Крупный, редкий дождь. Слева сквозь облака можно угадать величественный багровый закат; смех сквозь слезы. Капли тяжело шлепают по волосам и исподтишка пробираются за шиворот.
А... Опять этот город: впереди чувствуется Набережная Канала, а сзади... да, омерзительный холод Сената чувствуется даже через несколько кварталов. И рядом с ним удивительный памятник Основателю: как этот человек, мемориал которому ощущается как совершенно пустое место -- ни бронзы, ни духа, -- сумел создать город, такой... сильный, отвратительный, но единственный в своем роде?
Медленно шагаю вниз по брусчатке, к площади Ветеранов и Лобному Месту. Направление не хуже любого другого. Дойду заодно до Набережной, там все всегда проще.
-- Отдохнутьнежелаете? -- почти не разжимая губ, произносит гулящая девица. Качаю головой. Смешиваюсь с толпой и не поднимаю головы - ну их, замучают, с моим-то вечно ищущим взглядом.
На перекрестке оглядываюсь и внезапно натыкаюсь глазами на фиолетовый капюшон и знакомый разлет плеч. Сердце слегка екает, через секунду капюшон поворачивается в мою сторону, и хорошо мне знакомое лицо озаряется улыбкой, в которую словно превращается все ее существо:
-- Леся! Леська, здравствуй!
-- ... ! Ты куда пропадал, поросенок?
-- Да я... вот... Как пчела... -- Смущенно бормочу я.
-- Негодяй! -- Она так радостно всплескивает руками, будто "негодяй" -- синоним слова "фельдмаршал". -- Ты спешишь? Тут же недалеко "Чуланчик", пойдем, посидим?
-- Пойдем, конечно.
"Чуланчик" -- самое приятное из всех известных мне заведений. На стенах, обшитых горбылем, висят новомодные невнятные картины, еду и выпивку подают быстро, много, и хорошую. Мы садимся за аккуратный, выскобленный добела столик. Из соседнего зала доносится характерный стук бильярдных шаров и смех, за другой стеной оркестрик играет какую-то мелодию.
К счастью, Леську никогда не надо было развлекать беседой -- это она всегда брала на себя, мне остается только слушать ее мелодичный голос.
-- Человек!.. Повторите, пожалуйста.
Предметы теряют четкие очертания. Леська вдруг умолкает и с любопытством и неподдельным дружеским участием смотрит на меня:
-- Ну, а ты-то как все это время?
-- Я-то?.. -- Пожимаю плечами, отпиваю пиво и вздохаю. -- Я, понимаешь... Да ничего особенного. Мотаюсь по свету.
Она медленно кивает несколько раз, и короткие светлые волосы скользят по шее.
-- Понятно... Расскажешь?
-- Ничего интересного. Слушай, а как там Длинный Ник?.. Черт те сколько его не видел!
-- Ой, он тут недавно учудил... -- Хохотнула Леська.
Окончание истории про Длинного Ника я помню уже смутно. Потом, кажется, я глупо, но очень дружелюбно улыбался своему отражению в зеркале, которые висело на двери уборной. А то, что было потом -- я помню уже совсем плохо. Помню только, как, словно во сне, медленно и тихо, я говорю Леське:
-- Лесь, понимаешь... Я -- из Тех, Кто Хранит. У меня...
Внезапно все звуки стихают, я слышу только наше дыхание.
-- Я знаю, Что у тебя. Я -- из Тех, Кто Знает.
Внешний мир снова врывается пьяным смехом, разухабистой мелодией; в этот же момент кто-то рвет сукно на бильярдном столе и глупо ойкает. Я бессильно роняю голову и только краешком глаза вижу, что Леська встает:
-- Я сейчас вернусь.
Мы стоим у ограды Лобного Места. Подножия газовых фонарей обведены аккуратными светлыми кружочками. Где-то вдалеке грузно ворочается гром. Дождя нет, остался только запах. Я совершено трезв.
-- Ты запомнил?.. Придешь завтра к хозяйке "Чуланчика". В это же время. Она все уже знает. Она примет у тебя. Увидимся завтра, после этого.
-- Да, Лесь. Спасибо тебе.
Дверь медленно отворяется. Стен в коридоре не видно; я иду медленно, но уверенно. На мгновение мне мерещатся несчетные двойники, которые шаг в шаг со мной ступают по темным коридорам -- в каждую минуту бытия Вселенной.
Словно преодолев какую-то неощутимую завесу, я попадаю в небольшую квадратную комнату, слабо освещенную камином и двумя бронзовыми одноногими жаровнями; потолок ее, теряющийся во мгле, поддерживается колоннами. В комнате стоит диванчик, обитый темно-зеленым бархатом, около которого я и становлюсь в ожидании. Любуюсь огнем, я замечаю, что его отблески играют на хрустальной чаше для шампанского, наполненной почему-то красным вином. Я поднимаю чашу к губам и делаю глоток.
В комнате появляется хозяйка; она японка. Она одета в темно-красный бархатный халат, шитый золотом. Без малейшего акцента она приветствует меня и усаживает на диванчик. Наверно, Хранимое уходит из меня, и глаза японки начинают сиять.
Я опять у Лобного места, держусь за ограду, впитывая холод чугуна -- через ладони -- всем телом. Рядом счастливо улыбается Леська. Больше я не чувствую ничего. Я не чувствую эманаций Сената, я не могу дотянуться до памятника Основателю, и, хотя и знаю, в каком направлении находится Канал -- совершенно не ощущаю вечного, размеренного движения его свинцово-серых вод. Я свободен.