88. Ради Гордия или Сократа Митрадат не хотел воевать, и покорно исполнил всё, что требовал римский сенат. Он забрал из Каппадокии своего подростка-сына Аркафия Ариарата и его попечителя Гордия. А к Сократу, который не пожелал его слушаться, Митрадат подослал убийц, что расправились с ним, дабы царь Никомед возвратился на трон беспрепятственно. И спустя недолгое время Никомед и Ариобарзан вновь царили в своих государствах, чем и должен был ублаготвориться сенат.
89. Но неистовый Маний Аквилий страстно жаждал войны, и нежданная кротость царя Митрадата не смирила ярость проконсула, а вселила уверенность в мнимой слабости войска понтийцев и в возможности без труда его победить. Через год Аквилия должен был заменить в его должности новый наместник провинции, и тогда он не мог бы рассчитывать, что получит империй сената для ведения этой войны - оттого он спешил развязать ее, не испрашивая разрешения Рима.
90. Митрадат в самом деле старался избегнуть разрыва, ибо римляне, одолевшие многих царей и великих воителей - Ганнибала, Антиоха Великого, Пирра, Югурту и прочих - слыли непобедимыми. Но нисколько не меньше прославилось их златолюбие и корыстность, а среди тогдашних стяжателей мало было равных Аквилию. Царь же был несметно богат, и сперва он попробовал подкупить проконсула Азии, отослав ему триста талантов за то, чтобы Маний Аквилий помог Митрадату вернуть права на Великую Фригию. Полагаю, что царь вряд ли мыслил всерьез, что сенат на то согласится - вероятнее, он лишь изыскивал повод вручить столь огромную взятку Аквилию. Ведь на триста талантов тогда можно было выстроить город или вооружить войско с конницей и колесницами.
91. И Аквилий не смог побороть своей алчности: деньги от Митрадата он принял. Изумившись, однако, богатству царя, для которого триста талантов оказались тратой вовсе не разорительной, ненасытный мздоимец возжелал и других внушительных выплат. Он прислал Митрадату письмо, в коем требовал, чтобы царь, по вине которого сотрясались престолы в Вифинии и Каппадокии, возместил бы проконсулу Азии все убытки, понесенные им при возврате в две эти страны их законных правителей. Ведь сенат, приказавший Аквилию водворить на троны Никомеда и Ариобарзана, не дал денег на плату войскам, ибо вся казна государства пожиралась весьма неудачной для Рима войной с восставшей Италией.
92. Принимая римских легатов, привезших в Синопу заносчивое письмо от Аквилия, Митрадат, возмутившись таким вымогательством, гордо рек, что не даст ничего свыше выплаченных трехсот талантов за Фригию. А когда послы объявили, что вменяемый долг надлежит возместить не Аквилию, а сенату, Митрадат совершил и вовсе неслыханное: он велел огласить многолетнюю опись расходов Понтийского царства на подарки послам, прибывавшим из Рима, и на взятки известным сенаторам, обещавшим царю покровительство. В списке тех, кто охотно брал приношения от Митрадата драгоценностями или деньгами, оказались весьма знаменитые в Риме мужи - за изъятием, может быть, Сцеволы или Рутилия, но включая шестикратного консула Мария, которого царь угощал и чествовал в Каппадокии и вручил ему золотую чашу ценой в состояние. Позабавившись замешательством римских гостей, Митрадат изрек им решительно: "Видят боги, скорее уж римский сенат в долгу у меня, нежели я у сената. Посему пусть сенат, взяв хоть малую часть этих благ, возместит свои же затраты. Для друзей мне не жаль ничего, но мздоимцы должны быть наказаны". Услыхав таковые слова, послы повернулись и вышли из зала.
"Ай, да чтоб ты подавился, проклятый!"...
Митрадат это - с лестницы слышит. Прибавляет шаг. Что случилось? Голос сразу узнал, да и как не узнать: звонкий, сочный, сердитый...
Стратоника сидит, поджавши ноги, на ложе, а евнух-мальчишка, эфиоп черномазый, пытается вырвать сандалию, которую треплет, забившись в угол, щенок. Верно, зубки у песика чешутся, да и нравом игрив. Изгрызет вещицу - подумаешь! Посмеяться и выбросить. Разве подобает жене богатейшего из теперешних азиатских монархов скандалить из-за драной сандалии? Нет, она никак не привыкнет к царской роскоши, потому что не в силах забыть свою бедную юность. Осталась рачительной и бережливой, тряпицу напрасно не выкинет...
- Митрадат! - увидев супруга, капризно кричит Стратоника. - Нету сил! Забери эту тварь! То одно, то другое сгрызет - надоело!
Вот те на. "Надоело". А с каким умилением ты созерцала комочков-щеночков? Я сказал - "Выбирай". Ты немедля схватила и прижала к груди самого толстенького и пушистого, беломордого и белохвостого. Чуть подрос, стал шалить - и уже не мил?... Да, тебе бы других детенышей нянчить, человечьих, не четвероногих, но не царь же виновен в том, что ты никак не можешь родить. Перестань же браниться, смотри, какой замечательный песик, игрун...
- Все ковры в его шерсти! Все ножки у кресел погрызены! А теперь за сандалии принялся! - жалуется Стратоника. - Отнимаю - рычит! Вдруг укусит?...
Митрадат отстраняет мальчишку-раба. А щенка загоняет к стене и вытаскивает своей мощной рукой за загривок. "Отдай", - говорит. - "Поиграл - и отдай. Слышишь, псина?"... Собачий ребенок послушно бросает истерзанную, обслюнявленную дорогую сандалию и, виляя беленьким хвостиком, лезет на грудь к Митрадату - обнюхать, лизнуть, приласкаться. Митрадат, потрепав его по ушам, отпускает.
И глядит на жену.
Стратоника, взяв зеркало, поправляет свои темнорусые косы. Он явился внезапно, но она всегда его ждет. Принаряжена, завита, чуть подкрашена, и надушена как ему нравится - уловимо, однако не приторно.
- Я случайно зашел, услыхав твои крики. Пожалуй, мне лучше взять у тебя собачоныша. А сандалий таких закажи себе хоть десяток. Прощай.
- Митрадат!!...
Как он вымотан этой встречей с послами Аквилия. Просто не описать. Он, конечно, отчасти доволен, что поставил на место ненасытных и наглых латинян. Но отчетливо понимает, что такого скандала в сенате ему не простят. Ведь одно дело - смутные слухи о неких подкупленных Митрадатом сенаторах и консулярах, а совсем другое - оглашение достоверных имен и доподлинных сумм, ушедших на взятки. Лет за двадцать скопилось побольше, чем пресловутые триста талантов. А среди получателей - и Метелл, и Антоний, и Марий...
Это - не отыграешь назад.
На него теперь ополчится - весь сенат. И Аквилий впридачу.
Неужели - война?...
Он не знает, что сейчас ему надобно, чтоб успокоиться. Омовение не помогло, от вина голова тяжелеет - пировать лучше на ночь. Проехаться вскачь? Но куда? И зачем?... Обратиться к друзьям? Они скажут - "Евпатор, ты спятил!"...
Ласки женщины?... Нынче он ни в кого не влюблен. А из тех, кем владеет, одна Стратоника способна порою понять его, но... Сегодня он не желает, чтобы его о чем-то расспрашивали. Потому что еще не решил для себя - ничего. Рвет он с Римом - или искусно идет на попятную. Ход теперь за Аквилием, но сенат еще может вмешаться и велеть мздоимцу-проконсулу либо оставить Митрадата в покое, либо...
Будет война.
Всё, что делалось в Азии до сих пор - это просто игры сатиров. Сколько раз убегал из Мазаки Ариобарзан? Раза два - или три? Сколько раз воцарялись Аркафий и Гордий? Столько же - или больше? Уже не упомнишь. А события при вифинском дворе! Смерти, браки, казни и склоки... Митрадат забавлялся, сенат лишь руками размахивал, а народы - страдали, смеялись и плакали, но почти ни в чем не участвовали.
Ныне будет иначе.
Ибо есть превеликая разница: борются меж собою цари, признающие волю сената - или царь Митрадат восстает против Рима.
Тут никто не посмеет хранить безучастность.
И каждый обязан ответить: друг ты царю - либо враг.
Или - точно так же - сенату.
Выбор страшный.
Однако...
Звереныш, невольно стиснутый Митрадатом, начинает скулить и вертеться, пытаясь вцепиться в руку зубами, но боясь притом рассердить великана, тащащего его неизвестно зачем и куда.
Что с ним делать? Сунуть евнуху или сделать кому-то подарок?
Митрадат останавливается у большого окна, выходящего в сад.
Пока мальчик шалеет от счастья - "Папа, папа, правда - он мой?!"... - Митрадат собирается навестить его мать. Ту самую фарнакийскую нимфу, которую он собирался собирался переиначить в Мелиссу, но потом, поостыв, возвратил ей прежнее имя - Ниса и даже, после рождения сына, вступил с нею в брак. Вот поистине редкая женщина: ни скандалов, ни слез, ни капризов. Мягка, добродушна, улыбчива. Жаль, что так неумна, но зато она ладит со всеми царскими родственницами - и с уродливой умницей Дрипетиной, и с незамужними сестрами, кичащимися своей ахеменидской кровью и не желающими признавать хоть отчасти равной себе Стратонику - "певичку, дочь нищего, недостойную царского ложа"...
На пути Митрадата встает, тихо вынырнув из коридора, главный распорядитель всех дел в гинекее - Херефонт. Разумеется, евнух. Который обязан следить за порядком и пресекать все раздоры. Сладким голосом напоминает: "Государь, я, никчемный, не смею мешать твоим замыслам, но отважусь напомнить тебе, что сегодня - день Агиары". - "Ну, и что?" - мрачно спрашивает Митрадат. - "Кое-кто из наушниц-рабынь успел донести ей, что ты заходил к госпоже Стратонике". - "Она мне жена!" - "И навряд ли сокроется, что потом ты был с госпожою Нисой"... - "Я разве - не вправе?" - "Не гневайся, о государь, я лишь раб, чей долг сообщать тебе о болезнях, словах и поступках твоих досточтимых избранниц". - "И что - с Агиарой?" - "Когда она в прошлый раз оказалась больна, ее заменили Таксилой. А сегодня она угрожает, что покончит с собой, если вовсе тебе не нужна"...
Агиара - галатка. Дочь Брогитара, одного из тетрархов. Ревнивая хищница. Возрастала на воле, дружила лишь с братьями, привыкла: чуть что - за кинжал. И осталась такой же неукротимой. Митрадат ее долго к себе приучал, и добился-таки: Агиара к нему воспылала неистовой страстью. Признала его над собой господином, смирилась с тем, что она у него не единственная, но того, что ей полагается - никогда не отдаст.
"Что я вам - племенной жеребец или хряк?!" - отшвырнув Херефонта, рычит Митрадат.
Застывает, услышав детский смех и щенячий визгливый лай, доносящиеся со двора.
Постояв и подумав у двери дремлющей Нисы, он решает сходить сперва к дико мстительной Агиаре.
Даже царь не всегда в себе волен, о сын мой Фарнак.
93. Видя, что Митрадат не намерен давать ничего ни ему, ни сенату, Аквилий решил потребовать денег с возвращенных на троны царей, Никомеда и Ариобарзана. Однако и Каппадокия, и Вифиния были разграблены - первую разорил царь Тигран, натравленный Митрадатом, а вторую - Сократ, принужденный щедро платить приведенным из Понта войскам. И тогда Аквилий измыслил взять свое чужими руками. Он призвал к себе Никомеда и стал его подстрекать к нападению на Митрадата. Вероятно, он полагал, что при всяком ходе вещей Митрадат обречен проиграть: захоти он обороняться, непременно начнется война, где Аквилий станет командующим; воздержись же царь от борьбы - Никомед захватит добычу и сполна расплатится с римлянами, и поправит свои же дела.
Тронный зал в Пергамском дворце. На старинном Атталовом кресле восседает проконсул Аквилий, по привычке накинувший край пурпуровой тоги на голову, изуродованную белым шрамом - он гордится им, но не очень охотно показывает, ибо шрам его вовсе не красит. Да и ранил Аквилия не достойный сенатора враг - а всего лишь раб, поднявший восстание.
Перед ним на обычном сидении - царь Никомед Филопатор. Лицо его в свете тускловатых огней канделябров похоже на одутловатую маску из желтого воска, которую наспех слепили и не потрудились раскрасить для пущей приглядности. Царь не стар - ему лет тридцать пять - но глядится неважно. Глаза у него - мутновато-болотные. Веки набрякшие. И одет он сегодня преднамеренно скромно. Не время щеголять нарядами или перстнями.
- Ты не вправе меня укорять, о почтенный Маний Аквилий, - говорит Никомед. - Разве я не согласен возместить твой ущерб? Но, Гераклом клянусь, я не лгу, уверяя тебя, что сейчас у меня в казне нет ни драхмы. Я сам кругом задолжал. Через год - постараюсь. И то - постепенно, не сразу.
- Через год! - негодует Аквилий. - Издеваешься? Через год я не буду проконсулом Азии! А уеду в Рим и обязан буду отчитаться сенату в казенных затратах. Полагаешь, ради тебя я пойду в долговую тюрьму? Нет уж, друг! Если ты до зимы не заплатишь, я спишу все долги на тебя! Разбирайся и с ростовщиками, и с сенатом - как знаешь!
Никомед в душе возмущен.
Будто в Азии кто-то не знает о трех сотнях талантах, полученных Аквилием от Митрадата! И каким же нужно быть совершенно бесстыжим нахалом, чтобы требовать мзду с Никомеда, который сам больше всех пострадал! Даже если б он захотел превратить свою благодарность в мешки серебра - где их взять? Небольшую Вифинию, оказавшуюся зажатой меж Понтом и Азией, невозможно сделать богатой ни за месяц, ни за год, ни - честно молвить - за двадцать. Здесь ведь нет золотых и серебряных залежей, а торговля в портах замерла из-за нападений прибрежных пиратов. Да и братец Сократ похозяйничал...
- Но, любезный Маний Аквилий, я не бог и не маг...
- Я догадываюсь, Никомед. Это сразу заметно. Но дозволь спросить: ты - мужчина?
Никомед негодуще смотрит на проконсула:
- Что ты хочешь сказать?
- Ничего. С кем ты спишь - меня не касается. Но мужчина не стал бы терпеть, чтоб его выгоняли из собственной спальни! И не стал бы молить и упрашивать, чтоб его защищали - соседи! А уж если такое случилось, настоящий мужчина сумел бы добыть, сколько надобно, денег, чтобы им заплатить!
Никомед опускает лицо.
Как мечтал бы он бросить небрежно - "На тебе, подавись этим золотом!"...
Митрадат бы, пожалуй, мог себе позволить такое. Никомед же - не может. С него нечего взять. И отеческое состояние, и наследство покойной мачехи Лаодики, и приданое вероломной жены - всё исчезло за краткое время, пока Вифинией правил Сократ. Обратиться к ростовщикам? Никомед понимает, чем это чревато. Полным рабством. Ибо проценты теперь взимают - нещадные. Никогда не расплатишься. А друзья... У царя Никомеда нет таких покровителей, что могли бы ссудить ему пару сотен талантов. Его римский патрон и гостеприимец претор Гай Юлий Цезарь - человек деликатный и чуткий, но, невзирая на древность и славу фамилии, небогатый, а - по теперешним меркам - и бедный; Никомед, пока длилась тяжба в сенате, сам давал ему деньги и украдкой подкармливал сладостями его дочек - двух Юлий - и сына, вертлявого черноглазого Гая... Знаменитый оратор Гортензий, защищавший тогда Никомедово право, сам привык больше брать, чем давать...
Никомед восклицает в сердцах:
- Что мне делать, почтенный Аквилий? Побираться? Разбойничать? Красть?...
- Во-е-вать!! - отчеканивает проконсул, стукнув по подлокотнику трона своей жесткой до деревянности дланью.
Воевать - с Митрадатом?...
Никомед про себя усмехается. Понимает ли Маний Аквилий цену этим словам? Он приехал в Азию на год. И не знает - не может знать - что такое царь Митрадат. Он его никогда не видал. Полагает, что, ежели Митрадат предпочел на сей раз быть покладистым, так оно и будет всегда. Да ничуть! Никомед никогда не поверит ни единому слову царю Митрадата. Даже клятвам у алтаря. Митрадат - изощренно умен и бесчеловечно коварен. Нужен был ему проходимец Сократ - он с ним чуть ли не целовался; перестал быть послушным - прикончил не глядя. И так - везде и всегда. Ныне он выжидает, должно быть, когда Аквилия сменит другой проконсул. Какой бы ты ни было. И опять начнется игра: Митрадат будет вновь притворяться, что бесчинствует вовсе не он, а какой-нибудь Гордий, Сократ или - хуже - Тигран...
- Мне сейчас не под силу воевать с Митрадатом, - выдавливает Никомед. - Ибо нечем платить и войскам.
- Ну, тогда я избавлю тебя хоть от этих затрат! - говорит зловеще Аквилий. - Я возьму твое войско и отправлю в Италию - там война, помощь не помешает, а договор о военном союзе никто еще не расторгал... Но уж если твой наглый сосед вновь решит завладеть твоим троном - я не стану тебе помогать! И не буду просить за тебя пред сенатом! А первый скажу, что ты сам во всем виноват! Ибо ты - не мужчина, а трус! И вдобавок неблагодарный! И тебя тогда не спасет ни твой приятель, припадочный Цезарь, ни озолоченный тобой речистый Гортензий - никто! Риму нынче не до тебя! И лишь я стараюсь сделать хоть что-нибудь - пока я еще в Азии - властен!
Это правда. Но, боги, какая же страшная! Никомед одинок - до отчаяния.
Он дерзает все же сказать:
- Почему ты во всем обвиняешь меня? Оскорблен и ограблен не только я, но и Ариобарзан. Разве он не обязан тебе точно так же? К тому же Каппадокия была первой жертвой нашего недруга. Стало быть, Ариобарзану уместней начать.
На устах Аквилия тихо змеится улыбка. Этот, с позволения молвить, царь Ариобарзан - несомненно трусливее Никомеда, но не так откровенно бесхитростен. Ибо важно, что Никомед возрастал наследником трона, а каппадокиец, не будучи царского рода, привык пролагать себе путь наушничеством и интригами. Получив ультиматум Аквилия - либо, дескать, ты мне немедленно платишь, либо вступаешь в войну, либо я забираю из Каппадокии войска, и живи тогда с Митрадатом как знаешь - Ариобарзан прислал ему вежливое, с виду покорное, но ни к чему не обязывающее письмо. "Денег нет, но, как только царь Никомед, мой собрат по несчастью, затеет войну ради честного мщения, я не премину разделить его тяготы". Приструнить Ариобарзана - всё равно что поймать змею за уши. Много проще сломить Никомедово сопротивление.
- Кстати, об Ариобарзане. Он согласен присоединиться к тебе. Двое - это уже не один...
- Митрадат сильней нас обоих.
- Ха! Но Рим - сильней Митрадата! Рим же будет - за вас! Дайте только повод вмешаться!
- Ты ведь сам говорил, что сенат поглощен другими делами...
- Но не вечно же будет в Италии длиться война! А потом - черед Митрадата!
- До сих пор ваш сенат лишь пенял ему, как отец-паралитик - юнцу-шалопаю...
- Ныне будет иначе! Ручаюсь! Слишком многие в Риме его ненавидят!
- Но подарки притом принимают...
- Тем паче! После нынешней громкой огласки наши жаждут расправиться с ним навсегда! Нужен - повод! И ты его - дашь!
- Я... подумаю, Маний Аквилий.
- Что тут думать! Боги нам посылают единственный случай обрести и добычу, и славу, и радость отмщения - разом! Решайся!
- Ну, если ты так настаиваешь...
- Ради чести! И ради тебя!
- Что же... Ладно.
Аквилий вскакивает с Атталова кресла и спешит укрепить в Никомеде решимость железным рукопожатием.
Наконец-то начнется - война.
94. Преступив через собственные колебания и поддавшись советам Аквилия, царь Никомед Филопатор отважился совершить нападение на царя Митрадата. Он прошел через Пафлагонию и принялся разграблять понтийские земли вдоль излучины Галиса, угоняя в Вифинию скот и рабов, и обозами увозя всё, что только мог взять - от денег из тайных сокровищниц до запасов вина и зерна.
95. К изумлению как Никомеда, так и Аквилия, Митрадат не пытался тому воспротивиться. Пребывая в Синопе, он с презрительным безучастием принимал донесения о совершающихся грабежах, но воздерживался посылать на защиту подданных войско, хоть его о том умоляли. Наконец, Никомед, отягченный безмерно богатой и нежданно легкой добычей, возвратился в Вифинию, полный радости и готовый уплатить обещанный долг Аквилию.
96. Видя, сколь безнаказанно удалось Никомеду нанести Митрадату ущерб, не подвергшись притом ни малейшей опасности, царь Ариобарзан вслед ему тоже вторгся в Понтийское царство. В приграничных с Каппадокией сатрапиях он творил еще больше бесчинств, чем союзник его Никомед - но и тут не встречал от царя Митрадата никакого сопротивления. И дошло до того, что Ариобарзан стал высмеивать Митрадатову трусость и слабость, полагая, что тот, испугавшись гнева сената, не посмеет ему отвечать. Ведь и в Понте многие изумлялись и негодовали, не будучи в силах постигнуть причин беспримерной смиренности столь отважного прежде царя. Митрадат же молчал, пока об обидах, нанесенных ему Никомедом и Ариобарзаном, не заговорила вся Азия.
..."Государь у себя?" - "У себя, господин". - "Спит?" - "Похоже, не спит". - "Он один?" - "Нет, там воспитанник Каллий". - "Да? И что они делают?" - "Я не знаю, господин. Разговаривают".
Дорилай, побеседовав с дежурным охранником, решает все же войти как привык, без доклада.
И что же он видит?
Полуденная идиллия. На пороге уже грохочет война, а Евпатор валяется полуголый на ложе перед мраморным столиком, на котором - чаша с черным, янтарным и розовым виноградом. И доска из слоновой кости с фигурками. И сидящий над нею в кресле темнокудрый юноша Каллий. Размышляя над заковыристым ходом, царь задумчиво тянет руку, срывает себе виноградину, освежает сочной ягодой рот...
Сцена, стоящая, чтоб ее воспели поэты и отобразили художники. Где-то там - звон оружия, вопль разорения, ужас рабства, смрад от пожарищ. Здесь - красота, благодать и покой.
- Это ты, Дорилай? - рассеянно кивает Евпатор. - Подожди чуть-чуть, мы закончим. Угощайся, садись.
Царь делает ход и тихонько смеется. На личике Каллия полное недоумение. Ход, наверное, слишком силен или слишком нелеп. Скорее второе: Митрадат ленив и рассеян. А сказать "извини, ты сглупил" - неудобно. Для Каллия он - государь, отец и учитель. Едва ли не бог.
- Евпатор, - весомо и мрачно вторгается в их игру Дорилай. - Полагаю, сейчас не время вот так прохлаждаться.
- Да? - удивляется Митрадат, беря себе сразу целую виноградную кисть. - Почему?
- Будто ты не получал с утра донесений.
- Ай, мне каждое утро доносят, боги ведают, что, не упомнишь... Вот отведай-ка лучше, дивный сорт, ароматный, с тончайшей кожицей и почти совершенно без косточек...
- Не хочу. Ты мне лучше скажи, как ты думаешь быть с Никомедом.
- С Никомедом? А что с ним? Неужели в гости пожаловал?
Митрадат откровенно дурачится.
Дорилай же предельно серьезен:
- Он напал на нас. Ты это знаешь.
- Вот нахал, - замечает, выплюнув ножку от ягоды, царь. - Я не стал бы так делать. Впрочем, я и не делаю. Ибо я умнее и старше. Правда, Каллий?
Тот улыбается.
- Что ты думаешь предпринимать? - продолжает допытываться Дорилай.
- Доиграть эту партию и немного поспать.
- Митрадат! Я совсем тебя не понимаю. Сын вифинской плясуньи танцует кордак на твоей исконной земле, грабит храмы, насилует подданных, угоняет стада, убивает любого, кто сопротивляется...
- Мы богаты, нам не убудет. Пострадавшим потом возмещу. Ты отведал бы все-таки этой грозди - ведь вкусно, ручаюсь...
- Кончай! - почти кричит на царя Дорилай. - Ты бездействуешь, а ко мне друг за другом приходят стратеги и спрашивают: когда выступаем? Что прикажешь им отвечать?!...
- Отвечай, что понравится. Или не отвечай. Песни пой. Декламируй стихи. Мне без разницы.
- Ты... в себе ли, Евпатор?
- Я?... Да!.. Никомед, злосчастный глупец - не в себе, но уж это не наша беда. От плясуний, увы, мудрецы не рождаются.
- Надо выслать навстречу ему хоть Кратера и Архелая, пусть прогонят...
- Не надо, прошу тебя, никого никуда высылать. Впрочем... отправь-ка, мой друг, гонцов с приказанием: городам, крепостям и усадьбам - сдаваться, не сопротивляясь, войскам - отступать. Местным жителям - разбегаться и прятаться. Без сражений и драк.
- Ты смеешься, Евпатор?! Имея наготове двести тысяч солдат, колесницы, конницу, флот, наилучших стратегов?!
- Но не конницей же и не флотом стращать огородных воров, Дорилай. Никомед - это вор. А не воин.
- За спиной Никомеда - Аквилий. И Рим.
- Так тем более.
Царь беспечен и невозмутим. Неужели справедлива загулявшая по Синопе молва, будто Митрадат - сломлен римлянами и боится войны даже пуще позора? Будто царь, наконец, образумился, испугавшись сенатских угроз и наглости нынешнего проконсула? В тридцать лет он еще дерзил и проказничал, а сейчас ему перевалило за сорок, он оброс жирком, окружил себя роскошью, стал ленивым и осторожным...
- Это он виноват! Сбил меня своей болтовней. Ладно, милый, деньги твои. Развлекайся, пока не истратишь.
Каллий складывает шашки в мешочек, убивает доску, берет обещанный выигрыш, благодарно целует царя, бегло кланяется Дорилаю - и уходит. Вернее, уносится. Скок, скок, скок... Молодой кентавреныш.
- Славный мальчик, - говорит Митрадат. - Не нарадуюсь. Будто вправду мой сын. Бойкий, пылкий, однако нежно любящий и почтительный. И, представь, совсем еще чистый. Мне неловко даже просто так ему сунуть деньги: постесняется взять. А ведь мать не может его слишком баловать. Письма - шлет, а подарки - нечасто, и то обычно не серебром, а вещами... Куда их девать?...
Дорилаю безумно досадно. Царь лежит и болтает какую-то чушь. И ничуть не стыдится, что, играя в детские игры, уступает мальчишке, а играя во взрослые - всяким мерзавцам.
Слабоумный Геракл. Обеззубевший лев. Что с тобою, Евпатор?!
- Ничего, ничего, - улыбается царь про себя. И смеется тихонько, как умалишенный. - Дорилай, ты следил за концом нашей партии?
- Разумеется, нет.
- Ну и зря. Конец был довольно изящный.
- Митрадат, я - вырос из этих забав.
- Ты не вырос. Ты заматерел. Стал унылым, дебелым и толстым. А игра... Помнишь, царственнородный мудрец Гераклит проводил свою старость, играя с детишками в шашки?
- Он выжил из разума.
- Не скажи. Позабавившись вволю, он изрек незабвенное: "Вечность - царство игры"... Или, нет: "Шашки вечности - царство дитяти"... Ни один из софистов не смог разгадать, что бы его изречение значило. А вот я, мне кажется, знаю...
Что с ним делать, о боги. Враг грабит страну, стратеги готовы на части рвать Дорилая - а царь то фиглярствует, то философствует. Да еще переврав слова знаменитого мужа.
- Евпатор. Там было не так. "Вечность - это дитя, что играет в шашки". Всё равно непонятно.
- А что непонятного? Есть такая игра - в поддавки!
- В поддавки?...
- Ну да! Козломозглый!...
"Публий Рутилий Руф приветствует великого понтифика Квинта Муция Сцеволу.
Друг мой, есть еще время сенату вмешаться и упредить столкновение в Азии. Ты, конечно же, знаешь, что Маний Аквилий стравил-таки Никомеда и Ариобарзана с царем Митридатом. Этот царь несомненно нам враг, но теперешняя война с ним чревата для Рима такими напастями, что разумнее будет ее избежать.
Всякий, кто полагает, что с Митридатом нетрудно управиться, просто лжет вам в глаза или сам не ведает правды. Царь Понтийский сегодня опасней для Рима, чем Югурта, Персей, Аристоник и Пирр, купно взятые, а быть может, и Ганнибал. Я, живя в Митилене и общаясь со многими, истинно знаю: на царя Митридата сейчас уповает вся Азия. Его имя воспламеняет сердца. Когда ты был проконсулом, азиаты про это молчали, потому что чтили тебя и надеялись на изменение прежних жестоких порядков. Я пытался, ты помнишь, найти на свирепствующих публиканов управу - и вот я в изгнании. А преемники наши, включая Аквилия, повели себя столь непорядочно, что своими руками возвели понтийского варвара чуть ли не в сан божества. Азиаты возносят молебны за здравие Митридата, им гордятся, его призывают, его сравнивают то с Дионисом, то с Гераклом, то с Александром. И не думай, чтоздешние греки посходили с ума. Ими движет месть и отчаяние. Митридат же обижен Аквилием, Никомедом и Ариобарзаном у всех на глазах. Объяви он войну и двинься за Галис - вся Азия будет с ним против нас. Против Рима, хотел я сказать. Трудно свыкнуться с долей изгнанника. Воевать с Митридатом, не спорю, когда-то придется, но лучше бы после того, как сенат наведет порядок в азиатских делах. И тем паче такая война неуместна сейчас, когда кровопролитие длится в самой Италии.
Я писал про это Аквилию, поборов свою неприязнь и надеясь на понимание. Но Аквилий обуреваем алчностью и тщеславием. Он не стал отвечать мне, а свите молвил что-то об "интригах старого взяточника". Это он мне смеет - о взятках!... Я молчу о его преступлениях в Африке и о мерзостных сицилийских делах, но теперь он присвоил и триста талантов от царя Митридата - то есть принял мзду от врага, которого сам же подначивает. Вряд ли можно Аквилия ныне чем-то пронять, кроме недвусмысленно изреченнойволи сената.
Словом, я обращаюсь к тебе, побуждаемый крайними обстоятельствами. Мне, как ты представляешь, ничего от сената не надо, и, случись тут война, вряд ли я от нее пострадаю больше, чем от свершившейся надо мною расправы. Я могу ненавидеть иных своих бывших сограждан, но отечеству зла не желаю. Говорят, что новым проконсулом Азии будет Гай Кассий. Между нами, он человек небольшого ума и вдобавок совсем бесхарактерный, но, насколько мне помнится, не стяжатель и не негодяй. Побеседуй с ним с глазу на глаз и объясни, каково положение в Азии. Может быть, еще что-то удастся поправить. Если нужно, сошлись на меня. Впрочем, он тебе больше поверит - я изгой и слыву "греколюбом", а ты, как великий понтифик и бывший проконсул, прекрасно осведомлен, но вполне беспристрастен.
Для начала, мой друг, напишу об отрадном: война с италиками завершается. По закону Луция Цезаря всем, сложившиморужие, даровали гражданство, а над непокорными одержали победы Луций Сулла и Гней Страбон. Старый Марий тоже себя показал, но его, вопреки заслугам и летам, не назначили главнокомандующим. Потому былая враждебность между ним и Суллой переросла в откровенную ненависть. Все опасаются, что война превратится в гражданскую, ибо Сулла хочет стать консулом, Марий же не намерен сего допускать. Город полон предчувствий, что вскорости совершится нечто ужасное. Да и я, как великий понтифик, каждый день получаю доклады о зловещих предзнаменованиях.
Что до Кассия, я не смог побеседовать с ним, потому что, когда твое письмо прибыло в Рим, он как раз отбыл в Азию. Будет лучше, я думаю, если ты попытаешься вразумить его сам - может даже, при встрече. Принять тебя, полагаю, он вряд ли откажется. Однако учти, что легатом при нем остается Маний Аквилий, который будет его убеждать в совершенно обратном.
На сенат я бы также не стал уповать. Ты ведь знаешь, кто там заседает и чем они заняты. Иногда мне мерещится, что туда попадают лишь те, кто лишился ума окончательно.
Друг Рутилий, ты не меняешься: как всегда - один против всех.
Я уже ни на что не надеюсь, но желаю удачи.
Прощай".
97. Между тем Митрадат вдругорядь изумил и друзей и врагов, ибо, выждав, пока Никомед и Ариобарзан возвратятся с награбленным в свои царства, он подал законную жалобу на обоих обидчиков Гаю Кассию, новому проконсулу Азии, при котором, однако, Аквилий был оставлен легатом. Описав все бесчинства, творившиеся Никомедом и Ариобарзаном, Митрадат потребовал, чтобы Рим наказал их собственной властью - или же, соблюдая союзнический договор, оказал против них надлежащую помощь царю Митрадату.
98. Просьба эта была ровно столь же немыслимой, сколь правоправной. Как бы ни были плохи тогда отношения между царем и сенатом, Митрадат сохранял за собою название "друга Рима", и, коль скоро он подчинился всем былым предписаниям, то теперь справедливо желал, чтобы римляне защитили его от соседей и вступили в войну с Никомедом и Ариобарзаном. Вряд ли царь всерьез полагал, что Гай Кассий возьмет его сторону. Он давно понимал, что война неизбежна, но хотел, чтобы в Азии знали: виноват в ней не царь Митрадат.
99. В том послании, что привез в Пергам и при всех огласил посол царя Пелопид, Митрадат изъяснялся решительно: "Откровенно скажу вам, мужи достославные - я не слаб. Сил моих предостаточно, чтобы разбить хоть десяток таких, как Никомед с Ариобарзаном. Я терпел их набеги, не спеша отбиваться, ибо ждал, что приверженный справедливости римский сенат и проконсул провинции Азия, видя, как поступают соседи со мною, союзником Рима, вмешаются и велят нападавшим убраться назад и вернуть мне награбленное. Боги свидетели: долго ждал. И увы, не дождался. Вероятно, сенат сильно занят другими делами, а проконсул не ведает, что творится у самой границы провинции Азия, ибо это его не касается. Или, может быть, в Риме привыкли прислушиваться только к жалобам на царя Митрадата. Ныне жалуюсь - я, как вменяет мне долг и право. Призываю сенат и проконсула Гая Кассия наказатьпреступных царей Никомеда и Ариобарзана, возместить мне ущерб и покончить с бесчинствами в Азии ".
100. Но посол царя Никомеда, которому Кассий с Аквилием дали ответить на это послание, тотчас сказал, что, крича о чужих прегрешениях, Митрадат забывает перечислить свои. "Сколько раз поступал он с соседями вероломно, разбойно и нагло? Троекратно свергал с престола Ариобарзана, подсылал к Никомеду убийц, натравил на него самозванца Сократа - а когда Сократперестал подчиняться приказам, беспощадно его умертвил. Лицемерно клянется он в верности Риму, а на деле давно замышляет войну, потому что иначе зачем бы понадобилось заключать союзы с Арменией, Парфией, Сирией, Скифией и другими дальними странами? Для чего Митрадату огромнейший в Азии флот? На кого он собрался направить несметные рати, многократно превосходящие - тут он истинно прав - силы прочих царей, вместе взятых? Митрадат обижается, что его сенат причисляет его не к друзьям, а скорее к врагам, но ведь он и ведет себя не как друг, а как враг".
101. Кратко посовещавшись, Гай Кассий и Маний Аквилий измыслили дать Митрадату ответ столь же чинный, сколь издевательный: "Нам отнюдь не угодно, чтобы царь Митрадат подвергался обидам от царя Никомеда, однако нельзя допускать, чтобы царь Митрадат самочинно мстил царю Никомеду, ибо это чревато войной, нежеланной для Рима и весьма опасной для Азии". Пелопид, Митрадатов посол, обвинил проконсула и легата в пристрастном двуличии: получалось ведь, что они признают Митрадата обиженным, но притом и не защищают его, и не позволяют ему за себя отомстить. "Неужели, - сказал Пелопид, - для сената разбой Никомеда простительнее, чем былые проступки царя Митрадата, за которые Рим угрожал ему настоящей войной? Где же право и справедливость?"
102. Разъярившись на эти упреки, Аквилий приказал Пелопиду молчать. Тот же резко ответил ему, что намерен отстаивать дело царя своего, пока не добьется желаемого. "Ты добьешься, что мы тебя вышвырнем вон!" - пригрозил взбешенный Аквилий. "Изволь, и пусть все азиаты увидят, как Рим обращается с царским послом!" - закричал Пелопид. И по знаку Аквилия его ликторы взяли под руки Пелопида и силой прогнали из зала, где велось разбирательство. Пелопид в тот же день отбыл в Понт. И отныне достаточно было лишь царского слова, чтоб война началась.
...О блажен, кто отмечен тобой,
счастье огненное, велелепное!
Благоденствием светел чертог,
испещренны каменьями стены,
и венец на челе у мужей,
благодати твоей приобщенных! ? ...
...Я и сам не могу сказать, хотел я того или нет. Помышлять - помышлял, много раз, но когда в самом деле случилось...
...Ложа их с позлащенными ножками
пышно убраны шелком пурпуровым,
ароматы курятся в покоях
благодати твоей приобщенных...
...Мне знаком этот страх перед будущим и неизбежным. Это око незрячей Судьбы, на меня недвижно наставленное.
... Жены их, любимые нежно,
возлежат на подушках высоких,
пальцы в перстнях, пясти в браслетах,
об одном единственном молят:
"О приди, господин наш благой,
чтоб могли ты тобой усладиться" -
жены тех, кто отмечен тобой,
счастье огненное, велелепное...
...Узнаю и желание: скрыться. Переделать. Переиграть. Притвориться иным. Ничего не желающим. "Ты хотел!" - уверяет злорадно Судьба. - "Как ты смеешь теперь отпираться?"... Для чего же иначе - всё, всё: эти земли хлебообильные, эти горы и рудники, эти палубные корабли - окрыленные и остроносные, приготовленные для войны; эти кони и колесницы; эти полчища верных союзников, что стеклись по первому зову покровителя и властелина?...
...Скакуны легконогие их
резво мчат в бою колесницу,
а на ней повелитель стоит,
увлекаем умелым возницей.
Он в деснице держит копье,
что разит беспромашно недругов,
ибо ты посылаешь победу
благодати твоей приобщенным,
счастье огненное, велелепное...
..."В детских снах, в мечтаниях отрочества, в бреднях юности - ты хотел того, Митрадат!" - донимает Судьба, как настырная сводница. - "Ты хотел - я дала! Что ж боишься взять свое счастье?"...
Не боюсь. Но я не люблю, когда что-то вокруг совершается - не по воле моей.
Не боюсь ничего. Только сны иногда донимают.
Например, вот такой.
Я, увенчанный золотой высокой тиарой, восседаю на троне, воздвигнутом на скале под небесными сводами. А эфир расчерчен кометами, озарен и солнцем, и звездами. Я возвышен над всеми, но так одинок, и сижу - на такой крутизне...