Аннотация: Художественный (-_-) перевод Plastic Tree "Circus". Песня, которая меня испугала. Вообще, с японского переводить трудно, но я старался максимально следовать тексту (да и давно это было).
Рядом - лишь комната, в которой никого нет. И поэтому тишина топит меня изнутри, захлёстывая своими волнами. Водой разливается по моему телу, которое сейчас не более, чем пустой кабинет для занятий естественными науками - органы в склянках, аккуратно разложенные по полочкам, безмолвно застыли в формалине.
Люди пытаются жить вне океана-жизни, выплыть из этой бездны на поверхность, судорожно молотят руками по воде, царапаются о прибрежные скалы в кровь, сдирая одну свою оболочку за другой. Тысячами таких оболочек усеяно всё вокруг - но если подойти поближе, окажется, что эта сброшенная кожа - всего лишь целлулоидная шелуха. Безжизненная, сухая, неестественная.
Сейчас я лежу под тёплым одеялом, потому что это единственное в мире, что может меня защитить. Вот только оно не защитит меня от стука собственного сердца, которое стучит уж очень громко, заполняя этим звуком всё пространство под одеялом.
Два дня назад - да ты, наверное, и не заметил - магия сказанных тобою слов разбила меня на мелкие кусочки, словно хрустальную вазу. Если бы я был вазой, мои хозяева долго бы переживали - ведь я уникален, красив, редок, таких ваз больше нет. А ты просто разбил меня. Я смотрю на эти осколки, рассыпанные по полу, и думаю, что у них очень интересная форма. Такая же уникальная, как ваза, которой был бы я.
Ты подбираешь эти осколки и почему-то плачешь. Почему ты-то плачешь? Это внутри меня, а не тебя, волнуется океан, захлёстывая огромными неповоротливыми волнами все чувства. Меня не склеить, эй, ты, поздно уже, не плачь!
Я начинаю молиться - совершенно не так, как принято, по-своему, но всё же шепчу эту сбивчивую молитву ни о чём, прижимая руки к груди, пытаясь заглушить невыносимо громкий стук сердца. Молюсь и смотрю в окно. Вид за окном всегда один и тот же, и постепенно в мою искреннюю молитву закрадывается мысль: ну хоть когда-нибудь он изменится?
...а если зима будет тёплая, в мой город приедет цирк. Разбавит эту пустоту и тишину своим весёлым шумом. Жизнью раскрасит унылые улочки. Улыбками загорятся некогда скорбные лица... Если только зима будет тёплой, тогда обязательно...
...Смотри! Я так волнуюсь, что даже ненадолго забываю, что разбит, и приподнимаюсь на локте. Вон там! - показываю пальцем на пустынную площадь, на которой нет ни одного человека. Там постепенно начинают загораться огоньки, один за одним, передавая эстафету света друг другу, весело подмигивая мне, отражаясь в осколках, рассыпанных по полу. Я так увлечён этим зрелищем, что не понимаю, что именно ты говоришь мне, лишь смутно слышу твой голос, утопающий в этой вязкой тишине. Почувствовав, что ты обращаешься ко мне, я оборачиваюсь, и понимаю, что я один в комнате. Твой голос звучит снова, не то в комнате, не то снаружи - с той самой площади, но я не могу выйти к тебе - я разбит и мои осколки лежат на полу. А в них отражаются весёлые огоньки.
И вот уже раздаются трубные крики слонов и рычание льва. Я помню, льва загоняли в клетку огнём - наверное, единственное, чего боится это достойное звания короля чудовище. Мне тогда казалось, что лев только специально злит людей, чтобы те подпалили его шкуру, чтобы весёлые огоньки заплясали на каждой шерстинке, ведь лев ничего не боится, но в то же время так хочет умереть...
Все животные там, и даже хитрый упрямый осёл - я вижу его, мерно помахивающего ушами, лениво бредушего рядом с громадами повозок. Ребёнок из театра теней несёт свои куклы, сам похожий на вырезанный из куска тени силуэт.
Всё, как я и думал - разноцветное, лоскутное, крикливое, залатанное на много раз счастье приехало в наш город на скрипучих колёсах и привезло с собой пыль дорог далёких стран и крики зверей, сдавленные неволей, улыбки и огоньки, невоможное и чудесное. Цирк растёт, постепенно заполняя собой площадь, а повозки всё не кончаются и не кончаются, тонкой вереницей уходя на горизонт, прячась за здание городской ратуши. Я цепляюсь за одеяло, завороженно смотрю на всю эту феерию, что приближается ко мне шаг за шагом - именно ко мне, и ни к кому другому.
Мне становится немножко страшно - а вдруг я не выдержу этого света и шума... Но бежать я уже не могу - я разбит и моими осколками усеян пол. Я могу лишь смотреть и кутаться в одеяло, которое уже не защищает... Да и стук сердца заглушает весёлая дробь барабанов...
Цирк врастает в окно, светом заполняя мою комнату. Он ломает пространство под себя, расцвечивая пустоту лоскутами жизни и чудес, уничтожая пыльную тишину какофонией труб и барабанов. Комната меняется.
Теперь с потолка свисают качели, на которых сидит дитя из театра теней. Она кажется плоской, как бумажная кукла, вырезанная из чёрного картона. Я с ужасом понимаю, что рядом с этой девочкой сижу я сам - такой, каким был ещё до того, как меня разбили. Сижу рядом, смеюсь и болтаю ногами, раскачивая качели всё сильнее. Один, два, три раза качели смерили мою комнату широкой дугой, и вот не выдержала верёвка, и девочка падает прямо на меня. Мне кажется, что сейчас она вопьётся в меня своими чёрными острыми углами, и я в ужасе закрываю глаза, сжимая в руках шерстяное одеяло.
Пьеро, изломанным силуэтом стоя в углу, искренне веселился, глядя на то, как клоуны топчут мои осколки, втирая оставшуюся от них пыль в голые доски пола.