Чарли что-то быстро говорил, всё громче и громче, мешая английский с чем-то непонятным. Кажется, он ругался. Увидев, что я и Толик проснулись и таращим на него глаза (была глубокая ночь), Чарли начал кричать уже и по-русски, подскакивая то ко мне, то к Толику.
Мы смотрели, сонные и обалдевшие на нашего африканского соседа по "трёшке", и ничего не могли понять. Картинка: Толик приподнялся на своей кровати, смотрит, открыв рот от изумления, на Чарли; я в таком же положении - полулёжа-полусидя - в своём углу; на тумбочке Чарли горит настольная лампа, а по комнате носится, размахивая руками, вскрикивая, причитая и завывая, угольно-чёрный человек, сверкающий белками глаз и крупными, блестящими зубами, - настоящее привидение! Скачущие тени на потолке и стенах дополняли эту бредовую картину, усиливали ощущение чего-то нереального, какого-то сюра...
***
- Чарли, что случилось? - спросил я, почти проснувшись.
- Ты чё разорался-то, Чарли? - спросил Толик.
- Вы украли!.. Вы украли... Почему вы украли?! - наконец-то по-русски закричал Чарли.
- Ты чё - сдурел, с ума сошёл? - изумился я и окончательно проснулся. - Толян, что мы у него украли? Я что-то никак не врублюсь. Ты у него брал что-нибудь?
- Ни фига себе! А может, ему в морду дать? - немедленно озлобился вспыльчивый Толик. - Что там у тебя пропало? А, Чарли? Чё ты, вообще, развыступался? Поднял всех среди ночи, гад...
- Вы у меня из тумбочки... Здесь, в тумбочке, - продолжал причитать Чарли.
Потом он вдруг подскочил ко мне и заявил:
- Я знаю! Ты в милиции работаешь! Я жаловаться завтра... Я в посольство!...
На эту дичь я даже не нашел, что возразить, - как такое, вообще, могло прийти в голову?. Помолчав, я всё же ответил:
- Да пошёл ты, знаешь куда... Совсем сбрендил, придурок...
Улёгся снова в постель, отвернулся к стенке и накрылся, с головой, одеялом.
Чарли как-то сразу угомонился, наступила тишина, лампа погасла.
***
Утром, когда мы с Толиком проснулись, Чарли в комнате уже не было.
По дороге в институт мы всё гадали, ломали головы в попытках найти разумное объяснение ночному происшествию: что такое могли украсть у Чарли?, почему он пришёл в такое буйство?, какая муха его укусили?, и если у него что-то украли, - кто мог это сделать? И, самое главное, - почему он произвёл меня в "милиционеры"? Не найдя ни одного ответа ни на один вопрос, мы, в конце концов, решили, что следует за разъяснениями обратиться к Беломорине.
***
Вернувшись из института, я отправился с визитом к Беломорине - коменданту нашего общежития. Вообще, у нашей комендантши было нормальное, хорошее имя - Катерина Львовна (некоторые называли её тётя Катя и даже мама Катя), а Беломориной её прозвали (без всякой, кстати, злобы) потому, что в начале всякого разговора она обязательно закуривала папиросу "Беломорканал". Папироса иногда гасла, и она - с видимым удовольствием - медленно доставала спичку из коробка, медленно ею чиркала и медленно, с наслаждением, прикуривала "бычок". Пожилая, седая, властная женщина, она на всякого производила впечатление человека незаурядного, с прошлым, если и не слишком бурным, то уж нескучным во всяком случае. Мой знакомый артист, немолодой и опытный, наверняка сказал бы: "Да, есть типаж..."
Войдя в комнату с вывеской "Комендант", я начал прямо с порога:
- Здравствуйте, Катерина Львовна. У меня к вам такое...
- Подожди-ка, куда-то спички подевались... А, вот они, - сказала комендантша и прикурила папиросу. - Ну, что там у тебя?
И я рассказал ей о том, какая катавасия приключилась у нас ночью, а в заключение особый упор сделал на то, что нам с Толиком очень интересно знать: что у нашего Чарли спёрли?, почему он нам этого не говорит?, почему он грозит нам какими-то неприятностями?.. И как нам быть в этой дурацкой ситуации?
С лица тёти Кати, во всё время моего энергичного монолога, ни разу не сходила хитроватая улыбка, иногда сменявшаяся насмешливой ухмылкой. Успела выкурить пару папирос и сжечь полкоробка спичек.
- Ну, и это всё, что ли? - спросила она, когда я закончил, и закурила очередную папиросу.
- Всё, - удивился я.
- Ты успокойся, не суетись, - сказала Беломорина, уютно закутавшись в сизое облако табачного дыма. - Никуда Чарли не пойдёт, всё будет нормально; забудь про всё и скажи об этом своему соседу. И, лучше, никому ничего не говори.
- Я что-то не понимаю, Катерина Львовна...
- Ну, хорошо. Ка-гэ-бэ, - тихо, но внушительно и сквозь зубы изрекла она по слогам, наклонившись ко мне и прищурив глаза... - Понял?
- Не понял...
- Объясняю. Ты вчера был дежурным по этажу, так? Так. Я попросила тебя погулять где-нибудь с десяти до двух и не заходить в свой блок?
- Ну, да... Вы сказали, что будет какая-то комиссия по проверке условий жизни иностранных студентов, и что не нужно им мешать...
- Ну, вот! Что тут непонятного?
- А при чём тут Чарли? У него что-то украли, он валит на нас, меня назвал милиционером...
- Опять он за своё! - нахмурилась Беломорина и прикурила "бычок". - У твоего Чарли нашли то, чего у него не должно было быть... Ты хоть это понял?.. Так что, иди и отдыхай. А вас с Чарли мы сегодня же расселим. Хочешь, мы тебя в двушку с Ханифом заселим?
- Это было б неплохо. Кто ж не хочет из трёшки в двушку? Ну, ладно... Я тогда пошёл, Катерина Львовна? Так и не скажете, что у Чарли пропало?
- Отстань, иди..., - махнула рукой Беломорина и выпустила очередное облако дыма, за которым её почти совсем не стало видно. "Вот тоже - привидение", - подумал я, притворил за собой дверь и пошёл к себе, ещё более озадаченный, но гораздо более спокойный: если Беломорина что-то сказала, то, значит, будет именно так, как она сказала...
***
Нас расселили по разным комнатам и этажам (кажется, в этот же вечер), и всё пошло по-прежнему, и никаких последствий ночное происшествие не имело, но с Чарли мы уже не дружили.
И до сих пор, - а прошло уже без малого четверть века ("иных уж нет, а те далече...") - пребываю в неведении о причинах, приведших тогда в неистовство нашего тишайшего и добрейшего Чарльза Зуба Колубу из далёкой страны Либерии, где круглый год тепло, где, как он рассказывал, очень много обезьян и крокодилов.
Хорошо бы сейчас встретить этого Чарли и поговорить с ним "по душам, за жизнь", и выяснить, наконец, - что такое было у него в тумбочке? И почему я - "милиционер"?