Юлик. Борджиа - взлет и падение династии

Юлик : другие произведения.

Борджиа - взлет и падение династии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Комментарии: 12, последний от 27/12/2016. © Copyright Юлик (julik_@list.ru) Размещен: 07/02/2007, изменен: 17/02/2009. 681k. Статистика. Монография: Переводы		Ваша оценка:
Аннотация: Эта книга повествует об истории семьи Борджиа, самым известным представителем которой был папа Александр VI. Мой первый перевод с английского, сделан несколько лет назад. Книга по ряду причин до бумажного вида так и не дошла, поэтому решила кинуть здесь - может, кому будет интересно. Не отредактирована, блохи не выловлены - но этим я уж, извините, пока заниматься не буду.

Майкл Маллетт

Борджиа

Взлет и падение династии Ренессанса

Оглавление

Вступление

1. Папство времен Ренессанса

2. Папская область в пятнадцатом веке

3. Ватикан и папский двор

4. Каликст III

5. Кардинал Родриго Борджиа

6. Александр VI: избрание и первые годы понтификата. 1492-1494

7. Борджиа в трудном положении. 1494-1498

8. Продвижение Борджиа. 1498-1502

9. Борджиа в зените славы. 1502-1503

10. Правление Борджиа

11. Смерть Александра

12. Династия Борджиа

13. Святой Франциск и герцоги Гандийские [в оригинале - Borjias of Gandia]

Генеалогические таблицы

Примечания

Избранная библиография

Указатель

Вступление

Говорят, что на просьбу перечислить наиболее выдающихся римских пап Сикст V ответил: "Святой Петр, Александр и я сам", а Урбан VIII, поставленный перед тем же вопросом, дал такой ответ: "Святой Петр, Святой Сильвестр, Александр и я". То, что двое столь видных пап позднего времени сочли нужным выделить печально известного Родриго Борджиа, Александра VI, заставляет искать объяснения, отличного от тех традиционно отвратительных красок, какими обычно рисуют жизни и страсти Борджиа, и какими англоговорящее общество уже пресыщено.

Поэтому в своей книге я намереваюсь как показать широкий спектр мнений, так и дать по возможности новый взгляд на Борджиа, пытаясь при этом не реабилитировать их, а объяснить их поведение. Объяснить, почему этих людей так ненавидели, так боялись и так злословили о них; объяснить, почему то, что они делали, так ужасало итальянцев времен Ренессанса, как видно по негодованию множества современных им гуманистов и осуждению историков более позднего времени. Якоб Буркхардт в своей книге "Цивилизация Ренессанса в Италии" заметил, что в этот период "никто не мог избежать клеветы, и о самой редкой добродетели ходили ужасные слухи". Что касается Борджиа конца пятнадцатого столетия, то примечательными были скорее их пороки, нежели их добродетели, но тем не менее остается правдой и то, что тут не обошлось без клеветы, которую распускали их враги, клеветы, которая с того времени искажала картину их деятельности.

Благодаря редкостной удаче Борджиа, члены испанской аристократической семьи, занимавшие в обществе не слишком высокое положение и известные в провинции Валенсия как военные и мелкопоместные дворяне, добились того, что вошли в высший эшелон европейского общества времен Ренессанса. Судьба позволила стать папой одному из членов семьи, Каликсту III. Тем самым был открыт путь следующему папе, Александру, тем одиннадцати Борджиа, которые становились кардиналами на протяжении двух с половиной столетий (и существовало по крайней мере еще четыре кардинала, тесно связанных с этой семьей), правителем и герцогам Неаполя, центральной и северной Италии, Франции, Испании и Нового Света.

Возвышение довольно-таки малоизвестных папских семей являлось характерной чертой общественной жизни Италии, особенно в этот период, когда развитие экономики и бюрократической структуры сделало общество более мобильным, но по природе своей папский патронаж и влияние были недолговечны. Лишь немногие из папских семей сумели хотя бы в Италии добиться устойчивого положения и влияния в высшем обществе, а Борджиа добились намного большего. Но это бесило те семьи, которых оттерли в сторону. Римские аристократы из семей Орсини и Колонна лишились своих владений и были отправлены в ссылку, чтобы расчистить место для герцогов Борджиа; кондотьеров центральной Италии, самих зачастую лишь недавно и с огромным усилием добившихся своих владений, изгнали с позором. Все это было работой испанцев, или если быть более точными, каталонцев, племени, которое в Италии со времен Данте ненавидели и презирали за его алчность и жадность.

Это, конечно, не вся история. Александр VI был как красивым и сладострастным распутником, так и решительным и беспринципным политиком. Его двор, несмотря на бесспорно удивляющие аскетические черты, походил на двор государя времен Ренессанса; его политика была политикой Папы Ренессанса. Защита светских интересов папства, усиление бесспорного авторитета в Папской области, и расширение сети папской дипломатии являлись для него более насущными интересами, чем реформа Церкви и сохранение духовных норм. Во времена, когда государства Италии один за другим подпадали под контроль Франции или Испании, Папство сумело сохранить свою территорию нетронутой благодаря двуличной и вероломной дипломатии. Кроме того, оно сыграло свою роль в разрушении итальянской государственной системы, лишив собственности многих из частично независимых аристократов [semiindependent lords], давно укоренившихся в Папской области. Этим Александр и его семья заработали ненависть со стороны правителей и недоверие со стороны государственных деятелей по всей Италии, в то время как его неспособность обратиться к проблеме реформ и показная суетность его двора завоевали презрение и брань со стороны реформистов.

Александр VI умер, окруженный атмосферой ненависти и страха; ненависти столь острой, что Юлий II и все его преемники отказались занимать апартаменты Борджиа в Ватикане, остававшиеся заброшенными до девятнадцатого века. Именно эта ненависть позволила тому же Юлию под пытками добиваться от слуг Александра признания в преступлениях, о которых предполагалось, что их совершили по распоряжению Борджиа, и истреблять все, что могло свидетельствовать о могуществе Борджиа. Юлий, он же кардинал Джулиано делла Ровере, являлся главным противником Александра при его жизни; вначале он был его соперником во время папских выборов, затем стал лидером среди тех кардиналов, кто с помощью Франции добивались его свержения. Он отправил в ссылку большинство из кардиналов Александра, которые не имели ни таких доходов, как у Юлия, ни такой неистощимой энергии и амбиций, до поры сдерживавшихся могуществом его противника. Возможно, именно Юлий в большей степени, чем кто-либо другой, задал тон как современного ему, так и последующего отношения к Борджиа.

Но то, что Юлий начал своей деятельностью, направленной против Борджиа, довершили гуманисты, жившие при дворах итальянских правителей, и местные хроникеры городов Папской Области. Немного существует очевидцев событий и комментаторов начала шестнадцатого века, сообщения которых, являющиеся для нас основными источниками для рассказа о том времени, когда у власти находился второй Борджиа, можно было бы считать вполне объективными. Что касается хроникеров, записи Стефано Инфессура, бывшего сторонником Колонны и яростным антипапистом, сделали много для того, чтобы испортить Сиксту IV репутацию в той же степени, что и Александру. Матараццо из Перуджи был клиентом семьи Бальоне и противником папского государства. Беспристрастными можно считать сообщения Сигизмондо де'Конти. Он служил в Папской Курии и поэтому симпатизировал папской политике; но вместе с тем он был и историком-гуманистом, для которого литературный стиль и использование уместных примеров из классики значили несколько больше, чем фактическая точность. Далее, необходимо упомянуть публицистов из Неаполя Санназзаро и Понтано. Они поливали бранью Папу, оставившего их короля на милость иностранным захватчикам. Оттавиано Убальдини, говоривший об Александре, что "Иуда продал Христа за тридцать денариев; этот человек продал бы его за двадцать девять", был опекуном Гвидобальдо да Монтефелтро, герцога Урбино, которого Борджиа лишили владений. Другой критик-гуманист, Гвидо Постумус, работал на Джованни Сфорцу, разведенного мужа Лукреции Борджиа, обвинявшего ее в инцесте. Существовали также имевший большее влияние Паоло Гинивио, который работал на своих покровителей Орсини, Колонна Медичи; житель Венеции Марин Сануто, известный своим дневником, в чью обширную коллекцию попадал любой обрывок слухов и сплетен о Борджиа, причинивших своей политикой столько беспокойства Венеции; и его соотечественник и знакомый, дипломат Джустиниан, на личном опыте научившийся не доверять Борджиа, но тем не менее допускавший, что их мотивы легко могли быть неверно поняты. Значительную часть имеющейся у нас информации о Риме и Борджиа дали послы, такие как Джустиниан и его собратья Катанео из Мантуи, и Бокаччо из Феррары. Однако их сведения зачастую искажены политическим положением государств, которые они представляли, и их представлением о том, что хотели бы слышать их господа.

Список самых впечатляющих памфлетов того времени возглавляют письма Савелли, написанные неизвестным лицом для Сильвио Савелли, римского барона, изгнанного Борджиа. Это был трактат, экстравагантная брань которого заставила Александра улыбнуться во время его чтения; но отклики обвинений, прозвучавших в нем, встречаются во многих более поздних рассказах. Другим важным документом того периода является дневник Иоганна Буркарда, папского церемониймейстера. Буркард был недалеким немцем-пуританином, которого мучила собственная неспособность добиться высокого положения. Он дает нам большой объем информации об ежедневной жизни двора, но вместе с тем от него нельзя ожидать ни хорошего знакомства с политикой Борджиа, ни симпатии к моральным нормам Борджиа.

В заключение необходимо упомянуть о самых известных лицах - флорентийцах Николо Макиавелли и Франческо Гвиччардини. В донесениях Макиавелли, хотя они и содержат одни из самых благосклонных описаний Борджиа того времени, зачастую есть и искажения, сделанные с целью влияния на флорентийскую политику, а его позднейшие труды по временам обладают сомнительным свойством выворачивать факты наизнанку. С другой стороны, Гвиччардини, писавший о событиях, которым он сам зачастую не был очевидцем, позволил своему патриотизму флорентийца и своей сильной антицерковной и антипапистской направленности сделать свою замечательную Историю хранилищем самых ядовитых и наименее достоверных легенд о Борджиа.

Однако, даже если бы мы могли все, что сообщается в этих источниках, посчитать клеветой, а, конечно, мы не можем этого сделать, сам факт, что на Александра нападали с такой яростью, имел огромные последствия в то время, когда папская власть и единство католиков находились под угрозой. Для историков часто бывает трудным принять, что существующий в обществе образ, как бы он не искажал настоящее положение вещей, может иметь большую историческую значимость, чем реальная, зачастую более полная, картина ситуации.

Существуют несколько ловушек, которые подстерегают историка, исследующего Борджиа, и легко могут столкнуть его в пропасть стремления восстановить доброе имя, не имеющую никакого отношения к истине. Эта пропасть лежит по другую сторону узкого пути объективной исторической правды, который в нашем случае даже более узок и трудно достижим, чем обычно, и я был бы претенциозным оптимистом, если бы вообразил, что мое скромное участие помогло его точно определить. Хотя, кроме описанных здесь, существует еще множество широко известных документальных источников по истории Борджиа, долгое время изучавшихся историками, в местной административной и финансовой документации Папской области еще можно найти немало сведений, касающихся правления Борджиа и внутренней политики. Подобное исследование проверило бы, расширило и, возможно, отбросило бы некоторые из гипотетических идей, предложенных мной.

***

В этой книге в интересах экономии места и для того, чтобы сохранить в своем повествовании уважение и к простому читателю, и к занятому исследователю, я постарался сократить примечания до минимума. Но если историческая работа имеет какую-либо реальную ценность для серьезного читателя, в ней должны существовать ссылки на дополнительную литературу, и некоторые указания на наиболее оригинальные и основополагающие идеи. Поэтому я снабдил книгу примечаниями, по сути являющимися простой библиографией, и добавил краткую сводку тех свежих идей, которые читатель найдет в ней. Я везде, где этого требовала логика изложения, ссылался в примечаниях на устаревшие и отброшенные теории, касающиеся Борджиа, которые теперь трудно найти в книгах без излишних затруднений. Кроме того, я дал оригинальный текст нескольких малоизвестных цитат, использованных в книге в переведенном виде.

Я также ставил своей целью попытаться донести до англоговорящей аудитории некоторые современные идеи и открытия, сделанные не англоязычными исследователями Борджиа. Поэтому я добавил расширенную библиографию, которая, я надеюсь, окажется полезной как для ученых, так и для студентов.

Когда упоминалась семья Борджиа, то, говоря о тех членах фамилии, которые в первую очередь были связаны с Испанией, я использовал принятую испанскую версию фамилии - Борха - и христианских имен. С другой стороны, Александра и тех его ближайших родственников, чья деятельность является частью скорее итальянской истории, чем испанской, я называл более привычными итальянскими версиями их имен. Единственным моим отступлением от этого правила был Сан Франческо де Борха, чья заметная роль в истории Католической церкви и Иезуитов сделала его более известным английским и американским читателям под именем Святого Франциска Борджиа, и я в своей книге использую именно такое имя.

Рискнув забраться в эту чрезвычайно спорную область знаний, я испытываю чувство долга перед теми друзьями и учеными, которые потратили свое драгоценное время на чтение и комментирование рукописи на различных стадиях. В этой связи я хочу особенно поблагодарить профессора Никола Рубинстейна, профессора Джона Хала, и Мистера Джона Ларнера, чьи комментарии и предложения спасли меня от многих ошибок. Те же, что остались, а их без сомнения множество, следует целиком приписать моему упрямству. Я должен также поблагодарить мистера Джона Хантингтона, который любезно отредактировал неаккуратную и зачастую неразборчивую рукопись. В первую очередь именно благодаря ему читатель сможет получить удовольствие от этой книги. В заключение я хочу поблагодарить свою жену как за неоценимую помощь в подборе иллюстраций и подготовке карт, так и за ее неизменное терпение по отношению к раздраженному и вечно занятому мужу во время подготовки этой книги.

Титульный лист. Борджиа.

Глава I.

Папство времен Ренессанса

Когда Мартин V в сентябре 1420 г. въехал в Рим, римляне его встретили довольно грубо, но сердечно. Не считая двух коротких эпизодов в 1360 и 1370 гг., со времени начала предыдущего столетия в Священном городе не было папы, которого бы признавал весь западный христианский мир. Подавляющую часть этого времени Латеранский и Ватиканский дворцы пустовали, поскольку Папы вместе со своим двором жили в Авиньоне, и хотя в течение последних сорока лет присутствие Папы в Риме страховало от Великого Раскола, бо?льшая часть Европы не признавала его власть. Поэтому та благосклонность, с которой Рим принял Мартина V, стала показателем восстановления католического единства, и в первую очередь появления новой когорты Пап, Пап времен Ренессанса.

К 1420 году великая средневековая борьба между Папами и Императорами Священной Римской Империи, конечной целью которой была власть над христианским миром, подошла к концу. Казалось, что победа несомненно останется за Папством, когда Фридрих II, "победитель мира", умер в разочаровании, а его наследник потерпел убедительное поражение от сил папы в битве при Талькозо. С этого момента представлялось, что папская идея того, что Папа есть наместник Бога на земле как в духовной, так и в мирской областях, заявлявшая о своих правах на оммаж со стороны европейских государей, одержала победу. Но ситуация в Европе, которую победившие Папы, как казалось, контролировали, внезапно изменилась. Когда Бонифаций VIII в 1302 г. попытался в своей булле "Unam Sanctam" сформулировать теорию верховной власти папы, он встретил сопротивление не только со стороны Императора, но и со стороны растущего могущества национальных монархий Западной Европы. Говорят, что послы короля Франции дали пощечину Папе в Ананьи, продемонстрировав тем самым свое неприятие его притязаний. Через два года состоялось избрание французского папы, Климента V, и вскоре Франция стала поддерживать папский двор в Авиньоне.

То, что папы в четырнадцатом веке оставили Рим, не так уж удивляет, как это может показаться на первый взгляд. Множество из пап средневековья проводили в этом городе немного времени, и не так уж мало из них не раз пытались найти убежище во Франции в тот момент, когда их положение в Италии становилось слишком сложным. Но это не значит, что Авиньонских пап следует считать лишь игрушками Франции. Многие из пап четырнадцатого века были людьми с университетским образованием, старавшимися организовать папскую администрацию более эффективным и более централизованным образом. Именно в Авиньоне папская курия стала наиболее изощренной государственной службой Европы того времени. Денежные поступления в папскую казну увеличивались, что естественно, если учесть возросшие расходы на содержание государственного аппарата. Папы начали строить себе большие дворцы в Авиньоне, которые должны были явиться неким символом их независимости и власти¹.

Но как бы то ни было, престиж папского престола в этот период несомненно упал. Перестройки в центральной администрации и усилившееся финансовое давление послужили причиной широкого распространения тревожных настроений; епископы боялись за свою независимость, миряне боялись за свои кошельки, короли боялись за свои национальные доходы. Эти страх и подозрения возросли, когда начало чувствоваться, что Папа и его администрация слишком близко стали связаны с одной из наций -- с нацией, с которой Англия находилась в состоянии войны, а Империя к ней относилась с постоянным недоверием. Несмотря на сравнительно независимую позицию, которую сохраняли Авиньонские папы, невозможно было не принять во внимание того, какое значение это имело для королей Франции, дававших папам в кредит огромные суммы, и того, что 113 из 134 кардиналов, назначенных этими папами, были французами. В этих обстоятельствах растущее национальное самосознание неизбежно усиливало антипаписткие и антицерковные настроения.

К 1360-м годам у пап, хотя они и продолжали оставаться французами, возникло отчетливое желание изменить эту ситуацию. Авиньон, по которому во время короткого затишья в Столетней Войне разгуливали толпы ничем не занятых солдат, стал не лучшей защитой, чем Рим. В 1367 году Урбан V спешно перенес свой двор обратно в Рим; но, привыкший к культурной среде, созданной в Авиньоне, он пришел в ужас от примитивных и отвратительных условий Рима. Перед смертью он вернулся в Авиньон, предоставив своему преемнику Григорию XI завершить дело переезда.

Так в 1377 году папский престол в Риме был восстановлен, и годом позже, в связи со смертью Григория, в Риме собрался первый за более чем семьдесят лет конклав. Но подавляющая часть кардиналов оставались французами, и хотя они, напуганные настойчивостью, с какой римская публика требовала итальянского папу, избрали неаполитанца Урбана VI, они очень быстро отказались от своего решения и покинули Рим. Урбан, человек нервный и подверженный приступам ярости, назначил новыми кардиналами двадцать пять итальянцев, которыми он заменил тех, что были против него, а эти последние, в свою очередь, объявили его избрание недействительным и выбрали одного из своего числа, Роберта Женевского, Климентом VII. После короткой гражданской войны Климент и его авиньонские кардиналы оставили свои попытки свергнуть Урбана силой и вернулись в Авиньон. Раскол начался.

Таким образом Раскол определялся в первую очередь личными и политическими факторами, а не догматическими, и это весьма повредило престижу папства. Цельная концепция мировой церкви распалась из-за борьбы двух высших понтификов за власть, которая сопровождалась распрями между государствами. Европа раскололась на политические группировки: Англия и Германия, противостоявшие Франции, поддерживали Римского папу, не обращая внимания на сомнительные действия Урбана, который преследовал и убивал кардиналов, боровшихся против него; Шотландия, Испания и Анжуйская династия в Неаполе поддерживали Французского папу. Епископы многих епархий назначались как одним, так и другим папой, и даже высшие церковные чины зачастую назначались как с одной, так и с другой стороны. Назревшая церковная реформа была отложена на неопределенный срок, и поскольку каждый папа пытался заставить свою половину территории, находившуюся под его контролем, полностью оплачивать его администрацию, финансовое бремя увеличивалось, и непопулярность обеих пап росла. Церковь, подобно любому другому крупному землевладельцу, во второй половине четырнадцатого века сильно пострадала от падения цен на зерно и от потери сельских рабочих рук. Таким образом доходы церкви как от церковных земель, так и от церковных налогов [spiritual taxes] сократились как раз в тот момент, когда ее расходы возросли.

Очевидно, что ситуация стала невыносимой, и вскоре началось постепенное восстановление единства папского престола. То, что на престол в Авиньоне возвели как Бенедикта XIII властного испанца Педро де Луна, оскорбило Францию. Парижский университет выступил против него, и денежные поступления со стороны Франции прекратились. Полный беспорядок в Папской Области, наступивший в результате борьбы обанкротившихся Римских Пап за власть, окончательно раскрыл глаза итальянцам. Кардиналы с обеих сторон были обеспокоены тем, какой оборот принимает дело, но главным камнем преткновения являлись сами Папы, страшившиеся утраты прав, которые они оба потеряли бы вследствие воссоединения. В этих условиях состоялся большой Церковный Собор, члены которого стремились положить конец Расколу. Собор больше не был инструментом Папства, как это происходило с Соборами до него, но он находился под влиянием ряда новых теорий, возникших в четырнадцатом столетии.

Появление представительств от становящихся все более независимыми государств западной Европы, распад средневековых концепций универсализма [universalism] и рост антицерковных настроений - все это способствовало распространению новой теории соборности. Идея, что высшую церковную власть должен представлять Собор, причем не только по отношению к священникам всего христианского мира, но и мирянам, и что таким образом Собор должен обладать властью смещать грешных пап, обладала определенной привлекательностью во время Раскола. Подобная формулировка родилась благодаря трудам Иоанна Парижского и Марселия Падуанского, писавших в четырнадцатом веке, и укрепилась в период движения за главенство Собора благодаря людям типа Пьерра д'Айлли и Жана Жерсона. Таким образом выход из Раскола видели в борьбе с постоянным падением престижа пап путем установления конституционной папской монархии.

Первый в пятнадцатом веке Собор собрался в Пизе в 1409 г. На нем не присутствовало нужного числа участников, и его решение сместить двух существующих пап и выбрать другого, Александра V, хотя и получило всеобщую поддержку, не имело достаточно веса для того, чтобы считаться окончательным решением. Ни Григорий XII в Риме, ни Бенедикт XIII, бывший в то время в Испании, не согласились со своим смещением, и таким образом в христианском мире оказалось три папы. Поэтому между 1414 и 1418 гг. в Констанце состоялся следующий Собор, который предпринял первые действенные шаги на пути выхода из Раскола. Одним из решений, принятых в Пизе, было решение собирать Соборы регулярно, и Собор в Констанце поэтому был хорошо подготовлен, и на нем присутствовало достаточное число участников. Преемник Александра V в роли папы-"соборника", Иоанн XXIII, выпустил официальное воззвание Собора, и надеялся, что это подтвердит его полномочия и укрепит его в роли лидера. Но Пиза создала прецедент, показавший необходимость реформ, и продолжавшееся сопротивление оставшихся пап привело к тому, что триумф приверженцев соборности оказался временным. Иоанн сбежал из Констанцы и тем самым способствовал своему смещению и укреплению своих соперников. Собор, разрывавшийся между жаждой энергичных реформ и необходимостью выбора нового папы, который смог бы добиться всеобщей поддержки, в конечном счете склонился к последнему, и экстренный конклав выбрал кардинала Оддо Колонну, дав ему титул Мартина V.

Мартина V можно с полным правом назвать первым из пап времен Ренессанса, а период между его въездом в Рим и разграблением этого города отрядами Карла V считать временем Папства времен Ренессанса².

Термин Папства времен Ренессанса не имеет отношения к тому, в какой степени эти Папы были связаны с интеллектуальными и культурными тенденциями Ренессанса, так как интерес к этому процессу и вовлеченность в него сильно различались у разных пап. Но сходство проблем, вставших перед ними, и появление преемственности в отношении к этим проблемам и в понимании концепции папской монархии, объединило Мартина V и тех, кто последовал за ним. Мартин V был поставлен перед проблемами восстановления престижа папства, необходимостью повторно утверждать папское господство над теориями соборности[concillar] и развивающимися национальными церквями. Ему нужно было вновь установить финансовый контроль над Папской Областью и укрепить независимость Папства от любых внешних политических сил. В мире, где мирские ценности становились все более важными, он принял решение сосредоточиться на укреплении светской власти папства. Престиж, независимость и верховное духовное господство Папы зависели от безопасности и хорошего управления на территории государства, от независимости финансов, от хорошей работы гражданских государственных служб, от дипломатии и от военной силы. Только после восстановления престижа Папы он мог думать о дальнейшем проведении действенных реформ; но Мартин V и все последовавшие за ним папы этого века постоянно сами себе доказывали свою чуждость теориям соборности или же любому повторению того, в чем они видели слабость и зависимость Авиньонских Пап.

Как для Мартина, так и для его непосредственного преемника, Евгения IV, задача восстановления утраченного была трудной. Испанские антипапы в лице Климента VIII не сдавались до 1429 г., и лишь к 1449 г., в котором в Базеле прошел третий великий Собор, беспорядки окончательно закончились, и основы папского господства теперь выглядели более защищенными. Все Соборы страдали от межнационального соперничества, от протитиворечий между законными интересами церкви конкретными программами реформ, от снижения своего влияния и от склонности скорее к идеалистичной, чем к практической политике. Евгений IV с помощью своей опытной Курии сумел сыграть на этих разногласиях, и завоевал влияние, с помощью которого на Флорентийском Соборе он смог заметно сократить разногласия с Православной Церквью, и придти к соглашению с различными царственными сторонниками соборного движения в ряде конкордатов.

Политику дипломатических переговоров с каждой нацией независимо от ее отношения к церковным реформам и довольства церковью Мартин V использовал как средство завершить Собор в Констанце. Это дало Папам возможность вызвать разногласия в оппозиции папской власти и ограничить размер уступок местному самоуправлению. В то же время такая политика благоприятствовала развитию национальных церквей и стала причиной уменьшения дипломатического влияния папы. Конкордаты, одобренные Мартином V, во многом касались ограничения оставленных за папой прав, от назначения на должность до бенефициев, и уменьшения церковных сборов, которые причитались Риму. Эти договоры, и последующие дипломатические переговоры, такие как Конкордат в Вене, состоявшийся между Николаем V и Императором в 1448 г., не обладали особой действенностью в плане реформ. Это были политико-религиозные соглашения, в которых видно стремление перенести часть власти с Пап на князей, что позволяло не давать в будущем повода для дальнейшего расширения реформ. Признание национальных церквей, подразумевавшееся в этих соглашениях, иногда поддерживалось односторонними действиями самих этих церквей, такими как Прагматические Санкции, подписанные в Бурже. Этим французские священники при поддержке Короны добились весьма значительного ограничения папской власти во Франции. Но сами Прагматические Санкции стали поводом для дипломатических переговоров и маневрирования между Папами и Людовиком XI, и таким образом их отмена стала точкой соприкосновения между сторонниками папы в отношении французской внешней и династической политики. В течение пятнадцатого века, в котором интересы пап обратились к мирской власти, все более частыми становились случаи, когда церковные реформы и духовная власть становились орудиями папской дипломатии.

Следуя этой тенденции вести светскую дипломатию, папские нунции быстро перестали быть духовными лицами и превратились в обычных послов. Папство во многом способствовало развитию международной дипломатии, и папские нунции, подобно представителям других итальянских государств, к концу пятнадцатого века стали постоянными послами. Александр VI, наиболее деятельный дипломат из всех Пап времен Ренессанса, сыграл в этом основную роль, и к концу его правления постоянные нунции обосновались в Испании, Франции, Англии, Венеции и в Империи³.

Из-за той опасности, которую эти события представляли для дела реформ, они сыграли свою роль в победе пап Ренессанса над движением соборности. Альфонс V Арагонский был побежден на Соборе в Базеле по Террачинскому соглашению; император Фридрих III по Венскому договору. Можно сказать, что к 1450 г. папская монархия была восстановлена. В этом году Николай V провел торжественный юбилей: пилигримы и деньги наполнили Рим и помогли быстрому превращению города в столицу, подходящую для пап Ренессанса. В том же году Хуан Торквемада выпустил в свет свою Summa de Ecclesia, которая явилась законченным и неистовым подтверждением верховной власти папства. Затем в 1452 г. Фридрих III посетил Рим и стал последним Императором, коронованным в Риме папой. Восемь лет спустя Пий II укрепил эту победу своей Буллой Execrabilis, предававшей анафеме любое отношение к Вселенскому Собору как к обладающему властью, стоящей над папой. Тот факт, что Николай был ученым скромного происхождения, а Пий exconciliarist, показывает, что Папы времен Ренессанса были не только диктаторами, полными решимости жестоко подавлять любое противостояние их власти. Их вера в правоту своего дела не терпела компромиссов; они были практичными людьми и в этом, возможно, состояло их преимущество над сторонниками соборности, склонявшимися к идеализму.

В определенном смысле Папы второй половины пятнадцатого века не выглядели такими уж практичными. Это относится к их постоянным попыткам начать крестовый поход против победоносных турок. Ни один из Пап того времени не был так серьезен в этих стараниях, как преемник Николая V, Каликст III, бывший первым Папой из фамилии Борджиа. Как мы увидим, в течение трех лет он тратил свои слабеющие силы, пытаясь симулировать движение крестового похода. Последовавший за ним Пий II умер, не успев возглавить безнадежную авантюру на восточном Средиземноморье. Надежды на крестовый поход сыграли свою роль в выборе как богатого и влиятельного венецианца Павла II, так и францисканского монаха Сикста IV. Даже Александр VI отдал дань этому идеалу, по крайней мере на словах. Но идеал крестового похода в пятнадцатом веке был уже чем-то оптимистичным и нереальным. Демографический и экономический кризис четырнадцатого столетия на время превратил в свою противоположность стремление к экспансии, сыгравшее столь важную роль в эпоху крестовых походов. Европейские государи больше не были готовы ответить на призыв пап идти в крестовый поход, хотя они и позволяли папе собирать налоги с их королевств, или назначать епископов в их кафедральные соборы. Все же Ренессансные папы, став инициаторами борьбы против турецкой угрозы, не только откликались на все еще широко распространенные устремления, но и, главным образом, добивались положения лидеров Христианского мира, которое они все еще считали своим. Призыв к крестовому походу, который может показаться идеалистичным, был по сути притязанием пап на главенство, и те, кто не отвечал на него, во многом перставали пользоваться их уважением..

Но хотя беспокойные ренессансные папы стремились доказать свое превосходство по широкому фронту, на практике большая часть их усилий тратилась на укрепление положения среди итальянских князей. В тот момент, когда итальянская государственная система стабилизировалась вокруг группы сравнительно больших государств, в каком-то смысле уравнивавших силы друг друга, Папы, правившие значительной частью центральной Италии, простиравшейся от Тирренского моря до Адриатического, неизбежно должны были ввязаться в итальянскую политику. Первой их заботой в отношениях с другими государствами Италии была защита границ Папской области. На юге лежало Неаполитанское королевство, предмет спора между королями Арагона и герцогами Анжуйскими. Неаполь был феодом Папства, что давало папам дополнительный повод для их постоянного интереса к неаполитанским делам, и все время длительная борьба между Арагонцами и Анжуйцами по поводу Неаполя стояла на первом месте в папской дипломатии. Папы четырнадцатого века были склонны поддерживать Анжуйцев, но они выказывали расположение содействовать их конкурентам, если анжуйцы становились слишком независимыми или враждебно настроенными. Фактически постоянной целью папской политики было сохранение Неаполя бессильным, или, насколько это было возможно, его подчинение. То, что в 1442 Альфонс V Арагонский стал удачливым претендентом на неаполитанский трон, несомненно, несло в себе потенциальную опасность, поскольку в этот момент Арагонская империя находилась в апогее своего развития. Альфонс был правителем Сицилии и Сардинии, равно как и Арагона. Каталонии и Валенсии. Появление такого правителя в Неаполе было той самой угрозой, которую Папы всегда старались избежать, но Евгений IV понимал, что поддержка Альфонса в его борьбе с Собором в Базеле решала дело, и поэтому он смирился с таким положением вещей. Каликст III попытался подорвать положение Арагонцев в Неаполе, отказавшись признать незаконного сына Альфонса Ферранте и потворствуя Анжуйцам. Но с упадком анжуйской фамилии и с провалом их попыток стать королями в становившейся все более единой Франции Арагонцы в Неаполе стали представлять еще большую угрозу. Иннокентий VIII предложил поддержку баронам Неаполя, боровшимся против власти, в чем он видел средство ослабить своего южного соседа, и как он, так и его предшественник, Сикст IV, соединили свои семьи с Арагонцами в Неаполе брачными узами, что давало им дополнительную защиту.

На северных границах Папской области не существовало сил, которые бы представляли бы собой такую же проблему, как Неаполь на юге. Флоренция традиционно была Гвельфской, но все же между Папами и Тосканской республикой существовало два серьезных разногласия. В 1375 г. разразилась Война Восьми Святых и Флоренция, со все возрастающей агрессивностью своих притязаний на доминирование в Тосканье, столкнулась с энергичными наместниками Авиньонских Пап, старавшимися установить контроль в Папской Области. Войну Pazzi в 1478-1480 гг. развязал в первую очередь Сикст IV, старавшийся расширить влияние своих приверженцев на севере. Что касается Венеции, граничившей с наиболее отдаленным и беспокойным районом Папской Области, Романьей, с ней папская дипломатия придерживалась непостоянной политики. Несмотря на растущие интересы Венеции в Романье, Папы Ренессанса, два из которых были венецианцами, старались добиться постоянных хороших отношений с Венецией. Помощь Венеции была жизненно необходима для любых проектов крестовых походов, и именно в альянсе с Венецией Сикст IV хотел покорить наиболее независимого из своих вассалов, герцога Феррарского. К 1483 г. Сикст был вынужден отказаться от своих планов и под давлением других итальянских государств отказался от союза с Венецией.

Отношения Пап с последним из наиболее значимых государств Италии, герцогством Миланским, определялись больше общей ситуацией итальянской политики, чем непосредственными соображениями территориальной безопасности. Папы средневековья всегда стремились добиться союза между общинами Ломбардии, поскольку они были первым щитом на пути армий Империи через Альпы, и в пятнадцатом веке ключ к безопасности Италии от иноземного вторжения лежал в сильном и уверенном в себе Миланском герцогстве. Таким образом Папы Ренессанса, особенно во время жизни Франческо Сфорца, старались достичь хорошего взаимопонимания с Миланом. Мирная Италия, свободная от иноземного влияния и огражденная от иноземного вторжения, стала основной целью дипломатии Папства времен Ренессанса. Это было гарантией безопасности Папской Области, и Папа мог притязать скорее на роль арбитра в внутриитальянских конфликтах, чем на военную поддержку. Николай V сыграл заметную роль в переговорах 1454 г. касательно Итальянской Лиги, давших Италии временный мир, а Каликст III яростно обрушивался на тех, кто стремился разрушить этот мир. Пий II полностью отказался от анжуйских устремлений своего предшественника и добивался, в союзе с Франческо Сфорца, восстановления роста французского влияния в Италии. При Сиксте IV имидж Папы как миротворца и судьи весьма пострадал, а Иннокентий VIII, хотя по складу характера и подходил для подобной роли, не обладал для нее достаточными способностями. Продолжающееся присутствие иностранных войск на итальянской земле после 1494 г. изменило ситуацию, и как Александр VI, так и Юлий II начали заботиться о том, чтобы Папы стали лидерами итальянского возрождения, которое вышибло бы иноземцев из Италии.

Это тесная связь с итальянской политикой означала, что Папам Ренессанса приходилось быть сильными в политическом и военном отношении. Папская Область, на которую опирались папские претензии стать итальянской державой, и защита которой играла столь значимую роль в папской политике, нуждалась в надежном руководстве. Папы все больше и больше зависели от Папской Области в отношении как состава их войск, так и тех денег, которые платились войскам. Поскольку прямая власть папы за пределами Италии ослабилась, и доходы от церковных налогов сократились, то светские доходы, получаемые папами от Папской Области, стали жизненно важными. Во второй половине пятнадцатого века власть папы начала зависеть от хорошо оплачиваемых кондотьеров, хорошей артиллерии, набранных на местах народных ополчений. Духовные орудия, такие как анафема и отлучение от церкви, все еще использовались, но зачастую в политических целях. Путь реформ, который мог привести к восстановлению духовной власти, казался слишком сложным для Пап, которые уже утратили свою власть. Папы времен Ренессанса не подозревали о необходимости церковных реформ, хотя в их числе и были искренне верующие люди; но помимо частичных реформ, в большинстве своем сосредоточенных на религиозных правилах, они мало чего могли добиться в этом направлении⁶.

Именно внутри череды этих Пап и на фоне их появления мы должны рассмотреть деятельность двух Пап из фамилии Борджиа, Каликста III и Александра VI. Как Папы, они являлись государями ренессансной Европы, и правителями ренессансных государств, и, была ли верной их решимость следовать этим путем или же нет, эта решимость была присуща всем Папам между 1420 и 1527 гг. Престол Святого Петра не подходил для людей с сугубо духовными устремлениями, и никогда это не было настолько справедливо, как в пятнадцатом веке.

Глава II

Папское государство в пятнадцатом веке

Перед путешественником пятнадцатого столетия, желающим посетить Рим, открывалось несколько маршрутов. Он мог поехать морем, высадившись или в Чивитавеккье, порту, значение которого после 1460 г. резко возросло в связи с недавним открытием в Толфе квасцевых рудников, или же в Остии в устье Тибра. В определенное время года галера даже могла бы его доставить прямо к стенам Рима, где он высадился бы в Сант-Паоло fuori le mura и вошел в Священный Город пешком. Но морские вояжи все еще воспринимались путниками весьма настороженно, не столько из-за возможности морской болезни, сколько из-за того, что были сопряжены с массой неудобств, и длительность их была непредсказуемой.

Поэтому подавляющее большинство людей добирались до Рима наземным транспортом. Если это были паломники с севера, спешащие к Священному городу, то они направлялись туда самым прямым путем, по старой Виа Кассиа через Тоскань. Дорога на побережье, Виа Аурелиа, мало использовалась в международном сообщении, так как проходила по малярийным болотам Мареммы. Даже путники из Генуи и Пизы стремились вглубь страны и встречали своих собратьев из Болоньи или Флоренции на пути через Сиену. Сиена, несмотря на усиление Флоренции, присоединившей к себе почти все остальные тосканские государства, еще оставалась независимой республикой, но к концу столетия она попала под власть семьи Петруччи в лице умного и беспринципного Пандолфо. Отсюда паломники под бдительным взором смотрителей высоких приграничных крепостей Радикофани пересекали границы Папского Государства. Они проезжали через папские города Аквапенденте и Витербо, пересекали полные разбойников горные хребты Монти Климини и спускались в Романскую Кампанью. Затем они двигались по провинции Папского государства, известной как Патримония Святого Петра, которой управлял ректор или легат, имевший резиденцию в Витербо, и наконец въезжали в округ, управляемый, по крайней мере в теории, самим папой. Дороги были плохими, воздух нездоровым, местность казалась пустынной. Но малочисленность населения была больше видимой, чем реальной; обитатели этого района жили вдали от главных дорог, в обособленных, хорошо защищенных поселениях, которые прятались в расщелинах этого обманчиво бесплодного вулканического ландшафта. Селения под управлением своих феодальных правителей наслаждались жизнью, что весьма удивило бы путников, которые практически не знали об их существовании, а их независимость от Рима находилась в противоречии их близости к городу. Последние сорок миль должны были казаться паломникам самыми длинными и неприятными, пока они, выбравшись из болотистого кратера Баччано, видели наконец отстоявшие от них на двадцать миль башни и стены того места, куда они направлялись.

Но если путешественник не торопился и хотел получить более полное представление о размерах мирских владений папы, он мог ехать из Болоньи в Рим, даже не покидая Папскую Область. Болонья и Феррара были самыми северными городами Папской Области. Феррара, находившаяся под управлением семьи Эсте, бывших бессменными викариями Церкви, обладала, как и другие викариаты, определенной степенью автономии. Болонья, хотя в теории папский город управлялся папским легатом, к концу пятнадцатого века стала вотчиной семьи Бентивоглио. От Болоньи точно на юго-восток отходила прямая, как стрела, Виа Эмилиа -- главная дорога на Рим, шедшая через Романью мимо множества укрепленных городов, каждый из которых управлялся викарием от имени папы. В конце дороги лежал Анкона, самый оживленный итальянский порт на Адриатике после Венеции. Анкона и торговые пути по Адриатике через Рагузу использовались прежде всего флорентийцами, торговавшими с Константинополем. Это был главный город в провинции Марчес, и в нем находился еще один папский легат.

[Вставка на разворот. Карта. Папская Область в конце пятнадцатого века]

Но наш путник, направлявшийся в Рим, не ехал бы по Виа Эмилиа на протяжении всего пути в Анкону. В Фано он свернул бы на Виа Фламиниа, которая шла сквозь Аппенины и спускалась в провинцию Умбрия. С правой стороны дороги на горах располагалось герцогство Урбино, где семья Монтефелтро держала один из самых изысканных дворов Ренессанса, при этом все еще оставаясь папскими викариями. Слева, среди холмов, лежал Камерино, незаметный для глаз. Затем впереди показывались равнины Умбрии. Путь не шел через Перуджию, где жил папский легат, власть которого, однако, была подорвана ростом могущества и влияния фамилии Баглионе. Дорога бежала вниз через Фоглино и Сполетто, где Кардинал Алборнозо построил большой замок, чтобы контролировать коммуникации Папской Области. Здесь, в Сполетто, некоторое время правила Лукреция Борджиа, и в этом замке она и ее брат Жофре провели несколько месяцев в 1499 г. И в конце концов путешественник, переехав Тибр в сорока милях от Рима, въехал бы в Римскую Кампанью. За этим местом наблюдали из крепостей Чивита Кастелляна, крепостей, которыми Борджиа владели почти тридцать лет, и где в 1503 г. Цезарь нашел свое последнее убежище. Дорога отсюда на Рим в десяти милях на запад от Кассии была полуразрушенной и запущенной; но по этой дороге Константин шел к своей великой победе в битве при Понте Мильвио. На этой дороге возможность видеть Рим, возникавшая на гребне каждого очередного горного перевала, облегчала скучное и утомительное путешествие. По этой дороге путешественник, стремившийся в Рим, спускался с последнего склона перед Понте Мильвио, перестроенного и заново укрепленного Николаем V и Каликстом III, и преодолевал последнюю стадию своего пути, от Фламинии до Порта дел Пополо, самых северных ворот в городе.

Если путник желал продолжить свое путешествие на юг, и увидеть последние провинции Папской Области, Кампанью и Марритиму, то он, по-прежнему сторонясь нездорового побережья и Понтинских болот, придерживался бы внутренней дороги через албанские горы [Alban Hills] и замков римских семей Колонна и Гаетани. Путешествие к неаполитанской границе Цепрано не было долгим, и большинство хозяев этой области стремились к союзу с Неаполем, поэтому она вызывала у Пап пятнадцатого века весьма большие опасения.

Номинально территория Папской Области оставалась постоянной с конца восьмого века, когда личные владения пап, окружавшие Рим, в результате союза с франкскими захватчиками объединились под довольно неясным политическим и административным контролем с отдаленными провинциями. Пипин и Шарлеман согласились разделить Италию с папами -- что стало, так сказать, скорее даром со стороны Пипина, чем кажущейся жертвой Константина. Это означало для Пап реальную власть и контроль над центральной Италией. Но этот контроль не был полностью установлен до тех пор, пока Иннокентий III не овладел Анконской Маркой и герцогством Cполето. Затем он разделил область на провинции и установил в них ректорское правление¹. Структура этих провинциальных правительств позволяла существовать созываемым на местах парламентам и довольно значительной общинной автономии крупнейших городов. Это были те самые общинные вольности, которые в конце тринадцатого и начале четырнадцатого веков в значительной степени будут подавлены развивающимися синьориями (signori). Папская область не была исключением из общей тенденции стремления к автократии, и именно эта тенденция в большей степени, чем любой резкий сбой в работе папской администрации в то время, когда папы отсутствовали в Авиньоне, позволила множеству "тиранов" укрепиться в отдаленных папских городах. Четырнадцатое столетие было в действительности периодом, когда шло постоянное укрепление папской администрации в той мере, в какой это позволяли беспокойные города Италии. На эту задачу уходило много ресурсов Авиньонского папства, и ее решением были заняты множество военных и администраторов, среди которых выделялись кардинал Альборнозо и кардинал Роберт Женевский. Деятельность Альборнозо известна прежде всего благодаря его Сonstitutiones Aegidianae, где он кодифицировал административное уложение Папской Области, и он был тем, кто пытался принять под контроль и придать официальный статус росту синьорий [signore], создав систему апостольских наместничеств. Этой системой персона, de facto являвшаяся хозяином города, была признана официальным правителем в том случае, если проводилась ежегодная выплата census. От викариев, естественно, ожидали, что они будут править от имени папы и папским благословением, но в их руках были все доходы от города, и иногда их викариат длился всю жизнь, а в исключительных случаях передавался в семьях по наследству. Система викариев была широко распространена в Романье, и ренессансные папы унаследовали такую государственную модель². Но она, конечно, была компромиссом, изобретенным Алборнозо для того, чтобы избежать полного отчуждения городов, поскольку он не в состоянии был предотвратить усиление синьорий. Это являлось отказом от центральной власти Папы и постоянным препятствием для любых попыток усилить финансовую структуру светского папского государства. Более того, это стало невыносимым, когда викарии, почти все бывшие кондотьерами, начали вступать в договора с другими итальянскими державами. Поэтому политикой всех ренессансных пап было постараться подорвать могущество викариев или силой, или сделав их ближе к Риму путем брачного союза.

Семья Эсте в Ферраре были викариями, обладавшими наиболее прочным положением, и попытки их свергнуть, предпринятые Сикстом IV, оказались безуспешными. Эсте очень во многом вели себя как независимые князья и обладали достаточной силой для того, чтобы служить действенным буфером против продвижения Венеции. На юге лежали Форли и Имола. Мартин V отвоевал их у викариев, но впоследствии им позволили вернуться в руки прежних правителей³. Сикст IV женил своего племянника, Джилорамо Риарио, на Катерине Сфорца, и даровал ему объединенный викариат над двумя городами. После смерти Сикста и последовавшего за ней в 1488 г убийства Джилорамо, Катерина Сфорца продолжала править двумя городами от имени своих детей Риарио. Она была несдержанной и вспыльчивой женщиной, чьи действия часто по ошибке приводят как пример типичного поведения всех викариев. Прослойкой между этими двумя городами на Виа Эмилиа являлся викариат Манфреди в Фаэнце. Манфреди были старинной семьей викариев, пользовавшейся дружбой и протекцией Флоренции. Цезена, следующий город на дороге, после смерти в 1465 г. ее викария, Малатесты Новелло, не оставившего наследников, попала под прямое правление Церкви.

В Римини основная линия семьи Малатеста сохранила свой викариат в течение пятнадцатого столетия, несмотря на попытки Пия II и Павла II их изгнать. Малатеста были знаменитыми condotierre, и в своей борьбе против Пап пользовались большой поддержкой со стороны других итальянских держав, но для ренессансных пап невозможность навязать свои желания своим предполагаемым вассалам являлась крайней степенью унижения. Последними из викариев Романьи были Сфорца, владевшие городом Пезаро. Франческо Сфорца правил Пезаро до того, как стал герцогом Милана, и оставил викариат своему брату Александру. От него викариат перешел к Джованни Сфорца, с которым Лукреция Борджиа обвенчалась в 1493 г.

На окраине Романьи находилось множество крошечных викариатов и полунезависимых владений с неясным официальным статусом. В Цитта де Кастелло правила семья Вителли; в Камерино - Варано. Фермо до конца столетия подчинялось Оливеротто Эуффредуччи, а в Сенигалии правил другой племянник Сикста IV, бывший зятем правителя Урбино. Наконец, Монтефелтро, владевшие Урбино, управляли множеством государств и соперничали с Эсте в пышности двора и своей независимости от номинального сюзерена, папы.

Использование слова "тиран" для описания этих людей несколько обманчиво. Их власть зачастую была во многом ограничена тем, насколько сильны были пережитки общинных институтов в их городах, и необходимостью поддержки народа для поддержания своего положения. Фактически в этих государствах существовало больше эффективных сдерживающих механизмов, чем при папском правлении, которое они почти не признавали и которому они редко платили причитающийся census. Они не признавали деспотизма и ненавидели тиранов, описанных Макиавелли в своих "Беседах" (?Discources); некоторые, такие как Монтефелтро, Эсте и Манфреди, судя по всему были деятельными и честными правителями; многие, подобно Сигизмунду Малатесте, покровителю Альберти, и Федериго Монтефелтро, на которого работал Пьероделла Франческа, были известными покровителями искусств,. Но все они являлись препятствием в деле централизации управления Папской Областью, что было целью пап Ренессанса. Как раз в это время Людовик XI во Франции начал стремиться к независимости, а Эдуард IV и Генрих VII вступили в битву с Marcher Lords, что заставило пап Ренессанса энергичней решать проблему викариев, используя любые возможности для того, чтобы ограничить их власть, или же совсем ее лишить. Но до того, как выбрали Александра VI, политика эта была несогласованной и редко достигала успеха; ряд эпизодических атак и туманных интриг мало повлиял на положение викариев. Романья оставалась слабым местом в Папской области, плохо контролируемым и открытым для вторжений из-за границы.

В других провинциях Папской Области власть пап была сильнее с того момента, как перед Мартином V встала задача восстановления закона и порядка после ужасного пятидесятилетнего периода между сериями восстаний в 1370-х гг. против папского правления, по большей части со стороны французов, и восстановлением единства Папства после собора в Констанце. Ректоры, или легаты, как их часто стали называть с того момента, как кардиналов начали назначать на должности губернаторов провинций, были поддержаны разработанной административной системой, которая в миниатюре повторяла Римскую Курию. Они обладали более или менее полной юридической властью в своих провинциях, что поддерживалось деньгами, стекавшимися к ним в руки от местных налогов. В дополнение к провинциальным правлениям множество городов и районов имело ректоров или правителей, назначенных прямо из Рима. В таких случаях во властных структурах часто возникала путаница, так как местное правление хоть номинально и зависело от провинциального легата, зачастую также напрямую подчинялось Риму. Такая ситуация была результатом неотъемлимого партикуляризма, поразившего в пятнадцатом веке Италию, и это, как и беспорядок, возникший в результате беспричинных подозрений, оставались, несмотря на сложный механизм папского государства, основными факторами во внутренней политике Папской Области.

Одной из основных забот пап в деле распространения и поддержания их власти в Папской области была финансовая. От каждого провинциального казначея, осуществлявшего оплату расходов провинциального правления, требовали посылать любой излишек в Апостольскую Камеру в Риме, бывшую центральной казной Папства⁸. Налоги, собиравшиеся этими казначеями, в разных провинциях различались, но во всех провинциях в пятнадцатом веке собирались или десятина, или налог на печную трубу [hearth tax], иногда оба налога. Каждая община оценивала размер налога по-своему; каждый домовладелец должен был платить свою долю. Вдобавок казначеи собирали доход от специальных налогов на евреев и все судебные пени, наложенные легатами и их судами. Другие источники светских доходов контролировались прямо Апостольской Камерой через фермерский налог. Они включали прибыль от таможенных пошлин и дорожных сборов в крупных городах, доходы от монополии на соль, разрешений на экспорт зерна, и налогов на сезонные перегоны скота, уплачиваемых за стада домашних животных, которые каждую весну и осень проходили большие расстояния от зимних пастбищ на холмы и назад. Камера также получала census уплаты прямо от викариев. В итоге все таможенные пошлины и налоги города Рима составляли около одной пятой от общих светских доходов Апостольской Камеры.

Для того, чтобы составить представление, насколько существенными становились эти светские источники доходов для Папства, и как важно вследствие этого было установить контроль над Папской Областью, являвшейся источником этих доходов, нам необходимо кратко рассмотреть некоторые цифры. В течение 1370-х гг. доход Папства варьировал от 200 000 до 300 000 флоринов; светские доходы давали около одной четверти этой суммы или даже меньше. Во время Мартина V в 1420-х гг. сумма всех поступлений снизилась до примерно 170 000 флоринов, но почти половина из нее, 80 000, шла из Папской области. Раскол разрушительно повлиял на церковные доходы и то, что к 1480 г. все поступления выросли до примерно 290 000 флоринов, многое говорит об успехе политики Пап эпохи Ренессанса. К этому времени светские доходы по отношению к уровню 1420-х гг. удвоились и достигли 170 000 флоринов в год. Доходы Церкви также возросли, но за счет роста объема продаж должностей и индульгенций, и за счет увеличения тех денег, которые папы получали при рассмотрении жалоб и просьб, что составляло больше, чем доход от традиционных церковных сборов, таких как аннаты, ранее бывшие весьма прибыльными, и от "лепты Святого Петра", которая теперь составляла менее одной седьмой от всей суммы.

Такой видимый рост светских доходов по большей части стал результатом открытия квасцовых рудников в Толфе. Квасцы были жизненно необходимым сырьем для суконной и дубильной промышленности; их использовали для выделки шерсти и кожи. Основным источником поставок в средневековой Европе были рудники в восточной Турции, находившиеся под контролем Генуи. Захват этих рудников турками привел к значительному росту цен на турецкие квасцы, и папы были среди тех, кто стал стремиться к открытию новых источников квасцов. Здесь денежные корыстные интересы пап соединились с религиозным рвением, поскольку открытие надежного квасцевого рудника на Западе избавило бы от необходимости вести торговлю с язычниками. Поэтому, когда в 1462 г. Джованни де Кастро открыл Толфские квасцы в горах позади Чивитавеккья, прибыльная разработка месторождения стала первоочередным приоритетом. Первые большие контракты на разработку квасцев получили Медичи, и долгом христиан было признано покупать папские, а не турецкие квасцы. Сикст IV впоследствии передал квасцевые подряды своим соотечественникам, генуэзцам, и к 1480 г. Апостольская Камера обогатилась от этого источника дополнительной прибылью в 50 000 флоринов, что составило почти треть от всех светских доходов. Теоретически поступления от Толфа шли в специальный фонд крестовых кампаний, но даже если это решение соблюдалось неукоснительно, легко понять, что таким образом высвободились деньги для других внутренних нужд. К 1480-м гг. Сикст IV расходовал около 100 000 флоринов в год, или около трети всех своих доходов, на содержание войска, но даже при этом состояние финансов позволяло вести крупные художественные проекты, которыми знаменито его время.

Рудники Толфы располагались в римском округе, и их охрана, несомненно, имела огромное значение для пап. Это являлось дополнительной причиной для подавления беспорядков и установления политического контроля вокруг города. Основным источником волнений было очень устойчивое положение римской знати в этом районе. Одни из представителей этой знати, семья Ангуеллара, показывали свое пренебрежение к папам, грабя в 1860-х гг. рудники. Павел II предпринял по отношению к этой семье отчаянные ответные меры, захватив их замки и разрушив поместья.

Это было одной из нескольких подобных вспышек борьбы ренессансных пап против беспокойной знати -- как с независимостью викариев в Романье, являвшейся препятствием для действенного папского управления, так и с особенным положением римских баронов. В то время как прежние обладали силой благодаря тому факту, что деятельность их протекала на большом расстоянии от Рима, позже они извлекали выгоду из своей близости к Риму. Их сила основывалась на естественных феодальных процессах/взаимосвязях и благодаря той степени, в какой следующие папы полагались на них как на военных и лидеров Рима. На каком-то этапе они играли основную роль при выборе папы и на протяжении тринадцатого и четырнадцатого веков они постепенно укрепляли свое положение хозяев Римской Кампаньи. Имения, окружавшие Рим, которые одно время принадлежали по большей части или прямо папам, или большим римским монастырям, к концу четырнадцатого века оказались почти всецело в руках римской знати. Папы, продвигавшие своих родственников, в конце тринадцатого века покровительствовали самым разным семьям, в результате чего Рим окружили огромные баронские владения. Они враждовали друг с другом по некоторым вопросам, но вместе с тем их объединяло сопротивление любой центральной власти. На севере Рима лежали поместья Префектов Вико, наследственных Префектов Рима, главенствовавших на всем протяжении от Чивитавеккья до крепости Виго. Между ними и Римом располагались владенья семей Орсини и Ангуеллара. По обеим сторонам Тибра и в Сабине правили Савелли. На востоке и юго-востоке Рима властвовали Колонна, в то время как на южном направлении по сторонам дорог, ведущих к Неаполю, вначале лежали владения Конти, а за ними Гаетани.

Последствия такого положения вещей были ужасны. Дороги, ведущие в Рим, полностью контролировались баронами, что означало в лучшем случае обложение путников и торговцев неофициальными/дополнительными налогами, а в худшем - вооруженный грабеж на основных путях сообщений. Распри между баронами означали постоянный беспорядок и серьезные разрушения в Кампанье, которая должна была поставлять городу запасы продовольствия. Обитатели этой области, управляемые феодальными властителями, были почти независимы, и для папы представляло трудность даже собрать военные отряды без согласия баронов. Известные семьи все еще принимали участие в выборе папы благодаря кардиналам, множество из которых происходило из этих семейств, что считалось естественным правом, и благодаря военным силам, отряжавшимся на каждый конклав. Они также продавали свои услуги военных и политических союзников врагам пап, в особенности неаполитанцам, и без стеснения присоединялись к иностранным армиям, атакующим Рим. Именно в союзе с Колонна французы выступали в 1303 г. против Бонифация VIII, и в союзе с Гаетани авиньонские кардиналы свергли Урбана VI.

Первые папы Ренессанса, слабые в финансовом и военном отношении и сами опиравшиеся на баронов, чтобы обеспечить руководство войсками и личный состав армии, находились в весьма невыгодном положении. Их основным методом было натравливать одну семью на другую, уничтожив одну ценой усиления других. Мартин V, сам из семьи Колонна, использовал свои родственные связи в борьбе с Орсини, и превосходство Колонна перешло в наследство к Евгению IV. Евгений полностью изменил эту ситуацию и с помощью Орсини и своего воинственного кардинала Вителлисчи свел на нет силу префектов, бывших союзниками Колонна, и до земли снес крепости Вико. Но это произошло не ранее того, как союз баронов был изгнан папой из столицы на восемь лет. Николай V cумел принести мир в Кампанью, но Каликст, страстно стремящийся, несмотря на мирную обстановку вокруг, к грядущему крестовому походу, был втянут в яростный конфликт с Орсини, отзвуки которого достигли его племянника Родриго, ставшего папой через тридцать пять лет после этого. Павел II происходил из другой семьи, Ангуиллара, но, надо добавить, ценой усиления Орсини, властвовавших теперь на севере Рима. Говорили, что Вирджинио Орсини из крепости Брассиано мог созвать себе в помощь 10000-20000 вассалов¹¹. Сикст IV и его племянник, Джилорамо Риарио, были союзниками Орсини, но с его смертью Колонна, при поддержке Иннокентия VIII, мгновенно вернули себе власть.

Внутри самого города Рима папская власть установилась раньше, чем на окружающей его территории. Существовали давние традиции как аристократического, так и демократического правления в Риме. Должность префекта, ставшая к тому времени наследственным титулом, несколько расширила существовавшую традицию; что касается Сенатора, по временам или бывшего лидером аристократического сенаторского класса, или же избиравшегося народным голосованием, то его должность выглядела комбинацией двух традиций. Но к началу четырнадцатого столетия назначение Сенатора требовало санкции папы, и законы [statuts] города, хотя и казалось удивительно демократичными, были утверждены Папой и менялись по мановению его руки¹². Рим никогда не развивал крупномасштабную коммерцию или индустриальную деятельность; он оставался, как и в античные времена, огромным паразитом. Как говорил Моммсен: "возможно, никогда не существовал большой город, настолько лишенный всяких средств существования, как Рим; с одной стороны, импорт товаров, а с другой местное производство, основанное на рабском труде, приводили к тому, что здесь с самого начала становилась невозможной любая свободная промышленность"¹³. То же самое все еще можно было сказать и о Позднем Средневековье. Все запасы продовольствия и промышленные товары в Рим ввозились, сам город ничего не производил. Это приводило к двойному результату. Во-первых, экономическая жизнь города напрямую зависела от присутствия в нем Папы и папского двора. Доходы Папства заняли место дани Императору, став средствами, на которые существовал Рим. Теперь Папы обеспечивали хлеб и зрелища, делавшие жизнь в Риме сносной. С этих пор наблюдалась постоянная тенденция подчинения папской власти, сводившая на нет все идеалистичное республиканское рвение Сола ди Риензо в четырнадцатом веке и Стефано Поркари в пятнадцатом. Во-вторых, такое отсутствие независимой экономической жизни означало отсутствие среднего класса, класса, независимость и многочисленность которого принесли стабильность городам северной Италии. Таким образом в Риме существовал огромный разрыв между аристократами, чьи интересы все в большей степени были связаны с их владениями вне Рима, и чья оппозиция к папской власти в Риме все в большей степени зависела от денег, и мастеровым и рабочему классу, которые не могли выносить папские притязания.

Возвращение Пап в Рим в 1420 г. было знаком растущей папской власти в городе. Папский Вице-Казначей (камергер???-Ю.) на практике стал губернатором города и к концу пятнадцатого века он носил также и титул губернатора. Сенатор, выдвигаемый Папой, получал приказания от Вице-Казначея, и финансы города составляли одно целое с финансами Папства. Управление общественными делами продолжало оставаться заботой Капитолия, но большинство должностных лиц назначалось папой. Судебные чиновники и судьи назначались Папой, и множество из них жило в Ватикане; стражники на стенах оплачивались Папой.

Таким образом Священный Город превратился из независимой средневековой коммуны, в которой Папа до некоторой степени казался гостем, влияние и власть которого ограничивались Борго вокруг собора св. Петра и Ватиканом, в единую административную столицу множества местных государств. Для того, чтобы сохранить эту метаморфозу, город начал изменяться сам.

Рим, в который Мартин V вернулся в 1420 г., был заброшенным и безлюдным городом¹⁴. Его население уменьшилось до примерно 25 000, и только маленькие участки огромного пространства античного Рима, окруженного стенами Марка Аврелия, все еще оставались обитаемыми. Большинство обитателей Рима времен Позднего Средневековья теснились на излучине Тибра вокруг Пантеона, руинах стадиона Домициана, ставшего вскоре Пьяцца Навона, и Кампо де Фьори. На склонах Капитолия и склонах Esquiline, спускающихся к Форуму, располагались отдельные домики, но большинство из семи холмов были покрыты садами и виноградниками. Участок вокруг Латерана разграбили в предыдущем столетии; Палатин был заброшен; на Авентине находился только старый монастырь св. Алессо и Бонифация. Трастевер на противоположном берегу Тибра был довольно плотно заселен, но Борго, окружавший Ватикан и находившийся на краю города, сильно страдал от пиратских налетов. Из-за постоянного уменьшения числа населения службы во многих церквях прекратились, и они пришли в запустение; небольшое число церквей содержалось Авиньонскими Папами. Дворец Сенатора, сгоревший во время революции Кола ди Риенцо, впоследствии не стали восстанавливать. Не было больших частных дворцов, так как знать предпочитала жить в мрачных хорошо вооруженных крепостях, возведенных на руинах огромных публичных зданий Императорского Рима. Не существовало богатых купцов, способных руководить архитектурным возрождением. Только один акведук, Аква Вирджине, остался цел после нашествия готов тысячу лет назад, и он работал плохо, и вода в нем зачастую была заражена. Ничто так не заставляло средневековых жителей селиться в нездоровых районах вблизи реки, как то, что это был единственный реальный источник воды. Уцелели лишь три моста через реку: Понте Сант- Анжело, соединявший Борго с остатком города и находившийся во владении папской крепости - замка Сант-Анжело; мосты, соединявшие Изола Тиберия с обеими берегами; и мост Сенаторов, ныне Понте Ротто, рухнувший в следующем столетии.

Огромные городские стены были построены во время Средних Веков, хотя защита такого обширного пространства, должно быть, являлась непосильной задачей для столь маленького числа жителей, и непрерывный ремонт стен был одной из первоочередных забот Ренессансных Пап. Все папы, начиная с Мартина V и далее, тратили свою энергию еще и на восстановление церквей. Кардиналы, снова ставшие постоянными жителями Рима, надеялись вновь получить полагающиеся им по должности церкви, и понтификат каждого папы давал новую порцию реставрационных работ, которые сопровождались соответствующими заказами для скульпторов и художников. Кардиналы в своей новой роли "князей Церкви" начали строить огромные дворцы, которых в Риме было слишком мало. Известным примером является палаццо Св. Марка [ныне Венеция], которое Павел II построил еще в свою бытность кардиналом и жил в нем, став Папой, но дворцы кардиналов Нардини, Борджия, Джулиано и Доменико делла Ровере, и Рафаэля Риарио, отмечены печатью постепенной эволюции от характерного стиля Римского Ренессанса к местной архитиктуре, которая достигла расцвета в работах Браманта и Микеланджело¹⁵.

[Рис. Рим около 1480 г.; эта гравюра на дереве, сделанная Джакопо Филиппо Форести да Бергамо, Suppple,entum Chronicarum (Венеция, 1486), является одним из самых ранних видов города. Удивительно хорошо просматриваются детали от района Пинцио до Св. Петра на заднем плане.]

Тем временем Николай V восстановил Аква Вирджине и создал в его конце, где сходились три дороги (tre vie), первый фонтан Треволи. Сикст IV построил Понте Систо и вымостил Пьяццу Навона и Кампо дей Фьори, превратив их из грязных полей в оживленные торговые места. Перемещение основных рынков в город от подножия Капитолия на Пьяцца Навону было еще одним показателем уменьшения влияния власти общины. Многие улицы вымостили впервые, и снесли средневековые ниши в стенах, делавшие улицы такими узкими, и таким опасными во времена групповых волнений. Большую часть этой работы проделали maestry delle strade, группа общинных служащих, деятельность которой во время Средних Веков была весьма нерегулярной, но теперь они обрели второе дыхание, став дополнительным орудием пап. Maestry могли налагать штрафы на тех, кто захламлял улицы или отказывался сносить угрожавшие безопасности дома; они могли заставлять перестраивать дома, и приказывать горожанам помогать в мощении улиц.

Результаты централизованного управления Ренессансных Пап были великолепны. Задолго до Сикста V и хорошо известного наведения порядка в планировке папского Рима, город начал принимать облик, достойный столицы. К 1500 г. Рим уже становится городом куполов, заменивших средневековые башни; классицизм Браманта и семьи Сан Галло пришел на смену беспорядочной суровости средневековых стилей. К 1526 г. число населения достигло 55 тысяч, и в него входили не только большое количество состоятельных служащих Курии, многие из которых были иностранцами, но также банкиры, купцы и промышленники. Первые законы, регулирующие расходы населения в интересах государства [о налоге на роскошь? -Ю. sumptuary laws], появились в 1463 г., что говорит как о возрастающих экономических стандартах города, так и о стремлении ограничить показное хвастовство в столице Церкви.

До времен Наполеона Евгений IV был последним Папой, которому пришлось бежать из Рима. После его восстановления на престоле Папы стали хозяевами в своей столице, хотя прошло еще некоторое время, прежде чем они смогли стать хозяевами во всем своем государстве.

Глава III

Ватикан и папский двор.

В 1489 г. Лоренцо Магнифицент добился того, что Иннокентий VIII сделал его сына Джованни кардиналом с условием, что тот не сможет занимать свой пост в течение трех лет. Когда это время прошло, молодой кардинал выехал в Рим, куда за ним вскоре последовало письмо от его отца с инструкциями и советами. Письмо это не только содержит очень точную оценку папского двора, но также может служить типичным примером отношения к нему современников¹. Что касается Лоренцо, он, хотя и описывал Рим как "средоточие всего зла", тем не менее планировал устроить в нем своего сына, поскольку кардинальский сан принес бы пользу как его семье, так и Флоренции. Таким образом он принимал тот светский дух, наполнивший Рим, который на словах не выносил

По мере того как папы времен Ренессанса делались все более похожими на светских правителей Европы, их двор начинал походить на окружение этих монархов. С развитием светских государственных папских служб в их состав стало входить все больше и больше мирян. В здании Ватикана толпились иностранные послы, банкиры, военные и художники, в то время как священнослужители зачастую оставались таковыми лишь по названию, поскольку их больше занимали гуманистические науки, дипломатия или папская администрация, а не обязанности пастыря или собственные духовные устремления. Кардиналы, остававшиеся главами этого двора, зачастую выбирались по основаниям, отличным от христианских соображений. Многие из них были сыновьями правителей, или амбициозных родственников Пап, и, следовательно, исключительно подходили на роль Князей Церкви. Ватикан, сделавшись штаб-квартирой Католической Церкви, одновременно становился и центром светского государства и международных интриг.

Такая секуляризация неизбежно принесла роскошь и мирской стиль жизни, что особенно касалось гостеприимства Ватиканского двора. Большинство Пап Ренессанса старались на высокой степени поддерживать строгость и аскетизм как своего образа жизни, так и образа жизни своего непосредственного окружения. Но соображения престижа требовали, чтобы знаменитые гости были приняты по всем правилам, а внешний вид двора выражал стиль и великолепие. Немало кардиналов привыкло к такой жизни, и на них лежало основное бремя приема знатных гостей в Риме. Лоренцо де Медичи, в письмах к своему сыну во всем показывавший умеренность, замечал, что "для тебя лучше принимать своих друзей дома, нежели часто обедать с ними в других местах". Но возрастающее светское гостеприимство начало проникать и в сам Ватикан. Павел II, бывший купец и венецианский аристократ, став Папой продолжал такие же приемы в Ватикане и в Палаццо св. Марка, какие он давал, будучи кардиналом. Возможно, что именно в его понтификат женщины впервые стали появляться в Ватиканском обществе. Еще ранее, в 1457 г. Лукреция д'Алагно, любовница Альфонсо V, была c соблюдением всех правил этикета представлена Каликсту III, когда она прибыла в Рим на похороны своего брата, кардинала Писцицелло². Оба сына Иннокентия VIII, Франчесчетто и Чибо, и старшая дочь Баттистина справляли в Ватикане пышные свадьбы. Франчесчетто женился на дочери Лоренцо де Медичи, и сей династический союз заслуживал роскошной и величественной демонстрации³.

То, что Папы имели детей, которые могли служить объектом подобных мирских торжеств, для многих уже не являлось сюрпризом. Аморальность священнослужителей была одной из основных мишеней реформаторов и, хотя их нападки, несомненно, несли долю преувеличений, наличие у священников и прелатов любовниц и незаконных детей считалось обычным делом, особенно в Италии. Во время Ренессанса к клейму незаконнорожденности относились весьма равнодушно, что распространялось и на детей священнослужителей. Св. Франциск Борджиа был старшим внуком Папы со стороны отца и внуком архиепископа (который сам являлся незаконным сыном короля) со стороны матери, но никто не счел это препятствием для того, чтобы он стал главой Иезуитов. И это несмотря на то, что Иезуиты в шестнадцатом веке являлись основными защитниками принципа церковного целибата. Внутри Церкви существовало мощное движение, проявившее себя на Соборе в Тренте и, конечно, повлиявшее на реформистские церкви, целью которого была отмена запрета на вступление церковников в брак. Наблюдалась понятная тенденция: священство становилось скорее доходной профессией, нежели призванием, и вряд ли можно было надеяться на то, что сыновья правителей и знати, вступающие в ряды священнослужителей, станут соответствовать высоким духовным стандартам. Что же касается пап эпохи Ренессанса, то Пий II и Юлий II, также как Иннокентий VIII и Александр VI, без всякого сомнения, имели детей; Каликста III, Сикста IV и Пия III подозревали, возможно неоправданно, в том, что у них есть дети. Хотя Грегоровиус и приписывал Пию III двенадцать детей, но они кажутся не отпрысками папы Пикколомини, чья репутация в остальном была высока, а порождением фантазии лживых хроникеров⁴. Несмотря на то, что возрастающее проникновение мирских забот в церковную жизнь, особенно на высших ее уровнях, было довольно естественно и многими принималось, оно повсеместно оплакивалось. О нем сожалели консервативные и традиционные члены Церкви, и более духовные из их лидеров; но его оплакивали и по менее достойным причинам -- из-за страха перед растущей политической силой Рима и из зависти.

Политическая оппозиция и зависть были мотивами многих ожесточенных атак гуманистов на пап времен Ренессанса. Пропаганда являлась частью шаблонных уловок гуманистических писателей, и их нанимали для своих целей политические оппоненты Ренессансного Папства. Однако нападки Филельфо и Веспасиано да'Бистицци на Каликста III, и Платины на Пия II и Павла II имели своей причиной скорее личные мотивы: потерю влияния и изгнание из Ватикана. Папы эпохи Ренессанса, бывшие также создателями церковного государства, сделались лидерами интернациональной культуры. Евгений IV, проживавший во время своего долгого изгнания во Флоренции, впитал в какой-то степени дух флорентийского гуманизма, и Николай V был продуктом флорентийского мыслящего общества. Интересы и патронаж Николая вместе с быстрым расширением возможностей для секретарей и канцелярских клерков в Курии и в дворах кардиналов вскоре привнесли в Рим новую интеллектуальную жизнь. Лоренцо Валла, Филельфо, Альберти, Джаноззо Манетти, Флавио Биондо и Поджио Брацциолини - лишь несколько из тех интелликтуалов, кто был приглашен ко двору Николая V.

[Рис. Рим в 1492 г.; деталь гравюры на дереве Гармана Шедела, выполненной для Нюрембергской хроники. Шедел присутствовал на возведении Александра VI в сан папы, и написал о новом папе доброжелательный отзыв.]

Идеи гуманистов о моральной ценности активной светской жизни и гуманистическое участие в открытии величия древнего Рима приобретали все большую значимость для Пап времен Ренессанса. Но в то же время языческие интересы и скептическая позиция некоторых гуманистов не одобрялись более консервативными духовными лицами Рима. Поэтому папы в какой-то степени перестали покровительствовать. гуманистам. Каликст III ни в коей мере не относился к классическим образцам со страстью и энтузиазмом своего предшественника, и предпочитал тратить деньги на крестовый поход. Пия II, который сам был выдающимся гуманистом, вероятно, подавляла посредственность многих из тех, кто шумно требовал себе работы, и он также посвятил себя идеалу крестовых походов. Он стал сильным разочарованием для гуманистов и пострадал от острого пера Платины⁵. Этот же писатель нападал также на Павла II, уменьшившего число синекур в Курии, доступных для гуманистов, и разогнавшего Римскую Академию, которую он полагал общественно опасной и считал рассадником революционных настроений. Но Сикст IV позволил Академии возродиться и сделал Платину библиотекарем Ватикана. Несмотря на вкусы и интересы отдельных Пап Ватикан, со своей растущей потребностью в образованных служащих и многочисленностью покровителей искусства и наук в среде кардиналов и высших прелатов, неизбежно начал приобретать значение нового интеллектуального центра.

Роль Пап Ренессанса как покровителей изобразительных искусств была не столь неоднозначна⁶. То, что Мартин V восстанавливал множество римских церквей, дало заказы Гентлу да Фабриано, Пизанелло и Масаччио, а Евгений IV сознательно пытался привлечь в Рим флорентийскую культуру, которая была ему близка. Донателло и Фра Ангелико прибыли для работы в команде Папы, и бронзовые двери Филарета, весьма напоминавшие двери баптистерия Джиберти, заняли свое место в Соборе св. Петра. Но в целом оправдание для папского патронажа сформулировал Николай V:

"Если власть святейшего престола будет явно продемонстрирована в величественных зданиях... весь мир ее признает и станет глубоко чтить. Прекрасные сооружения, сочетающие стиль и красоту с внушительными пропорциями, весьма поспособствуют возвышению престола св. Петра⁷"

Так Манетти передал воззвание Папы к кардиналом на смертном одре. Разборчивое покровительство, крупные строительные проекты и выдающиеся художественные и литературные объединения были неотъемлемыми компонентами политического и социального престижа во времена Ренессанса, и Папы сознательно стремились превратить все это в помощников и символов папского господства.

У Николая V были большие проекты создания города Ватикана в Борго; действующий хорошо спланированный квартал для всех служащих и вассалов Курии⁸. В центре этой грандиозной схемы находился огромный Ватиканский дворец, фортификационные сооружения которого должны были выражать силу и превосходство Папы, и большой новый собор св. Петра, настоящий символ величия Церкви, который мог бы вмещать все увеличивающиеся полчища пилигримов, прибывающих в Рим в юбилейные годы. За время, бывшее у него, Николай немного преуспел в этих планах. Он пристроил новое крыло к Ватиканскому дворцу, крыло, где разместятся апартаменты Борджиа, и большую башню-бастион, возвышавшуюся над Порта св. Анны. Фра Анджело и Беноццо Гоццоли расписали папскую часовню в том ренессансном придворном стиле, что был так характерен для работ, сделанных для Пап, и продолжился в манере Пинтуриккьо, исполнявшего заказы Александра VI. Но не были начаты ни те три новых здания, куда должны были поместить всех служащих Курии, ни театр, задумывавшийся как неотъемлемая часть проекта. Таким образом, хотя и было заложено длинное здание хора позади апсиды старого собора св. Петра, прошел более чем век, пока грандиознейшие мечты Николая не воплотились в жизнь.

После Николая перестройка Ватикана продолжалась почти так же медленно. Пий II поместил в собор св. Петра статуи, и св. Павел dominating the steps св. Петра и начал строить Бенедектинскую Лоджию перед базиликой⁹. Павел II больше интересовался Палаццо св. Марка в качестве папской резиденции и своей античной коллекцией, которую он в нем хранил, но Сикст IV предпринял другие шаги на пути украшения папского дворца - строительство Сикстинской капеллы и роспись ее стен ведущими художниками Флоренции ¹⁰. Бельведер был работой Иннокентия VIII¹¹, тогда как Александр VI, как мы увидим, пожертвовал башней Борджиа и убранством апартаментов Борджиа; он, кроме того, завершил строительство Лоджии Пия II. С приходом Юлия II работа начала идти быстрее и в том направлении, о котором мечтал Николай V. Создание Кортиле дел Бельведере [Бельведера??-Ю.], потолок Сикстинской капеллы, расписанный Микеланджело, роспись Рафаэлем комнаты/лоджии наверху апартаментов Борджиа, и окончательное решение полностью перестроить собор св. Петра с основания, начатого Брамантом - это все были проекты, соответствовавшие широкому замыслу Николая V.

К середине пятнадцатого века нужда в просторном Ватиканском дворце стала почти столь же настоятельной, как и необходимость нового собора св. Петра. Папский бюрократический аппарат неуклонно расширялся, частично в ответ на растущее число дел, частично благодаря синекурам, которые создавались и продавались за деньги. Часть дел канцелярии, возможно, ушла из Ватикана, когда Родриго Борджиа как Вице-Канцлер построил свой новый дворец за рекой. Судя по всему, во дворец после 1492 г. переехало управление Вице-Канцлера, и предполагается, что в нем должна была помещаться часть служащих. Канцелярия была самым большим департаментом Курии, и к концу пятнадцатого века она выпускала по 10000 бумаг в год¹². Под управлением главного Вице-Канцлера протонотарии выполняли роль секретарей на встречах в консистории и выпускали Буллы, даровавшие бенефиции, аббревиаторы/составители папского бреве подготавливали все письма и Буллы, а писцы составляли юридические документы, в то время как множество мелких клерков копировало все документы в реестры.

Существовала Апостольская Камера, в чьем ведении находились финансовые дела Курии. Она дополняла и частично перекрывала функции Канцелярии. Камеру возглавлял другой кардинал, камерарий, и от него зависели все приказы на оплату, исходившие из Курии. Фактический контроль над счетами находился в руках Казначея [Treasurer], который в течение пятнадцатого века постепенно взял на себя ответственность за ежедневным управлением Камерой. Третьей по важности фигурой в финансовой администрации был папский банкир, глава казны, заведовавший наличными деньгами и плативший по приказам камерария или Казначея. Поскольку папские финансы все в большей степени становились объектом кредитных операций с доходами, получаемыми в аванс в качестве заемов или платы за оказанные услуги, место папского банкира делалось все более значимым. Клерки Камеры, работавшие под началом Казначея [Treasurer], были отборным и высококвалифицированным коллективом, и из их среды выходили многие претенденты на наиболее важные посты в папской администрации. Но Камера имела также своих нотариусов и писцов, в чьих руках находилась значительная часть папской корреспонденции, посвященной финансовым делам.

К пятнадцатому столетию не все папские доходы платились Камере. К этому времени появилась секретная казна, находившаяся под контролем тайного казначея. В нее вносились доходы, бывшие платой за Буллы, а также небольшие непредвиденные доходы, такие как подарки, наследства и т.п. Эти деньги находились в непосредственном распоряжении пап и не учитывались ни Камерой, ни всеведущим камерарием¹³. В пятнадцатом веке возник также департамент Датария, который в теории отвечал за датировку писем и почтовые издержки, но стал контролировать взяточничество продажных служащих. В самой Датарии не было кардинала и подобной должности, и вполне вероятно, что ее денежные фонды находились в большей степени под контролем Папы, чем камерария¹⁴.

Краткого упоминания заслуживают два других департамента Курии: управление Апостольским Пенитенциарием, ответственное за массу дел, связанных с отпущением грехов и послаблением епитимьи в случаях, оговоренных Папой; и Римская Рота, высший суд для рассмотрения апелляций как по духовным, так и по юридическим вопросам в Папской Области. Рота состояла из двенадцати судей или слушателей под председательством Вице-Канцлера.

Одним из наиболее примечательных моментов в организации Курии было независимое положение кардиналов, стоявших во главе различных департаментов. Кардиналы Коллегии традиционно являлись советчиками папы, и папа вкупе с кардиналами на встрече в консистории представляли собой верховный совет Церкви. Но то, что кардиналы стали главами департаментов в папском бюрократическом аппарате, было сравнительно недавним веянием. Этот шаг вперед был частью общей тенденции пятнадцатого века сближения кардиналов и пап. Впервые на конклаве в 1352 г. и на многих последующих конклавах предвыборные уступки оговаривались всеми кардиналами до того, как приступали к выборам нового папы. Эти уступки были направлены на ограничения, накладывавшиеся на действия будущего папы, в конечном счете касавшиеся кардинальских бенефициев¹⁵. Они всегда включали такие условия, как право Коллегии кардиналов быть советниками по всем важным вопросам политики, включая руководство папской дипломатией и отчуждение церковной собственности; они устанавливали, что папа не должен покидать Рим без согласия кардиналов, что число членов Коллегии не должно превышать двадцати четырех, и, по соглашениям конца пятнадцатого века, доход беднейших кардиналов должен в разумных пределах выплачиваться из фондов Камеры. Предвыборные уступки редко бывали действенны и зачастую отменялись папой сразу же после выборов на том основании, что противоречили высшим интересам Церкви. Но они выражали мнение Коллегии Кардиналов относительно того, как должна управляться Церковь, что было необходимо для олигархии. Консулы первой половины пятнадцатого века стремились поддерживать кардиналов в качестве постоянного противовеса папской власти, и их реформы включали такие идеи, как ограничение числа кардиналов и необходимость того, чтобы кардиналы были разных национальностей.

Таким образом в пятнадцатом веке наблюдался постоянный конфликт между папой и кардиналами, между монархическим и олигархическим взглядами на управление Церковью. Кардиналы благодаря уступкам, благодаря участию в выборе папы, благодаря своему контролю над крупнейшими государственными службами и благодаря своему политическому влиянию стремились ограничить вновь набирающую силу папскую монархию, или, по крайней мере, самими стать ее активной частью. С другой стороны, папы, увеличивая число членов Коллегии, вводя туда своих людей и молчаливо отказываясь от предвыборных уступок, старались постепенно лишить кардиналов реальной силы, наделив их при этом внешними атрибутами власти.

Кардиналы настойчиво ограничивали возрастание числа своих собратьев. Они добились права голоса по поводу каждого нового претендента, и большинство пап эпохи Ренессанса формально подчинялись этому требованию, но новое кардинальское место очень часто выгрызалось зубами мощной оппозиции внутри Коллегии. Кардиналы боялись как потери влияния в результате возрастания своей численности, так и уменьшения доходов по той же самой причине, поскольку они образовывались в результате раздела определенной суммы между всеми членами Коллегии. Доля service taxes предназначалась для разделения среди кардиналов, и поскольку число кардиналов выросло с двадцати во времена Мартина V до почти сорока к концу века, это неизбежно повлияло на экономическое положение отдельных кардиналов¹⁶.

Одновременно с возрастанием числа членов Коллегии среди их становилось все больше итальянцев. Все папы Ренессанса, за исключением трех, родились в Италии, что было весьма понятно, поскольку папы становились итальянскими правителями, и вновь появлявшиеся кардиналы, как правило, были итальянцами. Таким образом обеспечивались как более податливая Курия, так и политические союзники в Италии. Попытки пап-иностранцев (двое из них носили фамилию Борджиа) противостоять этой тенденции и вернуться к первоначальной концепции интернациональной коллегии получили энергичный отпор. В 1455 г. восемь из пятнадцати кардиналов были не-итальянцами, однако к 1492 г. лишь двое из двадцати трех избранников могли этим похвастаться. Из шестидесяти четырех кардиналов, назначенных четырьмя папами-итальянцами между 1458 и 1492 гг., сорок три были итальянцами.

Лоренцо в своем письме к сыну заметил, что "Коллегия кардиналов в нынешнее время весьма бедна достойными людьми... Я помню дни, когда в ней было множество добродетельных и ученых мужей". Таким образом то, что характер коллегии в пятнадцатом веке значительно изменился, не вызывает споров, но то, что это изменение произошло в течение сравнительно короткой жизни Лоренцо, родившегося в 1449 г., не столь правдиво. Со времени восстановления на престоле Мартина V назначение кардиналов все больше зависело от мирских влияний. Кроме всего прочего, высшее духовенство, из которого отбирали многих кардиналов, начало включаться в светскую жизнь. Даже лучшие из кардиналов Ренессанса стремились участвовать в папской дипломатии или администрации. К коллегии присоединялись младшие сыновья итальянских правителей, представители римских баронских семей и родственники следовавших один за другим пап. Из тридцати четырех кардиналов, назначенных Сикстом IV, шесть были членами его семьи, пять можно назвать выходцами из итальянских правящих семейств, и пять были представителями известнейших римских семей. Те одиннадцать из тридцати четырех, кто не были итальянцами, по большей части назначались по просьбе иностранных правителей, и они также стремились стать придворными в той же степени, что и прелатами¹⁷.

Многие из этих кардиналов вели светский и роскошный образ жизни, что поощрялось папами. Люди, обладавшие богатством и вкусом, являлись полезным украшением папского двора, и это давало надежду, что видимые выгоды кардинальского положения смогут скомпенсировать и смягчить потерю ими реальной силы.

Павел II одел своих кардиналов в красное, и все папы Ренессанса использовали их как легатов и нунциев; но поскольку размер Коллегии вырос, существовала маленькая группа не бывших кардиналами тайных советников, состоявшая из кардинальских племянников и служащих Курии, которая становилась настоящим тайным советом Церкви.

Большинство кардиналов пятнадцатого века с неизбежностью начинали все в большей степени заботиться о своем материальном положении, о доходах, которые обеспечивали бы им новый социальный статус. К тому же поскольку число членов Коллегии возросло, их доля доходов из обычных источников уменьшились, предвыборные уступки начали настаивать на минимальном доходе кардиналов. В такой ситуации расцвел плюрализм [одновременное владение несколькими приходами - может, в сноску?], кардиналы для поддержания уровня жизни стали рассчитывать на дополнительный доход от епископских и малых приходов. Росла практика передачи богатых аббатств кардиналам "in commendam", и зависимость аббатств от кардиналов подразумевала передачу им части доходов. Кардиналы, в особенности те из них, кто не были итальянцами, начали добиваться выгодного положения полуофициальных "защитников" частных национальных интересов при папском дворе. Все это к тому же поощрялось папами как средство отвлечь кардиналов от претензий на основные доходы Церкви.

К концу пятнадцатого века в итальянских придворных кругах кардиналов принимали, как правило, как князей Церкви и могущественных придворных. Паоло Кортезе и Бальдасара Кастиглионе в своих придворных трактатах одобряли стиль и восхищенно описывали образ жизни большинства богатых кардиналов¹⁸. Лоренцо де Медичи, когда советовал своему сыну "тратить деньги в большей степени на хорошо поставленную конюшню и слуг высшего уровня, чем на показной блеск. Серебро и драгоценности по большей части тебе не подходят, но ты должен иметь ценные античные произведения искусства и красивые книги", стремился пройти между "Сциллой ханжества и Харибдой богохульства". Но если даже такой умеренный путь означал, что кардиналы должны были заботиться о конюшнях, античных предметах и красивых книгах, то это говорит о тех изменениях, которые произошли в Коллегии.

Однако неправильным было бы считать, что все кардиналы пятнадцатого века соответствовали своей светской роли. При всем том в этом столетии существовал явный разрыв между богатыми кардиналами и теми, чьи обстановка и образ жизни были более привычными. Кардиналы Николая V, являвшиеся первыми кардиналами, что могли остаться в памяти Лоренцо, были столь же различны, как и кардиналы Иннокентия VIII. С одной стороны существовали кардинал Карваджал, образец христианской добродетели, за которым стояли двадцать две важных провинции; Торквемада, суровый и блистательный теолог; Бессарион, бывший монах и представитель христианского гуманизма; Капраника, гуманист и реформатор; и не последним из них был Алонсо де Борджиа, ведущий каноник своего времени и человек с безупречной репутацией. Но с другой стороны существовали и кардинал Скарампо, неистовый, но дельный военный; Пьетро Барбо, богатый аристократ, и д'Эстоутевилле, выходец из французской королевской семьи и богатейший из кардиналов своего времени. Но даже в 1490-м году в Коллегии еще находились люди вроде Карафы, Марко Барбо и Пикколомини, постоянно и открыто противостоявшие богатому образу жизни своих коллег.

Одной из наиболее хорошо известных черт папства времен Ренессанса был непотизм. Конечно, мы не скажем ничего нового, говоря, что папы допускали злоупотребления, когда старались продвигать вперед своих родственников. Еще в конце тринадцатого столетия папы начали стремиться к тому, чтобы семьи, к которым они принадлежали, занимали в Риме господствующее положение. Но папы эпохи Ренессанса развили эту практику в чрезвычайной степени. Благодаря светской власти, которую они недавно обрели, весьма возросли возможности назначений на должности; в их распоряжении оказалось множество разнообразных постов. В тревожной обстановке пятнадцатого века папство встало лицом к лицу с неспокойными и неверными подданными и с вызывающими подозрения и мешающими в работе кардиналами. Естественно, что следовавшие один за другим папы стремились поместить на ключевые позиции своих ставленников и окружить себя теми, на чью лояльность они могли рассчитывать. Таким образом возникла система "дележа добычи", которая, хотя и помогала на время укрепить папскую власть и дать стабильность в течение каждого отдельного понтификата, после смерти каждого папы приводила к гибельным переделам привилегий.

Коллегия кардиналов, куда назначались пожизненно, и где мирские блага были самими значительными, являлась очевидной целью пап-непотистов. Все папы Ренессанса за исключением Николая V вводили своих родственников, особенно племянников, в Коллегию и опирались на эти назначения, стремясь ослабить оппозицию в Коллегии. Мартин V сделал кардиналом одного своего племянника из семьи Колонна, Евгений IV ввел двух членов своей семьи в Коллегию, Каликст двух, Пий II двух, Павел II трех, Сикст IV шестерых, Иннокентий I и Александр IV по крайней мере восемь, и Юлий II четырех. К 1492 г. не меньше чем девять из двадцати трех кардиналов, входивших в конклав, были родственниками предыдущих пап. Пять из пап эпохи Ренессанса сами являлись папскими племянниками.

Кроме самого звания кардинала, на папских родственников рекой лились епископства и бенефиции, как правило в связи с их высоким положением в Курии. Чисто светская сторона папской администрации давала перспективы для тех родственников пап, которые не были склонны к духовной жизни. Педро Луис Борджиа, племянник Каликста, был Главным Капитаном Церкви, управляющим церковной собственностью и многими папскими крепостями; Антонио Пикколини, племянник Пия II, был управителем замка Сант-Анджело, и как муж незаконной дочери Ферранта Наполеонского стал герцогом Сесса и Амалфи, и главным судьей Неаполитанского Королевства. Сикст IV вдобавок к тому, что сделал кардиналами шестерых своих родственников, оказывал поддержку Леонардо делла Ровере, сыну своего брата Бартоломео, который был Префектом Рима и женился на другой незаконной дочери Ферранта, получив титул герцога Соры. Он помогал также Джованни делла Ровере, который сумел сделать своего кузина Леонардо Префектом, был викарием Сенигаллии и женился на дочери герцога Урбинского; и Джилорамо Риарио, брату кардинала Пьетро Риарио, ставшему Главным Капитаном Церкви и викарием Имола и Форли. Кроме того, существовали по крайней мере четыре члена семьи делла Ровере, владевшие важными провинциальными казначействами. Иннокентию VIII, помимо его сына Франчесчетто, женатого на женщине из семьи Медичи и хозяина знаменитых замков Чибо, помогал также брат Папы Джованни, бывший Главным Капитаном.

Александр VI, несомненно, был самым величайшим непотистом из всех, однако, поскольку он был одним из всего лишь трех пап-иностранцев того периода, он сильнейшим образом нуждался в поддержке своей семьи. К тому времени, когда он стал Папой, уже появились признаки того, что непотизм перерастает в папский династизм. Мало того, что хорошо устроенные родственники сами по себе были крайне ценны как верные слуги; всегда существовало стремление так их пристроить, чтобы с ними ничего не случилось после смерти папы-покровителя. Папы, как и европейские монархи, были неизбежно подвержены страсти обеспечить свои семьи, что было обычным для всех временных правителей. Таким образом брачные союзы папских племянников с итальянскими правящими домами были не только дипломатическим, но также и династическим маневром, и возведение родственников пап в сан викариев Церкви преследовало как династические, так и административные цели. Этими способами Сикст IV сумел добиться того, что делла Ровере из смиренных лигурийских рыболовов превратились в итальянских правителей, и заняли среди них прочное положение. Благодаря браку Джованни делла Ровере с семьей Монтефелтро делла Ровере породнились с владельцами Урбино, и вместе с сильной семейной группировкой, обосновавшейся в Коллегии Кардиналов, дали возможность появления других пап делла Ровере, или даже династии пап делла Ровере.

В конечном счете благорасположение пап Ренессанса не ограничивалось их собственными семьями. Оправданием для непотизма находящегося на престоле папы с равным успехом могло быть стремление продвинуть друзей, близких и соотечественников. Все они намного больше заслуживали доверия вновь избранных пап, чем те, кто служили его предшественнику. Подобным образом вслед за ненавидимыми каталонцами, окружавшими Каликста III, пришли сиенские сторонники Пия, венецианцские приверженцы Павла, и генуэзцы, наполнившие Ватикан в 1471 году, когда папой стал Сикст IV. Смерть каждого папы вызывала спонтанные выступления в Риме, направленные против соотечественников умершего папы, и господство террора, так же как более формальные процессы смены одного папы другим открывали путь для приверженцев победы последующего конклава. В этих условиях, привнесших в ренессансную Италию партикуляризм, для римлян имело мало значения, будет ли отвратительный папский ставленник генуэзцем или каталонцем; достаточно было того, что он являлся представителем привилегированной иноземной группировки.

Таким было папство, выразителем которого являлся Александр VI, и его описание объясняет больше, чем какие-либо попытки оправдать Борджиа. Католическая Церковь конца пятнадцатого века имела два лица: с одной стороны была заметна растущая секуляризация церковных верхов и частичное принятие этих новых светских веяний; с другой были видны стремление к более духовной и личной религии, жажда церковной реформы, растущая обеспокоенность новой политической позицией, занимаемой Церковью. Александр VI в большей степени, чем другие папы эпохи Ренессанса, воплощал в себе первое, а Савонарола, его современник и противник -- второе. Именно эта дихотомия подготовила почву для Реформации, и Александр VI, являющийся олицетворением пап Ренессанса, должен принять на себя долю ответственности за раскол Церкви.

Глава IV

Каликст III

Когда Алонсо де Борха, кардинал Кваттро Коронати и епископ Валенсии, стал на конклаве 1455 г. Папой Каликстом III, династическая значимость этого события была очевидна безо всяких сомнений. Новый Папа спокойно жил в своем дворце на склоне Каэлианского холма в течение одиннадцати лет, но кроме его семейного титула -- "Ил Валентино" -- и царившей вокруг него атмосферы заслуженной святости, итальянцы мало что о нем знали. Однако интерес к его происхождению и семье постепенно рос, и теории и слухи были столь же на слуху, как и реальная информация о нем.

Как Каликст, так и его племянник твердо полагали, что семья Борха может вести свою родословную от древних королей Арагона. Похоже, что это была давняя семейная традиция, а не выдумка недавнего времени, призванная оправдать династические амбиции в Италии и последующие матримониальные переговоры с королевскими европейскими домами. Враждебно настроенные итальянские историки, как правило, считали иначе и поливали презрением идею, что Борджиа могли быть связаны с доном Педро де Альтарес, лордом Борджиа, которого в двенадцатом столетии выбрали королем Арагона. Дон Педро получил титул лорда Борджиа после того, как ему пришлось отказаться от арагонской короны. Борджиа, важный коммуникационный центр в долине Эбро, был также родным городом семьи Борджиа, и имя "Борджиа" означает всего лишь это, однако нет никаких определенных доказательств, за исключением не обязательно так уж заслуживающей презрения семейной традиции, что Борджиа действительно вели свое происхождение от правящей семьи¹.

Род Борджиа, к пятнадцатому веку хорошо известный, можно проследить от времени арагонского отвоевания Валенсии у мавров в первой половине тринадцатого столетия. Эстебан де Борджиа и другие члены его семьи сопровождали короля Якова I в его походе на Арагон, и после успешного захвата Валенсии и ее внутренних районов в 1240 г. Эстебану и его потомкам были пожалованы права на владение только что покоренной территорией вокруг Хативы. Хатива - это маленький укрепленный городок на холме, основанный римлянами, к югу от которого открывается вид на Валенсийскую равнину. Права, пожалованный Эстебану, означали, что семья Борджиа станет главной семьей Хативы, и гарантировали их положение влиятельной местной знати. В течение всего четырнадцатого века члены семьи исполняли в Хативе функцию jurados или членов местного совета, и Родриго Джил де Борджиа, дедушка Александра VI, пользовался покровительством Педро IV Арагонского и был женат на донне Сибилле д'Омс, происходившей из знатного каталонского рода.

Следовательно, члены этой семьи не выглядят ни выскочками в точном смысле этого слова, ни разбойниками-баронами, как это порой представляли в Италии. Напротив, они кажутся легендарным королевским родом, довольно-таки аристократического происхождения, и их династические амбиции и притязания второй половины пятнадцатого века связаны с яркими переменами в судьбе семьи.

Алонсо де Борха, с которым в наибольшей степени связаны эти перемены, был выходцем из самой молодой семейной ветви, а его отец Доминго де Борха являлся мелким землевладельцем и провинциальным помещиком, жившим в Торре дел Каналс неподалеку от Хативы. В итальянской традиции принято описывать Доминго как скромного фермера, однако его явная родственная связь с без всякого сомнения знатными Борджиа из Хативы и хорошие партии, которые он сумел обеспечить своим дочерям, являются очевидными доказательствами того, что сообщения этих хронистов не соответствуют действительности. Доминго был женат на Франсиске Мартин, представительнице валенсийской семьи, жившей в Хативе, и одна из его дочерей, Хуана, вышла замуж за члена той же семьи. Другую дочь, Каталину, выдали за барона Хуна де Мила, а третья дочь, Изабелла, вышла замуж за наследника по основной линии Борджиа, Хофре, сына Родриго Хила и Сибиллы. Четвертая сестра Алонсо, Франсиска, пошла в монастырь.

Сам Алонсо родился 31 декабря 1378 г., в год начала великого раскола, в окончании которого ему суждено будет сыграть свою роль. Он был прихожанином церковного округа Хативы и, похоже, не без оснований выбрал себе церковную карьеру. Алонсо стал священником не раньше, чем добился епископства в Валенсии в 1429 г. и получил репутацию законника-каноника [знатока церковных законов]. Он начал свою карьеру в возрасте четырнадцати лет как студент-юрист в Лериде; там он получил докторскую степень как по церковному, так и по гражданскому праву, а позже читал лекции. Не раньше, чем ему исполнилось тридцать лет, он получил свой первый церковный бенефиций. К тому времени его ученость привлекла внимание двух ведущих испанских духовных лиц того времени. Педро де Луна, испанский Папа Бенедикт XIII, который демонстративно противостоял решению Константского Собора и заработал титул антипапы, сделал его советником "бальи" епархии Лериды и позже, в 1411 г., каноником Леридского собора. Другой, св. Винцент Феррье, по слухам предвещал юному юристу большое будущее и даже предсказывал, что тот, возможно, возвысится до престола св. Петра. Несомненно, что именно Алонсо де Борха, ставший Каликстом III, лично способствовал канонизации св. Винцента в 1455 г.

Став каноником кафедрального собора Лериды, Алонсо выполнял также роль "оффициала" [чиновника??] епархии, и сохранившиеся церковные записи показывают его пунктуальность и частое присутствие на встречах в капитуле. В 1416 г. его избрали официальным делегатом от епархии на Константский Собор, где он должен был засвидетельствовать покорность решению собора и отречение Бенедикта XIII, своего бывшего патрона. Похоже, однако, что эта миссия не была доведена до конца из-за восшествия на престол Альфонса V Арагонского и последовавших временных перемен в королевской политике по отношению к Собору и выбранному на нем Папе, Мартину V. Тем не менее, интересно отметить, что даже в этой ситуации Алонсо выглядит сторонником единого Папства. Хотя он не поехал в Констанцу, Алонсо в том же году представлял свой капитул на церковном совете [джунте - junta исп.] в Барселоне, где обсуждалось, какую позицию следует занять по отношению к Собору. Возможно, именно там его в первый раз увидел король Альфонс. Однако при королевском дворе Алонсо впервые появился в следующем году, когда был послан от своего капитула на переговоры с королевскими чиновниками по поводу финансирования Леридской епархии, и сразу же был принят в королевскую службу. С этого момента до 1444 г., когда он как кардинал занял резиденцию в Риме, Алонсо являлся секретарем и главным советником одного из наиболее деятельных и разумных европейских монархов того времени.

Первым важным поручением Алонсо стали переговоры с папским легатом, кардиналом Адмари, архиепископом Пизы, которого Мартин V послал для того, чтобы Арагон не противился факту его избрания. Это было в 1418 г. Альфонса V, уже заглядывавшегося на Неаполитанское королевство, вскоре убедили, что в его высших интересах поддержать Римского Папу, и он согласился заставить Бенедикта III отказаться от своих притязаний. Мы можем быть уверены, что Алонсо де Борха значительно повлиял на принятие этого решения, тем более что не только беспокойство за единство Церкви и верховную власть папы были основным его жизненным стремлением, но благодаря такому исключительному стечению обстоятельств он получил возможность сыграть свою роль в дипломатии Мартина V. Его сделали каноником Барселонского кафедрального собора и ректором церкви св. Николаса в Валенсии.

Альфонс V доверял своему новому секретарю не только в церковных делах. Алонсо также включился в скором времени в затянувшиеся споры и переговоры между королем Арагона и другими монархами полуострова, его братом Иоанном Наваррским и кузеном Иоанном Кастильским. В 1420 г., когда Альфонс впервые въехал в Неаполь, Алонсо де Борху послали на Собор в Регенци в Арагоне в качестве вице-канцлера. Между 1420 и 1423 гг. он был также вице-канцлером Леридского университета, но королевские дела отнимали у него все больше и больше времени. В 1423 г. он отказался как от вице-канцлерства, так и от звания каноника в Лериде, и город, в котором он создал себе великолепную репутацию юриста, никогда больше его не увидел. Примечательно, что доходы от бенефициев и мирские блага значили для Алонсо де Борха немного. В отличие от большинства высших духовных чинов того времени он сторонился, насколько это было возможно, одновременного владения несколькими бенефициями и синекур, и его быстрый отказ от бенефициев в Лериде является показателем его жизненной позиции.

Еще в 1421 г. Алфонс V предлагал Папе сделать своего секретаря и вице-канцлера кардиналом, но этот совет выглядел лишь политическим маневром, и был вежливо проигнорирован. Такую желанную красную шапку, которую пожалуют двадцатью тремя годами позже, пожалуют за службу Церкви, а не светскому государю. До того времени Алонсо будет довольствоваться скромными бенефициями и постом администратора епархии Майорки, который он получит в 1424 г.

Признание заслуг Алонсо перед церковью настигнет его в 1429 г. в награду за дипломатический успех, достигнутый в деле отречения испанского антипапы Климента VIII, следовавшего за Бенедиктом XIII. Новый папский легат, кардинал де Фокс, напомнит о прошлых успехах, связанных с отречением упрямого антипапы, который с момента своего выбора в 1424 г. жил в крепости на скале в Пеньисколе. Алонсо де Борха с одним помощником совершил путешествие от лица одновременно и короля, и Мартина V с целью убедить Климента отказаться от своих притязаний. Его миссия закончилась успехом; Климент VIII формально отрекся в августе 1429 г. и получил епископство Майорки. Великий раскол пришел к концу и единство Церкви, на котором основывалась сила Папства времен Ренессанса, восстановилось. Алонсо сыграл немалую роль в этом деле, и в награду за это получил епископство в Валенсии. Юрист, дипломат, королевский советник и церковный администратор, он теперь твердо шел в том направлении, которое в конце концов приведет его к папскому престолу.

Новая задача Алонсо, которой он сможет посвятить себя целиком лишь меньше чем за три года до того, как вместе с Альфонсом отбудет в Италию, была очень трудной. Епархия в Валенсии оставалась последней цитаделью раскола; отсутствие единства и замешательство в вопросах религии были сильны, и требовались иные методы, чем те, которыми страстные и неутомимые администраторы стремились направить на иной путь природное религиозное рвение валенсийцев. Алонсо с этой целью провел множество пышных церемоний и начал проявлять тот театральный пыл, который станет свойственен этой семье. Почитание Девы Марии и первых христианских мучеников были традиционными для Валенсии, и это он стремился сохранить. С большими церемониями мощи св. Луиса из Торлозы перенесли в кафедральный собор и начались работы по строительству для останков особой капеллы, законченные в 1486 г. Родриго Борджиа.

Но в 1432 г. на первый план вышли королевские дела, и Алонсо вызвали для того, чтобы сопровождать своего господина в Неаполитанское королевство, где постоянное стремление арагонцев добиться прочного положения начало приносить плоды. Он лишь дважды возвращался в Испанию и при этом оба раза, и в 1436, и в 1437 гг., был занят больше королевскими проблемами и спорами с соседними испанскими королевствами, чем своей епархией.

Мы знаем сравнительно мало о жизни и деятельности Алонсо во время следующих десяти лет в Италии. Одной из целей его визита в Испанию в 1436 г. был возврат незаконного сына Альфонса Ферранте и принятие на себя роли одного из опекунов Неаполитанского королевства. На Алонсо лежала также задача реорганизации юридической системы, и неаполитанские суды, пришедшие в упадок после Альфонса, в конце концов обрели контроль над королевством. Сакро Консиглиор, или трибунал Святого Чиара, основали в рамках этой реорганизации, и Алонсо был его президентом с 1444 г., исполняя одновременно должность королевского Консула³. Тем не менее, нам отлично известно, что отношения между епископом Валенсии и его царственным господином в этот период не всегда были легкими. Алонсо уже начал выказывать независимость от короля, которая станет так заметна во время его будущего понтификата. Когда Альфонс, пытаясь заставить Папу признать его титул короля Неаполя, заигрывал с Собором в Базеле и антипапой Феликсом V, Алонсо Борха отказался представлять своего господина на Соборе. Его ужасала мысль о новом расколе. С другой стороны, после того как Евгений IV добился частичной победы над Собором в Базеле, созвав в 1439 г Флорентийский собор, на котором обсуждалось объединение Западной и Восточной Церквей, именно Алонсо Борха представлял Арагон во Флоренции. Там он встретил кардиналов Бессариона и Цезарини и впервые познакомился с папским двором и новой атмосферой интеллектуального и культурного превосходства, пропитывавшей Флоренцию и завоевавшей Рим при Николае V. Суровый испанец позднее часто высмеивался и критиковался гуманистами за видимое отсутствие интереса к их идеям и целям, но в 1439 г. во Флоренции он, судя по всему, произвел вполне благоприятное впечатление, и опять заговорили об избрании его в "священную коллегию".

Алонсо, тем не менее, был не единственным, кого его господин стремился задобрить, предлагая высокое положение в церкви, и только когда наконец прекратилась размолвка между королем и Папой, он получил кардинальскую шапку. Когда Альфонс наконец с триумфом въехал в 1442 г. в Неаполь, Евгений IV счел неразумным далее откладывать признание перемены династии правящего дома Неаполя. К тому же безоговорочная победа самого Папы на Соборе в Базеле заставила Альфонса осознать, что лишь путем прямых переговоров с Евгением он добьется нужного ему признания. Поэтому вскоре в 1443 г. Алонсо Борха и папский посланник кардинал Скарампо смогли прибыть на переговоры, завершившиеся Таррачинским соглашением⁴. Это соглашение, в котором Алфонс наконец отказывался от своей временной поддержки Собора в Базеле и признавал Евгения IV, было важнейшим шагом на пути триумфа крепнущего папства Ренессанса над идеями соборников. Верность могучего правителя Арагонской империи Римскому Папе стала сильнейшим ударом по Собору. В то же время признание папой Арагонцев в Неаполе, хотя позже в какой-то мере отмененное самим Каликстом III, явилось решающим моментом в истории Неаполя и окончательным ударом по надеждам Анжуйцев. Вдобавок к взаимному признанию Алфонс согласился помочь в крестовом походе и в защите Папской Области от Франческо Сфорца, а Евгений дал Альфонсу во владение на время его жизни два подозрительно вооруженных папских города, Беневенто и Таррачину.

Историческая важность этого соглашения как для папства Ренессанса, так и для королевского дома Неаполя совершенно очевидна, и один из его основных творцов по справедливости заслуживал награды. В 1444 г. Алонсо Борха стал кардиналом, и в следующем году он занял резиденцию в Риме в городском округе на кваттро [площади] Коронати. То, что кардинал, возведенный в это достоинство прежде всего за политико-религиозные услуги и за весьма удовлетворительную службу светскому государю, главным министром которого он был, немедленно после выборов прибыл в Рим, должно бы выглядеть довольно странным. Но Алонсо Борха никогда не страдал отсутствием стремления к славе; его политическая деятельность во многом была посвящена торжеству единства Церкви, и теперь, когда эта задача в определенном смысле скрепилась печатью Таррачинского соглашения, он был в большей степени готов посвятить себя религиозной жизни. Можно было бы сказать, что для человека в возрасте шестидесяти шести лет это похоже на уход на покой после значительной и деятельной карьеры, но в то же время сам Алонсо, судя по всему, никогда не забывал пророчество святого Винцента Феррье, что он в конце концов станет Папой. Переезд в Рим мог представляться ему шагом по направлению к этой заветной цели, и хотя мало что в его характере дает повод приписать Алонсо Борха непомерные амбиции, он без всяких сомнений считал свое новое высокое положение и переезд судьбоносными.

Однако в течение одиннадцати лет, которые Алонсо провел в Риме как кардинал, он, похоже, играл незначительную роль в руководстве Церковью. Его описывают как человека, не поддававшегося заразе лести и коррупции, и возникает впечатление, что он вел спокойную и уединенную жизнь. Нет никаких упоминаний, что Алонсо сыграл сколько-нибудь значимую роль на конклаве в 1447 г., когда избрали Николая V. Он направил свою энергию на восстановление монастыря и кардинальского дворца на кваттро Коронати, и на пожертвования госпиталям. Заметна была его забота о бедных и нуждающихся. Его здоровье к тому времени уже пошатнулось, но в Риме он быстро завоевал репутацию человека духовной чистоты и непорочности. По сравнению с другими кардиналами Алонсо Борха вел весьма аскетическую жизнь, и всегда держался вдали от любых раздоров в Священной Коллегии. Его общий доход от епархии в Валенсии после вычета всех епархиальных расходов составлял около 6500 Арагонских фунтов, и этого было более чем достаточно для скромных нужд того образа жизни, который он сам себе выбрал, став кардиналом⁵.

Таким образом вряд ли удивительно, что человек, довольно-таки уединенно живший в городе, который во многих отношениях становился все более чужд его природной строгости, должен был окружить себя членами своей собственной семьи и слугами из своего народа. Подобное поведение части кардиналов не давало повода к особым разговорам и редко считалось недостатком. Такие чрезмерные непотизм и тенденция приближать к себе каталонцев, бывшие серьезными обвинениями, которые выдвинут Алонсо, когда тот станет Папой, являются вопросами, заслуживающими должного обсуждения. Но без сомнений эта черта его характера и повседневная жизнь вполне определились уже во время одиннадцати годов его кардинальства в Риме. Не совсем ясно, на каком этапе к нему в Риме присоединился племянник, но без всяких сомнений документально отражены тяготение Алонсо к членам своей семьи и стремление разделять с ними плоды своего успеха. Столь же очевидно и увеличивающееся преобладание каталонцев среди его двора, лягущего в основу папского двора, который займет Ватикан после 1455 г.

Некоторыми историками вдобавок к его непотизму утверждалось, что Алонсо Борха был отцом Франческо Борджиа, ставшего кардиналом в 1500 г. при Александре VI. Эта сплетня, судя по всему, принадлежит Циакониусу, папскому историку, который был откровенным врагом Борджиа и повинен в распространении некоторых печальных ошибок, касающихся их⁶. В данном случае все, что мы знаем о характере Алонсо и его репутации, по всей видимости, ставит под сомнение это обвинение, и возможность того, что эта широко уважаемая, довольно аскетическая личность могла в преклонных годах стать отцом ребенка, кажется довольно фантастической. Конечно, требуется несколько больше конкретных доказательств, чем слова Циакониуса и неопределенное физическое сходство, наблюдаемое между Алонсо и предполагаемым портретом Франческо в апартаментах Борджиа работы Пинтуриккьо, чтобы этот вопрос не вызывал сомнений⁷.

Для того, чтобы понять, каким образом смерть Николая V и последующий конклав принесли этому сдержанному и весьма немолодому испанцу папский престол, необходимо на момент представить себе общее положение дел в Италии. Прежде всего, Константинополь только что пал под натиском турок. Хотя культурные и даже политические последствия этого события часто преувеличивались, можно считать несомненным, что Европу потрясло известие об окончательном падении Византийской Империи. Особенно встревожена была Венеция, и наступление турков явилось одним из тех факторов, которые внесли вклад в быстрое заключение мира в Лоди между Венецией и Миланом, и к последующей попытке умиротворения Италии путем формирования Итальянской Лиги. Николай V cыграл в этих событиях свою роль, призывая к концу итальянских войн и к восстановлению христианского единства перед лицом турецкой угрозы. Но вместе с всеобщим единодушием по вопросу о необходимости крестового похода, наблюдавшимся на конклаве 1455 г., была заметна также усилившаяся атмосфера соперничества между партиями Орсини и Колонна, на которые были расколоты итальянские кардиналы. Поддержка, которую эти партии получали от отдельных итальянских государств, отражала растущую важность папских выборов в итальянской политике, но в данном случае итальянские кардиналы были в меньшинстве, и это больше, чем что либо еще, внесло свой вклад в конечный выбор.

Пятнадцать кардиналов собрались 4 апреля 1455 г. для того, чтобы выбрать преемника Николая⁸. Семь из них были итальянцами, из оставшихся четверо являлись испанцами, двое французами и двое - Бессарион и Изидор - греками. Основными соперниками из числа итальянцев были кардиналы Барбо и Капраника. Первого поддерживали Венеция, Неаполь и Орсини, второго - Колонна. Среди кардиналов-неитальяцев наиболее значимым был Бессарион, но ему резко противостояла оппозиция со стороны французов. Поэтому компромисс в результате стал неизбежен. Учитывая то, что не-итальянцы были заинтересованы в выборе потенциального крестоносца, а итальянцы, хоть и неохотно, примирились с мыслью о пожилом иностранце, про которого знали, что тот выше фракционных склок, выбор Алонсо Борха стал очевидным. Но хотя Алонсо благодаря многим чертам - возрасту, плохому здоровью, и беспристрастности - представлялся компромиссным папой, он также был умелым дипломатом, страстным сторонником верховной власти папы, и продуктом суровых испанских традиций крестовых походов. Прошло не так уж много времени, и итальянцы начали жалеть об избрании папы-испанца. Хотя он был почти постоянно прикован к постели проказой, и управлял делами церкви из закрытой ставнями и освещенной свечой комнаты, новый папа показал энергию и независимость, которые привели избравших его в смятение.

Сложная церемония возведения в папское достоинство сама по себе была достаточной для того, чтобы испытать силы и пригодность только что избранного Папы. После торжественной мессы в соборе св. Петра Каликст, облаченный в белое, ехал верхом в процессии по направлению к Латерану. Его сопровождали восемь епископов и все служащие правительства Рима со знаменами городских кварталов. По традиции еврейская община ждала его неподалеку от Монте Джиордано, чтобы засвидетельствовать почтение, и их раввин преподнес новому понтифику богато переплетенную Книгу Закона. Каликст взял подарок и затем уронил его на землю со словами: "Мы признаем Закон; но не то толкование, которое вы ему даете". Затем он повернулся спиной, вызвав тем самым недостойную схватку за дорогой том, и продолжил свой путь к Латерану⁹. Это был традиционный ответ в традиционной церемонии; но описания его оставляют нам впечатление от тех энергии и увлеченности, которые Алонсо еще мог показывать в возрасте семидесяти семи лет, и в середине долгого и утомительного дня.

Одним из первых деяний Каликста III была канонизация Винцента Феррье, чье предсказание и пример значили для него столь много. Затем последовал еще более важный акт папского "предпочтения" [preferment], реабилитация Жанны д'Арк. По-видимому, мотивом ему послужило стремление задобрить французов и получить их в союзники в крестовом походе, который Каликст твердо решил начать. Именно идея крестового похода являлась движущей силой большинства его действий. Приняв вскоре после выборов торжественную клятву, что посвятит остаток сил поражению турков и восстановлению Константинополя, он, не теряя времени, разослал своих легатов по всем концам Европы, чтобы воодушевить на крестовый поход. Тридцать восемь томов в Ватиканском архиве заполнены его буллами и корреспонденцией, посвященными этому предмету. Он приказал, чтобы каждый полдень по всему христианскому миру звонили во все церковные колокола, чтобы напоминать христианам об их долге молиться за успех крестового похода¹⁰.

К сожалению, энтузиазм Каликста и его легатов встретили слабый отклик. В Кельне проповедника Римского папы озлобленная толпа сняла с кафедры, и все попытки убедить Франческо Сфорцу, нового герцога Милана и главного воина Италии лично принять участие в крестовом походе потерпели неудачу. Только испанский кардинал Карваджал, бывший легатом в Венгрии, стране, больше всего пострадавшей от турков, смог добиться каких-либо реальных успехов в поставленной задаче. Он вместе с пламенным францисканским проповедником, Джованни Капестрано, и венгерским лидером Иоанном Хуниди сумел преодолеть групповые распри, раздиравшие Венгрию, и добился напора и воодушевления, необходимых для того, чтобы Белград одержал победу над турками. Каликст пришел в восторг, и, хотя он не мог внести большого вклада в победу, стремился поддержать албанского лидера Скандербега, посылая ему деньги и вооружение¹¹.

Однако усилия самого Каликста встретили значительно больший успех ближе к дому, где он сумел создать папский крестовый флот и отправить его к восточному Средиземноморью¹². В течение месяца с момента его выборов дела продвинулись настолько, что уже нанимались и строились галеры. В мае 1455 г. Антонио Олзине получил кондотту, первоначально на шесть месяцев, на службу с двумя галерами в папском флоте против турков или других врагов Папы. В то же время Антонио Фрескобальди уполномочили снарядить для флота четыре галеры из Порто Пизано. Но еще более впечатляет то, что сам Рим превратился в верфь. Берега Тибра со стороны Ватикана вскоре кишели вызванными из Сполетто плотниками, судомонтажниками и парусных дел мастерами. Вокруг этой местности было построено заграждение, и из Барселоны доставили Педро Торреса, чтобы тот взял ответственность за новый арсенал. Верховное наблюдение за этими приготовлениями находилось в руках камерария, кардинала Скарампо, который впоследствии взял на себя командование флотом. Каликст дал 200000 дукатов из секретной казны для оплаты всех этих предприятий, и часть имущества, конфискованная Евгением IV у префектов Вико Валлерано. Карбогнано и Вигнанелло, продали, чтобы пополнить фонд.

Первый эскадрон, в значительной степени составленный из каталонских галер, поднял паруса в сентябре 1455 г. по командованием Педро Урреа, архиепископа Таррагоны. Расположившись в южной Сицилии, Урреа, возможно, намеревался предотвратить турецкое вторжение в восточное Средиземноморье. Но он и его капитаны, похоже, не слишком различали, чьи именно корабли захватывать и грабить, и вскоре на Папу посыпались упреки в том, что его эскадрон на деле воюет с христианскими судами.

К середине 1456 г. кардинал Скарампо был готов покинуть Тибр вместе со вторым эскадроном, состоявшим из шестнадцати галер, построенных главным образом в Риме. Его вице-адмиралом был португальский моряк, Валаска Фаринха из Лиссабона и, хотя большинство капитанов, видимо, все еще были каталонцами, среди них нужно отметить Кардо ди Кампобассо, графа Термоли, и одного из могущественной римской семьи Ангуиллара. К этому времени Урреа перешел в восточное Средиземноморье, но он уже себя скомпрометировал, и к тому моменту, когда остаток его эскадрона присоединился к кардиналу, он бесшумно ушел со сцены.

Флот остался в восточном Средиземноморье на восемнадцать месяцев, пока Каликст трудился над тем, чтобы подготовить и отослать подкрепление. Среди капитанов, которым поручили галеры и денежные средства, нужно отметить кардиналов Мигеля и Хуана Борха и Хуана Лансоль. Все они были родственниками Папы. Кардинал Скарампо, имевший в своем распоряжении ограниченное число судов, определенно не более чем тридцать галер, не мог надеяться на намного большее количество. Каликст с энтузиазмом призывал к атаке на сам Константинополь, но реальной функцией флота оставалась защита еще бывших христианскими островов в Эгейском море. Кроме того, его наличие должно было служить примером для остальной Европы и призывом послать подкрепление. Постоянно приходили сообщения о деятельности верфей во Франции, Генуе и даже Португалии. Альфонс Неаполитанский стал крестоносцем и передал свой флот на дело крестового похода, но никакие другие галеры не поступили в распоряжение кардинала. В 1457 г. он добился успеха, прогнав турецкий флот из Лесбоса, и в 1458 г. даже сумел захватить и в течение короткого времени удержать Акрополь в Афинах, и Коринф. Но со смертью Каликста весь энтузиазм, порожденный престарелым Римским папой, растаял. Кардинал Скарампо поплыл домой, и его галеры остались гнить в Тибре, да так, что в 1464 г., когда Пий II отчаянно нуждался в судах для крестового похода, он даже не мог полагаться на это с трудом созданное ядро папского флота.

Флот крестоносцев проявлял бы активность в восточном средиземноморье до 1457 г., если бы Альфонс V был более склонен к сотрудничеству. Неаполитанский флот для этих целей обещали в первые месяцы понтификата, но Альфонс вместо этого решил использовать его для атаки Генуи. Каликст, естественно, пришел в бешенство от такого предательства христианских интересов, и его понтификат отнюдь не стал периодом доминирования в Риме арагонцев, как того боялись итальянцы. Напротив, для этого времени были характерны постоянные размолвки между Папой и его прошлым господином. Каликст даже будучи главным министром Альфонса показывал дух независимости, и став Папой он не был готов выносить традиционное неаполитанское вмешательство в дела Папской области, или же прохладное отношение Альфонса к крестовому походу.

Не только то, как Альфонс распорядился своим флотом, на который были растрачены деньги из фонда крестового похода, вызывало негодование Римского папы. Существовала также проблема бывшего венецианского кондотьера Джакопо Пиччинино. Пиччинино, отпущенный венецианскими государственными службами после мира в Лоди, обратил пристальный взгляд на центральную Италию как на область, подходящую для того, чтобы создать там свое государство. При поощрении и фактически на деньги Альфонсо, которого всегда интересовали любые затруднения в Папской Области, Пиччинино атаковал Сиену. Каликста прогневало это скандальное нарушение Итальянской Лиги, которая, казалось, наконец принесла в Италию мир и подготовила почву для единства в вопросе крестового похода. Он мобилизовал папскую армию против Пиччинино и, при помощи Франческо Сфорцы, который также был заинтересован в мире в Италии, вынудил Пиччинино отойти в неаполитанскую территорию. В этой кампании предательство папского командующего, графа Вентимиглии, послужило Каликсту оправданием для того, чтобы заменить его своим племянником Педро Луисом. Однако последним средством успокоить несостоявшегося кондотьера и не позволить ему стать постоянной угрозой для безопасности Папской Области стала выплата ему колоссальной компенсации, в которую пришлось вложиться Сиене, Флоренции и Папству. Участие Каликста в этом деле, конечно, во многом определялось беспокойством о его собственных территориях, а не бескорыстной заинтересованностью в мире в Италии или в крестовом походе. Но Сиена была ему благодарна, и Сано ди Пьетро нарисовал его портрет как защитника города - один из немногих дошедших до нас портретов первого Папы из фамилии Борджиа. Именно по этому случаю Энеас Сильвий Пикколомини, будущий Пий II, написал сиенцам о Каликсте: "У вас есть Папа, который очень благоволит вашей республике; вы должны стремиться извлечь из этого пользу, поскольку его энергия столь же велика, как и его великодушие, и ничто ему так не дорого, как справедливость"¹³.

Именно посланникам из Сиены Каликст продемонстрирует один из редких образцов своего юмора, оставшихся в истории. Когда они попросили его даровать прощение родному городу за то, что предали скорой казни вероломного кондотьера, Папа ответил в шутку, что не может этого сделать, "поскольку вы, сиенцы, тогда в Раю приобретете слишком большую силу".

Альфонс продолжал сердить Каликста своим вмешательством в дела Папской Области, поддерживая непослушное семейство Орсини и требуя себе во владение Марк д'Анкона. К 1457 г. Каликст уже угрожал ему низложением на тех традиционных основаниях, что Неаполь был феодальным владением Папства; и на тех же основаниях, когда в следующем году Альфонс умер, Папа был готов сопротивляться его наследнику в лице незаконного сына Ферранте. Часто утверждалось, что Каликст готовился заменить арагонскую династию в Неаполе Педро Луисом, и что это возмутительный пример того, как далеко мог зайти его непотизм. Но обстановка конфликта между Неаполем и Папством и непосредственные события понтификата Каликста сделали его попытки изменить наследование в Неаполе более чем понятными. Он, конечно, учитывал возможность передачи короны Педро Луису, но были и другие способы решения проблемы. Он приказал провести новое исследование притязаний Анжуйцев в Неаполе, что подготовило почву для восстановления анжуйской династии. Сопротивляясь наследнику из нелегитимной линии Арагонского дома, и, следовательно, разделу Арагонской империи, он действовал в высших интересах Арагона, предвосхищая политику Фердинанда Католика¹⁵. Каковы бы ни были его мотивы и планы, смерть Каликста, последовавшая в течение месяца после смерти его врага, их расстроила. и Ферранте сумел мирно занять трон своего отца.

Если итальянцы, возможно, испытали облегчение от того, что избрание папы-испанца не закончилось подчинением Папства интересам Арагона, то римские бароны почувствовали сильное разочарование, когда поняли, что престарелый папа-иностранец не даст им хозяйничать в Риме. Каликст, проведший полжизни в борьбе за главенство Папы с Соборами и антипапами, был не готов к тому, чтобы пожертвовать своим собственным главенством в Риме. Но даже Папа не вмешивался в ссоры между Орсини и Колонна. Когда церемония возведения его на Папский Престол была нарушена прямо в Латеране вооруженными стычками между Орсини, и семьями Ангуиллара и Колонна, Каликст сурово приказал кардиналу Орсини сдерживать свою семью¹⁶. Из-за их все более угрожающего положения хозяев Тоски [Tuscia] и Сабины, их контроля над службой Префекта Рима, и их союзу с Альфонсом, Каликст решил направить свою энергию против Орсини и искать взаимопонимания с Колонна. Но хотя кардиналу Колонна была поручена задача восстановления фортов Паломбра в Сабине, к которым отступали Орсини, именно Педро Луис де Борхе, ставшему Главным Капитаном Церкви, Каликст доверил основную задачу подчинения Орсини. Педро Луис атаковал замки Орсини и в 1458 г. после смерти тогдашнего главы семьи Орсини его сделали Префектом Рима и вручили удел/апанаж Префектов, который включал как Чивитавеккью, так и участок вокруг Лаго ди Вико. Таким образом было ослаблено все увеличивающееся влияние Орсини на северных путях из Рима, но в отношениях между Орсини и Борджиа остался горький осадок, который окрасит дальнейшую историю Борджиа.

Каликст быстро узнал на опыте, насколько изолированное положение занимают в Риме папы-иностранцы. Как семейные, так и национальные чувства все больше и больше склоняли его к тому, чтобы его политику проводили родственники или каталонцы. Сам он был против того, чтобы его сестры или их родственники имели над ним власть, но он вряд ли нуждался в особенных уговорах для того, чтобы выбрать путь непотизма, уже ставший традиционным и вскоре пронизавший весь Ватикан. Члены римской знати, традиционно бывшей светскими советниками папы, обнаружили, что их постепенно отстранили он основных задач папской администрации. Более чем естественно, что это вскоре дало повод для ревнивых преувеличений папских побуждений и алчности.

Каликст прежде всего полагался на двух членов своего семейства -- на двух молодых сыновей его сестры Изабеллы, Родриго и Педро Луиса. Родриго, с детства предназначенного для церковной жизни, послали изучать церковное право в университет в Болонью, и затем в 1456 г. в возрасте двадцати пяти лет сделали кардиналом. В то же самое время выбрали кардиналом и его старшего двоюродного брата, Луиса Хуана де Мила, уже бывшего епископом Сегорбии и папским легатом в Болонье¹⁷. Содействие избранию в Святую Коллегию двух людей, столь молодых и столь неопытных, вызвало ожесточенные возражения кардиналов. Но таким же образом встречались и последующие назначения Каликстом людей намного более достойных. Нельзя не принимать во внимание, что кардиналы были полны решимости противостоять любым назначениям папы-испанца, выглядевшим угрозой независимости Коллегии.

После того как Родриго стал кардиналом, его в качестве легата послали в город Марк в Анконе, где он быстро навел порядок в области, столь желанной Альфонсу V. Он усмирил восставший папский город Асколи, и заработал всеобщее уважение своей решительностью и административными способностями. По возвращению в Рим Каликст сделал его вице-канцлером Церкви, место которого было свободно после смерти в 1453 г. кардинала Кондульмаро, племянника Евгения IV.

Хотя Родриго и показал себя на службе у дяди в Папской Области прекрасным администратором, правой рукой Каликста в светских делах был его другой племянник Педро Луис. Дядя сделал его Главным Капитаном Церкви в тот же самый момент, когда Родриго стал кардиналом. Как мы видели, его основным занятием была борьба против Орсини, но он также являлся комендантом крепости Сант-Анджело, на которой держалась безопасность Рима и самого Папы, герцогом Сполетто, Фолиньо и Орвието, губернатором Патримонии, и в 1458 г. стал префектом города Рима. Педро Луис был красивым и мужественным молодым человеком, чьи высокомерие и быстрый рост военной власти в Папской Области навлекли на него почти всеобщую ненависть и зависть. Когда бывший при смерти Каликст пожаловал своему племяннику папские города Террачину и Беневенто, которые возвратились Папству после смерти Альфонса, эта зависть не знала границ.

Кроме этих двух основных персонажей, другие члены папской семьи также были заняты в военных силах, участвуя в управлении Папской областью. Ключевая крепость в Остии находились в руках Хуана Борхи, который также нес службу капитана галеры. Мигель Борха, другой командующий галерой, отвечал за важные папские укрепления в Орте и Сориано. Галцеран Борха был губернатором Сполетто и на службе у Пия II продолжил участие в делах администрирования Папской Области.

Если своих родственников Каликст использовал прежде всего в качестве противовеса военной угрозе Орсини и Колонна, то из соотечественников он к тому же набирал свое окружение. Вследствие этого стали неизбежными широко распространившиеся зависть и неприязнь к каталонцам, приближенным к Каликсту III. Действительно, говорят, что буквально сразу же после выборов французские и немецкие служащие канцелярии покинули Рим, поскольку они не могли вынести того, что будут находиться под управлением каталонцев¹⁹. Все ожидали нашествия алчных каталонцев, и эти ожидания оправдались; но, конечно же, преувеличивались размеры этого нашествия. "Каталонцы на коне", - писал Леонардо Верначчи к Пьеро ди Козимо де Медичи через два дня после окончания конклава 1455 г.²⁰; но даже если брать понтификат в целом, нельзя не заметить, что сравнительно немного должностей в Ватикане попало в руки каталонцев. В канцелярии и камере каталонцы составляли примерно одну пятую от числа всех служащих²¹. Они преобладали в папском дворе; Козимо ди Монтсеррат, папский духовник и управляющий домом; Бартоломео Регас, секретарь папы; Хайме Квинтана и Фернандо Лопес де Хатива, придворные врачи папы; Бернардо Агуллана, папский повар, и Пьетро Далтелл, казначей двора - все они были каталонцами. Вдобавок многие важные военные и административные посты в Папской Области отдали каталонцам как людям, которым папа мог доверять в сумбуре итальянских междоусобиц²². Множество нунциев, которых послали призывать к крестовому походу, без сомнений были каталонцами. Но в то же время большинство бенефициев, пожалованных испанскому духовенству, окружавшему Папу, были бенефициями испанскими, а не итальянскими. Немного есть доказательств того, что Каликст обогащал своих испанских сторонников за счет Италии или Церкви. Даже папские драгоценности, которые, по словам Веспасиано да Бистиччи, видели в качестве украшения чулок Педро Луиса, ревностно охранялись Козимо де Монтсерратом²³. Согласно детальной описи Козимо, ими распоряжались, имея в виду почти исключительно потребности крестового похода. Одни из них передали кардиналам Эстоутевилле и Барбо на нужды крестового похода, другие отдали посланцам венгерского короля. Родриго Борджиа получил от своего дяди четыре фолианта и четыре драгоценных предмета; Педро Луис получил из папской сокровищницы всего девять драгоценностей. Последние никоим образом не могли украшать его чулки, поскольку это были серебряные и золотые кубки и роскошное покрывало кровати²⁴.

Если вспомнить хорошо известную бережливость Каликста и то, как он тратил все богатства на крестовый поход, то вряд ли вызовет удивление, что истории о том, как он грабил Церковь ради своих племянников, выглядят преувеличенными. "Возьмите это для крестового похода, для меня довольно глиняной посуды", -- говорят, вскричал он, увидев серебряные солонки, собранные Николаем V²⁵. Снова под пристальным взглядом Козимо де Монтсеррата свинцовые подсвечники заменили серебряные в папской часовне; простая деревянная и железная мебель наполнила папские апартаменты. Ватикан при Каликсте никогда не был светским местом; хроники того времени не упоминают ни вечеров, ни оргий. На весь двор уходило в 1456 г. в месяц около 1500 дукатов, тогда как при Николае эта сумма составляла 2500 дукатов. Однако эта экономия была достигнута прежде всего благодаря сокращению основных расходов на Ватиканский дворец²⁶.

Бережливость, если не скупость - это и ключ к отношениям Римского Папы с гуманистами и его взглядам на патронаж. В отличие от своего предшественника Каликст не имел ни художественных склонностей, ни широких гуманистических познаний, чтобы продолжить увлеченную деятельность по превращению Рима в ренессансную столицу. В Испании он тратил часть своего епископского дохода на содержание часовни св. Анны в университетской церкви в Хативе. В Риме он энергично занялся восстановлением многих разрушенных церквей и закончил строительство укреплений Понте Мильвио, начатое Николаем V. Он также перемостил площадь св. Петра²⁷. Но, вообще говоря, просьбы гуманистов и художников Ватикана о заработке и комиссионных не пользовались его особенной симпатией, хотя он поддерживал Лоренцо Валла и Флавио Биондо. Естественно, говорливые гуманисты чувствовали такое пренебрежение, и внесли немалый вклад в растущую враждебность к Папе Борджиа. Гуманисту Филельфо, и еще Веспасиано да Бистиччи мы обязаны легендой о том, как Каликст распорядился библиотекой Николая V. Легенда эта более чем опровергается как описями того времени, так и дошедшими до наших дней реликвиями из собрания Николая V. Но, по всей видимости, Каликст приказал снять часть драгоценного переплета с рукописей и продать их в пользу крестового похода²⁸. Однако он это компенсировал передачей своего собственного немалого собрания юридических работ в растущую Ватиканскую библиотеку.

Во время своего папства Каликст болел и редко покидал свою кровать. Но без всяких сомнений очевидно, что его нескончаемая деятельность на благо крестового похода и его отказ покинуть Рим в разгар нездоровых летних месяцев 1458 г. ускорили его смерть. К началу августа 1458 г. стало известно, что Папа умирает. Каталонцы начали незаметно исчезать; Орсини ездили вооруженными по улицам Рима. Они были косвенно виновны в смерти Педро Луиса, которого Родриго и кардинал Барбо тайно вывезли из Рима в Чивитавеккью лишь затем, чтобы он скончался там от лихорадки. Родриго возвратился к постели дяди и оставался с ним до конца. Конец наступил 6 августа и среди беспорядков и свар, обычных для Рима, Алонсо Борхо поспешно похоронили в Санта Мариа делле Феббри. Позже его тело перенесли в испанскую церковь, Санта Мария ди Монсеррато.

Глава V

Кардинал Родриго Борджиа

После смерти дяди Родриго Борджиа остался в Риме один. Антикаталонские настроения пощадили его. Педро Луис сбежал в Чивитавеккью и умер там в одиночестве от лихорадки; кардинал де Мила возвратился в свое епископство в Сегорбе; другие члены семьи быстро очутились в восточном Средиземноморье. То, что Родриго в этой обстановке устоял, многое говорит об его умении привлекать людей и создавать себе популярность.

Родриго к тому моменту исполнилось двадцать семь лет; его на редкость привлекательная внешность сочеталась с огромным личным обаянием и исключительной телесной силой. Якоб Джерарди да Волтерра описывал его как

человека разносторонних интересов, и большого здравого смысла и воображения; он красноречив и читает на многих языках; у него приятный характер, но прежде всего он великолепно руководит делами. Он очень богат, и пользуется большим покровительством многих королей и правителей¹.

Родриго уже продемонстрировал, что одной из замечательнейших черт его характера является поразительное жизнелюбие, которое к тому же сочетается с характерными для испанца упорством в достижении цели, гордостью и независимостью. Те, кто сожалели о его нарочитом гедонизме, не могли не восхищаться его интеллектуальными дарованиями и административными способностями. Тех, кого отталкивал его талант и самомнение, зачастую примиряли с Родриго Борджиа его дружелюбие и постоянное хорошее настроение. Полученное воспитание во многом способствовало его странной разносторонности, которая была такой загадкой для современников.

Родриго Борджиа родился в 1431 г. Он был сыном Жофре де Борха, выходца из основной ветки семьи, и Изабеллы, сестры Каликста III². Первые десять лет его жизни прошли во дворце Борха в Хативе, и это были годы, которые он всегда вспоминал с ностальгией. У него имелись четыре сестры и брат, Педро Луис. С самого раннего возраста Родриго предназначался для Церкви. По-видимому, это было связано с ожиданиями, что его дядя, уже ставший епископом Валенсии и советником короля, поможет ему в карьере. Когда Родриго было десять, умер его отец, и мать вместе с семьей переехала в Валенсию, где стала жить в пустовавшем епископском дворце. Даже в отсутствие епископа жизнь во дворце из-за связанности этого места с епископом была скромной, и Родриго приобрел там ту любовь к воздержанности в еде, которая в сравнении с его сумасбродствами в обществе будет изумлять итальянцев. Однако за стенами епископского дворца Валенсия пользовалась репутацией одного из наиболее сибаритских городов Европы, и именно в ней Родриго в течение следующих восьми лет продолжил свое образование, вероятно в университете.

Дата, когда дядя вызвал его в Рим и послал для получения более серьезных знаний в Болонью, остается предметом множества споров. Часто говорилось, что Каликст призвал к себе племянника не раньше, чем стал в 1455 г Папой, и затем послал Родриго для изучения сокращенного курса церковного права в университет в Болонье. Конечно, в университетских записях он фигурирует лишь в 1455 и 1456 гг³. Тот факт, что будущий Папа Борджиа, по видимости, сумел получить степень по церковному праву после того, как потратил на обучение чуть больше года, зачастую расценивался как пример образа действий Борджиа, добивавшихся успеха благодаря своей оборотистости и взяткам, и как косвенный признак чрезвычайно поверхностного и недостаточного образования. Однако такое объяснение ставит перед множеством проблем. Почему кардинал Алонсо Борха, который до того, как стать Папой, в течение одиннадцати лет жил в своем дворце на Кваттро Коронати, ждал до 1455 г., прежде чем вызвал молодых членов своего семейства в Рим? В первую очередь именно Родриго, которого предназначали для жизни священника, мог лишь выгадать оттого, что появился бы в Риме как можно раньше. Более того, какое образование он получал до двадцатичетырехлетнего возраста, когда его, как предполагают, послали в университет в Болонью? Есть в таком весьма позднем его приезде нелогичность, которая не согласуется с семейной гордостью Борджиа и их династическими амбициями.

На деле Николай V даровал молодому Родриго разрешение пользоваться доходами от своих бенефициев (тот уже был каноником университетской церкви в Хативе и ризничим кафедрального собора Валенсии) in absentia "или живя в Риме, или обучаясь в университете" в 1449 г. Это, конечно, не доказывает, что тот воспользовался таким преимуществом, но подобная формулировка существенна, и логичным будет предположить, что дядя решил взять образование Родриго в свои руки, когда тот достиг восемнадцатилетнего, а не двадцатичетырехлетнего возраста. Более того, в дарственной Николая V от 1453 г. существует четкое указание, что к тому времени он был студентом в Болонье⁴.

Таким образом мы находим, что Родриго, возможно, прибыл в Рим в 1449 г или немногим позже, а его наставником сделался гуманист Гаспар де Верона, который в то время содержал школу для молодых родственников верховных прелатов Ватикана. Гаспар описывал Родриго таким образом:

Он привлекателен; на редкость радушен и мягок в обращении. Он одарен медоточивым и изысканным красноречием. Он волнует красивых женщин и притягивает их к себе в необычайной степени, сильнее, чем железо притягивает магнит⁵.

Впоследствии, вероятно в 1452 или 1453 гг., поскольку полного пятилетнего курса в Болонье он, конечно, не окончил, Родриго едет в Болонью, где его присутствие, поскольку он был племянником сравнительно малоизвестного кардинала, не вызывает особенного интереса. Однако как только Каликст был избран Папой, и Родриго вместе со своим кузином Луисом Хуаном де Мила с помпой возвратился с церемонии в Риме, тогда Болонья действительно стала питать к ним интерес, и мы находим множество информации о последнем годе его обучения в университете. Родриго жил в бывшем колледже грегорианцев, который к тому времени принадлежал доминиканцам, а его кузин, уже ставший епископом Сегорбы, был номинальным правителем Болоньи от лица Каликста и жил в роскоши в епископском дворце. Оба кузина изучали курс канонического права и слушали лекции Андреа Барбаззы, известного сицилийского канониста, который хорошо отзывался о способностях Родриго как студента.

В марте 1456 г. Каликст на секретном конклаве сделал кардиналами и Родриго, и Луиса Мила вместе с доном Хайме Португальским. Осенью по окончании академического года оба кузина получили степени и отправились в Рим за своими кардинальскими шапками. Уже обсуждали то, что Коллегия кардиналов сопротивлялась этим назначениям, и это сопротивление становится еще более понятным, если представить, что дону Хайме было всего двадцать два и его выдвижение во время, когда помощь Португалии была необходима для крестового похода, носило сильный привкус политического маневра ⁶.

Когда кардинал Мила вернулся к своей должности в Болонье, Родриго в качестве легата послали в другую часть Папской области, Анконскую Марку, Здесь его миссия была короткой и успешной. Папская крепость в Асколи после короткой осады сдалась, и Родриго, продуманно сочетая силу и великодушие, восстановил порядок в беспокойной области. После триумфального возвращения в Рим его сделали командующим папской армии и вице-канцлером Церкви. Он убедительно доказал значимость своей персоны дяде, который содействовал его быстрому продвижению по службе, и начал осыпать его бенефициями, а кардинал Мила в это время томился в безвестности, по видимости заслуженной. Непотизм не всегда был слеп.

Став вице-канцлером, Родриго занял положение огромной важности, став в иерархии церковного правления вторым человеком после самого Папы. Он непосредственно отвечал за каждодневные действия папского правительства, и к тому же был президентом Священной Роты. Эти посты он со многими почестями занимал в течение тридцати пяти лет. Говорят, что за все это время он ни разу не пропустил консистории, за исключением тех случаев, когда болел или находился за пределами Рима, и, конечно, имел возможность получить уникальный опыт, работая в папской администрации. Это было и великолепным местом для того, чтобы приумножить свое состояние. Как вице-канцлер он первым узнавал о любом ставшим вакантным богатом бенефиции, и каждый из пяти Пап, которым он служил, вносил свой вклад в устойчивый рост его дохода. Его доход вице-канцлера насчитывал 8000 дукатов, что было сравнительно скромной суммой, если учесть значимость этого положения. Но в свое кардинальство он был вначале епископом Албано и затем после 1476 г. епископом Порто. В 1458 г. он получил от Каликста Валенсийское епископство, в 1462 г. он стал также епископом Картагены, и в 1489 г. епископом Майорки. Есть сообщения, что в 1492 г. он владел шестнадцатью испанскими епископствами, но это сильное преувеличение. Поскольку Родриго был одним из немногих испанских кардиналов в Коллегии, естественно, что он должен был стремиться накапливать испанские бенефиции, но важнее то, что все больше усиливалось его влияние на значимые итальянские аббатства и бенефиции вокруг Рима. К 1492 г. в его руках находились Непи, Чивита Кастелляна и Сориано, три жизненно важные крепости, контролировавшие Виа Кассиа и Виа Фламиниа к северу от Рима. В 1471 г. после выборов Сикста IV он получил commenda в аббатстве Субиако, что включало власть над двадцатью двумя деревнями, через которые проходили дороги в Абруззи. А на юге он владел commenda аббатства Фоссановы, лежавшими по обеим сторонам Виа Аппиа и дороги на Неаполь. То, что он сумел создать себе весьма существенное стратегическое влияние на путях в Рим и из Рима в то время, когда следующие один за другим папы-непотисты пытались сконцентрировать богатство и власть в руках своих собственных семей, говорит о двух важных фактах. Во-первых, о том, что в рассматриваемый период Родриго Борджиа занимал исключительное положение при папском дворе и пользовался доверием Пап. Во вторых, это показывает, какую важность он с самого начала придавал контролю над Кампаньей. С момента выборов в 1492 г. его прочное положение значительно пошатнется, поскольку он будет вынужден передать жизненно важные позиции другим кардиналам. Но мы увидим, что во время всего понтификата он будет стремиться вернуть стратегическое господство над Римом, одаривая свою семью; политика, поставившая его лицом к лицу с теми, кто традиционно контролировал Римскую Кампанью - с Орсини и Колонна - и к 1503 г. увенчавшаяся по большей части успехом.

Утверждается, что несмотря на столь значительное скопление богатств в руках Родриго, его расходы были таковы, что у него к 1492 г. мало что могло остаться⁷. Какое это имеет значение, мы рассмотрим в надлежащем месте, но с самого начала совершенно очевидно, что Родриго Борджиа тратил очень много. Его первым крупным расходом в роли кардинала стало строительство дворца. Пока папы Ренессанса занимались созданием для себя более роскошного и полагающегося их положению дворца в Ватикане, кардиналы столь же много энергии посвящали строительству дворцов, более соответствующих их новой роли князей Церкви. В то время как кардинал Барбо начал сооружение Палаццо Венеция, а кардинал Нардили - Палаццо дель Говерно Веччио, кардинал Борджиа также приступил к работе над тем, что задумывалось как прекраснейший в Италии дворец. Участок вместе со стоявшим на нем старым монетным двором Родриго купил у Каликста в 1458 г. за 2000 дукатов. Дворец, вероятно, строился в течение нескольких лет, и в промежутке Родриго жил довольно замкнуто в значительно более скромных условиях и в тени от крепости Орсини Монте Джиордано.

Дворец, построенный Родриго, является основой ныне существующего Палаццо Сфорца-Цезарини на Корсо Витторио Эммануэле. Пий II во время большой процессии 1462 г., посвященной перенесению драгоценных мощей с головы св. Андрея, уподобил дворец Золотому Дому Неро, потому что Родриго превосходил всех других кардиналов великолепием убранства, которое он по этому случаю выставил напоказ⁸. Джакопо Джерарди говорил о нем как об "изысканно обставленном, и столь же удобном"⁹. Но наиболее полное описание в 1484 г. дал Асканио Сфорца:

Дворец роскошно убран; на стенах большого холла висят гобелены, изображающие различные исторические сцены. От него отходит маленькая гостиная, также украшенная прекрасными гобеленами, на полах лежат ковры, которые сочетаются с обстановкой, включающей великолепную дневную кровать под балдахином, покрытую красным атласом, и сундук, выложенный большим числом красивых золотых и серебряных пластин. Кроме этого есть еще две комнаты. Одна обита прекрасным атласом, в ней лежат ковры и стоит другая кровать под балдахином, покрытая александрийским бархатом. Другая комната еще более роскошна благодаря кушетке, обитой расшитой золотом тканью. В этой комнате центральный стол накрыт скатертью из александрийского бархата, и кругом него стоят прекрасно выточенные кресла¹⁰.

Дворец был построен вокруг прямоугольного внутреннего двора с трехэтажной лоджией по крайней мере с двух сторон. Часть этих лоджий, дошедшая до наших дней, является единственным видимым остатком дворца, и стройные восьмиугольные колонны отражают тосканское влияние в римской архитектуре середины пятнадцатого столетия. Однако по традиции римских дворцов в фасад входила башня, и дворец, конечно же, был самым высоким зданием в округе¹¹.

Если любовь Родриго к показному блеску и склонность к роскошным приемам в первые годы его карьеры вице-канцлера сдерживались тем, что еще не был закончен его дворец, другие печально известные характеристики его частной жизни - его любовь к прекрасному полу - были очевидны уже с самого начала. Гаспар да Верона замечал, что его внешность обладала огромной привлекательностью для женщин, и такую черту характера Родриго, как чувственность, отметят многие описания. Но в то же время он не выставлял напоказ свое пренебрежение церковными правилами, своих любовниц или детей весь тот период, пока был кардиналом. То, что даты рождения его первых трех детей и даже имя их матери покрывает тайна, показывает, насколько он был осмотрителен в этом вопросе. Но все потуги отрицать моральные изъяны Родриго Борджиа заканчивались смехотворными провалами, провалами, которые бросили дурную славу на намного более оправданные попытки пересмотреть другие стороны легенды о Борджиа¹².

Педро Луис, старший сын Родриго Борджиа, родился, вероятно, в 1462 г., а Изабелла, его старшая дочь - в 1467 г. Это установленные факты, моральное значение которых никоим образом не умаляется той вероятностью, что Родриго не брал на себя обязательств священника до 1468 г. Как кардинал он был в той же степени связан обетом безбрачия, что и священнослужитель. Но частная жизнь Родриго как кардинала не была отмечена возмутительным выставлением безнравственности напоказ, и необходимо еще раз рассмотреть попытки доказать обратное, которые опираются на хорошо известно Сиенское письмо Пия II.

Среди тех людей из Священной коллегии, с которыми Родриго был тесно связан во время понтификата его дяди, был кардинал Пикколомини. Своему успеху на конклаве 1458 г. и тому, что его выбрали Пием II он отчасти благодарен решающему вмешательству Родриго. Именно Пий заметил раньше всех: "Родриго Борджиа теперь отвечает за канцелярию; он по летам молод, но по суждениям стар"¹³, и именно он подтвердил положение и бенефиции Борджиа сразу же после выборов. Его поддержка защищала Родриго все это трудное время. Вскоре после выборов Пий II поехал на север, чтобы посетить Диет в Мантуе, и ему сопутствовал Родриго. Во время их обратного пути, когда Пий лечился на водах в Петриоло в своей родной Тоскани, он получил сообщения об откровенно возмутительном деле, случившемся в Сиене. Доносили, что кардинал Родриго и д'Эстутвиль, стареющий и чрезвычайно богатый французский кардинал, устроили в сиенском саду пирушку со скандальной оргией. Сообщалось, что после церемонии крещения, на которую эти кардиналы были приглашены в качестве почетных гостей, торжество остановилось у стен сада, куда впустили лишь кардиналов, их спутников и дам. И с утра до шести вечера они оставались там за закрытыми дверями, пока "танцевали без отдыха, и не было преград любовным соблазнам, и вы [Родриго] вели себя как один из толпы молодых любовников". Затем говорилось, что вся Сиена смеялась над этим происшествием.

Пий, естественно, был крайне встревожен этими сообщениями и немедленно написал Родриго, порицая в недвусмысленных терминах его поведение, которое навлекло скандал на него и на Церковь¹⁴. Это письмо часто расценивалось как основной обвинительный акт поведения Родриго в течение его кардинальства. Даже разумно рассуждающий, но искренне враждебный фон Пастор, четыре раза указывая на письмо и на этот случай, не только чрезвычайно преувеличивает само происшествие, но и добивается того, что оно бросает тень на тридцать пять лет жизни Родриго.

Фактически первое письмо Пия нельзя рассматривать само по себе. Для того, чтобы правильно оценить значение инцидента, необходимо принять во внимание второе письмо, которое Пий написал к Борджиа тремя днями позднее. В нем он допускает, что, возможно, опрометчиво отреагировал на слухи и что дело не выглядит столь серьезным, как он вначале подумал¹⁵. Существует также сообщение посла Мантуи, что на вечеринку допускались скорее по социальному признаку, чем по какому-либо половому разделению. Сам он не сумел получить приглашение, и лишь кардиналы и их духовные спутники были допущены в высшее общество Сиены¹⁶. Конечно, в тот день в Сиене была веселая и продолжительная вечеринка, на которой поведение двух кардиналов заставило всю Сиену улыбаться; но Сиена вряд ли бы улыбалась, если бы первых горожан насильно исключили из оргии, на которой два кардинала обесчестили их жен и дочерей. Тот факт, что Пий не чувствовал необходимости порицать д'Эстутвиля, показывает его особенное отношение к Родриго и сравнительную незначительность дела. К тому же Пий II, человек, который, конечно же, допускал в молодости ошибки, но теперь в своей частной жизни был образцом безгрешности и строгости, вряд ли продолжил бы осыпать бенефициями кардинала, чье обычное поведение было таким, какое приписывали Родриго враждебно настроенные толкователи известного письма.

Я уделил этому случаю определенное внимание, поскольку он занимает столь большое место в оценке тех, кто стремится смотреть на Родриго Борджиа как на монстра показной безнравственности. В его безнравственности нельзя сомневаться, но мы никогда не поймем ни его большого влияния как кардинала, ни того, что его выбрали Папой, если будем расценивать традиционное описание этого случая как картину его личной жизни. Мы бы не заостряли эту проблему, если бы не осторожность, с какой он обыкновенно скрывал свое семейство в то время.

Последние годы понтификата Пия II были посвящены приготовлениям к долгожданному крестовому походу. Чтобы добыть деньги для экспедиции, Пий предложил создавать и продавать дополнительные должности в папской канцелярии. Подобная продажность становилась все более и более обычной в папской администрации, и Родриго сам прибегнет к ней в еще большей степени, когда станет Папой, но в тот момент он энергично выступал против подобного плана на тех основаниях, что это повредит эффективной работе канцелярии, а новую коллегию аббревиаторов/составителей папского бреве выведут из-под его контроля. Гуманисты, в чьи руки должны были попасть эти должности, горько негодовали на такое отношение, и, возможно, именно с этого момента начнется та враждебность со стороны более говорливых пропагандистов, которая причинит ему столько вреда.

Если в данном вопросе Родриго сопротивлялся Пию, то компенсировалось это тем, что он был единственным кардиналом, который за свой счет снарядил галеры для крестового похода. Он сопровождал Папу, чье здоровье все ухудшалось, в его последней патетичной поездке в Анкону в 1464 г. Там, в ужасающей обстановке переполненного города, забитого плохо экипированными и не желающими никуда ехать крестоносцами, сам Родриго заболел очень серьезно, возможно чумой¹⁷. Как только Пий умер в тот момент, когда венецианский флот должен был присоединиться к крестоносцам, все предприятие провалилось и кардиналы поспешили назад к Риму для того, чтобы принять участие в новом конклаве. Родриго, все еще тяжело больной, вернулся назад вовремя, но, по всей видимости, не сыграл большой роли в избрании своего старого союзника кардинала Барбо. Выбор папы-венецианца был очевиден ввиду важности участия Венеции в любом крестовом походе, к тому же Барбо снискал всеобщее уважение как своей ученостью, так и богатством.

О деятельности Родриго во время понтификата Павла II нам известно немногое. Строительство его дворца, вероятно, уже завершилось, и мы можем представить, что он чувствовал себя вполне непринужденно в атмосфере усиливавшегося блеска Ватикана, который управлялся любящим роскошь венецианским аристократом. Есть несколько указаний на то, что в этот период враждебность и Орсини, и гуманистов по отношению к Родриго ослабла, поскольку объектом их объединенной ненависти стал Павел II из-за его активной политики в римской Кампанье и того, что его выбор не оправдал возлагавшихся на него больших надежд гуманистов на покровительство. В числе других реформ он отменил коллегию аббревиаторов Пия и восстановил могущество своего канцлера, Родриго.

К 1471 г., когда умер Павел II, Родриго, уже бывший кардиналом в течение пятнадцати лет, являлся одним из наиболее значимых лиц в конклаве. Вряд ли можно считать, что его собственные шансы в то время были особенно велики, но то, что он выступил на стороне Франческо делла Ровере, выглядит фактором, решившим выборы. Делла Ровере был главой францисканцев и монахом с незапятнанной репутацией. Его избрание всеми расценивалось как реакция на поглощенность Павла II земными заботами и как шаг, стимулирующий новый крестовый поход. Родриго в награду за свою поддержку получил commendia в аббатстве Субиако, и следующим летом он со своим семейством провел там много времени, стремясь избежать римской жары. И город, и его монастыри многим обязаны патронажу Борджиа. Он перестроил замок с массивным Торре Борджиана и восстановил здания монастырей. Он также распространил юрисдикцию города на множество соседних замков и дал привилегии еженедельным рынкам и периодическим спортивным фестивалям¹⁸.

Но все это в будущем, потому что в 1472 г. Родриго в качестве легата пошлют в Испанское королевство. Это часть новой программы Сикста IV по пропаганде крестового похода. Испания все еще находилась в состоянии постоянной крестовой войны с марроканцами, поэтому существовало немного надежды, что Родриго сможет добиться действенной поддержки Испании в новой восточно-средиземноморской авантюре. Но необходимой предпосылкой какой-либо возможности участия Испании в крестовом походе было умиротворение бушевавших там внутренних войн, и окончательное достижение единства Кастильской и Арагонской корон. И в том, и в другом направлении дипломатическая миссия Родриго Борджиа увенчалась успехом.

Родриго тщательно подготовился к поездке. Он возвращался на родную землю в качестве кардинала и вице-канцлера Церкви, и, естественно, хотел по этому случаю продемонстрировать себя во всей красе. Он заложил свой доход за будущие года и собрал впечатляющую сумму. Во время отъезда из Рима в Мае 1472 г. все кардиналы, как того требовала традиция, сопровождали его до Порта Сан Паоло. Оттуда он двинулся к Остии, где два неаполитанских корабля ждали его, чтобы перевезти в Валенсию. Дорога прошла без происшествий, и после короткой передышки в Бонифацио на Корсике корабли 17 июня прибыли в Валенсию. Валенсия была в панике, поскольку там еще не были закончены грандиозные приготовления к приему епископа. Родриго, не теряя характерного для него хорошего расположения духа и никоим образом не желая портить впечатление от своего приезда, поднял паруса и двинулся к побережью Пуиг, где и высадился 20 июня. Там в приходской церкви он провел ночь без сна перед образом Девы Марии, и 21-го процессия отправилась в короткое путешествие в Валенсию. Родриго сопровождали епископы Ассиси, Орте и Фано, и художники Паоло ди Сан Леокадио да Реджио и Франческо Пагано. На пути его встретила большая процессия валенскийской знати, включавшая еще одного епископа, выбранного самим Родриго, Хайме Переза, монаха-августинца, известного своей святостью¹⁹. Cцена описана в письме того времени:

На перекрестке с дорогой на Мурвиедро [старинное название Сагунто] все члены совета, генерал-губернатор и другие видные представители знати и дворянства, числом двенадцать, ждали его с великолепным балдахином, под который кардинал вступил, сидя на коне; и все, кто несли балдахин, были на ходулях. И когда они прибыли под стены города, где ворота были завешены темно-красной драпировкой, он вошел в город под звуки труб и литавр.

Вся Валенсия в этот воскресный полдень собралась встречать своего епископа, которого с помпой сопроводили к кафедральному собору. Там он отслужил мессу, и тремя днями позже дал большой торжественный обед для всех должностных лиц города. Конечно, стиль прибытия Родриго и его манера держаться не были приятны некоторым из более аскетичных кардиналов, и, без сомнений, у других вызывали зависть. Но именно такого ожидали теперь от князей Церкви, и в особенности валенсийцы. Кроме того, во время своего пребывания в Валенсии Родриго никоим образом не тратил все время на пиры и удовольствия. Он остался на весь июль, сделав ряд визитов в епархию и ознакомившись с ее проблемами. Он произнес речь на собрании духовенства епархии, которая, если ее передают правильно, была образцом пасторской искренности и прямоты²¹.

Но Родриго прибыл в Испанию не ради того, чтобы следить за делами своей епархии, гостеприимной, однако недоумевающей по поводу цели его визита, а ради службы политико-религиозным интересам Папы. 31 июля он отправился на север, чтобы встретиться с королем Иоанном Арагонским и его сыном Фердинандом. Изучив характер Фердинанда, он решил, что его брак с Изабеллой Кастильской, уже состоявшийся, но в силу кровного родства еще требовавший законного разрешения папы, и неизбежный последующий союз Арагона и Кастилии совпадают с высшими интересами Церкви²². Поэтому он предоставил необходимое разрешение на брак, которое Сикст ему доверил для использования по его усмотрению. Затем Родриго осенью совершил путешествие в Кастилию и, пообещав кардинальскую шапку, убедил влиятельного архиепископа Гонсалеса де Мендоза поддержать это супружество. Он провел Рождество при дворе короля Кастилии Хенри и много потрудился над тем, чтобы завоевать среди кастильской знати сторонников того переворота, который должен был последовать за браком. Он также добавил авторитет Церкви к программе Хенри по реформе денежного обращения, которая была разработана для того, чтобы восстановить экономику Кастилии²³. Наконец, Родриго вернулся обратно в Каталонию и работал там над тем, чтобы положить окончание гражданской войне, многие годы досаждавшей королю Иоанну. Он оставил по себе устойчивое впечатление у будущего короля Фердинанда, которое не только имело результатом значительное усиление семейства Борджиа в Испании, но также повлияло на папско-испанские отношения в конце столетия. Он сыграл немалую роль в скреплении этого брачного союза, который так много значил в истории объединения Испании.

В июле 1473 г. Родриго вернулся в свою епархию, где провел последние два месяца перед возвращением в Италию. В этот период он посетил Хативу, место, где родился, и с гордостью указал своим спутникам на дворец, в котором появился на свет. В конце сентября он и его свита, вместе со многими молодыми знатными валенсийцами, хотевшими сопровождать его в Италию в поиске фортуны, погрузились на две венецианских галеры и отправились в обратный путь.

Путь был ужасен. Галеры разбились в жутком шторме у тосканского побережья. Одна сразу же потонула, а другая, сильно поврежденная, сумела дотащиться до берега и причалила у устья Арно. Кардинал и несколько его спутников спаслись, но большинство его свиты, включая трех епископов и множество полных надежд валенсийских придворных, утонули. Собственность стоимостью тридцать тысяч дукатов и весь ценный груз на галерах Собственность стоимостью тридцать тысяч дукатов и весь ценный груз на галерах исчезли, очутившись в море или же в руках тосканских грабителей.. Родриго и несколько его выживших спутников провели несколько дней в Пизе, оправляясь после ужасных переживаний, пока посланцы Лоренцо де Медичи делали все возможное, чтобы вернуть часть потерянных богатств и хорошо принять кардинала²⁴. Наконец в середине октября остаток свиты сошел в Рим наземным путем.

Рим, куда в конце 1473 г. вернулся Родриго, очень отличался от того города, из которого он уехал восемнадцать месяцев назад. Оказалось, что Папа, францисканец делла Ровере, имеет большое и жадное семейство, и Священный Город стал быстро превращаться в роскошную столицу и центр дипломатических интриг. Родриго, должно быть, чувствовал себя как дома, хоть и в тени, в новой атмосфере, и спокойно занял свое прежнее положение одной из наиболее важных фигур при папском дворе. Именно он, а не один из папских племянников, был выбран по ясно высказанному желанию Фердинанда Арагонского для руководства свадьбой и коронацией королевы Хуаны Неаполитанской, сестры Фердинанда.

Политика Родриго в течение этого периода заключалась в том, чтобы помогать папству поддерживать хорошие отношения со своими прямыми соседями Флоренцией и Неаполем. Он был убежденным сторонником политики равновесия сил в Италии и сожалел о той степени, в которой Сикст IV, действуя в интересах своей семьи, решился разрушить мир в Италии и впутать Папство в войну с Флоренцией. Поддерживая хорошие отношения с Неаполем, Родриго действовал в соответствии с политикой Римского Папы; но его длительная дружба с Медичи в течение войны Пасси, должно быть, повредила его влиянию в Ватикане. Таким образом, хотя он, похоже, оставался довольно-таки значительный промежуток времени с семьями делла Ровере и Риарио во время жизни Сикста IV, была подготовлена почва для резкого антагонизма между Родриго и Джулиано делла Ровере, который в какой-то степени повлияет на всю его последующую жизнь. Одним из существенных элементов этого антагонизма был полностью различный подход к позиции Папства в международных делах. Родриго Борджиа по существу являлся дипломатом, политическим деятелем, сторонником силового баланса и ожидания; Джулиано делла Ровере был персонажем нетерпеливым и склонным к военным методам, человеком, верящим в возможность силой создать итальянское единство, единство, во главе которого стоит воинствующий Папа.

Первым раундом этой борьбы стал конклав 1484 г. после смерти Сикста IV. К тому времени Родриго, в возрасте пятидесяти трех лет и с почти тридцатилетним опытом работы в Курии за плечами, был готов к грандиозным усилиям для того, чтобы завоевать папский престол. Он мог рассчитывать на поддержку испанцев, но испанские кардиналы Мендоза и его кузин Луис Хуан Мила не присутствовали на конклаве. Он пользовался также страстной поддержкой кардинала Асканио Сфорца, дяди миланского герцога, и вошел в союз с семьей Колонна. Но французы, группа племянников Сикста и Орсини, были против него, и посланец Флоренции сообщал, что "Борджиа обладает репутацией столь фальшивого и гордого человека, что нет опасности его избрания"²⁵. Существовала значительная вероятность, что выходом из этого тупика станет избрание венецианеца Марко Барбо, личности широко уважаемой. Действительно, при первом подсчете он получил большинство голосов. Но это был момент, когда амбиции Венеции пробудили подозрение во всех других городах Италии, и опасность избрания Римского Папы - венецианца заставила Родриго и Джулиано делла Ровере придти к компромиссу. Компромисс, однако, привел к выбору Джованни Батиста Чибо, достаточно симпатичного персонажа, но намного в большей степени находившегося под влиянием Джулиано, чем, вероятно, понимал Родриго. С другой стороны, понтификат Иннокентия VIII и этот длительный период доминирования делла Ровере в Ватикане, возможно, облегчил для Родриго сбор голосов в следующем раунде борьбы, когда Джулиано опасались намного больше, чем его.

Восемь лет понтификата Иннокентия VIII для Родриго должны были быть периодом интенсивной подготовки, подготовки к конклаву, который вполне мог оказаться его последним шансом. Он стойко цеплялся за свою неаполитанскую политику, в то время как Иннокентий VIII, противореча своей репутации миролюбивого человека, поощрял баронов Неаполя в их восстании против короля Ферранте. Мир между Неаполем и Папством, в значительной степени благодаря усилиям Родриго и Фердинанда Арагонского, в конце концов кое-как восстановился в 1486 г. Родриго поддерживал союз с Асканио Сфорца и Колонна, но в то же время старался сделать все возможное, чтобы задушить традиционную вражду между его фамилией и фамилией Орсини. Вирджинио Орсини был свидетелем в браке Джилорамы Борждиа с Джианандреа Цезарини в 1483, и кузен Родриго Адриана де Мила был женат на Орсини. Именно во дворце Родриго состоялась в 1489 г. известная свадьба между Орсино Орсини и Джулией Фарнезе.

Когда в 1490 г. Иннокентий VIII тяжело заболел, Родриго и Асканио, по всей видимости, упорно работали, собирая голоса. Родриго благодаря своей дружбе с доктором Папы, Людовико Подакатаро, мог получать информацию о здоровье Папы из первых рук. Марко Барбо и его сторонники, питавшие закоренелое презрение к светскому Борджиа, были всерьез встревожены тем оборотом, который принимали дела²⁷. Но уже растущий политический раскол между Неаполем и Миланом подвергал опасности положение Родриго. Если бы Иннокентий VIII умер в 1490 г., то конклав для Родриго, вероятно, был бы легким. В 1488 г. посол Флоренции Ланфредини заметил, что Родриго с легкостью может стать следующим Папой, если того захочет²⁸. Но к 1492 г. возможность поддержки со стороны как Неаполя, так и Милана была безвозвратно потеряна, и поэтому, когда долгожданный момент наконец наступил, шансы Родриго казались слабыми.

Хотя характерные черты общественной жизни Родриго Борджиа в роли кардинала хорошо и достоверно установлены, всегда несколько удивляет, после того огромного количества правдивых и недостоверных деталей, которые нам известны о частной жизни Родриго как Папы, как мало мы знаем о ней до его избрания. Даже пышные приемы в Палаццо Борджиа получили известность всего в двух или трех случаях. Во время понтификата Павла II Родриго, по видимости, занимал положение человека, устраивающего официальные папские приемы. Он принимал дона Федериго, сына короля Ферранте, когда он проезжал Рим на пути в Милан, чтобы сопроводить Ипполиту Сфорцу назад в Неаполь для замужества с его братом. Он также принимал Императора Фредерика III во время его визита в Рим в 1468 г. В 1484 Альфонсо, герцог Калабрии, получил приглашение от Родриго, и именно после этого события Асканио Сфорца написал уже приводившееся описание дворца Родриго.

Чтобы удержать свое положение, Родриго окружил себя значительным числом людей, большинство из которых были испанцами²⁹. Первым языком Родриго был, конечно же, каталонский, и он писал большинство своих писем на нем или на кастильском³⁰. Все его дети дома привыкли больше к испанским диалектам, чем к итальянскому, поскольку их обучали учителя-испанцы. Но среди придворных Родриго выделялись два не-испанца: Людовико Подокатаро, его секретарь, и Лоренц Бехаим, дворецкий. Подокатаро был греком, ученым и доктором, и, возможно, принимал частичное участие в образовании детей Родриго. Лоренц Бехаим был немцем, членом Римской Академии Помпония Лаэта, и заметной фигурой в римских гуманистических кругах.

Другой чертой его жизненного стиля было покровительство художникам и архитекторам. Нам уже кое-что известно о дворце Борджиа в Риме и о его великолепии, но чтобы получить более полное представление об участии Родриго в покровительстве Ватикана в то время, мы должны также рассмотреть дворец, построенный для него в Пиензе у Розелино. Превращение маленькой тосканской деревни Корзигнано, где родился Павел II, в папскую летнюю резиденцию закончилось созданием триумфа ренессансной архитектуры и градостроительства, получившим название Пиенза. Многих кардиналов пригласили для участия в проекте, и Родриго Борджиа был одним из первых, кто построил там дворец, дворец, который ныне называется Палаццо Весковиле. Стиль как этого здания, так и дворца в Риме с их располагавшимися ярусами лоджиями представляет собой смесь средневековья и Ренессанса, тосканского и романского стилей, церковного и светского, что очень близко духу папского двора того времени³¹.

Остаток строительной активности Родриго был посвящен фортификационным сооружениям, особенно в Субиако и Непи. Уже подчеркивалась важность для политики Борджиа контроля над этими и другими ключевыми позициями, и подобный контроль во многом опирался на усиление фортификаций. Замок в Непи, который в последующие годы станет любимой резиденцией Борджиа, значительно укрепили - вокруг старого замка построили новую крепостную ограду, разработанную Антонио да Сан Галло³².

О других художественных проектах Борджиа того времени мы знаем меньше. Интересно отметить, что Родриго в Испанию в 1472 г. сопровождали два живописца, и, возможно, в тот свой визит Родриго принял участие в завершении часовни в Валенсии, которую заложил Каликст III. Резной высокий алтарь работы Андреа Брегио в Санта Мария дел Пополо в Риме был создан на деньги Родриго, а фрески в одной из часовень Пинтуриккьо заказала Ваноцца, многолетняя любовница Родриго и мать четырех его детей³³.

Обратившись к рассмотрению быстро растущей семьи Родриго, мы погружаемся в мир неопределенности, окрашенной саркастическими и зачастую сладострастными гипотезами. Однако, поскольку во многом понимание из династической политики Борджиа зависит от ясного представления о семействе Родриго, о порядке старшинства его детей и о менявшихся надеждах и планах на их будущее, необходимо обсудить эту проблему.

Детей Родриго, которых конечно же было восемь, а возможно и девять, можно разделить на три группы: родившиеся до того, как он поехал легатом в Испанию в 1472 г., родившиеся от Ваноццы де Катанеи между 1475 и 1481 гг., и те, кто родились после того, как Родриго стал Папой. Были предположения, что Ваноцца являлась также матерью первых детей, основанные частично на том, что более вероятным кажется увлечение Родриго восемнадцатилетней девушкой, а не зрелой женщиной в возрасте тридцати одного года, а частично на попытке придать личной жизни Родриго больший ореол респектабельности. Однако не существует конкретных доказательств, поддерживающих эту теорию, и в эпитафии Ваноццы говорится о ней как о матери только четырех детей, родившихся между 1475 и 1481 гг³⁴. То, что составитель эпитафии мог забыть первых трех детей, кажется невозможным, поскольку одна, Изабелла, была еще жива и хорошо известна в Риме, когда Ваноцца умерла в 1518 г., а другой, Педро Луис, ставший первым герцогом Гандии, был благодаря тому довольно известен.

Педро Луис родился в 1462 г.. Его назвали по имени дяди, главного капитана Каликста, умершего в Чивитавеккье в 1458 г³⁵. Судя по всему, большую часть своей жизни он прожил в Испании и благодаря связи, возникшей между Родриго и Фердинандом Арагонским в 1472 г., быстро привлек внимание короля. Хотя Родриго был в этот период по большей части в весьма хороших отношениях с Фердинандом, и в 1478 г. его пригласили крестить сына Фердинанда и Изабеллы, в 1484 г. был период, когда отношения стали очень напряженными. Родриго в это время получил во владение епископство в Севиье, которое Фердинанд хотел для своего внебрачного сына, Альфонса. Это, вместе с неустанной политикой Родриго по накоплению в Испании титулов и богатств для себя и Педро Луиса, разъярило Фердинанда и привело к тому, что Педро Луис, служивший в арагонской армии в Гранаде, попал в тюрьму, и к конфискации всех имений Борджиа. Однако разрыв был временным, поскольку Родриго и Фердинанда еще больше сдружило противостояние антинеаполитанской политике Иннокентия VIII, и в 1485 г. Педро Луиса выпустили и восстановили его привилегии. Он хорошо себя показал в осаде Ронды и получил разрешение приобрести имения Гандиа и титул герцога, каковой чести обычно удостаивались члены королевского дома. В дополнительный знак благосклонности его обручили с Марией Энрикес, кузиной Фердинанда. Поскольку Мария еще не достигла брачного возраста, Родриго быстро вызвал Педро Луиса в Испанию, чтобы тот не попал в немилость до момента, когда эта женитьба состоится. Однако в 1488 г. Педро Луис умер в Риме, оставив завещание, по которому он оставлял герцогство своему младшему брату Хуану, и 10000 дукатов в приданое Лукреции.

Следующие два ребенка Родриго были девочками: Изабелла, родившаяся в 1467, и Джилорама (Джеронима??), родившаяся около 1471 г. Обе они всю жизнь прожили в Италии, и были замужем за римскими аристократами. Джилорама вышла замуж в 1483 г. за Джиандреа Цезарини, и свадьба была роскошной; но и невеста, и жених умерли вскоре после свадьбы. Изабелла обручилась, также в 1483 г., с Пьетро Матуцци и вскоре вышла за него замуж³⁶. Матуцци были сравнительно незначительным знатным семейством Рима, и молодая семья жила в доме, предоставленном Родриго на Виа деи Леутари поблизости от дворца Борджиа. Пьетро Матуцци провел свою жизнь в администрации города Рима, вначале как один из maestri Делл strade, а затем в качестве главы канцелярии Капитолия. Потомок этой семьи, сын внучки Изабеллы и одного из семьи Памфили, станет Иннокентием X,. В 1501 г. Изабеллу и одну из ее дочерей семья Орсини захватит в плен в отместку за пленение Цезарем Борджиа жены Фабио Орсини, но в других отношениях дом Матуцци, похоже, мало был связан с другими членами семейства Борджиа. Изабелла умерла в 1547 г., будучи респектабельной римской матроной.

Вероятно, после возвращения из Испании в 1473 г. Родриго вступил в длительную связь с Ваноццей де Катанеи. Ваноцца была римлянкой, родившейся в 1442 г., и ее отцом, без всяких сомнений, являлся Джакобо Пинкторис. Судя по всему, она была женщиной замечательной красоты и рассудительности, в значительной степени внесшей порядок, если не респектабельность, в бурную личную жизнь Родриго. Она выходила замуж три раза: первый раз в 1474 г. за Доменико да Ригнано (д'Ариньяно?), пожилого законника, умершего вскоре после того, как в законном браке родился Цезарь. Вторым мужем Ваноццы был Миланезе Джорджо Сан Кроче, папского[апостольского] секретаря Сикста IV, за которого она вышла замуж в 1480 или 1481 г. После смерти Джорджо в 1486 г., Ваноцца, теперь уже не любовница Родриго, а вдова с приличным наследством, оставшимся от двух мужей, вышла замуж за Мантуана Карло Канале. Канале был литератором, служившим камергером у кардинала Гонзага. Он смаковал то влияние, которое дал ему в Риме брак с Ваноццей, и гордился своей прямой связью с Борджиа. После этого Ваноцца стала все в большей степени посвящать свою жизнь добродетельным трудам и осторожным вложениям капитала. Предполагается, что она владела тремя гостиницами, Альберго дел Соле в Кампо дей Фьори, Бисционе и Сакка. Она также содержала женские монастыри и приюты³⁷. Ее дети от Родриго всегда отзывались о матери с уважением и привязанностью, и Цезарь Борджиа вспомнил ее в ужасные дни 1503 г. и ради ее безопасности отправил в Чивита Кастелляна.

Цезарь, родившийся в 1475 г., был старшим из сыновей Ваноццы³⁸. Он был также вторым сыном Родриго и по традиции с ранних лет предназначался для церковной карьеры. Хотя Ваноцца его родила, будучи законной женой Доменико да Ригнано, Цезарь, для того чтобы наслаждаться преимуществами, которые ему давало отцовство Борджиа, должен был быть официально свободен от клейма незаконнорожденности. Таким образом в 1480 г. Сикст IV освободил Цезаря от этого пятна для всех церковных должностей, кроме кардинальской, а в следующем году Фердинанд Арагонский формально узаконил его владение испанскими имениями. Цезарь всегда жил в Италии, но первые его бенефиции были испанскими, и все находились в отцовской епархии в Валенсии. В возрасте семи лет его сделали папским протонатарием, каноником кафедрального собора Валенсии, архидьяконом Хативы и ректором Гандии. Все это находилось в полном соответствии с практикой того времени, по которой сыновья знатных семейств, предназначенные для Церкви, начинали получать бенефиции с очень раннего возраста. Это не только говорило о благородстве их семей, но и обеспечивало финансовые средства, благодаря которым будущие священнослужители могли получить лучшее из возможного образования. Первыми наставниками Цезаря были Паоло Помпилио и Джованни Вера, каталонцы, и во возрасте четырнадцати лет его послали в университет в Перуджию для изучения права. Оттуда в 1491 г. он перешел в университет в Пизе для обучения под руководством Филиппо Децио, известного юриста. Именнов это время Иннокентий VIII сделал Цезаря епископом Памплоны. Его защита в следующем году, которая обеспечила ему степень по церковному и гражданскому праву, всеми признавалась на редкость блестящей. К этому времени он получил от своего отца права на обладание маленьким, но важным в стратегическом отношении этрусским городком Блера, что выглядит его первым итальянским владением.

Не может существовать сомнений, что Цезарь стоял особняком среди детей Родриго. После смерти Педро Луиса Родриго начал возлагать надежды на своих младших сыновей и все больше и больше, несмотря на свою отеческую нежность к Хуану, на блестящего Цезаря. Хуан родился в 1476 г. и в 1483 г. получил 25000 дукатов от своего отца на покупку испанских имений. Похоже, он был предназначен для того, чтобы пойти по стопам своего старшего сводного брата Педро Луиса, и в 1488 г. Хуан получил титул и стал вторым герцогом Гандии. Он также унаследовал помолвленную невесту брата как часть продолжения союза между Фердинандом и Родриго Борджиа. К трагической карьере Хуана, который, как кажется, был человеком ограниченных способностей и обладал значительными недостатками, мы обратимся позже. Но в 1492 г. он, по видимости, стоял на пороге славной карьеры испанского гранда.

В 1492 г. стала связана с Испанией и Лукреция, третий ребенок Ваноццы, родившийся в 1480 г. Лукрецию, первые годы проведшую со своей матерью, затем поручили заботам кузины Родриго Адриане де Мила, которая была женой Людовико Орсини, владельца Бассанелло. В одиннадцатилетнем возрасте Лукреция была помолвлена с молодым испанским дворянином Хуаном де Центеллес, а наследство, оставленное Педро Луисом, послужило приданым. В следующем году договоренности изменились, и для нее выбрали более знатного жениха в лице дона Гаспаро, князя Аверского. После того, как ее отца выбрали Папой, все идеи относительно испанского брачного союза Лукреции были оставлены, и она все в большей степени становилась пешкой в итальянской политике Родриго.

Последним среди детей того периода был Гоффредо, появившийся в 1481 г. Его, как и Цезаря, предназначали для Церкви. Он получил свои первые бенефиции, все бывшие испанскими, от Иннокентия VIII, и к 1492 г. уже стал архидьяконом кафедрального собора в Валенсии.

Пока Родриго был кардиналом, он питал интерес к карьере не только собственных детей. С момента смерти своей матери в 1466 г. он принял на себя все увеличивающуюся ответственность за благосостояние сестер и их детей. Все его четыре сестры были замужем за испанцами и сами не играли роли в итальянских делах. Но их дети, а в особенности дети Хуаны Борха, бывшей замужем за Педро Лансоль, всегда являлись предметом заботы главы семейства. Старшего, Хуана Борджиа-Лансоль, Иннокентий VIII сделал архиепископом Монтеаля, и с 1492 г. он свободно входил во дворец Борджиа.

Наконец, возможно, что никакие описания семьи Родриго и его личной жизни не были бы полны без упоминания о Джулии Фарнезе, Джулии Прекрасной [la Belle], как ее называли римляне. В 1489 году, в возрасте девятнадцати лет Джулия вышла замуж во дворце Борджиа за Орсино Орсини, сына Адриана де Мила. Неясно, встретились ли Родриго и Джулия впервые на этом мероприятии, или же дело было уже слажено. Но кажется несомненным, что и до, и сразу же после папских выборов Джулия являлась любовницей Родриго³⁹. То, что Римский Папа продолжал открыто щеголять любовницей, конечно же было непривычным, но, возможно, именно факт связи старика и красивой молодой девушки прогневал современников больше, чем что-либо еще, связанное в то время с Борджиа. Это оскорбляло эстетические представления времен Ренессанса и давало повод для неисчислимых непристойных эпиграмм. Само собой разумеется, что это также усиливало давнишний и чуть завуалированный разрыв между семьями Орсини и Борджиа.

Следовательно, похоже, что пока Родриго Боржиа был кардиналом, он еще не питал сильных династических амбиций в Италии в отношении своей семьи. Борджиа были испанцами, и благодаря ловкому использованию своего положения одного из немногих кардиналов-испанцев и своим заметным успехам во время пребывания в Испании в качестве папского легата, Родриго сумел обеспечить своим детям и папское, и королевское покровительства. К 1492 г., имея в руках одно из ведущих испанских герцогств для одного сына, хорошее епископство и бесчисленные бенефиции для двух других, и оговоренное удачное замужество с испанским дворянином для Лукреции, Родриго мог чувствовать законную гордость за положение своей семьи. Римские браки двух его старших дочерей выглядят скорее попыткой защитить его собственное положение в Риме и естественным стремлением отца сделать так, чтобы его дочери находились близко к нему, чем началом серьезной династической политики в Италии. Супружество с Цезарини было хорошим и выгодным с точки зрения защиты Родриго от изоляции в римском обществе, но трудно предположить сколько-нибудь глубокое значение в браке Изабеллы со сравнительно незаметным Матуцци.

Важно также отметить, что наиболее значимые династические успехи были достигнуты не только до того, как Родриго стал Римским Папой, но очень во многом и благодаря существенной помощи, исходившей вне семьи. Именно Фердинанд Арагонский, и Папы Сикст IV и Иннокентий VIII заложили основы династического положения Борджиа. Конечно, как только Родриго стал Папой, в целом направление политики изменилось, но ее испанская основа полностью никогда не отбрасывалась.

Таким образом в 1492 г. Родриго Борджиа был готов к тому, чтобы сделать последнее усилие в борьбе за Папство. Можно ли расценивать его очевидно растущий интерес к Испании в качестве стартовой площадки для своей семьи как показатель определенного уменьшения его собственного доверия к своим шансам, или же нет, но без сомнений выглядит очевидным, что в отношении тех потенциальных голосов, на которые он мог рассчитывать, его позиция ухудшилась. Но с другой стороны Родриго очень много показывался на публике в 1492 г. Именно он и Цезарь организовали известный бой быков, чтобы отпраздновать падение Гранады в начале года. Как вице-канцлер он также играл заметную роль в церемониях, которыми сопровождалось прибытие Святого Копья в Рим в мае 1492 г. Несмотря на свои испанскую речь и испанское окружение, Родриго был популярен в Риме, и, несмотря на политические связи с Испанией он, казалось, занимал более видное положение в итальянской папской политике, чем некоторые из его коллег. Эти факторы, возможно, и повлияли на предстоящий конклав.

Глава VI

Александр VI: избрание и первые годы понтификата, 1492-1494

Значение 1492 года, года, в котором Колумб впервые увидел золотистые берега Гаити, многократно обсуждалось теми, кто изучал историю Европы. Но для итальянского историка Франческо Гвиччардини его важность никак не была связана с морскими приключениями и открытиями.

Бесспорно, что со времен Римской Империи... Италия не знала такого процветания и столь желанного благополучия, какими она наслаждалась в полной безопасности в год 1492 от Рождества Христова, и в годы, шедшие непосредственно перед ним и после. Поскольку все, в мире и покое, выращивали в горных и бесплодных местах не меньше, чем в плодородных областях и равнинах, то Италия, не зная другого правления, кроме правления собственного народа, не только изобиловала населением, товарами и богатством, но была также в высшей степени украшена великолепием многих правителей, блеском неисчислимых благородных и красивых городов, престолом и величием религии; полна людьми, исключительно способными к управлению общественными делами, и благородными умами, постигшими все науки и сведущими в каждом достойном искусстве и навыке. И при этом она не испытывала недостатка в военной славе согласно обычаям того времени; и, будучи столь богато обеспечена, она по праву наслаждалась самой блестящей репутацией среди всех других наций¹.

Для Гвиччардини это был золотой закат итальянской государственной системы; системы, которая выросла, защищенная Альпами от темных "варварских" влияний, и обеспечила сильный фундамент, на котором основывалось экономическое и культурное превосходство Италии над остальной Европой.

Желая обсудить картину, четко очерченную Гвиччардини, мы во многом не можем избежать впечатления, что итальянцы тех дней сами чувствовали, что живут в судьбоносное время; что они являются свидетелями ухода старого порядка и появления нового и бесконечно тревожного. Сомнительное равновесие, установившееся в Италии благодаря итальянской Лиге 1454 г., которая добилась того, что превратила постоянное состояние войны в Ренессансной Италии в ряд сравнительно незначительных вспышек местного значения, быстро разрушалось. В течение почти сорока лет постоянно меняющаяся структура союзов в рамках все более и более анахроничной Лиги служила фактором, сдерживающим серьезную агрессию со стороны любой из основных сил Италии. Озабоченность Франции, Испании и Священной Империи своими собственными внутренними проблемами объединения и усиления центральной власти позволила итальянцам считать себя за Альпами в большей безопасности, чем это было в реальности. Но к 1492 г. ситуация как внутри Италии, так и вне ее изменилась.

Венеция все больше и больше расценивалась другими итальянскими государствами как основная угроза миру в Италии. Ее политика осуждалась основным ее территориальным соседом, Миланом, и главным экономическим конкурентом, Флоренцией, как политика экспансии, и широко распространилась созданная флорентийской пропагандой вера, что ее цель состоит в том, чтобы управлять всей Италией. Это опасение более, чем что-либо еще, давало вклад в рост двух блоков внутри Лиги: с одной стороны были Милан, Флоренция и Неаполь, объединенные политическим гением Лоренцо де Медичи; с другой -- Венеция, обычно поддерживаемая Папством. Но Венецию, хотя ее мотивы зачастую неправильно истолковывались и преувеличивались ее врагами, конечно же все больше и больше привлекала Романья, ключевой стратегический треугольник между Адриатикой, Аппенинами и рекой По. Эта тенденция венецианской политики неизбежно приводила к расколу с ее единственным союзником, Папством, особенно когда неспособного к политике Иннокентия VIII должен был сменить Папа, чья концепция папской светской власти носила другой характер. В то же время другая сторона в итальянском равновесии была далека от идеала. В Милане молодой герцог Джиангалеаццо Сфорца, женившийся на Изабелле, внучке Ферранте Неапольского, упорно отодвигался со сцены своим дядей Людовико. Жалобы энергичной Изабеллы своему отцу Альфонсо и своему дедушке на все более сложную обстановку в миланском дворе быстро привели к расколу в союзе. Раскол усиливался давними спорами о господстве над Генуей, и о старых претензиях на герцогство Миланское со стороны Арагонской династии в Неаполе. Каждое из итальянских государств ощущало растущее чувство изолированности, а когда итальянское государство чувствовало себя в изоляции, политика пятнадцатого века давала один ответ: обратиться за поддержкой к иностранцам. В начале 1492 г. Людовико Сфорца уже открыл переговоры с Францией, и французским королем был уже не осторожный Людовик XI, с подозрением смотревший на заграничные авантюры, а Карл VIII, молодой человек, только достигший совершеннолетия и пылающий религиозным рвением и стремлением прославиться.

Карлу VIII достались в наследство претензии авиньонцев на Неаполь, а его двоюродный брат Людовик Орлеанский мог похвастаться правами на Милан. Хотя Франция все же вряд ли была готова к сумасбродной политики экспансии, богатства Италии все больше и больше становились соблазном для подданных, а видение возглавленного Францией крестового похода, опирающегося на только что занятую базу в Неаполе, воодушевляло их короля. С другой стороны, в Испании Фердинанд Арагонский не собирался принимать раскол арагонской империи, случившийся в результате смерти Альфонсо V, за постоянное состояние дел. Захват Неаполя молодой и незаконной ветвью арагонского королевского дома был ситуацией, которую он расценивал со смешанными чувствами покровительственной терпимости и нескрываемого своекорыстия. Он совершенно не собирался позволять земле своего родственника попасть в руки Франции.

Именно на фоне такого ухудшения ситуации мы должны рассмотреть последствия смерти двух из пяти главных правителей Италии. В апреле 1492 г. Лоренцо Великолепный преждевременно скончался в возрасте сорока трех лет. Его преемник, Пьеро, не только добился прохладного отношения со стороны флорентийцев собственным высокомерием и деспотичным поведением, и своей непопулярной внешней политикой. Он к тому же бросил усилия своего отца по скреплению оси Милан-Флоренция-Неаполь и решительно покинул Неаполь на волю судьбы, тем самым подчеркнув чувство оставленности у Людовико. В июле умер Иннокентий VIII. Такова была обстановка одного из наиболее драматичных и противоречивых из всех папских выборов.

Основные разногласия внутри Коллегии кардиналов и общие направления, по которым будет проходить борьба, стали ясны уже за некоторое время до окончания понтификата Иннокентия. К тому же у людей того времени не было особых сомнений на тот счет, какого сорта будет этот конклав. Напряженная политическая ситуация и примеры двух предыдущих конклавов давали понять, что, вероятно, будут преобладать соображения мирского характера. Очевидцы вскоре устали оценивать политические пристрастия и денежный потенциал каждого из возможных кандидатов. Это само по себе являлось достаточным показателем того, какого рода ожидаются выборы.

Начиная с предыдущего года, стало понятно, что Коллегия кардиналов резко разделилась на две группировки. С одной стороны находился Джулиано делла Ровере, племянник Сикста IV и второе влиятельное лицо после Иннокентия VIII. Он был полон решимости установить по крайней мере косвенный контроль за Папством. Хотя его естественные пристрастия связывались с Францией, где он был папским легатом, в данное время его больше поддерживали Ферранте и королевский дом Неаполя. Методы Ровере на папских выборах уже были хорошо опробованы, и теперь он имел сильную неаполитанскую базу³. Выглядит маловероятным, что он мог в этот раз всерьез питать какие-либо основательные надежды на папский трон для себя самого; баланс сторон казался слишком равным, чтобы позволить кому-либо из очевидных лидеров достичь успеха. Но у него имелись два очень представительных кандидата из числа его сторонников: португальский кардинал Коста и венецианский кардинал Зено. Для поддержки любого из них он мог рассчитывать на кардиналов, представлявших фамилии Колонна и Савелли, чьим войскам платил Неаполь. Он мог также полагаться на оставшихся членов своей семьи, которых выбрали при Сиксте IV, Доменико делла Ровере и Джироламо Бассо делла Ровере, и на венецианских и генуэзских кардиналов, Микаэля, Фрегозо и Чибо, поскольку можно было ожидать, что они поддержат генуэзского кардинала против миланского.

Этой огромной группе из девяти или десяти определенно обеспеченных голосов противостояли Асканио Сфорца и миланцы. С ухудшением отношений между Миланом и Неаполем такой чисто политический раскол Коллегии стал неизбежным, и Асканио подобно Джулиано делла Ровере мог рассчитывать на значительную финансовую поддержку своих политических союзников. Так же как и Джулиано, он не мог особенно полагаться на выборах на свои собственные шансы, и, казалось, вначале связывал надежды с праведным кардиналом Карафой, хотя в беседе с Джулиано делла Ровере перед конклавом он оказал предпочтение Родриго Борджиа⁴. В отношении голосов он мог опираться прежде всего на Родриго Борджиа, бывшего его союзником в течение нескольких лет и известного как яростного противника Джулиано. Затем шли Ардисино делла Порта, миланский кардинал, Сансеверино, член сосланного неаполитанского семейства, кардиналы более старшего возраста Риарио и Пикколомини, разделявшие общее отвращение и нелюбовь к Джулиано, и наконец кардиналы Орсини и Конти, которые автоматически выступали против выбора, сделанного Колонна и Савелли.

Среди кардиналов, не являвшихся кандидатами от этих двух основных партий, шансы которых обсуждались очевидцами того времени, был Родриго Борджиа. На деле похоже, что судя по дошедшим до нас свидетельствам, шансы Родриго на избрание в тот момент расценивались не особенно высоко, и когда в конце концов объявили результат, это стало всеобщим сюрпризом. Один из очевидцев сделал детальный и весьма преувеличенный анализ его собственности и бенефициев, которые, как полагалось, могли быть осторожно использованы для получения голосов в пользу Родриго⁵. Но против этого говорила его близость к главе одной из основных групп, вероятно, делавшая для него получение необходимых двух третей голосов столь же затруднительным, как и для Асканио Сфорца или Джулиано делла Ровере. В то же время он не обладал прямой поддержкой какой-либо из европейских или итальянских держав, а его испанская кровь расценивалась всеми как значительное препятствие на выборах, которые уже считались прежде всего итальянским делом.

Враги Борджиа часто утверждали, что большинство скептически относилось к возможности его успеха на выборах из-за печально известного безнравственного образа жизни Родриго. Но в таком суждении есть элемент предвзятости, поскольку до 1492 г беспорядочный характер его частных дел выглядит довольно-таки осторожно прикрытым. Нет никаких доказательств того, что на этой почве против него широко распространились предубеждения. В действительности одни подозрения, даже если бы он более открыто щеголял аморальностью своей личной жизни, не повлияли бы на голоса его коллег кардиналов, некоторые из которых были не лучшими памятниками обету безбрачия.

Конклав начался 6 августа 1492 г. и пять дней спустя, на четвертом голосовании и к удивлению большинства очевидцев, Родриго Борджиа был избран Римским Папой и взял имя Александра VI. Как был достигнут этот результат, и что происходило за закрытыми дверями конклава, стало предметом множества поношений современников и догадок историков. Одним из основных обвинений, выдвигавшихся против Родриго Борджиа как в то время, так и в более позднее, было то, что он купил престол св. Петра путем симонии. Каким еще образом, спрашивали себя люди того времени, могли кардиналы отдать свои голоса за этого чудовищного человека? Ответ на часть вопросов лежит в уже сделанном предположении, что Родриго в 1492 г. не был той наводящей ужас фигурой, какой он стал позже; в то время его знали больше как мирского, но в общем популярного прелата и как исключительно способного администратора и политика. Вряд ли выглядит обоснованным, что сам факт выбора такого кандидата надо расценивать как очевидное доказательство симонии.

Однако обвинения в симонии опираются на несколько большее, чем на эмоциональные предположения. Традиционная картина нравов на выборах 1492 г. лучше всего описана Пастором в его классическом "Жизнеописании Пап". Именно от него мы узнаем о безвыходной ситуации, которая продолжалась первые три голосования, когда силы партий Джулиано делла Ровере и Асканио Сфорца были равны, и не существовало надежд на победу ни той, ни другой стороны. Затем произошла внезапная перемена. Асканио, отчаявшийся как в собственной победе, так и в победе своего кандидата Карафы, принял взятку от вице-канцлера и отдал свой голос Борджиа; многих из его партии и некоторых из партии Джулиано побудили последовать за ним предложенные им земли, бенефиции или деньги. Говорили, что видели четырех мулов, груженых серебром, которые шли от дворца Родриго ко дворцу Асканио⁶. Вскоре последовала несомненно непристойная гонка за участие в поддержке Родриго и соответствующей награде, так что четвертый подсчет голосов стал формальностью. Только самые честные и прямые из кардиналов, Карафа, Пикколомини и Коста, отказались от подкупа. Распределение наград происходило в первой консистории после выборов и четко задокументировано. Для Пастора и многих других доказательство симонии было неопровержимым.

Но даже до смерти Пастора и до конца издания его большой работы, пересмотренного им лично, были найдены и опубликованы полные детали первых трех голосований на этом конклаве⁷. Значение этих списков голосов очень подробно обсуждалось несколькими историками, но они никогда не включались полностью в поток популярной историографии Борджиа. Эти списки показывают, что Родриго Борджиа был одним из лидирующих кандидатов с момента первого голосования. Каждый кардинал мог назвать трех предпочтительных кандидатов в каждом голосовании, и в первые три подсчета Родриго ни разу не получил меньше семи голосов, включая голоса Асканио, Пикколомини и Карафы. Это одним ударом разрушает два основных аргумента в пользу тезиса о симонии; двое из тех, кого, по предположениям, подкупили, на деле отдали свой голос за Родриго еще до заключительного и решающего голосования, и Асканио не изменил свое решение внезапно. Что Асканио действительно переиначил, так это голоса, отданные некоторыми из его группировки, но это является лишь признаком преднамеренной политики, а не результатом взяток. Третье голосование показало, что, как бы то ни было, партия Джулиано начинает нащупывать почву под ногами/становиться на твердый фундамент. Возможно, Асканио чувствовал, что ему необходимо действовать быстро и изменить свои планы, чтобы предотвратить их разгромную победу. Кандидатура Борджиа фактически стала очевидным решением после длительного тупика первых трех голосований; он уже имел восемь голосов при третьем подсчете, и Карафа, со всей мощью партии Сфорца, стоявшей за ним, не мог получить больше десяти. Союз между Асканио и Родриго являлся характерной чертой маневрирования в годы, предшествовавшие 1492, и Родриго теперь, казалось, был против Неаполя. Кроме того, хотя Асканио, возможно, предпочел бы в качестве своего кандидата менее яркую индивидуальность, в руках Родриго находился самый высокий и наиболее выгодный церковный пост после самого папского престола, неизбежно освобождавшийся после его выбора.

Это последнее соображение -- один из ключей ко всей проблеме симонии в папских выборах. Выбранный Папа неизбежно должен был отдать все свои должности и бенефиции; таким образом не является удивительным ни то, что он должен быть отдать их случайным образом или в качестве награды голосовавшим за него кардиналам, ни сами по себе любые доказательства данных заранее обещаний. Есть ли это симония? Родриго должен был отдать свое вице-канцлерство кому-либо, и вероятней всего тому человеку, который по значительным политическим основаниям весьма помог ему во время выборов. Во дворце Родриго уже находились помещения канцелярии, не говоря уж о приемной вице-канцлера. Подобным образом должны были быть перераспределены епископства Картахены, Майорки и Порто, поскольку они находились во владении нового Папы. Большие замки Сориано, и Чивита Кастелляна, и аббатство Субиако также были до 1492 г. в руках Борджиа; их отдали "римским" кардиналам Орсини, Савелли и Колонна, не столько в качестве награды за их голоса, сколько для того, чтобы умиротворить главные римские семейства и сохранить среди них равновесие сил. Наконец, слабым доказательством симонии выглядит то, что голоса таких богатых личностей, как кардиналы Скалефанти, Риарио и Доменико делла Ровере получили, предложив им мелкие аббатства и бенефиции, как это утверждает Пастор. Напротив, полные списки голосования показывают, что все три этих кардинала голосовали за Борджиа в начале выборов, и симония не играла роли в их решении.

Возможно также, что для рассмотрения проблемы не важен вопрос, почему Джулиано делла Ровере, обладая огромными финансовыми ресурсами, не сумел перещеголять Родриго и остановить триумфальную победу Борджиа. Нельзя избавиться от чувства, что если Борджиа действительно, по словам Гвиччардини, "в манере, беспрецедентной для того времени, купил голоса всех присутствовавших кардиналов"⁸, делла Ровере, чья репутация в отношении симонии была по меньшей мере такой же, как и у Борджиа, не сумел бы с этим справиться. Тот факт, что он этого не смог, указывает не только на то, что серьезность политической ситуации, и прежде всего боязнь французов перевешивали все остальные соображения, но так же и на то, что личные антипатии к Борджиа не были сильны.

Фактически конклав 1492 г. представляется нам не примером глубин, до которых могло опуститься папство времен Ренессанса, когда папский трон бесстыдно покупался и продавался, а окончательным осознанием того, что в обстановке того времени связанные друг с другом политические и вполне мирские факторы на выборах Папы преобладали. Как Карафа, так и Коста являлись исключительно подходящими кандидатами традиционного типа, поддержать которых не было бы зазорным ни для одного кардинала пятнадцатого столетия. Но в 1492 г. понимание как все более и более мирской природы самого папства, так и серьезности политической ситуации того времени привело к тому, что кардиналы отказались от праведных кандидатов и выбрали человека, больше известного своими административными способностями и политической проницательностью, чем своей безгрешностью. Обещания и симония могли здесь иметь место, но выглядит вполне правдоподобным, что они не особенно превышали подобные практики предыдущих конклавов, и не слишком затронули результат выборов. Конклав 1492 г. подтвердил, возможно не впервые, но более убедительно, более недвусмысленно, чем когда-либо прежде, изменившийся характер папства Ренессанса.

Таким образом, где-то за час до рассвета 11 августа 1492 г. было сделано официальное оглашение Papam habemus¹. Можно хорошо себе представить волнение и понять удивление, которое должны были вызвать новости. Должно быть, за вечер до этого слухи об окончании третьего голосования циркулировали по улицам Рима. Всю ночь римляне обсуждали сообщения о тупиковой ничьей между Карафой и Костой, между Миланом и Неаполем, и, что имело чисто местное значение, между Орсини и Колонна. Этот тупик стал ожидаемым и привычным, и мало кто из неинформированных зрителей мог предвидеть быстрое решение. И все же еще до того, как многие 11-го встали с кровати, новости пошли по улицам: избрали Родриго Борджиа, вице-канцлера; конклав закончился.

Для народных масс Рима новости стали приятным сюрпризом. Борджиа был одним из самых известных и щедрых кардиналов. Но для римской знати и большинства иностранных послов, присутствовавших в городе, сюрприз стал далеким от приятного. Сильный Папа являлся постоянной угрозой римским баронам, и в особенной степени это было истинным по отношению к Папе с большим семейством, известному своей склонностью к непотизму. Все, что досталось бы папским родственникам, досталось бы в значительной степени за счет римской знати. Что касается иностранных посланцев, их сильное чувство вопиющего произвола, возможно, объясняется тем фактом, что многие из них оказались плохими провидцами. Те, кто не сумели рассмотреть шансы Борджиа в своих донесениях, сделанных до конклава, были первыми, указавшими на симонию как на объяснение своих ошибочных суждений. Венецианцы особенно встревожились, поскольку они боялись, что союз между папством и Сфорца сулит им неприятности. Посол Венеции, Капелло, стал одним из тех, кто наиболее яростно осуждал как симонический тот выбор, который был столь неприятен его правительству. Подобным образом неаполитанцы вряд ли обрадовались тому что их усилия пропали даром. Говорят, что король Ферранте заплакал, когда услышал новости, но он быстро прикрыл свою досаду притворными поздравительными письмами. Все маленькие государства севера, Феррара, Мантуя и Модена, боялись возможного расширения власти Милана в результате нового союза. Во Флоренции реакция Пьеро де Медичи, по-видимому, была двойственной. Валори, один из посланников Флоренции в Риме, написал, что его господин должен быть вполне доволен результатом, и Мичелоцци, советник молодого кардинала Джованни де Медичи, сообщал, что выборы были достойными и честными⁹. Но оба они показывали определенную сдержанность, передавая свои взгляды на бумаге. Рассказывают, что сам Джованни заметил коллегам при объявлении результатов выборов: "Бегите, мы в мирских тисках", и во Флоренции ходило множество сплетен о симонии, которые Манфреди, посол Ферраресе в городе, мог передать своему герцогу¹⁰. Сиенцы, услышавшие новости в течение десяти часов после их оглашения, пришли в восхищение, памятуя о своих дружественных отношениях с дядей Родриго, Каликстом. Наконец Людовико Сфорца. естественно, был доволен тем, что его брат сыграл столь значительную роль в выборах.

То, как новый Папа наслаждался успешным завершением его стремлений, было очевидно всем. Говорили, что он надевал папские одеяния с почти ребяческим воодушевлением, и это, вместе с его радушным привлекательным видом и брызжущей во все стороны энергией, привлекало много сердец. Церемония возведения на престол 26 августа была одной из наиболее роскошных из когда-либо виденных; кардиналы и иностранные послы соперничали друг с другом в великолепии своих приношений. "Антоний не встречал Клеопатру с таким блеском, как римляне Александра", -- писал один из очевидцев. Панегрики Борджиа от Мигеля Ферно и Иеронимуса Порция описывают происходившее в пылких терминах, напоминающих о триумфальных процессиях древнего Рима. В шествии от собора св. Петра к Латрану вначале прошло тринадцать конных эскадронов, за ними следовали папский двор, иностранные послы и кардиналы. Все сидели на богато убранных лошадях, и каждого кардинала сопровождала свита из двенадцати человек. Затем перед Папой ехал на коне граф Питиглиано, Главный Капитан Церкви, с обнаженным мечом, символизирующем его роль защитника Церкви. Сам Папа ехал верхом под балдахином, под сопровождением капитана папской охраны и его людьми, и заднюю часть балдахина несли протонотарии и высшие чины Церкви¹¹. Но хотя герб Борджиа -- бык, пасущийся на золотом поле -- был виден каждому, это великолепие означало больше, чем торжество Борджиа. Это был символ папства времен Ренессанса; роскошная всеобщая демонстрация события, по существу мирского.

Все сообщения подчеркивают физическую силу и энергию нового Папы, но длинный путь от Ватикана до Латрана и последующие церемонии оказались слишком утомительны даже для силы Александра, и он дважды падал в обморок. Однако блеск и церемонии никоим образом не закончились с возведением на престол. В течение следующих нескольких недель в Рим продолжали прибывать посольства от итальянских государств с поздравлениями и выражениями почтения[homage]. Первыми из прибывших были флорентийцы. Посольство возглавлял сам Пьеро де Медичи, а за ним следовали Пуччио Пуччи, шурин Джулии Фарнези, и Полизиано, поэт. дон Федериго, младший сын Ферранте, стоял во главе неаполитанского посольства, а Гермес Сфорца, брат Людовико и Асканио -- миланского. От Катерины Сфорца прибыли правоведы, просившие о возобновлении ее викариата в Форли и Имола, а от графа Феррары -- его старший сын Альфонс, будущий третий муж Лукреции. Рим на какое-то время стал величайшим дипломатическим и общественным центром, чем когда бы то ни было.

Первая консистория Александра состоялась 31 августа, и именно на ней были объявлены многие новые назначения и дары, вызвавшие обвинения в избирательной симонии. Это был тот образец, которому следовала каждая первая консистория нового понтификата в течение второй половины пятнадцатого столетия. Только что избранный Папа публично лишал себя всех бенефициев и распределял их среди кардиналов; в этом не было ничего необычного или зловещего. Намного более зловещим, чем распределение наград, являлось папское объявление о назначении кардиналом Хуана Борджиа-Лансоль, архиепископа Монреаля, и о назначении Цезаря Борджиа архиепископом Валенсии. Валенсия была епархией Александра, следовательно она становилась вакантной, а епархию Цезаря в Памплоне уже отдали кардиналу Паллавичини. Однако признаки непотизма не могли не встревожить и напугать современников.

В дни, следовавшие сразу за выборами, Александр, казалось, делал искренние усилия, чтобы держать свою многочисленную семью на расстоянии. Хотя Лукреция и Гоффредо жили в Палаццо Орсини на попечении Адрианы де Мила, Цезарю не разрешили немедленно приехать в Рим. Он в то время еще находился в университете в Пизе, а в октябре переехал в Сполетто¹². Но к марту следующего года он прибыл в Рим, где с радостью был встречен отцом. К этому времени планировались значимые брачные союзы для трех других детей Александра от Ваноццы, и началась программа по внедрению Борджиа в ряды высочайшей итальянской аристократии. Посол Феррары Бокаччио отмечал с типичным для итальянца преувеличением, что "десяти папств было бы недостаточно, чтобы насытить этот рой родственников"¹³.

Ситуация, которую унаследовал новый Папа, была незавидной по любым меркам. Обстоятельства выборов явно ставили его в приближающемся политическом кризисе на сторону Милана, что в перспективе давало враждебность Неаполя и угрожало южным границам Папской Области. Они также поставили его в двухсмысленную позицию по отношению к назревавшей интервенции Франции в Италию, позицию, которая не только была чужда его естественным связям с Испанией, но также противоречила его часто высказываемому и возможно искреннему желанию не дать иностранцам вторгнуться в Италию. Если возможно различить сколько-нибудь ясные принципы в политике Александра, они были по существу консервативны: сохранить равновесие сил в Италии, так чтобы охранить Папскую Область от вторжений и набегов, и не дать вторгнуться иностранным захватчикам, чье появление стало бы величайшей угрозой традиционной итальянской политике. Таким образом во все более взрывоопасной политической обстановке он уже до некоторой степени оказался втянут в группировки и политику, ему не нравившиеся.

В Папской Области центральная власть пап, которую некоторые из непосредственных предшественников Александра отважно, хотя и спорадически, старались восстановить, подрывалась растущим вмешательством извне в дела Романьи и частыми беспорядками в папских городах. Ассиси был охвачен волнением, поскольку там боролись за контроль конкурирующие фракции; Перуджия, казалось, незаметно попадала под неофициальное господство семейства Баглиони; в Цезена Тибери и Мартинелли шла борьба за власть. Распространились бандитизм и пиратство; увеличивающееся засилье римских баронов в Кампанье казалось угрожающим для коммуникаций и поставок продовольствия самому городу. В Риме sede vacante выглядели большим, чем обычными вспышками беспорядков и насилия.

Наконец, Коллегия кардиналов оставалась раздробленной больше, чем обычно. Поскольку в ней доминировали итальянцы, на ней быстро отражались разногласия в итальянской политике, и немедленно возникла сильная оппозиция новому Папе во главе с его разочарованным соперником, Джулиано делла Ровере.

Характерна реакция Александра на это множество проблем. В вопросах внутренней политики он действовал энергично; для восстановления порядка в Риме были предприняты немедленные шаги. Убийц выследили и наказали; их семьи высылали, а их жилища зачастую сносили. Основали комиссия для инспекции тюрем, и Александр посвятил вторники личному слушанию жалоб и ходатайств. Папская охрана была усилена и поставлена под командование Родриго Борджиа-Лансоль, внучатого племянника¹⁴. Римским оружейникам запретили продавать доспехи или оружие без согласия папских чиновников¹⁵. Восстановить порядок в Перуджии послали графа Питиглиано, Главного Капитана папских войск.

В дипломатических вопросах Александр действовал с большей осторожностью и все возрастающей двуличностью. Но внутренние и внешние дела объединились в проблемах, которые создала продажа Вирджинио Орсини замков Франческо Чибо, сына Иннокентия VIII, состоявшаяся во время нескольких дней конклава. Отец даровал Чибо в качестве папских феодов несколько замков, отобранных Павлом II у семьи Ангуиллара. Они включали сам Ангуиллара, расположение которого давало господство над Виа Кассиа и Виа Клодиа, и Череверти, контролировавший Виа Аурелиа. Эти замки теперь были проданы Вирджинио Орсини за 40000 дукатов при деятельной поддержке Джулиано делла Ровере, в чьем дворце состоялась сделка. Кроме того, дело одобрили также Пьеро де Медичи, который состоял в родстве как с Вирджинио Орсини, так и с Франческо Чибо, и Ферранте Неаполитанский, чьей армией Вирджинио командовал. Таким образом продажа замков подняла ряд далеко идущих проблем¹⁶. Во первых, это значительно усилило положение Орсини в римской Кампанье к северу от Рима, что не только угрожало власти Папы, но и подвергало опасности шаткое равновесие между Орсини и Колонна. Во-вторых, Александр справедливо утверждал, что продажа папских феодов без согласия папы была незаконной и явилась прямым вызовом папской власти. В-третьих, это отражало вмешательство Флоренции и в особенности Неаполя в дела Папской Области. Наконец, это было еще одним доказательством взаимопонимания между Флоренцией и Неаполем, которое серьезно тревожило Милан и подталкивало Людовико на дорожку, ведущую к союзу с Францией.

Александр был чрезвычайно встревожен этим делом. Он разослал бреве ко всем европейским державам, осуждая Орсини и их покровителей и призывая к поддержке и помощи в борьбе против них. Среди государств, к которым он обращался, была Франция, и это стало первым ходом к тому, чтобы выработать комплексное отношение к надвигающемуся французскому нашествию. Александра часто обвиняли в преднамеренном потворстве французам, и иногда даже в том, что он прямо способствовал нашествию. Последнее ничем не оправдано, и ясно, что в конечном счете он был против него. Но по крайней мере в течение первого года понтификата он занимал двусмысленную позицию, оттягивая, по своей привычке, окончательное решение до последнего возможного момента

Однако если отношение Александра к Франции оставалось неоднозначным, его враждебность к Ферранте, частично наигранная, очевидно уменьшилась. При поддержке Людовико и Асканио Сфорца папская дипломатия сыграла свою роль в создании новой дипломатической расстановки сил в апреле 1493 г., когда Венеция, Папа и Милан подписали Лигу св. Марка о взаимной защите. Эта Лига, казалось, означала конец временной изоляции Людовико и, возможно, в дальнейшем могла бы предотвратить вторжение французов. Но в основе этой лиги лежали взаимное отвращение и своекорыстие. Венеция в сущности была настроена больше против Флоренции, чем против Неаполя, и Папа был заинтересован лишь в военной помощи для возвращения замков Чибо. Ее обещали Милан и Венеция, и в весенние месяцы 1493 г. папские силы собрались на севере от Рима попытать силы в борьбе с Орсини. Потребность в помощи извне была очевидна, поскольку слишком многие из папских командующих являлись кондотьерами семейства Орсини¹⁷. Даже Главный Капитан, граф Питиглиано, был Орсини, хотя Александр уже пообещал этот пост Просперо Колонна в попытке добиться поддержки Колонна.

Казалось, что верность Папы Лиге св. Марка прочно скреплена браком Лукреции с Джованни Сфорца, владельцем Пезаро. Джованни был кузеном Людовико и одним из папских викариев в Романье; он был также военным, чьи услуги крайне требовались Александру. Он был незаконным сыном Костанцо Сфорца. В 1493 г. Джованни исполнилось двадцать шесть лет, и он уже овдовел. Брак является явным образцом того, как династическая политика Александра была перемешана с папской дипломатией и политическими нуждами. Джованни Сфорца с социальной точки зрения был не лучшей партией, чем арагонский жених Лукреции, граф Аверса. Но возможность держать дочь поближе к себе и использовать ее как пешку в папской политике сделали отказ от арагонской помолвки весьма желательным. Александр одним ударом не только придал Лиге св. Марка династическое звучание, но и взял под свой контроль одного из наиболее независимых и воинственных викариев.

Брачная церемония состоялась в 12 июня 1493 г. и была блестящей. Это не первый случай, когда дочь папы выходила замуж в Ватикане, но он стал началом множества ситуаций, когда Александр оказался полностью неспособен обуздать свою любовь к демонстрациям и веселым зрелищам, превратив домашнее дело в церковный праздник. Баттистина, внучка Иннокентия VIII, и 150 девушек из знатных римских фамилий, с большой помпой сопровождали Лукрецию от ее временной резиденции во дворце кардинала Зено на Санта Мария в Портико к Ватикану. Здесь состоялась церемония, за которой последовал официальный прием. На нем Серафино д'Аквуйла продекламировал пасторальную эклогу, и представили Menaechmi Плавта, надоевший Александру до безумия¹⁸. Вечером был свадебный банкет в папских апартаментах с избранными родственниками и друзьями. Этот банкет, похоже, стал типичным для Ренессанса роскошным событием, с присутствовавшими дамами, танцами, (достоверные сообщения подтверждают, что дамы танцевали друг с другом, как было принято в это время), музыкой и показом "мирских комедий".

В следующем году Лукреция жила со своим мужем в Риме, где он время от времени служил в папском войске. Ее первый визит в Пезаро состоялся не раньше середины 1494 г.

Тем временем король Ферранте, встревоженный формированием против него Лиги, думал вначале апеллировать к династическим амбициям Александра и возвратить папскую дружбу, предложив два брака между Арагонцами и Борджиа. Была выдвинута идея, что и Цезарь, и Гоффредо откажутся от церковной карьеры и женятся на неаполитанских принцессах. Эти первые предложения сделали до того, как была подписана Лига св. Марка, но несмотря на привлекательность, которую они должны были иметь для Александра, он отказался от них, поскольку это оставляло проблему замков Чибо нерешенной. Александр не был готов к тому, чтобы принять предложения, связанные с продвижением его семьи, в то время как его власть как Папы и его контроль над Папской Областью оставались под вопросом. Однако, когда в разгаре лета Ферранте наконец предложил надавить на Вирджинио Орсини, чтобы подтолкнуть его к компромиссу в вопросе замков, согласие было быстро достигнуто. В бытность свою кардиналом, Александр всегда выступал в поддержку хороших отношений между Неаполем и Папством. Он считал, что пока Неаполь силен, он составляет самую большую угрозу Папской Области, и следовательно важно иметь с ним мирные отношения. Таким образом союз с Неаполем для него всегда оставался желательным краеугольным камнем папской политики; и он не колебался, когда этот союз мог быть связан с решением его не терпящих отложения внутренних проблем и продвижением его семьи. В июле 1493 г. соглашение было достигнуто. Гоффредо должен был освободиться от своих духовных обязательств и жениться на Сансии, незаконной дочери Альфонса Калабрийского. Он должен был стать принцем Сквиллаче и неаполитанским грандом. Ферранте давил на сопротивляющегося Вирджинио Орсини, чтобы тот признал свою вину в продаже без папского согласия замков за 35 000 дукатов. Это оставляло замки в его руках, но признавался принцип папского согласия в передачи папских феодов. Александр не вполне был доволен компромиссом и обещал себе, что при первой возможности возобновит усилия, чтобы вернуть замки. Однако на тот момент Ферранте перестал поддерживать Орсини и оппозиционных кардиналов во главе с Джулиано делла Ровере.

Это новое взаимопонимание с Неаполем имело близкое отношение к параллельным переговорам с Испанией. В начале лета Ферранте выразил своему родственнику Фердинанду Арагонскому яростный протест против того, что он описывал как позицию разжигания войны испанским папой. Его письмо от 7 июня, когда он находился в изоляции и под большим давлением Римского Папы, является одним из первых полных диатриб/обвинительных речей против Борджиа, дошедших до наших дней¹⁹. После этого в июне в Рим прибыл инкогнито посол Фердинанда дон Диего де Харо, якобы для того, чтобы от лица своего господина протестовать против позиции Александра по отношению к Неаполю, и против политики Церкви. Однако существовали другие, более долгоиграющие дела, требовавшие обсуждения, и Фердинанд хотел помощи своего старого союзника Борджиа. Интересам Испании в Новом Мире серьезно угрожала одновременная португальская экспансия, и имелись однозначные прецеденты, говорившие, что вопрос подлежит арбитражу Папы. Известное разделение мира Александром в его булле Inter Caetra было не пустым жестом, но все же лишь арбитражем/третейским судом; это в какой-то степени отражало восстановление политико-религиозного престижа Папства Ренессанса и дало Папе возможность застолбить религиозные аспекты в Веке Открытий²⁰. Он вмешался по требованию Испании и очень во многом в пользу Испании. Это заработало Александру неявную испанскую поддержку, и ускорило продвижение Хуана Борджиа, герцога Гандии, на предназначенное ему место среди испанской знати. Обещанная помолвка с Марией Энрикес вышла на передний план, и в августе Гандия покинул Италию, чтобы добиваться в Испании своей королевской невесты.

Как приличествует молодому человеку семнадцати лет, он взял с собой несколько суровых писем с советами своего отца, обеспокоенного не только личным благополучием сына, но и впечатлением, которое тот собирался произвести в Испании. Гандия советовали быть набожным и богобоязненным, служить королю искренне, почитать жену и избегать азартных игр. Отец также подчеркивал необходимость выбрать хороших советников и администраторов, беречь свои средства и не жаждать богатств других людей. Хайме Серра, архипископу Ористано в Сардинии, сопровождавшему молодого герцога в качестве наставника и советника, также были даны строгие инструкции, инструкции, шедшие так далеко, что детально описывали одежды, которые Гандия должен был надевать на официальном приеме в Барселоне²¹.

К несчастью Гандия, судя по всему, не в состоянии был жить согласно тем хорошим советам, что ему давали. Посол Мантуи отмечал, что он уехал, нагруженный драгоценностями и богатыми предметами обстановки, которые он без сомнений оставит в Испании и вскоре вернется за другим грузом²². Конечно, сохранившийся инвентарь имущества, которое он погрузил на четыре галеры, шедшие под парусами в Испанию, дает потрясающее впечатление богатства и экстравагантности²³. Но герцогский дворец в Гандии был огромен, и молодой герцог, без сомнений, стремился подражать скорее растущей роскоши итальянских ренессансных стилей, чем более аскетическим идеалам Испании пятнадцатого века. Как бы то ни было, его высокомерие и показное хвастовство очень оскорбляли испанцев, и вскоре Александру стали приходить сердитые сообщения, обвиняющие Гандия в непочтительности к семейству его жены и в том, что тот не выполняет брачных обязательств, поскольку проводит все свое время в борделях. Хайме Серра писал, что последнее обвинение неправда, и что брак состоялся, но Александр и Цезарь написали к Гандия строгие письма с упреками в ноябре 1493 г. ²⁴.

Эти письма были написаны в Витербо, когда Цезарь и его отец совершали долгую поездку к северу от Рима. Александр любил путешествовать и осматривать крепости и города Кампаньи, стратегическое значение которых он вполне понимал. Он также наслаждался возможностями появлений на публике, которые давали путешествия, и любил сам контролировать детали этих процессий²⁵. В этот раз Александр покинул Рим 26 октября, чтобы избежать эпидемии чумы. Остановившись в своем старом замке Непи, он провел несколько дней в Витербо, а затем двинулся на побережье, к Корнето (Тарквиния) и Чивитавеккье. Оттуда он направился вглубь страны в Питиглиано, где посетил своего Главного Капитана. Затем, снова проехав через Витербо, он доехал до Орвието, где правителем был назначен Цезарь, и дал городу значительные налоговые послабления²⁶. Александр также не упустил возможности провести несколько дней в Каподимонте, родном доме семьи Фарнезе, до возвращения в Рим в начале декабря. Цезарь отсутствовал в Риме даже дольше, чем отец, поскольку он в августе был в Капрароле. В то время он услышал, что его лошадь победила на Палио в Сиене, хотя победа оспаривалась другими участниками на том основании, что жокей Цезаря прибегнул к освященной веками и обычно приемлемой уловке, заключавшейся в спрыгивании с лошади в критический момент, чтобы позволить ей получить добавочную скорость на финальном этапе гонок. Цезарь написал резкое и высокомерное письмо с возражениями против того, что его победу можно оспаривать, но мы не знаем исход этого своеобразного инцидента²⁷.

Однако возвратимся к основному потоку событий. Одним из факторов, которые ускорили папско-арагонское сближение, было появление в Риме французского посольства во главе с Пероном де Баши с требованием вернуть Неаполь Карлу VIII. Французы прибыли через два дня после того, как была заключена лига с Ферранте и, следовательно, их притязания получили от Александра отказ. Но отказ не был выражен в категорической форме, чтобы не слишком сильно встревожить Перона, и конечно не таким образом, какой подразумевался. Это являлось всегдашней политикой Александра -- оттягивать окончательный разрыв до последнего возможного момента. Он совершенно не хотел ни подтолкнуть Францию к чрезвычайным шагам, ни спровоцировать уже растущие анти-папские настроения в этой стране. Подобным образом он уверил Милан, что его соглашение с Ферранте является просто брачным соглашением и не имеет никакого дипломатического значения.

Более того, похоже, что в следующие месяцы отношения между Неаполем и Александром охладели. В сентябре 1493 г. Александр назначил первую большую группу кардиналов, и цели его политики по отношению к Коллегии прояснились в этих назначениях. Он уже встретил мощную оппозицию в небольшой, по преимуществу итальянской Коллегии, где каждому ходу, который он делал в Италии, противостояла клика кардиналов. Его ответом было затопить Коллегию неитальяцами, и прежде всего испанцами. Но эта группа имела интернациональный характер, и состояла по большей части из людей высокого положения. Она включала двух французов, Ла Гролае и Пераулд, последний по рекомендации Императора; испанца Карваджала, который неистово проповедовал призыв к реформе на конклаве предыдущего года; англичанина Мортона, и польского архиепископа Кракова, Фредерика Казимира. Среди назначенных итальянцев были два выдающихся богослова, венецианец Гримани и Сангиорджио; миланца Лунати; два представителя римской знати Фарнезе и Цезарини, причем первый, Алессандро, был братом Джулии Фарнезе; и Ипполито д'Эсте, пятнадцатилетний сын герцога Феррары. Наконец, в этот раз избрали Цезаря Борджиа, и он присоединился в Священной Коллегии к своему кузену Хуану Борджиа-Лансоль. За исключением двух римлян, и Ипполито и Цезаря, это были достойные назначения. Все они были людьми уважаемыми, и представляли все главные государства за исключением Неаполя. Несомненно, это стало преднамеренным упущением; уступку Ферранте можно было сохранить на будущее для более выгодного употребления, и в этот раз Александр стремился не дать впечатления слишком тесной близости с Неаполем. Двух римлян выбрали из второстепенных знатных фамилий, чтобы сбалансировать влияние кардиналов Орсини, Колонна, Савелли и Конти. В этих условиях выбор Алессандро Фарнезе, и связь Александра с семьей Фарнезе в целом, являлись особенно важными, поскольку те владели землями к северу от Рима на южных берегах озера Болсена, и это можно было использовать для того, чтобы потеснить силу Орсини на юге. Алессандро был не только кардиналом "от юбки", как римляне любили называть брата Джулии Фарнезе; он представлял важное римское семейство и, кроме того, в будущем стал Павлом III.

Джулиано делла Ровере и кардиналы оппозиции пришли в ярость и резко отвергли новые назначения, но сопротивление отражало скорее традиционную реакцию на крупную неитальянскую группировку, чем то, что это были возражения против назначения Цезаря, как принято считать. Теперь кардиналы, бывшие противниками Александра, начали покидать Рим и появляться в окружении Карла VIII. Это придавало намерениям французского короля в Италии все более религиозный привкус, поскольку враги Александра призывали к Вселенскому Собору, реформе Церкви и смещению Римского Папы на основании симонического избрания. Это оппозиционное движение достигло своего апогея, когда в начале 1494 г. Джулиано делла Ровере сбежал во Францию и прибавил свою личную ненависть к конкуренту к более искреннему недовольству части своих последователей из числа кардиналов.

Растущая угроза личному положению Александра встревожила его даже больше, чем политическая угроза Неаполю со стороны Франции, и в течении оставшихся месяцев 1493 г. он продолжал скрывать, в какой степени связан обязательствами с Неаполем. Ферранте со своей стороны обвинил его в невыполнении обещаний и не предпринимал усилий, чтобы подготовить брак Гоффредо и Санчии. Однако смерть Ферранте в январе 1494 г. в определенном смысле поставила вопрос во главу угла. Александр теперь был вынужден полностью раскрыться, поскольку ему нужно было или признать Альфонсо и формально передать ему Неаполь, или отказать в инвеституре и бросить Арагонцев. Альфонсо также понимал, что французская угроза уже близка, и что ему необходимо любой ценой добиться полной поддержки Папы. Он предложил дальнейшие уступки и взятки папскому семейству, и Александр решительно склонился на его сторону, признав титул Альфонсо, формальную инвеституру, и в строгих словах написал бреве к Карлу VIII, осуждая намечающееся нашествие.

Было бы неправильном рассматривать подобную последовательность событий как то, что Александр наконец раскрыл свои взгляды. Он составил себе мнение задолго до этого. В действительности он, вероятно, никогда серьезно не относился к идее поддержать вторжение Франции. Французский контроль над Неаполем не мог не стать бедственной ситуацией для независимого Папства. Смерть Ферранте вынудила Александра четко обозначить свою позицию (шаг, который он никогда не любил предпринимать), и хотя на первый взгляд существовали более жесткие, чем когда-либо, причины расположить к себе французов, чьи угрозы теперь касались религии в той же степени, что и политики, он не колебался. Папу беспокоило лишь то, что на пути наверх его семье неизбежно придется вставать на сторону Карла VIII, но у Александра, как ни важна была для него семья, имелись и другие соображения, и теперь он был настроен сопротивляться.

С начала весны ситуация в Риме стала все более проясняться. В апреле Джулиано делла Ровере сбежал во Францию, оставив свои крепости Остии в руках Джованни делла Ровере, префекта, и Колонна. Это семейство привлекли на миланско-французскую сторону уговоры Асканио Сфорца и примирение Папы с Орсини. 8 мая кардинал Хуан Борджиа-Лансоль короновал Альфонсо в Неаполе и от имени Римского Папы получил от него присягу о верности. В этой торжественной церемонии, тщательно организованной Бурхардом, папским церемонийместером, не только подчеркивалась положение Неаполя как феода Папства, но и семья Борджиа играла заметную роль. Хуан Борджиа-Лансоль председательствовал в качестве папского легата; Гоффредо в своей новой роли принца королевского дома и Протонотария нес корону; Гандия, отсутствовавший в Испании, был сделан Князем Трикарии, а Цезарь получил богатые неаполитанские бенефиции. Присутствовал также брат кардинала, Галцеран Борджиа-Лансоль, бывший знаменосцем у Гоффредо. Никогда Римский Папа не утверждал подобной власти над Неаполем политико-религиозными и династическими средствами. Через три дня праздовали брак межбу Гоффредо и Санчией. Гоффредо вдобавок к своим владениям Князя Сквиллаче получил кондотту в 10000 дукатов от Альфонсо²⁸.

Этот брак никогда не был особенно успешным. Гоффредо, хотя он и произвел хорошее впечатление на послов в Риме, когда тремя месяцами ранее им его представили, был на несколько лет моложе Санчии и казался слабой и поверхностной личностью²⁹. С другой стороны, Санчия была своевольной и расточительной девушкой, чье имя вскоре станут связывать с другими мужчинами. Уже через несколько недель супружества Александр пришел в ярость, слыша смущающие сообщения об экстравагантности и сомнительной моральной обстановке, царящих в доме его младшего сына. Хоть он и был снисходительным отцом, но не любил ненужную расточительность и попросил Альфонсо послать комиссию для проверки этих рассказов. По этому поводу отправили графа Марглиано, и тщательно опросили слуг принца и принцессы Сквиллаче. В результате имя Санчии на время было обелено, поскольку сообщали, что единственному мужчине за исключением ее мужа, который входил в ее покои, было шестьдесят лет, но неэкономность домашнего хозяйства стала очевидной. Один Гоффредо имел семьдесят три личных слуги, а у Санчии было еще тридцать два человека прислуги³⁰.

Однако внимание Александра больше занимали вопросы первоочередной важности. К концу мая объединенное давление неаполитанцев, Орсини и Папы вынудило Колонна сдать Остию, и в июле Александр и Альфонсо встретились в Виковаро, чтобы согласовать военные планы сопротивления французам. Нашествие стало теперь неизбежным, и Александр, безусловно, собирался сопротивляться ему.

Глава VII

Борджиа в трудном положении

В сентябре 1494 г. Карл пересек Альпы и вошел в Италию. Хотя на его пути почти не было препятствий, он продвигался на юг сравнительно медленно. Сам Карл заболел оспой в Асти и прошло почти четыре месяца, пока он в конце концов не вступил в Рим. Этот период стал одним из наиболее трудных для Александра. Армия Карла VIII представляла не только военную и политическую угрозу безопасности Папской Области и равновесию сил в Италии, но также угрожала положению самого Папы, поскольку Джулиано делла Ровери и примкнувшие к нему кардиналы требовали реформ и смещения Александра. После встречи с Альфонсо в Виковаро Александр продолжал думать только о сопротивлении. Военные приготовления быстро пошли вперед, и сам Папа принял живейшее участие в размещении отрядов и укреплении замков римской Кампаньи¹. Так как Колонна уже стали союзниками Джулиано делла Ровере и примкнули к французам, защита Рима находилась по большей части в руках Орсини. Неаполь обещал 3000 пехоты, но основная часть сил Неаполя была задействована в демонстрации военно-морского могущества у Генуи и противостоянии продвижению французов на юг через Романью. Таким образом в деле обороны Рима Александр полагался на традиционный образец союза итальянских государств и папской армии под командованием римских баронов. В данных обстоятельствах он не мог рассчитывать на лучшую защиту, но этой защиты было далеко не достаточно. Неаполитанский флот был побежден в Рапалло и отброшен к побережью Лигурии; неаполитанская армия отошла в Романью, поскольку Карл решил идти через Италию западным путем²; сопротивление Флоренции пошатнулось, как только прозвучали первые выстрелы у ее пограничной крепости Сарзана. 18 сентября Колонна при поддержке французов снова заняли Остию, что угрожало безопасности самого Рима и поставкам туда продовольствия.

Александр теперь был вынужден думать о переговорах и послал на встречу с Карлом кардинала Пикколомини. Выбор стал неудачным, поскольку Пикколомини, через брак своего брата, породнился с неаполитанским королевским домом, и Джулиано делла Ровере сумел убедить Карла отказаться от встречи с ним. Александр таким образом становился все более и более беспомощным, поскольку его попытки выйти на переговоры были отклонены, связи с союзниками распались, и собственные бароны его покинули. Пандоло Колленуччио, посол Ферраресе, нашел его безуспешно пытающимся справиться со слабостью Италии, и объявляющим, что никогда не станет капелланом короля Франции. "Но", -- сказал Колленуччио, -- "Папа один из тех, кто говорит больше, чем делает", -- суждение, которое, возможно, не брало в расчет ни долгих усилий Александра по усилению своей обороны, ни его невыносимой политической ситуации³.

Когда в декабре французская армия подступила, неаполитанская армия во главе с сыном Феррантино Альфонсо передвинулась, чтобы защитить Рим, и Александр решился на последнюю попытку. Кардинал Асканио Сфорца и другие из профранцузской партии были арестованы, а дворец кардинала Пераулда в Риме разграбили неаполитанские солдаты и население Рима. Французских послов информировали, что свободного прохода через город не будет, и Папа лично обратился к германской колонии, одной из самых больших из иностранных группировок в Риме, призывая их помочь в защите города. Но насколько шатко положение Александра, стало ясно, когда Орсини переметнулись на сторону французов, и Карлу VIII предложили использовать крепости Орсини в Браччано. Французские отряды, перебазировавшиеся на юг мимо Витербо, неожиданно напали на Джулию Фарнезе и Адриану де Мила и захватили их в плен, когда те возвращались в Рим после визита в замок Фарнезе в Каподимонте. Александр поспешил выкупить своих женщин и подготовился к неизбежному теперь приходу французов. На Рождество Феррантино вместе с его отрядами попросили покинуть Рим. Папа, поиграв с идеей бегства из Рима в Неаполь, справедливо решил, что лучшей политикой будет остаться и самому посмотреть в лицо своим врагам и обвинителям. Имелись хорошие основания для того, чтобы полагать, что незрелый и впечатлительный Карл не возьмет на себя задачу сместить Папу и реформировать Церковь, как это ожидал от него Джулиано делла Ровере. Conservatori Рима с одобрения Папы известили Карла в Браччано о сдаче города, и 31 декабря французская армия промаршировала через Порта дель Пополо.

В следующем месяце опытность и политическая проницательность Александра сослужили ему хорошую службу. Защищенный замком Сант-Анджело, он поддерживал впечатление учтивой отстраненности, в то время как Карл в Палаццо Венеция начинал все больше осознавать политические реалии ситуации. Пока Джулиано делла Ровере и французские кардиналы требовали смещения безнравственного и получившего престол путем симонии Римского Папы, и призывали к Вселенскому Собору, чтобы выбрать ему преемника, кардиналы, бывшие эмиссарами Александра, показывали, что цель Карла -- овладение Неаполем и поддержку крестового похода -- наилучшим образом можно достичь, примирившись с правящим Папой, чья власть все еще оставалась почти бесспорной. В сложившейся обстановке конечное решение Карла стало легко предсказуемым, и 15 января пришли к соглашению. Французская армия должна была продолжить свободный проход через Папскую Область на марше к Неаполю; кардинал Цезарь Борджиа должен был сопровождать короля в качестве легата и заложника. Некоторые ключевые крепости передавались в руки французам, но Александр должен был сохранить контроль над замком Сант-Анджело. В будущем причина крестового похода, принц Джемаль, брат султана Баязида II, передавался в руки Карла VIII.

Джемаль находился в заключении на Западе с того момента, как на престол вступил его брат, и Баязид с удовольствием платил 40000 дукатов в год, чтобы держать его там. В 1489 г. Джемаля передали под охрану Иннокентия VIII, и с этого времени он жил в Ватикане как важная персона, но в одиночестве. Семейство Борджиа охотно за него ухватилось, и его часто видели едущим на лошади по улицам то с одним, то с другим из сыновей Римского Папы. Этот брат султана теперь представлял собой значимый фактор в предполагаемом крестовом походе Франции. Александр, намекая на угрозу передачи Джемаля в руки французов, искал помощи Турции против французских захватчиков. Захват его эмиссара Боччиардо с письмами, из которых стало известно о переговорах, дал в руки врагов Папы важное оружие пропаганды, подавлявшее его и умалявшее для Александра роль Джемаля как дипломатического заложника. Но фактически реалии турецкой державы, начиная с падения Константинополя, сделали союз с турками все более популярным и действенным средством европейской дипломатии, и французы, делавшие вид, что их приводят в ужас такие маневры Папы, в то же время сразу стали придерживаться подобного курса, когда сами оказались в затруднении. Однако в тот момент полезность Джемаля для Александра стала минимальной, и передача его в руки Карла была маленькой ценой за то, чтобы избавиться от давления Франции. Когда Джемаль умер под охраной французов через месяц после того, как покинул Рим, Александра неизбежно обвинили в том, что принц уже был отравлен. Но нет никаких свидетельств ни того, каким образом это могло произойти, ни, конечно же, того, почему Александр должен был этого желать, за исключением предположений о взятке, предложенной Баязидом, которая, конечно, явно не была получена⁴. Все говорит о том, что несчастный турецкий принц умер от естественных причин.

Ничто не говорит лучше о способах, какими бесконечно более проницательный и опытный Александр обыграл молодого и впечатлительного французского короля, чем описание их первой встречи. 16 января, пока Александр еще оставался в замке Сант-Анджело, Карл был принят в Ватикане и приглашен на обед. После обеда Александра понесли назад в паланкине через сад к Ватикану, и Карл вышел навстречу к нему. Когда папа сходил с паланкина, Карл начал приближаться с традиционными поклонами. Александр, чтобы избежать впечатления того, что он принимает усердные коленопреклонения как должное, и тем самым подвергнуться риску оскорблений со стороны французов, но вместе с тем понимая необходимость ясно показать французскому королю свое личное превосходство, притворился, будто не замечает приближения Карла. В последний момент в атмосфере дружественной снисходительности Александр завершил ритуал и, не давая Карлу поцеловать ни руку, ни ногу, вел себя с ним как равный. Эта атмосфера неофициального дружелюбия, принятая Александром на всех его встречах с Карлом в следующие несколько дней, создавала безошибочное впечатление превосходства, не давая никакой почвы для оскорблений. В то же время все попытки Карла и его советников надавить на Папу в деле инвеституры на неаполитанское королевство были ловко отклонены, а вопрос реформы Церкви даже ни разу не упоминался. Наконец 27 января Карл отбыл, не продвинувшись ни в каком из двух основных пунктов. Рим вздохнул с облегчением, поскольку французские отряды выезжали на юг, и через несколько дней Цезарь, после осторожных приготовлений, сбежал из лагеря французов. Таким образом Карл потерял даже своего заложника из числа Борджиа.

Одним из неявных источников прочности положения Александра в то время была Испания, и она, как бы не колебалась, показывать ли свою руку, не могла позволить постоянного французского контроля ни над Папством, ни над Неаполем. Даже когда рухнули последние крупицы неаполитанского сопротивления и Альфонсо II отказался от трона в пользу своего сына Феррантино, испанские дипломаты помогали в работе создания антифранцузской лиги, и испанские отряды и суда собрались в Сицилии. В то время, когда французы оккупировали Неаполь и Феррантино сбежал на Сицилию в окружении последних остатков преданного ему баронства, включая Гоффредо и Санчию, послы Милана, Венеции, Испании, Папы и Императора основали Священную Лигу. Все теперь были обеспокоены тем, чтобы положить конец французской авантюре в Италии, хотя она и соответствовала их основным интересам. Лигу объявили 31 марта 1495 г., и Карл, все еще не могущий добиться папской инвеституры, хотя он предлагал Александру 150000 дукатов и 40000 ежегодной дани, быстро потерял поддержку тех неаполитанцев, которые несколькими неделями раньше радостно его встречали. Карл, со своими эфемерными планами крестового похода, расстроенным воображением, все более непопулярным правлением в Неаполе и все более явной угрозой коммуникациям и обратной дороге, столкнулся с отсутствием иной альтернативы, кроме как отступить самому вместе с частью армии.

Перед лицом Александра теперь встало возвращение французской военной угрозы в Папскую Область. Несмотря на формирование Священной Лиги, он все еще не способен был сделать что-то для сопротивления. Милан и Венеция обещали отряды для защиты Рима, но появились лишь разрозненные группировки; у папской армии не было лидера, поскольку и Орсини, и Колонна все еще были связаны с французами. Единственный разумный образ действий Александра заключался в обеспечении того, чтобы французская армия прошла через Папскую Область так быстро, как только возможно. На сей раз Папа не выигрывал ничего, оставаясь в Риме и встречая Карла VIII. Угроза положению самого Папы, которая так и не возникла в январе, когда Карл обладал сильной поддержкой группы кардиналов и свободным временем, вряд ли возникла бы сейчас, когда Карл спешил и его союзники из числа кардиналов были разочарованы его действиями в качестве реформатора Церкви. Так что как только отряды французов добрались до южных окраин Рима, Александр с большинством кардиналов и под мощным прикрытием войска удалился к северу в Орвието. Кардинала Паллавичини отставили встречать Карла и защищать Рим от разграбления французскими отрядами, насколько это было возможным. Карл, отчаянно стремившийся к встрече с Папой не только для того, чтобы требовать от него неаполитанской инвеституры, но теперь и для того, чтобы вырвать его из Священной Лиги, торопливо прошел через Рим, надеясь достичь Александра в Орвието. Но Александр уже принял меры для того, чтобы отойти дальше от французов на марше в Перуджию, и теперь он разместился там вне досягаемости спешащих французов. По словам хроникера Перуджии, Матараццо, Александр воспользовался возможностью попытаться свергнуть Баглиони и восстановить прямое папское правление в городе. Попытка провалилась, и итогом ее стало значительное возмущение горожан против Борджиа⁵. Тем временем Карл пришел еще в большее расстройство, поскольку на севере собралась армия Лиги и дальнейшее преследование Римского Папы стало невозможным. Французская армия успешно прорвалась через Лигу в Форново, но она спешила достичь границ. Александр вернулся в Рим с чем-то вроде триумфа, и действительно значительно способствовал разгрому французов. В этом кризисе политику Александра, по-видимому, диктовали интересы Папской Области и непосредственно Италии в целом, и его беспокойство за собственное положение, а не особые интересы Борджиа. Он, казалось, расценивал это первое французское нашествие скорее как бурю, которую надо перенести, а не как благоприятную возможность для династических амбиций Борджиа.

В месяцы, следовавшие за разгромом Карла VIII, Александр продолжал работать над единством Италии, чтобы предотвратить вероятность повторения гибельных событий 1494 г. Так как отношение Людовико Сфорца к Священной Лиге уже охладело, и он сам вошел в переговоры с французами, а возвращение Неаполя Феррантино и Испании все еще стояло под вопросом, Венеция, казалось, была самым надежным союзником Папства в Италии. Александр поэтому прилагал усилия к тому, чтобы добиться дружбы Венеции, и в то же время искал способы разбить опасную связь между Флоренцией и Францией. Наступление французов в 1494 г. привело к падению Пьеро де Медичи, частично из-за того, что его политика привела Флоренцию к столкновению с французами, а частично потому, потому что при этом он так легко сдался. Наступление также побудило Пизу восстать против Флоренции и добавило к национальному унижению экономические потрясения. С этого момента в политике Флоренции преобладали традиционные профранцузские симпатии. С естественным желанием французских торговцев защитить свои денежные интересы во Франции связалось мощное влияние Савонаролы, неистового домениканского проповедника, предсказавшего приход Карла VIII как неизбежный бич грехам Италии. Флорентийцы думали, что именно Савонарола повлиял на Карла VIII, не давшего город на разграбление французской армии, и его моральный и политический авторитет был неразрывно связан с профранцузской партией. Возможно, будет правдой сказать, что именно близость Савонаролы к сильным франкофильским настроениям во Флоренции и его положение рупора той группы, которая видела во Франции лучшую надежду вернуть Пизы и избежать возвращения Медичи, больше, чем его личный авторитет, укрепила в городе его власть, державшую Флоренцию во французском лагере несмотря на давление на нее всей Италии. Но Александр и члены Священной Лиги думали наоборот, и считали свержение Савонаролы необходимой предпосылкой для разрушения франко-флорентийской связи. Таким образом Александр постепенно увеличил нажим на Савонаролу прежде всего по политическим основаниям, а не из-за его личных нападок на Папу или религиозных волнений, которым тот был причиной. Когда попытки утихомирить Савонаролу убеждением и угрозами провалились, стало необходимым дискредитировать его и уничтожить его политическое влияние прежде, чем перейти к крайним мерам.

Сутью всей флорентийской политики того периода было возвращение Пизы. Восстание этого города в момент французского вторжения не только стало ударом по престижу Флоренции, но и принесло громадные коммерческие и экономические потери. Терпеливые попытки построить торговую империю, основываясь на Пизе и свободном проходе к морю, потерпели крах; подскочили цены на товары широкого потребления; цены на зерно взмыли вверх из-за потери большинства плодородных земель пизанских condato; богатые флорентийцы, при поддержке Медичи вкладывавшиеся в развитие пизанских поместий, видели, что их усилия пропали даром⁶. В результате любой державе, желавшей войти в союз с Флоренцией, нужно было только предложить помощь по возвращению Пизы; любой державе, жаждавшей причинить Флоренции ущерб, нужно было только посодействовать Пизе. Французов, чей приход вызвал восстание в Пизе, флорентийцы посчитали наиболее вероятным источником помощи в возвращении потерянного города. Но в 1496 г. и Милан, и Александр стремились умаслить флорентийцев и вырвать их из союза с Францией, предлагая помощь и посредничество. Максимилиана, Священного Римского Императора, подстрекали сыграть роль в возвращении упрямой Пизы, предложив ему коронацию папой. Но все провалилось; и Милан, и Венеция стали видеть больше преимуществ в том, чтобы помочь Пизе и таким образом вывести Флоренцию из строя. Александр, ободренный тем, в какой мере влияние Савонаролы подрывалось отсутствием у того выдержки, полагался на уничтожение великого проповедника как на средство достижения политической цели. То, как Савонарола позволил себя дискредитировать и уничтожить, явилось виртуозной папской политикой. Нельзя было пожаловаться на преследования, и в то время мало кто видел в Доминиканце мученика. Флорентийцы, утомленные суровостью морального режима, который тот им создал, разочаровались в утопическом сумасбродстве своего проповедника, были откровенно шокированы результатом известного испытания огнем, в которое Савонарола позволил себя впутать, потеряли терпение от своего героя и позволили ему идти на смерть и в вечное безмолвие. Его личные нападки на Александра, конечно, сыграли роль в создании легенды о Борджиа, но если учесть, как сильно он был скомпрометирован, то удивительно, насколько значительной стала эта роль⁷.

Однако заключительная глава в драме Савонаролы наступит лишь через восемнадцать месяцев, когда, в конце лета 1496 г., Александр посчитает возможным снова обратить внимание на укрепление своих светских позиций и продвижение своей семьи. Отражение французской опасности весьма сдружило итальянские государства, а оппозиция внутри Коллегии кардиналов в значительной степени размылась благодаря появлению другой группы кардиналов, настроенных дружественно или нейтрально. Момент был подходящим для того, чтобы безотлагательно заняться проблемой, осаждавшей все Ренессансное Папство -- римскими баронами. Как Колонна, так и Орсини в 1494 г. покинули Папу, но именно предательство Орсини Александр чувствовал особенно остро, поскольку в 1494 г. это случилось в самый последний момент. Кроме того, Орсини все еще помогали французам, в то время как с Колонна было достигнуто согласие. Орсини являлись старейшими врагами Борджиа, и захват ими замков Чибо сделал их самыми опасными. Наконец, время для атаки на Орсини было особенно подходящим, так как Вирджинио находился в заключении у неаполитанцев после того, как капитулировали последние силы французов в Королевстве, и Лига была готова предоставить для этого дела своего генерала, Гвидобальдо де Монтефелтро, герцога Урбино, одного из самых известных кондотьеров в Италии. 1 июня Орсини были официально отлучены от Церкви за неповиновение и измену.

Но Александр не был готов доверить разгром Орсини ни их соперникам, как сделали бы некоторые из его предшественников, ни наемному генералу, чья помощь могла быть утрачена в любой момент. Поэтому Хуана Борджиа, герцога Гандии, вызывали назад из Испании, чтобы тот стал Главным Капитаном Церкви, и возглавил атаку на Орсини. Это назначение преследовало двойную цель: мало того, что можно было доверять полнейшей лояльности Хуана к своему отцу, какой наследник конфискованному у Орсини имуществу был бы более подходящим? Таким образом одновременно продвигались папская политика и династические устремления Борджиа, что так часто являлось причиной действий Александра.

10 августа 1496 г. Хуан Борджиа въехал в Рим, приняв на себя роль защитника интересов Папы и Борджиа. Хуан ныне был молодым человеком двадцати лет от роду. Он отсутствовал в Италии в течение трех лет, ведя жизнь испанского гранда; поэтому он был известен меньше и даже вызывал большее недоверие, чем остальные члены семейства. Будучи одним из первых герцогов Испании, он обнаруживал естественные высокомерие и гордость, приводившие в бешенство римскую знать, которая считала его выскочкой, неспособным сыном ослепленного отеческой любовью Римского Папы. Несомненно, Хуан был отцовским фаворитом, поскольку обладал мягким и более открытым характером, чем Цезарь, и не имел всепоглощающих амбиций и беспринципной решимости своего брата. Его сравнительная неспособность к роли военного и человека действия вместе с его кричащей манерой одеваться и распущенностью привели к тому, что большинство современников и позднейших историков третировали его как довольно малоприятное ничтожество. Конечно, Хуан произвел плохое впечатление в Испании, и его описывали в одном из рассказов того времени как "очень посредственного молодого человека, полного ложных представлений о своем величии и дурных мыслей, надменного, жестокого и неблагоразумного"⁸. Он имел мало существенного военного опыта и был годен на роль Главного Капитана Церкви не больше, чем любой из числа молодых итальянских принцев, кому давали в то время номинально командовать армией. Военный успех в эпоху Ренессанса был по большей части делом проб и ошибок, необходимым компонентом которого являлась значительная доля удачи. Почти вся молодая итальянская знать стремилась к военному успеху, но мало кто добивался его сколько-нибудь надолго. У Гандия был только один шанс, и затем ненависть и отвращение, окружавшие его, уничтожили его. По сути мы мало что знаем о реальном характере этого человека, за исключением того, что он выглядит довольно слабым.

К октябрю все было готово для кампании против Орсини. Собрали сильное войско, со значительным артиллерийским обозом. Можно было рассчитывать, что Колонна примут участие в разгроме своих врагов, и молодой Фабрицио Колонна, который позже станет одним из наиболее известных итальянских военачальников своего времени, был ценным помощником у герцога Урбино. Сам Гвидобальдо де Монтефелтро, прибывший в Рим, чтобы взять над экспедицией военный контроль, хоть и не самого высокого порядка, стал кондотьером скорее по традиции, чем благодаря успешному опыту. Монтефелтро всегда были военными; они получили герцогство Урбино в качестве награды за военную службу, и финансы их герцогства очень во многом зависели от дохода герцога как наемника. Но Гвидобальдо на деле не подходил для такой жизни. Он был типичным примером второго поколения кондотьеров; куртуазный сын отца-военного, он предпочитал жизнь ренессансного государя жизни солдата. Он являлся известным покровителем литературы и искусств, он был любимым и преуспевающим герцогом в Урбино, и в некотором смысле являлся профессиональным военным. Но эта репутация ему легко досталась и вряд ли была заслуженной.

Таким образом, когда 26 октября Гандия и Гвидобальдо преклонили колени перед Папой в Соборе св. Петра, чтобы получить знамена/хоругви Церкви, а первый -- пост Главного Капитана, их шансы на успех были не столь блестящими, как это казалось. Миланского кардинала Лунати назначили легатом для сопровождения экспедиции, и он от имени Папы получил в подчинение замки Орсини. Без сомнения, этот выбор должен был продемонстрировать участие Лиги в кампании.

На следующий день армия проследовала от Рима и начала обследование замков Орсини. Первые недели кампании сопровождались значительным успехом. Замок за замком открывали ворота при приближении папского войска. Скрофано, Галера, Формелло и Кампагнано, все значимые природные крепости, какими они выглядят даже сегодня, оказали мало сопротивления; Ангуиллара, один из хваленых замков Чибо, радостно приветствовал папские отряды. К северу и западу от озера Браччано были взяты Вейано, Биеда и Бассано ди Сутри. К началу декабря Гандия и Гвидобальдо разбили лагерь неподалеку от Изола Фарнезе, ключевой крепости Орсини, лежащей среди развалин Этрусской Веи и контролировавшей Виа Кассиа. Она, окруженная папской артиллерией, недавно прибывшей из Неаполя, сдалась на удивление быстро. Таким образом всего лишь после двух месяцев кампании у Орсини оставались только два прибрежных замка Браччано и Тревиньяно.

Замок Браччано был вновь укреплен и значительно увеличен Наполеоном Орсини в 1480-х гг. Следовательно, это была значительно более сложная крепость, чем любая из тех, что так быстро пали под натиском папских отрядов. Тревиньяно, с другой стороны, был замком традиционного типа, ненамного изменившимся со времен Средневековья, несмотря на развитие осадной артиллерии. Однако, он располагался на нависавшей над озером Браччано природной скале, которая возвышалась над небольшим окруженным стеной городом. Два замка могли сообщаться друг с другом и посылать друг другу оружие и продовольствие по озеру. Чтобы предотвратить это, Гандия и Гвидобальдо попытались доставить по суше из Тибра маленькое судно, но конвой перехватил Бартоломео д'Альвиано, командующий Орсини в Браччано, и корабль сожгли.

Тем не менее в начале нового года, хотя Гвидобальдо был ранен и временно находился вне дел, отряды Гандии штурмовали Тревиньяно, и город пал. Таким образом остался только Браччано; но два последовательных нападения на эту крепость в январе 1497 г. потерпели неудачу. Тем временем подоспела помощь. Карло Орсини и Вителлозо Вителли на французские деньги собрали отряды в Умбрии и южной Тосканье. Они соединились с Баглиони из Перуджии и Джованни делла Ровере, и теперь двигались на юг, пользуясь тем, что во владении кардинала Орсини находились ключевые крепости Сориано. Папское войско было вынуждено снять осаду с Браччано и пошло на север, чтобы встретить там новую угрозу. Две армии встретились 24 января на склонах Монти Чимини между Бассано ди Сутри и Сориано .Последовавшая за тем битва при Сориано часто описывалась как позорное поражение папского войска и памятник полной военной неспособности Гандии. Но поскольку большинство тех, кто говорил об этом событие, были в полном восхищении от такого исхода и возможности праздновать поражение Борджиа, это вряд ли удивительно. Однако и Сансовино, историк Орсини, и Сигизмунд де Конти, летописец, который питал глубокий интерес к военному делу, расценили битву как ожесточенное сражение⁹. Папские силы при первых столкновениях взяли верх, и Орсини под их натиском начали отступать. Затем в результате чересчур самоуверенной попытки обхода с флангов Фабрицио Колонны часть папской армии подверглась решительному контрнаступлению Вителлозо. Герцог Урбино был взят в плен, а Гандия слегка ранен, и папские отряды отступили, оставив на поле 500 погибших.

[Вставка на разворот. Карта Римской Кампаньи]

Такой отпор стал серьезным бедствием, хотя, возможно, и не катастрофой. Папские силы потеряли своего Главного Капитана и осада с Браччано была снята; однако папская армия быстро реформировалась, и большую часть артиллерии оставили на защите Ангуиллара. Но свою роль начали играть дипломатические факторы. Поддержка французами Орсини стала очевидной, и теперь и Испания, и Венеция начали давить на Александра угрозой войти в соглашение с его непослушными вассалами. Орсини, боясь, как бы против них не использовали испанские отряды Гонсалво де Кордоба, продвигавшиеся к Риму, также стремились к скорейшему заключению мира. Таким образом следующая глава в конфликте между Борджиа и Орсини завершилась компромиссом. Римский Папа вернул Орсини замки за исключением Ангуиллары и Черветери, которые он сохранил в качестве залога за выплату компенсации в 50000 дукатов. Орсини обещали в будущем не воевать с Папой, и тот в свою очередь согласился ходатайствовать перед королем Неаполя об освобождении Орсини, заключенных в Неаполе. Основную долю компенсации, выплаченной Орсини, получил Гандия, чьи надежды завоевать земли Орсини разбились.

В течение нескольких дней после подписания соглашения папская армия, все еще под началом Гандии, вновь начала действовать. Крепости Остии находились в руках французского гарнизона с осени 1494 г. Они были последним оплотом Франции на полуострове, и теперь испанское войско Гонзальве соединилось с папскими силами для окончательного их захвата. Французский командующий Менаут Агуерре позже обвинял Папу в том, что тот использовал против крепости дьявольское оружие, якобы включавшее некий ядовитый газ, который выделялся при бросании каких-то веществ в костры, разожженные под стенами с наветренной стороны¹⁰. Однако более значимым в падении Остии в марте 1497 г. выглядит объединенное действие бомбардировки артиллерией Гандии с одной стороны и нападения испанской пехоты с другой.

На празднованиях Пасхи в 1497 г. оба командующих получили награды, и Бурхард сообщает, что Гонзальве был глубоко обижен тем, что герцогу Гандии пожаловали более дорогой подарок¹¹. Без сомнений, Гонзальве был не единственным влиятельным лицом в Риме, кого в то время раздражало и пугало растущее могущество семейства Борджиа.

С конца лета предыдущего года все дети Александра находились при нем. Тогда Гоффредо и Санчия возвратились после двух лет отсутствия, и Санчия заняла место рядом с Лукрецией в роли одной из официальных хозяек Ватиканского общества. В течение зимы распространились слухи о распущенности Арагонской принцессы. Предполагали, что Цезарь и Хуан соперничали за благосклонность своей невестки. Если это правда, то такие сведения говорят нам о нравственном уровне неаполитанского королевского дома не меньше, чем о моральном облике Борджиа.

Тем временем не все было в порядке во дворце Санта Мария в Портико, где жили Лукреция и Джованни Сфорца. Их брак был одним из тех политических соглашений, которое потеряло свою важность почти с момента заключения. Теперь в течение уже почти трех лет папская политика опиралась на союз с Неаполем, и лишь пока Священная Лига проявляла жизнеспособность, можно было мириться с союзом со Сфорца. К 1496 г. приверженность Милана к Лиге заметно охладела. Кроме того, встала под сомнение полезность Джованни в роли как военного, так и князька Романьи. Его подозревали в передачи Милану информации о передвижении неаполитанских отрядов в Романье в 1494 г., и в том, что он несколько раз чрезвычайно медленно отвечал на папские призывы к вооружению. Он принимал участие в папской войне против Орсини, но, казалось, не внес тогда сколько-нибудь большего вклада, чем в свои предыдущие кампании. Лукреции, по видимости, глубоко надоела провинциальная жизнь в главном городе Джованни, Пезаро, и, возможно, у Борджиа уже появились мысленные планы скорее на уничтожение викариев Романьи, чем на союз с ними. Поэтому как династическое, так и политическое значение супружества было исчерпано, и, когда в конце 1496 г. Лукреция отказалась возвращаться в Пезаро после лета, проведенного в Риме, стало очевидным, что брак на грани развала¹².

Лукреция отнюдь не была той отвратительной и бесстыдной куртизанкой, какой ее изображают, и экстравагантные истории об ее отношениях со своим отцом и братьями весьма необоснованны. Но она была веселой и любящей наслаждения молодой женщиной, которой намного больше нравилось управлять двором Ренессансного Папства, чем жить в браке с военным средних лет и быть хозяйкой дома в маловажном общественном болоте. Джованни вернулся в Рим после Рождества и также присутствовал на Пасхальных празднествах. Но он не мог испытывать ни малейшего удовольствия от мрачных взглядов, которые кидали на него братья Борджиа, и вскоре бежал в Пезаро, переодевшись в чужое платье. Свидетельства тому, что жизни Джованни явно угрожали, ненадежны, но немедленно после его отъезда против него был начат бракоразводный процесс.

Другим из итальянских военных, кто с молоком матери впитал обиду на Борджиа, был герцог Урбино. Александр отказался выкупить его из тюрьмы Орсини в Сориано, и тот был вынужден найти деньги сам. Поскольку непохоже, чтобы он находился на службе у Папы, и в любом случае не было общепринятым, чтобы нанимающая сторона отвечала за выкуп неудачливого кондотьера, отказ Александра вряд ли удивителен. Но он особенно терзал Гвидобальдо, поскольку явился последней каплей в той чаше унижений, которые, без сомнения, причинял ему в течении кампании высокомерный Гандия.

Но прежде всего существовали римские бароны, к тому времени в полной мере ощутившие тяжесть присутствия Борджиа в Риме. Колонна не получили ни малейшей награды за свою помощь в войне с Орсини, и сами Орсини далеко не примирились со значительной компенсацией, которую они были вынуждены заплатить. В начале июня 1497 г. атмосфера негодования и тревоги в Риме значительно усилилась из-за двух папских назначений. В Неаполе король Фредерик недавно сменил на троне своего племянника Феррантино, и пришло время для его формальной инвеституры и коронации Папой. Цезаря Борджиа теперь назначили для этой церемонии легатом - честь, на которую он по своей молодости и низкому положению в Коллегии кардиналов никак не имел права. Почти в то же самое время герцог Гандии получил Беневенто и Террачину в наследственное феодальное владение. Эти два важных города -- один находился в сердце неаполитанского королевства, а другой на его границах -- являлись объектами большого соперничества между Неаполем и Папством. Они относились к одним из наиболее важных владений Папства, и передача их герцогу Гандийскому Борджиа вызвала бурю негодования. В Коллегии кардиналов посмел возразить лишь Пикколомини; король Фредерик слишком нуждался в инвеституре, чтобы бурно протестовать, но Испания тут же продемонстрировала негодование.

В таком разгаре всеобщего возмущения выглядит вполне правдоподобным, что Александр был бы вынужден отказаться от последней уступки. Но проблема разрешилась другим образом. 14 июня на герцога Гандии напали, нанесли девять ножевых ранений в шею и тело, и его труп сбросили в Тибр.

В тот вечер Цезарь, Хуан и кардинал Хуан Борджиа-Лансоль старший, пошли на обед с Ваноццой в ее винограднике неподалеку от Сан Мартино ай Монти. Обед давался по случаю прощания с Цезарем, отбывавшему по дипломатическим делам в Неаполь. Три Борджиа со свитой ехали верхом назад к Ватикану в сумраке и собирались пересекать Понте Сант-Анджело, когда Хуан Борджиа извинился, сослался на срочные дела и отъехал с слугой, и человеком в маске, который прислуживал весь вечер, стоя позади него. Слуге впоследствии приказали возвратиться в Ватикан, чтобы собрать легкую броню герцога и встретить его на Пьяцца Гвидеа. Герцог так и не явился на встречу, хотя, согласно одному сообщению, его заметили в этом районе около полуночи, и время до того он провел с Мадонной Дамиатой. хорошо известной римской куртизанкой¹³.

Когда следующим утром герцог все еще не появился, никто в Ватикане всерьез не обеспокоился, поскольку его ночные приключения были известны. Однако к концу дня Александр начал волноваться и приказал начать поиски. На следующий день рано утром лодочник Слав [славянин??], который по привычке спал в своей барже, пришвартованной у Рипетта, сообщил, что ночью около полуночи он видел человека на белой лошади в сопровождении четырех пеших людей, приближавшихся к берегу реки. Поперек спины лошади лежало тело, которое сбросили в реку. Под действием этой информации поиски сконцентрировались на северном участке Тибра, где река протекала по городу, и там в конце дня нашли тело герцога. Труп перенесли в замок Сант-Анджело, и Александр, снедаемый горем, лично руководил поиском убийц.

Единственным именем, которое не называлось в то время, было имя Цезаря. Учитывая всех могущественных врагов, которых имел Гандия, мысль о том, что его собственный брат, занятый приготовлениями к важной неаполитанской миссии, мог быть ответственен за убийство, вряд ли посещала кого-либо. Не раньше чем через девять месяцев появилось первое предположение о соучастии Цезаря в сообщении Ферранте, и эта история получила силу в Венеции и Ферраре, где собрались изгнанники -- Джованни Сфорца и Орсини. После убийства Цезарем в 1500 г. второго мужа Лукреции, Альфонсо, широко распространилось мнение, что человек, который мог убить своего шурина, должно быть, убил своего брата. Посчитали, что его мотивами явились ревность к той привязанности, которую питал к Гандии их отец, и желание занять место в светском обществе. Похоже, что весь последующий жизненный путь Цезаря, начавшийся с его отказа через четырнадцать месяцев от духовной карьеры, связан с этим событием. И, конечно, Цезарь уже должен был спланировать этот путь, если считать решение убрать брата достаточным поводом для преступления. Цезарь уже стоял на пороге большой духовной карьеры, которая могла бы привести его самого к Папству. Его врожденный воинственный дух не обязательно был препятствием для такого будущего, как уже продемонстрировали до него кардиналы Вителлици и Скарампо, и покажет позже Юлий II. И, безусловно, для Цезаря, уже решившего отказаться от Священной Коллегии и способного в определенной мере взять верх над своим отцом, не было необходимым, как уверяли его недоброжелатели, ввязываться в сумасбродное убийство брата, чтобы добиться своих целей.

Доказательства против Цезаря фактически основаны на том, что в качестве возможного мотива приводятся те очевидные преимущества, которые он получил от смерти своего брата в значительно более позднее время, и на растущем понимании его безжалостного характера. Он мог совершить убийство; в конечном счете он, казалось, от него выигрывал; следовательно, он должен был это сделать. Но нет абсолютно никаких свидетельств того, что он это сделал. В своих поисках указаний на вину Цезаря историки предположили: внезапный отказ Александра от поисков убийц показывает, что тот обнаружил участие Цезаря и не смог заставить себя ничего в связи с этим предпринять. Следовательно, с этого момента Цезарь получил определенную власть над своим отцом, и вся последующая история Борджиа рисуется картиной растущего подчинения отца сыну. Но мне кажется, что такая идея необоснованна, и что последующие успехи Борджиа были достигнуты благодаря тесному сотрудничеству между Александром и Цезарем, причем Папа всегда планировал и направлял действия. Так почему мы должны верить в эту трагичную ситуацию, когда отец столкнулся с пониманием того, что его сын - братоубийца? Информации о том, что убийцей стал любой из влиятельных врагов Гандии, было достаточно, чтобы заставить Александра прекратить поиски и обратиться к планированию будущей мести. Существовал один момент, по которому, судя по всему, современники были согласны - это то, что убийцы имели "denti lunghi". Несмотря на притягательную вероятность, что убийство стало результатом одного из дурнопахнущих приключений Гандии, наличествовало общее ощущение того, что за преступлением стояла некая фигура, обладавшая большим влиянием. Хотя мы не можем придавать большого значения факту, что большинство потенциальных подозреваемых были публично обелены Александром, те, от кого Папа не стал отводить обвинения -- Орсини -- выглядят наиболее правдоподобным объектом подозрений. Даже если Гандия не представлял большой угрозы для них лично, он был тем человеком, которому Папа обещал их имения. Он был предметом привязанности ненавистного Борджиа, который вдобавок ко всему прочему теперь был ответственен за смерть главы клана, Вирджинио, в неаполитанской тюрьме. Он был тем человеком, который разграбил Тревиньяно и направил стволы своих пушек на стены Браччано.

Но все это лежит лишь в области предположений, и теперь маловероятно, что мы когда-либо узнаем всю правду. Вместо этого мы должны обратиться к событиям, последовавшим после убийства, и к более явным его последствиям.

Отеческие чувства Александра к Гандии и его глубокое чувство личной потери были очевидны всем. Говорили, что можно было ясно слышать его страдальческие рыдания, когда тело герцога переносили из замка Сант-Анджело на похороны. В консистории Папа сокрушался, говоря, что отдал бы семь папств за то, чтобы его сын воскрес, и публично объявил, что это явилось наказанием божьим за его грехи¹⁴. Непосредственным результатом этой личной трагедии стало стремление Александра реформировать как Церковь, так и свою собственную жизнь. Он основал комиссию по реформам из шести наиболее склонных к духовной жизни кардиналов, и дал им весьма исчерпывающие указания привести в движение реформу, начиная с самого верха и не исключая самого Папу. Результатом работы комиссии в течение второй половины 1497 г., работы, в которой Александр судя по всему играл большую роль, стал ряд предложений о реформах, воплощенный в Булле, по ряду причин никогда не провозглашенной¹⁵.

Реформы церковного уложения 1497 г. заняли свое место среди множества подобных программ реформ, которые появлялись в Католической Церкви во время столетия до Трентского Собора. В конечном счете программа не сумела получить признание по тем же причинам. Реформа Церкви, и в особенности реформа верхних эшелонов церковной администрации, всегда блокировалась глубоко укоренившимися законными интересами, против которых она была нацелена. Именно по этой причине движение католической реформы в первые десятилетия шестнадцатого века подчеркивало реформу личности, реформу снизу, как наиболее эффективный путь изменить католическую церковь. Уложения 1497 г. с их ограничениями на продажу куриальных должностей и предложениями о реформе Коллегии кардиналов вряд ли могли получить большую поддержку в самом Ватикане. Предлагалось, что кардиналы должны быть более воздержанны в своей повседневной жизни; чтобы они сервировали стол лишь одним вареным и одним жареным блюдом; что во время еды надо читать Священные писания, а не играть музыку или декламировать исторические рассказы; что никто из кардиналов не должен иметь более чем одну епархию, равно как и доход больше, чем 6000 дукатов; что кардиналы должны быть в равной степени уроженцами всех наций. Подобные предложения вряд ли могли найти одобрение как итальянцев, так и подавляющего большинства кардиналов конца пятнадцатого века. В то же время допускалось, что необходимым предшественником и, конечно, генератором реформы должен стать Вселенский Собор, поскольку комиссия по реформам полагала, что детальные предложения реформы должны исходить от Вселенского Собора, так что уложения 1497 г. сами по себе ни в коей мере не претендовали на то, чтобы быть полной программой реформ. Но Вселенский Собор Папами Ренессанса воспринимался с глубоким подозрением, и опасная политическая ситуация последних десятилетий пятнадцатого века казалась и Александру, и итальянским кардиналом несвоевременным моментом для того, чтобы созывать такой Собор.

Наконец, каким было отношение самого Римского Папы? Обычно говорят, что именно прохладная и эфемерная природа стремления Александра к реформе привела к остановке работы комиссии, и что через несколько месяцев его помыслы обратились больше к усилению своего семейного клана и расширению светской власти папы. До некоторой степени это является правдой, и, конечно, на отношение Папы подействовала та степень, в которой предлагаемые реформы ставили целью ограничить секуляризацию Папства. Также правдиво, что уложения содержали сильный элемент выборных уступок, которые стали характерной чертой отношений между Папами Ренессанса и их кардиналами. Число кардиналов должно было ограничиваться двадцатью четырьмя; совещательные и консультативные полномочия Коллегии должны были быть увеличены, особенно в отношении назначения и снятия епископов и отчуждения церковных земель. Возможно, во многом именно эти попытки использовать реформы в качестве оружия в конфронтации между Папой и кардиналами, равно как и соображения личного характера, привели к нежеланию Александра настаивать на реформах. Таким образом это не было лишь вопросом недостаточного беспокойства за духовные аспекты Церкви, поскольку реальная вовлеченность Александра в эти проблемы проявлялась в его заботе о реформе монашеских орденов, о чистоте доктрины, о подавлении ереси и о защите прав Церкви от светских правителей¹⁶.

Во время летних месяцев, пока работала комиссия по реформам, Александр, казалось, заботился о том, чтобы держать своих детей на расстоянии. Гоффредо и Санчия отправили в Сквиллаче, и Цезарь не поехал в Неаполь как легат. Было замечено, что по возвращении Цезаря в сентябре отношение отца к нему выглядело нарочито холодным. Но эти наблюдения основывались на той официальной встречи в день после возвращения Цезаря, ко времени которой Цезарь уже разговаривал с отцом наедине¹⁷. Любая видимая холодность после этого была, возможно, скорее продолжением попытки Александра ограничить свою привязанность к семье, чем враждебностью конкретно к Цезарю.

Однако Александр в этот период не забывал о семье полностью, и через несколько дней после убийства Гандии вновь всплыли планы на развод Лукреции и Джованни Сфорца. В течение лета, пока Лукреция укрывалась в монастыре Сан-Систо около Аппиевой дороге, другая комиссия кардиналов рассматривала этот вопрос. Хотя причины для получения этого развода выглядели прежде всего династическими и политическими, Александр стремился избежать достижения своей цели путем самовольного папского декрета. Идею, что незавершенная отмена первоначальной помолвки Лукреции с князем Аверсы может дать основания для признания недействительности брака, разбил в пух и прах кардинал Паллавичини, член комиссии по разводу и один из ведущих кардиналов в Коллегии. Поэтому Александру пришлось вернуться к заявлению о несостоявшемся супружестве, что Джованни Сфорца с негодованием отрицал. Борьба шла в течение почти шести месяцев; Джованни, вероятно, искренне верил в свои встречные обвинения в кровосмесительных отношениях внутри семейства Борджиа, что, скорее всего, было неправдой. Будучи от природы довольно холодным человеком, он был изумлен и шокирован нарочитым подчеркиванием любви, которая связывала Борджиа. Но его сопротивление было не только делом защиты чести; он защищал приданое в 31 000 дукатов, и, вероятно, также знал, что единственная надежда на удержание его викариата лежит в сохранении связи с семейством Борджиа. Однако в конце концов существовало политическое давление, которое привело к политическому разводу. Людовико Сфорца, беспокоясь, как бы связям Милана с Папством не повредило то, на что он смотрел как на тривиальный и довольно забавный спор, надавил на своего кузена и пригрозил лишить Пезаро миланской защиты. В ноябре Джованни сдался и подписал необходимое заявление, которое позволило комиссии о разводе высказаться в пользу развода. К концу декабря Лукреция опять была свободна и могла играть свою роль в династических планах Борджиа, и, конечно, если верить истории ее отношений в то время с молодым испанцем Педро Кальдероном, она за время вынужденного заточения в монастыре не теряла времени даром. Говорили, что Лукреция весной 1498 г родила ребенка, и, несомненно, Кальдерон был убит при загадочных обстоятельствах в то же самое время. Сплетни соединяют его имя с именем Лукреции, на посылках у которой тот находился во время ее уединения в Сан-Систо, но зачастую позорящих слухов самих по себе было достаточно, чтобы спровоцировать Борджиа на отчаянные действия¹⁸.

Мотивы освобождения Лукреции от ее первого мужа совершенно неясны. Как правило, предполагают, что они должны были быть прежде всего династическими и политическими. Супружество с Джованни Сфорца обеспечивало связь с Миланом в 1492-1493 гг., связь, которая к 1497 г., когда Милан и Неаполь больше не выглядели настроенными друг против друга, и больше не существовало необходимости сохранять между ними равновесие, стала неким анахронизмом. Неаполь всегда был естественным объектом папской дипломатии и расширения папского влияния, и замена довольно несущественной связи со Сфорца тесным союзом с неаполитанским королевским домом стала логичным прогрессом в папской политике. В то же время такая замена, конечно, представляла собой замечательное усиление общественного престижа Борджиа. Но если эти мотивы и лежали в корне политики Борджиа, они оставались хорошо скрытыми, поскольку Александр рассматривал множество альтернативных претендентов на руку Лукреции после развода. Герцог де Гравина, Оттавиано Риарио и Антонелло Сан-Северино -- каждый из них принимался во внимание в качестве возможного преемника Джованни Сфорца. Таким образом создавалось впечатление, что развод сам по себе был прежде всего семейным делом, и при выборе преемника не существовало социальных или политических предпочтений. Но когда речь идет о Борджиа, вряд ли можно поверить в полное отсутствие политических мотивов, и нет даже любых реальных свидетельств какого-либо существенного семейного разлада между Лукрецией и Джованни. Лукреция обладала слишком слабым характером, чтобы превратить свое бесспорное недовольство мужем и его двором в непреклонное требование освободиться от него, и Джованни, несомненно, стремился сохранить свой брак. Следовательно, остается впечатление, что Борджиа все в большей степени стремились к связи с Неаполем.

Такое стремление видно не только из заключения соглашения о браке Лукреции с Альфонсо. герцогом Бисельи, незаконным сыном Альфонсо II и братом Санчии, но также из появления у Борджиа планов на брак Цезаря с Карлоттой[Шарлоттой?], дочерью нового короля Фредерика. В течение второй половины 1497 г. в Риме циркулировали слухи о желании Цезаря отказаться от духовной карьеры и добиться того положения в свете, каким обладал его убитый брат. В первые месяцы 1498 г. стали очевидными более четкие планы, основавшиеся на возможности неаполитанского супружества. Именно в этот момент преждевременная смерть Карла VIII и то, что престол получил его кузин Людовик со своими орлеанскими притязаниями на Милан, потребовали переориентации итальянской политики. Александр быстро начал подгонять свою политику навстречу новой ситуации.

Глава VIII

Продвижение Борджиа (1498-1502)

Летом 1498 г политика Борджиа начала приобретать новое направление. Ситуация в Италии изменилась, и с этим приходилось считаться. При восшествии на престол новый французский король Людовик XII во всеуслышанье объявил о своих притязаниях на герцогство Миланское и королевство Неаполитанское. Если учесть, что в тот момент укрепились дружественные связи между Францией и Венецией, новое нашествие французов казалось неизбежным. Ввиду такой угрозы Священная Лига распалась. Несмотря на все принуждения и уговоры, Флоренция не потеряла доверия к Франции, хотя из-за потери авторитета Савонаролой и его гибели Людовик вряд ли мог ожидать от нее активной помощи. Между тем Венеция проводила антимиланскую политику и стремилась быстрее заключить союз с Францией. У разоренного и опустошенного Неаполя теперь был мирный король, который зависел от испанской армии. Испания же и Франция, все больше осознававшие столкновение своих интересов в Италии, на тот момент были согласны на компромисс и переговоры о разделе будущей добычи.

В сложившейся обстановке для Римского Папы становилось все более и более трудным сконцентрировать свою энергию на защите свободы Италии от "варваров". Безопасность Папской Области и интересы Борджиа требовали смириться с надвигающейся реальностью присутствия в Италии иностранцев, и чаяния Папы связывались с поддержанием баланса сил между иностранными державами в состоянии неустойчивого равновесия; с тем, чтобы сталкивать их друг с другом, в любом конфликте между ними принимая сторону победителя, и помимо всего прочего с тем, чтобы избегнуть изоляции. Если учесть временный союз Орсини и Колонна против Папы и интриги короля Федериго, и то, что даже Фарнезе были настроены против Папы, опасность остаться в одиночестве на этот момент стала более чем реальной. Однако, судя по всему, в период до того, как началось нападение на Италию -- существовали хорошие шансы использовать слабость Неаполя и привязать его к Церкви. В то же время надвигающаяся угроза французского нашествия при поддержке Венеции потребовала внимания папской дипломатии. Похоже, что было мало шансов противостоять вторжению, не предав Италию, и в особенности Неаполь, в руки Испании. От такого положения вещей отталкивались проекты брака Лукреции с неаполитанским герцогом и переговоры с Францией в 1498-1499 гг.

В июне Лукрецию выдали замуж за герцога Бисельи, дав за ней приданое 41 000 дукатов и получив договоренность, что ей не придется переезжать в Неаполь, пока будет жив ее отец. Церемония бракосочетания опять состоялась в Ватикане, но без того размаха, которым сопровождалась первая свадьба Лукреции, и поэтому в обществе о ней говорили меньше¹. Одновременно говорилось о возможной женитьбы Цезаря на Карлотте, дочери Федериго, но этому плану решительно сопротивлялись и отец, и дочь. Слишком очевиден был скрытый смысл таких действий Борджиа, и, возможно, для Федериго это играло даже большую роль, чем его откровенное отвращение к браку своей дочери с бывшим кардиналом. Сама Карлотта, жившая во Франции, была влюблена в бретонского дворянина и совершенно не собиралась приносить свою любовь в жертву династическим соображениям Борджиа.

Поэтому то влияние, которым на Карлотту, проживавшую при дворе Анны Бретонской, мог обладать Людовик XII, стало дополнительной причиной для переговоров, начавшихся теперь между Александром и французским королем. Вместе с тем, если бы планы на будущее Цезаря, связанные с Неаполем, в конце концов провалились, что выглядит вполне вероятным, взгляд Цезаря Борджиа неизбежно обратился бы к Романье или Тоскани. Здесь Франция в качестве будущего участника политической жизни севера Италии также могла быть полезной. Таким образом все шло к одному, и в июле папские послы отправились во Францию. Официально их инструктировали добиваться поддержки французами крестового похода и стремиться ограничить французское вмешательство в дела Италии лишь помощью в возвращении Пизы Флоренции. Именно в таких выражениях нунций Александра оправдывал императору Максимилиану отправку послов. Но вскоре стала очевидной истинная природа папской политики, поскольку другие лица, ведущие переговоры с папской стороны, были заняты обсуждением возможной договоренности с Францией и разводом Людовика XII.

Карл VIII благодаря своей женитьбе на Анне Бретонской добился того, что почти независимая Бретань попала под контроль французской короны. Но из-за преждевременной смерти Карла Анна в самом цветущем возрасте осталась вдовой, а Бретань -- добычей для претендентов на ее руку. В такой обстановке Людовик выдвинул логичное, хотя и несколько нетрадиционное решение - самому жениться на вдове своего предшественника. Единственным камнем преткновения в этом династическом плане стала жена Людовика Жанна, к которой тот не был привязан и искал теперь развода. Такова была ситуация, от которой Александр собирался извлечь максимальную пользу, и его позиция на переговорах укрепилась благодаря тому факту, что Жорж д'Амбуаз, главный советник Людовика XII, хотел стать кардиналом; эта прихоть могла дорого обойтись Франции.

Основали комиссию из двух епископов для того, чтобы исследовать причины, по которым Людовик настаивал на разводе. Цезарь Борджиа также был заинтересован в этом деле, поскольку надеялся завоевать своим участием признательность французского короля. Поэтому именно Цезарь, в августе 1498 г. наконец отказавшийся от своего кардинальства на том основании, что ему не подходили эти одежды и что продолжать его настоящий образ жизни, приняв духовный обет, значило бы подвергать душу опасности, отправился во Францию с папским разрешением на новый брак Людовика и красной шапкой для Амбуаза. Людовик XII уже почтил его титулом герцога Валенсийского -- титулом, который был на редкость уместен, учитывая его предыдущее положение кардинала Валенсии, и обеспечил ему прозвище в Италии "Валентинуа".

На тот момент Цезарю исполнилось двадцать три года. Он был кардиналом в течении пяти лет и, как говорили, собрал бенефициев на 35000 дукатов в год. Без сомнений, это была удивительная цифра; Пьетро Риарио, любимый племянник Сикста VI, к моменту своей преждевременной смерти в 1474 г. имел вдвое больший доход. Однако Цезарь добивался безопасного, доходного и постоянно укрепляющегося положения в Церкви с возможностью светского и военного могущества. Его отец, от которого тот зависел больше, чем старался признавать, все еще оставался в необычайно хорошем здравии, но ему было шестьдесят семь лет, и никто не мог предсказать, как долго Цезарю придется добиваться княжеского положения, котороuj он сможет достичь после смерти отца. Поэтому в то время Цезарь постоянно торопился. Его умственные и физические данные давали много преимуществ; в Пизанском и Перуджийском университетах он получил репутацию блестящего студента, и многие описывали его как красивейшего мужчину тех дней. "Его лицо на редкость прекрасно" -- сообщал венецианский посол. "Он высок, хорошо сложен и более красив, чем король Фердинанд" -- сравнение, которое, возможно, льстило сорокаоднолетнему испанскому королю больше, чем Цезарю². Даже будучи кардиналом, он стремился одеваться ярко и по последней моде. Он был непревзойденным участником всех видов военных упражнений, от борьбы с сельскими жителями до боя быков. Все, кто его знали, могли видеть его амбициозность, высокомерие и свободный образ жизни; но еще мало были заметны более зловещие его качества.

Цезарь отплыл от Чивитавеккьи на четырех французских галерах 4 октября. Он причалил в Марселе и получил хороший прием на всем своем долгом пути через Францию ко двору Людовика XII в Chinon (??). Французы были изумлены и шокированы роскошью и надменным поведением папского сына и его окружения. Но они не видели, насколько Папство изменилось с того времени, как папы покинули Авиньон, и не привыкли к показному блеску итальянских дворов. Они никогда не видели ни Пьетро или Джилорамо Риарио, ни Франческо Чибо. Если бы они их видели, то, возможно, реакция на Цезаря не была бы столь нелестной.

Затем последовала затянутая дипломатическая игра, в которой Цезарь с его стремлением к быстрому успеху еще не был знатоком. Когда появились видимые признаки союза между Францией и Римским Папой, Цезарю понадобилось не только французское герцогство, но также и удачный брак или с Карлоттой при протекции Франции, или же с французскими принцессами, и к тому же французская военная помощь в Романье. Людовик нуждался в разводе, кардинальстве для Амбуаза, назначении того постоянным папским легатом во Франции, и, если возможно, в том, чтобы Папа поддержал его итальянские кампании. В течение зимы 1498-1499 гг. шла торговля. Цезарь получил свое герцогство, Амбуаз свою кардинальскую шапку, но не стал вместе с тем легатом. Цезарь нехотя передал папское разрешение на новый брак Людовика в тот самый момент, когда комиссия по разводу признала прежний брак недействительным. Но было ясно сказано, что Папа отменит разрешение в том случае, если его дезинформировали. В течение трех месяцев переговоры застряли на этой точке, поскольку Цезарь чувствовал себя неспокойно, а Александр старался держать Милан и Неаполь в неведении. Он оттягивал неизбежное понимание ими того, что покинул их, стараясь убедить, что переговоры с Францией были в первую очередь личным делом и не указывали на политические перестановки, и что он вообще не стремится к союзу с кем-бы то ни было Ни Людовико Сфорца, ни Федериго эти маневры в действительности не обманули, но они не могли поверить в то, что нет никаких надежд на возвращение папы в их лагерь. Они сами выдвигали удивительные предложения; Александр, великий конъюктурщик, делал вид, что обдумывает их; но он играл в свою любимую дипломатическую игру, держа в напряжении обе стороны так долго, как это было возможным, чтобы добиться максимальных выгод от финального союза, и сократить до минимума опасность от соответствующего разрыва³.

В конце концов в мае 1499 г. Людовик согласился. В конечном счете проект брака с Карлоттой был забыт, и Цезарь женился на Карлотте д'Альбрет, сестре короля Наварры. Людовик обещал военную поддержку и помощь в Романье после того, как сам Цезарь принял участие в надвигающейся французской кампании против Милана. Это была вся военная помощь, которую Людовик сумел получить от Римского Папы. Тот настаивал, что должен иметь возможность самому защищаться от возможных нападений Неаполя. Такого нападения на деле не произошло; Федериго был слишком слаб, а миланцы слишком опасались угрозы объединенного французского и венецианского вторжения, чтобы между последними двумя независимыми государствами Италии могло быть сколько-нибудь серьезное сотрудничество.

Еще более опасным для Александра, чем враждебность Неаполя и Милана, вызванная его альянсом с Францией, было неизбежное недоверие со стороны Испании. Испанский посол Гарциллазе де ла Вега в ярости покинул Рим, когда услышал о том, что между Папой и Францией заключен союз. Он предупредил Александра, что тот становится капелланом французского короля, и вскоре сам будет искать приюта в Испании. Но достижение согласия между Францией и Испанией по вопросу раздела Неаполя сделало для Фердинанда и Изабеллы дальнейшую вражду с Римским Папой невозможной, и тот в свою очередь успокоил их, дав им больший контроль над испанской Церковью. Таким образом не прошло и месяца после отъезда Гарциллазе, как в Рим прибыл новый посол. Он должен был не только объявить о возобновлении дипломатических связей, но и предложить Борджиа от имени Фердинанда и Изабеллы архиепископство в Валенсии. Предложение было быстро принято от лица Хуана Борджиа-Лансоль младшего, которого сделали кардиналом в 1496 году.

К началу октября, после всего лишь месячной кампании в Ломбардии, закончившейся бегством Людовика через Альпы, Цезарь освободился от своих обязательств Людовику и мог рассчитывать на те обязательства, которые Людовик давал ему. В его распоряжение поступила французская армия, насчитывавшая 1800 человек кавалерии и около 4000 швейцарских и гасконских пехотинцев под командованием Ива д'Алегре. Таким образом, можно было приступать к свержению полунезависимых викариев Романьи.

Было бы напрасным утверждать, как пытались делать некоторые, что династизм Борджиа не играл никакой роли в создании для Цезаря герцогства в Романье; что Цезарь был лишь орудием Церкви, как другой и в каком-то смысле более успешный кардинал Альборнозо. В то же время нельзя закрывать глаза на явные прецеденты подобных проявлений политики Борджиа, на те очевидные преимущества, которые Церковь могла получить от свержения викариев и установления в Романье единого правления, на тот факт, что это полностью соответствовало общей линии, которую стремилось проводить Папство эпохи Ренессанса. Возможно, оправдывать планы Александра можно еще и тем, что влияние Венеции и ее заинтересованность Романьей во время его понтификата все больше усиливались, и викарии стали более, чем когда-либо, зависеть от иностранных властителей, больше даже, чем от своего законного суверена, Папы⁴. В Венеции в 1497 г. ходили слухи о заговоре викариев против Римского Папы. Возможно, их инспирировал Джованни Сфорца, имевший личные причины ненавидеть Борджиа⁵. Таким образом, когда в июле 1499 г. Александр отлучил викариев от церкви и объявил их викариат недействительным, это было сделано не только на основании неуплаты ежегодных census; это действие посчитал бы справедливым любой монарх пятнадцатого века.

20 ноября Цезарь вступил в Папскую Область с армией, состоявшей в основном из французских военных частей. Джованни Бентивоглио встретил его в Болонье с настороженным вниманием, поскольку Венеция к тому времени оставалась послушным, однако недоверчивым союзником Франции.

Первой целью кампании был викариат Риарио, города Имола и Форли, находившиеся под управлением Катерины Сфорца, регентши при сыне Оттавиано. Катерина была одной из тех правящих фигур Романьи, которые сопротивлялись венецианскому влиянию и чей крах поэтому вряд ли мог явиться причиной какого-либо серьезного беспокойства Венеции. К тому же после падения своего дяди Людовика она стала очевидной мишенью. Она уже несколько месяцев как осознала опасность своего положения и предприняла отчаянные усилия, чтобы подготовить свои крепости к отражению атаки. Но ей противостояла сильная оппозиция со стороны обоих главных городов, и сама Катерина лично могла участвовать в защите лишь одного из них. Поэтому, пока она командовала гарнизоном в Форли, Имолу поручили двум романским кондотьерам: Диониги Налди -- крепость, а Джованни Сассателли -- сам город. Эти два человека были профессиональными солдатами, наемными военачальниками, и надеяться на лояльность подобных людей в Италии того времени было делом безнадежным. Ни граждане Имолы, ни жители Форли не были готовы к тому, чтобы ради леди, которую многие из них боялись и ненавидели, рисковать, сопротивляясь устрашающему французскому войску. Предыдущее появление французских частей в Романье в 1494 году доказало их гибельность для горожан некоторых мелких городов, в частности Мордано, и теперь воспоминания об этом не вдохновляли на сопротивление.

Так что когда Ачилле Тиберти, сам бывший одним из романских военачальников, прибыл под знаменами Цезаря и итальянскими передовыми отрядами под ворота Имолы, город немедленно сдался. Однако Налди в крепости не испытывал такого же нажима со стороны горожан, как Сассателли, и был готов к защите. Но как только Цезарь пододвинул свою артиллерию и начал бомбардировку самой слабой точки в стене, которую ему показал местный плотник, Налди согласился сдаться, если в течение трех дней не прибудет помощь. Эта формальная отсрочка закончилась; крепость сдалась, и сам Налди попал на службу к Цезарю. Диониги Налди для Цезаря стал хорошим приобретением, поскольку он был не только одним из наиболее известных командиров пехоты того времени, но и, благодаря своим местным связям, мог привлечь расположение Вал ди Ламоне, места, знаменитого тем, что в нем набирались рекруты в выносливую романскую пехоту. Должно быть, то, что в армиях Цезаря было довольно много таких набранных на местах наемников, способствовало довольно ошибочному мнению Макиавелли на его счет, что он якобы являлся просвещенным примером использования городской милиции⁶.

17 декабря кардинал Хуан Борджиа-Лансоль, самый молодой из тех, кто сопровождал Цезаря как папского легата в Романью, принял от города Имола присягу на верность Римскому Папе. Двумя днями позже свои ворота открыл Форли, и снова Ачиллу Тиберти, как представителю своего господина, а Катерина Сфорца отошла в крепость, ставшую ее последним укреплением. Одним из условий соглашения между Тиберти и Форливеси было то, что французским отрядам не позволят войти в город. Оказалось, что это обещание невозможно выполнить, поскольку сама крепость находилась внутри городских стен, и опустошения, произведенные гасконской пехотой в Форли, сильно повредили репутации Цезаря как человека, способного поддержать дисциплину в своем войске. Местный летописец Бернарди описал сцены в Форли после входа отрядов Цезаря как "пламя, вырвавшееся из ворот ада"⁷. Хотя можно предположить, что местный житель мог весьма преувеличивать страдания своего родного города, надо согласиться, что хотя капитуляционные соглашения, заключенные между Цезарем и романскими городами, и были в высшей степени благоразумными и мягкими, они не всегда выполнялись⁸. Это происходило не обязательно вследствие какого-либо нарушения обещаний самим Борджиа, но из-за его неспособности контролировать часть своей армии.

Катерина Сфорца больше трех недель провела в крепости Форли. Ее природные храбрость и решительность поддерживались той новостью, что ее дядя, Людовико, собирался начать в Милане контратаку. Это, конечно же, привело бы к отходу французских войск Цезаря. Но хорошо нацеленная артиллерия Цезаря разрушила стены слишком быстро. Внутрь полилась гасконская пехота, и, видимо, гарнизон застали врасплох. Попытка Катерины взорваться вместе со своим пороховым погребом не удалась из-за несработавшего взрывателя, и она попала в заключение к французским военным.

Тот факт, что Катерина была в плену у французов, имел значительные последствия. Это сразу же доставило неприятности как самому Цезарю, так и его отцу, который, естественно, сам хотел иметь с ней дело. Французы обладали рыцарским, и в глазах итальянцев нереалистичным взглядом на положение женщин, и д'Алегре и его офицеров намного больше впечатлили сила духа Катерины и ее красота, чем те неприятности, причиной которых она стала, и та опасность, которую она на свободе представляла бы для папской власти. В конечном счете был достигнут компромисс; Цезарь заплатил за нее выкуп и гарантировал, что с ней будут обращаться должным образом, и французы неохотно ее передали. Есть сообщения, что Цезарь обращался с Катериной жестоко и посягнул на ее честь, когда та была у него в заключении в Романье, но этому не существует реальных доказательств. Зная репутацию Катерины, более правдоподобным кажется, что она сама могла предложить себя Цезарю в надежде завоевать его поддержку и внимание. Но Цезарь, похоже, был человеком, на чьи поступки никоим образом не влияли его связи с женщинами; единственным исключением стала Лукреция, к которой он питал подлинные привязанность и участие.

Захватив Имола и Форли, Цезарь теперь направил свое внимание на Пезаро, обиталище своего экс-шурина Джованни Сфорца. Джованни уже сбежал из города, а Венеция, хотя и признанная официально его защитником, не готова была выступить против Франции в защиту Сфорца. Армия прошла на юг мимо Цезены, которая уже была папским городом и становилась столицей государства Цезаря, и вышла на дорогу к Пезаро. Но в этот момент лагеря достигли известия о том, что Людовико возвратился в Милан во главе швейцарской наемной армии. Ив д'Алегре и его войско были отозваны на защиту французских завоеваний, и Цезарь остался лишь со своими скромными итальянскими силами. Мучительно раздумывая, сколько неудобств заключается в том, чтобы полагаться на помощь французов, он отказался от нападения на Пезаро. Хотя французы были полезны не только в отношении военной силы, но также благодаря престижу и дипломатической поддержке, которые давало их присутствие, Цезарь решил, что в будущем он не будет зависеть от них. Теперь он отошел к Цезене, оставил там в качестве правителя своего нового города испанского военачальника, дона Рамиро де Лорка, и подготовился к возвращению в Рим. Вперед него уже отправился в путь его коллега и родственник кардинал Хуан Борджиа-Лансоль. Но кардинал заболел во время своего путешествия и скончался в Урбино через несколько дней. Неизбежно пошли слухи, что его отравил Цезарь, про которого говорили, что тот завидовал талантам своего родственника и его растущему авторитету. Хуан, безусловно, был не лишен таланта, а его административные и дипломатические способности играли для Борджиа все большую роль, но не существует абсолютно никаких свидетельств подобной гипотетической зависти. Смерть Хуана Борджиа младшего явилась большой потерей для семьи. Он успешно управлял Перуджией, и снижение враждебности Флоренции и Венеции к планам Борджиа в Романье было до некоторой степени заслугой его визита в оба города в 1499 г. Он и Цезарь, похоже, были в очень хороших отношениях и успешно работали вместе в Романье. Если бы не его безвременная смерть, он, вероятно, сыграл бы важную роль в управлении в Романье, роль, которая теперь к некоторому сожалению досталась испанским военным помощникам Цезаря.

Двадцать пятого декабря Цезарь с триумфом въехал в Рим. Процессия из ста освященных экипажей, покрытых черной тканью, семисот швейцарских копьеносцев и ста двадцати пяти вооруженных всадников, одетых в черное, сопровождала Цезаря и Вителлоццо Вителли на улицах. Рядом с Цезарем были кардиналы Орсини и Алессандро Фарнези, и на строгом черном фоне его одеяния выделялся лишь золотой воротничок французского ордена св. Михаила?? [of the French Order of St Michel], пожалованный ему Людовиком XII. Есть сведения, что черный цвет в этой ситуации являлся признаком траура по кардиналу Хуану, но пристрастие Цезаря к черному выказывало себя и в других случаях. Папа пришел в восторг от успехов своего сына и теперь встречал его с явным восхищением. Катерину Сфорца, которую Цезарь привез с собой с юга, разместили в Бельведере, недавно построенным и щедро разукрашенном Иннокентием VIII. Однако после того, как она отказалась передать свои права и права своих детей на Имола и Форли и постоянно делала попытки бежать, ее перевели в значительно менее полезное для здоровья заключение в замке Санкт-Анджело.

Но Александра и его сына летом 1500 года занимали намного более неотложные проблемы, чем упрямое сопротивление Катерины. Рим стал центром большой дипломатической интриги, поскольку внимание как Франции, так и Испании было сосредоточено на Италии, и в частности на королевстве Неаполитанском. 1500 год был к тому же годом юбилейным. С начала года все увеличивалось число паломников. В пасхальное воскресенье на площади Св. Петра на традиционном пасхальном благословении Папы присутствовало 200 000 пилигримов. Готовясь к этому событию, Александр сделал все возможное, чтобы улучшить внешний вид и дороги города. Именно тогда открыли Виа Аллесандрина, проходившую от Понте Сант Анджело до ворот собора Св. Петра через средневековые трущобы, окружавшие Ватикан. По всему городу сносили дома и расширяли улицы.

В атмосфере всеобщего энтузиазма, вызванного Юбилеем, Александр еще раз попробовал получить поддержку идеи крестового похода. Турки в предыдущем году опять ворвались в Венецианскую империю в восточном Средиземноморье. Александр призвал все христианские государства послать своих представителей на совещание, чтобы обсудить создавшиеся проблемы, но получил мало откликов. Тогда весной 1500 года послов иностранных держав, находившихся в то время в Риме, пригласили на тайную консисторию. Стефана Талеаззи, епископа Торчелло, попросили подготовить список первоочередных мер, необходимых для начала крестового похода⁹. Постановили разослать по всей Европе легатов, проповедующих поход против неверных, и собирать десятину на крестовый поход [crusading tenth]. Фонды крестового похода уже были достаточно полны, поскольку доходы от папских квасцовых шахт в Толфа шли на эту цель. Теперь даже кардиналов призвали внести свой вклад, и незначительность успеха была связана вовсе не с недостатком денег. Когда 1 июля вышла Булла о крестовом походе, это имело столь же мало последствий, как и усилия непосредственных предшественников Александра. Однако венецианцы, заинтересованные в крестовом походе больше всех, чувствовали, что Александр сделал все возможное, и действительно в следующем году начали проявляться некоторые результаты. Был организован объединенный флот и в восточном Средиземноморье достигли определенных успехов; сформировали лигу между Венецией, Венгрией и Папой, и часть денег, выделенных на крестовый поход, пошла на деятельность этих союзников. Но всегда существовало подозрение, что давление Турции на Венецию давало преимущества для планов Борджиа в Романье, и что не все деньги, собранные для крестового похода, использовались по назначению. Однако даже в скандалах того времени не найти никаких упоминаний о том, что Александр преднамеренно поощрял турков. С другой стороны, было бы удивительным, если бы его рвение в деле крестового похода не опиралось бы в некоторой степени на личный интерес.

Одна из причин, почему Франция и Испания были не слишком обеспокоены крестовым походом, заключалась в том, что их занимало планирование совместного захвата и раздела Неаполя. Согласие, выросшее из взаимных подозрений и осознания того, что односторонние действия в Неаполе вряд ли приведут к долгосрочному результату, привело к тому, что в ноябре 1500 г. подписали Гранадское соглашение. По нему Неаполитанское королевство разделялось между Францией и Испанией; Франция должна была получить сам Неаполь, Абруцци и Базиликату; Испании оставались Пуглия и Калабрия. Папа, будучи сюзереном, явно дал на этом этапе молчаливое согласие и публично провозгласил и поддержал расчленение своего феода в будущем году. Оправданием для уничтожения Арагонской династии в Неаполе стали попытки Федерико получить для своего обреченного королевства поддержку со стороны Турции. Опять Александр в некоторой степени представлялся fait accompi; любая дальнейшая поддержка Неаполя была обречена перед лицом подобного нападения, и единственная надежда Александра лежала в поощрении раздела и довольно обоснованной надежде, что два сильных властелина в Неаполе предотвратят бы любые угрозы папской власти.

Часто говорилось, что неожиданный конец второго брака Лукреции однозначно показал, что Борджиа наконец оставили Неаполь на волю судьбы. В августе 1500 г. Альфонс, герцог Бисельи, был убит по приказу Цезаря после того, как предыдущая попытка убийства, сделанная неизвестными, потерпела неудачу.

Присутствие при папском дворе Альфонса, и, в меньшей степени, Санчии становилось все более затруднительном с того момента, как открыто объявили о союзе Папы с Францией. Союз этот довольно ясно говорил о направлении папской политики и том, что Арагонской династией придется окончательно пожертвовать. Летом 1499 г. Альфонс, опасаясь за свою жизнь, бежал из Рима. В то же время Лукрецию, обозленную на отца из-за того, что его политика лишала ее мужа, послали в Сполетто, которым она правила какое-то время. После нескольких месяцев переговоров и уговоров Альфонса убедили возвратиться к жене, но его положение, несомненно, оставалось весьма непростым. Таким образом, когда группа вооруженных людей вечером 15 июля напала на него на ступенях собора Св. Петра, возможно, существовали серьезные основания для предположения, что за этим стояли Борджиа. Однако у Альфонса имелись и другие враги, и личности нападавших римлянам ни в коей мере не были очевидны. Многие предполагали руку Орсини, и тот факт, что Лукреция недавно завладела имением Гаэтани и прочно обосновалась на землях Орсини в качестве правителя Непи, мог сделать ее мужа мишенью для гнева баронов. Кроме того, сам Альфонс был союзником Колонна, и именно в их замок Ценаззано он бежал в предыдущем году.

Однако в тот раз Альфонс спасся. Его полумертвым принесли в Ватикан, и Лукреция с Санчией, его сестрой, принялись усердно за ним ухаживать. Цезарь приказал строго охранять Альфонса но одновременно пробормотал двусмысленно, что то, что было начато в полдень, можно закончить в сумерках. Также есть сведения, что он сказал: "Не я ранил герцога, но если бы это был и я, он того заслуживал"¹⁰. Если Цезарь несет ответственность за первое покушение, необходимо рассмотреть некоторые любопытные несоответствия. Во-первых, хотя мотив желания Борджиа избавиться от Альфонса и очевиден, неясно, почему это надо было делать так открыто. К тому же нельзя сказать, что неумелая стычка на ступеньках собора Св. Петра была типична для хорошо известного умения Цезаря расправляться с врагами. Наконец, если избавление от Альфонса стало политическим вопросом, почему тогда сoup de grace предоставился только через месяц? Поскольку лишь 18 августа лейтенант Мигель Корелла, больше известный как дон Микелотто, силой проник в комнату больного Альфонса в Ватикане и задушил его. Это было поступком настолько возмутительным и бесстыдным, что нельзя не думать, что Цезарь, возможно, говорил правду, когда утверждал, что был вынужден поступить таким образом, так как угрожали его жизни, и это стало спонтанным актом мести. Венецианский посол Капелло раскрывает нам этот мотив, подробно рассказывая, как уже выздоравливавший Альфонс, гуляя в садах Ватикана, увидел перед собой невооруженного Цезаря, и, полагая, что тот был виновником предыдущего покушения, попытался убить его из арбалета¹¹. Именно этот случай мог вызывать в Цезаре затаенную ярость, ставшую причиной зверского удушения.

Всеобщее убеждение, что Цезарь был убийцей, очень сильно ему повредило, и трудно предположить, что он намеренно выбрал настолько тяжелый и чересчур драматичный способ достижения целей, по существу лишь дипломатических и династических. Уже говорилось, что Цезарь, бывший по сути лидером в семействе Борджиа и всецело преданный союзу с Францией, преднамеренно разрушал шансы своего отца на восстановление отношений с Испанией. Но едва ли подобное расхождение интересов в семействе Борджиа могло повлиять на случившееся, и убийство Альфонса вряд ли подействовало на Испанию, которая уже оставила неаполитанских Арагонцев на волю судьбы. Поэтому все говорит о том, что это было скорее преступление, совершенное в порыве страсти, а не тонкое политическое убийство. Тогда есть вероятность, что не Цезарь несет ответственность за первое нападение на Альфонса. Лукреция совершенно явно была глубоко привязана к своему мужу, и после его смерти на несколько месяцев вернулась в Непи, оплакивая там свою потерю.

Уже предполагалось, что попытка убрать Альфонса могла быть работой римских баронов, и действительно, главные семейства все больше и больше опасались постоянно возрастающего прессинга. В предыдущем году под него попали Гаэтани, потерявшие свой контроль над Виа Аппиа и дорогами, связывавшими Рим и Неаполь. Владения Гаэтани, простирались от побережья в Сан Фелице Цирцео и Неттуно до Нифты и Сермонета. Из-за того, что они занимали такую сильную позицию на границах Папской Области и Неаполя неаполитанцы активно искали с ними союза, и в то время Гаэтани были причастны к неаполитанской проблеме. Именно неверность сюзерену-папе и стала оправданием нападок на них. Джиакома Гаэтани арестовали и посадили в замок Сант-Анджело; его брат бежал во Францию. Замки Гаэтани с трудом отвоевали в ноябре 1499 г., и их продали Лукреции за 80000 дукатов. Лукреция к этому времени уже была правителем Непи и, похоже, играла все возрастающую роль в династической программе Александра. Она и ее дети, из которых первый, Родриго, родился в этом году, по ее брачному соглашению подходили для этих целей до смерти их отца. В то же время нельзя не задаваться вопросом: не является ли степень, в которой Лукреция в то время была задействована в планах своего отца, отражением ее некоего настоящего административного чутья, отличавшего ее от Гоффредо. Последнего, кажется, вполне оправданно не допускали на какие-либо значимые роли в династической программе Борджиа в Папской Области. Александр хорошо разбирался в людях, даже если речь шла о его собственной семье, а таланты Гоффредо, похоже, исчерпывались командованием сотней солдат. Кроме того, у Лукреции имелся сын, чем не могли похвастаться Гоффредо и Санчия, и благодаря чему открывались очевидные династические возможности. Но остается фактом то, что независимо от каких-либо талантов Лукреции реальное бремя управления новыми владениями Борджиа и, конечно же, герцогством Цезаря Борджиа в Романье, упало на умелых папских государственных служащих. Усиление Борджиа подразумевало профессиональное администрирование независимо от личных талантов самих Борджиа.

После краха дома Гаэтани, глава которых, Джиакомо, умер в замке Сант-Анджело при подозрительных, но не установленных обстоятельствах, настала очередь Колонна. Поводом опять послужили их связи с Неаполем, и в случае Колонна нападки были даже более оправданы, поскольку они в тесном союзе с Федерико боролись против совместного французско-папского войска, вторгшегося в 1501 г. в Неаполь. Крах неаполитанского сопротивления оставил Колонна без защиты, и вскоре они остались в одиночестве и лишились своих владений. Последовавшая изоляция Колонна, возможно, внесла вклад в неизбежное согласие Александра с разделом Неаполя и, конечно, Папство весьма от этого выиграло. Субиако и окружавшие его городки были сданы in commenda Цезарю. Большие крепости Колонна - Ценаззано, Марино и Рокка ди Папа --отдали Римскому Папе, и он лично осмотрел города со своими обычными энергией и интересом. Должно быть, он получил большое удовольствие, когда прошел через узкие улочки Ценаззано, чтобы увидеть место рождения своего предшественника Мартина V. Хотя Мартин V возобновил деятельность по укреплению власти папы в Папской Области, но одновременно именно он стал тем человеком, который помог Колонна набрать силу, ставшую одной из принципиальных преград для расширения этой власти. Ценаззано Александр выбрал среди многих других мест, чтобы начать там сложные усовершенствования замка и фортификаций. Пока Александр находился в отъезде, Ватикан остался на попечении Лукреции. Этот выбор удивил и потряс людей того времени, но сам по себе он является доказательством полностью светского характера папской администрации при Александре.

Если одни из римских семейств попали под контроль Борджиа, то другие временно примирились с Борджиа благодаря продуманным заключениям брачных союзов. Уже к 1498 г. Джилорама Борджиа-Лансоль, младшая сестра кардинала Хуана Борджиа-Лансоль, была обручена с Фабио Орсини, а в 1500 г. ее сестру Анджелу обручили с Франческо Марией делла Ровери, наследником Урбинского герцогства. Последнее было блестящим династическим маневром, который никогда не был доведен до конца, поскольку взятие Цезарем Урбино в 1502 году положило конец необходимости подобного союза.

К тому моменту двое младших отпрысков Борджиа также начали играть роль в планах Борджиа. Помимо Родриго, сына Лукреции и Альфонсо (его с большой церемонией окрестили в Ватикане в ноябре 1499 г., и дали в наследство Биселью -- владение его отца), существовал еще и таинственный римский инфант, Джованни Борджиа, родившийся в 1498 г. Джованни был предметом двух следовавших одна за другой булл 1501 г. В первой его признавали добрачным сыном Цезаря, а во второй - сыном самого Римского Папы^12. Вторая булла держалась в секрете, и в течение нескольких лет мальчика считали сыном Цезаря. Как сын Цезаря, он стал в 1502 г. герцогом Камерино, самого последнего завоевания Цезаря в Марче [Marches-?], с подтекстом, что этот титул по праву должен принадлежать старшему сыну герцога Романьи¹³. Часто полагают, что Джованни на самом деле был незаконным сыном Лукреции, родившемся в результате неосмотрительного романа 1497-1498 гг., и появление булл связано со стремлением положить конец слухам в предвестье третьего замужества Лукреции¹⁴. Однако несколько лет спустя после смерти Александра, когда Джованни находился в Ферраре под опекой Лукреции, его всегда называли кровным братом Лукреции, и папское отцовство, оглашенное во второй Булле, с тех пор считалось признанным. Тот факт, что семейству Эсте присутствие Джованни в Ферраре никогда не мешало, выглядит достаточным доказательством отсутствия у них сомнений в том, что Лукреция не была его матерью.

В 1501 г. эти младшие члены семейства Борджиа одновременно получили герцогства и состояния, взятые из конфискованных земель Романской Кампаньи. Поводом для перетасовки имущества Борджиа стал надвигающийся отъезд Лукреции в Феррару к третьему мужу. Опекуном Родриго, сына Лукреции, который по традиции не мог остаться со своей матерью после ее повторного брака, стал Франческо Борджиа. Родриго сделали герцогом Сермонеты, а его владения включали земли Гаэтани, купленные Лукрецией, и некоторые из недавно конфискованных поместий Колонна. Территория этого герцогства Борджиа простиралась от Неттуно и Ардеа до побережья через Виа Аппиа, и до Аппенин, включив в себя Сермонету и Ценаззиано. Тем временем положение Лукреции в Непи было передано Джованни Борджиа, который стал герцогом этого города. Его владения включали также Палестрину и Фраскати к юго-востоку от Рима. Земли герцогства Непи к северу от Рима в последующие два года устойчиво расширялось, включив в себя на севере старую папскую цитадель Каллезе, и Калестинуово ди Порто на юге. С двумя такими большими участками к северу и югу от Рима в руках у герцогов Борджиа и папских управляющих работа по консолидации и умиротворению Романской Кампаньи была в значительной степени завершена.

Однако описывая эти процессы постепенного укрепления Борджиа и папской власти на территории Романской Кампаньи, мы оставили позади Цезаря и его планы, поскольку замыслы его созревали в Риме еще летом 1500 г. Быстро разрабатывались планы второй кампании в Романье. На сей раз Цезарь не собирался так сильно зависеть от французского войска, и хотел собрать свою собственную мощную армию наемников. С стоявшими за ним ресурсами всего Папства это не представляло трудности. Имелся доход от Юбилея и налогов на крестовый поход, и кроме того, были назначены двенадцать новых кардиналов, которые, в согласии с неофициальным принципом первых плодов, пожертвовали папской казне большие суммы. Как и в случае всех кардинальских назначений Александра, в группе новых членов Священной Коллегии чувствовался сильный интернациональный, и в особенности испанский привкус. Луиджи Борджиа-Лансоль получил место своего брата Хуана, умершего в том году. Еще в Коллегию вошел таинственный Франческо, которого часто считали сыном Каликста III, ставший с 1492 г. казначеем Александра. Среди новых назначений были также Хайме Серра, родственник и близкий знакомый, и Джованни Вера, бывший наставник и административный советник Цезаря. Довершали картину еще два испанца, а чтобы успокоить Францию, избрали брата Карлотты, Аманье д'Альбре, и Тривульцио, брата одного из ведущих генералов Людовика XII, по происхождению итальянца. Среди избранных итальянцев были Подокатаро, секретарь Александра и его врач; человек, широко уважаемый в интеллектуальных кругах -- Феррари, бывший датарием и ненавистным папским финансистом; и Коронато, венецианец. Наконец, назревал союз в целях крестового похода между Венецией, Венгрией и Папой, и Папа объявил о назначении венгра Бакоша.

[Около десяти картинок. Подписи нужны? Не стала переводить, потому что они вряд ли пойдут в текст]

Подобные жесты по отношению к Венеции и ее озабоченность турецкой угрозой подготовили почву для следующей стадии борьбы Борджиа в Романье. Осенью Цезарь Борджиа был выбран gentuliomo Венеции подавляющим большинством (850 голосов за и 50 против на Большом Совете [Great Council], и тем самым Венеция косвенно показала, что не собирается более поддерживать правителей Римини, Фаензы и Пезаро. Очевидно, венецианцы верили сообщениям Капелло, оправдывающим убийство герцога Бисельи, поскольку убийце оказало честь такое большое число людей. Тем временем Цезарь с почти десятитысячным войском, составленным в значительной степени из испанских наемников, теперь готов был выйти в поход. Франция опять оказала ему поддержку, дав 300 копейщиков д'Алегре, поскольку Людовик XII нуждался в ответной помощи Цезаря при предстоящей кампании в Неаполе.

Цезарь вышел из Рима со своим войском 2 октября. Среди командующих его отрядами были Джанпаоло Бальоне, кондотьер-правитель Перуджии, Паоло Орсини, и Вителлоццо Вителли. Последний, один из ведущих экспертов Италии в области артиллерии, отвечал за перевозку двадцати одного орудия. Многие пехотинцы были испанцами, и среди испанских военачальников, присоединившихся к армии Цезаря, фигурировали Уго Кардоне и Мигель Корелла. Наконец, помимо римской знатной молодежи, с Цезарем тесно сотрудничали представители папской администрации -- епископы Элны, Санта Систы и Трани, секретарь Цезаря Агапито Чералдини, и его сиенский финансист, банкир Алессандро Спанночи¹⁵.

Первой целью кампании стал Пезаро. Джованни Сфорца уже отлучили от церкви на тех основаниях, что тот вступил в тайные переговоры с турками, к которым его кузен Людовико обратился в отчаянной попытке спасти свое положение в Милане. Джованни получил от своего шурина по первой жене, маркизе Мантуи, символическое подкрепление в количестве 100 человек. К тому же он хорошо запасся провизией и укрепил замок; но население Пезаро было готово к тому, чтобы подвергать свою жизнь или имущество опасности не более, чем подданные Катерины Сфорца. Хотя правление Сфорца в Пезаро не выглядит тираническим, уважение толпы к нему было сильно подорвано той ролью, которую он сыграл на бракоразводном процессе в 1497 г., и его связями с Турцией¹⁶. В результате ворота города открылись Цезарю без единого выстрела, и завоеватель 27 октября торжественно въехал туда. Пандольфо Колленуччио, которого герцог Феррары послал поздравить Цезаря, высоко отзывался о дисциплине и порядке в его войсках, и не видел никаких свидетельств того, что городу или его обитателям был нанесен какой-либо заметный ущерб¹⁷. Джованни Сфорца, понявший, что сопротивляться бесполезно, бежал в Болонью и затем в Венецию, где попытался продать свои владения Республике. Венеция, уже готовая принять присутствие Цезаря в Романье, вежливо отклонила предложение. Замок Пезаро быстро сдался окружившим его отрядам Цезаря, и к папскому артиллерийскому обозу добавилось еще семьдесят орудий.

Через несколько дней Цезарь опять двинулся в путь, на этот раз по направлению к Римини, где ненавидимого всеми Малатесту уже оставили его подданные. Как это отличалось от тех дней, когда Малатеста годами держали папскую армию в загоне, и считались одними из ведущих властителей Италии! Римини еще в октябре мирно сдался комиссару Цезаря, епископу Исернии, и Пандольфо уехал в Венецию. Поэтому Цезарь здесь потратил немного времени, и после того, как с горожанами было достигнуто согласие по поводу возвращения изгнанников и защиты гражданских прав, вернулся в Цезену к своей армии. Его войску теперь первый раз за всю кампанию предстояло развернуть настоящие военные действия и захватить Фаэнцу, взять которую было не так-то легко.

Асторре Манфреди, молодой правитель Фаэнцы, был старым клиентом Венеции и получил образование под венецианским покровительством. К тому же он был внуком Джованни Бентивоглио, и вдобавок чувствовалось, что Флоренция не сумеет полностью закрыть глаза на то, что происходит прямо на ее границе. Но ни Венеция, ни Флоренция теперь не имели возможности помочь Манфреди. Он положился на верность своих подданных, и именно с их помощью сумел сопротивляться Цезарю в течении почти шести месяцев. Когда войско Цезаря разместило свой штаб в Форли и начало окружать Фаэнцу, защитники города отказались позволить Асторре Манфреди капитулировать, и сами подготовились к защите. Манфреди были феодальными владельцами Вал ди Ламоне и викарства Фаэнцы, и Асторре зависел скорее от личной преданности пехоты Вал Ди Ламоне, чем от сомнительной верности горожан Фаэнцы¹⁸.

Когда первое нападение на город сумели отразить, плохая погода и приближение зимы начали действовать на моральный дух войска Цезаря. Баглионе со своими отрядами после ожесточенных ссор с испанскими военачальниками отошел к Перуджии, и продовольственные ресурсы для столь большой армии, окружившей город, вскоре исчерпались. Поэтому Цезарь решил отвести основную часть своих сил на зимние квартиры, располагавшиеся по Виа Эмилиа от Форли до Римини. Оставив символическое войско поддерживать блокаду Фаэнцы, сам он отошел к Цезене, где провел Рождество и зимние месяцы. Все это время Цезарь тратил много сил на поддержание дисциплины в своих отрядах и на оплату поставок продовольствия для своих солдат. Пока его войско квартировало в Романье, нужно было сделать все возможное, чтобы уберечь население тех городов, которые теперь стали лояльны к Цезарю. Судя по отчетам Бернарди, столь резко отзывавшегося о грабежах французов в предыдущем году, похоже, что теперь Цезарь достиг бо?льших успехов в поддержании дисциплины¹⁹.

Зимние месяцы в Цезене были потрачены на организацию управления в герцогстве и знакомство с населением Романьи и его проблемами. Это стало чуть ли не единственным случаем, когда Цезарь сумел сконцентрироваться на подобных внутренних проблемах. Насколько он в этом преуспел, мы обсудим в последней главе²⁰.

С приходом весны армия снова выступила в путь. Теперь к ней присоединились французы, и осада Фаэнцы возобновилась. В апреле после длительного обстрела город сдался на определенных условиях. Условия были мягкими и включали охранное свидетельство для Асторре Манфреди и его близких сторонников. Однако Асторре остался в лагере Цезаря. Спорным является вопрос, был ли он с самого начала пленником, что нарушало условия капитуляции, или же он по доброй воле присоединился к Цезарю. Папская политика, конечно, требовала, что низложенным романским викариям, особенно таким популярным, как Асторре, нельзя позволять оставаться на свободе. Поэтому напрашиваются подозрения, что Асторре держали в плену. Хорошо известно. что к июлю его заточили в замке Сант-Анджело, а в июне 1502 г. в Тибре нашли его труп. Это было политическим убийством стандартного образца, чего избежали немногие из правителей того времени. Но молодость и популярность жертвы вызывали всеобщие симпатии, и его ужасная судьба весьма усилила негодование по отношению к Борджиа. Катерина Сфорца, все еще бывшая пленницей замка Сант-Анджело, когда туда доставили Асторре, избежала подобной судьбы благодаря заступничеству французов. В конечном счете она отказалась от своих прав и вернулась во Флоренцию.

С падением Фаэнцы покорение Романьи было почти завершено. Единственным городом, который оставался вне контроля Цезаря, был Замок Болоньезе, находившийся на Виа Эмилия между Фаэнцой и Имолой, и бывший очевидным предметом спора с Болоньей. Лишь когда Фаэнца сдалась, Цезарь начал дипломатическими и силовыми методами давить на Болонью, требуя уступки этой дальней крепости. Он едва ли мог надеяться взять саму Болонью, которая находилась под защитой Франции, но владение Замком Болоньезе и удачный союз с Бентивоглио являлись значительными шагами по пути объединения и безопасности Романьи.

Молниеносного демонстративного наступления на Болонью, когда войска Цезаря подошли на расстояние четырнадцати миль от города, оказалось достаточным, чтобы принудить Джованни Бентивоглио выйти на переговоры. Подписали соглашение, по которому Бентевоглио уступал Цезарю Замок Болоньезе и обязывался по просьбе Цезаря предоставлять ему войска и военную помощь. Другая сторона гарантировала безопасность Болоньи. По требованию Бентевоглио в соглашении упомянули некоторых из военачальников Цезаря, включая членов семьи Орсини и Вителлоццо Вителли. Вероятно, это должно было удержать их от независимых от Цезаря нападений на Болонью, но фактически такое упоминание послужило помехой Цезарю и укрепило связь между Бентевоглио и кондотьерами, когда в следующем году Цезарь собрался вновь напасть на Болонью.

Таким образом к концу апреля Цезарь достиг в своей экспансии предела, предусмотренного его положением Главного Капитана Церкви и инструкциями Александра. Римский Папа, боявшийся, как бы не оскорбить Людовика XII любой дальнейшей агрессией, приказал Цезарю вернуться в Рим через Романью и Умбрию. Но тот, воодушевленный успехом, имевший в своем распоряжении сильную армию и окруженный беспокойными и напористыми военачальниками, решил попробовать извлечь дальнейшие выгоды из ситуации. Вителлоццо Вителли, чей брат был казнен флорентийцами за предательство, и Орсини, сторонники Медичи, убедили его напасть на Флоренцию. Флорентийские интересы в Романье и подозрение, что они прислали помощь Фаэнце, также подталкивали Цезаря продемонстрировать Флоренции свою военную мощь. Маловероятно, что Цезарь задумывал в тот момент какое-либо серьезное нападение на города Тосканьи, поскольку французы, вероятно, быстро бы оказали ей покровительство. Но существовали более привлекательные возможности вмешаться в дела Пизы, Сиены или Пьомбино, и поход на юг вполне мог бы заставить Флоренцию пойти на уступки. Поэтому он стремительно пошел по долине реки Арно, и у Кампи, что около десяти миль от ворот города Флоренции, он встретил флорентийских представителей, вышедших на встречу с ним. Флорентийцы, напуганные возможностью того, что Цезарь может напасть на город до того, как подойдет помощь от Франции, и правительство которых пребывало в полном замешательстве, были только счастливы откупиться от Цезаря обещанием союза и ежегодной кондотты в 36000 дукатов. Цезарь попробовал настаивать на немедленной оплате, но время играло против него, и он был вынужден ограничиться лишь обещаниями; обещаниями, которые никогда не будут выполнены.

Заключительная стадия кампании стала, однако, более успешной. Хотя пизанцы ранее в 1500 г. и предлагали свой город Цезарю, обеспокоенность Франции пизанской проблемой была слишком высока, чтобы в этом направлении предпринимались ходы. Поэтому войско Цезаря, быстро пройдя через южную Тосканью, подошло к Пьомбино, где Джакобо д'Аппиано управлял маленьким государством, зависимым от доброго расположения Сиены и Генуи. Они, равно как и Франция, теперь относились безразлично к судьбе Пьомбино, и действительно, Сиена активно поддерживала Цезаря в его попытках добиться быстрой капитуляции д'Аппиано. Восемь генуэзских галер также помогали занять остров Эльбу, привлекательность которому добавляли богатые железом рудники. Пьомбино, с его хорошими гаванями и контролем над Виа Аурелиа, являлся полезным приобретением для Папства, и хотя во время капании сам Цезарь находился там, сдачу города принял Вителлоццо в июле 1501 г. после двухмесячной осады.

Цезарь, теперь официально называвшийся герцогом Романьи, вскоре возвратился в Рим с частью своего войска, которая включала в себя романскую пехоту, маршировавшую в красно-желтых ливреях. Франция собиралась развернуть военные действия в Неаполе, и он намеревался им помочь. Армия французов уже строилась за стенами города на севере Понте Мильвио, и французские командующие -- д'Аубигни и Ив д'Алегре -- вошли в Рим несколькими днями позже Цезаря.

Неаполитанская кампания была краткой. Капуа, который защищали Колонна, стал единственным препятствием на пути французского войска. Цезарь и его романская пехота напали на город и жестоко его опустошили. Цезарь заработал себе этим чрезвычайно дурную славу, и история о сорока капуанских красотках, которых он приказал к себе привести и развлекся с ними, помогла взвалить основную вину за резню на его плечи. Однако нужно помнить, что у Цезаря под прямым командованием находилось всего четыреста людей, и хотя французские командующие и старались пропускать итальянский отряд вперед, надеясь тем самым несколько уменьшить враждебность к основному войску, но немецкими и гасконскими отрядами, больше всех повинными в резне и грабежах, командовал д'Аубигни ²¹.

Нападение на Капуа стало единственной демонстрацией силы, которая потребовалась французам, чтобы Федериго сдался и уехал в вечное изгнание во Францию. В середине сентября Цезарь уже вернулся в Рим, где шли переговоры по поводу третьего брака Лукреции. Слухи о возможности брака с Альфонсом д'Эсте, наследником герцогства Феррарского, ходили по Риму уже год, но лишь в разгаре лета начались серьезные переговоры. Преимущества такого семейного союза для Борджиа очевидны: герцог Феррары был самым безопасным и уважаемым из папских викариев, и дом Эсте считался одним из ведущих правящих домов Италии. Брак Лукреции с наследником герцогства был удачным династическим ходом, о котором любой из предшественников Александра мог только мечтать. К тому же Феррара, по традиции настроенная против Венеции, была ценным союзником и защитой от венецианских нападок в Романье. Судя по всему, от этого союза выигрывала не только Лукреция, но и Цезарь. С другой стороны, Эрколе д'Эсте, герцог Феррарский, хотя и опасавшийся возможного ущерба для своего престижа и репутации своего сына, которые могли бы последовать за связью с семейством Борджиа, и решивший торговаться до конца, был весьма обеспокоен растущей мощью Цезаря на своих границах и хотел обезопасить свое государство от агрессии Борджиа. Кроме того, Людовик XII стремился сохранять хорошие отношения с Римским Папой по крайней мере до того, как не утрясутся дела в Неаполе, и вместе с Римским Папой прилагал усилия для быстрейшего заключения этого брака.

Эрколе д'Эсте предложили 100000 дукатов в качестве приданого Лукреции и к тому же освобождение от ежегодных census, которые он задолжал за свой викариат. И то, и другое стало серьезным финансовым ударом по Апостольской Камере, и несмотря на политические и дипломатические преимущества, которые принес союз с Феррарой, похоже, что в этот момент Александр был больше обеспокоен продвижением своей семьи, чем экономической стабильностью Церкви. Кроме того, свадебная церемония 30 декабря сопровождалась роскошными и дорогостоящими празднествами, так как Александр превратил это событие в торжественный показ могущества Борджиа. Весь Рим участвовал в карнавале, поскольку за закрытым празднованием в Ватикане последовали народные театрализованные представления. Наконец 6 января 1502 года Лукреция отправилась в путь к своему третьему мужу. Ее сопровождали кардинал Франческо Борджиа и большая свита из римской знати. Проезд Лукреции через Папскую Область придал еще больший размах триумфу Борджиа. Все города по дороге соперничали друг с другом, стремясь оказать честь великолепно разодетой дочери Римского Папы, за которой следовало около семисот придворных и слуг. В Сполетто, уже знавшим ее в роли губернатора, празднества во славу Лукреции были особенно роскошны. Герцог Урбино жаловался, что проезд Лукреции со свитой через его герцогство стоил ему месячного дохода. Прошел почти месяц, прежде чем дочь Римского Папы наконец добралась до Феррары, где закончилось ее изматывающее, но блестящее путешествие.

После ее отъезда Александр и Цезарь также потратили несколько недель, демонстрируя могущество Борджиа тем, что объезжали различные крепости, попавшие им в руки. Вначале осмотрели земли молодого герцога Сермонеты, а затем в феврале и марте отец и сын поехали на север в Чивитавеккью, Комето, Пьомбино, и наконец на остров Эльба. При возвращении с Эльбы галера Римского Папы попала в сильный шторм, и пока свита и команда корабля испытывали смертельную тревогу, Александр продемонстрировал то странное философское спокойствие перед лицом угрозы для существования, которое было для него характерно. Уже второй раз в жизни ему угрожало кораблекрушение, а он спокойно сидел и молился, и боялся лишь пропустить обед²². Галера не сумела причалить в Пьомбино и добралась до Чивитавеккьи, где наконец уже была в безопасности. В возрасте семидесяти лет Александр казался еще полным жизненных сил, и Цезарь уже планировал на будущее лето военные действия, которые должны были укрепить положение семьи.

Глава IX

Борджиа в зените славы

Пандольфо Колленуччио как-то сказал о Цезаре Борджиа, что ему больше нравилось завоевывать государства, чем управлять ими; и, конечно, весной 1502 года уже добившийся успеха Цезарь чувствовал непреодолимое желание двигаться дальше¹. Франция все еще нуждалась в том, чтобы папа поддерживал ее в Неаполе, а дружба с Феррарой теперь давала Цезарю дополнительную защиту. Таким образом, это был благоприятный момент для дальнейших военных действий против оставшихся викариев. Романья теперь целиком принадлежала Цезарю, но на юге оставался Камерино, где Джулио Цезарь Варано установил для своей семьи неофициальный викариат, и Сенигалия, где Франческо Мария делла Ровере и его мать представляли собой один из последних оплотов непотизма Сикста. Существовало также герцогство Урбинское, но мало кто думал, что Цезарь решится напасть на такого уверенного в себе правителя, как Гвидобальдо да Монтефелтро, хотя тот и был папским викарием.

5 июня опять объявили об отлучении Варано; его обвинили в убийстве своего брата, случившемся год назад, и в том, что он давал приют противникам Церкви. Оба этих обвинения были обоснованы, хотя, возможно, первое слишком запоздало. Целью будущего похода называли Камерино; но в день после объявления отлучения от Церкви в Рим пришли известия о том, что Ареццо восстал против Флоренции, и его занял Вителлоццо Вителли, один из военачальников Цезаря. Мало может быть сомнений, что этот акт, направленный против Флоренции, спланировали Борджиа, хотя они и поспешили отречься от какого-либо соучастия. Хотя Вителли из-за казни своего брата и имел причины ненавидеть Флоренцию, но он вряд ли стал бы так действовать по собственной инициативе. Фактически Папа приказал урбинскому герцогу послать Вителли подмогу, и сам Вителли чувствовал разочарование и злость, когда впоследствии Цезарь отказался от участия в этом деле. Однако, поскольку войско Цезаря вышло из Рима несколькими днями позже, и Цезарь, и Александр заявляли, что Вителли действовал на свой страх и риск. Но в спорной пограничной области между Флоренцией и Папской Областью явно назревал кризис, и Цезарь с сильной армией (6000 пехотинцев и более чем 2000 кавалеристов) вышел на сцену. Его войско в значительной степени состояло из испанских и итальянских наемников. Командовали там теперь известные личности -- Паоло Орсини и его кузен. герцог Гравина, Оливеротто Эуффередуччи; правитель Фермо, Джианпаоло Баглионе и Вителли, уже находившиеся на месте, и испанцы Уго де Монкада и Мигель Корелла.

В течение недели после выхода армии из Рима Цезарь тщательно скрывал свои намерения. Просили разрешения провезти его артиллерийский обоз через герцогство Урбино по более легкому пути, чем прямая дорога на Камерино. Войска сосредотачивались в Романье под Рамиро де Лорква. Гвидобальдо да Монтефелтро, раздраженный тем, что его призвали поддержать Вителли в борьбе против Флоренции, с которой Гвидобальдо состоял в дружеских отношениях, размышлял, рискнет ли он не подчиниться приказу Папы². Хотя он давно не доверял Борджиа и не чувствовал себя в безопасности всякий раз, как войска Цезаря вставали у него на пути, на деле он не думал, что удар могут нанести по нему самому. Поэтому Цезарь, проведя быстрым маршем 2000 людей своей основной армии по Виа Эмилиа, имея в своем распоряжении артиллерию, уже спокойно въехавшую в герцогство, и вызвав с востока романские отряды, получил полное тактическое превосходство. Поскольку Гвидобальдо был совершенно не готов к атаке, ему едва хватило времени, чтобы скрыться, а его крепости и сам город Урбино сдались без единого выстрела.

Это стало самым удачным ходом Цезаря на тот момент, и, конечно, повергло в оцепенение как итальянских, так и иностранных политиков. Устойчивое снижение могущества романских викариев не вызывало особенного переполоха, поскольку участие французских войск в кампаниях выглядело достаточным объяснением успехов Папы в борьбе со своими непослушными вассалами. Но Гвидобальдо да Монтефелтро, хоть он формально и был всего лишь одним из викариев, являлся кондотьером, известным и за границей, а его семью узы родства связывали со всеми княжескими домами Италии. То, что ему нанесли полное поражение войска, которыми командовали итальянцы, показало действия Цезаря совершенно в другом свете. Всех ужаснул и шокировал двуличный и предательский характер нападения, и в то же время определенно чувствовалось подспудное восхищение ловкостью Цезаря. Первое чувство, возможно, не было полностью оправдано, поскольку Гвидобальдо не подчинился инструкциям Папы и, кроме того, намеревался помогать Камерино; второе мнение выразил Макиавелли, которого Флоренция вместе с епископом Волтерры поспешно послала выяснить, какими могут быть следующие шаги Цезаря. Доклад Макиавелли, написанный им по прибытии в Урбино, не мог сильно обрадовать Флоренцию:

Этот господин поистине роскошен и великолепен, и на войне нет столь великих подвигов, что не выглядели бы для него скромными; он никогда не останавливается, добиваясь славы и земель, и не признает усталости или опасности. Он достигает одного места раньше, чем узнают, что он выехал из другого; его любят солдаты, и он собрал лучших людей Италии; все это делает его победоносным и грозным, особенно если прибавить к тому неизменную удачу³.

Такое первоначальное суждение окрасило все мысли Макиавелли о Цезаре, и он никогда не сумел избавиться от первого впечатления, полученного от нового Князя.

В то время Флоренция отчаянно стремилась понять, что Цезарь собирается предпринимать в отношении Вителли, занявшего Ареццо. Но поскольку французы резко отреагировали на угрозу своему сателлиту и перемещению войск по Тосканье, у Цезаря не было иного выбора, кроме как прекратить эту игру. Вителли приказали отойти, а внимание теперь перешло к Камерино, который вначале храбро сопротивлялся. Но здесь, как и во многих других городах, атакованных Цезарем, свою роль сыграли внутренние противоречия; Варани не пользовался всеобщей популярностью, и ворота открыли представители той части населения, которая боялась грабежей французских войск. Известие о падении Камерино вызывало взрыв энтузиазма в Риме, где Александр, старавшийся не обнаруживать слишком большой радости в связи с падением Урбино, теперь дал полную волю своим восторгам по поводу успехов сына. Хотя окончательное решение атаковать Урбино Цезарь, похоже, принял в последнюю минуту, нет сомнений, что такую возможность заранее обсуждали в Ватикане. Было лишь вопросом времени дождаться того момента, когда Гвидобальдо даст подходящий предлог для нападения.

С двойным успехом и в Урбино, и в Камерино позиция Цезаря выглядела значительно более крепкой. Но в то же самое время весьма удлинился список врагов Борджиа. Гвидобальдо да Монтефелтро и Флоренция теперь добавили свои голоса к хору, жаловавшемуся на действия Борджиа, и когда Людовик XII внезапно прибыл в Милан, множество смещенных викариев поспешили к его двору. Людовик уже был рассержен нападением на Ареппо и, казалось, существовала серьезная опасность разрыва между Францией и Борджиа. В то же время Цезарь не доверял своим итальянским командующим, которые не остались безразличными к уроку, полученному в Урбино, и почувствовали, что их собственные владения могут стать следующими мишенями Борджиа. Поэтому в такой ситуации Цезарь в начале августа решил встретиться с Людовиком и постараться возобносить личную дружбу, возникшую между ними в 1499 г. Путешествуя быстро и инкогнито, Цезарь появился в Милане раньше, чем кто-либо из его врагов понял, что он собирается делать, и этим дерзким ходом он добился всего, чего желал. Александр очень встревожился, когда услышал о поездке Цезаря, и испугался, что его сын попадет в руки французского короля. Но Людовик был польщен личным посещением и почтительными извинениями Цезаря за действия Вителли. Кроме того, он уже осознал, что столкновение с Испанией в Неаполе неизбежно, и стремился, чтобы сильная армия Цезаря оставалась на его стороне. Поэтому он принял Цезаря с большими почестями и даже обещал ему военную поддержку против Болоньи, города, который ранее пользовался защитой Франции. К тому же он дал свое разрешение на брак маленькой дочери Цезаря Луизы с Федериго Гонзага, наследником герцогства Мантуйского. Это предложение стало еще одним шагом на пути создания кольца маленьких государств-союзников, защищающих Романью. После почти месяца, проведенного при французском дворе, Цезарь возвратился так же быстро, как и приехал. Он остановился лишь для того, чтобы посетить Лукрецию в Ферраре и подбодрить ее во время опасной болезни.

В начале сентября Александр прибыл в Камерино, чтобы объявить молодого Джованни герцогом только что завоеванного города, и очень похоже, что он и Цезарь встретились и обсудили свои будущие действия. Учитывая предложенную французами помощь, очевидной целью теперь выглядела Болонья, но беспокойство Орсини и других кондотьеров вызывало все больше проблем. Предложение напасть на Болонью стало поворотным пунктом в новой ситуации. Джованни Бентевоглио, которому самому теперь угрожали, стал одним из главных вдохновителей затевавшегося против Цезаря заговора. В то же самое время кондотьеры, в прошлом году давшие гарантии не нападать на Болонью, теперь чувствовали, что у них есть твердые основания для мятежа. После ряда встреч в сентябре и начале октября, вначале в Тоди, а затем в Магионе, начало вырисовываться подобие альянса против Борджиа. Участники так называемого Магионского Съезда представляли собой малосовместимую группировку, объединенную только страхом перед Борджиа, все члены которой стремились к защите лишь своих собственных интересов. Из свергнутых викариев там присутствовал лишь Гвидобальдо да Монтефелтро, но Баглионе из Перуджии, Оливеротто да Фермо, Вителли из Читта ди Кастело, и Вентивоглио из Болоньи -- все они боялись за свои земли. Их объединял Пандольфо Петруччи, правитель Сиены, который, как полагали, был идейным организатором заговора. В заговоре, конечно же, участвовали Орсини: коварный и дипломатичный кардинал, уже обратившийся за помощью к Людовику XII и чувствовавший, что есть шансы получить поддержку Франции; непостоянный и доверчивый Паоло Орсини, которого даже его собственные подданные прозвали "Мадонна Паоло"; и молодой Франческо, герцог Гравины, когда-то добивавшийся руки Лукреции и храбрый, но неудачливый вояка

Все они были людьми, способными на отчаянные поступки, но действовали до странности нескоординированно и нерешительно. Большая часть войска Цезаря находилась по их командованием, и если бы они продемонстрировали такой же тактический талант и использовали элемент внезапности, как это сделал сам Цезарь тремя месяцами раньше, они бы, конечно, разбили его. Но отсрочки и нерешительность разочаровали их потенциальных сторонников. Флоренция боялась Вителли и Орсини, поддерживавших Медичи, ненамного меньше, чем самого Цезаря, и, конечно, она не была готова к тому, чтобы войти в союз, пока заговорщики еще не достигли какого-либо видимого успеха. Людовик XII, хоть и не питавший отвращения к мысли увидеть Папскую Область в хаосе, а самого Папу в трудном положении, не собирался и пальцем пошевелить, чтобы помочь заговорщикам, и к тому же уже практически собрался послать Цезарю войска. Венеция еще была слишком озабочена турецкой угрозой, чтобы поддержать движение, которому она бесспорно симпатизировала.

Таким образом участники заговора полагались лишь на самих себя. А сила Цезаря уже практически сравнялась с их силой; поскольку он предусмотрительно поторопился создать свою независимую армию. Кондотьеры продемонстрировали отсутствие единства в своей среде; в то время как Баглионе и Вителли стремились помочь восстанию в Урбино и преуспели, нанеся поражение силам испанцев в Калмаццо, Орсини уже вели в Риме переговоры с Александром. Цезарь, которого Макиавелли, приехавший в Имолу как посланник Флоренции, еще раз имел возможность наблюдать, быстро отвел свое уменьшившееся войско от Урбино и Камерино и сконцентрировался на защите Романьи. Теперь у него на службе были новые кондотьеры, в Ломбардию уже послали эмиссаров, набирающих гасконских и швейцарских наемников, и призвали местную романскую милицию. За несколько дней своего пребывания в Имоле к 7 октября Макиавелли убедился, что Цезарь сумеет пережить этот натиск:

Что касается здешней ситуации, положение сего государя с момента моего приезда благодаря счастливой судьбе весьма укрепилось. Основной причиной этого стало устойчивое убеждение, что французский король поможет ему войсками, а Папа деньгами; другое же обстоятельство, благоприятное для него -- то, что его враги помедлили покончить с ним. Теперь я полагаю, что уже слишком поздно пытаться повредить ему, поскольку он ввел гарнизоны во все важные города, и обеспечил провизией все крепости⁴.

Цезарь настойчиво добивался союза с Флоренцией, но сообщения Маккиавели уже сделали все возможное, чтобы убедить флорентийцев в том, что поддержать кондотьеров было бы безумием. Французские войска приближались, и заговорщики стали один за другим пытаться выйти на переговоры. Каждый надеялся завоевать благодарность Цезаря и обеспечить себе безопасность тем фактом, что первым заключит с ним соглашение. До конца октября и Паоло Орсини, и Бентивоглио, и Петруччи -- все они пытались найти подходы к Цезарю, а кардинал Орсини вел переговоры в Риме. Цезарь вполне оправданно мог относиться к заговорщикам как "dieta di falliti" (съезду неудачников. итал.) и, не делая ничего, кроме укрепления собственной армии, ждать, пока его враги не упадут ему в руки подобно перезрелым сливам.

Окончательные условия соглашения, которое Паоло Орсини передал своим сообщникам и которое не принял лишь Баглионе, понимавший, что оно играет на руку Цезарю, были щедрыми, но в то же время едва ли утешительными. Камерино и Урбино возвращались Борджиа; кондотьеров прощали и все их кондотты возвращались к ним, но лишь один мог находиться на службе в одно и то же время; все кондотьеры должны были оставить одного из своих сыновей в заложниках у Цезаря. Отдельное соглашение было подписано с Бентивоглио. Оно подтверждало положение Бентевоглио в Болонье и закрепляло за ним место личного кондотьера Цезаря; таким образом самый сильный из заговорщиков был изолирован от остальных. Выглядит вряд ли вероятным, что кондотьеры могли поверить тому, что им все простили. Цезарь теперь без них был столь же силен, что и всегда; его мстительный характер был известен; как Макиавелли в Имоле, так и Гвистиниан в Риме ощущали, что решение вряд ли останется окончательным. "Я не могу себе представить, как можно надеяться получить прощение за такое оскорбление", замечал секретарь/министр Флоренции⁵, и Гвистиниан в своем донесении от 1 января 1503 г. выражался даже более ясно:

Натура герцога не простит тех, кто нанес ему такой удар, и не избавит от вендетты остальных; он будет преследовать тех, кто его оскорбил, и в особенности Оливеротто, которого герцог поклялся повесить собственными руками, если тот попадет ему в лапы⁶.

Однако за шесть недель спокойствие, казалось, было восстановлено, поскольку Цезарь опять занял Урбино и Камерино, и строил планы захвата Сенигаллии, планы. которые включали окончательную расплату с теперь уже ненужными союзниками.

Пока Цезарь был занят этой напряженной борьбой с собственными командирами, Александра, хоть и наблюдавшего за ней с глубоким беспокойством и посылавшего все большие суммы на содержание нового войска, занимали дипломатические игры. На тот момент перед Италией встала проблема противостояния Франции и Испании в Неаполе; давняя конкуренция между итальянскими государствами и застарелая пизанская проблема исчезли на этом фоне. Италия теперь становилась полем битвы двух великих военных держав Европы. Никто не сожалел об этом больше, чем Александр. Хотя он и мог извлечь определенное преимущество от союза Папства с той или другой державой, вторжения из-за той стороны Альп чрезвычайно угрожали авторитету Папы в Италии и безопасности Папской Области.

В 1502 г Александр все еще весьма зависел от Франции и, особенно во время заговора кондотьеров, нуждался в помощи французов. Но его серьезно беспокоило присутствие французов в Милане и Неаполе и неизбежные постоянные перемещения военных отрядов по Папской Области, которые оно влекло за собой. И по понятной склонности, и по политическим причинам он стремился избежать разрыва с Испанией. Осенью 1502 г. обе стороны хотели добиться его поддержки в назревающем конфликте, и на первый взгляд политическое положение Папы было очень сильным, Александр не хотел сдавать свои позиции и тянул до последнего момента. Он знал, что 1503 год станет переломным годом, когда неаполитанская проблема наконец решится, и хотел оказаться на верной стороне. Поэтому он сказал Гвистиниану: "Мы будем медлить до весны и тогда увидим, кто из этих двоих сильнее"⁷.

Но оказаться на стороне победителя было не единственной целью политики Александра. Он все еще надеялся, что можно создать некое подобие итальянской лиги, которая сдержит или даже изгонит иностранцев. Много раз в течение зимы он умолял Гвистиниана о союзе с Венецией:

Посмотрите, посол, как каждый из этих двух королей, французский и испанский, стремится убрать другого из Неаполя... И для нас, и для вас станет ужасным, если этим королевством завладеют испанцы, но будет еще хуже, если оно полностью попадет в руки французов, потому что они окружат нас здесь и будут обращаться с нами, как со своими капелланами. И для вас это будет нисколько не лучшим. Ради Господа Бога нашего положим конец нашим разногласиям. Давайте начнем понимать друг друга и займемся благополучием Италии⁸.

Александр хотел союза с Венецией не только для того, чтобы избежать венецианского вмешательства в дела Романьи; турки уже сделали это весьма успешно. Он даже не хотел тем самым обеспечить защиту Цезаря после своей смерти; он был достаточно реалистичен, чтобы понимать, что никакие соглашения не будут гарантировать ход событий. Александр стремился к союзу как к возможному решению политических трудностей и Папства, и Италии. Он говорил: "Хотя по рождению мы испанцы, и временно вошли в союз с Францией, мы -- итальянцы, и судьба наша здесь"⁹. Это не было лишь праздной риторикой. Гвистиниан, почти патологически не доверявший Римскому Папе, допускал, что эти чувства выглядели подлинными и исходили от самого сердца. Но Венеция, обеспокоенная Турцией и не слишком боявшаяся присутствия Испании в Неаполе, не могла встать на точку зрения Папы и одно за другим отклонила его предложения. Роберто Сесси, венецианский историк, заметивший, что "отказавшись повести итальянскую политику согласно с ясным предвидением Александра VI, Венеция подготовила свою собственную гибель", связал таким образом дипломатию 1502-1503 гг. с несчастьем Агнаделло¹⁰. Возможно, это выглядит забеганием вперед, потому что ничто не говорит, что союз с Александром спас бы Венецию от гнева Юлия. Но трудно не прийти к выводу, что Александр в своей политике руководствовался более обширным кругом проблем, чем лишь своими личными интересами и стремлением создать династию Борджиа.

Очевидным кажется лишь то, что стремление Александра войти в союз с Венецией было никак не связано с положением Цезаря. Пока Александр давил на Гвистиниана, Цезарь мчался на гребне волны. На протяжении всего декабря 1502 года его сила только росла, и его враги все больше начинали испытывать тревогу. Нападение на Сенигалию оставалось единственным ближайшим проектом, и армии в 12000 человек было для него едва достаточно. Цезарь дошел до Цезены, и Макиавелли последовал за ним, отчаянно пытаясь собрать хоть крупицу информации о его намерениях; никогда контрастность характера этого странного человека не была видна яснее. Открытый и доступный всем своим романским подданным, посещающий общественные сборища, он тем не менее оставался зачастую замкнутым и непроницаемым в том, что касалось политики. Послы по месяцам ждали случая увидеть его, в то время как он свободно вращался в среде романского населения, принимая участие в состязаниях по борьбе и выслушивая жалобы. Его канцелярия ночью походила на гудящий улей, так как посыльные сновали туда-сюда, и Цезарь работал и беседовал, делая лишь маленькие промежутки. Но все утро до полудня герцог спал, и все ждали, затаив дыхание. Его приступы яростной энергичности сопровождались долгими периодами праздности, когда все его окружение впадало в оцепенение. Даже Александр начинал чувствовать нетерпение, поскольку время шло, и расходы возрастали. Он, конечно, осознавал, что удар против кондотьеров неизбежен, и сыграл свою роль в этом, усыпив подозрения кардинала Орсини в Риме. Но детали и долгосрочные планы держались в тайне даже от него.

20 декабря силы французской кавалерии, прибывшие только несколькими неделями ранее, были отосланы назад на север. Они были слишком дороги и независимы, чтобы подходить ближайшим целям Цезаря; кроме того, возможно, что их отъезд должен был успокоить кондотьеров и дать им ложное чувство безопасности. Затем Цезарь объявил, что планирует напасть на Сенигалию, и вызвал своих военачальников на встречу с ним. Наконец-то началось настоящее дело, и кондотьеры выступили, повинуясь приказу. Баглионе, отказавшийся примириться с Цезарем, остался в Перуджии, а Вителоццо передвинул свои отряды к морю с величайшим нежеланием. Возможно, будучи лучшим военачальником среди кондотьеров, он лучше, чем его сотоварищи, понимал, что есть что-то странное в том, чтобы собирать столь огромное войско ради такой незначительной цели. К 30 декабря силы кондотьеров расположились вокруг маленького порта на Адриатике. Сам город сдался Оливеротто без сопротивления, но Андреа Дориа, охранявший крепость, заявил, что сдастся только лично Цезарю. Цезарь приближался с севера со своей армией, и его войска были рассеяны на большом пространстве, что скрывало их реальную мощь.

В полдень 31 декабря Цезарь встретил своих командующих перед стенами Сенигалии. После дружеской беседы они вместе двинулись к воротам города в сопровождении основного корпуса личных войск Цезаря. Каждый из кондотьеров имел свой маленький отряд, следующий за ним, но теперь они были отрезаны от их основных сил, разбивших лагерь на расстоянии от города. Как только колонна вошла в Сенигалию, ворота за ней спокойно закрылись. Семь из ближайших помощников Цезаря получили инструкции предыдущей ночью, и теперь все шло гладко. Обреченные кондотьеры последовали за Цезарем ко дворцу, где все уже было готово для их захвата, и здесь попытались с ним попрощаться. Цезарь настоял на том, чтобы они вошли и обсудили с ним планы завтрашнего взятия крепости. Как только кондотьеры оказались внутри, их спокойно арестовали отряды Цезаря. С их сопровождением быстро разделались. Их войска, лишенные предводителей, бросили оружие перед лицом подавляющей силы Цезаря. К утру Вителли и Оливеротто были разбиты; судьба Орсини оставалась под вопросом. К Риму помчались курьеры, передавшие новости Александру, и тот немедленно арестовал кардинала Орсини и других глав семейства, бывших в городе.

Цезарь тут же стал оправдываться перед Макиавелли и остальным миром на тех основаниях, что кондотьеры опять готовили против него заговор, и он лишь опередил их. Но для итальянцев внезапный удар в Сенигалии не нуждался в оправдании; для них это была логичная и блестяще выполненная месть, классическая и безупречная вендетта. Это стало также невероятно удачным ходом; кондотьеры сыграли прямо на руку Цезарю, и в действительности их разгром был спланирован лишь в минимальной степени. Но этот успех еще раз показал ту решительность Цезаря, которая отличала его от большинства его противников¹¹.

Не прошло и суток с того момента, как армия Цезаря вошла в Сенигалию, а она уже маршировала по стране, закрепляя полученные успехи. Владения Вителли в Читта ди Кастелло были быстро заняты. Джианпаоло Баглионе, отказавшийся от примирения, не имел достаточно силы для сопротивления. Его оборону в Перуджии разбили, и он был вынужден бежать. Перуджия опять попала под прямое правление Церкви, и Цезарь повернулся к Сиене, где Пандолфо Петруччи, последний из магионских заговорщиков, готовился к защите. Гвидобальдо де Монтефелтро также искал убежища на сиенской территории, в крепостях Орсини в Питиглиано, и Александр особенно стремился к тому, чтобы тот попал к нему в руки. Когда войско пересекало Тосканью, бесшумно казнили герцога Гравины и Паоло Орсини; но больше никто из врагов Цезаря не попадал к нему в руки. Сиенцы, дрожавшие за свою безопасность, изгнали Петруччи. Цезарь колебался, еще не будучи настолько самоуверен, чтобы бросить вызов французам, защищавшим города Тосканьи. Александр требовал его возвращения в Рим, и он неохотно направил свое войско на юг.

В Риме охота на Орсини шла почти по плану. Кардинала заключили в замок Сант-Анджело, где он быстро умер, не выдержав тяжести условий существования там. Джулио Орсини, однако, скрылся, и теперь из своих крепостей в Чери, в десяти милях от Рима, предпринимал серии энергичных контратак. Он напал на квасцовые рудники в Толфа и разрушил их, и достиг успеха, подбивая остатки баронских семейств к последнему объединенному наступлению на Борджиа. Из людей, могущих помочь Александру, в его распоряжении был только Гоффредо, а тот, хоть его и послали занять крепости Савелли в Паломбаре, напоминал сломанный тростник. В результате в Риме начались волнения; усилили охрану на стенах города и в Ватикане, но Александр чувствовал, что его положение весьма небезопасно. Для него окончательный разгром Орсини и их союзников имел большее значение, чем амбиции Цезаря в Тосканьи или окончательное устранение магионских заговорщиков. Цезарю послали приказ возвращаться немедленно, и говорили, что Папа даже угрожал отлучить своего сына от церкви, если тот ему не подчинится.

Этот момент, когда интересы Александра и Цезаря, видимо, разошлись, дает нам интересное свидетельство, каковы были реальные отношения между ними. Часто предполагалось, что Цезарь получил полное моральное господство над своим отцом и стал контролировать политику Борджиа; что это объясняет союз Борджиа с Францией, противоречащий испанским устремлениям Александра; что случайные сердитые вспышки Александра против своего сына были результатом раздражительного бессилия перед лицом превосходящей воли. Но доказательства близкого сотрудничества между этими двумя, контроль, который Александр всегда осуществлял по широким аспектам дипломатии Борджиа, постоянные связи с Испанией и ясное указание на то, что в 1503 году Борджиа двигались в направлении альянса с Испанией, и прежде всего события той весны, когда Цезарь неохотно вернулся, повинуясь своему отцу -- все это, по видимости, противоречит такой интерпретации. В тот момент Цезарь рвался к новым горизонтам власти, к своей конечной цели создания независимого государства в центральной Италии. Но Александр, более реалистичный, более озабоченный безопасностью в центре, держал его под контролем и вынудил возвратиться, чтобы довершить разгром баронов. Сделав это, они могли вместе обратиться к более широким устремлениям, и, объединив дипломатию Александра с силой Цезаря, готовиться к решающему удару.

Даже когда его армия вступила в Папскую Область, Цезарь двигался вперед с заметной неохотой. Оставшиеся персонажи, возглавлявшие семейство Орсини, имели влиятельных друзей. И граф Питиглиано, и Бартоломео д'Алвиано, защищавший Браччиано в первой войне Орсини, были кондотьерами на службе у Венеции. Но, хоть они и входили в фамилию Орсини, эти два грозных воина редко показывались в Риме, и их владения лежали слишком далеко, чтобы представлять стратегическую угрозу. Александр поэтому не чувствовал необходимости пытаться покончить с ними.

Однако, Джианджиордано Орсини, унаследовавший Браччиано от своего отца Вирджинио, являлся очевидной мишенью. Но он был протеже Людовика XII и состоял в французском ордене св. Михаила, рыцарском ордене, к которому Цезарь также принадлежал, и который запрещал своим членам вступать в борьбу друг с другом. По этим причинам, а также, возможно, потому, что высокие стены Браччиано еще в 1497 г. оказались слишком большим препятствием, Цезарь отказался нападать на Джианджиордано, а вместо этого вступил с ним в соглашение. Браччиано не тронули, и армия прошла мимо навстречу импульсивному Джулио, чьи действия причиняли так много тревоги.

Однако Цезарь, с его обычной решимостью, не мог долго концентрироваться на осаде Чери. Его мысли были в Тосканье и Романье, где Петруччи призвали назад в Сиену, как только войско Цезаря ее покинуло, и он оставил осаду на своих подчиненных, пока сам предавался в Риме унылым и тревожным размышлениям. В конечном счете в апреле после интенсивного артиллерийского обстрела Джулио Орсини сдался. Ему позволили удалиться во Францию, а его крепость привели в полностью необороноспособное состояние, поскольку ее рвы [cisterns??] разрушили, и постепенно сравняли с землей неприступные скалы, на которых она располагалась. Александр лично контролировал эти работы. Проблема Джианджиордано была в конечном счете решена переговорами. Людовик XII, отчаянно беспокоившийся за помощь Цезаря в приближающейся кампании в Неаполе, убедил Джианджиордано сдать Браччиано в его руки, как в руки арбитра, и также удалиться во Францию. Александр мог теперь заявлять, что Кампанья стала наконец свободна от засилья баронов, хотя, возможно, конечный результат не был столь полным, как бы ему хотелось.

Но ситуация быстро двигалась к своей кульминации. Испанцы, казалось, после длительного тупика в Апулии вот-вот должны были достигнуть в Неаполе впечатляющего триумфа. Победа Гонзальво де Гордоба в Геригноле принудила французов к общему отступлению, и Людовик XII теперь собирал свои силы для встречного удара. Он надеялся, что все еще может полагаться на поддержку папской армии, но Александр начинал все больше разочаровываться в союзе с Францией. Романья и Умбрия теперь находились в подчинении, а каждый возможный шаг Цезаря вперед тормозился французским влиянием. Болонья, Флоренция, Сиена, Орсини -- все они по очереди обратились к Людовику XII, прося защиты от Борджиа, и все ее получили. Осознание военной слабости французов в Неаполе и рост независимого могущества Цезаря сделали союз с Францией одновременно и ненужным, и положительно опасным. Испания, до настоящего времени державшая нейтралитет на севере, и весьма сильная на юге, похоже, была бы более полезным союзником для следующей стадии экспансии Борджиа, которая неизбежно должна была продвигаться на север,

Сильный союзник был необходим более, чем когда-либо, поскольку враждебность Венеции к Борджиа весной 1503 г. становилась все более очевидной. С Турцией наконец было подписано перемирие, и Венеция, все больше усиливая свое военное присутствие в Равенне и поддерживая своих кондотьеров Питиглиано и д'Альвиано в их сопротивлении Цезарю, начинала показывать себя в истинном цвете. Гвистиниан в Риме, судя по всему, становился центром дипломатии Борджиа, но долгие просьбы Александра о союзе с Венецией теперь наконец были решительно отклонены.

Несмотря на такую растущую оппозицию, всем была видна подготовка к некоему новому начинанию Борджиа. Кампания с Орсини закончилась, войско Цезаря квартировало в Умбрии и южной Тосканье. С послом императора велись переговоры об инвеституре для Цезаря разных тосканских городов, и в начале августа пизанские послы покинули Рим, неся Цезарю весть о том, что их город принимает его власть¹². Рекой лились деньги от продажи должностей и назначения девяти новых кардиналов. Кардинальские назначения 1503 г. включали еще пять испанцев, доведя общее количество кардиналов родом из Испании, назначенных Александром, до шестнадцати. Все говорило о приближающейся кампании в Тосканье, или в качестве части общего наступления Испании против французского влияния в Италии, или же, как это выглядело на поверхности [conceivably], вместе с Францией, которую шантажировали обещаниями дальнейшей поддержки Борджиа в Неаполе. Очевидным казалось, что цель кампании -- создание для Цезаря стабильного передаваемого по наследству государства, которое освободило бы его от ложного положения папского викария, потенциально враждебного Папе. Гвистиниан подозревал также о существовании планов пожаловать Асколи Гоффредо, а Фермо одному из младших Борджиа, что довершило бы династическое превосходство семейства в центральной Италии.

Такова была ситуация лета 1503 г., которую довольно оправданно можно назвать зенитом могущества Борджиа.

Глава X

Правление Борджиа.

В определенной степени наша оценка Борджиа как воплощения зла и семейки, преследовавшей лишь своекорыстные интересы, чье появление в истории явилось полным несчастьем и лучше о нем забыть, или же как феномена, отражающего исторические тенденции того времени и семейства, чей вклад в развитие Папства был и реальным, и значительным, зависит от того, как оценивать правление Цезаря в Романье. Именно здесь есть шанс увидеть, что же именно могло означать распространение папской власти по Папской Области. Крушение викариев и превращение всей Романьи в единое государство, управляемое ставленником папы, уже стало значительным достижением. Александр и Цезарь зашли намного дальше в утверждении папской власти, чем любой из их предшественников, и, как это первым признал сам Юлий II, почва для его знаменитой деятельности по подчинению Папской Области была в значительной степени подготовлена Борджиа. В какой-то мере они достигли столь многого благодаря благоприятной политической ситуации, в которой вмешательство значимых итальянских держав дало в распоряжение Папы ценных союзников и оставило викариев в одиночестве, поскольку их прежние сторонники среди государств Италии боролись за собственное выживание. Кроме того, Романья была на редкость нелояльно настроена к своим собственным правителям, по большей части из-за трудного экономического положения. Но в то же самое время любое объяснение успехов Борджиа в Романье будет неполным без признания решимости, бесчестности и хитрости, с которыми велись кампании. Были пущены в ход все денежные запасы Папства, те денежные запасы, которые наконец начали пополняться; было собрано такое войско, о каком римские папы раньше не могли и мечтать; и весь арсенал папской дипломатии был брошен в ход, чтобы изолировать викариев и защитить недавно завоеванные государства. Все это бесспорно, но произошло ли какое-либо реальные улучшение правления в этой области и условий жизни ее жителей? Конечно, пока единый викариат оставался в руках викария, лояльного интересам папы, светская позиция Папы тем самым усиливалась, но можно ли найти в особенностях управления Цезаря в Романье какие-либо широкие оправдания политики Борджиа и ренессансного Папства в целом?¹

Современники событий и историки более позднего времени весьма отличались в своих оценках правления Цезаря Борджиа. Макиавелли в "Государе" утверждал, что популярность и эффективность правления Цезаря подтвердилось тем, что города Романьи остались ему преданы после смерти его отца². Гвиччардини в Истории Флоренции заметил: "Только государства Романьи оставались стойкими... поскольку он ввел в правительство тех людей, которые управляли столь справедливо и добросовестно, что он был там очень любим."³ Это -- то самое хорошо известное "buon governo", хорошее правление Цезаря Борджиа, которое, по мнению многих его биографов, спасло его от позора, легшего на все семейство⁴. Но с другой стороны обсуждалось, что почти не существовало каких-либо положительных достижений правления Борджиа в Романье, и что население было испугано и недовольно безжалостным и произвольным управлением. Матараццо заявлял, что "народ оставался тихим и молчаливым скорее от страха, чем от довольства", а венецианец Приули заметил, что "вассалы герцога Валентинуа были полны недовольства тиранией и насилием, которые он против них применял"⁵.

По существу имеются два пути взгляда на проблему: каким было фактическое управление, и как влияло это правление на мнение народа, то есть было правление Цезаря популярным, или же нет. Строгое и в каком-то смысле хорошее правительство не обязательно будет популярно, по крайней мере не во всех слоях общества. Но большинство известных нам сообщений об управлении в Романье сосредоточены на отношении людей к этому правительству, и трудно найти детали самого управления.

Основная проблема в администрации Романьи и на практике, и в интерпретации историков заключалась в том, что существовали два диаметрально противоположных взгляда на то, что же из себя представляет хорошее правительство. Для большей части населения Романьи хорошее управление должно было гарантировать местные и групповые привилегии, справедливо руководить традиционным правосудием, облегчать налоговое бремя и поддерживать такой порядок, чтобы старый образ жизни в романском обществе мог продолжать безмятежное существование. Такая концепция buon governo была по существу консервативна, и Цезарь полностью признавал ее значимость. Все переговоры, которые его представители вели с отдельными городами Романьи, концентрировались на защите местных привилегий, автономности и сохранении традиционных прав. Здесь лежит ключ к общей популярности и быстрому восстановлению определенной стабильности и порядка. Но в такой программе не было места нововведениям, новым и в особенности централизованным органам администрации -- признакам, по мнению историков, полностью другой концепции buon governo. Эта концепция, которую подразумевал Макиавелли, включала создание нового типа правительства в Романье, ломку местной администрации и установление единого государства. Такая политика была, очевидно, свойственна концепции ренессансного папства того времени; ее хвалил Макиавелли, и в некоторой степени ее придерживался Цезарь, но вряд ли она могла понравиться большинству местного населения.

Правление Цезаря в Романье было по существу хитрым компромиссом между этими двумя представлениями. Для каждого города, по мере того как он подпадал под власть Цезаря, условия были щедрыми и опирались на быстрое восстановление порядка и традиционного правления⁶. По мере возможности местных должностных лиц оставляли на своих местах, и гарантировались местные привилегии. Маленьким городам предлагалась защита и независимость от их более крупных соседей. Население сельской местности защищали от эксплуатации со стороны городов. Прощались проступки против старого режима, уменьшались налоги, и предлагались субсидии строительства. Все это Цезарь мог себе позволить, поскольку за ним стояли ресурсы Папства. Военная оккупация вначале являлась неизбежной, но делались попытки защитить гражданское население, сохранить дисциплину в войсках и гарантировать, что поставки для армии будут закупаться по справедливым ценам. Дисциплина никогда не была сильным местом в армиях пятнадцатого столетия, и нормальной политикой в наемных войсках в Италии было жертвовать интересами мирного населения ради нужд армии. Цезарь, очевидно, не сумел изменить подобную тенденцию; к тому же существовала трудность специфического характера, поскольку под его управлением в первой военной кампании находились французские отряды. Есть, однако, некоторые признаки того, что в пределах границ Романьи на отряды Цезаря была наложена более жесткая и действенная дисциплина, чем обычно. Вне Романьи им позволяли вести себя в более привычной манере, и большинство сообщений о распущенности войск Цезаря приходили именно из этих мест.

Одновременно с военной оккупацией, бывшей очевидной начальной стадией умиротворения Романьи, туда в качестве правителей и администраторов прибыла когорта испанских чиновников. Рамиро де Лорка стал первым Губернатором и популярность, завоеванная административным консерватизмом, была в некоторой степени разрушена суровостью подобных иноземных правителей. Но как только восстановили порядок и вся Романья попала под контроль, политика начала изменяться. Стали появляться гражданские и итальянские администраторы. Рамиро де Лорку со временем вывели из гражданского правительства, и в конечном итоге приговорили к смертной казни. Работа администрации все в большей степени падала на доверенных папских управляющих, таких как Джованни Оливери, епископа Исернии, который организовал капитуляцию Римини и установил управление в Пезаро; Франческо Лориза, епископа Элны, бывшего лейтенантом в Форли; Джованни Вера, старинного товарища и советника Цезаря, который, как полагают, настоял на том, чтобы к Фаэнзе проявили милосердие; кардинала Франческо Борджиа -- он был губернатором Рима, а теперь его сделали губернатором Цезены. Это были люди такого масштаба и опыта, которые до настоящего времени не были известны в правительстве Романьи, и надо полагать, что их деятельность стала приносить плоды.

Пока создавалось гражданское правительство, столицей нового государства была выбрана Цезена. Начали разрабатывать планы строительства здания суда, университета и правительственных зданий. Леонардо да Винчи, который был главным инженером Цезаря летом и осенью 1502 г., дали указания подготовить планы усовершенствования пришедшего в упадок Порто Цезенатико, и прорыть канал, соединяющий его с новой столицей⁷.

Единственным центральным учреждением, действовавшим в то время, была Рота, окружной апелляционный суд, который должен был в то время заседать в течение одного месяца в каждом из шести основных городов Романьи. Президентом суда стал Антонио да Монте, адвокат с незапятнанной репутацией, выбор которого, по общему ощущению, делал честь правлению Цезаря. Хотя Роту учредили в середине 1502 г., первая сессия началась лишь в июле 1503 г., всего за месяц до смерти Александра, так что трудно оценить степень ее значимости. Но даже в течение этого месяца и в последующее первое заседание Роты в полном составе, Антонио да Монте, которого сопровождал по крайней мере один из его аудиторов, совершил поездку по урбинскому герцогству, слушая дела и верша суд⁸. Конечно, можно возразить, что хоть это и было попыткой обеспечить для всей Романьи одинаковое правосудие, в то же время основание такой Роты являлось нарушением юрисдикции Римской Роты, из-за чего в тот момент возросла оппозиция среди кардиналов, и в какой то степени ее основание противоречило полной централизации внутри Папской Области. Фактически это выглядит как ход к независимости Цезаря от Рима и основанию автономного государства в предвидении смерти отца и появления потенциально враждебного римского папы. В то же самое время кажется очевидным, что любое действительно хорошее правление в Папской Области должно было основываться на определенных компромиссах подобного характера. Обращение в римский суд через голову зарождающегося герцогского правления в Цезене выглядит невозможной ситуацией, и если в Романьи создалось какое-либо подобие единства, его необходимо было распространить на сферу юриспруденции.

С другой стороны, создание романской милиции, своего рода постоянной гражданской армии, которая кажется как инструментом объединения, так и признаком популярности Цезаря и поддержкой, которую он получал от местного населения -- вопрос довольно темный. Жесткие представления Макиавелли о ценности гражданской милиции, борющейся за защиту дома и семейства, и являвшейся противовесом ненадежным и дорогим армиям наемников, которые так долго служили щитом Италии, похоже, были внушены примером Цезаря в этом районе. И он, и другие очевидцы сообщают об учреждении милиции, основанной на том, что одного человека из дома в Романье призывали на службу во время восстания кондотьеров⁹. Но утверждать на этом основании, что Цезарь окончательно пришел к использованию милиции, и что в дальнейшем его войско стало национальной призывной армией в современном смысле этого слова, означает слишком уж передергивать факты. При изучении состава армии Цезаря, особенно в 1503 г., выглядит ясным, что, хотя он и положился до некоторой степени на романских кондотьеров и романских наемников, он ни в какой степени не полагался на мобилизацию милиции¹⁰. Эта сила была собрана в критической ситуации, поставлена под командование испанцев, и использовалась в течение недолгого времени при взятии Урбино. Но милицию быстро расформировали, и армия, которую Цезарь выводил из Романьи после Сенигалии, была чисто наемной армией. Известная романская пехота, маршировавшая по Риму в мундирах Цезаря, состояла из наемников из Вал ди Ламонте, места, традиционно поставлявшего рекрутов для выносливой пехоты. К тому же практика собирать милицию по призыву была обычной для викариев Романьи, так же как и для многих городов-государств Италии. Таким образом, хотя выступление милиции по всей Романье, которое Макиавелли видел в Имоле в октябре 1502 г., без сомнений выглядело внушительно, это явление было всецело временным и не имело дальнейшего значения. Цезарь был кондотьером традиционного типа и по обычаю использовал наемные отряды.

Последним вопросом, который необходимо рассмотреть в связи с правлением Цезаря в Романье, является образование двора и определенного литературного и артистического круга вокруг герцога. Его наличие было почти неизбежным для ренессансного государя и из соображений престижа, и поскольку секретари и штат канцелярии, необходимые для работы дипломатического и административного корпуса, зачастую сами были гуманистами и литераторами. В то же время есть указания на то, что сам Цезарь, хотя он и не особенно интересовался изобразительным искусством, имел непритворные литературные и научные интересы. Когда он вошел в Пезаро осенью 1500 г., вместе с ним было, помимо военных командующих, три епископа -- все профессиональные администраторы -- дон Рамиро, его основной помощник, Алессандро Спанноччи, родом из семьи сиенских банкиров, бывший его казначеем, и Агарито Геральдини, его секретарь-гуманист¹¹. Геральдини был учеником Помпония Лаэта и завсегдатаем Римской Академии, но он был также дипломатом и администратором с большим опытом, служившим не только Папам, но также Ферранте Арагонскому¹².

По существу деловой характер этой группы весьма возрос в то время, когда резиденция находилась в Цезене. Множество молодых знатных римлян присоединилось к Цезарю и сформировало ядро его личной кавалерии. В то же время к этому новому источнику покровительства приблизилось большое число литераторов, сравнительно известных в свое время. Среди них был Карло Валгулио, преподаватель в Полизиано и друг Коперника, а еще туда входили Фаусто Евангелиста, историк и член Римской Академии, который позже будет пользоваться покровительством Льва X, Франческо Сперуло и Пьеро Джустоло, два латинских поэта, чья репутация, к счастью, не пострадала от их панегириков в честь Борджиа, и Франческо Уберти, местный гуманист, чьи эпиграммы хорошо отражали, в какой степени население Романьи могло расточать лестные слова этому новому Меценату. Но над всеми ними возвышался Серефино Цимино, известный как "L'Aguliano", которого называли новым Петраркой, и кто завоевал более широкую репутацию в Италии, чем все остальные его сотоварищи. Окружение Цезаря довольно резко описывают как "толпу посредственности и ничтожеств, льстивых рифмоплетов и авантюристов"¹³, но литературное и художественное окружение государя эпохи Ренессанса отражало не только его собственные вкусы, но также и состояние рынка и привлекательность условий его двора. Цезарь, как известно, был относительно щедр к своему окружению, но начало века было не лучшим временем для итальянской письменности, и некоторых из персонажей, которым он покровительствовал, люди того времени знали лучше, чем мы. К тому же двор Цезаря носил непостоянный характер, что относится не ко всем. Леонардо да Винчи, чьи работы весьма интересовали Цезаря, и кому дали ответственную задачу наблюдать за фортификациями Романьи, вскоре устал от своих занятий, когда его призвали следовать за Цезарям на его кампаниях через южную Тосанью. С другой стороны, для человека, подобного Пьетро Торриджини, которого нанимали прежде всего как военного, а не как скульптора, жизнь при дворе могла быть весьма подходящей. Помимо Торриджини, единственным известным художником, пользовавшимся по видимости покровительством Цезаря, был фаворит его отца, Пинтуриччио, получавший от герцога пенсион, но, кажется, не закончивший в Романье ни одной работы.

Что же мы можем заключить теперь об результативности или о возможном постоянстве правления Цезаря в Романье? В целом проблема, конечно же, искажена временным фактором, и историки сдержанно выдвигают гипотезы относительно того, что бы герцог мог достичь, если бы имел больше времени. Макиавелли в своем "Государе" уверял, что Цезарь был готов ко всему, кроме своей собственной болезни во время смерти своего отца, но довольно ясно, что реорганизация Романьи была неполной и что в будущем необходим еще был период помощи со стороны папских администраторов и папских финансов. Без помощи дружелюбно настроенного Папы Цезарь был бы в лучшем случае папским викарием, вынужденным вернуться к прежним налогам на своих подданных и все в большей степени управлять в традиционных рамках Романского правления. С другой стороны существуют очевидные признаки образцов, появлявшихся в правительстве Романьи, образцов централизованной власти и уменьшения военного контроля, что было популярно среди определенных слоев населения. Как я уже предполагал, это была программа, вряд ли всем нравившаяся, и надо с определенным подозрением смотреть на сообщения о популярности правления Цезаря. Подобным же образом степень, в которой города Романьи оставались преданными после смерти Александра, нельзя использовать как показатель популярности. В любом случае эта преданность не так уж и впечатляла, хотя, возможно, политические деятели Ренессанса, такие как Макиавелли и Гвиччардини, ожидали, что несчастное население восстанет в тот момент, когда его правитель окажется в затруднении. Но стоявшие проблемы были гораздо шире, чем просто вопрос о хорошем или популярном правительстве; с одной стороны существовали испанские гарнизоны Цезаря, размещавшиеся в крепостях, а с другой -- в ближайших интересах Венеции и Флоренции находилось возвращение старых викариев¹⁴. Окончательная победа последних была неизбежна, поскольку они привлекали как консервативную часть населения, так и тех, кто видел возможные преимущества в связи с богатыми и сильными соседними государствами. Личный интерес -- ключ ко всей итальянской политике того времени и не в меньшей степени к политике в Романье. В Романье существовало слишком много "Викариев из Брея"* [Викарий из Брея [Vicar of Bray] -- ренегат, приспособленец, беспринципная личность (по имени викария XVII века, четыре раза менявшего религию). -- Примеч. пер.], чтобы новая администрация осталась непоколебимой в нахлынувшем потоке личных интересов и иностранных войск.

Оценить результаты правления Борджиа в остальной Папской Области даже еще сложнее. Авторитет Папы в каждом городе и районе значительно различался, и ситуация, кажется, за время понтификата Александра изменилась ненамного. Оборона всегда была одним из предметов его первостепенного беспокойства. Он тратил большие суммы денег на свои замки и расценивал контроль за укреплениями на территории Папской Области как существенный шаг к распространению папской власти. В Марке, где в 1455 г находилось четыре замка, которыми управлял провинциальный казначей, к 1500 г. было уже пятнадцать. Наиболее важные из них находились в руках испанских смотрителей, хотя большинство командующий все еще оставались итальянцами. Однако, правда заключается в том, что для Александра было важно не только то, чтобы возможно большее число крепостей попало в руки людей, назначенных папой, но и то, чтобы ключевые крепости находились в руках Борджиа или по крайней мере испанцев. Ответственными пунктами являлись Витербо, которым вначале управлял Хуан Маррадес, папский камерарий, а затем Франческо Троче, личный секретарь, Орвието, где Цезарь Борджиа был пожизненным правителем и командующим крепостью; Сполето, вначале находившийся в руках Лукреции Борджиа, а затем кардинала Педро Луиса Борджиа. Это все примеры тех способов, благодаря которым контролировались стратегически важные пункты. К тому же, в лучших традициях своего дяди, Каликста III, Александр держал маленький галерный флот под командованием Людовико Моска, чтобы защищать побережья Папской Области от нападений пиратов.

Целью этих оборонительных мер было установление как можно большего внутреннего контроля в качестве защиты от внешнего нападения. Проблемы внутренних беспорядков, борьбы между местными группировками и открытого бандитизма были самыми важными из тех, что стояли перед Папой. Период французского вторжения был бедственным с точки зрения сохранения порядка. Полковые дезертиры и тысячи бездомных бродяг резко увеличили количество бандитов; группировки отчаянно боролись друг с другом за контроль над местной территорией, а связь и поставки продовольствия были затруднены. Александра, столкнувшегося с ростом населения в Риме, особенно волновали проблемы сохранения дорог открытыми и поддержания продовольственных поставок в город. Когда банды корсиканских пиратов высадились на побережье и совершили набег глубоко внутрь, напав даже на путешественников по Виа Фламиниа, Александр послал специальных уполномоченных с отрядами, чтобы те удержали дороги в свободном состоянии. Доменико да Капраника и Пьеро Джакопо дегли Ерманни были в этом деле основными фигурами; прежде оно находилось в ведении Губернатора Чивитавеккьи, но тот занимался преимущественно попытками очистить от бандитов целые районы.

Из-за Юбилея 1500 г. возникли особые проблемы, связанные с поддержанием общественного порядка, поскольку по дорогам, ведущим в Рим, струились тысячи паломников. Александр увеличил усилия по обеспечению безопасности дорог и даже предложил полицейскую систему милиции, подобную испанскому Святому Братству, в качестве возможной меры. Идея призывной городской полиции, наделенной полномочиями скорого суда, была предана анафеме феодальной знатью, твердо наложившей на эту схему вето. Александр ответил Буллой 1500 г., в которой говорилось, что, "если паломника ограбят, владелец территории, на которой было совершено преступление, должен восстановить украденное имущество"¹⁶. Осенью 1500 г. осуществили полномасштабную кампанию против непокорной знати Умбрии. Альтобелло да Канале, владелец Акваспарты, месяцами терроризировавший этот район, капитулировал и был казнен¹⁷.

Перуджия была одним из тех папских городов, что сильнее всего раздирала фракционная борьба. Местный летописец, Матараццо, поведал нам, что Александр, когда искал убежища в городе во время вторжения Карла VIII, пытался свергнуть возрастающее господство фамилии Баглионе и восстановить папский контроль¹⁸. Позже он послал кардинала Хуана Борджиа-Лансоль, младшего, в качестве легата в измученный город; он послал его без войска, надеясь, что порядок можно восстановить путем мирного убеждения. Кардинал Хуан дал ему понять всю безнадежность такой задачи, когда написал, что "военная сила -- единственный путь справиться с этими демонами, не обращающими никакого внимания на святую воду". Кардинал казнил в Перуджии одного убийцу, показав твердость, возымевшую некоторое действие, но задача была почти невозможной¹⁹. В сложившейся ситуации это стало скорее насильственной мерой, чем бесстрастным правосудием, которое требовалось от папских правителей, и поскольку многие из них были испанцами и военными, то часто они выбирали такую линию поведения, из-за которой их, естественно, боялись и ненавидели.

До того в Перуджии был легат, показавший другую особенность администрации Борджиа. Хуана Каселлара, архиепископа Трани и родственника Александра, Матараццо описывал как "вспыльчивого, опрометчивого и склонного к порочной жизни". Несомненно, в течение двух недель 1495 г. он руководил юриспруденцией хорошо, но затем начал брать взятки²⁰. Покровительствовать одной стороне, чтобы уничтожить другую, было естественным искушением для легата, самого не имеющего необходимой силы, но при этом постоянная потребность администраторов Борджиа в деньгах превращала правосудие в вопрос, кто больше заплатит.

Штрафы, компромиссные соглашения должника с кредитором [compositions] и конфискации были ключевыми свойствами финансовой системы Папской Области, но они не дают полной картины. Александр в душе был скупым человеком и, ведя большие папские и династические проекты, он полностью понимал ценность денег. Как мы увидим, он впервые за полстолетия преуспел в поддержании баланса церковного бюджета, и есть свидетельства, что провинциальные казначейства Папской Области под его наблюдением работали более эффективно, чем это происходило в течение долгого времени. Не существовало вопроса увеличения десятины или введения новых налогов, хотя была заметна тенденция больше извлекать от специальных налогов на еврейство. Однако существовало определенное давление на откупщиков и казначеев с тем, чтобы они улучшали методы сбора налогов и в особенности в вопросе получения долгов с тех городов и деревень, которые отстали с платежами. В 1501 году Антонио Спанночи должен был оплатить 21500 дукатов на откуп казначейству Марша вместо тех 15000, которые он платил прежде. Это отражало не увеличение доходных статей, но скорее значительные задолженности со стороны городов Асколи, Фермо, Камерино и других и надежду, что он их соберет²¹.

Но основным впечатлением, которое можно получить о работе администрации Борджиа в Папской Области за пределами Романьи, которая была случаем особенным, является растущая сила правительства, а не какие-либо административные новшества. Основание герцогств Борджиа и отдельные примеры маленьких городов, находящихся в юрисдикции больших провинциальных центров и управляемых непосредственно Апостольской Камерой, отражает тенденцию к централизации, но трудно здесь прочесть ясную политику. Уже обсуждалось, что Александр провел значительные реформы в муниципальном правлении Рима, но при более близком рассмотрении кажется, что было не так уж много новшеств в Реформах Александра от 1493 г²². Здесь, как и в Папской Области в целом, заметна забота о порядке и в какой-то степени о правосудии, но мало административных изменений. Административная политика Борджиа была в значительной степени оппортунистической, вопросом поддержания порядка и добычи денег, но она не была всецело династической. Члены семейства Борджиа зачастую фигурировали среди папских губернаторов и смотрителей замков, но они папскими служащими в той же степени, что и нахлебниками Борджиа. Пожалования состояний и герцогств были в каком-то смысле постоянными, но они также вовлекались в расширение центрального контроля; назначение на административные и военные посты давало большое жалование, но подразумевало ответственность и службу Римскому Папе, и являлось довольно неустойчивым положением.

***

О финансовом положении в Папской Области уже говорилось, но есть небольшое указание на то, как увеличивались громадные суммы, которые были нужны Борджиа в их планах. Прежде всего в этом повинен Цезарь, отличавшийся после 1498 г. громадной расточительностью. Экстравагантный по природе и поощряемый отцом в желании произвести впечатление, он потратил 200000 дукатов на свою поездку во Францию. Половина из этих денег пошла на его экипировку, и говорили, что из римских магазинов исчезли дорогие ткани, шелк и драгоценности. После его возвращения подсчитали, что обслуживание лишь его домашнего хозяйства, с свитой из сотни господ и тремя сотнями лошадей в конюшне, стоило 400000 дукатов в год²³. Кампании в Романье оборачивались огромной утечкой из папских ресурсов. Первая кампания стоила 130000 дукатов, часть из которых была взята в Милане²⁴. На двухмесячную кампанию пошла уже почти половина обычного дохода Папства. Во время третьей кампании расходы начали беспокоить Александра: он утверждал, что Цезарь тратил 1000 дукатов в день на свою армию; но Макиавелли полагает, что сумма приближалась к 2000 дукатам в день²⁵. Некоторые данные о расходах Цезаря можно найти в камеральных счетах Ватикана, и в сообщениях Гвистиниана, но ясно, что они неполны, так что общую стоимость Романской кампании узнать нельзя²⁶. Но мы знаем достаточно, чтобы говорить, что она полностью перекрывала обычные ресурсы Папства.

К тому же расходы Цезаря ни в коем случае не были единственным дополнительным грузом для папского кошелька, который наложило на него правление Борджиа. Александр, хоть он и был во многих отношениях скупым человеком, и весьма преуспел в сокращении внутренних расходов Ватикана, всегда был щедр к своим детям и близким. Лукреция сумела найти 80000 дукатов, чтобы выкупить в 1499 г. владения Гаэтани, и подозревают, что эта сумма, должно быть, частично исходила из папских денег. Ее приданое в 100000 дукатов, когда она выходила замуж за Феррарца, конечно же оплатила Апостольская Камера. Александр также много тратил на приемы и церемонии; мало того, что он сам любил делать хорошие приемы публично, но этого к тому же требовал престиж Ренессансного Папства. Церемония его возведения на папский престол стоила 3000 дукатов, но фактически это довольно немного по сравнению с 15000 дукатов, потраченными на похороны Иннокентия VIII²⁷. Большинство расходов при церемонии возведения на престол и на многих папских церемониях несли кардиналы и римская знать. Все они пользовались случаем, чтобы продемонстрировать свои собственные достоинства.

Хотя, как мы увидим, Александр не тратил много на покровительство людей искусства, он не жалел денег на фортификации и оборону. Он потратил 63000 на одну артиллерию весной 1502 г., и даже в 1493 г. значительная часть расходов Камеры пошла на оплату кондотьеров и войск²⁸. Наконец, хотя часто говорится, что денежные средства, выделенные на крестовый поход, ушли на цели Борджиа, есть достаточные свидетельства того, что Александр действительно много тратил на подготовку крестового похода. После 1500 г. Ладислас, король Венгрии, получил 40000 дукатов из этих фондов, и в том же году 15000 дукатов послали Венеции, чтобы помочь в подготовке флота против Турции. Кроме того, крестовая десятина, собранная в то время по всей Европе, без всяких сомнений целиком не достигла Рима; как в Венеции, так и в Империи доходы от крестовой десятины пошли на покрытие местных расходов, связанных с крестовым походом. Вероятно, однако, правдой является то, что касается императора: ему дали своего рода взятку, чтобы добиться императорской инвеституры для Цезаря в Пизе, Лукке и Сиене.

Как были встречены эти огромные дополнительные расходы? Каким образом Александр "создал такой доход папства, какой он хотел", как выразился Гвистиниан в 1503 г.? Во-первых, существовали средства крестового похода, которые всегда были дополнительным источником дохода сверх нормальных поступлений в Апостольскую Камеру. Постоянным источником дохода в фонд крестового похода были квасцовые рудники Толфы, производительность которых в этот период устойчиво росла. В 1500 г. долгосрочный контракт на эксплуатацию месторождений получил Агостино Чиги, и за этим последовал период все убыстряющейся разработки толфских рудников³⁰. В 1503 г. рудники захватил Джулио Орсини. Этот случай в дальнейшем усилил ярость Александра, направленную против Орсини, и стал ударом по одному из наиболее важных источников папского дохода.

Булла крестового похода 1500 г. объявила о наложении десятины на весь Христианский мир, и даже от кардиналов ожидали пожертвований. Сбор с кардиналов давал 35000 дукатов в год в течение трех лет³¹. Оставшиеся отчеты о кардинальских доходах и платежей крестового похода, вероятно, не так точны, как, напротив, очень редко встречающиеся налоговые декларации очень богатых людей. Из них видно, что самым богатым кардиналом был Асканио Сфорца, имевший доход в 30000 дукатов, который кажется очень низким по сравнению с прежними стандартами кардинальского богатства. Но интересно, изучая эти отчеты, обратить внимание, что четыре кардинала Борджиа в конце 1500 г., и близкие к Борджиа люди, такие как Хаим Серра, Джованни Вера, Феррари, Подокатаро и так далее, отнюдь не были в то время богатейшими кардиналами.

Но десятина крестового похода была не единственным средством, которым Александр выжимал деньги из кардиналов. От кардиналов, назначенных Александром, ждали, что они оплатят оказанную им честь. Неофициальная система первых плодов была наложена на новых кардиналов с начала понтификата, когда кардинал Цезарини заплатил 22000 дукатов за свою красную шапку³². Назначенные летом 1503 г. девять новых кардиналов, как считается, отдали в папскую казну 120000 дукатов. Кроме того, Александр настаивал на своем праве овладеть богатством умерших кардиналов, особенно тех, что скончались в Риме. По традиции накопленное кардиналом богатство возвращалось Церкви после его смерти, если он не получал специального разрешения сделать завещание. В случае кардинала Зено, умершего в Падуе в 1503 г., такое разрешение было дано Сикстом IV. Однако Зено, покинув Рим в начале понтификата Александра, серьезно оскорбил Римского Папу, и разрешение отобрали³³. По смерти Зено и Александр, и венецианцы предъявили претензии на кардинальское весьма значительное богатство, и в конце концов стороны согласились на компромиссный раздел добычи. Когда кардиналы умирали в Риме, как это произошло с другим богатым венецианским кардиналом Мигелем в 1503 г., Александр имел лучшие шансы заполучить их движимое имущество прежде, чем на него будут предъявлены другие претензии. Но он должен был действовать с непристойной поспешностью, чтобы защитить папские права в этих вопросах³⁴.

Часто утверждают, что Александр и Цезарь, беспокоясь о деньгах, не могли дождаться естественной смерти кардиналов, и прибегали к яду, чтобы ускорить конец более состоятельных прелатов. Но неразборчивые обвинения в отравлении, предъявляемые Борджиа, даже в случаях, когда предполагаемая жертва умирала на довольно-таки недосягаемом расстоянии от семейства, серьезно подрывают те обвинения, где возможность отравления выглядит более правдоподобной. Подозрения о применении яда появляются в случаях почти всех внезапных смертей важных лиц того времени. Медицинские знания той эпохи не могли дать точный диагноз, и не умели производить осторожное вскрытие трупа, и даже описания признаков во многих случаях достаточно, чтобы убедить нас в гораздо менее экзотических причинах смерти, чем яд. Попытки историков обнаружить природу известного cantarella, который, как подозревается, использовали Борджиа, закончились смешной неудачей. Использование ядов само по себе было весьма неточной наукой, и применение таких составов, по предположением наиболее одаренных воображением авторов, как слюна безумной свиньи, повешенной вверх тормашками и побитой до смерти, вряд ли могло привести к фатальному исходу³⁵. Нет никаких свидетельств, кроме признаний, вырванных под пытками Юлием II от слуг умерших кардиналов, что Борджиа прибегали к яду; если бы они были в этом такими знатоками, что маловероятно, что нарочитое давление стало бы их обычным методом борьбы с врагами. За одиннадцать лет понтификата Александра умерло двадцать семь кардиналов; тридцать шесть скончалось за девять лет правления Юлия II. Эти цифры отражают скорее увеличение числа кардиналов, чем увеличивающуюся бесчестность римских пап.

Юбилей и связанная с ним продажа индульгенций стали еще одним источником дополнительного дохода Александра. Как много денег было получено во время Юбилея, точно неизвестно, но вероятно, что это стало источником средств для второй Романской кампании. Продажа должностей также продолжала быть прибыльным делом, приносящим Церкви дополнительное богатство. Александр, будучи вице-канцлером, выступал против таких методов, но подобно большинству других Пап того времени он обратился к ним, получив высшую власть.

Существовала определенная потребность в увеличении числа папских секретарей и должностей курии, поскольку возрастали светские надобности Папства. В 1500 г. Александр создал новый секретариат для обработки дипломатической корреспонденции -- столь обширной стала эта переписка. В 1503 г. было создано восемьдесят новых должностей, и каждую продали за 760 дукатов³⁷. Подобно всем продажам должностей в этот период, эти сделки расценивались как вариант ссуды, в которой кредитору в форме его жалования возмещался как процент, так и оборотный капитал. За эту часть финансов отвечал Феррари, бывший датарием с 1496 по 1500 годы; человек, которого все ненавидели за его алчность, и смерть которого в 1503 г. (еще один случай, когда возникли подозрения в отравлении) вызвала всеобщую радость.

Затем, конечно, идут конфискации. Асканио Сфорца, когда его арестовали и заключил в тюрьму Людовик XII, потерял все свои бенефиции и произведения искусства, попавшие в руки Римскому Папе. Состояния жертв удачного захвата в Сенигалии принесли 100000 дукатов, а постоянные конфискации от римских баронов были даже еще более прибыльными.

Поэтому, хотя в тот период и была заметна тенденция несколько поднять обычный доход Церкви благодаря более тщательному бухгалтерскому учету и большему давлению на сборщиков налогов, денежные средства Борджиа пополнялись экстраординарными методами. Когда Александр стал Папой, казна была пуста, и долги Папства составляли по меньшей мере 120000 дукатов. В соответствии с соглашениями Лиги 1493 г. с Венецией и Миланом, папские войска должны были оплачивать союзники, поскольку Папа не мог позволить себе лишнего расхода. Но постепенно картина изменилась. Долги были списаны со счетов, и после длительного периода почти непрерывного дебета Александр к 1496 году преуспел в создании сбалансированного бюджета Папства и даже некоторых излишков³⁸. После 1498 г. весьма увеличились как траты, так и сверхдоход, и у нас нет никаких свидетельств о балансе этих лет, но после своей смерти Александр оставил большие суммы наличных, которые захватил Цезарь. Папская казна опять опустела, но у всех создалось впечатление, что во время понтификата потайная казна или секретные деньги становились все более важным средством, и казна эта, конечно, ко времени смерти Александра была полна.

Хотя Александр и проявлял расточительность, преследуя мирские цели Церкви и стремясь к династическому возвышению своей семьи, совершенно другая картина возникает при изучении хозяйственных счетов во время его понтификата. Феррарский посол, Бокаччио, сообщает, что за папским столом обычно была лишь одна перемена блюд, и что кардиналы, как правило, избегали есть вместе с Папой, чувствуя себя неуютно в его компании³⁹. Подобная бережливость заметна и в домашних расходах. Александр тратил на ведение домашнего хозяйства примерно 20000 дукатов в год, что очень похоже на расходы его дяди, Каликста III, чья экономность, если не скупость, была общеизвестна⁴⁰. В то же время размах папского хозяйства все время рос; лишь несколькими годами позднее Лев X умудрится потратить 100000 дукатов в год. Эти расходы включали жалование домашних слуг, которых было около шестидесяти человек, и затраты на жизнь довольно большой группы людей, живших и работавших в Ватикане; кроме того, существовали непредвиденные расходы, связанные с Ватиканом и раздачей милостыни. Было несколько дней, когда на потребности домашнего хозяйства потратили больше двадцати дукатов, и это не включая запасов зерна и вина, купленных оптом. Закупки этих запасов продовольствия действительно были столь значительными, что становится ясно -- Римский Папа обеспечивал продовольствием намного большее число людей, чем находилось в его непосредственном домашнем окружении. Зерно в основном приходило из папских поместий в Кампанье, но вино поступало из самых разных мест. Особенно популярным при дворе Борджиа было корсиканское вино, почти 300 бутылок которого купили в 1501 году. Кроме того, много вина получали из Фраскати, Албан Хиллс, и Фиано. В 1502 году папские закупки на четверть состояли из греческого вина.

Перечень ежедневных счетов папского expenditori довершает картину ограниченного и скромного питания Римского Папы и его домочадцев. В Пятницу и Великий пост строго соблюдалось воздержание от мяса, и в эти периоды в папском меню фигурируют преимущественно сардины. В другое время основным мясом, употребляемым в пищу, была баранина, хотя летом телятина, говядина, свинина и курятина, видимо, появлялись чаще и разбавляли монотонность диеты. Салат был обычным блюдом, но другие овощи встречались реже; хлеб и макароны, вероятно, играли основную роль в питании, но сыр и яйца появлялись редко. Однако среди слуг римского папы был птичник, так что возможно, что яйца обеспечивались домашним хозяйством.

Праздничные церковные дни были поводами для бо?льших поблажек, по крайней мере для домочадцев, если не для самого Папы. Крещение, последний день масленицы [Исповедальный вторник??], Христово Воскресенье, праздник тела Христова, День Всех Святых, день св. Мартина, Рождество и Новый Год -- все они отмечались небольшим увеличением расходов и расширенным меню. В последний день масленицы 1502 года купили 14 козлов и 6 ягнят, а также неизбежные 673 фунта баранины; а 5 марта 1502 года в Великий Пост меню из сардин несколько разнообразилось благодаря закупке тунца, кефали и трески⁴¹. 11 августа, годовщина избрания Александра, также была поводом для скромного празднования. Но все это дает нам весьма скромный материал для описания оргий.

Однако Александр и его дети услаждали себя различными зрелищами. Музыка, танцы и драматические представления -- существенные компоненты празднеств Ренессанса -- в Ватикане были столь же обычны. Послы Феррары, ведшие переговоры о третьем браке Лукреции, говорили, что постоянное веселье утомляло их, а также Цезаря и Лукрецию, возглавлявших пирушки. По их словам, лишь когда Папа уехал в Непи, все получили отдых⁴². Но те же послы, пристально наблюдавшие за поведением будущей жены сына их герцога и наследника, не сделали ни малейшего упоминания об известном банкете с куртизанками, который занимает такое значительное место в большинстве описаний жизни двора Борджиа.

Эту вечеринку давал Цезарь в своих апартаментах в Ватикане в канун Дня Всех Святых, в 1501 году. Возможно, это было одним из праздников в честь приближающейся свадьбы Лукреции. Тот факт, что вечеринка давалась Цезарем, может объяснить, почему никаких следов ее нельзя найти в бумагах папского дома; напротив, домочадцы Папы в тот день питались одной рыбой. Это происшествие описано не только враждебно настроенными, и обычно далекими от Борджиа людьми, такими как Матараццо, Санусо и автором письма Савелли, но также и степенным церемонийместером, Буркардом. Поэтому к этим рассказам надо подходить более серьезно. Буркард описывает сцену, когда пятьдесят римских куртизанок были приглашены на частный ужин, танцевали обнаженными со слугами, состязались в сборе каштанов с пола, а затем сами стали предметом мужского состязания. И все это в присутствии Римского Папы, Лукреции и Цезаря. Тот факт, что это единственный подобный случай, который Буркард описывает за весь свой рассказ о понтификате Александра, склоняет к тому, что он, вероятно, был исключительным. С другой стороны, то, что он описывает его без каких-либо комментариев или же выражений изумления, показывает нам, что это было обычным происшествием, или же что это описание является вставкой. Недавно выдвинули другую теорию. Согласно ей Буркард в последующие годы становился все более враждебным к Борджиа, и эту часть своей работы копировал из письма Савелли, которое он пространно цитирует на следующих страницах⁴⁴. Если данный специфический инцидент и является правдой, нет никаких свидетельств того, что это было типичным ночным развлечением в Ватикане. Гвистиниан, прибывший в Рим позднее, несколько раз упоминает об "обычных развлечениях" Папы, но они выглядят вечерними развлечениями довольно сдержанного свойства. Женщины на них, конечно, присутствовали, но нет никаких намеков на неуместные вольности или распущенность⁴⁵.

Один из признаков все более светского характера жизни в стенах Ватикана -- быстро увеличивающееся число папских домочадцев. Здесь мы видим не только рост числа мирян, связанных с папским судом, но и рост числа служащих, поваров и поставщиков, необходимых для того, чтобы обслуживать их. В дошедших до нас счетах папского домашнего хозяйства различаются внутренняя группа, имевшая непосредственное отношение к Папе, чья оплата входила в расходы дворца; и домашние в широком смысле слова, включая всех обитателей дворца. Состав и размер этих двух групп значительно изменились в течение второй половины пятнадцатого столетия⁴⁶. Во времена Евгения IV непосредственное окружение Римского Папы состояло из тридцати четырех человек, включая трех докторов, пять поваров, пять служащих и двух камерариев. В то же время полное число домашних, насчитывающее больше ста двадцати человек, включало штат Апостольской Камеры, датарию, и многих должностных лиц города. В позднейшие годы понтификата Александра число тех, чье жалование входило в расходы дворца, почти удвоилось, и эта группа больше не включала врачей, которых к тому времени стало восемь, или камерариев. Теперь было шесть поваров и двенадцать домашних слуг, и в платежных ведомостях Папы упоминается о множестве чернорабочих, таких как погонщики мулов и водовозы. С другой стороны, расширенная группа больше не включала должностных лиц курии или городских служащих, но в основном состояла из почетных придворных, штата папской капеллы, и девятнадцати придворных (пятьюдесятью годами ранее требовалось лишь шесть). Таким образом, если в 1440-х папское окружение или "семейство" было компактной группой, состоявшей из близких помощников, клерков и внутреннего штата, оплачиваемого самим Папой, к 1500 году их число возросло до такой степени, что члены "семейства" заполнили весь Ватикан за исключением служащих Курии, и лишь оплата домашней прислуги еще шла на счет дворцовых расходов.

Неизбежным стало присутствие среди домашних Александра VI значительного числа каталонцев. Мажордомом Святого Дворца вначале был Педро д'Аранда, епископ Калахорры, которого впоследствии пытали и заключили в тюрьму за ересь и то, что он давал убежище евреям в 1498 г., а затем Диего Мелендзер де Валдес, епископ Заморры, чей монумент, спроектированный Андреа Брегно, находится в Санта-Марии ди Монсеррато⁴⁷. Среди камерариев можно назвать Хуана Маррадеса, Франческо Троче, Джакопо де Казанову, Франческо Кабайнес и Педро Каранзу. Каталонцами были двое из трех папских датариев, Хуан Лопез и Хуан Ортега да Гомиель; Бартоломео Флорес, секретарь, которого заключили в тюрьму пожизненно в 1497 году за подделку папского бреве, также был каталонцем. Из врачей каталонцами по происхождению были Педро Пинтор и Гаспарт Торелла; то же самое можно сказать и о шуте Александра, Габриеллетто. Торелла также исполнял должность ватиканского библиотекаря, и два его предшественника на этой должности при Александре VI, Педро Гарсиа и Хуан де Фуенсалида, тоже были каталонцами⁴⁸. Папской гвардией всегда командовали Борджиа, и Франческо Борджиа был в течение долгого времени заведующим казной папского домашнего хозяйства. Фактически единственными итальянцами из тех, кто постоянно находился при папском дворе, были Джианбаттиста Феррари, с 1496 по 1500 годы исполнявший должность датария; Адриано Гастеллеси, личный секретарь в последние годы Александра, и Бернардино ди Бониоанне, епископ Венусы, любимый врач Александра.

В отличие от подобной картины люди искусства и литературы, пользовавшиеся расположением Александра, почти все были итальянцами. Зачастую в том, что касалось патронажа, сравнение Александра с другими папами эпохи Ренессанса делают не в его пользу; его описывают как человека скупого и слабо разбиравшегося в искусстве, склонного скорее к Средневековью, чем к Ренессансу. Он, конечно, был человеком спонтанных эмоций, для кого внешний вид значил больше внутреннего содержания⁴⁹. Его любимым живописцем был Умбриан Пинтуриччио, чьи сюжетные и прежде всего декоративные композиции покрывают стены апартаментов Борджиа в Ватикане, а ранее заполняли также главные помещения замка Сант-Анджело. Существовала долгая традиция пренебрегать Пинтуриччио в сравнении с Вазари и Беренсоном, и считать, что он лишь отражал вкусы своего патрона -- Борджиа. Это основывалось на идее, что он не шел в ногу со временем, был живописцем готической изысканности, родившемся позже своего времени, и боровшимся с господствующей тенденцией Флорентийской ренессансной живописи. Но видеть Пинтуриччио в этом свете означает пренебрегать мощным потоком изысканных живописцев Ренессанса от Пизанелло и Гоззоли до Веронезе, который писал в стиле не просто сохранившемся, но живом и передовом. Это был стиль, который под влиянием Пинтуриччио многое взял из классических правил, и фрески апартаментов Борджиа ни в коем случае не являются наивным и банальным декоративным убранством, как о них порой думают.

Помещения, называемые апартаментами Борджиа, были построены Николаем V, но оставались голыми и мрачными до избрания Александра. Он немедленно решил роскошно их убрать и затем занять самому, и Пинтуриччио выполнил свою работу между 1492 и 1494 годами. Пинтуриччио, хотя он и наблюдал за проведением всех работ, весьма многое доверил своим помощникам, и только Комнату Святых он целиком расписал фресками сам. Расположение фресок в семи комнатах было тщательно продуманным, и традиционно отражало как североевропейские, так и итальянские влияния. Хотя заметное присутствие в иконографии быка -- эмблемы Борджиа -- и говорит о чувстве гордости и ощущении власти, это, возможно, указывает также на то, насколько собственные идеи и склонности Александра повлияли на работу живописца. Подобным образом место, отведенное для Семи Радостей Девственниц, и астрономия среди Семи Свободных Искусств отражают почитание Александром Девы Марии и его интерес к астрономии. Столь же ясно чувствуются некоторые известные в то время гуманистические идеи Марсиллио Фичино в синтезе христианских, иудейских и языческих символов; а в работе Пинтуриччио заметен интерес и уважение к египетским традициям. То, что именно Пинтуриччио принадлежит честь возрождения художественных традиций, основанного на классических примерах стенных росписей в помпейском стиле и расписного потолка, украшавшего Золотой Дом Неро, открытых в то время, также должно поставить под сомнение суждение Вазари о нем и вытекающее отсюда суждение о его покровителе⁵⁰.

Судя по тому, что нам известно о пропавших фресках замка Сант-Анджело, написанных годом или двумя позднее, они, похоже, были посвящены жизненному пути Александра. Они были бы бесценны для нас также в качестве портретов членов семьи Борджиа, в особенности потому, что вряд ли фрески в апартаментах Борджиа можно воспринимать как портреты. Но это жизнеописание вряд ли прибавило бы многое к нашему представлению о Пинтуриччио как о художнике, и Александре как покровителе искусств.

Кроме этих двух основных заказов на фрески, большинство других работ, которые оплачивал Александр, были архитектурными. Он построил Торре Борджиа над апартаментами Борджиа, и в то время это служило частью наружных защитных сооружений Ватикана. Во время строительства он (она? оно?) был запроектирован довольно-таки выше остального Ватикана, поскольку здание, к которому его пристраивали, было на два яруса ниже, чем в наши дни, и со своими бойницами и зубчатыми стенами выглядело совсем как средневековое укрепление⁵¹. Александр также отвечал за завершение благословленной Пием II лоджии на фронтоне Собора Св. Петра, и фонтана на Площади Св. Петра. Фактически он был любителем приукрасить действительность и не давал воплотиться проектам других людей, и не имел никаких глобальных идей, подобных тем, что характеризовали покровительство Николая V и Сикста IV.

В городе Риме продолжалась работа по реставрации церквей, и Сант-Агостино и прежде всего Сан Никколо в Карцере были восстановлены по инициативе Александра. Антонназо Романо, ведущий местный художник, участвовавший в подготовке церемонии возведения Папы на престол, также как и Перуджино и Пьетро Турини, работали в Сант Агостино, а Сан Никколо была кардинальской церковью Александра, и поэтому особенно дорога для него. Реставрированный потолок Санта Мария Марджоре, на котором до сих пор видна эмблема Борджиа, и где использовалось первое золото, привезенное из Америки, также датируется этим периодом. Первым заказом Браманте, когда тот прибыл в Рим в 1499 г., стала, как считают, роспись Порта Санта на Латеране эмблемой Борджиа, поддерживаемой ангелами, но в других отношениях великий архитектор не пользовался в то время папским расположением. По сути скорее известна деятельность Александра в городе, связанная с разрушением зданий, а не с их возведением. Он расширял улицы, и расселял трущобы вокруг Ватикана, чтобы сделать дорогу через Виа Алессандрина, соединяющую Понте Сант Анджело с Собором св. Петра. Но в то же время он показывал не больше уважения к классическим памятникам города, чем некоторые из его предшественников, и продолжил практику воровства камней из них для строительства новых зданий.

Основными строительными проектами Александра были фортификации и крепости, из которых наибольший интерес он питал к замку Сант Анджело⁵². Именно там он нашел убежище, когда армия Карла VIII вошла в Рим, и уже к тому времени многое было сделано, чтобы усилить его укрепления. В 1492 году крепость находилась в плачевном состоянии и мало была приспособлена для того, чтобы вынести современные осадные методы. Александр уполномочил Антонио да Сан Галло, старшего, укрепить и возвысить внешние стены; здания были разрушены, чтобы освободить пространство, и существовал даже проект отвода Тибра для того, чтобы расширить оборону замка. Другим главным беспокойством первых лет понтификата была подготовка замка к длительной осаде благодаря хорошим запасам провизии. Соорудили большие зернохранилища и склады масла, где можно было запасти 185 тонн зерна и 22000 литров масла; рассчитывали, что с этими запасами замок сможет противостоять трехлетней осаде. Одновременно в скале высекли низкие темницы, которые так ярко описывал Бенвенуто Челлини; вскоре их уже использовали, заключив туда Бартоломео Флорес, согрешившего папского секретаря. В 1497 году молния ударила в кончик меча ангела, возвышавшегося над замком, и все верхние здания сгорели. Ущерб стоил 30000 дукатов, и в восстановлении строений частичное участие принял Пинтуриччио.

Кроме этой главной оборонительной работы Александр заказал глобальную реконструкцию защитных сооружений замка Чивита Кастелляна. Крепость эта являлась ключевой позицией по пути к Риму через Виа Фламиниа, и Антонио да Сан Галло между 1494 и 1497 годами работал над подготовкой внешней крепостной ограды, которая могла бы противостоять артиллерийским залпам. Помещения замка и внутренний двор также перестроили, и украсили фресками Пьера Маттео д'Амелиа, так что эта крепость могла служить местом летнего отдыха Борджиа и убежищем, чем и воспользовался Цезарь после смерти Александра⁵³. Среди других реставрированных и укрепленных Александром во время его папства замков были крепости в Триволи, Чивителле и Сермонете, и вместе с Непи и Субиако, на которые он потратил значительные суммы, еще будучи кардиналом; это стало не только чувствительным ударом по кошельку, но и сильным кольцом современных замков, защищающих подступы к Риму.

Мы не можем закончить разговор о строительных проектах Александра, не упомянув о том, что он покровительствовал римскому университету. Он перестроил Сапиензу и весьма поддерживал преподавание теологии. Среди тех, кто читал лекции в университете во время его понтификата, были Аргирополус и Коперник, что значительно подняло престиж университета.

По сути Александр, хоть он определенно не был интеллектуалом и не слишком соприкасался с основными веяниями своей эпохи, тем не менее неизбежно оказался в центре определенного литературного круга⁵⁴. Среди тех, кто связывал с его выбором большие надежды, были Пико Делла Мирандола, кого отлучили от церкви за его "Диспуты" [Disputationes], и теперь успешно добившийся снятия отлучения⁵⁵, и венецианский гуманист Эрмалао Барбаро, изгнанный из Рима, который, в своей "Критике Плиния" [Castigationes Plinianae], лестно отзывался о новом Папе. Другими писателями, возносившими хвалу Александру, но менее значимыми и известными, были Иеронимус Порциус и Мигель Ферно. Порциус был родом из талантливого семейства Поркари, которые являлись преданными сторонниками Борджиа. Он написал по случаю избрания Александра панегирик, и продолжал быть одним из главных пропагандистов правления Борджиа, хотя Грегоровиус описывал его не совсем дружелюбно как "претенциозного педанта и пустоголового хвастуна". Ферно был одним из главных учеников римского гуманиста Помпониуса Лаэтуса; человеком разносторонних талантов, чья репутация бес сомнений пострадала от его связи с Борджиа. Помпониус сам пользовался определенным расположением Александра; его послали в Германию с поручением собрать для римского папы рукописи, и после его смерти в 1498 г. Александр приказал, что весь его двор должен посетить роскошные похороны, которыми Рим почтил своего ведущего литератора.

Альдо Манузио, венецианский печатник, был освобожден от своего духовного обета и получил лицензию на печать от Александра, и Аегидиуса Витербского, страстного францисканского реформатора, пригласили проповедовать в Ватикане. Среди тех, кто более-менее свободно входил к Александру, был Аурелио Брандолини, поэт и музыкант, Джосквин де Прес, фламандский композитор и музыкант, Томмазо Ингирами, студент Чичеро, восхищавшийся Эразмом, имевший репутацию актера и, возможно, участвовавший в драматических представлениях, которые любил Александр, Джованни Ласкарис, самый известный эллинист того времени, молодой Садолето, Адриано Кастеллеси, секретарь-гуманист Александра, и Лоренцо Бехаим, бывший дворцовый эконом. Присутствие Бехаима было частью того очарования, которое придавало Риму присутствие его более известного брата Мартина, Коперника, и наконец Реучлина.

Во всей этой интеллектуальной активности не всегда можно увидеть, что здесь прямо зависело от патронажа Борджиа, и как много здесь от естественной интеллектуальной жизни большого города. Римскую Академию, которая собиралась в доме латиниста, Паоло Картези, посещало множество людей, близко связанных с Борджиа -- Джованни Вера, Агарито Геральдини, Кастеллиси и Ферно; но легко преувеличить степень влияния Борджиа. Подобным образом без сомнений причиной всех перемен во внешнем облике Рима во время 1492-1503 гг. были Папа и его семья. Кардиналы, и все большее число постоянно живущих в городе иностранцев, способствовали росту Рима как столицы. Кардиналы Риарио, Цезарини и Фарнезе строили свои дворцы; кардинал ла Гролае был заказчиком Пиеты Микеланджело в 1498 г.; кардинал Гримани создал свое знаменитое собрание мрамора; Полладжуоло занимался окончанием работ на могилах Сикста IV и Иннокентия VII. На Пинчио в честь прибытия Карла VIII в Рим начали возводить французскую церковь Санта Тринита деи Монти; испанцы основали Санта Мария ди Монсеррато; Браманте закончил Сан Пьетро в Монторио в 1502 году для Фердинанда и Изабеллы; в 1500 году германский посол заложил камень в основание Санта Мария делл'Анима. Ренессансный Рим воспрял от миазмов скота, пасшегося на Римском Форуме, и жуткой вони переполненного средневекового города, теснящегося среди древних развалин. Этот процесс шел все более быстрыми темпами, и Александр внес в него определенный вклад, даже если и не столь значительный, как у некоторых его предшественников.

Наконец, что дало правление Александра Церкви в духовном плане? Он по существу, как и все папы Ренессанса, был консерватором, и его понтификат не принес радикальных новшеств в церковную доктрину или же в организацию церковной жизни. В целом он был человеком терпимым; в особенности в том, что касалось евреев, хотя после 1498 года потребность в том, чтобы успокоить Испанию, побудила его начать некоторое преследование. Но Александр сурово относился к еретикам и приложил множество усилий, чтобы уладить проблему гуситов. Он проявлял усердие и заботу в отношении церковных церемоний, и настаивал на том, чтобы кардиналы регулярно посещали службы. Он был очень строг в соблюдении Великого Поста, но не любил длинных проповедей. Хотя он и был прекрасным рассказчиком, но не являлся великим оратором или же проповедником. С другой стороны, его притягивал язвительный стиль проповедей некоторых отшельников, и люди, подобные Аегидиусу или Витербо, и отшельники-августинцы были частыми проповедниками в папской часовне.

Александр весьма интересовался монашескими орденами и их реформой. Фактически он, похоже, проводил очень четкое различие между светским и духовным духовенством в стиле, близком скорее к православной, чем к католической церкви. Он одобрил основание монашеского ордена Св. Франциска Паола, и восстановил орден Гроба Господня; он побудил францисканцев к реформе 1501 года, и всегда благоволил к августинцам. Он способствовал развитию культа Девы Марии, которую он особенно почитал, что проявлялось в буллах, отпускающих грехи тем, кто поклоняется Марии, и в его покровительстве Санта Мария дел Пополо. Он подтвердил Буллу Сикста IV о запрещении обсуждений доктрины о Непорочном Зачатии и любых высказываний по ее поводу.

Его беспокойство о чистоте католической доктрины проявилось в том, что он первым ввел цензуру печати. В 1501 году германским типографам приказали впредь получать одобрение епископа на все новые печатающиеся книги, а архиепископов уполномочили проверить, соответствуют ли уже напечатанные книги доктрине. Религиозная цензура была неизбежной при развитии книгопечатания, но тот факт, что именно Александр ее начал, показывает, что его мысли занимали не только мирские дела. Но в то же время Церковь к концу пятнадцатого столетия нуждалась в намного более уверенном и искренне религиозном руководстве, чем Александр мог или считал нужным проводить.

Глава XI

Смерть Александра

В Риме в августе 1503 года было жарко и душно. В обычных обстоятельствах папский двор удалился бы за город на природу в поисках облегчения. Но обстоятельства не были обычными; надо было принять важное решение, так как французская армия передвигалась на юг, чтобы наконец попытать силу в Неаполе. Поскольку армия Цезаря стояла лагерем между Римом и Перуджией, Римский Папа и его сын с тревогой наблюдали за политической ситуацией. Ходили слуги, что Цезарь собирается уйти из Романьи; таким образом благодаря своему отсутствию он избежал бы обязательства присоединиться к французам, когда те пойдут на юг.

Поэтому, возможно, ужин, который Адриано Кастеллизи давал в своем винограднике в Монте Марио 5 августа, был "отвальной" Цезарю. В тот же день кардинал Хуан Борджиа-Лансоль, старший, внезапно умер от малярийной лихорадки, которая бушевала в Риме. Он был бесценным административным помощником Александра, но за последние несколько лет очень располнел, и это дало повод Александру уныло заметить, что "сейчас плохой месяц для толстых людей"¹. Озабоченность и подавленность Папы в эти дни отмечали многие очевидцы, но не раньше 12 августа, через неделю после знаменитого ужина наделенные фантазией враги Борджиа с удовольствием вообразили, что Борджиа отравили друг друга, поскольку и Александр, и Цезарь заболели лихорадкой². За день до этого была годовщина выборов и опять заметили, что Папа находится в унынии в тот день, который он обычно праздновал с большим воодушевлением. Теперь, когда оба Борджиа слегли с опасной болезнью, весь Ватикан пришел в смятение. Шесть дней врачи боролись за их спасение, использовав все возможные и непроверенные методы. Кровопускание, казалось, приносило Александру временное облегчение, и однажды он даже смог сесть и смотрел, как его слуги играют в карты у его кровати. Но против него сказались его семьдесят два года, и к 17 числу надежды уже больше не было. В Риме росло напряжение, поскольку там собирались враги Борджиа, и придворные Борджиа и прелаты искали защиты. Цезарь, хотя и успешно преодолел кризис болезни, изнуренный лежал в своих комнатах над апартаментами Борджиа. 18-го утром Александр сделал завещание и соборовался; к вечеру его силы иссякли, и в вечерню он скончался.

Согласно обычаю прошло лишь двадцать четыре часа до того, как умершего папу похоронили в Санта Мария делле Феббри рядом с собором Святого Петра. Только четыре кардинала приняли участие в похоронной процессии; но фактически в Риме находилось не так много кардиналов, и они с тревогой обсуждали, какие шаги следует предпринять, чтобы сохранить в городе порядок.

Ситуация, конечно, была исключительно взрывоопасной, и имелась масса причин ожидать чего-то большего, чем обычных волнений, сопровождающих sede vacante. Французская армия разбила лагерь в Витербо в сорока милях на север от города, а Гонзальво де Кордоба со своей испанской армией спешил на север от Неаполя. Добрая часть отрядов Цезаря находилась даже ближе, но жизненно важное время было потеряно за те несколько дней перед смертью Папы, когда сам Цезарь лежал беспомощный. Именно этот промежуток времени стал критическим. Цезарю с его способностями нужно было шесть дней чтобы ввести свои отряды, установить жесткий контроль над городом и не дать Орсини и Колонна собрать силу. Став хозяином города, он мог достичь подлинного контроля над ситуацией. Если бы такой контроль у него был, даже с теми потерянными днями он бы стал силой, с которой необходимо считаться.

Когда Цезаря достигли вести о смерти отца, он уже достаточно оправился и послал Мигеля Корелла захватить тайную кассу в 100000 дукатов и попытаться занять замок Сант-Анджело. Его отряды заполнили Борго, но Роккамура, кастелян Сант-Анджело, отказался брать в этот момент чью-либо сторону и закрыл ворота всем входящим³. Испанские кардиналы временно согласились поддержать Джованни Вера как подходящего преемника Александра. Предприняли шаги, чтобы помешать Джулиано делла Ровере, прибывшему в Рим. Агарито Джеральдини, от имени своего хозяина заключил союз с Колонна, обещая восстановление из владений и брачный союз, если они теперь поддержат Цезаря. Но те скрытность и решительность, которыми Макиавелли так восхищался в Романье, в значительной степени зависели от четкости планов и своевременного ослабления врага. Теперь все планы были разрушены, а врагам позволили набрать силу. Шумиха, поднятая против Борджиа за Тибром, передала инициативу в руки итальянских кардиналов и убедила испанцев, что нет надежды на избрание еще одного их соотечественника.

Цезарь теперь изменил тактику и постарался выйти на переговоры с кардиналами, уже собравшимися в Риме. Он поклялся в лояльности Коллегии и добился подтверждения статуса Главного Капитана. Но кардиналы, под предводительством Карафы быстро ставшие самоуверенными, отказались даже думать о конклаве, пока все армии, включая войско Цезаря, не отойдут на безопасное расстояние от Рима. Испанские и французские послы, стремясь разрушить господство Цезаря и добиваясь того, чтобы избрание Папы стояло бы в прямой зависимости от их королей, приветствовали такое решение, и гарантировали, что их собственные войска будут охранять безопасность города.

Таким образом Цезарь оказался в безвыходном положении. Возможно, встревоженный неясными и довольно неприятными вестями о ситуации в Романье, он согласился отступить на север. 2 сентября его отряды начали отходить, и он разбил лагерь вокруг Непи и Чивита Кастелляна. В то же время он заключил новое соглашение с Людовиком XII, обещая поддержать французского кандидата на Папство взамен на защиту и гарантии его положения в Романье.

Ситуация в Романье, конечно, была очень неустойчивой. Гвидобальдо де Монтефелтро и Варани вновь заняли Урбино и Камерино: Венеция поддержала Джованни Сфорца и Малатесту, вновь появившихся в Пезаро и Римини в первую неделю сентября. С другой стороны Цезена объявила о своей верности Антонио да Монте и решительно сопротивлялась венецианцам, а Форли, Имола и Фаенза показывали мало энтузиазма по поводу возвращения Риарио или Манфреди. Венеция, очевидно, решила воспользоваться слабостью как Борджиа, так и папства, а Флоренция, питавшая глубокое недоверие к своему венецианскому сопернику, стремилась не упустить малейшей возможности поучаствовать в военном грабеже. В сентябре возобновление союза Цезаря с Францией и сохранившаяся лояльность его испанских гарнизонов помогли слегка стабилизировать ситуацию. Как Венеция, так и Флоренция были вынуждены выступить против Франции, и теперь все зависело от того, заручится ли Цезарь поддержкой нового Папы.

Перспективы конклава, который опять начали планировать, были не менее запутаны, чем ситуация в целом. Кардинал д'Амбуаз участвовал в игре за тиару. Поскольку он располагал голосами французов, поддержкой Асканио Сфорца, выпущенного ради такого случая из-под стражи, и двух флорентийских кардиналов, Медичи и Содерини, и вдобавок влиянием Цезаря на испанских кардиналов, казалось, есть определенные надежды на его успех. Но Цезарь, даже если он действительно намеревался поддержать французского кардинала, переоценивал свое влияние на испанских кардиналов. В действительности существовало мало надежды на поддержку испанцами кандидата от Франции, и поэтому д'Амбуаз, страшащийся большинства итальянцев, вряд ли имел шансы на успех. Джулиано делла Ровере, хотя он и пользовался значительной поддержкой итальянских кардиналов, а их число составляло двадцать два человека из тех тридцати семи, что собрались на конклав, был решительно отклонен испанцами и сам отказался от своей прежней связи с французами. Любая надежда на успех кандидата-испанца давно исключалась. Таким образом, когда 16 сентября конклав открылся, вероятность появления компромиссного кандидата уже была высока. До начала конклава упоминались имена нескольких итальянских кандидатов, но единодушным выбором всех сторон стал кардинал Пикколомини, взявший имя Пия III.

Хотя Пикколомини был одним из тех немногих кардиналов, которые противостояли Александру и вместе с тем не сбежали из Рима, Цезарь, должно быть, был вполне доволен его избранием. Новый Римский Папа был стариком, которого, как и его дядю Пия II, мучила подагра, и он вряд ли мог намериваться лишить Цезаря или его соратников папской поддержки или же его феодов в Романье. Он, под давлением испанских кардиналов, позволил Цезарю возвратиться в Рим.

Однако, несмотря на благоприятные знаки, положение Цезаря все еще оставалось весьма сомнительным. Несмотря на болезнь, он показал эффективность династической политики Александра, после смерти отца влияя на дела папства даже в большей степени, чем влияли в подобной ситуации Джилорамо Риарио или Франческо Чибо. Но теперь его присутствие было срочно необходимо в Романье, где, хотя его военачальники вновь заняли Римини, существовала опасность разрушения единства герцогства. Возможно, в этот момент ему было бы лучше укреплять свое положение, чем рисковать своей позицией в Риме. Его войско уже быстро редело; часть его кавалерии присоединилась к французской армии, которая теперь возобновила свой поход на юг; деньги таяли, и романская пехота стремилась вернуться домой. Таким образом, когда Цезарь возвратился в Рим в октябре, его войско исчислялось меньше чем 1000 человек, хотя Мигель Корелла разбил лагерь у Орвието с силами пехоты. С другой стороны, Орсини набирали силу. К ним присоединился Бартоломео д'Алвиано, и они добились успеха, отдалив Колонна от Цезаря, объединив таким образом весь Рим против него. Вдобавок Римский Папа умирал; переутомление, вызванное церемонией возведения на престол и трудами его короткого понтификата, стало непосильным для престарелого Пикколомини.

Цезарь попробовал выйти из ложного положения, в которое он сам себя загнал. Он попытался вывести свои силы из города, но значительно более крупные войска Орсини вернули их обратно. Теперь он нашел убежище в замке Сант-Анджело с двумя маленькими герцогами Борджиа и призвал к себе назад отряды из Орвието и французской армии. Через три дня, 18 октября, Пий III умер, и Цезарь оказался в еще большей изоляции, чем когда-либо.

Ситуация после смерти Пия III существенно отличалась от той, что возникла после смерти Александра двумя месяцами ранее. Французская армия сошла со сцены, и вместе с ней любые надежды на появление сколько-нибудь серьезного французского кандидата на предстоящих выборах. Джулиано делла Ровере своим крикливым отказом от союза с Францией на предыдущем конклаве, не только успокоил многих итальянских кардиналов, но также убедил испанских кардиналов, что его избрание не стоит расценивать как политическое поражение их короля. Джулиано, кандидат, бывший самым сильным еще месяц назад, теперь казался непобедимым, и едва ли можно было говорить о каких-либо конкурентах. В этих обстоятельствах решение Цезаря поддержать своего старого врага вряд ли стало удивительным. Макиавелли, опять вышедший на сцену как информатор Флоренции, высказался и в то время, и позже в своем "Государе", что Цезарь впал в самообман и не видел правды, рискнув довериться человеку, которого его семейство так жестоко оскорбило⁴. Но в реальности у него не было ни малейшей альтернативы; предыдущий конклав уже доказал, что он не контролировал испанских кардиналов в той степени, как это иногда представляли. Более чем маловероятно, что он мог не дать им проголосовать за Джулиано, или же предложить им взамен какого-либо подходящего кандидата. Поэтому он заключил с Джулиано соглашение, в котором его позиция подкреплялась его владением замком Сант-Анджело, и его предполагаемом влиянием на испанских кардиналов. С этим оружием он был способен выжать из Джулиано обещание подтвердить все его должности и его викариат взамен на поддержку на выборах. Он надеялся, и сравнительно оправданно, что этим обещанием, данным публично и гарантированным испанскими кардиналами, не так-то легко будет пренебречь.

С его поддержкой стало ясно, что результат конклава предопределен. На этот раз старая римская пословица "кто входит на конклав как Папа, покидает его кардиналом" не оправдалась. Таким образом открытый подкуп, к которому Джулиано прибегнул, чтобы окончательно увериться в нужном числе голосов, вряд ли изменил течение выборов. После самого короткого конклава в истории Папства, Джулиано 1 ноября провозгласили Римским Папой Юлием II. В тот же день Цезарь сдал замок Сант-Анджело и перебрался в Ватикан. В Риме говорили, что его влияние и влияние испанских кардиналов, похоже, полностью восстановилось⁵.

Через несколько дней, 5 ноября, Макиавелли первый раз разговаривал с Цезарем, и нашел, что он полностью далек теперь от той решительной фигуры, которой он так восхищался в Романье. Наблюдения Макиавелли подтверждали и другие. Среди них был епископ Элны, старое доверенное лицо Цезаря. Он заметил, что Цезарь потерял голову и сам не знает, что собирается делать. Он в беспокойстве и нерешительности⁶. По сути Цезарь начал понимать, что его решение поддержать Джулиано, хотя и казалось неизбежным, не окупится. Юлий не переставал быть жесточайшим врагом Борджиа, хотя еще и не решил, что делать с Цезарем. Он прекрасно представлял себе опасность, связанную с проникновением Венеции в Романью, и понимал, что ниспровержение Цезаря оставит там вакуум, куда он, как папа, не сможет в настоящий момент ввести никакую реальную силу. Юлий играл с идеей подтвердить положение Цезаря в Романье в качестве противовеса Венеции до момента, когда он станет достаточно силен, чтобы убрать его оттуда. Но в то же время он сильно опасался, что как только Цезаря восстановят в правах, тот станет слишком сильным и независимым. Будучи по существу прямым и откровенным человеком, Юлий вскоре дает понять, что его конечной целью является прямой контроль Церкви над Романьей, независимый ни от Цезаря, ни от Венеции. Он также отказался подтвердить пост Цезаря как Главного Капитана, и любым путем показывал, что Цезарю не стоит ждать от него в будущем поддержки. Именно осознание полной ненадежности и по сути безнадежности своего положения и начало подрывать уверенность и решительность Цезаря. Он продолжал свою прежнюю игру с определенной ловкостью в течение десять недель после смерти своего отца, и значительно повлиял на события в Риме и Романье. Но Макиавелли теперь нашел его в жесточайшей депрессии, и не слишком удивился тому, что увидел.

Цезарь, однако, все еще обладал двумя факторами в свою пользу: дружбой и поддержкой испанских кардиналов, и лояльностью своих испанских командующих в крепостях Романьи. Уверенность Борджиа в эффективности хороших укреплений более чем оправдывалась полной неспособностью ни венецианцев, ни Юлия ничего поделать с контролем Цезаря над замками Форли, Цезены и Бертиноро. Он также стремился усилить династическое положение семейства, предложив брачный союз своей дочери Луизы с Франческо Мария делла Ровере, наследником герцогства Урбинского, и брак молодого Джованни Борджиа с племянницей Венанзио Варано. В середине ноября, когда Юлий еще не решил, что делать дальше, Цезарь вел переговоры с Флоренцией о кондотте или по крайней мере об охранном свидетельстве для проезда через территорию Флоренции в Романью. Он все еще располагал небольшим войском, и надеялся, что враждебность Флоренции к Венеции заставит тосканскую республику принять его помощь. Но Флоренция, предупрежденная Макиавелли о том, что Цезарь вряд ли будет пользоваться какой-либо долгосрочной поддержкой папы, отказалась от его предложений. Тем не менее 18 ноября Цезарь оставил Рим и переехал в Остию, откуда он планировал морем перебросить свои отряды до Ливорно и затем идти к Романье.

В то же время в Рим пришли известия, что Фаэнца сдалась венецианцам. Юлий был в ярости, и когда венецианский посол заявил, что его правительство боролось не с Церковью, а с Борджиа, Папа почувствовал, что настал момент, чтобы потребовать от Цезаря сдачи оставшихся крепостей, чтобы они также не попали в руки Венеции. К Цезарю послали представителей с требованием сдать крепости, от чего тот тут же отказался. Его арестовали и отправили в Рим.

Переговоры, занявшие последующие пять месяцев, были сосредоточены , с одной стороны на сдаче замков Романьи, а с другой -- на гарантиях свободы Цезаря и сохранения его движимого имущества. Цезарю угрожало заключение в замке Сант-Анджело, но ему позволили провести декабрь и январь под охраной в Торре Борджиа. Цезарь рано согласился передать замки и сообщить необходимые пароли папским посланцам. Макиавелли опять почувствовал, что Цезарь сыграл на руку своим врагам, и что его жизнь будет немногого стоить, как только крепости передадут Папе. "Мне кажется, что этот наш герцог, мало помалу, соскальзывает в могилу."⁷Дон Мигеле и кавалерия Борджиа, уже посланная в Романью, сдались Баглионе, и в Риме Гвидобалдо да Монтефелтро требовал возвращения своей книжной коллекции, а Флоренция настаивала на том, чтобы из личных средств Цезаря, находившихся в банке в Генуе, компенсировать ущерб, который она потерпела во время вторжения 1501 года. Но действуя ли из лояльности к своему господину, или же повинуясь секретным инструкциям, коменданты замков отказались капитулировать, пока не освободят их хозяина. Учитывая непоколебимую веру Цезаря в свою способность вернуть положение в Романье, выглядит правдоподобным, что коменданты действовали согласно инструкциям. Юлий был так сердит, когда услышал об этом отказе испанских комендантов, что фракции испанцев и Борджиа, оставшиеся в Риме, серьезно встревожились за свою безопасность. Кардиналы Луис Борджиа и Ремолино сбежали в Неаполь. Но окончательная победа Испании в Неаполе в сражении при Гарильяно в конце года, казалось, развязала руки Цезарю и испанским кардиналам в Риме. 29 января было подписано формальное соглашение, в котором Цезарь гарантировал, что вынудит комендантов сдаться в течении сорока дней при условии возвращения ему свободы, как только крепости будут сданы. Чтобы защитить его от какой-либо двуличности со стороны Папы, его передали под охрану кардинала Карвахаля в Остии.

В апреле крепости Цезены и Бертиноро окончательно капитулировали, и Цезарь якобы предложил Гонзальве де Мирафонте, командующему в Форли, компенсацию в 15000 дукатов, если он сдастся; очевидно, что это предложение было принято. На этой стадии Карвахаль почувствовал, что сделка со стороны Цезаря выполнена, и позволил ему уехать. Его ждала галера, чтобы увезти в Неаполь, где его встречает Гонзальво де Кордоба, и с энтузиазмом приветствуют кардиналы Борджиа и его брат Гоффредо.

Высвобождение Цезаря из лап Папы, казалось, вернуло ему самоуверенность. Крепость в Форли еще не сдалась, и он еще чувствовал, что у него есть шанс, если он сможет добраться до Романьи с небольшим войском, удержится там и отразит все атаки. Он начал собирать отряды и попытался убедить Гонзальво оказать ему поддержку. Но Гонзальво де Кордоба и его господа, Фердинанд и Изабелла, не были готовы помогать Цезарю в его авантюрах. Испанские монархи, ныне хозяева Неаполя, хотели быть в хороших отношениях с Папой, и Фердинанд, когда услышал, что Цезарь прибыл в Неаполь, написал Юлию извинение за неумышленную защиту Борджиа и приказал Гонзальво арестовать его.

Так что когда Цезарь пришел попрощаться с Гонзальво накануне своего отъезда с маленькой группой сторонников, его взяли под арест и заключили в замок Нуово. Три месяца Гонзальво де Мирафонте в крепости в Форли упрямо верил, что Цезарь еще найдет применение замку. Но наконец в августе 1504 года его достигли известия, что его хозяин оставил надежду, и на самом деле больше не желает удерживать крепость. 10 августа Гонзальво де Мирафонте вышел из крепости под вызывающе развевающимися знаменами Борджиа и в сопровождении 200 лучников. Цезарь потерял свой последний шанс, и через несколько дней он уже находился на борту испанской галеры на пути в тюрьму в Испании. Было много дебатов и в то время, и позже, действительно ли Гонзальво де Кордоба, великий полководец, нарушил свое слово, данное Цезарю, и отменил свое собственное охранное свидетельство. Вначале подобное охранное свидетельство, возможно, и давалось Цезарю, но с самого начала было ясно, что Гонзальво и Испания не будут помогать ему в борьбе против Папы, и, конечно, его деятельность в Неаполе по подготовке похода против дружественного государства стала достаточным оправданием для отмены любого охранного свидетельства. Предполагали также, что Цезарю предложили свободу в замен на капитуляцию Форли, и что это обещание также было нарушено, но выглядит маловероятным, что Цезаря могло бы убедить подобное обещание⁸.

Вначале его отправили в замок в Чинчилле, за две мили от Валенсии; это стало первым посещением бывшим архиепископом своей епархии. Однако после попытки убить губернатора его перевели в королевскую крепость в Медине дел Кампо, вдали от моря и любого шанса на освобождение. Но Цезарь сбежал в 1506 году с помощью кастильской знати, настроенной против Фердинанда, и нашел убежище у своего шурина, короля Наварры. Когда новости о его бегстве достигли Италии, она содрогнулась от волнения. Юлий был всерьез встревожен мыслью, что может произойти, если Цезарь вновь окажется в Романье, где пока еще оставались люди, с ностальгией вспоминавшие его правление. Лукреция очень взволновалась; Венеция поразилась и встревожилась. Но Цезарь мало что мог сделать без влиятельной поддержки. Его владения в Валенсии и доходы были конфискованы Людовиком XII; его сторонники рассеялись. В следующем, 1507 году, его убили в стычке при Виане, когда он сражался со своим шурином в междоусобной войне. Это была мрачная смерть, последовавшая после всех треволнений предшествующих лет. Ее встретили с облегчением и радостью во многих местах, и с сожалением и тоской по прошлому -- в немногих. Великолепный памятник, поставленный ему в церкви Санта Марии в Виане, был разрушен в семнадцатом веке фанатичным епископом, который думал, что присутствие праха Цезаря Борджиа осквернило церковь.

***

Со смертью Александра VI и уходом Цезаря со сцены история Борджиа часто видится закончившейся -- закончившейся провалом. Все, за что они боролись, династическое ли управление Центральной Италией или же укрепление Ренессансного Папства -- все это, казалось, рухнуло. Через несколько часов после смерти Александра Орсини и Колонна уже скакали во весь опор к Риму; через несколько дней знамена изгнанных викариев начали появляться в городах Романьи. Герцогства малолетних Борджиа распались; со всех сторон имя Борджиа осыпалось оскорблениями и проклятьями. Но закончилась ли история? Неужели после них не осталось ничего?

Самого Александра забыть было нелегко. Он был человеком, возвышавшимся над своей средой благодаря как своим личным качествам, так и своей деятельности. Чувственный и все же во многих моментах аскетичный; мирской и тем не менее проявлявший почти наивные религиозные воззрения; внешне искренний и несмотря на это зачастую почти невероятно хитрый; его характер представлял собой лабиринт противоречий, изумлявший его современников. Он навлек на Церковь скандал, нарочито презирая принятые правила папского поведения, и все же союза с этим Папой искали величайшие державы Европы; его армия была сильнейшей в Италии; его столица -- центром европейской дипломатии. В результате к моменту его смерти престиж Папства как реальной силы в европейской политике вряд ли когда-либо был выше, но престиж самого Папы как духовного лидера едва ли мог быть ниже.

Когда Пьетро Дольфини, генерал Камалдолезских [Camaldolese] монахов, писал Пию III после его избрания, что он чувствует, как будто вышел из тени на свет, он думал о войнах и насилии, которые породило правление Борджиа¹⁰. Это было правдой, и, хотя Александр сделал столько же, сколько и все остальные, чтобы избежать иностранных вторжений и межнациональных войн, начинавших уничтожать Италию, его внутренняя политика была слишком жестокой и грозила разрушить старый порядок в центральной Италии. Цели этой политики -- величайшая проблема в истории Борджиа. Где заканчивается стремление к светской власти Папства Ренессанса и начинается династизм Борджиа? Правда ли то, что "этот папа не заботился ни о чем, кроме как о возвеличивании своих детей всеми правдами и неправдами"¹¹, или же Александр хотел оставить в наследство своим преемникам единое, хорошо управляемое Папское Государство, которое может играть роль в будущем Италии? Видимо, ответ в том, что эти две цели так тесно переплелись, что стали неотделимы; неотделимы до такой степени, которая позволяет предположить, что конечной целью Борджиа являлось долговременное руководство клана Борджиа сильным Папством. Выглядит очевидным, что стремились к тому, чтобы Цезарь сумел взять под контроль выборы Папы после смерти отца. Это был папский династизм, доведенный до логического конца, и события спустя месяц после смерти Александра показали, насколько он был близок к цели.

Цезарь, несмотря на свою болезнь, несмотря на неполный характер своего контроля над Романьей, и несмотря на неблагоприятные политические обстоятельства -- две огромных армии находились вблизи от Рима во время конклава -- все еще был силой, с которой приходилось считаться. Союз с ним выглядел необходимым для обоих Пап, добившихся успеха. Его войска и его сторонники были решающими факторами в Романье в течение года после его ухода со сцены.

Ни Юлий, ни Фердинанд не были готовы покончить с ним, поскольку понимали его потенциальную значимость; но в то же время они охраняли Цезаря с большими предосторожностями, так как все еще боялись того, что он может сделать, если сбежит.

Но в любом случае главная задача династизма Борджиа потерпела провал. Никто из Борджиа не смог занять нужную позицию в центральной Италии, и усилия, предпринимавшиеся для того, чтобы создать им это положение, нанесли безвозвратный ущерб репутации Александра. "Этот папа", -- как замечал Сигизмондо де Конти, --" оставил бы по себе намного лучшую память, если бы у него не было детей и такой сильной привязанности к ним"¹². Несмотря на очевидный провал его политики, задача установления папской власти в собственном государстве Папы была в основном завершена. Римские бароны и викарии Романьи никогда уже не становились прежней проблемой, и Юлий II своими успехами во многом обязан основе, заложенной Борджиа.

Подобным же образом, несмотря на очевидный провал династической политики в центральной Италии, несмотря на исчезновение Цезаря и герцогов Камерино и Сермонеты, династическое влияние Борджиа продолжало жить. В Испании, во Франции, в Ферраре и в Неаполе наследники ненавидимых Борджиа занимали неуязвимую позицию. Именно к ним мы обратимся в наших заключительных главах.

Глава XII

Династия Борджиа

Через несколько лет после смерти Александра VI Маркантонио Альтиери заметил, что "всех Борджиа искоренили и выбросили как ядовитых растений, ненавидимых Богом и пагубных для людей"¹. Конечно, в Риме Юлия II мало было надежды на выдвижение семейства Борджиа. Всех молодых герцогов Борджиа лишили их земельных владений; кардиналы Борджиа, которых осталось шесть, опасались за свои жизни. Но кардиналы сумели выжить, поскольку были испанцами и являлись полезными инструментами в испанской политике во время испанского военного господства на полуострове. Только кардинал Франческо Борджиа был довольно-таки бесчестно скинут Юлием II. Он опрометчиво выражал резкое отношение к папе делла Ровере в письмах к Лукреции в Феррару, попавших в руки Папы. Его арестовали и посадили в тюрьму, и освободили лишь по требованию всей Священной Коллегии. Однако затем Франческо Борджиа присоединился к Карвахалю и французским кардиналам, когда они предприняли неудачную попытку свергнуть Юлия на Соборе в Пизе в 1511 году. Он был лишен кардинальства и скончался от апоплексического удара в Пизе.

Но даже в Риме Борджиа не травили повсеместно. Изабелла Борджиа-Матуцци жила спокойно в своем доме на Виа деи Леутари до 1547 года. В 1519 году она писала семье Эсте, что сочувствует вместе с ними смерти Лукреции. Ее дочь Джулия вышла замуж за Чириако Маттеи, выходца из довольно-таки знатной римской семьи, и стала бабушкой Папы Иннокентия X. Ваноцца, мать четырех детей Александра, умерла в 1518 г., окруженная всеобщим уважением, в августинском монастыре Санта Мария дель Пополо, которому она по завещанию оставила значительные средства. Спустя 150 лет за упокой ее души в Санта Мария дель Пополо еще будут читать мессы².

Молодые Борджиа, о которых так много заботились в течение последних лет понтификата Александра, после его смерти были особенно уязвимы. Покров тайны все еще окружал детей, которые появились у Александра, когда тот был Римским Папой. Неизбежно пошли слухи, что он был отцом Лауры Орсини, дочери Джулии Фарнезе, но ныне это ставят под сомнение. Александр не показывал никакого интереса к ребенку во время своей жизни, а после его смерти Лаура в 1505 году вышла замуж за Никколо делла Ровере. То, что Юлий II одобрил этот союз, и свадебные церемонии проводились в Ватикане, делает весьма маловероятным, чтобы Лаура была незаконнорожденной дочерью Борджиа. Она унаследовала от своего отца владения в Бассанелло, и обладание этими крепостями в Кампанье сделало ее ценным приобретением для честолюбивого семейства делла Ровере.

Джованни, Римский Инфант, мало получил выгоды от статуса сына Борджиа, был ли его отцом Александр или же Цезарь. Вместе с Родриго, сыном Лукреции, он находился в замке Сант-Анджело в октябре 1503 года, но вскоре ради его безопасности Санчия взяла его в Неаполь под свою опеку. В 1505 году при покровительстве Лукреции он попал ко двору гуманиста Альберто Пио, правителя Капри. В течение следующих нескольких лет он был частым гостем в Ферраре и считался двоюродным братом Лукреции. Джованни сопровождал Альфонсо д'Эсте в путешествии во Францию в 1518 году, но придворные Феррары отчаялись с ним совладать; он был ленив и капризен, и его терпели лишь ради Лукреции³. После ее смерти в 1519 году он исчез, появившись на короткий срок в 1527 году, когда, после смерти Джованни Мария Варано, он сделал тщетную попытку возвратить себе по суду герцогство Камерино. Хотя он и пользовался титулами римского патриция и папского представителя, в 1546 году он опять судился с некоей Маргеритой Бозиа, которой он задолжал несколько дукатов. Джованни умер в 1548 году в Генуе, оставив в Валенсии значительные поместья⁴.

Третьим ребенком, которого часто приписывали Александру-понтифику, был Родриго, родившийся в 1503 году. Ничего не известно об этом мальчике до Буллы Льва X, признавшего его существование и то, кем был его отец. Родриго тогда ушел в монастырь и впоследствии стал аббатом Чиччиано ди Нола. Нет причин отрицать, что Александр мог быть отцом Родриго, за исключением довольно преклонного возраста Папы, но в то же время нет доказательств, что мальчик к тому же был сыном Джулии Фарнезе⁵. Выглядит очевидным, что связь между Александром и Джулией закончилась задолго до 1503 года.

Другой Родриго, старший сын Лукреции, герцог Бисельи и Сермонеты, также находился в конце 1503 года под опекой Санчии в Неаполе. После смерти Санчии в 1506 году его отдали к двору Изабеллы Арагонской, вдовы Джиангалеаццо Сфорца, в Бари. Там он умер в 1512 году. Лукреция, никогда не видевшая сына после своего отъезда в Феррару, была глубоко опечалена его смертью. Ее любовь к Альфонсу широко известна, и разлука с сыном стала еще одной жертвой, которую Лукреция была вынуждена сделать ради своей семьи.

Мрачной была также судьба двух незаконнорожденных детей Цезаря, Камиллы и Джироламо. Камилла, которая, возможно, родилась в Ферраре после визита Цезаря в сентябре 1502 года, воспитывалась своей тетей Лукрецией и взяла имя Лукреция, когда поступила в женский монастырь Сан Бернардино в Ферраре. Она стала аббатиссой женского монастыря и умерла в 1573 году, всеми уважаемая за доброту и ум. Джироламо также воспитывался в Ферраре, и остался там после смерти Лукреции, поскольку Альфонсо д'Эсте ему симпатизировал. Он дважды был женат на девушках из низших кругов итальянской знати. Вторым его выбором стала дочь Альберто Пио да Капри, который, возможно, был в юности его опекуном. Джироламо прожил бурную жизнь, и по общему мнению был ответственен по крайней мере за одно убийство. После себя он оставил двух дочерей, судьба которых неизвестна.

Однако, когда мы обращаем свое внимание на законнорожденных потомков четырех детей Ваноццы -- центральных персонажей династии Борджиа -- мрак, и даже та дурная слава, что окружала семью после 1503 года, исчезают. Шарлотта д'Амбре провела лишь два или три месяца с Цезарем летом 1499 года и после его отъезда в Италию в свите Людовика XII она никогда его больше не видела. В мае 1500 года она родила своего единственного ребенка, Луизу, которая в следующие три года сыграет определенную роль в династических планах Борджиа. В августе 1502 года ее обручили с Федериго Гонзага, что являлось частью планов Цезаря, касающихся защиты границ Романьи. Затем осенью 1503 года был разговор о помолвке с Франческо Мария делла Ровере, поскольку Цезарь безуспешно стремился найти общий язык с Юлием II. Но все это время Луиза оставалась с матерью во Франции. Александр, похоже, хотел, чтобы Шарлотта с дочерью жили в Италии, но Цезарь не сделал никаких шагов в этом направлении. Шарлотту, которая сначала сопротивлялась браку, навязанному ей Людовиком XII, воспоминания о муже все больше и больше мучили. Она, видимо, мало делала усилий, чтобы присоединиться к нему в Италии; но управляла поместьями во Франции весьма талантливо, и после того, как Цезаря заключили в тюрьму в Испании, сделала многое, пытаясь добиться помощи от французского двора⁷.

Услышав о смерти Цезаря, Шарлотта и Луиза впали в глубокий траур. С этого момента до своей смерти в 1514 году овдовевшая герцогиня Валенсийская окружила себя траурным цветом. Стены ее замка Ла Мотте-Феуилли были завешары черным крепом; она и ее дочь спали на черных простынях, и ели с черных расписных тарелок; у мулов, на которых они ездили, седла и уздечки были с каемкой из черного бархата⁸. Луизу спасла от этого жуткого окружения смерть матери, после чего ее стала опекать Луиза д'Ангулеме, мать Франциска I. Она была богатой наследницей и в 1516 году вышла замуж за пожилого и известного военного Луи де да Тремоле. Французский хроникер, Хиларион де Косте, описывал Луизу как "очень благородную и достойную даму, унаследовавшую как добродетели, так и богатства своей матери... даму, целомудренную, добродетельную и нежную настолько, насколько ее отец был жестоким и злым"⁹. Однако она пользовалась славой непривлекательной девушки, низенькой и уродливой, с рябым лицом.

Тремоле был убит при битве при Павии в 1525 году. Луиза осталась бездетной и опять попала под защиту королевской семьи. В 1530 году она вышла замуж за Филиппа де Бурбон-Бассета, возглавлявшего молодую незаконную ветвь семейства Бурбонов. Филипп также был военным. Он погиб при битве при Сант Квентине в 1557 году, но до его смерти Луиза родила ему шестерых детей, шестерых внуков Цезаря Борджиа. Из них двое умерли в детстве, но оставшиеся впоследствии стали влиятельными людьми во французском светском обществе¹⁰. Клауд де Бурбон, старший сын, был, как и его отец, военным, и лейтенант-генералом в Лимоузине; он женился на Маргарите, дочери Антонина де ла Рочефокаулда, адмирала галер. Он отвоевал значительную компенсацию от французской короны за французские поместья Борджиа, которые захватил Людовик XII. Жан, родившийся в 1537 году, женился на Евхаристии де ла Броссе, дочери французского посла в Шотландии.

Одним из титулов, которым Луиза пользовалась по своему второму мужу, был Дама де Чалус, и дожившие до наших дней графы Бурбон Бассета и Чалуса являются прямыми потомками Цезаря Борджиа. Семейство это никогда не играло особенно важной роли во французской истории. Из него широким потоком выходили хорошие военные: Луи де Бурбон-Бассет был лейтенант-генеларом артиллерии и погиб при осаде Фрибурга в 1677 году; Франсуа Луи Антонин командовал конным полком при Деттингене и Хастенбеке в австрийской войне, и стал маршалом в 1761 году; Франсуа Луи Жозеф был заключен в тюрьму в Люксембургке в возрасте двенадцати лет в 1794 году, и впоследствии сражался в армиях Наполеона в Польше и Испании. Он сдался в плен в Альбуфере и после английской тюрьмы присоединился к силам эмиграции на территории союзников при Ватерлоо. Он умер в чине лейтенант-генерала в 1856 году.

Вернемся к жизни Лукреции после ее отъезда из Рима в январе 1502 года. Здесь мы столкнемся с тем, что историки Борджиа часто рисовали образ полностью переменившейся женщины. Из лукавой очаровательницы, Мессалины Ватикана она превращается в герцогиню Феррары, чтимую поэтами и придворными, счастливую мать семейства и основательницу монастырей. Эту картину рисуют нам рассказы ее современников, но она и неправдоподобна, и неисторична¹¹. Нигде опасность, заключающаяся в том, чтобы описывать историю Борджиа, основываясь исключительно на мнении их современников, не заметна ясней. В Риме Лукреция была любящей удовольствия молоденькой девочкой, попавшей в сети дипломатической и династической политики своего отца. Она любила танцы, красивые одежды и вечеринки, но при этом уже показывала признаки административного таланта. Возможно, в 1498 году у нее появился незаконнорожденный ребенок, но если и так, то он был зачат в монастыре Сан Систо, куда Лукреция удалилась, чтобы избежать унижения, которое навлек на нее ее развод с Джованни Сфорца. Когда амбициозность или жестокость ее семейства вновь сделали ее свободной от брака, со всей Италии собрались претенденты на ее руку. Но выбор, будь то завершение одного замужества или вступление в новый брак, никогда не принадлежал ей.

Когда Лукреция уехала в Феррару, произошла одна существенная перемена. Она вырвалась из тени своего грозного отца и брата и получила известность сама по себе. Хотя посол Феррары, Кастеллини, писал из Рима, что не стоит верить дурным слухам о ней, фамилия Эсте ястребиным взором наблюдала за ней, замечая каждый неосторожный шаг и комментируя каждое действие¹². В то же время, хотя большинство похвал и слов восхищения, расточаемых ей поэтами и гуманистами Феррары, были куртуазными условностями, нельзя сказать, чтобы их наблюдения были полностью необъективны. Но если достоинства Лукреции в Ферраре оценили гораздо тщательней и полней, чем в Риме, сложившаяся картина не показывает нам никаких резких изменений в ее характере или поведении.

Лукреция в 1502 году в возрасте двадцати одного года

среднего роста, нежного сложения, обладает довольно длинным лицом и очаровательным коротким носиком; волосы у нее золотые, глаза серые, рот довольно большой, а зубы ослепительно белые; шея гладкая и белая, и довольно полная. Все ее существо дышит веселостью и хорошим настроением¹³.

Возможно, ни один из написанных портретов, где, как считается, изображена Лукреция, не является достоверным, и в особенности это относится к известной Св. Катерине Пинтуриччио в апартаментах Борджиа, которую нарисовали, когда Лукреции было тринадцать. Поэтому мы вынуждены положиться на медали [медальоны?] и устные описания. Последние несколько варьируют в оценки ее внешней красоты, но все сходятся, говоря о ее веселости, обаянии и нежности. Эти качества сами по себе сделали бы ее привлекательной при феррарском дворе, известном своими развлечениями и блестящей свитой, хотя и находившемся под руководством семейства, которое, похоже, не отличалось непосредственностью. Эрколе д'Эсте, старый герцог, был скуп и мрачно религиозен. Он любил общество аскетических монахов и монахинь, и одно время дружил с Савонаролой. К тому же он посвятил себя политике и расчетливому продвижению вперед своей семьи. В особенности он покровительствовал архитектуре и театру, но счел подходящим для фестиваля, которым приветствовал свою новую невестку, непрерывную череду пьес Плавта. Menaechmi, бывшие причиной жестокой скуки Александра в 1493 году при праздновании брака Лукреции и Джованни Сфорца, опять стали центральным номером на торжествах по случаю ее замужества с Альфонсом д'Эсте. Сам Альфонс, помимо своего печально известного интереса к женщинам, был известен прежде всего своими довольно некуртуазными занятиями. Он страстно любил военную теорию и в особенности то, что касалось артиллерии. Его интерес к орудиям привел его как к баллистическим опытам, так и к изучению военного использования артиллерии. Альфонса скорее можно было найти в цеху, чем в танцевальной зале или даже в палате совета. Его практические наклонности также выражали себя в том, что он был искусным гончаром и умело расписывал керамику, а также был хорошим музыкантом. Даже его знаменитая сестра Изабелла, жена Франческо Гонзаго, герцога Мантуи, хотя и была известной покровительницей искусств и великой красавицей Ренессанса, внушала своим придворным страх и сдержанное уважение в той же степени, как и искреннее воодушевление и угодливый восторг.

Именно Изабелла подвергла Лукрецию самому придирчивому изучению по ее прибытии в Феррару. Она посчитала ее своей конкуренткой и настроена была превзойти ее во всем. Эрколе, внешне дружелюбный, а в душе удивленный и довольный своей новой невесткой, довольно скупо относился к ее расходам и подозрительно воспринимал ее экстравагантую испанскую и римскую свиту, постепенно изгонявшуюся из феррарского двора. Альфонс, вначале постоянно невнимательный к своей жене, постепенно потеплел к ней, но всегда относился к ней подозрительно и заботился о ней только во время ее беременностей. В этой атмосфере подозрений и недоверия первой реакцией Лукреции было уйти в себя. Она отчаянно цеплялась за тех не-феррарцев из своей свиты, которые ее покидали; она резко протестовала против подлостей Эрколе и поддерживала тесный контакт со своим отцом и Цезарем. Осенью 1502 года она опасно заболела и потеряла своего первого ребенка от Альфонса д'Эсте. Чтобы поправиться, Лукреция удалилась в женский монастырь Корпус Домини, и таким образом начались ее периодические отъезды, которые станут чертой ее жизни в Ферраре.

Смерть Александра и крах могущества Борджиа в 1503 году оставили Лукрецию в опасном одиночестве. Эрколе не скрывал своей радости по поводу смерти Папы, и Людовик XII полагал, что брак Альфонса теперь распадется. Но Лукреция выстояла, не столько потому, что она уже нашла путь к сердцу Альфонса и феррарцев, сколько потому, что развод был унизительным делом даже для требовавшей его стороны, и необходимо было возвращать приданое, а влияние Цезаря продолжалось еще несколько месяцев после смерти Александра. Лукреция даже сумела собрать немного денег для войск, чтобы помочь защитить крепости брата, и Эрколе не был заинтересован в потере Цезарем власти в Романье, поскольку она сдерживала венецианцев.

Единственным утешением для Лукреции в это трудный период было восхищение и симпатии феррарских гуманистов, Пьетро Бембо и особенно Эрколе Строцци, чье влияние как в литературных, так и в политических кругах было значительным. Строцци, хромой поэт-придворный, стал большим утешением как благодаря своей личной дружбе, так и благодаря потоку льстивых стихов, которые он писал, чтобы как-то поднять настроение Лукреции. Он также был посредником в корреспонденции Лукреции сначала с Бембо, а позднее с Франческо Гонзага. Постоянная связь между Лукрецией и Бембо во время 1503-1505 годов вызывала множество дискуссий¹⁴. Страстный характер стихов и писем давал почву для предположений, что связь была не только платонической; с другой стороны Бембо был гуманистом, воспитанным в романтических традициях Petrachan [Петрарки??] куртуазной любви, и даже самые экстравагантные из его страстных писем не обязательно надо принимать за чистую монету. Лукреция жаждала восхищения, и Бембо выгодно контрастировал с скучным солдафоном Альфонсом, но выглядит малоправдоподобным, чтобы Лукреция подвергла себя ужасному риску, позволив Бембо стать чем-то большим, чем просто поклонником.

В начале 1505 года Эрколе умер. Альфонс поспешил вернуться из путешествия по Франции и Англии и успел как раз вовремя. Между сыновьями Эрколе существовала ожесточенная и давнишняя конкуренция. Самым заметным среди них был Ипполит, кардинал, несмотря на это наиболее светский и талантливый представитель семейства, и Джулио, незаконный сын Эрколе, красивый и упрямый молодой человек, ни в коем случае не желавший примириться со своим положением младшего. В следующем году последовали неприятности, вспыхнувшие в семействе во многом из-за действий Анджелы Борджиа-Лансоль, сопровождавшей Лукрецию в Феррару и оставшейся с ней в качестве придворной дамы. И Ипполит, и Джулио боролись за расположение Анджелы. В припадке ревнивой ярости Ипполито приказал своим людям напасть на Джулио, и те ослепили его на один глаз. Альфонс, беспокоящийся за мир и не желающий терять услуги и поддержку способного кардинала, не сумел принять против него строгих мер, и Джулио замышлял отомстить как своему сопернику, так и герцогу. Он вступил в заговор с законным младшим братом Альфонса Фернандо. Заговор раскрыли, и Джулио с Фернандо заключили пожизненно в тюрьму.

Лукреция теперь стала герцогиней, и это, вместе с тем фактом, что разногласия в семействе до некоторой степени ослабили подозрительное внимание к ней, сделало ее положение намного более спокойным. Ее природные веселость и жизнерадостность начали заявлять о себе, и она стала играть все большую роль в управлении герцогством. Альфонс по-прежнему продолжал ездить в долгие заграничные путешествия, осматривать фортификации и беседовать с экспертами в артиллерии, и в его отсутствие Лукреция и кардинал Ипполит выполняли роль регентов. Лукреция взяла на себя задачу иметь дело с жалобами и ходатайствами феррарцев. Благодаря этому и в связи с ее положением главы двора она начала получать ту популярность в Ферраре, которую заметят историки. Она также приказала начать ремонт герцогских апартаментов и выписала из Венеции Джованни Беллини и Бартоломео Венето, которые будут работать вместе с феррарским художником, Гарофало¹⁵.

Тем временем Бембо возвратился в Венецию и, хотя их переписка продолжалась, его пыл постепенно охладел. Скоро лишь письмо с посвящением из Asolini осталось публичным подтверждением его большой любви. Лукреция начала даже еще более опасный флирт с Франческо Гонзагой. Она впервые встретилась с Гонзаго за много лет до того, когда Франческо прибыл в Рим как герой Форново и посетил ее двор во дворце Санта Мария в Портико. Он был весьма некрасивым, но очаровательным мужчиной, и мужем главной соперницы Лукреции Изабеллы д'Эсте. Возможно, это и подбило ее получить некое злобное удовольствие от тайной связи с Франческо. Но, конечно, одним из первоначальных мотивов стремления к дружбе с ним должно было быть желание получить влиятельного союзника для Цезаря. Лукреция никогда не прекращала своих усилий ради помощи брату, и Франческо Гонзаго был готов помочь ей. Смерть Цезаря в 1507 году стала большим ударом для Лукреции. Альфонс находился вдали от Феррары, когда туда пришли эти новости, и Ипполит колебался, сообщать ли их Лукреции, зная о ее большой любви к брату. Когда она узнала о смерти брата, то удалилась в монастырь, где два дня провела в уединении и молитвах, но в других отношениях это не подействовало на нее так уж тяжело, как того боялся Ипполит. Переписка с Франческо Гонзага продолжалась при посредничестве Эрколе Строцци; но опять-таки мы не знаем, насколько далеко у них все зашло. В 1509 году, когда Гонзаго находился в заключении в Венеции и даже его жена не могла дождаться от него ни слова, Лукреция сумела спокойно получить от него письмо. Но к тому времени Эрколе Строцци больше не был посредником в переписке. Годом раньше его убили на улицах Феррары через несколько месяцев после его женитьбы на Барбаре Торелли, красивой вдове Эрколе Бентивоглио. Вероятно, что ответственность за убийство лежала на фамилии Бентевоглио, но тем не менее не было недостатка в тех, кто соединял имя Лукреции с преступлением, считая его или местью неверному любовнику, или устранением посредника, знавшего слишком много.

Мы не можем сказать, в какой степени Альфонс знал или подозревал о тайных делах Лукреции, но к 1509 году ее положение весьма укрепилось благодаря рождению выжившего наследника. Ее первый сын, названный в честь деда Алессандро, прожил лишь месяц, но в 1508 году родился Эрколе II, и теперь будущее дома Эсте было обеспечено. Кроме того, последние годы понтификата Юлия II были полны опасностей для Альфонса. В 1509 году, когда против Венеции сформировалась Лига Камбраи [Leaque of Cambrai], его назначили Главным Капитаном Церкви. Но когда в следующем году Юлий изменил свою политику и примирился с Венецией ради того, чтобы изгнать из Италии французов, Альфонс, всегда бывший другом Франции, остался в трудном положении. При поддержке Франции и полагая, что все еще есть шансы отхватить от Венеции кусок территории, он остался в антивенецианском союзе. Юлий втайне обрадовался поводу напасть на одного из наиболее могущественных викариев и огласил Интердикт против Феррары. Он подготовился к тому, чтобы лично вести армию на город.

Но пока французы оставались в Италии, Альфонс находился в безопасности. Он со своей артиллерией сражался на их стороне в битве при Равенне, и после битвы победителей-французов с большими почестями приняли в Ферраре. Среди французских лидеров был кавалер/рыцарь/шевалье Байярд, и его биограф писал о Лукреции:

Добрая герцогиня приняла французов, каждому уделив внимание. Она -- жемчужина этого мира. Она каждый день давала великолепные фестивали и банкеты в итальянской манере. Я рискну сказать, что ни в ее время, ни ранее не было столь великолепной государыни, так как она прекрасна и добра, нежна и любезна со всеми, и ничто так не справедливо, как то, что, хотя ее муж умелый и смелый государь, вышеназванная дама, благодаря своей грациозности, весьма ему помогает¹⁶.

Но хотя французы и победили под Равенной, победа досталась им ценой таких потерь, что они теперь вынуждены были отступить и оставить Феррару на милость Папы. Альфонс поспешил в Рим, чтобы засвидетельствовать свою покорность, и Лукреция опять осталась править Феррарой в одиночку. Альфонс отсутствовал дольше, чем ожидал, поскольку нашел очень враждебный прием в Риме, и вынужден был искать убежища у Колонна в Марио. Прошло несколько месяцев, пока он смог под маской вернуться в Феррару.

Эти беспокойные дни в жизни Лукреции и Альфонса закончились со смертью Юлия в 1513 году, и последние шесть лет ее жизни прошли относительно спокойно. Она все еще сохранила страсть к танцам и пению, хотя частые тяжелые беременности подорвали ее силы. Ее возрастающее религиозное рвение показывало себя в том, что она покровительствовала феррарским монастырям. В 1510 году она основала женский монастырь Сан-Бернардино, и в какой-то момент сама стала членом третьего францисканского ордена. Но до самого конца она оставалась Борджиа; она переписывалась со своей матерью Ваноццой и принимала при своем дворе как Джованни, Римского Инфанта, так и незаконных детей Цезаря. В 1519 году она умерла после рождения мертвого ребенка, и Альфонс, хотя, возможно, и был неверным мужем, искренне оплакивал ее потерю.

Лукреция оставила после себя четырех детей. Эрколе, который в 1534 году стал герцогом после своего отца, женился на Ренее, дочери Людовика XII Французского. Ипполит, как его дядя и тезка, стал кардиналом, и в 1550 году, став губернатором Тиволи, он уполномочил Пьерро Лигорио преобразовать Бенедектинский женский монастырь в роскошную виллу д'Эсте. Франческо стал маркизом Массальобарды, а его сестра Элеатона была аббатиссой любимого женского монастыря Лукреции, Корпуса Домини.

Потомки Лукреции недолго оставались герцогами Феррарскими. Альфонс, ее внук, унаследовал герцогство от своего отца Эрколе II в 1559 году, но умер бездетным в 1597 году, и герцогство вернулось под прямой контроль Папы. Однако другие внуки Лукреции, в жилах которых текла кровь Борджиа, занимали во второй половине шестнадцатого столетия положение международной значимости. Анна вышла замуж за Франциска, герцога Гуизы, и стала матерью несчастного герцога, убитого в 1588 году во время Французской Религиозной Войны; Луиджи стал кардиналом; Лукреция вышла замуж за последнего делла Ровере, герцога Урбино. После его смерти в начале семнадцатого века Урбино, подобно Ферраре, попало под прямое управление Церкви.

Тем временем на юге в Калабрии младшая ветвь Борджиа также хорошо укоренилась. Гоффредо оставался вместе с Цезарем в первые дни после смерти Александра, но он вскоре удалился в Неаполь и находился там, чтобы принять брата, который прибыл весной 1504 года. К этому времени между Гоффредо и Санчией образовался открытый разрыв. Санчия, которую Просперо Колонна прошлой осенью спас от замка Сант Анджело, теперь стала его любовницей и отказалась пускать Гоффредо к себе на порог. Все же она тепло принимала Цезаря и развлекала его; она также приняла на себя заботу о Джованни и Родриго Борджиа.

Санчия умерла в 1506 году, не оставив детей, и Гоффредо теперь мог жениться снова. Его владения несколько уменьшились во время общего возмущения против Борджиа, но он все еще оставался князем Сквиллаче с огромными поместьями к югу от Катанзаро в Калабрии. Теперь он женился на Марии де Мила, которую разные источники называют или племянницей Фердинанда, или племянницей Адриана де Мила; в любом случае она, по-видимому, была членом семейства, тесно связанного с Борджиа. До смерти Гоффредо в 1517 году Мария родила ему четырех детей, так что ближайшее будущее семейству было обеспечено. Его сын Франческо унаследовал титул, а все три дочери удачно вышли замуж за знатных неаполитанцев. Антонина вышла замуж за маркиза Делицеты, бывшего потомком Пикколомини, племянника Пия II, женатого на принцессе из арагонского королевского дома; Лукреция вышла замуж за Карафу, а Мария за князя Симари, тесно связанного к тому же с неаполитанской королевской фамилией¹⁷.

Роль князей Сквиллаче в течение следующего столетия ограничивалась тем, что они являлись земельной аристократией, и нет свидетельств, что они играли какую-либо роль в итальянских или международных делах. Джованни Батиста Борджиа, внук Гоффредо и третий князь Сквиллаче, основал поселение Борджиа в своих владениях в 1547 году. Поселение, построенное на холмах к югу от Кантанзаро, должно было стать убежищем для обитателей двух побережных деревень Палефрио и Магали, которых мучили турецкие набеги. Пьетро Борджиа, четвертый князь, получил титул в 1553 году, и, возможно, из-за того, что экономическое положение Южной Италии к концу шестнадцатого века ухудшилось, в последние годы жизни стал постепенно распродавать свои именья. У него было всего две дочери, Анна и Франческа. Анна, унаследовавшая титул княгини Сквиллаче, вышла замуж в 1602 году за Франческо де Борха, графа Маялды, потомка Хуана, сына Александра, и одной из испанских Борджиа Гандийских¹⁸. Длительные переговоры об этом браке были инспирированы самим Филиппом II, и союз итальянской и испанской линий Борджиа вместе с последующим объединением титулов Гандия и Сквиллаче стал довольно значимым династическим альянсом. Сестра Анны, Франческа, вышла замуж за Мигеля Орсини, герцога Гравины, чьи имя и титул горько напоминали о событиях прошлого столетия.

Когда Сквиллаче стало владением испанских Борджиа, прямых потомков Александра VI в Италии не осталось. Но Борджиа остались, и есть они и сейчас. Прежде всего это относится к Борджиа из Веллетри, чьим выдающимся потомком был кардинал Стефано Борджиа, основатель музея Борджиано и один из основных кандидатов на конклаве 1779 года. Но эти Борджиа, хотя, возможно, и являются дальними отпрысками испанского семейства, эмигрировавшего в средние века, не связаны с Римскими Папами Борджиа. Чтобы увидеть самые существенные и долговременные достижения династической политики Александра, нам нужно теперь обратиться к Испании, родине семьи, где герцоги Гандии пронесли имя Борджиа до середины восемнадцатого столетия.

Глава XIII

Святой Франциск и Борха Гандийские

Большой герцогский дворец, возвышавшийся в маленьком городке Гандия, на юге Валенсии, был домом Борха, потомков Хуана, убитого сына Александра VI. Дворец был построен в четырнадцатом веке и расширен Педро Луисом и Хуаном. Его разрушили во время восстания Germanias в 1520 году; восстановили его в конце семнадцатого века, и еще раз перестроили в последней четверти девятнадцатого столетия. В результате он стал странной смесью готического и мавританского стиля, итальянского Ренессанса и барокко. Хотя дворец прежде всего испанский по своему облику и частично мавританский по духу, Италия напоминает о себе низкими садами и некоторыми деталями убранства¹. Здесь бык Борджиа, символ насилия и предательства для итальянцев, соседствует с памятниками жизни Святого Франциска Борджиа, делающими дворец в наши дни местом паломничества.

Когда Хуан Борджиа летом 1496 года возвратился в Италию, где возглавил папскую армию в кампании против Орсини, он оставил в этом дворце свою молодую жену, Марию Энрикес, и маленького сына, Хуана. Мария, бывшая кузиной Фердинанда и дочерью великого адмирала Кастилии, ждала в то время второго ребенка -- дочь Изабеллу. Мария была очень религиозной, но одновременно чрезвычайно практичной и решительной женщиной. Когда неизвестные римские убийцы в 1497 году сделали ее вдовой, она посвятила следующие пятнадцать лет своей жизни воспитанию и материальному благополучию детей. Испанка до мозга костей, она не желала тратить времени на итальянские авантюры своей названной семьи, тем более что твердо верила слухам о том, что ее мужа убил Цезарь. Она продала все неаполитанские имения Хуана за 82000 дукатов Фердинанду и на эти доходы купила еще испанских земель для своего сына. Своими поместьями она управляла так хорошо, что Хуан, третий герцог Гандии, стал чрезвычайно богатым человеком. Александр, несомненно, обижался на такое отношение своей невестки, которое полностью отдалило его от детей его любимого сына. Говорят, он заметил с горечью, что не заботится о детях герцога Гандии, поскольку они ближе к королю Испании, чем к нему².

Но в городе Марию Энрикес помнят прежде всего больше благодаря ее религиозному рвению и покровительству церквям Гандии и женскому монастырю Кларисс. Она увеличила университетскую церковь Гандия и заказала большой запрестольный образ скульптору Дамиану Форменту и художнику Паоло ди Сан Леокадио³. Этот художник впервые появился в Валенсии в свите Александра в 1472 году, когда тот прибыл в Испанию в качестве легата. Через некоторое время Паоло возвратился в Италию, где впитал влияние итальянских стилей позднего кватроченто, но затем заключил постоянный контракт с семьей Борха и переехал в построенный специально для него домик в Гандии. Монастырь Санта-Клары, в котором Педро Луис построил новую церковь, был особенным предметом забот Марии. Она стремилась уйти туда на покой, и как только Хуан женился и произвел на свет наследника, она так и сделала. Она и ее старшая дочь Изабелла, также ушедшая в монастырь через некоторое время, стали первыми из длинной череды аббатисс Борха. Каждый из следующих герцогов Борха в свою очередь имел теть, сестер и дочерей в монастыре, ставшем естественным объектом их пожертвований и центром религиозной жизни семейства⁴.

Хуан, третий герцог Гандийский, воспитанный в окружении матери и сестры, выбравших монашескую жизнь, сам был глубоко религиозным человеком. Его сестру помнят за ее религиозную работу Благочестивые упражнения и духовные наставления, и Хуан ревностно служил святому причастию. Всякий раз, когда он слышал звонок, оповещающий, что надо позаботиться о больном или умирающем человеке, он спешил туда, чтобы облегчить мучения страдальца. Но Хуан был также герцогом Гандийским, одним из двенадцати испанских знатных людей, признанных Карлом V грандами, и прежде всего должен был отвечать за свою семью и свои владения. Первой его женой стала Хуана Арагонская, внучка Фердинанда, дочь незаконного сына Альфонса, архиепископа Сарагоссы. После ее смерти при родах в 1520 году Хуан женился на Франциске де Кастро, и его две жены принесли ему в общей сложности семнадцать детей. У него также был незаконный пятнадцатилетний сын, что вкупе с остальным многочисленным потомством выглядит странной комбинацией набожности и мирских пороков, характеризовавшей Борджиа и до некоторой степени их эпоху.

Из восемнадцати детей Хуана старший, Франциск, был испанским вице-королем/наместником [viceroy] и исключительно благочестивым человеком, двое стали кардиналами, один архиепископом, и пять дочерей ушли в монастырь. Из оставшихся четыре дочери вышли замуж за представителей самых высоких слоев испанской знати, а сыновья были наместниками, военными, а одного -- Диего -- осудили и казнили за убийство. Набожность семейства была не единственным фактором, побудившим столь многих дочерей Борха уйти в монастырь Санта Клары, и в особенности это коснулось детей от первого брака Хуана. Из четырех дочерей Хуаны Арагонской лишь Луиза провела жизнь вне стен монастыря. Второй брак Хуана, множество детей от этого брака и ограниченность денежных ресурсов семейства создали ситуацию, из-за которой трем сестрам Луизы пришлось уйти в монастырь. Здесь видна некая несообразность, поскольку из всех детей Хуана Луиза наиболее подходила для жизни монашенки. Вместо этого она вышла замуж за Мартина Арагонского, герцога Вальяхермозы, и заслужила прозвание "Святой герцогини" за свою благочестивую жизнь и добрые дела.

Однако наиболее известным из всех детей Хуана стал его старший сын Франциск, больше известный как Святой Франциск Борджиа (или Борха), третий глава ордена иезуитов. Он родился в 1510 году и выказывал рано развившееся благочестие, чему в некоторой степени препятствовал его отец, который, хотя и сам был весьма набожным, желал, чтобы его старший сын получил хорошее воспитание и стал настоящим главой семьи. В 1519 году в Гандии вспыхнуло восстание Germanias, и Хуан перевез свою семью в Пенисколу, а сам занял свое место во главе королевской армии, сражавшейся против мятежников. Герцогский дворец опустел, и семья навсегда разделилась. Франциск не возвратился в Гандию, где его мать умерла и ее место заняла малосимпатичная мачеха. Вместо этого он поселился при дворе своего дяди, Хуана Арагонского, архиепископа Сарагоссы, где был воспитан как придворный кавалер. Такого воспитания он никогда не смог бы получить в Гандии, поскольку его отец был по существу сельским жителем, ненавидящим придворную жизнь и в особенности любые контакты с иностранцами.

Влияния архиепископа, прямого внука Фердинанда, оказалось достаточным для того, чтобы Франциска в 1522 году назначили пажом инфанты Катерины, сестры Карла V. Катерина жила со своей матерью, сумасшедшей королевой Хуаной, в замке Тордестиллас, и жизнь там, должно быть, стала болезненным испытанием для молодого Борха. Когда Катерина вышла замуж в Португалии, Франциск вернулся в Сарагоссу, и затем в 1528 году его послали к императорскому двору в Вальядолид.

Франциск произвел большое впечатление при дворе Чарльза V. Теперь он был красивым молодым человеком восемнадцати лет. У него были густые темные волосы, удлиненное лицо правильной формы, крупный нос, характерный для Борха, и красивые руки. Как и многие из этого семейства, он обладал необыкновенной притягательностью для женщин, но он был одним из тех немногих, кто отчаянно сопротивлялся искушениям. Он был скромен и сдержан в женском обществе, и его целомудрие веселило двор. Говорили, что он надевал власяницу, когда входил в смешанное общество, чтобы напоминать себе об опасности плотских грехов. Но в то же время он всеми уважался как воплощение совершенного рыцаря: учтивый, гордый, прекрасный всадник и талантливый администратор. Карл V и императрица Изабелла принимали его скорее как родственника, чем как подданного, и он всегда мог свободно входить к императору. Карл также особенно внимательно относился к двум монахиням Борха в Санта Кларе, и говорят, что он заметил как-то: "попросите ваших монахинь, чтобы они помолились об этом деле Богу, и посмотрите, что они о нем скажут, поскольку я никогда не встречал людей, чье мнение о вещах, важных для меня, более заслуживало доверия".

В 1529 году Франциск женился на одной из португальских придворных дам Изабеллы, Элеоноре де Кастро, несмотря на то, что его отец возражал против невестки-иностранки. Говорят, что Франциск обошел сопротивление своего отца, предложив Карлу V пригласить герцога ко двору, чтобы обсудить этот вопрос. Когда Карл послал приглашение, Хуан поспешно согласился на брак, лишь бы только не оставлять свое поместье и не ехать ко двору. Благодаря женитьбе Франциск сделался маркизом Ломбэ, и он вместе со своей супругой стали даже еще более близки к императору и императрице. Когда Карл покинул Италию в 1530 году, именно Франциск Борха стал фактическим руководителем двора и главным советником Изабеллы. Часто утверждалось, возможно в продолжение легенды о Борджиа, что связь Франциска с императрицей носила сомнительный характер. Но более чем маловероятно, что присутствовало нечто большее, чем романтическая преданность, которую правители женского пола того времени привыкли получать от своих придворных, помимо того искреннего дружеского расположения, которое как Франциск, так и его жена питали по отношению к императорской фамилии. Вдобавок к остальным своим обязанностям, Франциск был наставником и компаньоном принца Филиппа.

В 1536 году Франциск сопровождал Карла V в его кампании в Провансе. Это было его первым опытом пребывания на поле сражения, и Франциск остался весьма разочарован. Омерзительное варварство многих сражавшихся и отвратительные условия жизни не соответствовали его довольно романтичным представлениям. Он видел, как один из его лучших друзей, Гарциллазе де ла Вега, поэт, умира мучительной смертью перед стенами Тулона. В следующем году Франциск очень серьезно заболел и во время долгого выздоровления занимал себя духовным чтением. Многое писалось о двойственной природе жизни Франциска Борджиа. Некоторые полагали, что его окончательное решение присоединиться к иезуитам стало результатом внезапного преображения, моментом ослепляющего озарения; другие описывали его как "тайного иезуита", задумчивого отшельника, которого всегда не удовлетворяла мирская жизнь, но кого держала в ней семья и чувство долга. Правда заключается в том, что решение Франциска изменить свою жизнь возникало очень постепенно. Он, конечно, всегда являлся религиозным человеком, но в то же время не всегда был аскетом, и много лет был тесно вовлечен в светскую жизнь. Но длинная череда разочарований и жизненный опыт постепенно превратили испанского гранда в иезуитского священника. По сути разница, возможно, не столь велика, как кажется, но к этому вопросу мы еще вернемся.

Одним из наиболее существенных переживаний, подействовавших на жизнь Франциска, стала смерть императрицы Изабеллы в 1539 году. Франциск и Элеонора отвечали за все этапы похорон; Элеонора приготовила тело к погребению, а ее муж сопровождал гроб в долгом похоронном путешествии в Гранаду. Там, прежде чем гроб закрыли навсегда, традиция потребовала, чтобы верховные представители двора осмотрели останки и поклялись, что тело действительно принадлежит императрице. После долгого путешествия через Испанию в разгаре лета вид трупа возлюбленной императрицы должен был явиться жутким зрелищем для Франциска, но нет свидетельств, что открытие гроба в Гранаде стало для него решающим моментом преображения. Не было ни драматичного обета целомудрия, ни немедленного отказа от светских связей, как будут позднее утверждать историки. Франциск в последующие годы помнил годовщину смерти Изабеллы, но не годовщину соборования в Гранаде. Было бы преувеличением сказать, что единственным последствием этих событий стало то, что Франциск и Элеонора больше не были нужны при дворе императрицы, но это, конечно, одно из последствий. Вакуум заполнился назначением Франциска Вице-Королем в Каталонию. Этот пост он занял в том же году.

Каталония, и в особенности ее столица Барселона, были в то время серьезными очагами беспорядков. Единство испанской короны, создавшееся благодаря браку Фердинанда и Изабеллы, стало причиной возрастающего господства Кастилии на полуострове. Коммерческими интересами Каталонии в Средиземноморье пренебрегали в пользу кастильских интересов в Атлантике и Новом Мире. Арагонская знать, издавна привыкшая к большей независимости и большей политической значимости, чем их каталонские собратья, теперь в значительной степени исключалась из придворной жизни единой монархии. Франциск Борджиа, прибыв в Барселону, нашел, что сельская местность стала добычей разбойников, и у ее Вице-Королей нет ни денег, ни силы сопротивляться; а города страдают от вражды и возмущений знати, гордо отрицающей королевскую знать. Он боролся с этими проблемами, как только мог, и заработал себе репутацию приверженца суровой дисциплины и сторонника строгого правосудия, но не был популярен. Его гордость и природная нетерпимость не могли помочь ему справиться с аристократией Барселоны; нехватка финансов и войск препятствовала его попыткам поддержать хороший порядок. Состояние его здоровья также было против него; со времени его болезни в 1537 году он ненормально располнел, что вряд ли делало для него легким участие в трудных кампаниях во внутренних районах Каталонии. Говорили, что его пояс можно было обернуть вокруг трех обычных людей, а в его обеденном столе сделали специальную нишу для живота.

Этот период разочарований и конфликтов закончился со смертью его отца в 1543 году. Теперь его обязанностью как герцога Гандии было взять на себя ответственность за управление поместьями, так что он оставил свой пост в Барселоне и вернулся в Гандию. Это не было сознательным уходом из общественной жизни, что доказывается тем фактом, что в то же время Карл V выбрал его главой двора принца Филиппа, который должен был жениться на португальской принцессе. Франциск был почти готов к тому, чтобы принять этот пост, и когда португальская королевская семья по каким-то неизвестным причинам (возможно, они касались воспоминаний, связанных с его фамилией) воспротивилась его назначению, он расценил это как личное оскорбление.

В до некоторой степени вынужденной отставке духовная сторона жизни Франциска начала приобретать все большую важность. Есть легенда, что еще в 1527 году Франциск, проезжая по улицам Алкалы, натолкнулся на Игнатия Лойолу, которого тащили в тюрьму Инквизиции, и горящий взор, полный внутренней силы, который будущий основатель ордена иезуитов обратил на него, произвел неизгладимое впечатление на Франциска⁷. Бесспорно, к 1543 году Франциск уже в течении нескольких лет переписывался с Лойолой, которым он глубоко восхищался, и в Барселоне его двор принимал как иезуитов, так и известных проповедников из других орденов. Элеонора особенно любила общество людей, подобных Техеда, францисканскому мистику, и Пьера Фавра, одного из первых последователей Лойолы, прибывшего в Барселону. Возможно, сильнее всего повлияли Духовные Упражнения Лойолы. Франциск теперь располагал большим количеством свободного времени, и эти упражнения стали лейтмотивом его духовной жизни. Все увеличивающийся аскетизм Франциска в то время, его долгие бдения во дворце в Гандии, его самобичевания, которыми он умерщвлял плоть, заходили даже дальше требований Лойолы. Более практическим результатом стало то, что он наконец начал терять вес благодаря голодовке. Чтобы сократить потребление вина, он имел обыкновение добавлять каплю воска каждый день в свой стакан, чтобы постепенно уменьшить его вместимость Для иезуитов он основал колледж в Гандии в 1545 году, который стал первым иезуитским университетом. Пока колледж еще строился, тем местом, где иезуит Овиедо читал первые публичные лекции по образовательной программе иезуитов, стал герцогский дворец. Так что именно в Гандии иезуиты впервые приняли на себя роль обучения мирян, как детей, так и новообращенных в свой орден. Игнатий Лойола не хотел, чтобы его Общество стало заниматься образованием в такой степени, но Франциск как герцог чувствовал ответственность за своих подданных, большинство из которых недавно поменяли веру. Он стремился к тому, чтобы в Гандии был собственный университет, и считал, что им должны заниматься иезуиты⁸.

Несмотря на все это, внешне Франциск оставался крупным землевладельцем и испанским грандом. Дела во владениях в Гандии шли в то время особенно хорошо, поскольку там началось производство сахара, спрос на который в Европе быстро рос. Возможность занять положение при дворе Филиппа все еще не исключалась полностью, и поджимали проблемы, связанные с финансовым обеспечением восьми его детей, в особенности дочерей. Смерть Элеоноры в 1546 году повлияла на его окончательное решение отказаться от светской жизни. За несколько недель он решил стать иезуитом, но выполнения решения пришлось ждать больше четырех лет. При согласии Лойолы его решение держалось в секрете, пока он улаживал семейные дела. Тем временем он начал слушать курс теологии в иезуитском колледже в Гандии, и уклад его повседневной жизни становился все более суровым. Как-то он упомянул о "двух хищных зверях - горячем темпераменте и похоти", с которыми он боролся всю свою жизнь; это были семейные хищники Борджиа, и его методы их дрессировки дали ему мрачноватую репутацию аскета.

К 1550 году Франциск почувствовал, что его мирские задачи разрешены. Его старшему сыну, Карлу, теперь было двадцать, и он женился на Магдалене де Сентеллес, дочери графа Оливы. В 1548 году после смерти Джованни Борджиа, Римского Инфанта, Франциск потребовал его имения в Валенсии для своих детей, и Павeл III, который уже выразил свою симпатию к потомкам "блаженной памяти Александра VI, кому мы обязаны всем нашим счастьем" в письме, где сочувствовал смерти Хуана в 1543 году, теперь рад был удовлетворить требование Франциска. Франциск также убедил Павла III разрешить опубликование Духовных Упражнений, и получил разрешение папы на возведение надгробного памятника для пап Борджиа, похороненных в Санта Мария Марджоре⁹. Этот проект так и не был воплощен в жизнь, поскольку Франциск окончательно отказался от всего своего богатства, и больше не было необходимых средств. Подобная забота о памяти его семьи, и об их социальном престиже, противоречит обычной, но довольно эмоциональной концепции его аскетизма как искупления грехов Борджиа.

В конце концов Франциск Борджиа отправился в Рим со своим сыном Хуаном. Он уже получил специальное разрешение принять клятву иезуитов, и хотя его решение хранилось в тайне, пошли слухи, что герцог Гандии, один из богатейших и известнейших людей Испании, присоединился к иезуитам. Во многих отношениях это определило престиж Общества. Иезуиты, которых официально признали лишь десятью годами ранее и все еще смотрели на них с большим подозрением и враждебностью, особенно в Испании, чрезвычайно нуждались во влиятельных покровителях и новообращенных. Особое отношение Гандия к иезуитам дало им связь с традиционным высшим обществом, чего они прежде были лишены; он был доверенным лицом императора и действительно стремился ставить иезуитов в пример своему подозрительному другу и господину. Тот факт, что ныне Франциск Борджиа обладал подобным влиянием, тогда как меньше чем век назад члены его семьи были малоизвестной провинциальной знатью, является определенным показателем долговременности достижений политики Борджиа.

На пути к Риму Франциск останавливался у герцога Феррары, своего кузена Эрколе II, сына Лукреции.. Иезуиты в Риме приняли его с большим воодушевлением и почестями, и предоставили в его полное распоряжение целое крыло дома Общества в Риме. Иезуиты хотели сделать все что возможно, для нового члена своего общества, а Франциск, уже почти отказавшийся от своего титула и имений в пользу старшего сына, хотел лишь погрузиться в свою новую жизнь и новые обязанности.

Он недолго оставался в Риме, и к следующему году обосновался в уединенном домике в Онате, вблизи Пиренеев. Там его посвятили в сан, и он начал проповедовать. Его репутация и красноречие завоевали ему прозвание "апостола басков". Люди тысячами приходили слушать его проповеди и получать его благословение, и вскоре он стал известен как целитель в той же мере, в какой его прадеда считали отравителем. Но Франциск Борджиа, хотя ему и нравилась роль простого проповедника и отшельника, все же не мог полностью оторваться от прошлого. Его значимость для иезуитов во многом заключалась во влиятельных связях, и в то же время о нем говорили, что "для него невозможно не быть первым". Его влияние, его административные таланты и его прирожденный авторитет тратились впустую в предгорьях Пиренеев, и Франциск вскоре вновь появился при испанском дворе. Там он был с энтузиазмом принят Хуаной, дочерью Карла V, чьим духовным советчиком он стал, и когда Филипп поехал в Англию, чтобы жениться на Марии Тюдор, а Хуана осталась регентшей в Испании, Франциск занял положение, по значимости равное тому, которое у него было в 1530 году при Изабелле. Он провел довольно много времени с самим Карлом, и находился в в монастыре в Юсте в момент кончины императора. На смертном ложе Карл послал за Франциском, и именно Франциск произнес похоронную речь над телом мертвого императора в Вальядолиде в 1559 году. Даже при португальском дворе он произвел большую сенсацию, когда посетил в те годы Лиссабон; старое подозрительное отношение к имени Борджиа, воспрепятствовавшее в свое время его назначению ко двору португальской принцессы, теперь смылось потоком всеобщего восхищения его проповедями и духовной жизнью.

Но несмотря на все это, те десять лет, которые Франциск провел в Испании как иезуит, оказались для него нелегкими. Его положение в Обществе было неоднозначным; вначале он обладал некими неясными полномочиями только по большей части в Риме. Это вызвало резкую зависть Араоза, сурового и скучного иезуита, архиепископа/настоятеля [Provincial] из Испании, и начало ставить под вопрос единство Общества. В то же время общественное мнение все больше поворачивалось против семейства Борха, а двое из двоюродных братьев Франциска, Фелипе и Диего, начали ожесточенную вражду с Вице-Королем в Валенсии. Сын Вице-Короля, Диего Арагонский, был убит братьями Борха; настрой общества и королевский гнев вынудили их бежать. Франциск упорно старался защитить своих родственников, но после окончательного изгнания Диего из Рима Филипп II казнил его в 1561 году. Наконец, сам Филипп никогда не разделял восхищение своего семейства Франциском; когда после кончины своего отца он стал королем Испании, он быстро выразил свое возмущение все возрастающим могуществом иезуитов, организации, которую он считал более близкой Римскому Папе, чем себе.

В попытке залечить раскол внутри иезуитов в Испании, Лойола разделил полуостров на четыре провинции и поставил Франциска над всеми как Главного Комиссара [Commissary General]. Это дало тому прочное положение и позволило Франциску принять участие в организации Общества в Испании. Он основал более двадцати домов для новообращенных, создав таким образом сильную основу, на которой иезуиты могли расширяться. Но Араоз и другие старые иезуиты, чувствовавшие, что их обошли, испытывали все большую зависть К концу 1550-х союз его врагов вынудил Франциска бежать в Португалию. Инквизиция осудила его за неортодоксальность и за неуместную нетерпимость к подозрительным лютеранам Наконец, чтобы избежать полного раскола внутри Общества, Лайнец, преемник Лойолы, вызвал его в Рим в 1561 году, где Франциск стал его помощником.

В Риме во время последних лет его жизни связи Франциска и его личная дружба с людьми, обладавшими влиянием за пределами общества, вновь внесли такой же вклад в рост значимости иезуитов, что и его собственная деятельность. Влиятельный миланский кардинал-реформист, Карло Борромео, и кардинал Гислери были близкими друзьями Франциска, и когда Гислери стал Папой под именем Пия V, иезуитов первое время свободно принимали в Ватикане. Тем временем Франциск, занимавший в Обществе положение Викария-главы ордена [Vicar-General], пока Лайнец отсутствовал в Совете Трента, был в 1565 году избран главой ордена после смерти предыдущего главы. Помимо того огромного воздействия, которое имела его жизнь святого и проповедника, и его широкого влияния, этот выбор был удачен и потому, что иезуиты теперь больше всего нуждались в лидере с организационным талантом. С тех дней в 1534 году, когда Игнатий Лойола и его шесть соратников приняли свои первые клятвы, общество по всем признаком разросталось. Теперь, когда имелись проповедники во всех частях света и представители во всех классах общества, организация и сплоченность были первыми задачами нового главы ордена, и Франциск Борджиа провел последние семь лет своей жизни, решая эти задачи. Ведя огромную переписку, он вдохновлял и направлял программу привлечения прозелитов; привлекая новых членов общества, он обеспечивал будущее; формируя правила Общества, он давал ему надежную опору и силу. Он всегда хотел провести последние годы жизни в качестве миссионера в Индии, но вместо этого, привязанный к своему письменному столу в Риме, он отвечал на запросы миссионеров и конквистадоров в Новом Риме, и португальцев на Востоке.

В свое первое посещение Рима он создал денежные фонды для реставрации первой иезуитской церкви Санта Мария делла Страда, а также основал Колледжио Романо, иезуитский колледж, который позже станет грегорианским университетом. В Испании он постоянно добывал средства для содержания колледжа в Риме. Эта деятельность возмущала Араоза и его товарищей, которые теперь стали рьяными националистами. В 1568 году, являясь главой ордена, именно Франциск купил участок в Цезу и заложил камень в основание новой большой иезуитской церкви, убранство и вся архитектурная концепция которой должны были соответствовать новому стилю, барокко.

В 1571 году Пий V выбрал Франциска для сопровождения кардинала Алессандрино, когда того в качестве легата послали в Испанию и Португалию, где должны были создать новую коалицию против Турции. К этому времени враждебность против самого Франциска и его семьи в Испании утихла, и его опять встречали с энтузиазмом и уважением. Но в вопросе крестового похода Франциск смог вызвать воодушевление не большее, чем его прадед почти сто лет назад. Он уехал во Францию с кардиналом-легатом и при французском дворе в Блуа его вновь приняли с большими почестями.

Но силы его ныне слабели. Он страдал от неизлечимой легочной болезни, и его путешествие к Риму стало для него непрерывным мучением. На своем пути Франциск опять остановился в Ферраре, где, несмотря на настойчивость герцога Альфонса, он отказался жить в герцогском дворце и направил свои стопы к маленькому иезуитскому дому в предместье города. В Ферраре он услышал вести о смерти Пия V и по многим признакам заключил, что многие хотят видеть его новым Папой. Но так и осталось неизвестным, смогла бы репутация Святого Франциска преодолеть враждебность к самой мысли об еще одном Папе из фамилии Борджиа. Франциск был слишком слаб и болен, чтобы допустить такую возможность, даже если он этого и хотел, но он поспешил к Риму, стремясь перед смертью увидеть Святой Город и своих друзей. Перед Порта дел Пополо он приказал своим носильщикам остановиться. Там Франциск молился в течение получаса, после чего его измученное болезнью тело понесли к сравнительно удобному дому иезуитов. Через два дня, 30 сентября 1572 года, он скончался.

Святой Франциск был причислен к лику блаженных в 1624 году Урбаном VIII и канонизирован Климентом X в 1671 году, спустя всего 100 лет после своей смерти. Сравнительная поспешность процедуры выглядела попыткой Церкви смягчить таким образом репутацию Александра VI и реабилитировать имя Борджиа. Но антитеза эта не столь уж резка, как принято считать. Святой Франциск был обязан своей значимостью и в каком-то смысле своей святостью тому факту, что он происходил из семьи Борха; но его положение испанского гранда всецело являлось заслугой династической политики Римских Пап Борджиа. В то же время часто проводимый контраст между святым, "не показывавшим знаков человеческой слабости, и мало знаков человеческой природы", и чувственным, любившим удовольствия Папой Борджиа довольно преувеличен. Сходства между двумя Борджиа были почти столь же поразительны, как и различия; Александр оценил бы духовные качества своего потомка, и гордился бы его успехом; Франциск почитал свою семью и имена пап Борджиа, и был не так уж далек от земных искушений, подорвавших репутацию его прадеда.

У Франциска Борджиа и Элеаноры де Кастро было восемь детей, из которых по крайней мер одна, Доротея, стала монахиней в монастыре Санта Клара. Однако никто из оставшихся не втянулся в религиозную жизнь по примеру своего отца. Даже Хуан, который сопровождал отца в его первом визите в Рим и затем в Онат и был женат на племяннице Лойолы, отказался от любых попыток стать иезуитом. Карл, пятый герцог, переписывался с Филиппом II, который посетил Гандию в 1586 году; он стал главнокомандующим Португалии после аннексии с Испанией в 1580 году, и позже занял подобный пост в Генуе. Хуан, пользовавшийся титулом графа Майадле, стал придворным и дипломатом. Он был камергером Филиппа II, испанским послом в Португалии (1569-1575 гг.) и в Империи (1576-1581 гг.), а впоследствии дворцовым экономом при королеве Маргерите, жене Филиппа II. Его старший сын, Франческо, женился на Анне Борджиа, принцессе Сквиллаче, и стал князем Сквиллаче. Франческо помнят как поэта, сложившего героическую поэму Napoles recuperada por el rey don Alonso и переводчика размышлений Томаса Кемписа, а также Вице-короля Перу между 1615 и 1621 годами. В Перу он основал город Св. Франческо Борха и университет Сан Маркос¹¹.

Именно в Новом мире создал себе имя незаконный отпрыск Фернандо, другого сына Святого Франциска¹⁴. Хуан, старший сын, стал Президентом Новой Гранады, которой он правил двадцать два года, и его потомков еще можно найти в Перу и Колумбии. В девятнадцатом веке в семействе появился Цезарь де Борха,, доктор, писатель и политик, которого описывают как "одну из самых ярких личностей в Перу". Наконец, одна из сестер Фернандо, старшая дочь Святого Франциска, вышла замуж за герцога Лермы и затем стала матерью влиятельнейшего кардинала и главного министра Филиппа III.

В правление Филиппа IV влияние Борха при дворе стало особенно сильным. Кардинал Гаспар де Борха был первым испанским грандом, ставшим профессором теологии, и он был также близким советником Филиппа IV. Он обладал чрезвычайным богатством, являлся архиепископом сначала Севильи, а затем Толедо, и пожертвовал 50000 золотых из своего личного состояния на войну с Францией. Он лелеял мысль стать третьим папой Борджиа и провел какое-то время в Риме в качестве испанского посла. Но его честолюбивые устремления не оправдались, и ему пришлось удовольствоваться своим положением Примаса Испании, где он крестил сына Филиппа, будущего Карла II. Два брата Гаспара, Мелхиор, Вице-король Сицилии, и Фернандо, Вице-король Арагона, были лидерами оппозиции знати по отношению к ненавидимому королевскому министру Оливаресу. Фернандо был другом и покровителем Сор Марии в Агреде, монахини, которая имела весьма сильное влияние на Филиппа IV в его последние годы¹³. Говорили, что герцог Гандийский в то время обладал доходом в 40000 дукатов, но благосостояние семейства было уже подорвано изгнанием Морискоаса в 1609 году, что сильно подорвало экономику владений Гандия. Только десять процентов жителей герцогства были чистокровными испанцами, и чистки начала семнадцатого столетия стали причиной колоссальной экономической разрухи на всем пространстве Валенсии¹⁴.

Гаспар был не последним из кардиналов Борха, поскольку еще два члена семейства входили в Священную Коллегию. Франциско, сын девятого герцога, был человеком исключительного благочестия и учености. Он входил в совет Карла II и был архиепископом Бургоса. Он стал кардиналом в 1699 году и, когда через три года Франциско преждевременно скончался, место главного религиозного деятеля семейства занял его брат Карл. Он был патриархом в Индии и капелланом Филиппа V до того, как в 1720 году стал в свою очередь кардиналом. Но эти два персонажа стоят особняком. Влияние семьи к концу семнадцатого века упало. Последний герцог Гандии по фамилии Борха, Луис Игнацио де Борха, одиннадцатый герцог, умер в 1740 году, не оставив после себя потомства. Титул перешел к его племяннику, Франциско де Пиментел, герцогу Бенавенте. Его дочь Мария, наследница титула Гандия, вышла замуж за Педро де Теллец-Гирон, герцога Осуны, после чего герцоги Осуны переехали в герцогский дворец в Гандии. В 1882 году, когда последний представитель рода по прямой линии, дон Мариано Теллец-Гирон у Беауфорт Спонтин Пиментел, князь Сквиллаче, герцог Осуны и Гандии, умер обездетным, его титул перешел к младшей линии фамилии Теллец-Гирон¹⁵.

Дизраэли в 1838 году встречал дона Мариано в Париже и написал о нем:

Он большой денди и похож на Филиппа II... Когда он последний раз был в Париже, он посетил представление Виктора Гюго Лукреция Борджиа. Она говорит в одной из сцен: "на нашем роду лежат ужасные преступления", и все его друзья взглянули на него с выражением страха. "Но род выродился", -- сказал он, -- "поскольку мне передались только слабости"¹⁷.

Таким образом, последний испанский Борджиа в середине девятнадцатого века еще помнил, и, возможно, с некоторым самодовольством, об успехах своих дальних предков в пятнадцатом столетии.

Примечания

Список сокращений часто цитируеых источников:

AV. -- Архив Ватикана (Archivio Vaticano)

ASR. -- Государственный Архив, Рим (Archivio di Stato)

ASRSP. -- Архив Archivio della Societa' romana di storia patria.

ASR. Archivio di Stato, Rome.

ASRSP. Archivio della Societa' romana di storia patria.

ASI. Archivio storico italiano.

Archivi Archivi d' Italia e rivista internazionale degli archive

AMR. Atti e memorie della deputazione di storia patria per la Romagna.

BRAH. Boletin de la Real Academia de la Historia. RSCI. Revista di storia della Chiesa in Italia. RIS. Rerum Italicarum Scriptores, new series. Pastor L. von Pastor, History of the Popes from the Close of the Middle Ages, trans. F. L. Antrobus (London, 1923) 5th

edition.

Глава I

1. Об Авиньонских папах см. G. Mollat, Les papes d' Avignon, 1305-78 (Paris, 1949; English translation, Edinburgh, 1963) и B. Guillemain, La cour pontificate d' Avignon (1309-1376): E:tude socie;te; (Paris, 1962). Теории папской суверенности в четырнадцатом веке хорошо раскрыты в работах M. J. Wilks, The Problem of Sovereignty in the Later Middle Ages (Cambridge, 1963) и B. Smalley, 'Church and State 1300-1377; Theory and Fact', Europe in the Late Middle Ages, ed. J. R. Hale et al. (London, 1965).

2. Относительно времени Папства эпохи Ренессанса лучшим источником остается непререкаемый авторитет, L. von Pastor, Geschichte der PДpste, переведенный на английский F. L. Antrobus; полезно также пользоваться итальянским изданием, т. I-III (ред. A. Mercati, Рим, 1931). Другими важными основными источниками по этому вопросу являются M. Creighton, A History of the Papacy from the Great Schism to the Sack of Rome (London, 1897); E. Delaruelle, E.-R. Labande и P. Ourliac, L'E:glise au temps du Grand Schisme et de la crise conciliate (Paris, 1962); R. Aubenas and R. Ricard, L' E:glise et la Renaissance (Paris, 1951); A. C. Flick, The Decline of the Medieval Church (London, 1930); L. Elliott Binns, The History of the Decline and Fall of the Medieval Papacy (London, 1934); E. F. Jacob, Essays in the Conciliar Epoch (Manchester, 1943); N. Valois, La crise religieuse du XV sie'cle; le pape et le concie (Paris, 1909).

3. P. Richard, "Les nonciatures apostoliques permanentes; la representation pontificate au XV^e sie'cle, 1450-1513', Revue d'histoire eccle;siastique, vii, 1906; H. Biaudet, Les nonciatures apostoliques permanentes jusqu' en 1648 (Helsinki, 1910), pp. 14-17; G. Mattingley, Renaissance Diplomacy (London, 1962), p. 154.

4. О крестовых походах и идеале крестового похода в Средние Века см. D. M. Vaughan, Europe and the Turk (Liverpool, 1954); A. S. Atiya, The Crusade in the Late Middle Ages (London, 1938); R. Schwoebel, The Shadow of the Crescent; the Renaissance Image of the Turk (1453-1517) (Nieuwkoop, 1967); S. Runciman, 'The decline of the crusading idea', Relazioni del X Congresso internazionale di scienze storiche (Florence, 1955), vol. III.

5. Библиографию работ, посвященных роли Папства в политике Италии пятнадцатого века можно приводить бесконечно, но по основной истории вопроса см. прежде всего L. Simeoni, La storia politica d'Italia: Le Signorie (Milan, 1950), 2 vols. и E.-R. Labande, L'Italie de la Renaissance (Paris, 1954). Что касается отношений с Неаполем, см. также J. Ametller y Vinyas, Alfonso V de Aragan y la crisis religiosa del siglo XV (Gerona, 1903); про отношения с Флоренцией см. P. Partner, 'Florence and the Papacy in the earlier Fifteenth Century', Florentine Studies, ed. N. Rubinstein (London, 1968).

6. L. Celier, 'L'ide;e de re;forme a' la cour pontificate du concile de Bale au concile du Latran", Revue des questions historiques, Ixxxvi, 1909; P. Imbart de la Tour, Les origines de la Re;forme (Paris, 1946); H. Jedin, The History of the Council of Trent (London, 1957), I, pp. 117-38.

Глава II

1. О ранней истории Папской Области см. P. Partner, The Papal State under Martin V (London, 1958), pp. 1-41; D. P. Waley, The Papal State in the Thirteenth Century (London, 1961); A. de Bou\ard, Le regime politique et les institutions de Rome au Moyen Age (Paris, 1920); J. Guiraud, L'E'tat Pontifical apre's le Grand Schisme (Paris, 1896).

2. J. Larner, The Lords of the Romagna (London, 1965), pp. 89-91.

3. О деятельности Мартина V, первого из Пап Ренессанса, по восстановлению папской власти в Папской Области, см. Partner, The Pupal State under Martin V.

4. Самой недавней работой о жизни Катерины Сфорца является E. Breisach, Caterina Sforza (Chicago, 1967); см. также старые статьи в AMR. ns., xv-xvi, 1963-1965.

5. I. Robertson, 'The return of Cesena to the direct dominion of the Church after the death of Malatesta Novello', Studi romagnoli, xvi, 1965.

6. О Малатеста см. P. J. Jones, 'The vicariate of the Malatesta of Rimini', English Historical Review, Ixvii, 1952, и работу того же автора 'The end of Malatesta rule in Rimini', Italian Renaissance Studies, ed. E. F. Jacob (London, 1960).

7. N. Machiavelli, The Discourses, trans. L. J. Walker (London, 1950), Bk. Ill, chap. 29: "Романья, пока Александр VI не избавился от ее правителей, служила примером самих худших образцов поведения, и всем было очевидно, что по любому поводу происходили убийства и массовые грабежи. Причиной этого являлась безжалостность правителей, а отнюдь не дурной характер населения, как принято было считать".

8. О финансовой организации папского правления см. Partner, The Papal State under Martin V, pp. 111-123 и 131-147. Существуют старые работы A. Gottlob, Aus der Camera apostolica des 15 Jahr-Imnderts (Innsbruck, 1889) и C. Bauer, 'Studi per la storia delle finanze papali', ASRSP., I, 1927.

9. J. Delumeau, L'alun de Rome, XV^e-XIX^e sie'cle (Paris, 1962),

pp. 23-51

10. P. Partner, 'The "Budget" of the Roman Church in the Renaissance period', Italian Renaissance Studies, p. 263.

11. A. de Bou\ard, 'Lettres de Rome de Bartolomeo da Bracciano a' Virginio Orsini (1489-94), Melanges d'arche;ologie et d'kistoire, xxxiii, 1913, p. 269.

12. E. Rodocanachi, Les institutions communales de Rome sous la Papaute; (Paris, 1901), pp. 51-143.

13. T. Mommsen, History of Rome, vol. IV (London, 1911), p. 471

14. Существует множество описаний Рима в конце Средневековья, из которых одним из наиболее ярких является описание Pier Paolo Vergerio, цитированное P. Paschini, Roma nel Rinascimento (Bologna, 1940), pp. 6-7. См. также F. Gregorovius, History of the City of Rome in the Middle Ages, vol. vii, 2 (London, 1900-1902), pp. 7267-93; T. Magnuson, Studies in Roman Quattrocento Architecture (Rome, 1958), pp. 3-51.

15. Magnuson, Studies in Roman Quattrocento Architecture, pp. 217-349 и P. Tomei, L'architettura a Roma nel Quattrocento (Rome, 1942), passim.

16. E. Rodocanachi, Histoire de Rome de 1354 d 1471 (Rome, 1922), p. 247.

Глава III

1. Письмо Лоренцо де Медичи к своему сыну опубликовано A. Fabroni, Laurentii Medicis Magnifici Vita (Pisa, 1784), II, pp. 308 ff.

2. Rodocanachi, Histoire de Rome de 1354 a 1471, p. 340.

3. Pastor, V, pp. 269-70.

4. F. Gregorovius, Lucrezia Borgia, пер. на англ. J. L. Garner (London, 1948), p. 190. Утверждение Грегоровиуса полностью опровергается Пастором, v. VI, pp. 199-200.

5. G. Gaida (ed.), Platynae historici Liber de vita Christi ac omnium pontificum, RIS, III, pt. I (Bologna, 1923).

6. Основным источником по вопросу патронажа первых Пап Ренессанса до сих пор остается E. Mu?ntz, Les arts d la cow des papes pendant le XVe et XVP siecle (Paris, 1878-1882); но см. также Paschini, Roma nel Rinascimento, passim; E. Rodocanachi, Histoire de Rome; une four princie're au Vatican pendant la Renaissance. Sixte IV, Innocent VIII, Alexandre VI (Paris, 1925), passim.

7. Pastor, II, pp. 166-167.

8. Magnuson, Studies in Roman Quattrocento Architecture, pp 55-214, в деталях обсуждает проекты Николая V.

9. R. Rubinstein, "Pius Il's Piazza S. Petro and St Andrew's Head", Essays in the History of Architecture presented to Rudolf Wittkower (London, 1967).

10. L. D. Ettlinger, The Sistine Chapel before Michelangelo (Oxford, 1965).

11. D. Redig di Campos, 'II Belvedere di Innocenzo VIII in Vaticano', Triplice ommaggio a S. S. Pio XII (Rome, 1958); W. Sandstro\m, ' The Programme for the Decoration of the Belvedere of Innocent VIII', Konsthistorisk Tidskrift, xxix, 1960.

12. Imbart de la Tour, Origines de la re;forme, I, p. 15. Другие описания администрации Курии см. Partner, The Papal State under Martin V, pp. 131-58; P. Richard, "La monarchie pontificate jusqu'au Concile de Trente", Revue d'histoire ecclesiastique, xx, 1924; Gottlob, Aus der Camera apostolica.

13. P. Partner, "Camera Papae; Problems of papal finance in the later Middle Ages", Journal of Ecclesiastical History, iv, 1953.

14. L. Celier, Les Dataires du XV^e sie'cle et les origines de la Daterie Apostolique (Paris, 1910).

15. В дополнение к уже цитированным основным работам по истории Папства, по вопросу выборных условий см. W. Ullmann, "The legality of the Papal Electoral Pacts", Ephemerides luris Canonici, xii, 1956.

16. Две недавние статьи, посвященные Коллегии кардиналов в конце пятнадцатого века, сделали существенный упор на их финансовое положение: D. S. Chambers, "The Economic Predicament of Renaissance Cardinals", Studies in Medieval and Renaissance History, iii, 1966 и A. V. Antonovics, "A late Fifteenth Century Division Register of the College of Cardinals., Papers oj the British School at Rome, xxxv, 1967.

17. Pastor, IV, pp. 409-415.

18. Chambers, "The Economic Predicament of Renaissance Cardinals", p. 291.

Глава IV

1. Лучшей сводкой дискуссий о происхождении Борджиа остается P. De Roo, Materials for a History of Pope Alexander VI, his Relatives and his Times (Bruges, 1924), vol. I, pp. 35-47.

2. О первых годах Алонсо де Борха см. J. B. Altisent Jove, Alonso de Borja en Lerida (1408-23) despues papa Calixto III (Lerida, 1924); J. Sanchis y Sivera, 'El obispo de Valencia, don Alfonso de Borja', BRAH., lxxviii, 1926; J. Rius Serra, 'Alfonso de Borja', Analecta Sacra Taraconensia, vi, 1930. Самая недавняя из серьезных публикаций о Борджиа S. Schu\ller Piroli, Die Borgia; die Zer-sto\rung einer Legende; die Geschichte einer Dynastie (Freiburg, 1963), pp. 80-89, дает нам полезный обзор этого материала.

3. Общепринятые источники информации о Неаполе во времена Альфонса V очень редко упоминают о Алонсо де Борха; см. R. Moscati, "Le cariche generali nella burocrazia di Alfonso d'Aragona", Miscellanea in onore di Roberto Cessi, vol. II (Rome, 1958); P. Gentile, "Lo stato napolitano sotto Alfonso I d'Aragona", Archivio storico delle provincie napolitane, ns., xxiii-iv, 1937-1938; A. J. Ryder, "The evolution of imperial government in Naples under Alfonso V", Europe in the Late Middle Ages.

4. Новый взгляд на кардинала Скарампо и возможная коррекция его фамильного имени даны в работе P. Paschini, Ludovico Cardinale Camerlengo (Rome, 1939). По поводу Террачинского договора см. Pastor, I, pp. 330-332.

5. ASR. Camerale I, appendice 25. В этой работе говорится о доходах и расходах епархии в Валенсии в 1452 году. Полный доход, теоретически, превышал 10000 арагонских фунтов; но лишь 6460 высылались Алонсо в Рим. Это намного меньше, чем принятые оценки доходов с валенсийского епископства.

6. A. Ciaconius, Vitae el Gesta Romanorum Pontificum (Rome, 1677), vol. III, p. 190.

7. Франческо Борджиа родился, возможно, около 1432 года, и в генеалогии Борджиа в семейных архивах фамилии Осуна об его отце говорится как об одном из дядей Родриго по матери (см. De Roo, Materials for a History of Pope Alexander VI, I, pp. 59-65). Изображение мужчины на фресках Вознесение Мадонны работы Пинтуриккьо в апартаментах Борджиа обычно считают портретом Франческо, несмотря на то, что он выглядит слишком молодо для человека шестидесяти трех лет. Предполагалось также, что изображение может быть портретом Асканио Сфорца (Schu?ller Piroli, Borgia, p. 402) или кардинала Хуана Борджиа-Лансоль, младшего (M. Menotti, / Borgia; storia e iconografia, Rome, 1917, p. 231).

8. Один из лучших рассказов об этом конклаве дают нам Комментарии Пия II, пер. F. A. Gragg (Northampton, Mass., 1936-57), I, pp. 75-76.

9. Pastor, II, p. 338.

10. Появившиеся в то время рассказы, что звон церковных колоколов был якобы связан со страхом, и даже с анафемой кометы Галилея, которая появилась в то время, полностью неоправданы. Похоже, рассказы эти, родоначальником которых, видимо, является Платина, были попыткой дискредитировать Каликста и доказать его суеверность и интеллектуальную ограниченность.

11. Pastor, II, pp. 389-413; P. Brezzi, 'La politica di Callisto III; equilibrio italiano e difesa dell'Europa alla meta' del secolo XV, Studi romani, vii, 1959. Хороший обзор деятельности Каликста по вопросу крестового поход см. Schwoebel, The Shadow of the Crescent, pp. 37-57.

12. Флот Каликста изучал P. Paschini, "La flotta di Callisto III (1455-58)", ASRSP., liii-v, 1930-1932; дополнительные материалы о каталонцах, работавших на флоте, есть у J. Rius Serra, Regesto iberico di Calixto III (Barcelona, 1948 и 1958), passim.

13. L. Banchi, "Il Piccinino nello stato di Siena e la lega italica (1455-1456)", ASI., 4th ser., iv, 1879, p. 58: "Avete un papa affezionatis-simo alla vostra repubblica; sappiate profitarne, per6 che in lui e' grande 1'animo quanto la carita', ne' altro gli sta a cuore che la giustizia."

14. Ibid., p. 230.

15. W. H. Woodward, Cesare Borgia (London, 1913), p. 7. Ходили слухи о том, что планируется женить Педро Луиса на дочери короля Кипра, и даже сделать его императором Константинополя.

16. Pastor, II, pp. 337-340.

17. Луиса Хуана де Мила часто ошибочно называли епископом Сеговии, но его епархией оставалась Сегорбия, вблизи от Валенсии, пока в 1459 году его не перевели в Лериду.

18. J. Rius Serra, "Catalanes y Aragoneses en la corte de Calixto III", Analecta Sacra Taraconensia, iii, 1927, pp. 227-229.

19. Pastor, II, p. 469.

20. Ibid., II, p. 329: "Regnano i catalani e sa Dio come la loro natura ci si confa."

21. Rius Serra, "Catalanes", pp. 220 ff.; каталонцем был 1 из 27 переписчиков, 3 из пяти аудиторов Роты, 2 из 23 секретарей, и 12 из 30 аббревиаторов.

22. Типичными назначениями каталонцев на должности были назначения Беренгарио Клавелли казначеем Перуджии, Педро Климента губернатором Фраскати, Эстабана Планаса смотрителем крепостей Чивитавеккьи, и Галцерана де Рибес сенатором Рима (Rius Serra, "Catalanes", pp. 220 ff.).

23. Vespasiano da Bisticci, Vite di uomini illustri del secolo XV, ed P. Ancona and E. Aeschlimann (Milan, 1951), pp. 167-168.

24. J. Rius Serra, 'Un inventario de joyas de Calixto III', Analecta. Sacra Taraconensia, v, 1929, pp. 8-9.

25. Pastor, II, p. 387 и E. Mu\ntz, Les arts a' la cow des papes, I. pp. 213-217.

26. Эти приблизительные цифры основаны на изучении дворцовых счетов 1454, 1455 и 1456 годов в АSR. Camerale I, spese minute (???), 1469 и 1470 годы. Грегоровиус исследовал этот материал (см. его короткое описание в 'Das Ro\mische Staatsarchiv', Historische Zeitschrift, xxxvi, 1876), но оно не берет в расчет годы перед 1458.

27. 27. R. Rubinstein, 'Pius II's Piazza S.Pietro and St Andrew's Head', p. 22.

28. Pastor, II, pp. 332-336 и A. Albareda, "Il bibliotecario di Callisto III", Studi e testi, CXXIV (Miscellanea Mercati, IV) (Vatican City, 1946), особенно pp. 206-208.

Глава V

1. Jacopo Gherardi da Volterra, Diario Romano,ed. E. Carusi, RIS' XXIII, 3 (Citta di Castello, 1904), pp. 48-49: 'Vir est ingenii ad quecumque versatilis et animi magni, sermo ei promptus est et in mediocri literatura valde compositus. Natura est calidus, sed ante omnia mire ad res tractandes industrie. Claret mirum in modum opibus; regum et principum plurimorum clientelis admodum clarus.' - перевод???

2. Давняя традиция, родоначальником которой является Платиной, считать отцом Родриго Гоффредо Борджиа-Лансоль, и следовательно, его настоящим именем - Борджиа-Лансоль, окончательно опровергнута; см. Woodward, Cesare Borgia, pp. 3-4 and De Roo, Materials for a History of Alexander VI, I, pp. 1-16.

3. F. Giorgi, 'Rodrigo Borgia allo studio di Bologna', AMR., viii, 1890.

4. De Roo, Materials for a History of Alexander VI, I, pp. 548-549. В 1492 году, когда миланский посол Язон дел Майано произнес свою поздравительную речь, он говорил о сорока четырех годах, которые Александр провел в Италии.

5. 5. Gaspare da Verona, Le vite di Paolo II, ed. G. Zippel, RIS., XVI, 3 (Citta di Castello, 1904), p. 39: 'Formosus est, laetissimo vultu aspectuque iocundo, lingua ornata atque melliflua, qui mulieres egregias visas ad se amandum gratior allicet et mirum in modum concitat, plusquam magnetes ferrum.' - перевод???

6. Дон Хайме был португальским кардиналом, умершим во Флоренции в 1459 году. Его памяти посвящена часовня в Сан Миниато; см. see F. Hartt, G. Cord and C. Kennedy, The Chapel of the Cardinal of Portugal {1434-59) in San Miniato in Florence (Philadelphia, 1964).

7. F. La Torre, Del Conclave di Alessandro VI, Papa Borgia (Florence, 1933), pp. 46-47.

8. Commentaries of Pius II, VIII, pp. 535-536.

9. Jacopo Gherardi da Volterra, Diario Romano, p. 48.

10. Pastor, V, pp. 366-367 and 528-529.

11. Magnuson, Studies in Roman Quattrocento Architecture, pp. 230-240. Дворец был реставрирован и украшен Галеотто делла Ровере, когда тот стал вице-канцлером после 1507 года. Когда около 1517 года дворец перестал быть канцелярией, он вернулся назад семье Сфорца, и затем в 1554 году по брачному соглашению перешел к Цезарини. См. F. Cancellieri 'Notizie del Palazzo della Cancelleria Vecchia', Effemeride letterarie, Dec. 1821.

12. Среди наиболее экстравагантных из подобных оправдывающих Александра теорий являются предположения, выдвинутые M. J. H. Olivier (Le Pape Alexandre VI et les Borgia, Paris, 1870), который предположил, что дети Александра были потомками раннего брака с Джулией Фарнезе, до того как он начал духовную карьеру, и De Roo (Materials for a History of Alexander VI, I, passim), который считал, что это были дети его племянника, Джуилена Рамона Борджиа-Лансоль.

13. A. Leonetti, Papa Alessandro VI secondo documenti e carteggi del tempo (Bologna, 1880), I, p. 106.

14. Pastor, II, pp. 452-4.

15. Ibid., II, pp. 454-5.

16. A. Luzio, 'Isabella d'Este e i Borgia', Archivio storico lombardo, xli-xlii, 1914-1915, pt. I, p.471. Этот эпизод сравнительно подробно рассмотрен La Torre, Conclave di Alessandro VI, pp. 6-18,

17. Именно к этому времени относится другой печальный инцидент эпохи его кардинальства, когда говорили, что во время его пребывания в Анконе он спал не один. Комментарии на эту тему см. у Pastor, II, p. 455; O. Ferrara, The Borgia Pope Alexander VI (London, 1942), pp. 63-5; G. B. Picotti, 'Ancora sul Borgia', RSCI., viii, 1954, pp. 324-5.

18. Schu\ller Piroli, Borgia, p. 182; F. Gori, 'Rcsidenza, nascite e fortificazioni dei Borgia nella rocca di Subiaco', Archtiio storico, artistico e letterario della citta e provincia di Roma, iv, 1880.

19. Миссия в Испании описана J. Sanchis y Sivera, 'El cardinal Rodrigo Borgia en Valencia', BRAH., Ixxxiv, 1924; Schiiller Piroli, Borgia, pp. 169-76; J. Fernandez Alonso, Legaciones y nunciatures en Espana de 1466 a 1521, Monumenta Hispaniae Vaticana, II (Rome, 1963).

20. J. Villanueva, Viage literario a les iglesias de Espana (Madrid, 1803), IV, pp. 306-7.

21. De Roo, Materials for a History of Alexander VI, II, pp. 180-6.

22. Бракосочетание уже праздновалось на основании поддельной Буллы, разрешающей брак между родственниками; поэтому теперь брачный союз было необходимо заключить законным образом.

23. A. Garcia de la Fuente, 'Le legacion del cardinal Rodrigo de Borja y la cuestion monetaria de Enrique IV, Religion y Cultura, 1933,

24. State Archives, Florence. Missive della Seconda Cancelleria, 5, if. 173-4; 6, ff. iv, 2v, 16r, 44v, 45r, 87v.

25. L. Thuasne (ed.),Johannis Burchardi Diarium (Paris, 1883), I, p. 507; 'ma e' tenuto si superbo et di mala fede che non se ne ha paura . . .'

26. P. Paschini, 'Prodromi all elezione di Alessandro VI", Atti del I" Congresso nazionale di studi romani (Rome, 1929), vol. I, passim.

27. P. Paschini, // carteggio fra il cardinale Marco Barbo e Ciovanni Lorenzi, (Studi e testi, CXXXVII, Rome, 1948), pp. 211-13.

28. G. B. Picotti, 'Nuovi studi e documenti intorno a papa Alessandro VI', RSCI., v, 1951, p. 181.

29. De Roo, Materials for a History of Alexander VI, II, doc. 86.

30. G. Gasca Quierazza, Gli scritti autografi di Alessandro VI nell' Archivum Arcis (Turin, 1959); M. Batllori, 'La llengua catalana a la cort d'Alexander VI; in Vuit segles de cultura catalana a Europa (Barcelona, 1958). Батлори также объявил о предстоящем издании каталонской переписки Борджиа.

31. E. Carli, Pienza: die Umgestaltung Corsignanos durch die Bauherrn Pius II (Basle, 1964); G. B. Manucci, 'I quattro cardinali fedeli a Pio II nelle costruzioni pientine', Bollettino senese di storia patria, 3rd. ser., xiv-xv, 1955-6.

32. J. R. Hale, 'The early development of the bastion: an Italian chronology (c. I45O-C. 1534)', Europe in the Late Middle Ages, pp. 480-I. Крепости в Чивита Кастелляна, возможно, самые известные из фортификаций Родриго, воздвигли, когда он стал папой; см. ниже pp. 210-11.

33. Часовня Ваноццы - та, что направо от главного алтаря - теперь известна как часовня Санта Лючии. Ее восстановил и вновь расписал Александр VII в семнадцатом столетии. Запрестольный образ работы Бренго ныне находится в ризнице.

34. A Ferrua, 'Ritrovamento dell'epitaffio di Vanozza Cattaneo', ASRSP., lxxi, 1948.

35. F. Fita, 'Don Pedro Luis de Borja, Duque de Gandia', BRAH., x, 1887.

36. U. Gnoli, 'Una figlia sconosciuta di Alessandro VI', L'Urbe,

ii, 1937.

37. M. Menotti, 'Vanozza Cattanei e i Borgia,' Nuova Antologia, clxxxi, 1916.

38. Вопрос, вызывавший больше всего споров - о старшинстве Цезаря или же Хуана - теперь, видимо, окончательно решен в пользу Цезаря; see L. Celier, 'Alexandre VI et ses enfants en 1493', Melanges d'arche;ologie et d'histoire, xxvi, 1906, pp. 330-4; Woodward, Cesare Borgia, pp. 24-6; Picotti, 'Ancora sul Borgia', p. 336.

39. Более детальное обсуждение связи между Александром и Джулией Фарнезе см. у G. Soranzo, Studi intorno a papa Alessandro VI (Milan, 1950), pp. 92-129; idem, 'Orsino Orsini, Adriana de Mila, sua madre, e Giulia Farnese, sua moglie, nei loro rapporti con papa Alessandro VI', Archivi, 2nd. ser., xxvi, 1959; Picotti, 'Nuovi studi e documenti intorno a papa Alessandro VI', pp. 207-40. С утверждением Сорано, что Джулия стала всего лишь залогом хорошего поведения ее мужа, довольно-таки трудно согласиться.

Глава шестая

1. F. Guicciardini, Storia d'ltalia, ed. C. Panigada (Bari, 1929), I, p. 2. Перевод есть у C. Grayson, F. Guicciardini: the History of Italy and the History of Florence (London, 1966), p. 86.

2. Основные рассказы об избрании Александра следующие: Pastor, V, PP- 375-96; La Torre, Del Conclave di Alessandro VI: W. Schweitzer, 'Zur Wahl Alexanders VI', Historisches Jalirbuch, xxx, 1909; Soranzo, Studi intorno a papa Alessandro VI, pp. 1-33.

3.Одно время думали, что 200000 дукатов были французскими деньгами, но мнение историков об этом изменилось; see Sofanzo, op. cit., p. 12.

4. Soranzo, op. cit., p. 13.

5. Об этом сообщает Джованни Боккаччио, посол Феррары, которого цитирует Pastor, V, pp. 533-4.

6. Эти сведения, фигурирущие во многих рассказах, берут начало от печально известного своей неточностью хроникера Стефано Инфессура, Diario della citta di Roma, ed. O. Tommasini (Rome, 1890), p. 282.

7. Списки голосов были открыты Schweitzer ('Zur Wahl Alexanders VI',) и проанализированы в полезной диаграмме La Torre(Del Conclave di Alessandro VI, pp. 88-106)

8. Guicciardini, Storia d'Italia, I, p. 6.

9. G. Soranzo, 'Documenti inediti o poco noti relativi all' assun-zione al pontificato di Alessandro VI', Archivi, xix, 1952, подчеркивает ту степень, в которой итальянские государства выражали свою радость по поводу избрания Александра.

10. G. B. Picotti, 'Giovanni de' Medici nel conclave per l'elezione di Alessandro VI', ASRSP., xliv, 1921, pp. 138-51. В этой статье и в своих более недавних работах Пикотти рисует противоположную картину того, что избрание Александра вызвало множество тревог и беспокойства

11. Лучшими описаниями возведения на папский престол являются рассказы Filippo Valori и Bernardino Corio, напечатанные in L. Thuasne (ed.), Burchardi Diarium, (Paris, 1883-5), H. PP- 615 ff.

12. A. Lisini, 'Cesare Borgia e la repubblica di Siena', Bullettino senese di storia patria, vii, 1900, pp. 91-2, утверждает, что Цезарь отправился в Рим немедленно в августе 1492 года, но это, видимо, основывается на неправильно датированном письме, и все другие авторы опровергают эту точку зрения.

13. Pastor, V, pp. 398-9.

14. ASR. Camerale I, mandati camerali, 855, ff. 3or и 49. Родриго Борджиа-Лансоль имел под своим командованием 150 пехотинцев и 24 арбалетчика. Позже он занял пост Гуиллена Рамона Борджиа-Лансоль.

15. De Bou\ard, 'Lettres de Rome', p. 324.

16. О деле замков Чибо много говорит E. Pontieri, Per la storia del regno di Ferrante I d'Aragona, Re di Napoli (Naples, 1946), pp. 351-94; и I. Dell'Oro, Papa Alessandro VI (Rodrigo Burgia); appunti per chi vorra' scrivere la vera storia della famiglia Burgia (Milan, 1940), pp. 46-82.

17. ASR. Camerale I, mandati camerali, 855, полны упоминаний о платежах кондотьерам в 1493 году. См. также де Роо, Materials for a History of Alexander VI, IV, pp. 278-9.

18. Наиболее отталкивающие описания этих церемоний дает Infessura (Diario della citta' di Roma, p. 287), но все остальные источники единодушно говорят о куртуазном, но не возмутительно безнравственном происшествии. См. Johannes Burchardi, Liber notarum, ed. E. Celani, RIS, XXXII, pt. i (Citta di Castello, 1906) pp. 443-6; сообщения Boccaccio у Gregorovius, Lucrezia Borgia, pp. 37-8; сведения Mantuan у Luzio 'Isabella d'Este e i Borgia', III, pp. 119-20; и L. Pescetti, 'Le prime nozze di Lucrezia Borgia in una lettera inedita di Jacopo Gherardi', Rassegna volterrana, 1955.

19. F. Trinchera (ed.), Codice Aragonese in Napoli riguardanti l'amministrazione interna del Reame e le relazioni all'estero (Naples, 1866), II, 2, pp. 41-8. Обвинения, выдвинутые в этом письме, подробно опровергает Делл'Оро, Papa Alessandro VI, pp. 11 ff.

20. H. Vanderlinden, 'Alexander VI and the demarcation of the maritime and colonial domains of Spain and Portugal', American Historical Review, xxii, 1917; L. Weckmann, Las bulas alejandrinas de 1493 y la teoria politica del papado medieval (Medico City, 1949); M. Battllori, Alejandro VI y la Real Casa de Aragon (Madrid, 1958), pp. 24-5.

21. J. Sanchis y Sivera, Algunos documentos y cartas privadas que partenecieron alsegundo Duque de Gandia, don Juan de Borja (Valencia, 1919), pp. 23-30.

22. Luzio, 'Isabella d'Este e i Borgia', IV, p. 415.

23. Sanchis y Sivera, op. cit., pp. 132-47.

24. Gasca Quierazza, Gli scritti autografi di Alessandro VI, docs. I, II and VII.

25. Ibid. doc. XVIII.

26. L. Fumi, Alessandro VI e il Vakntino in Orvieto (Siena, 1877), pp. 6 ff.

27. Lisini, Cesare Borgia e la Repubblica di Siena, pp. 91-2. Lisini относит эти события к 1492 году, но письмо, которое Цезарь написал в Капрароле, должно относиться к 1493 году.

28. Про эту свадебную церемонию см. Burchard, Liber notarum, I, pp. 504-505, и письмо кардинала Хуана Борджиа-Лансоль, старшего, напечатанное у R. Chabas,' Don Jofre' de Borja y Dona Sancha de Aragon', Revue hispanique, ix, 1902.

29. De Bou\ard, 'Lettres de Rome', p. 330.

30. AV. AA I-XVIII, 5024, ff. 126-9. Эти документы изучал также M. Bellonci, Lucrezia Borgia; la sua vita e i suoi tempi (rev. ed., Milan, 1960), pp. 91-2.

Глава седьмая

1. Gasca Quierazza, Gli scritti autografi di Alessandro VI, doc. IX, X and XI.

2. Бессистемная кампания 1494 года в Романье дотошно исследовалась by G. L. Moncallero, 'Documenti inediti sulla guerra di Romagna del 1494', Rinascimento, iv-vi, 1953-5.

3. P. Negri, 'Le missioni di Pandolfo Collenuccio a papa Alessan-dro VI (1494-1498)', ASRSP., xxxiii, 1910, p. 379.

4. Считается, что в одном из писем, захваченных у Боччиардо, содержались детали, касавшиеся 300000 дукатов, предложенных султаном за убийство его брата, но, вероятно, это была подделка. Детальное обсуждение этого см. у Pastor, V, pp. 428-30; свидетельства, касающиеся смерти Джемаля, хорошо рассматриваются у by J. H. Whitheld, 'New views upon the Bor-gias', History, xxviii, 1943, pp. 77-8.

5. F. Matarazzo, 'Cronaca della citta' di Perugia dal 1492 al 1503,' ed. A. Fabretti, ASI, xvi, pt. 2, 1851, pp. 37-9.

6. О важности Пизы для Флоренции см. M. E. Mallett, 'Pisa and Florence in the fifteenth century', Florentine Studies, ed. N. Rubinstein.

7. Конфликт между Савонаролой и Александром VI недавно обсуждался G. Soranzo, Il tempo di Alessandro VI papa e di Fra Girolamo Savonarola (Milan, 1960) and G. B. Picotti,' Alessandro VI, il Savonarola ed il cardinale Giuliano della Rovcre in una pubblicazione recente', ASRSP., lxxxiii, 1960.

8. G. Zurita, Anales de la Corona de Aragon (Zaragossa, 1610), V, p. 123.

9. F. Sansovino, L'Historia di casa Orsini (Venice, 1565), pp. 123-4; Sigismondo de'Conti, Le storie dei suoi tempi dal 1475 al 1510 (Rome, 1883), II, pp. 166-72.

10. G. Ouy, 'Le pape Alexandre VI a-t-il employe; les armies chimiques?', Receuil de travaux offerts a' C. Brunei (Paris, 1955), II.

11. Burchard, Liber notarum, II, p. 19.

12. B. Feliciangeli, Un episodio nel nepotismo borgiano; il matrimonio di Lucrezia Borgia con Giovanni Sforza, signore di Pesaro (Turin, 1901), p. II.

13. Существует множество описаний убийства герцога Гандийского, из которых наиболее ценными являются рассказы M. Sanuto, Diarii (Venice, 1879 ff.), I, cols. 650-63; Burchard, Liber notarum, II, pp. 42-5; A. Luzio and R. Renier,' Relazione inedita sulla morte del Duca di Gandia', ASRSP., xi, 1888. Самым лучшим рассказчиком остается Pastor, V, pp. 493-511.

14. Sanuto, Diarii, I, cols. 653-4.

15. Текст Буллы см. у Pastor, V, pp. 558-63, and M. Tangl, Die pa\pstlichen Kanzleiordnungen von 1200-1500, (Innsbruck, 1894), pp. 402-21.

16. See ниже pp. 213-14.

17. Dell'Oro, Papa Alessandro VI, pp. 302-3.

18. Более мрачные рассказы о том, как умер Кальдерон, цепляясь за папскую мантию, когда Цезарь нанес ему удар ножом, появляются в венецианских источниках через два года после этого события (Sanuto, Diarii, III, cols. 842 ff.), и опровергаются сообщением Буркарда о необъяснимой находке его тела, плывущего в Тибре. Предположения, что ребенок, рожденный Лукрецией, был Римским Инфантом, см. ниже p. 163.

Глава восьмая

1. См. сообщения посла Мантуи Катанео у Luzio,' Isabella d'Este e i Borgia', IV p. 420, and F. R. De Uhagon, Relacion de los festines que se celebraron en el Vaticano con motive de las bodas de Lucrecia Borgia con Alonso de Aragon (Madrid, 1896).

2. Sanuto, Diarii, III, col. 846.

3. L. G. Pe;lissier, 'Sopra alcuni documenti relativi all' alleanza tra Alessandro VI e Luigi XII, 1498-9', ASRSP., xvii-xviii, 1894-5, все еще остается лучшим описанием этих переговоров, хотя и показывает чрезмерную враждебность к Борджиа.

4. G. Breisach, Caterina Sforza, pp. 172-4.

5. Sanuto, Diarii, I, col. 753.

6. J. Larner, 'Cesare Borgia, Machiavelli and the Romagnol militia', Studi Romagnoli, xvii, 1966; см. также ниже pp. 192-3.

7. A. Bernardi, Cronache forlivesi dal 1476 al 1517 (Bologna, 1895-7), I, Pt. 2, p. 265.

8. Много подобных капитуляционных соглашений приводятся в приложении к E. Alvisi, Cesare Borgia, duca di Romagna (Imola, 1878).

9. B. Feliciangeli, 'Le proposte per la guerra contro i turchi presentate da Stefano Taleazzo, vescovo di Torcello, a papa Alessandro VI', ASRSP., xxxix, 1916.

10. Sanuto, Diarii, III, col. 845.

11. Там же, III, col. 671. Из всех основных источников сведений об этом событии лишь B. Buonacorsi (Diario dei successi dall'anno 1498 fino all'anno 1512, Florence, 1568, p. 51) обеляет имя Цезаря, говоря, что Альфонсо умер от старых ран.

12. Gregorovius, Lucrezia Borgia, pp. 124-5. Буллы полностью приводятся в оригинальном германском издании Грегоровиуса.

13. A. Giustinian, Dispacci, ed. P. Villari (Florence, 1876), I, p. 108 (7 Sept. 1502).

14. Gregorovius, Lucrezia Borgia, p. 125.

15. Там же, p. 106 цитируется сообщение Пандолфо Колленуччио о свите Цезаря во время взятия Пезаро. Многие были теми же людьми, что сопровождали его во Францию в 1498 году.

16. B. Feliciangeli, Sull'acquisto di Pesaro fatto da Cesare Borgia (Camerino, 1900), p. 52.

17. Gregorovius, Lucrezia Borgia, pp. 122-5.

18. Я в долгу перед м-ром Джоном Ламером, указавшим мне на это.

19. Bernardi, Cronache forticesi, I, pt. 2, pp. 324-9. Бернарди в своем сообщении смешивает детали случайного скандала между горожанами и войсками Цезаря, и жесткие дисциплинарные меры, применявшиеся к плохо дисциплинированным отрядам.

20. См. ниже pp. 210-19.

21. Во многих рассказах об осаде Капуи не упоминается об участии в ней Цезаря; см. Burchard, Liber notarum, II, p. 293; Sigismondo de'Conti, Storie dei suoi tempi, II, p. 239. Всю вину связал с Цезарем французский хроникер Жан д'Аутон (Chroniques de Louis XII, Paris, 1834-1835, II, p. 62).

22. Burchard, Liber notarum, II, p. 320.

Глава девятая

1. Gregorovius, Lucrezia Borgia, p. 106.

2. Письмо Гвидобальдо к кардиналу Джулиано делла Ровере, дающее его версию этих событий, опубликовано Alvisi, Cesare Borgia, pp. 528-33.

3. N. Machiavelli, Le legazioni e commissarie di Niccolo' Machiavelli, ed. S. Bertelli (Milan, 1964), I, pp. 267-8 (26 June 1502).

4. Ibid., I, pp. 386-7 (23 Oct. 1502).

5. Ibid., I, p. 392 (27 Oct. 1502).

6. Giustinian, Dispacci, I, p. 298.

7. Ibid., I. p. 238 (30 Nov. 1502).

8. Ibid., I, pp. 242-3 (2 Dec. 1502).

9. Ibid., I, p. 150 (13 Oct. 1502).

10. R. Cessi, Dispacci degli ambasciatori veneziani alla corte di Roma presso Giulio II (Venice, 1932), p. xiii.

11. Полный анализ сведений о событиях в Сенигалии см. G. Pepe, La politica dei Borgia (Naples, 1946), pp. 299 ff.

12. G. Volpe, 'Intorno ad alcune relazioni di Pisa con Alessandro VI e Cesare Borgia (1499-1504), 'Studi storici, vi-vii, 1897-8, II, p. 89.

13. Giustinian, Dispacci, II, p. 91 (31 July 1503).

Глава десятая

1. Многому в последующем обсуждении я особенно обязан м-ру Джону Ларнеру, который весьма любезно показал мне рукописи двух своих статей: "Cesare Borgia, Machiavelli and the Romagnol militia', Studi romagnoli, xvii, 1966", и "Cesare Borgia and the "Buon Governo" of the Romagna"

2. N. Machiavelli, // Principe, chap. VII.

3. F. Guicciardini, Storie fiorentine, ed. R. Palmarocchi (Bari, 1931), p. 266.

4. Alvisi, Cesare Borgia, p. 391; Woodward, Cesare Borgia, pp. 3I3-I8.

5. Matarazzo, 'Cronaca della citta di Perugia', p. 219; G. Priuli, I Diari, RIS., XXIV, pt. 3 (Citta di Castello, 1921-41), II, p. 300. Pepe (Politico, dei Borgia, pp. 185-8) states the strongest case against the tradition of the ' buon governo' of Cesare Borgia.

5. Matarazzo, 'Cronaca della citta di Perugia', p. 219; G. Priuli, I Diari, RIS., XXIV, pt. 3 (Citta di Castello, 1921-41), II, p. 300. Pepe (Politico, dei Borgia, pp. 185-8) излагает самые веские соображения, противоречащие традиционному представлению о "buon governo" Цезаря Борджиа.

6. Условия, предложенные городу Фано, изложены в письме Цезаря от 5 ноября 1501 года, теперь можно найти в Общественной Библиотеке Aurelio Saffi' (Forli), Raccolta Piancastelli. Мое внимание к этому письму, которое Альвизи не упоминает, привлек д-р лан Робертсон, который очень любезно показал мне микрофильм с ним.

7. Среди множества исследований, посвященных Леонардо, см. о его деятельности в Романье: C. Pedretti, A Chronology of Leonardo da Vinci's Architectural Studies after 1500 (Geneva, 1962), p. 32; L. Beltrami, Leonardo e il Porto di Cesenatico (Milan, 1903); Nando de Toni, 'Leonardo da Vinci e i rilievi topograhci di Cesena', Studi romagnoli, VIII, 1957; M.Baratta, 'La pianta di Imoia di Leonardo da Vinci', Bolletino della Societa' geografica italiana, 1911.

8. C. H. Clough, 'The Chronicle (1502-12) of Girolamo Vanni of Urbino', Studi urbinati, ns. xxxix, 1965, p. 342.

9. Machiavelli, Legazioni e commissarie, I, p. 348 (11 Oct. 1502).

10. См. подробный анализ войск Цезаря у Larner, 'Cesare Borgia, Machiavelli and the Romagnol militia.'

11. Gregorovius, Lucrezia Borgia, p. 106.

12. C. Cansacchi, 'Agapito Gheraldini', Bollettino della deputazione di storia patria per 1'Umbria, lviii, 1961.

13. V. Cian, часть обзора Пастора в Giornale storico della letteratura italiana, xxix, 1897, p. 432.

14. G. Soranzo, 'II clima storico della politica veneziana in Romagna e nelle Marche nel 1503', Studi romagnoli, v, 1954.

15. ASR. Camerale I, depositarius generalis, 1758, f. 121 v, и tesoreri provinciali, Marca, 53.

16. De Roo, Materials for a History of Alexander VI, III, pp.

375-6.

17. F. Mancini, 'Lucrezia Borgia, governatrice di Spoleto., ASI., cxv, 1957, pp. 183-4.

18. Matarazzo, 'Cronaca della citta di Perugia,' pp. 37-9.

19. Lord Acton, 'The Borgias and their latest historian', Historical Essays and Studies, ed. J. N. Figgis (London, 1907), p. 73: 'e' molto necessaria la provvisione de le genti d'arme contro questi demonii che non fugono per acqua sancta.'

20. Matarazzo, op. cit., pp. 4-5.

21. Счета провинциальных казначейств в Государственном Архиве в Риме за этот период мало исследованы, и информация об администрировании в Папской Области при Александре VI получена мной. О счетах Спанночи см. ASR. Camerale I, tesorerie pro vinciali, Marca, 53 and 54.

22. Ferrara (The Borgia Pope, p. 131) описывает реформации Александра как "один из самых очевидных и полных документов общественного закона за всю историю папского Рима", но это суждение едва ли поддерживается более широким взглядом Rodocanachi's (Institutions communales, p. 207) на римское муниципальное правление.

23. Pepe, Politica dei Borgia, p. 252; Luzio, 'Isabella d'Este e i Borgia', IV, p. 448.

24. Pope, op. cit., p. 256.

25. Giustinian, Dispacci, I, p. 297 (31 Dec. 1502); Machiavelli, Le-. gazioni e commissarie, I, p. 455 (26 Nov., 1502).

26. По Гвистиниану Александр послал Цезарю между июнем 1502 г. и февралем 1503 г. 182800 дукатов. Более полные сведения о тратах Цезаря в Романье см. see D. Dal Re, 'Discorso critico sui Borgia con 1'aggiunta di documenti inediti relativi al pontificato d'Alessandro VI', ASRSP., iv, 1881, pp. 114-19 and M. Menotti, Documenti inediti sulla famiglia e la corte di Alessandro VI (Rome, 1917), pp. 43-7.

27. ASR. Camerale I, mandati camerali, 855, ff. 43V-44T,

28. Ibid, passim.

29. 29. Giustinian, Dispacci, II, p. 30 (31 May, 1503); 'in modo che questo Pontefice, con i modi suoi, ha fatto certo cadauno che le intrade di un Papa sono tante quante lui medemo el vuol farle esser.' Перевод????

30. Delumeau, L'alun de Rome, pp. 97 ff.

31. Pastor, VI, pp. 91-2.

32. Luzio, 'Isabella d'Este e i Borgia', IV, p. 418.

33. G. Soranzo, 'Giovanni Battista Zeno, nipote di Paolo II, car-dinale di S. Maria in Portico (1468-1501)', RSCI., xvi, 1962, p. 269.

34. Александр сделал личный визит в Порто, чтобы забрать имущество Мигеля из дворца кардинала (Giustinian, Dispacci, II, p. 485).

35. Пастор, после рассмотрения всех обвинений в отравлении (см. прежде всего VI, pp. 126-128), приходит к выводу, что лишь кардинала Мигеля, возможно, отравили по приказу Борджиа. Дискуссию о природе кантареллы см. у Ferrara, The Borgia Pope, pp. 313-27 and F. W. Rolfe, Chronicles of the House of Borgia (London, 1901) pp. 214-46.

36. Ricard, 'La monarchie pontificale', p. 434.

37. Giustinian, Dispacci, I, p. 453.

38. Gottlob, Aus der Camera apostolica, pp. 259-265.

39. Gregorovius, Lucrezia Borgia, p. 59 и Luzio,' Isabella d'Este e i Borgia', I, pp. 477-478.

40. Три тома хозяйственных счетов Александра VI за 1501-1503 гг. находятся в ASR. Camerale I, spese minute, 1484-1486. Извлечения из них опубликованы Menotti, Documenti inediti sulla amiglia e la corte di Alessndro VI, pp. 120-35.

41. ASR. Camerale I, spese minute, 1485, ff. 3ov and 47V.

42. Gregorovius, Lucrezia Borgia, p. 122.

43. Matarazzo, 'Cronaca della citta di Perugia,' p. 189; Burchard, Liber notarum, II, p. 303. Письма Савелли см. у Burchard, II, pp. 312-15.

44. Самые современные оценки достоверности сведений Буркхарда см. у Soranzo, Studi intorno a papa Alessandro VI, pp. 34-75 и Picotti, 'Nuovi studi e documenti intorno a papa Alessandro VI', pp. 173-180.

45. Giustinian, Dispacci, I, p. 404 (21 Feb. 1503).

46. Эта оценка папского хозяйства основывается на G. Bourgin 'La "famiglia" pontiticia sotto Eugenius IV, ASRSP., xxvii, 1904, и P. Piccolomini, 'La "famiglia" di Pio III', ASRSP., xxvi, 1903, также как и на хозяйственных счетах Александра VI.

as well as the household accounts of Alexander VI.

47. L. Onori, 'Un maggiordomo di Alessandro VI', Rivista del Collegio Araldico, 1914.

48. A. Albareda, 'II vescovo di Barcellona Pietro Garsias, bibliote-cario della Vaticana sotto Alessandro VI', Bibliofilia, lx, 1958.

49. Наиболее полным описанием покровительства Александра искусствам до сих пор остается E. Mu\ntz, Les arts a la cour des Papes Innocent VIII, Alexandre VI, Pie III (1484-1503) (Paris, 1898).

50. Недавние исследования о Пинтуриккио и апартаментах Борджиа см. F. Saxl, 'The Appartamento Borgia', Lectures (London, 1957) and J. Schulz, 'Pinturicchio and the Revival of Antiquity', Journal of the Warburg and Courtauld Institutes, xxv, 1962.

51. J. S. Ackermann, 'Bramante and the Torre Borgia', Rendiconti della Pontificia Accademia romana di archeologia, xxv-xxvi, 1949-51, pp. 247-8.

52. E. Rodocanachi, 'Le Chateau Sant-Ange sous le pontificat d'Alexandre VI', Revue dfs questions historiques, lxxxv, 1909.

53. F. Sanguinetti, 'La fortezza di Civita Castellana e il suo restauro', Palladio, ns. ix, 1959.

54. Лучшую оценку литературного круга при дворе Борджиа см. Gregorovius, Lucrezia Borgia, pp. 79я-84 и Cian, в Giornale storico della letteratura italiana.

55. Pico della Mirandola's letter was published by L. Dorez, in Giornale storico della letteratura italiana, xxv, 1895, p. 361.

Глава одинадцатая

1. Pastor, VI, p. 131.

2. Там же, pp. 135-6 весьма полно рассматривается теория, что Папа был отравлен, и убедительно отклоняется. Те, кто больше всех муссировал эти слухи, почти все не находились в тот момент в Риме, в то время как сообщения очевидцев все подтверждают естественные причины смерти Александра.

3. Там же, VI, p. 187. Некоторые историки спорят с тем, что замок Сант-Анджело в тот период находился под контролем Цезаря, но это не подлежит сомнению.

4. Machiavelli, Legazioni e commissarie, II, pp. 599-600 (4 Nov.

1503).

5. Pastor, VI, p. 235 quoting the report of Beltrando Costabili, the Ferrarese envoy.

6. Machiavelli, op. cit., II, pp. 631-2 (14 Nov. 1503).

7. Ibid., II, p. 709 (3 Dec. 1503).

8. Более явное заверение в предполагаемой двуличности Гонсальво и его предательстве см. у Pastor, VI, pp. 243-4; Woodward, Cesare Borgia, pp. 364-8 дает противоположный взгляд.

9. C. Yriarte, Cesar Borgia; sa vie, sa captivite et son mort (Paris, 1889), pp. 215-77 дает самое полное описание последних дней Цезаря.

10. Pastor, VI, p. 200.

11. F. Trinchera (ed.), Codice Aragonese, II, 2, p. 46.

12. Sigismondo de'Conti, Le storie dei suoi tempi, II, p. 282.

Глава двенадцатая

1. Pastor, VI, p. 138.

2. Ferrua, 'Ritrovamento dell' epitaffio', pp. 140-1.

3. Bellonci, Lucrezia Borgia, pp. 355-6 и 475-8.

4. Gregorovius, Lucrezia Borgia, pp. 219-20.

5. G. Soranzo, 'La piu' grave accusa fatta a papa Borgia', Archiivi, 2nd. ser., xxviii, 1961.

6. Bellonci, op. cit., p. 475 и Woodward, Cesare Borgia, p. 391.

7. О Шарлотте см. G. L. Schlumberger, Charlotte d'Albret, femme de Ce;sar Borgia, et le chateau de la Motte-Feuilly (Paris, 1913) и E. L. Miron, Duchess Derelict; a Study of the Life and Times of Charlotte d'Albret, Duchesse de Valentinois (London, 1911).

8. Schlumberger, op. cit., p. 38.

9. Quoted by Miron, op. cit., pp. 323-4.

10. A. De la Chenaye-Debois and Badier, Dictionnaire de la Noblesse (Paris, 1863), III, pp. 778 ff.

11. Очевидная дихотомия взглядов наиболее ясно выражена у Грегоровиуса, и G. Campori, 'Una vittima della storia: Lucrezia Borgia', Nuova Antologia, ii, 1866. Более сдержанное описание см. Bellonci в переводе под редакцией B. Wall (Life and Times of Lucrezia Borgia, London, 1953). Я в долгу у профессора Никола Рубинстейна за то, что тот показал мне рукопись его описания Лукреции в готовящемся к печати томе Dizionario bio-grafico degli Italiani.

12. Bellonci, op. cit., pp. 205 and 540-3.

13. Это часто цитируемое описание Cagnolo da Parma; перевод см. у Gregorovius, op. cit., p. 159.

14. Помимо основной библиографии, см. также B. Morsolin, 'Pietro Bembo e Lucrezia Borgia', Nuova Antologia, xv, 1885.

15. Бартоломео Венето часто приписывали множество портретов Лукреции, о пребывании Бартоломео в Ферраре см. G. Swar-zenski, 'Bartolomeo Veneto und Lucrezia Borgia', Stadel-Jahrbuch, 1922, и A. De Hevesy, 'Bartolomeo Veneto et les portraits de Lucrezia Borgia', The Arts Quarterly of the Detroit Institute of Arts, ii, 1939. Bellonci, op. cit., pp. 525-7; другой возможный портрет Бартоломео находится в Национальной Галерее, в Лондоне.

16. Gregorovius, op. cit., p. 213.

17. Линию Сквиллаче см. L. N. Cittadella, Saggio di albero genealogico e di memorie su la famiglia Borgia (Ferrara, 1872), pp. 54-55; De Roo, Materials for a History of Alexander VI, I. p. 299; Schu\ller Piroli, Die Borgia, pp. 315 и 536.

18. C. A. Gonzalez Palencia,' Noticias biograficas del Virrey poeta, Principe de Esquillache, 1577-1658', Annuario de estudios americanos, vi, 1949, pp. 79-93.

Глава тринадцатая

1. F. Cervos and J. M. Sola, El palacio ducal de Gandia (Barcelona, 1904).

2. Luzio, 'Isabella d'Estc e i Borgia', IV, p. 421.

3. E. Bertaux, 'Monuments et souvenirs des Borgias dans le royaume de Valencia', Gazette des Beaux Arts, 1908, pp. 204-10.

4. L. Amoros, 'El monasterio de Santa Clara de Gandia y la familia ducal de los Borjas', Archivo ibero-americano, xx-xxi, 1960-1.

5. Лучшей библиографией Св. Франциска Борджиа остается P. Suau, L'his-toire de S. Franc*ois de Borgia (Paris, 1910); но см. также O. Karrer, Der heilige Franz von Borja, General des Gesellschafi Jesu, 1510-72 (Freiburg, 1921); M. Yeo, The Greatest of the Borgias (London, 1936); C. C. Martindale, In God's Army, Vol. II. St Francis Borgia (London, 1916).

6. Lady Moreton, A Playmate of Philip II, Don Martin of Aragon (London, 1915), p. 30; ее работа содержит некоторые детали жизни Луизы де Борха.

7. Лойола был в Алкале в 1526 г., но в следующем году в Саламанке он действительно был в заключении у инквизиции. Легенда поэтому явно приукрашена, но не так уж невозможно, что Франциск мог видеть Св. Игнатиуса в этот период.

8. J. Brodrick, The Origins of the Jesuits (London, 1940), pp. 190-4.

9. Suau, S. Franc*ois de Borgia, p. 130; Schu\ller Piroli, Die Borgia,

10. Rolfe, Chronicles of the House of Borgia, p. 298.

11. Gonzalez Palencia, 'Noticias biograficas del Virrey poeta, Principe de Esquilache', passim.

12. F. Panesso Posada, 'Las familias Borja y Zulutea', Boletin de historia y antiquedades (Bogota), xliv, 1957.

13. T. D. Kendrick, Mary of Agreda; the Life and Legend of a Spanish Nun (London, 1967), pp. 21 и 116.

14. A. Dominguez Ortiz, La sociedad espanola en el siglo XVII (Madrid, 1963), pp. 227-8 и 304.

15. Я в долгу перед м-ром Ф. Орвином из Кенилворса, Южная Африка, за очень интересную информацию о генеалогии Борджиа, многие из поздних ответвлений которой, к сожалению, не могут войти в объем этой книги.

16. Lord Beaconsfield's Letters, 1830-52, ed. A. Disraeli (London, 1887), p. 139.

191

Комментарии: 12, последний от 27/12/2016.
Размещен: 07/02/2007, изменен: 17/02/2009. 681k. Статистика.
Монография: Переводы

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"