. Соколенко я всегда держал за большого ученого (уже писал об этом в предыдущем повествовании), Бориса Когая, впоследствии одного из моих ближайших друзей, я тоже относил к талантливым молодым ученым. Занимались они серьезными научными работами в области органической химии.

В мире считалось, что есть достаточно много структур, которые не могут существовать в природе и которые невозможно создать искусственно из-за "пространственных затруднений". На нормальном языке это примерно означает, что в определенную часть пространства (допустим в банку) можно запихнуть только определенное количество атомов - больше не войдет. Это незыблемое правило называлось в органической химии - правило Брэгга.

Так вот, Вильям Александрович и Борис занимались тем, что синтезировали структуры, которые не должны были существовать, так как противоречили правилу Брэгга. Они их создавали и, более того, пытались найти объяснение существованию антибрэгговских структур. Боря был хороший синтетик. Помню, меня сильно поразило, когда я увидел письмо гения органической химии, лауреата Нобелевской премии Хофмана (про которого говорили, что он продал душу дьяволу и теперь может синтезировать все, что угодно, споря с самим создателем) к Борису с просьбой прислать ему в Америку последние результаты Бориных работ по синтезу некоторых адамантановых соединений. Так как адамантан в переводе - алмаз, то речь и идет о синтезе самых различных соединений с пространственной структурой алмазов. На мой взгляд, в химии это был высший пилотаж, и я ими всегда восхищался и пытался работать, губкой впитывая все, что мог от них услышать, когда заходил в лабораторию Соколенко еще в Томске.

Соколенко всегда был очень интересным и нетривиальным человеком. Будучи на десяток лет старше всех нас, он был и, может быть, остается энергичнее, любознательнее и сильнее всех нас и сейчас, хотя ему уже исполнилось 75лет. В Томске он организовал клуб горных туристов, в который входило не меньее трети сотрудников Института Химии Нефти. Они покоряли перевалы Тянь-Шаня, ходили в Фаны, реже - в горный Алтай, Саяны. Зимой тренировались, устраивая многокилометровые лыжные походы из Томской в Кемеровскую область.

Ежегодно с 1 по 9 мая часть сотрудников ИХН садилась в самолет и отправлялась в Киргизию, где было уже тепло, и в горах простирались большущие поляны с цветущими тюльпанами, эдельвейсами, маками. Групп и маршрутов обычно было несколько, кто-то проходил перевалы первой категории сложности просто из интереса, чтобы посмотреть, что такое горный туризм, побывать в интересной компании, попеть песни у костра, испытать свою выносливость. В походы более сложной категории новичков не брали. Там много чего надо было уметь: и вбивать крючья в каменные стены, и провешивать веревку, и обеспечивать страховку, и проводить ночь, сидя на небольшом уступе, свесив ноги в пропасть (холодные ночевки). Соколенко со своими лучшими учениками, как раз в год переезда в Красноярск, стал чемпионом страны по горному туризму. Они совершили транс-памирский переход, пройдя через весь Памир с севера на юг в течение месяца и ни разу за этот долгий период не спускаясь на высоту ниже пяти тысяч метров.

Я не представлял, как это возможно, и мог только восхищаться ими и рассказывать знакомым, какие у нас в институте работают люди. Сам я, пока работал в Томске, считал, что это совершенно бессмысленное занятие тащить на такую высоту банки тушенки и сгущенки, сушить сухари и мясо, чтобы там все это съесть и вернуться домой. Я считал, что пока мужик в силе, он должен работать, добиваться результатов, не отвлекаясь на разную ерунду. Все знали, что я и на обед, обычно, время не тратил. В молодости я всегда не успевал это делать, а когда стал существенно старше, уже не ходил, так как привычка не сформировалась, и было лень идти. Сейчас, с высоты прожитых лет, думаю, как, наверное, это раздражало нормальных людей, которые не любят показухи и изображения бурной деятельности.

В транс-памирском переходе кроме его руководителя, Вильяма Александровича Соколенко, и Бориса Когая участвовал и молодой, только что закончивший институт, Володя Губернаторов, который тоже вместе со своими старшими товарищами покинул Институт Химии Нефти в Томске и перебрался в Красноярск в институт Губина. Он мне всегда был симпатичен своей основательностью, приветливостью, хорошо уравновешенная психика позволяла ему никогда не дергаться в сложных ситуациях и всегда действовать спокойно и разумно. Я впоследствии много лет работал вместе с Володей, неоднократно ходил в горы (в конце концов этой заразой я заразился), он часто был руководителем группы, и я никогда не видел, чтобы он дергался, даже в самых критических ситуациях. Мне он всегда казался олицетворением надежности.

Когда я первый раз приехал в Красноярск, то, прежде всего, пришел к ним в лабораторию, чтобы перед разговором с Сергеем Павловичем Губиным разведать ситуацию. Проходя по коридору института, я увидел на стене список сотрудников, и меня он сразу позабавил: Губин, Хорошеньких, Мальчиков, Рубайло.... Неплохой подбор фамилий. Комната, в которой работали Соколенко, Боря и Губер, была довольно просторной, оборудованной прекрасно работающими вытяжными шкафами, что важно для химиков-синтетиков. Я, после того как рассказал, удовлетворяя их любопытство, о том, кто из сотрудников, уволившихся вместе со мной из ИХН, чем занимается, стал выяснять местные обычаи.

Сотрудников в институт набирали необычно. Сергей Павлович Губин сделал через популярный журнал "Химия и Жизнь" обращение к молодым, талантливым, желающим многого добиться в жизни ученым с предложением приезжать в Красноярск, поучаствовать в конкурсе талантов и связать свою судьбу с новым интереснейшим институтом Сибирского отделения Академии наук СССР - Институтом Химии и химической технологии. К директору института наши мужики относились неплохо, так как тематику он им не навязывал, и они имели возможность заниматься фундаментальными проблемами органической химии, очень тесно взаимодействовать с одним из лучших советских ученых в этой области - Академиком Зефировым из МГУ и делать интересные серьезные работы, которые вызывали интерес не только советских, но и зарубежных химиков-органиков. Единственное критическое замечание, высказанное относительно директора: "Мужик предельно жесткий, если ему нужно, пройдет по головам, и, если будет работать с тобой, то все из тебя выжмет, как из тюбика, и выкинет, как использованный материал". Теперь я могу сказать, что эта характеристика была неверной.

Да, Сергей Павлович - жесткий человек. Все остальное неправда, он всегда поддерживал всех своих учеников, даже когда прошло много лет с того момента, когда он покинул Красноярск. Тогда, в том разговоре, я сказал, что из этого следует только одно - я должен быть ему интересен все время, я думаю, что у меня это получится. Кроме того, мужики сказали, что Губин никого не боится, возглавляет Научный Совет Крайкома партии, является зятем Академика Топчиева, и у него в ЦК КПСС есть свои люди, которые его всегда поддержат. Если он захочет вас взять, он возьмет, несмотря на Лигачева, Зуева и характеристику. Я, конечно, в это не поверил, но надежда затеплилась.

Первая наша встреча произошла в кабинете Губина. На меня он сразу произвел впечатление тем, что схватывал мысль на лету, внимательно слушал, говорил аргументировано и очень уверенно. Выглядел он очень солидно, чувствовалась Московская школа. Он рассказал, что в рамках Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР, выпущенного в марте 1979 года, был серьезно поставлен вопрос об интенсификации работ в области комплексной энерго-химической переработки бурых углей Канско-Ачинского бассейна. Было признано целесообразным создать хорошо зарекомендовавшую себя цепочку: академический институт, отраслевой институт (было решение о создании института КАТЭКНИИУГОЛЬ), опытный завод, который тоже предполагалось создать при КАТЭКНИИуголь.

Сергей Павлович предложил мне переехать вместе со своими сотрудниками и начать работать в этом направлении. Я сказал, что это направление совершенно мне неизвестно, и, к тому же, большинству моих сотрудников, которые привыкли работать с чистой фундаментальной химией, такие прикладные работы могут оказаться совсем не в кайф. Уголь, на мой взгляд, как объект исследования, был еще менее интересен, чем нефть. Будешь годы тратить, чтобы изучить какие соединения в него входят, потом придешь на угольный разрез, копнешь на метр в сторону и можешь вторую половину жизни изучать этот образец, т.к. он будет отличаться от предыдущего. Так что, если я соглашусь и перееду, то со мной точно поедет сразу всего два сотрудника, которым понадобится жилье, так как в Томске у них были комнаты в общежитии, и в связи со своим увольнением из ИХН они их потеряли. Если я перееду в Красноярск и стану заниматься углехимией, то, надеюсь, со временем в Красноярск подтянутся и другие бывшие мои сотрудники. Сергей Павлович пообещал, что если я решусь заниматься "этим грязным делом" (получением синтетического жидкого топлива из угля), то с жильем для сотрудников он вопрос решит, но устроит он нас не в свой академический институт, а в КАТЭКНИИуголь. Мне придется занять неконкурсную должность (старшего инженера) и через полгода, получив характеристику на новом месте, я смогу стать старшим научным сотрудником или заведующим лабораторией.

В Томске мы собрались все вместе и обсудили ситуацию. Всем вместе нам не устроиться, без Кирильца и Плопского другим сотрудникам Обком партии устраиваться на работу мешать не будет. Фиму Плопского брал на работу близкий друг его тестя директор крупного завода в Томске - Аркадий Инзель. Фиме сразу "клали" большую, по тем временам, зарплату, давали должность, и он мог оставаться в Томске. Других сотрудников с удовольствием брали в Томский филиал Ленинградского института "Пластполимер". Борю Витрука приглашали работать на севере вахтовым методом на бурильных установках, Люда Колотова ушла в проектный институт, Лариса Верхозина - на фабрику резиновой обуви, Слава Ершов - в лабораторию политехнического института, Тома Борисова вообще уехала на родину в Казахстан. Получалось, что если я, Володя Меньшов и Василий Алиулин уезжаем в Красноярск, то, в принципе, все устроены, все работают. Мы, конечно, надеялись, если будет такая возможность, снова собраться вместе.

Приехали мы втроем в Красноярск в конце ноября 1979 года. Красноярск встретил нас холодом и туманом. Оказалось, что туман и серое низкое небо обусловлены ошибками специалистов, проектировавших Красноярскую ГЭС. Летом теплая, нагретая на солнце вода с поверхности после прохождения плотины перемещается на дно, а холодные глубинные слои выходят на поверхность. Все лето вода в Енисее недалеко от Красноярска около 4 градусов тепла, что делает Енисей непригодным для купания. Зимой наоборот, нижние, более теплые слои воды после плотины выходят наверх, и Енисей не замерзает на 200-300 километров вниз по течению. Ледяного панциря нет, а туманы становятся частым явлением, и влажность воздуха в городе за счет испарения теплых слоев воды зимой возрастает.

Экология в городе всегда была в очень плохом состоянии. Когда-то советское руководство не особенно заморачивалось этими вопросами. Делалось все просто - данные по заболеваниям, по количеству выбросов первого класса опасности были засекречены и недоступны для тех, кто этими вопросами интересовался. Никогда и нигде в других странах не строили завод, вырабатывающий алюминий, прямо в городе. Да и вообще старались не строить заводы мощностью больше 200 тысяч тонн.

В Красноярске построили завод на 750 тысяч тонн в год. Чуть позже появились технологии с твердыми анодами, и уже в Таджикистане построили завод, выбросы которого были в тысячу раз меньше, чем на Красноярском алюминиевом, где формирование электродов происходило прямо в цехе, и фактически обжиг электродов происходил в режиме, подобном применяемому на заводах, на которых производят кокс из угля. Только если там улавливается большинство выбросов, то на алюминиевом этот процесс проходит с распределенными параметрами (т.е. все выбросы вытягиваются прямо из огромного цеха, забивая смолами коксования все трубопроводы и легкие работников). Когда-то в интервью одной из наших газет представитель крупнейшего в мире французского концерна - производителя алюминия "Пешине", отвечая на вопрос корреспондента: "можно ли переделать производство алюминия в Красноярске на технологию с твердыми анодами?", сказал, что у Советского Союза не найдется таких денег, чтобы перестроить все 24 электролизера. Кстати, сейчас больше половины электролизеров, насколько мне известно, переведены на твердые аноды, и количество выбрасываемого в воздух бензпирена (вещества 1 класса опасности, вызывающего онкологические заболевания) резко сократилось. Существует такой показатель ИЗА (индекс загрязненности атмосферы), который определяется перемножением количества вредных выбросов на коэффициент вредности для здоровья конкретного выбрасываемого вещества. Согласно ИЗА, Красноярск был чуть ли не самым грязным городом в стране.

В общем, город нам не понравился. Типичный индустриальный, он сильно отличался от интеллигентного Томска. Значительно больше пьяниц, нецензурную лексику встречаешь повсеместно, особенно передвигаясь на трамвае по правобережной части города. Поселили нас для начала в рабочее общежитие. Комната была большая, и проживали в ней, кроме нас троих, еще 4 человека. Трое работали на хлебозаводе и занимались изготовлением пряников. Пряники они не только изготавливали, но и вносили личный вклад в реализацию, принося их в общежитие в наволочке и обеспечивая свежим, вкусно пахнущим товаром своих соседей по общежитию.

Четвертый был рецидивистом, только что в очередной раз выпущенным из тюрьмы. "Пряничников" он не любил, относился к ним презрительно, а к нам тянулся, много расспрашивал о жизни в Томске и о новой нашей работе. Нашего прихода с работы он ожидал и жаловался на тупость "пряничников", с которыми ему приходилось общаться, пока нас не было дома. Он называл их "Му-у-у", считал полными кретинами и категорически не желал с ними общаться. Был он старше нас, заработал себе множество болячек к тому времени, и нам было жалко смотреть на его отмороженные ноги, до самых коленей в трофических язвах. Василий Алиулин, добрая душа, купил и подарил ему теплые зимние ботинки, хотя зарплату мы еще не получали и не знали точно возьмут ли нас на работу в НИИОГР.

НИИ Открытых горных работ размещался в Челябинске, в Красноярске существовал филиал, на базе которого и должны были создать институт по проблемам Канско-Ачинского угольного бассейна, в котором мы собирались работать. Заявления о приеме на работу мы написали, и они были отправлены в Челябинск для принятия решения. Директор филиала несколько расстроил нас, сказав, что решения нужно будет ждать в течение месяца. Имея горький опыт устройства на работу, мы не были уверены на 100 процентов, что нас возьмут на работу, однако сидеть без дела и гадать "возьмут - не возьмут" было слишком скучно (особенно учитывая, что семьи наши были далеко), и мы начали понемногу обустраивать подвальные помещения в здании, которые и предполагалось выделить для химической лаборатории.

НИИОГР был чисто горняцкий институт, ничего химического там отродясь не было - не было вытяжной и приточной вентиляции, силовых электрических линий, не было подвода воды и канализации. Стены комнаты были не оштукатурены, даже бетонного пола не было. В общем, минимальных атрибутов цивилизации нам обнаружить не удалось. Днем мы заливали бетоном пол и выравнивали стены, вечером интенсивно поглощали знания, читая журналы, взятые из библиотеки Института Химии и Химической технологии, по химии твердого топлива, классификации углей и возможным путям их квалифицированного применения.

В общежитии было очень неуютно находиться, а работать мешали любознательные "пряничники". Они пытались привлечь нас в качестве экспертов для оценки своих проектов. Самым запомнившимся был проект по использованию кроватей в качестве электрифицированного средства передвижения. Они предполагали выехать на первомайскую демонстрацию на кроватях и, таким образом, сделать колонну родного хлебозавода моторизованной. Кроме того, ребята довольно часто напивались и любили в таком состоянии попеть русские народные песни. Обстановка для изучения углехимии была не самой комфортной. Через месяц пришло подтверждение, что мы зачислены в штат, и я попросил Сергея Павловича Губина выделить нам любое помещение для проживания, лишь бы без уголовников и дебилов.

Сергей Павлович предложил нам переехать в небольшую комнату непосредственно в корпусе Института Химии и Химической технологии. Комната была сильно небольшая (3*3*3 метра). Меньшов сразу окрестил ее кубоэдрической, и жить там было нельзя, но ночевать можно. У нас была широкая кровать, на которой мы помещались с Василием Алиулиным, и раскладушка, на которой блаженствовал Володя Меньшов. Вечерами мы оставались одни во всем корпусе, заваривали чай в трехлитровой банке и ужинали бутербродами с колбасой.

Красноярск существенно отличался от Томска тем, что в обычном магазине можно было купить колбасу. Колбаса называлась "ветчина" и продавалась по 3 руб. 70 коп. за килограмм. Для нас это было настолько неожиданно, что мы тут же стали величать Красноярск "городом поголовного колбасообеспечения". Вова Меньшов даже пополнел на такой калорийной еде и начал бороться за похудание, разбрасывая по вечерам спички по этажам корпуса, в котором мы жили, и собирая их снова в коробку. Жить в кубоэдрической комнате было тесновато, и мы все усилия направляли на создание комфортных условий в лаборатории.

Красноярский завод Медпрепаратов продавал в качестве отходов "эфиро-альдегидную фракцию", в которой 95% спирта. Мы приобрели двухсотлитровую бочку за 80 рублей, отладили очистку серной кислотой и марганцовкой, перегонку и хроматографический контроль. Это было время, когда спирт был огромным дефицитом и представлял собой жидкую валюту. За спирт все делалось быстрее, чем за деньги. Через какое- то время умельцы с соседних заводов спрашивали, не нужно ли вам сварить стеллажи для склада и готовы были изготавливать автоклавы разных размеров для ожижения угля по эскизам, которые рисовали Меньшов и Василий Алиулин. Часть оборудования мы изготавливали, но большую часть нам выделял Сергей Павлович Губин.

К марту у нас была прекрасно оборудованная лаборатория и автоклавная комната, в которой мы установили душ. В это время мы приобрели раскладушки, часто оставались ночевать непосредственно в лаборатории, там же стирали по субботам и воскресеньям, тут же развешивали на веревках свои пречендалы. Вечерами варили суп из консервированной фасоли. Директор Красноярского отделения НИИОГР, электромеханик по специальности, удивлялся скорости, с которой шли работы по созданию лаборатории и проявлял свои начальственные навыки только когда требовал, чтобы мы немедленно забили отверстие в стене, через которое мы собирались вывести вентиляционную трубу для подключения к наружному вентилятору. "Кошки будут лазить". Пришлось, в конце концов, пойти ему навстречу, и Меньшов изготовил фанерку, наподобие автомобильного знака, на которой был изображен кирпич (проезда нет) и кошка, перечеркнутая по диагонали плаката двумя жирными чертами.

Будущий отдел комплексной переработки угля начинался с сектора, который назывался сектор термического обогащения угля. Название мы, конечно, укоротили и конкретизировали. "Сектор обогащения", так он стал называться. Уже в апреле мы получили первые интересные результаты по ожижению угля и отправили первые заявки на изобретение нового способа переработки угля в искусственное жидкое топливо. В мае Сергей Павлович Губин с гордостью демонстрировал нашу лабораторию и рассказывал о полученных результатах приехавшему в Красноярск по приглашению Крайкома КПСС академику Борескову.

В восьмидесятые годы цена на нефть росла и, как всегда в таких случаях, в развитых странах увеличивался интерес к получению синтетического жидкого топлива из угля. Правительства выделяли средства, строились крупные опытные установки, но до строительства промышленных предприятий доходило редко и только в особых условиях. Германия еще в первую мировую войну почувствовала, что без бензина воевать сложно, и как только блокировали ее союзника Румынию, так начинались проблемы. Химики в Германии всегда были замечательные. В 1931 году Фридрих Бергиус получил Нобелевскую премию по химии за открытие реакций прямого присоединения водорода к углю с образованием искусственной нефти. Печально известная фирма "Фарбен индастри ИГ", угробившая в своих газовых печах тысячи и тысячи людей в концлагерях, тут же начала строительство заводов по получению искусственной нефти из угля по способу Бергиуса.

Этот способ имел много преимуществ, но был трудно осуществим из-за очень жестких условий: температура - 450 градусов Цельсия и давление - до 700 атмосфер. Пожалуй, в то время только Крупп мог похвастать, что он способен выплавлять стали, которые можно применять в этом процессе. В 1923 году Франц Фишер и Ганс Тропш открыли, что смесь угарного газа и водорода (так называемый, синтез-газ) превращается на железных катализаторах в смесь углеводородов, годившихся для использования в качестве дизельного топлива. Скорости процесса были невелики, и технически сложно было обеспечить эффективную крупномасштабную газификацию (процесс, позволяющий превратить уголь в синтез-газ), но и здесь немцы справились и построили несколько таких предприятий. Метод Фишера-Тропша получил название "косвенного ожижения угля", в отличие от метода Бергиуса, который называется метод "прямого ожижения".

Ко второй мировой войне в плане топлива немцы подготовились солидно, и каждая третья тонна нефти, используемая ими, была искусственной. После поражения Германии все, не разбомбленные к тому времени заводы, достались России. Демонтировали заводы "по-нашему", танками сдирая их с фундаментов. Завод косвенного ожижения переехал в Новочеркасск и стал заводом искусственных спиртов, а оборудование с заводов прямого ожижения и, частично, с заводов косвенного ожижения, вывезли в Сибирь, где оно выгружалось от Черемхово до Иркутска вдоль всей железной дороги. Как это все разбирали, делали заново чертежи, проектную документацию, как строили завод в Ангарске из этого оборудования, я плохо себе представляю, но восхищаюсь результатом. Завод был создан для переработки Черемховского угля и какое-то время проработал на этом сырье, пока не была проведена труба для подачи к заводу западно-сибирской нефти, на которой до сих пор успешно работает "Ангарский нефтеперерабатывающий завод".

Из остатков некоторых заводов косвенного ожижения, которые по недосмотру или незнанию тоже были отправлены в Ангарск, построили около 60 газогенераторов, на которых черемховский уголь превращали в синтез-газ, а из него синтезировали метанол (так называемый, метиловый спирт) - хлеб химической промышленности. Благодаря талантливым Ангарским проектировщикам, конструкторам, инженерам жизнь этого железа продолжается и сегодня через 80 лет после изготовления. Да, "Крупповская сталь" это бренд!

Другой особый случай - Южно- Африканская республика. Во времена "апартеида" весь мир достаточно дружно применял экономические санкции к расистскому государству. Своей нефти у ЮАР не было, и страна оказалась в очень трудном положении из-за отсутствия моторных топлив. К тогдашнему премьер-министру Малану пришли несколько молодых парней - химиков и предложили создать завод по получению моторных топлив из угля, используя усовершенствованный метод Фишера-Тропша. Нефть была дешевая (5-7 долл. за баррель), завод стоил колоссальные деньги (4 млрд. долл.), и об окупаемости не было и речи. Первый завод построили всего на 400 тысяч тонн продукта - моторного топлива в небольшом городке Секунда, недалеко от Йоханесбурга. Так началась история одной из крупнейших в мире химических компаний "Сасол".

В 1973 году цена на нефть достигла 40 долл. за баррель, и были построены еще несколько крупных заводов, работающих по этому методу. Как и во многих химических производствах попутно образовывалось большое количество отходов, которые, благодаря усилиям фирмы, превращались в новые и новые продукты. Сейчас в углехимии производится каждый третий ранд (валюта ЮАР) валового внутреннего продукта в стране. "Сасол" имеет ежегодно 3-4 млрд. долл. прибыли.

У нас в стране только в течение моей жизни несколько раз поднималась "волна" необходимости создания своей промышленности по переработке угля в синтетическое жидкое топливо. Работали крупные институты, ИГИ (институт горючих ископаемых), ИВТАН (институт высоких температур АН СССР), было много подразделений в других известных институтах, которые занимались этой тематикой, строились опытные установки, тратились деньги, но все это делалось, на мой взгляд, очень нерационально. Когда "Норильский Никель" решил повзаимодействовать с Российской академией наук в области создания топливных элементов, уже через год производственники увидели, что средства, выделенные ими, распыляются среди небольших групп ученых в разных институтах, и нет ни единой стратегии, ни концентрирования ресурсов на магистральном пути.

Еще хуже обстояло дело в СССР в финансировании разработок в области синтетического топлива из угля. Выделенные правительством деньги делили на всех помаленьку. Что-то доставалось даже пединститутам, у которых кафедра химии не относилась к профильным, и, несколько утрируя, можно сказать, что у них из оборудования было пару столов и одна колба на всех. Много средств выделялось мелким подразделениям для изучения газификации угля, которая к тому времени была изучена вдоль и поперек. Было ясно, что нужно интенсифицировать процесс за счет инженерных решений, которые можно было проверить на укрупненных установках, но никак не в колбочках. После реализации кредо: "Всем по 3 рубля!" денег на опытно-промышленные установки оставалось "с гулькин нос", и строительство их шло очень медленно.

Кроме финансирования работ возникало еще много вопросов, которые можно было заменить одним: "а на фига"? Нужна ли нашей стране переработка угля при самых больших в мире запасах природного газа. Экономика получения синтетического жидкого топлива - это капитальные вложения, как минимум в три раза превышающие вложения, необходимые для переработки нефти, дающей такое же количество продукции. Стоимость угля, особенно, почти самого дешевого в мире органического топлива - углей Канско-ачинского бассейна улучшает, конечно, экономические показатели процесса переработки углей, но не настолько, чтобы позволить себе огромные капвложения с длительным сроком окупаемости.

В те годы я считал иначе. Огромные запасы бурых углей Канско-ачинского бассейна (600 млрд. тонн), превышающие разведанные на тот момент запасы нефти во всем мире, удобное расположение бассейна вдоль главной железной дороги страны, возможность добычи дешевым открытым способом и возможность для Красноярского края уйти от полной зависимости бюджета края от цены на никель на мировом рынке и эффективности работы металлургов "Норильского Никеля" вдохновляли нас, и мы искренне надеялись, что наши разработки найдут применение, а не лягут на полку.

Уже на следующий год сектор превратился в Отдел комплексной переработки угля, начало с запада подтягиваться подкрепление. Переехали в Красноярск мои томские сотрудники - Фима Плопский, Филипп Тегай, Манинов Валера, Тамара Борисова. Из Института химии перешли к нам защитившие диссертации Борис Когай и Володя Губернаторов. Новые красноярские сотрудники - руководитель сектора газификации угля Исламов Сергей и его ближайший сподвижник Сергей Степанов, а также руководитель технологического сектора Валентин Арбузов были лучшими, на мой взгляд, инженерами в нашей стране.

Через два года после приезда в Красноярск мы провели Всесоюзную конференцию молодых ученых по добыче, переработке и транспортировке Канско-ачинских углей, на которую приехали больше двухсот молодых ученых со всей страны. Участвовали в конференции и известные ученые: профессор В.Г. Липович, доктор наук, профессор Б.Н. Кузнецов, будущий Академик РАН Лихолобов. После окончания конференции всех участников сплавили на плотах по реке, бассейн которой, наряду с Канско-ачинским бассейном, с самого нашего прибытия в Красноярск, стал входить в сферу наших жизненных интересов.

Сплав по Мане в день химика (последнее воскресенье мая) стал традицией. С приходом в отдел Бориса Когая и Володи Губернаторова родилась еще одна традиция - народ двинулся в горы. Каждый праздник Первомая отдел мигрировал в Тянь-шань или Фаны, где в долинах цвела сирень, а на вершинах и перевалах лежал вечный снег. В свободное от отдыха время отдел работал, изобретал, строил опытные установки, публиковал статьи в научных журналах, выращивал будущих молодых химиков, набирая старшеклассников из знаменитой в Красноярске 106 школы и готовя их к поступлению в Университет.

Учитывая печальный опыт Томска, я не отказывался ни от каких сельскохозяйственных работ. Получив разнарядку, я вместе со своим замом Колей Поповским ехал к председателю колхоза и договаривался, что вместо двух человек, которых я должен выделить на посевную на целый месяц, мы приедем отделом на три дня и построим, например, коровник для летнего содержания скота. Практически всегда колхозников такой подход устраивал. Мы посылали несколько человек на пару дней раньше остальных, они запускали пилораму, напиливали необходимые стройматериалы, Николай Спиридонович Поповский готовился выступать в качестве руководителя, изучая проект и составляя план-график работ.

Приезжали практически все мужики отдела, и через три дня объект, к удивлению и восхищению колхозников, был готов. Мужикам отдела такие поездки нравились, особенно бесплатная еда в колхозных столовых, которую обеспечивали ученым благодарные председатели колхозов. Страдал только Паша Друждис, который не мог остановиться вовремя и, обожая халяву, съедал по 3 стакана густой деревенской сметаны, в которых ложка стояла, не шевелясь.

Красноярское отделение НИИОГР было преобразовано в КАТЭКНИИ уголь в 1981 году, а уже в сентябре 1980 года, меньше чем через год после нашего приезда в Красноярск, Сергею Павловичу Губину удалось выделить четырехкомнатную квартиру для моих сотрудников. Квартиру выделили одну на две семьи, но мы были счастливы. И Володя Меньшов и Василий Алиулин смогли привезти свои семьи и наладить нормальные условия для жизни и работы. С этого момента суровая жизнь началась у профессора, доктора наук, директора-организатора Института химии и химической технологии, лауреата Государственной премии - Губина Сергея Павловича. Письма от "доброжелателей" посыпались во все инстанции: от ЦК КПСС до журнала "Крокодил". Сергея Павловича обвиняли в том, что он принял на работу антисоветчиков, помогает им, что выделил им квартиру без очереди, хотя у него в институте длинная очередь сотрудников на получение жилья. Про нас писали, что мы - антисоветская организованная группа, которая наворовала в Томске лазерные дальномеры, типографское оборудование и многое другое, необходимое для нашей террористической антисоветской деятельности. Приезжала разбираться комиссия из ЦК КПСС, Сергей Павлович писал объяснительную. (Объяснительная Сергея Павловича прилагается в виде сканированного документа). Собаки лаяли, караван шел.

Произошли значительные изменения и в личных делах. Я уже выше намекал, что жизнь моя в первой семье не была безоблачной из-за холеричного темперамента, как моего, так и моей жены. Любые споры перерастали в скандалы, в которых никто не хотел уступать. Любые минимальные разногласия по любому мельчайшему поводу, нарастая, приводили к яростным крикам и оскорблениям с обеих сторон. Сдержаться никто из нас не мог, и, часто, скандалы происходили в присутствии детей. Вроде мы оба были не совсем дураки, через некоторое время после скандала я, по крайней мере, расстраивался, что так получалось.

Я напоминал себе, что с детства, после ухода отца из семьи решил, что никогда не разведусь и буду все терпеть ради детей, но ничего не мог с собой поделать, каждый следующий раз обидные слова в мой адрес снова вызывали ярость. Можно сказать, что наш семейный корабль постепенно ветшал из-за постоянных штормов, которыми мы его доставали. Прошел уже почти год, со дня, когда мы уехали из Томска. Меньшов с Василием Алиулиным получали ордера на свою четырехкомнатную квартиру, а моя мама, которая всегда пыталась зачем-то конкурировать с моей женой за мое внимание, поменяла свою квартиру из Томска в Красноярск, чтобы (как она говорила) мне было, где жить. Жена же все не соглашалась на варианты обмена нашей квартиры, которые я ей предлагал. Я пишу это и понимаю, что пытаюсь оправдать свои действия, пытаюсь казаться лучше, чем я есть, и, в общем, так бы поступало большинство людей. Все что, я написал, имело место, но, главное конечно, не это, а любовь, чувство совершенно неодолимое и поглощающее. Я ни о чем не мог больше думать с тех пор, как увидел Олю.

Впервые я увидел ее, войдя в автобус, на котором сотрудников института собирались везти на уборку картофеля. На голове у нее был яркий цветной платок, она на секунду глянула на меня, сверкнув прекрасными темными глазами, и отвернулась. Маленькая, стройная, яркая и очень похожая на цыганку. Мне всегда нравились маленькие, переносные, компактные, карманные девушки, но в этой было необычайное обаяние и красота. Волосы волнистые до плеч. Это я заметил, конечно, позже, когда она сняла свой цыганский платок. Носик небольшой прямой и очень ровный, и роскошные большие веки, закрывающие прекрасные темно-карие глаза.

Вася мне уже говорил, что в институт пришла на работу в сектор транспорта новая сотрудница. Даже Василий, который, обычно, ко всем женщинам относился одинаково хорошо, никого из их ряда, кроме жены Нади, не выделяя, сказал: "новая, красивая девушка". На уборке картошки я все время поглядывал на Олю и уже открыто смотрел с восхищением, когда мы сели на обед, и Оля не стала отказываться от рюмочки спирта, которую Меньшов наливал всем для аппетита.

Через несколько дней Володя и Вася решили отметить свое вселение в квартиру, которую им выделили. Семьи их еще не приехали, новоселье хозяева назвали "предварительным" и пригласили к себе всех, кто с нами вместе работал в это время. По моей просьбе Меньшов позвал и Олю. Мы чинно рассаживались на полу и раскладушке, другой мебели не было, балдели, наперебой с Меньшовым цитируя любимую книгу "Грибы на асфальте". Юмором ее автора Дубровина мы с Вовой восхищались и знали книгу почти наизусть. Я и сейчас помню многие места из этой книги наизусть, хотя зачитывался ею я больше 30-ти лет назад. То, что часто рассказываешь, всегда помнишь, это я заметил по анекдотам и использовал еще в институте, рассказывая Мише Колмогорову, предмет, который предстояло сдавать.

Мы немного попели любимые бардовские песни под аккомпанемент Меньшова на гитаре. Потом Оля спела несколько украинских песен, которые любил петь ее папа, "западенец". Голос у нее был приятный, а для меня особенно. Пела она "акапелла", и мне это тоже нравилось. Мне все нравилась, что делала эта девушка. Потом мы устроили танцы в новой квартире, я пригласил Олю на медленный танец, и когда она склонила свою голову к моему плечу, я понял, что окончательно пропал, и что без нее я не смогу жить.

Оля была младше меня на 12 лет, я казался себе уже довольно престарелым дяденькой и достаточно часто выражал сомнение в целесообразности для Оли выходить за меня замуж до тех пор, пока двоюродный брат Виталька не убедил меня не париться по этому поводу, так как среди нашей родни это распространенный способ женитьбы. Отец женился на девушке, которая его младше на 15 лет, а у самого Витальки жена моложе его на 17 лет. Оля была старшая дочь в своей семье, и младшая - Оксаночка была под стать - красивая, умная и совершенно взрослая в свои 17 лет. В разное время в нее влюблялись почти все из моих друзей, которые были помладше.

Оксаночка была удивительно обаятельной девочкой, а когда она стала играть на гитаре и петь бардовские песни, выяснилось, что у нее прекрасный, завораживающий тембр голоса. Особенно хорошо у нее получались песни Вероники Долиной и Карапетян. Слушать Оксаночку доставляло мне истинное удовольствие. С Олей они были удивительно близки, как сиамские близнецы, и прожить без общения даже один день они не могут до сих пор. Оксаночка уже 20 лет назад переехала в Москву, выйдя замуж за Толика Демко, сына Леонида Демидовича Демко, с которым у меня было много чего связано в дальнейшей жизни, но каждый день сестренки обязательно общаются по телефону, обмениваются новостями и обсуждают произошедшее за день. Оксаночка полюбила меня сразу, как и я ее. Также тепло ко мне отнеслись и остальные члены Олиной семьи.

Олина мама работала библиотекарем, а папа старшиной роты. Таких добрых людей, как Михаил Иосифович, я не встречал никогда. Приехал он в Красноярск из села в Западной Украине по армейскому призыву, остался после окончания службы на "сверхсрочную" и женился на скромной комсомолке Тоне, которую он называл "мой сибирский воробушек", так и застрял в Сибири на всю жизнь. Меня всегда поражала его природная деликатность: он стучал в дверь, прежде чем войти в комнату дочек, с самого их детства. Когда он узнал, что Оля собирается замуж за "престарелого", недавно разведенного мужика, у которого остались дети, он выкурил за вечер две пачки сигарет, но Оле ни слова не сказал. Был он хлебосольным хозяином, любил ходить в гости и принимать их дома. "Спивать" Украинские песни он обожал. К приходу гостей готовилось множество салатов и минимум два горячих, причем, если предполагался приход 10 гостей, готовилось все на 50. И еще перед приходом гостей Михаил Иосифович всегда переживал: "Тоня, боюсь, мяса не хватит, что-то у нас всего мало". Антонина Федоровна делала все очень быстро. Меня всегда поражало, что она успевала к завтраку приготовить, например, яйца фаршированные рыбой, испечь булочки, сварить кисель и успеть на работу к 8 утра.

Оленька закончила теплоэнергетический факультет политехнического института по специальности экономика. В Советском Союзе экономики, как и секса, не было. В Олиной группе учились одни девушки, и реально они знали нормирование затрат на теплоэнергетических станциях. Они умели посчитать приведенные затраты, но про коэффициент дисконтирования и аннуитетные платежи слыхом не слыхивали. Когда Оля пришла в институт, ее определили в сектор транспорта угля. Так как в секторе тогда еще не было заведующего, мне поручили этот сектор временно курировать. Я предложил Оле сравнить экономическую эффективность дальнего трубопроводного транспорта угля с транспортом железнодорожным. Через короткое время она уже могла легко посчитать необходимое число перекачивающих станций с учетом гидродинамического сопротивления угольной суспензии, текущей по трубе. Оля мне нравилась все сильнее. Очень глубокая девушка и прекрасная слушательница. Она с видимым интересом слушала мои рассуждения о политике и даже об углехимии.

Ранней весной 1981 года я принял решение и объявил жене, что от нее ухожу. Летом мы с Олей вдвоем пошли в горный поход на Алтай. Сначала мы с братьями Меньшовыми Володей и Женей в Барнауле съездили на рыбалку на Оби. Прожили несколько дней в палатках на Обском острове. Рыбачили ночью с лодки на леща. Поймали много лещей и пару стерлядок, которых, видел бог, ловить не собирались. С рассветом к нашей лодке подрулила моторная лодка рыбнадзора и выписала нам за две стерлядки штраф 50 рублей. Рыбу нам оставили, и Мы с Меньшовыми ее съели. Оля отказалась, сказав, что за такую цену ей эта рыба в рот не идет. И, вообще, с того времени она стерлядку не любит.

После успешного отлова почти всех лещей из великой сибирской реки Обь мы добрались до Телецкого озера, проплыли по нему на теплоходе, восхищаясь голубым цветом воды и окружающими скалами, и высадились в устье реки Башкаус. Оттуда мы решили идти пешком сначала до места впадения реки Чебдар в Башкаус, а потом вверх по течению Чебдара, насколько возможно. Очень далеко от устья Чебдара нам пройти не удалось. Дорогу преградили отвесные скалы высотой до 100 метров, меж которых и несся могучий и красивейший Чебдар. Башкаус - река довольно мутная, Чебдар - идеально голубого цвета. Интересно смотреть сверху со скалы, как сливаются две реки, и на каком-то расстоянии в Башкаусе наблюдается цвет Чебдара, и только постепенно Башкаус снова становится мутным и "похожим на самого себя".

Места вокруг очень красивые, но, если честно, я восхищался красотами только на обратной дороге. По дороге туда я тащил огромный рюкзак, глаза все время закрывал пот, текущий со лба, и по сторонам смотреть желания не было. Важно было дотерпеть до вечера и уменьшить вес рюкзака, съев часть продуктов. Когда мы поняли, что дальше вверх по течению Чебдара не пройти, сделали лагерь на берегу реки. Там мы и жили, облавливая по утрам разные места на предмет поимки хариуса. Там Оля поймала лично свою первую в жизни рыбу. Червей она на удочку насаживать не могла, так как относилась к ним с идиосинкразией (в руки их не брала) и предпочитала ловить на искусственные мушки, которые в быстром потоке Чебдара подпрыгивали на поверхности воды, напоминая настоящую муху, пытающуюся выбраться из несущего ее голубого потока. Если не считать червей, рыбалка Оле нравилась. Правда, когда она вытащила своего первого хариуса, спиннинг был поднят над головой, леска крутилась вокруг Оли вместе с извивающейся рыбой, а Оля кричала: "Валера, сними ее с крючка, я ее боюсь".

Отдохнули мы, на мой взгляд, прекрасно. Я был уверен, что всем нравится ходить в горы, и что Оля тоже получила от этого огромное удовольствие. Лет через 10 выяснилось, что Оля не любит ходить туда, где нет зеркал, нет возможности принимать душ ежедневно, и приходится спать на твердом. Больше мы с ней в длительные походы не ходили, хотя короткие сплавы по реке Мана ей нравились, и "сплавлялись" мы практически ежегодно, а в первые годы нашей жизни иногда и чаще, чем раз в год. Осенью мы с Олей поженились. Обычно на этом сказки заканчиваются и начинаются суровые будни. Наша сказка свадьбой не закончилась и продолжается уже 30 лет. У нас родилось двое прекрасных детей - Катя и Миша, и у меня детей стало четверо, но это, как говорится, совсем другая история. В процессе описания моих авантюрных историй я буду неоднократно возвращаться к историям с моими ребятишками и к моей Оленьке, но в этой части рассказа - Катя очень маленькая, а Миши еще нет в планах.

В это время я познакомился с очень интересным человеком и классным, на мой взгляд, ученым - Сашей Аншицем. Руководство Сибирского отделения Академии наук СССР решило укрепить кадровый состав Института Химии и Химической технологии. В Красноярске был высажен "десант" специалистов из Института Катализа СО АН СССР. Из Новосибирска приехали несколько кандидатов наук и молодой доктор наук - Борис Николаевич Кузнецов. Кузнецовы вообще были широко представлены в этой группе. Кроме Бориса Николаевича приехали еще и кандидаты наук Петр Николаевич и его жена Людмила Ивановна. Петр Николаевич с Борисом Николаевичем в родственных связях не состоял, несмотря на то, что отчества у них одинаковые. Борису Николаевичу была поставлена задача интенсифицировать в институте работы по глубокой переработке бурых канско-ачинских углей и развернуть новое направление, связанное с изучением химии древесины и различным использованием продуктов ее переработки.

Из всех приехавших ученых наибольшее впечатление на меня произвел Саша. Он вообще умел производить впечатление. Высокий, худой с прекрасными манерами и талантом рассказчика. Я его заслушивался, слушал, буквально, раскрыв рот. Рассказывал он о работе с академиком Боресковым и другими знаменитыми учеными, о работе Института Катализа и своей с Норильским Никелем, о работе в Германии и о стажировке в Соединенных штатах Америки. Я готов был слушать часами о том, что в Германии уже в 1954 году, менее чем через 10 лет после войны, у каждой семьи было в среднем 2 автомобиля, что основные детали для строительства домов изготавливают на заводе с точностью до миллиметра и потом при строительстве просто собирают. Саша рассказывал много удивительных для меня вещей. Я, раскрыв рот, слушал о строительстве домов, где стройплощадка огораживается сеткой, которая отстоит от строящегося здания всего на один метр, все комплектующие доставляются с завода вовремя (не раньше и не позже, чем необходимо строителям), что строители не делают никаких запасов, и стройка идет с колес, что дома собираются из кубиков, как детский конструктор "Лего". Я верил ему, конечно, но не мог представить себе, что так бывает. Как не мог представить, что марок автомобилей огромное множество, и что многие люди заказывают себе автомобиль с индивидуальным дизайном.

А ведь это было время, когда нашу страну бороздили только "Москвичи", "Запорожцы", "Волги" и старенькие "Победы". Саша рассказывал, как выглядит краска на лучших моделях машин, и я представлял, как это красиво. Я надеялся, что, может быть, и я когда-нибудь все это увижу не только глазами Аншица, но и своими собственными. Надеяться на это я начал со времени приезда в Красноярск, когда в Польше начала действовать "Солидарность". У меня впервые появилась надежда, что, может быть, и я еще смогу пожить по-человечески, и что коммунисты - это не навечно, как мне казалось раньше.

Любил я слушать Сашу и о его работах в области окислительной конденсации метана с получением из него главного сырьевого компонента для химии полимеров - этилена. Саша умел рассказывать так, что его рассказ был ничуть не менее интересен, чем самые интересные детективы. Когда Саша забегал к нам в институт, мы обсуждали с ним последние наши научные результаты, а он хвастался талантом и достижениями своих сотрудников. В один из таких визитов даже наш заместитель директора Бруер, который был намного старше нас, заслушался и забыл, что нужно идти домой. Человек он был спокойный, не увлекающийся, и когда около 12 ночи позвонила его жена и спросила, где он так задержался, спохватился и, удивляясь, почему это он так засиделся на работе, быстрей побежал домой.

После защиты кандидатской диссертации Сашу вызвал к себе академик Боресков (директор Института Катализа) и объяснил, что каким бы талантливым Саша ни был, но в институте Катализа ему, в любом случае, будет трудно вырасти в карьере (слишком много докторов наук там уже есть), и стать заведующим лаборатории и начать заниматься собственным научным направлением ему в ближайшие годы не светит. Переезд в Красноярск, предложенный академиком Боресковым, для него был равноценен дороге по темному коридору к свету в конце тоннеля. "Самостоятельность и должностной рост гарантируется",- сказал ему знаменитый ученый.

И Саша поехал в Красноярск. Во-первых, он взял с собой своих талантливых сотрудников, во-вторых, как рассказывали мне ученые из Института Катализа, когда я их расспрашивал об Аншице, он увез из Института оборудования больше, чем все остальные переехавшие вместе взятые. Саша говорил про это так: "Я застраховался от всего, даже от того, что вдруг в Красноярске не будет электричества. Я взял максимум, даже электрогенератор, работающий на бензине, прихватил". Из Америки он привез носители и фазы для хроматографии, в том числе, такие, которые в Красноярске достать было невозможно.

Хроматография - метод разделения смеси веществ на индивидуальные. Метод основан на том, что разные вещества по-разному удерживаются, на, так называемой, неподвижной фазе, примером которой может служить кирпич. Кирпич насыпают в трубочку, через нее продувают смесь веществ, которую нужно разделить. Одни вещества из смеси крепко удерживаются, а другие быстро сдуваются и пролетают по трубочке. Таким образом, происходит разделение сложной смеси на отдельные вещества. Для нас, занимающихся ожижением угля, этот метод контроля процесса был одним из основных, и Саша не жалел для меня даже фаз, привезенных из Америки. Самое удивительное, что он никогда ничего не просил у меня взамен. Поэтому, когда года через три после нашего знакомства он вдруг позвонил и спросил, не знаю ли я, где можно взять нержавейку диаметром 220 мм, я поднял все свои связи и знакомства, и нужный металл был у Саши на столе через два дня. Вот когда я по-настоящему понял смысл фразы: "Никогда ничего не проси, сами придут и все принесут".

Все приехавшие - уже давно доктора наук, а Саша - еще и академик Академии естественных наук и даже был какое-то время директором Института, но из-за своей категоричности и радикализма слишком со многими поссорился, и обиженные оппоненты не стали его выбирать директором на новый срок. Дураков он всегда так и именовал, всем рассказывал, какой он интересный ученый и какая у него замечательная лаборатория, что никому, естественно, не нравится. Люди себя никогда дураками не считают и звезду всегда готовы загасить, тем более, что звездами они таких людей не считают, а считают хвастунами и выскочками.

Прошло три года со дня переезда Фимы Плопского в Красноярск из Томска. Фима возглавлял в моем отделе сектор Синтетического жидкого топлива и занимался изучением процесса ожижения угля и лигнина (отходов древесины после получения из древесины этилового гидролизного спирта). Работа была сделана им большая и интересная, и я считал, что Фиме уже давно пора защищать диссертацию. Фима, однако, так не считал и говорил, что для диссертации еще много чего не сделано. Так обычно считают все, что я знал и по собственному опыту. Мне, в свое время, директор Института химии нефти Ю.Г. Кряжев пытался внушить мысль, что кандидатская диссертация - это просто квалификационная работа. Работу на Нобелевскую премию не обязательно совмещать с кандидатской диссертацией. Эту же логику я пытался донести до Фимы. Но Фиму в детстве не зря называли "упрямый Фома", он был "непокобелим", "как говорят у нас в Одессе". В конце концов, мне это надоело, я взял очередной отпуск, заставил сделать это же Фиму, и за месяц мы диссертацию полностью написали. Дальше дело пошло быстрее, и через несколько месяцев он успешно защитился в Иркутском Университете.

Для защиты диссертации хватало материалов и у приехавших когда-то со мной из Томска Володи Меньшова и Василия Алиулина. Публикаций и авторских свидетельств и у того, и у другого было более чем достаточно. Кандидатские экзамены и у Васи, и у Меньшова были сданы не все, и эта, в общем-то, мелочь существенно осложняла ситуацию. Дело в том, что и Василий и, особенно, Володя ощущали идиосинкразию к сдаче любых экзаменов и, как могли, отлынивали от этого. Они оба были прекрасные экспериментаторы, делали серьезные работы, но докладывать результаты и сдавать экзамены для них было мучением. Не помогало даже то, что в той жизни заниматься наукой и не быть кандидатом значило не иметь нормальной зарплаты, так как зарплата кандидата наук отличалась в два раза от заработной платы старшего инженера.

К этому времени в отделе уже работало 7 кандидатов наук и один доктор. У меня уже было около сотни публикаций, в том числе, часть в зарубежной печати, что в те времена очень ценилось. Было получено более 20 авторских свидетельств на изобретения. Я подготовил докторскую диссертацию, которую одобрил мой шеф Сергей Павлович Губин. Диссертация была доложена также на ученом совете института и получено заключение о соответствии диссертации существующим требованиям к такого рода работам. Будущие оппоненты профессор Б.Н. Кузнецов и профессор Дженибеков из Фрунзе тоже одобрили работу. Я поехал докладывать работу в ведущей организации. Поехал я в Москву с напечатанной и переплетенной работой и иллюстрационными плакатами, а вернулся без ничего и с твердым намерением никогда больше не заниматься диссертацией. Диссертация осталась лежать в сейфе у С.П. Губина, а все плакаты были разорваны на части, которые позволили разместить их в московских урнах. Безмерна была радость и Меньшова, и Василия Алиулина, когда я, вернувшись, объявил, что диссертации защищать им необязательно, следовательно, и сдавать кандидатские экзамены тоже. Раньше они чувствовали себя неудобно, потому что сначала должны были защитить свои кандидатские диссертации, и я только тогда смог бы использовать их материалы в своей диссертации. Я не мог защитить диссертацию раньше. В этом варианте они не имели бы право использовать собственные материалы в своих диссертациях. Все изменилось в одночасье - у меня отпала необходимость ждать, когда они защитятся, а у них необходимость защищаться.

Иногда какая-нибудь маленькая деталь может изменить плавное течение жизни, и корабль свернет в тихие воды небольшой речушки или, вообще, поплывет против течения. В Москве меня пригласил в гости заместитель начальника управления открытых горных работ Министерства Угольной промышленности СССР Петр Александрович Левин. Это управление курировало наш КАТЭКНИИуголь, и Петр Александрович приезжал периодически в Красноярск с инспекторскими проверками. Познакомились мы с ним еще в 1982 году во время Всероссийской конференции молодых ученых, которую мы организовали в Красноярске. Петр Александрович представлял Минуглепром, и ему очень понравилось на сплаве, который мы организовали для участников конференции. Сплав по Мане - это отдых, который, по моему мнению, не может не понравиться (кстати, нам за организацию этого вида отдыха наши друзья выдали "патент" и "авторское свидетельство"). Потом мы часто встречались с Петром Александровичем, он бывал у меня дома, а я у него. Моей младшей дочери Кате, своей любимице, Петр Александрович пересылал грибы для грибного супа, который дочка обожала.

В тот день я пошел на Арбат, чтобы купить Петру Александровичу подарок. Понравившаяся мне картина стоила практически всех денег, которые у меня были в наличии. Я купил эту картину, благо билет до Красноярска у меня уже был, но денег доехать от аэропорта до дома у меня уже не осталось. Тогда меня и стукнула эта мысль: "человеку за сорок, а с деньгами всегда напряженка, если поедешь на такси, то не хватит на обед, купишь нормальный подарок, экономь потом весь месяц". В это время уже начали создаваться кооперативы, и я решил: "зачем мне эта диссертация! Будем учиться зарабатывать деньги". Мне это показалось в то время намного важнее, чем защищать докторскую. Это был первый случай, когда я, не доведя одно дело до логического конца, начинал новое. Это был первый, но не последний раз. И каждый раз я нахожу себе оправдание, типа того, которое написано чуть выше. Я уже писал, что никогда не оглядываюсь назад и не жалею о том, что сделал. У меня нет привычки раздумывать, что бы было, если бы я поступил иначе.

На ловца и зверь бежит. Не успел я вернуться домой, как Гена Полянский предложил мне с моими сотрудниками вступить в его кооператив "Энергетик". Гена Полянский был мужем нашей сотрудницы Любы Щегловой. Девушка не была химицей и работала в отделе секретарем-машинисткой. Все наши девочки считали, что у Любы исключительный талант портнихи. Каждая из наших сотрудниц мечтала носить сшитые Любой платья. У нее шила свои платья жена Первого секретаря Крайкома КПСС Федирко. Наши женщины утверждали, что у Любы безупречный вкус и золотые руки. Впоследствии именно шитье стало ее основной специальностью. Уехав с мужем на его родину в Латвию, Люба создала фирму по пошиву одежды, и ее фирма процветает и сейчас. Фасоны, которые она придумывает, уникальны, и платья пользуются неизменным спросом среди латвийских женщин. Она нашла себя там, и ни разу после отъезда, в Сибирь не возвращалась, даже ненадолго. Ее муж Гена, напротив, не смог жить без сибирских масштабов, и весь свой бизнес ведет в Красноярске, да и живет не менее 6месяцев в год здесь.

В те годы Гена часто заходил вечером к нам в институт. Практически всегда он бухтел на нас: "Эгоисты, только о себе думаете, что вы здесь торчите допоздна, лучше бы что-нибудь по дому делали. Ничего ведь не зарабатываете. Как ваши жены вас терпят?" Работал он тогда "пивняком", т.е. продавцом пива. Тогда, в эпоху всеобщего дефицита, это была Специальность. За пивом очереди были всегда, и продавцу оставалось только успевать собирать деньги, что Гена и делал очень успешно. В этот раз он снова затянул свою любимую песню: "Опять бесплатно до ночи здесь торчите. Пошли бы лучше ко мне в кооператив деньги зарабатывать".

- Гена, но у тебя вид деятельности - торговля. Мы тут вряд ли тебе поможем.

- Какие виды деятельности я должен внести в устав, чтобы вы могли со мной работать?

- Ну, наверное, внедрение научных результатов, анализ экологического состояния и улучшение экологии, разработка новых приборов и материалов.

- Завтра я внесу изменения в устав.

Через день Гена гордо показывал названные мной пункты в Уставе.

Первая работа, за которую мы взялись, была очистка выбросов Завода "Химволокно" от сероводорода и сероуглерода. Завод использовал технологию очистки, которая предполагала пропускание газов через слой активированного угля, производимого из скорлупы кокосовых орехов и покупаемого в Японии за большие деньги. В это время денег у предприятия было уже очень мало, и купить следующую партию активированного угля они не могли. Мы провели несколько показательных опытов в лабораторном масштабе и показали, что при пропускании газов через наш катализатор в газах ни сероводорода, ни сероуглерода не остается. Но это в лабораторных опытах. Завод интересовала промышленная технология, а это была отдельная работа.

Работали вечерами, до 12 ночи, получалось не все сразу, из газов образовывалась сера, которая осаждалась на катализаторе и быстро снижала его активность. Сероуглерод и сероводород, с которыми мы работали, ядовиты, и в дозах больших, чем 1 миллиграмм в кубометре воздуха, вызывают дебильность. Каждый раз, возвращаясь домой глубокой ночью, я просил Олю задать мне пару вопросов, чтобы убедиться, что я еще вполне, и сероводород меня еще не победил. В конце концов, мы работу сделали, сдали и получили 20 тысяч рублей. Это был первый заработок кооператива "Энергетик" - серьезные деньги по тем временам.

Потом мы поставили новое производство - изготовление "дублерина" - ткани, покрытой крупинками термоплавкого полимера. Ее подкладывают под основную ткань и проводят сверху горячим утюгом, полимер расплавляется и накрепко приклеивается к основной ткани, увеличивая жесткость конструкции. Ткань используется в швейных изделиях для того, чтобы основная ткань не мялась во время использования. Достаточно быстро мы стали основными поставщиками дублерина в ателье и на швейные фабрики нашего края. Но самое большое достижение в первые годы нашей деятельности было создание технологии производства герметика на основе атактического полипропилена и канифоли. Разработка этого состава была целиком заслугой наших томских друзей - Гены Шифриса и Ивана Аксененко. Совместно с ними мы и подбирали, и изготавливали необходимое оборудование. Технологическую линию разместили в экспериментальном корпусе нашего отдела рядом с установкой по газификации канско-ачинских углей.

Недавно в одном из красноярских магазинов я увидел в продаже этот герметик, выпущенный 15 лет назад, и удивился, как его покупали. Вид очень невзрачный. Цилиндр, формой похожий на мороженное "эскимо", завернутый в серую некрасивую бумагу, на которой напечатаны черной краской выходные данные. Расхватывали герметик, как горячие пирожки, невзирая на неприглядную упаковку. Это, конечно, было возможно только при тотальном дефиците товаров, который существовал в то время. Развивались мы очень медленно. У нас, как у советских ученых, существовали стереотипы, которые нас сильно тормозили, и главный из них: "торговать нехорошо, нужно делать только производство". Второй - "занимать стыдно".

Медленно-то медленно, но кое-какие деньги у нас уже водились. Все, кто со мной и за мной приехал из Томска, получили жилье. Единственный, кто остался без квартиры - Тамара Борисова. Она приехала в Красноярск значительно позже остальных, в очереди на жилье стояла ближе к ее концу, и шансов успеть получить квартиру "на халяву" от государства у нее не было. Социализм кончался, и все, кто не успел, тот опоздал. Вот все участники кооператива и решили купить Тамаре однокомнатную квартиру. Я думаю, это было самое полезное, из всего, что делал кооператив.

В самом начале 1989 года меня вызвал к себе новый директор института КАТЭКНИИуголь Юрий Васильевич Демидов и сказал, что институту было бы полезно, если бы я стал депутатом Красноярского Совета народных депутатов, и что институт готов мне помогать в выборных делах. Для меня это было совершенной неожиданностью, ведь все знали о моих непростых взаимоотношениях с коммунистической партией. Многим из моих друзей в разное время предлагали вступать в КПСС. Кто-то вступал, кто-то под благовидным предлогом (не созрел еще) отказывался. Мне же за всю мою жизнь никто и никогда не предлагал вступить в КПСС. Я туда не годился категорически.

Юрий Васильевич Демидов был выбран в директора трудовым коллективом. Было такое время, когда руководителей организаций выбирал трудовой коллектив. Он был коммунистом, но скорее поддерживал коммунистические идеи, а не их исполнителей, которые делали одну глупость за другой, заводя страну в тупик все дальше и дальше. Юрий Васильевич - очень толковый организатор, умный, решительный руководитель не мог не видеть, что маразм крепчает. Демидова и выбрали директором за мозги и решительность.

Предыдущий директор, Буткин Владимир Дмитриевич, был назначен директором со дня, когда Красноярское отделение Института Открытых горных работ (сам институт располагался в Челябинске) постановлением Правительства СССР было превращено в КАТЭКНИИуголь. Был он неплохим человеком, весьма интеллигентным, но, на мой взгляд, очень слабым руководителем. Он не был готов к тому, чтобы сказать "нет". Он недопустимо для руководителя не любил это слово. Принять решение вообще для него было тяжелой работой. Он очень долго взвешивал все за и против, и когда, наконец, был готов что-нибудь решать, решение уже давно опоздало, и никому не было нужно. Он никому твердо не отказывал, и поэтому каждый надеялся, что именно ему Буткин пообещал. Когда событие случалось, и человек не получал того, на что рассчитывал, обнадеженный отсутствием четкого "нет" со стороны директора, человек обижался надолго.

Таких обиженных за несколько лет набралось много, и когда появилась возможность избирать директора, поддержки у него не осталось, он проиграл и ушел преподавать горное дело в Красноярский Институт цветных металлов и золота. Там он успешно заведовал кафедрой в течение многих лет. Именно его пример ярко демонстрирует, что не все могут быть руководителями. Ему это было очень трудно. Прежде чем зайти на прием к заместителю министра он раза три курил, пару раз бегал в туалет, страшно переживал и мучился. Я был с ним в Министерстве не один раз и каждый раз боялся, что с ним случится какая-нибудь неприятность. Это была просто не его работа. На ученых советах он выглядел значительно уверенней и раскованней. Там было его место.

Наш отдел на выборах поддержал Демидова и в дальнейшем никогда об этом не пожалел. Хотя у него, как и у каждого из нас, свои тараканы в голове, но он обычно покупал им цветные мелки, они сидели тихо и рисовали. Правда, если уж он кого невзлюбил, переубедить его было невозможно, и карьера такого человека в институте заканчивалась. Юрий Васильевич любыми путями добивался увольнения нечестных, непорядочных, бестолковых, по его мнению, сотрудников. Он был похож на крутых русских мужиков из героических фильмов - решительный, умный, сильный, разудалый, душевный, но не без некоторого самодурства.

Вот он и предложил мне баллотироваться в депутаты. Почему я согласился попытаться вступить на грязную дорогу политики? Раньше роль депутатов в коммунистической власти была минимальна. Нужно было поднимать ручонки и утверждать решения коммунистических лидеров всех уровней. В 1989 у меня было чувство, что существующая ситуация уже никого не устраивает и можно попытаться изменить ее к лучшему.

Это были настоящие конкурентные выборы. У меня было еще пять конкурентов по округу. Деньги тогда в выборы никто не вкладывал, все решали личные встречи с избирателями. В отделе мне помогали все, кто мог. Ходили по домам избирателей, рассказывая, какой у нас хороший отдел, помогали распространять листовки. Листовка была одна, текст, на мой сегодняшний взгляд, наивен и не профессионален (привожу ее в отсканированном виде), но этого хватило, и меня выбрали в Краевой Совет. Начался мой новый авантюрный поход - во власть.

Я уверен, что если бы власть тогда была бы кому-нибудь нужна, если бы она давала хоть какие-то привилегии, никто не дал бы мне и другим демократам (Славе Новикову, Володе Кузьмину, Сереже Аринчину, Вите Гитину, Саше Непомнящему, Саше Терехову, Игорю Лаврикову, Саше Симанову, Витале Куканову, Володе Кретову, Юре Ситникову, Володе Тишину, Николаю Александровичу Клепачеву) в нее попасть. Власть просто валялась на земле.

ПРИЛОЖЕНИЯ 0x01 graphic

Комментарии: 5, последний от 16/02/2024. © Copyright Кирилец Валерий Михайлович (kirilets@mail.ru) Размещен: 30/06/2011, изменен: 30/06/2011. 68k. Статистика. Глава: Мемуары Иллюстрации/приложения: 5 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: После проблем с партийными органами (смотри "Решения 24 съезда КПСС в Ж" "антисоветчиков" приютил в Красноярске Лауреат Государственной премии СССр, профессор, доктор химических наук Губин Сергей Павлович, которому пришлось туго. О жизни в Красноярске до "похода во власть".

Кирилец Валерий Михайлович : другие произведения.

Город поголовного колбасообеспечения