Северные народы верят, что встреча с белым журавлём принесёт человеку счастье. В поселке, куда наша семья приехала жить в год Московской Олимпиады, такая встреча с журавлём продолжалась несколько месяцев.
Посёлок называется красивым эвенкийским словом Чагда. Он ещё жив, хотя по рассказам, беспощадное время, вот - вот готово стереть его с карты Якутии. В далёком прошлом, каждый житель посёлка находил в этом слове для себя всё , что пожелает. Если собрать все смыслы вольных переводов вместе, получается, картина с таким сюжетом: "Чагда - богатое сосновым и листвяным духом, место, где душа человека быстро излечивается от тягот, приносимых бесконечной суровой зимой. Душа самых древних людей выздоравливала здесь , питаясь каждодневным солнцем, целебным воздухом, небесной голубизной, невообразимыми переливами акварелей в рассветные и закатные часы. Весенние ледоходы с разливами полноводных рек, шапки дальних снежных вершин в горячем летнем мареве, золото осенней тайги на плечах сопок, тающих в дымке за горизонтом, готовят человека к встрече следующей зимы". Не случайно, раскопки археологов в окрестностях посёлка, позволили найти артефакты далёких веков.
Такой увидели мы картину перевода слова Чагда, с моим старым мудрым другом Михаилом Яковлевичем Поповым, сидя на крошечной скамеечке, за дорогой через улицу, от его дома , у самой кромки обрыва над могучим Алданом. Если к легендам добавить, что древние люди устроились здесь, в узком междуречье, почти на острове, намытом золотым песком при слиянии многоводных рек Учур и Алдан. Если , увидеть десятки рыбных притоков к ним и озёр поблизости вокруг. Если прикоснуться взглядом к богатству окрестной тайге, которая заполнена соболями, норкой, песцом, рысями и зверьём крупнее. И тогда, исчезает всякое сомнение, что на Земле существует более красивое и богатое место. Здесь судьбой было указано добровольно осесть мне с семьёй, для труда и жизни, на десять лет , и здесь была желанная встреча.
*
Отгнездившись, в расцветшей на короткое время Якутской тундре, белые журавли - стерхи, с подросшим пополнением отбывают в Индию и Китай. Поднявшись до высот в 10 - 11 километров , в потоках воздуха уходящего лета, с размахом крыльев под три метра, они планирующим полётом пролетают над самыми высокими горными вершинами нашей планеты. Стая, в которой летел , наш Журка, не успела подняться до нужной высоты, может быть, после отдыха. Чьё ружьё перебило ему правое крыло, оцарапало бок, неведомо? Сородичи улетели. Ему в удел осталась тайга на склонах Учурского хребта, с громадной рекой, накануне зимы, с одиночеством и болью. Для местных якутов и эвенков, - птица святая, поэтому адрес негодяя с ружьём, находился точно: пришелец с Материка. Так в Якутии, да и по всей Сибири, зовётся Россия, которая для неё за Уралом.
Сбитая людьми, птица вышла к ним. Оказалась на старательском участке, мывшем платину для страны из горной речки, впадающей в Учур, недалеко от границы Якутии с Хабаровским краем.
Солнечным увядающим днём в начале сентября, начальник участка, Василий Евстифеевич Бутковский, вертолетом доставил раненого журавля в наш посёлок. Невиданная так близко, громадная птица позволила ему: взять себя на руки, перенести в вертолёт, потом в машину, и наконец - в нашу школу. Так, таинственная для всех жителей посёлка, огромная белая птица , оказалась среди ребятни. Школьный кочегар Саша Сизых , тут же соорудил для Журки, вольер. Ребятня тут же прозвала раненого гостя школы, Журкой. Что птица может оказаться мамой, а не папой для птенцов, не озарило ни кого. Такой охватил восторг, при виде его красоты и величия.
Ноги и шея поднимали голову журавля выше макушки Василия Ефстифеевича , у которого любой мужчина - учитель нашей школы, мог головой прикоснуться, лишь под мышкой. Крыло Журки, падало, белым флагом бессилья, перед безумием, причинившем ему боль и увечье. Клюв беспрерывно подправлял его, пытался вернуть на место, а крыло всё падало и падало. Журка, словно заученно, повторял движения, потом недоумённо оглядывал со своей высоты окруживших его людей, и чуть слышно всхлипывал: "Ну, что же со мной случилось?"
Накормив больного гостя мороженым хеком и минтаем из магазина, мы оставили его на попечение нашей школьной сторожихи и уборщицы Андреевны. Утром следующего дня она, со слезами встретила директора: "Журка слёг".
Саша попытался поставить журавля на ноги. В вольере Журка неуверенно постоял, жадно напился воды, и очень медленно, осторожно лёг на здоровый левый бок, сложив длинные ноги косым крестом. Потом, Саша пытался ставить Журку на ноги , вынеся его на улицу. Он там рухнул, как подкошенный, и тихо простонав , закрыл глаза.
Надежда на выздоровление растворилась в беспрерывных осенних ливнях, сменившихся, почти зимним, хиусом, навевавших мысли о зверствах грядущей зимы. Обследование, затем консилиум: поселкового врача, школьного учителя биологии, и кочегара Саши, вынес решение: "Рана гноится. Кость правого крыла срастить не удастся. С раненым журавлём надо всё делать - лечить его, так же, как человека". Врач, Ольга Михайловна, сделала больному укол, и он заснул. Саша вооружившись огромными портняжными ножницами, охотничьим ножом, и убрал перебитую часть крыла . Затем, он обработали, рану на боку. А потом, с Ольгой Михайловной они обмотали Журку таким количеством ваты, пластыря, бинтов, что сделали его похожим на чудовищную неуклюжую куклу. Саша после этого немного подумал, и сверху измотал ещё целый рулончик синей изоленты: "Вдруг Журка проснётся, сорвёт бинты, и занесет в рану, какую ни - будь, заразу".
Он угадал. Вечером субботы оставили Журку спящим в вольере, а утром понедельника Андреевна обрадовала: " Встал наш Журка! Я в воскресенье пришла наведать, покормить его, включила свет, он уже стоит. Обрадовался мне, журковать принялся, да так, сколько сил у него было. Поди же, людей в соседних домах будил. Рано ещё было".
Клочья ваты, бинтов, изоленты, на его боках, придавали журавлю пиратский вид . Но это с утра. А к вечеру понедельника, всё это валялось на полу. Журка не пожалел даже некоторые из своих белых перьев, чтобы избавиться от чужого барахла.
Обнаружился жуткий аппетит. Свжую рыбу, добытую из под льда местными рыбаками , жители приносили вёдрами. Любимыми, в меню стали живые гольяны, ельцы, костистые ерши, выпущенные в ванну, которую поставили Журке в вольер. Не пренебрегал Журка, как и в первый день, морожеными минтаем и хеком, плиты которого приносили из магазина, жители, желавшие увидеть необычного школьника. Иногда, у школьной ребятни появлялась желание угостить его котлетами, бифштексами и шницелями, из столовой. Если ребятишки приносили хлеб, булки, печенье, конфеты, сахар, яблоки, тоже не отказывался. С удовольствием пил тёплый сладкий чай.
Чем лучше чувствовал себя наш больной , тем непримиримей становился он с одиночеством. Весёлым топотом могучих лап встречал своего усатого няня - Сашу. Тот не жалел для него времени: чистил его, убирал вольер, следил за питанием, хвалил или поругивал когда считал нужным. Как - то Журка позволил Саше вымыть себя и после того смотрелся
Божественно, как из сказки. Малыши детского сада, ученики школы: начальной и выпускники, хулиганистые и прилежные, вернувшиеся из армии и приехавшие погостить с материка, бабушки и дедушки всего посёлка, - все шли увидеть нашего Журку, не смотря на пришедшие свирепые морозы, и короткий день. Молодые мамы, которых тогда немало было в посёлке, несли своих чад, увидеть чудо, презрев морозы.
Даже старатель, после 9 месяцев старательского сезона, мог задержаться на сутки, что бы увидеть сказочную птицу. Школа взмолилась от подарков старателей, для Журки. Рыбы на месяц, и всего остального, они натаскали ему полную кладовку, и улетели в свой Измаил или Одессу.
Но, Журка радовался ребячьей сутолоке около вольера. Появление множества физиономий заставляло его прихорашиваться, чистить клювом без того белые свои перья . Наклонами головы он показывал грациозность шеи, важным вышагиванием, по вольеру - показывал свою стать. Ребячье любопытство иногда прорывалось за сетку, чтобы погладить, предложить конфету, печенье или котлету, из руки. Панибратства, впрочем, он не терпел. Резкий кивок головы, щелчок громадного клюва отпугивал через, чур, настырных мальчишек, желавших прикоснуться к его белым перьям.
Школьным расписанием Журке позволялось разгуливать по коридорам школы в некоторые дни после уроков. К нему вернулось желание взмахнуть оставшимся невредимым крылом. Ширины школьных коридоров не хватало, чтобы взмах получился полным. Его уводили в спортивный зал. "Журка! Журка! Журка!", - и невидимая верёвочка вела его за Сашей. Спортзал поселковой школы был не такой большой, какие строят в городах. Но всё - таки в Журке там вспыхивала потребность взлететь: два, три быстрых шага, взмах одинокого крыла, и... недоумение от силы, которая пыталась его бросить на пол. Стремительно, и непривычно для птицы широко расставив ноги, он замирал, озираясь по сторонам не желая примириться с участью, постигшей его. Иногда , при этом, он хищно кидал взгляды по сторонам, словно разыскивая врага, который пытается его уронить.
Когда школа пустела, возникало эхо от журавлиного курлыканья. Эхо , возможно виделось ему откликом собратьев на призыв лететь, потому что разлив сдержанной, но звонкой журавлиной радости наполнял всё здание Как только эхо исчезало, вызревал бунт - ария чудовищной "Тоски" из оперы "Одиночество". От этих звуков всем нам, ученикам и учителям, хотелось убежать и спрятаться. В некоторые дни, его пение разносилась гарниром к физике, математике, истории или другому уроку по кабинетам школы.
Директорское и учительское терпение загубила и прикончила свирепость накатившихся декабрьских морозов. Они не пускали Журку с Сашей на улицу. Школа, вообще, стала не лучшим местом для здорового, сильного журавля, к тому же, казалось , проявлявшему порой свой характер, со всеми признаками смышлености. Птица "Стерх" внесён в Красную Книгу мира. Пришлось искать способ устроить его жизнь.
Мы все тогда с упоением читали статьи о приключениях птиц и зверей, которые продолжает публиковать известная газета поныне. Ей решено было сообщить телеграммой о нашем Журке .
Перед новым годом в школу прилетели сотрудники Окского Государственного заповедника. Оказывается, там уже жили тринадцать Журкиных собратьев из Якутии. К тому же, выяснилось, там они побратались с птицами из Америки, потому что велась совместная программа "Стерх". Журку заманили в его рост каркасную клетку. На сером холсте клетки по бокам: эмблема - белый журавль на фоне, голубого, шара Земли.
Сменив четыре самолёта, он улетел на тёплые берега Оки. У нас, в Чагде, стоял мороз за пятьдесят градусов. В вокзалах аэропортов Алдана, Якутска, Иркутска, Москвы, его новые друзья позволили ему показать свою стать и красоту. Он новогодним сюрпризом для попутчиков, - пассажиров важно расхаживал по залам ожидания аэропортов.
Рождественским подарком перелетев, из Азии в Европу, Журка не иссяк на чудеса. Через год с Оки нам пришло письмо, так же ставшее, новым подарком. Оказывается, выходили журавля - маму! ОНА ПОДАРИЛА ЛЮДЯМ ПТЕНЦОВ.
***
Меня удивило, что Михаил Яковлевич, не пожалел себя, презрев не близкий и не торный путь, выткался из клубящихся облаков морозного воздуха, в двери школы, что бы по роститься с Журкой. После отправки гостей с материка мы с ним сидели до глубокой ночи в директорском кабинете. Пили горячий чай с заваркой из слоника, почему - то отодвигая расставание разговором, какого у нас с ним никогда не бывало. Обычно, было: погода, охотничьи да рыбацкие бухтелки, и как привычное завершение всех разговоров: шутки его о руководстве страной. "Давно по годам всех стариков догнали и перегнали, пора им отдыхать, как и мне". На этот раз, он вдруг так погрузился в воспоминания, словно у него не хватало сил вернуться в настоящее время.
Вспоминал он, как первый раз увидел столицу Москву. Вспомнил , как ходил он с друзьями студентами на субботники - воскресники, корчевать пни, чистить от леса площадку для будущего завода
"Уралмаш".Это тридцатые годы. На время войны, его перевели на работу в Якутск. Был сотрудником ЯЦИК. Вспоминал, встречу Молотова В.М.в Якутске, когда он остановился, пролетая на встречу с Америкой. На вопрос Сталина: "Как Якутск?", ответил кратко: "Деревянный".
Потом Михаил Яковлевич, видно незаметно для себя вернулся к 1936 году, когда после института получил назначение на работу в Чагду. В райисполкоме, райкоме партии и комсомола, райпрофе и РОНО, все располагались в одном здании, нашел одну лишь техничку с тряпкой в руке. Всех работников арестовали, и большинство расстреляли, как троцкистов.
Осенью того же года ему пришлось ехать по делам на Улахан, это три сотни километров, вверх по Учуру, где велись работы по подготовке места для нового прииска. Ехать пришлось пароходом. Пароход заякорился на ночь в конце первого дня пути. Тут его рассказ стал взволнованным, с родными якутскими словами. Жаль, что придётся передать их смысл по - своему: "Ранним ослепительным утром, когда молочный туман соскальзывал вниз по реке, мы услышали откуда - то печальные, но такие милые сердцу вскрики . А потом увидели: как один за одним кружась, сбиваясь в клин, белые журавли поднялись, словно скользя в гору, так высоко, что растворились в небесной голубизне южного направления.
Видно, где то у них там была для них ночёва. Может, ручей пустил, какой для рыбалки, озеро одарило гальянами, на дальний путь?".
Мы вышли из школы. Небесное зверьё соскользнуло с вечернего пастбища, словно желая вручить себя в наши руки, сверкая и переливаясь в, загустевших от мороза, воздушных потоках. Хотелось протянуть руку, что бы убедиться в реальности этих мерцаний, придающих звёздам свойство живых, фантастических существ. Я проводил гостя до окраины части посёлка, где он жил. Мы простились с надеждой на скорую встречу. Но, зима да весна, как обычно, хлопотные при школьной жизни, не оставили времени для неё. Летом надо везти детей к бабушкам и дедушкам на материк. Я мечтал об осени с листвяничным золотом на горбах сопок, синей акварели растворённой в воде Алдана, скользящего внизу под обрывом, где стояла скамеечка Михаила Яковлевича. Михаила Яковлевича не стало именно таким днём в самом начале сентября. Не задолго, до того, в августе умерла его Настасья Никитична. При единственной встрече, уже прошедшей только в доме, мы молчали, почти ничего не сказав друг другу.
Лавочку у его дома, боюсь, унесло наводнение, по слухам не раз обрушавшееся, на Чагду после нашего отъезда . И где же, в каких небесах летают сегодня внуки и правнуки, нашей Журки, я не знаю.
Тишина, которая обрушивается и может давить на душу ночами, тает и растворяется от воспоминаний. Толи грохот учурских перекатов, а может начальственный басок Михаила Яковлевича, перемежаются печальными вскриками журавлиного клина, которые удаётся поймать взглядом в очередном перелёте. Увы, белых среди перелетающих на гнездовья, над моей Вяткой, нет. Лишь вершины заснеженных гор в небесной синеве , случайно увиденных мной где бы то ни было в далёком далёке, с того времени, видятся мне, сказочными белыми птицами, как наш Журка.