За окном было тихо и светло. Паулина сидела на кухонном столе, поджав ноги, и ждала, когда щелкнет замок на входной двери. Было далеко за полночь, но полная луна ровно и мягко светила на крыши домов, вычерчивая в сером небе силуэты антенн, и по черно-белой клетке пола тянулись длинные тени. Он пришёл в три часа, когда плечи Паулины начали опускаться от усталости; тихо разувшись, он прошел в гостиную, бросил на пол куртку и лег на диван. Паулина была терпелива; она посидела еще немного, не шевелясь и ни о чем не думая, затем проскользнула в гостиную и склонилась над спящим юношей. В ней боролись два желания - ударить и поцеловать, но ни то, ни другое она не сделала. С минуту полюбовавшись его гладким лбом и копной светлых спутавшихся волос, она наклонилась к нему еще ниже и зашептала:
- Есть предание о восточном принце, который очень любил свою молодую жену. Она была так красива, умна, нежна и одарена богами разными талантами, что принц не мог ни на секунду с ней разлучиться, так сильно и глубоко было его чувство. Но однажды его жена захворала и не смогла оправиться от болезни. Её смерть была для принца настоящим ударом. Несколько дней он не мог есть, спать, управлять государством, повсюду его преследовал призрак минувшего счастья, и жизнь без любимой казалась невыносимой. Но принц понимал, что такое нечеловеческое страдание для него непозволительно. И тогда он велел своим слугам не хоронить усопшую, а оставить её тело непогребенным. Подолгу он оставался у мертвой возлюбленной и смотрел на изменения, которые происходили с её телом. Время шло, плоть принцессы распадалась, и с каждым днём чувство утраты отпускало принца всё больше и больше. Он видел, что ничего постоянного и непреходящего в этом мире нет, и сердце его успокаивалось. И лишь когда солнце убелило кости принцессы, сердце принца освободилось от гнёта любви, и он снова стал самим собой...
Паулина замолчала, прислушиваясь к дыханию юноши. Он спал крепким пьяным сном, и на его сжатой в кулак руке мерно пульсировала тонкая голубая вена. Паулина почувствовала, как шелк её сорочки неприятно холодит кожу. Она поднялась с дивана и на цыпочках подошла к окну.
- Ты для меня как тело этой принцессы, - прошептала Паулина, прижимаясь щекой к стеклу. - Я смотрю на тебя и с каждым днём люблю всё меньше...
Утром Паулина объявила, что они едут на праздник Сен-Фермин в Памплоне. Он не возражал.
_____
В Памплоне было душно, многолюдно и грязно; многоязыкая толпа на несколько июльских дней целиком овладела городом. На улицах играла музыка, полногрудые кудрявые испанки щелкали кастаньетами, привлекая внимание ошалевших от чувства свободы иностранцев, народ был весел и пьян витающим в воздухе призрачным запахом смерти. Кровь Паулины вскипала от одной только мысли о беге с быками, но её спутник оставался безучастным к происходящему. Он не испытывал трепета перед теми, кто уже не раз бежал по узеньким улочкам рядом с сокрушительной животной массой и остался цел и невредим, похваляясь теперь в пивных забегаловках своей храбростью; его холодное сердце не стучало в такт бешеному ритму города, охваченному истерией корриды, и мысль попробовать себя в бычьих бегах не посещала его голову. Здесь ничего не напоминало о прохладном лете его родной страны, о просторе зеленых полей, к которому он привык, и глядя на темнеющие вдали от Памплоны горы, он всё больше замыкался в себе. Ночью блестящая от пота Паулина обвивала его, как лиана, и терзала его ногтями и зубами, пытаясь заразить своей страстью, своим желанием жить, мучиться, гореть, однако и это не пробуждало в нём нужной искры. Кусая от беспомощности губы, Паулина без сна металась по измятой постели и думала, что она в нём не ошиблась, нет, не ошиблась.
_____
Паулина проспала начало семидневного сумасшествия - вынос статуи Сен-Фермина - и не пошла на праздничную мессу. Облачившись в строгое черной платье, она отправилась в бедный, почти не изменившийся за десяток лет квартал, где жил некогда знаменитый торреро Памплоны Домингес, давно спившийся и промышлявший лишь спекуляцией на всем, что касалось корриды. Без труда нашла Паулина знакомый дворик, заросший сорной травой; ставни перекосившихся окон были всё так же облуплены, на ступеньках дремала худая серая кошка. Паулина постучалась; дверь открыла жена Домингеса, в прошлом гибкая, черноволосая и беспощадная пантера, которую четверо детей и бесконечные загулы мужа состарили до неузнаваемости. За её пышную юбку цеплялась неумытая черноглазая малышка, с любопытством глядящая на Паулину.
Домингес, растроганный и обрадованный визитом бывшей любовницы, изменил своим привычкам и продал Паулине два билета на корриду без наценки. Выпив с Паулиной пару рюмок, он окончательно раздобрился и дал адрес женщины, которая за определенную плату позволит двум гостям города посмотреть на бег с быками с балкончика своего дома, стоящего в центре той улицы, что вела прямо к арене. Паулина ушла успокоенная, и даже испепеляющий взгляд жены Домингеса оставил её равнодушной.
Ранним утром они стояли на обвитом зеленью балкончике маленького дома, мимо стен которого уже сотню раз проносился "энсьерро". Среди летнего буйства красок Паулина была словно черная вдова. Её сросшиеся брови, обычно прихотливо изогнутые, распрямились в одну линию, и непонятно было, что выражает её лицо - торжество, гнев, обиду, неконтролируемую страстность натуры? Её спутник, весь в белом, напротив, был как всегда спокоен и безучастен, даже печален. Он не замечал любопытных взглядов трех испанок, подружек владелицы дома, как и раньше не замечал, что люди обсуждают их с Паулиной разницу в возрасте. Его взгляд притягивала пыльная дорога, ведущая прямо к арене - триста метров азарта из восьмиста возможных. Заполненную людьми улицу окутывал низкий гул, давящий на уши, - то был звук тысяч приглушенных голосов, готовящихся перейти на крик. Люди стояли за оградами вдоль дороги, сидели на подоконниках, крышах, деревьях, свешивались с карнизов - любопытствуя, горя от нетерпения. Эхо дудок и барабанов мерно катилось издалека. Все ждали сигнала.
Треск разорвавшейся ракеты оглушил Паулину; она непроизвольно перегнулась через перила балкона, высматривая бегунов. Вдруг людей стало еще больше, они бежали группами, бежали изо всех сил, стараясь не отставать друг от друга. В руках некоторые держали свернутые газеты. Обезумевшие от свободы, шума и запаха страха быки галопом неслись следом. Их черные спины пронеслись под ногами Паулины, и она обернулась, чтобы что-то крикнуть своему спутнику, но его не было рядом. Он перемахнул через перила и мягко приземлился на землю; его белая рубашка замаячила в толпе бегущих.
Раздался вопль; Паулине было страшно посмотреть в ту сторону. Туристы, не знавшие маршрута "энсьерро", заметались на повороте, и в образовавшуюся пробку с размаху врезались грузные быки, крутящие головами. Один бык завалился набок на повороте и придавил сразу нескольких corredores. Животное поднялось, перебирая мощными ногами, а двое мужчин остались лежать ничком на дороге. Толпа хлынула вперед, спасаясь от смертоносных рогов. Он был среди бегунов.
Паулина знала его достаточно, чтобы предугадать - он не скоро решится пробежать совсем рядом с быком. И действительно, он сначала слился с отчаянной массой бегунов, чуть отстающих от быков, но уже через пару минут адреналин заставил его бежать быстрее, и что-то нечленораздельно вопя, отталкивая бегущих рядом, он вырвался вперед.
Нет, не может быть! Мальчишка, бездельник, лжец, он не может бежать впереди быка, расталкивая остальных corredores, он не может не трусить! Кровь ударила в голове Паулине и потекла в разных направлениях. Задрожав, она яростно выкрикнула его имя, и столько страсти было в этом зове, столько силы, что он не ушами, а нутром, всем телом услышал его в безумном реве "энсьерро" и на секунду замер, прислушиваясь.
Первый удар отбросил его на метр. Оглушенный, он попытался встать на ноги, прижимая ладонь к рваной ране на боку - он забыл, что нужно лежать не шевелясь, иначе бык не перепрыгнет через него, а слепо атакует снова. Второй удар смял его в бело-красный ком. Вокруг ревела толпа. Еще миг - и всё сгинуло за поворотом.
Ночью жена Домингеса принесла Паулине отрезанное ухо быка. Домингес велел передать, сказала она, что это был хороший забег.
- А еще, - сказала она, - нам иногда только кажется, что мы ошибаемся. Ведь это действительно был хороший "энсьерро", правда? Юноши проверяют свою смелость, когда бегут с быками. И они часто способны на большее, чем мы думаем. О да, это был хороший "энсьерро". Почти как тогда.
Паулина бережно завернула ухо в красную тряпку. Она не боялась прикасаться к нему - она уже делала это однажды. Но сейчас всё было иначе, и оттого печаль поселилась в сердце Паулины - однако, ненадолго.
В одиночестве покидая Памплону, она подумала, что непременно вернётся сюда снова.