Аннотация: Рафаил вызывает Жофиэля на откровенный разговор.
Особый случай
- Не понимаю только одного: что тебе от меня нужно? - Жофиэль со скучающим видом тушит окурок о стеклянную пепельницу. Бутылка перед ним опорожнена наполовину, но в темных глазах ни следа опъянения.
- Разобраться в ситуации, - Рабаил складывает руки перед собой, мнет в пальцах белую салфетку. - Считай, что я вроде налоговой инспекции.
- Твоя инспеция запоздала.
- Ничуть.
- Я думал, ты один из нас.
- Конечно. И еще я живу в этом городе.
- Пустой разговор, - Жофиэль гневно сводит красивые брови, встает из-за стола и картинным жестом кидает несколько бумажек на стол, мол, сдачи не надо, а я пошел.
- Стой! - Рабаил подимается следом, и Жофиэль останавливается.
Пространство вокруг него темнеет, на небо за окном набегают тучи, воздух перестает поступать в легкие, точно невидимая рука сжимает горло.
- Подло! - говорит Жофиэль почти весело. - Разве это не для особых случаев?
Рабаил опускает руку и тьма рассеивается.
- Извини, Жофиэль, но ты - особый случай всегда. Ты и Дэни.
- Не трогай Дэни. Он в Германии и ни к чему не имеет отношения.
- После того, как ты переломал ему крылья и едва не сжег? Конечно, никому не захочится после этого иметь с тобой дело. Ты слишком нервный.
- Не трогай Дэни, - жестко повторяет Жофиэль, поворачивается на каблуках и выходит на узенькую улочку Монмартра. Улыбка стекает с его лица.
Рабаил спешит следом, на его модных белых ботинках оседает парижская пыль.
Некоторое время идут молча, не обращая внимания на уличных художников, каждый из которых готов изобразить такие лица на холсте за полцены, практически бесплатно, поворачивают за угол, к смотровой. Поднимается ветер, по ногам хлестает слишком длинный плащ Жофиэля, который тот носит, не снимая, даже в самую жару. Белый костюм Рабаила остается неподвижным.
- Уйми ветер, - просит Жофиэль.
- Я здесь не при чем, - улыбается Рабаил и разводит руками. У него внешность типичного француза, он словно только что вышел из дверей модного дома и спешит на встречу с самим Дольче. Поверх идеальных костюмов он завязывает красный шарф, вызывающий у Жофиэля желание превратить небрежный французский узел в строгий лондонский, а лучше сразу - в скользящую петлю.
Сам Жофиэль выглядит не лучше своего каменного двойника, вознесенного на вершину часовни Сен-Шапель. Бронзовые кудри в беспорядке, под распахнутым плащом видны потертые джинсы и длинный, видавший виды свитер.
- Ты провалился снова, Жофиэль, - со скучающим видом говорит Рабаил, облокачиваясь на медный парапет. - А ведь столько сил потратил, чтобы стать единоличным защитником Парижа...
- По твоему, провалился? - вскинутые брови придают лицу Жофиэля театрально-сатирическое выражение. Он в принципе склонен к театральным жестам, и они могли бы быть эффектны, если бы он умел доводить их до конца. Но жесты, как и дела, он часто бросает на половине исполнения.
- Провалился, - Рабаил улыбается. Он не смотрит на Жофиэля, как будто не заинтересован в нем ни на миг, его притягивает серая дымка, накрывшая панораму Парижа. Он изучает маленькие домики, трубы на крышах, пересчитывает шпили дворцов, проводит известную только ему инвентаризацию.
- Пустые слова.
Жофиэль вскидывает руки, и отходит назад, качается на каблуках на проезжую часть, не глядя на вздымающуюся за спиной белую громаду Сакре-Кёр. Колокола в белой башне молчат, их время еще не пришло. На мраморных ступеньках сидит одинокий человек с книгой в черном переплете. Жофиэль смотрит на него сквозь пальцы и улыбается - достаточно хищно, чтобы привлечь внимание Рабаила.
- Именно об этом я и говорю, - его голос печален. - Жофиэль, посмотри, во что превратился Париж под твоей защитой. Люди несчастны. Люди гибнут.
- Люди гибли всегда. Это заложено в их природе самим создателем. Тебе ли это не знать?
- Я знаю о смерти больше, чем любой из вас, этой правда. Но речь не об этом, - Рабаил скрестил руки на груди. - Идем. Я люблю говорить на ходу.
- Я тоже. Знаешь, за время своего каменного заточения я застоялся на одном месте...
- Твое каменное заточение должно было быть вечным. Если бы Дэни не...
- Дэни сделал то, что должен был, в конце концов, это его долг передо мной, - улыбается Жофиэль. - Я что-то слышал про то, что любому наказанию следует искупление. Дэни закончил мое наказание, чтобы я мог искупить свою вину... Наравне с вами.
- И это ты называешь искуплением? Это?! - Рабаил повышает голос.
Они проходят мимо лотка с газетами, и Рабаил останавливается, чтобы купить первую попавшуюся газету с новостями.
- Взгляни! - они идут вниз к бульварам, по узкой улочке, на которой в ранний час на удивление мало туристов. - Теракты! Убийства! Наводнение!
- И главное, ты к этому не причастен, - язвит Жофиэль. - Я бы радовался вынужденному отпуску.
- А я бы нет. Предпочитаю контролировать происходящее, и если бы ты убрался отсюда подобру поздорову, я бы...
- О! Вот мы и подошли к сути дела, - смеется Жофиэль. - Тебе всего лишь надо, чтобы я оставил город тебе. Я не оставил его Дэни, который так сильно его любит, что не способен увидеть черное в белом, но оставлю тебе, который видит в белом исключительно черное? Ты путаешь что-то, Рабаил. Видно, думаешь, что говоришь с кем-то другим.
- Я говорю с тобой, Жофиэль. С самым опасным из нас. Ты не должен расхаживать по этим бульварам просто так. То, что ты делаешь с реальностью!...
- Что я делаю с реальностью? - библейские глаза Жофиэля печальны. - Я защищаю свой город. Как могу и как умею. Ты пытаешься обвинить меня в терактах и наводнениях, как будто я своей волей провоцирую беспорядки? Гибнет много людей, Рабаил. Не в моей воле устроить такое или исправить. Как и не в твоей. Человечество давно взяло на себя функцию создателя...
- У тебя змеиный язык, - тихо и зло говорит Рабаил.
Они спускаются на бульвары и неспешно бредут по едва припорошенной снегом аллее в сторону площали Клиши.
- Свернем? - предлагает Рабаил. - Не люблю бульвары. И чего тебя в самом деле понесло жить на Монмартр? По моим источникам, тебя душевно приняли в Сен-Шапель.
- Я здесь из-за Дэни, - отвечает Жофиэль и улыбается изменившемуся выражению лица собеседника. - Дэни любит Сакре-Кёр. Я присматриваю за его драгоценной базиликой. Живу, по примеру нашего немецкого чистюли, в крипте, местные священники милы настолько, что задурить им голову ничего не стоит...
- Ты о Рейхарде? Я думал, только он и заслужил право жить в церкви...
- Твои осведомители не такие уж и осведомленные, - щурится довольно Жофиэль. Выглянувшее из-за туч февральское солнце красит его ресницы в бронзовый цвет. - Многие из нас живут в церкви. Юргис, Мышка... Хотя только Рейхард позволяет себе официально считаться ангелом-хранителем, уж не знаю, как он это провернул.
- Не знал, что ты поддерживаешь с ними связь, - хмурится Рабаил. - Неожиданно.
- Вини во всем страсть Рейхарда к переписке. Отправь ему открытку с видом на Эйфелеву башню и обратным адресом, уверен, он и тебе тоже начнет писать...
- Больно надо, - ворчит Рабаил, но в первом же встречном киоске дисциплинированно прокупает пару открыток. Жофиэль смеется в рукав, потом тянется к карману за сигаретами.
- Курить! - сообщает он, и лицо Рабаила опять принимает скисшее выражение. Можно решить, что Жофиэль курит ради одного этого выражения, но это не так. Жофиэль курит затем же, зачем пьет алкоголь и заходит иногда в сомнительные ночные заведения - чтобы в полной мере ощутить биение жизни. Многие сотни лет заточения в камень обостряют ощущения.
- И все-таки... Не уходи от темы, - Рабаил морщится, но продолжает идти рядом. - То, что происходит в Париже в последнее время, напряжение, цепью охватившее Францию... Разве ты не чувствуешь за собой вины?
- Нет, не чувствую, - спокойно отвечает Жофиэль. - Потому что я делаю все, что могу. Все, что должен.
- Не все!
- Я не всесилен! - обрывает его Жофиэль и уходит вперед. Рабаилу ничего не остается, как поторопиться следом.
Немногочисленный людской поток несет их вних, извилистыми улочками в сторону Оперы. Жофиэль молчит, замкнувшись в себе, и Рабаил тоже больше не говорит не слова, только неотступно преследует, почти превратившись в тень.
- Когда ты так делаешь, мне становится не по себе, - наконец говорит Жофиэль, закончив со второй уже сигаретой.
- Не по себе? Когда я так делаю, людям обычно нечем дышать, - возмущается Рабаил, и Жофиэль потирает обнаженную шею, смеясь:
- Камень способен изменить любого, Рабаил, можешь мне поверить, у меня в этом плане огромный опыт.
Они выходят на бульвар Капуцинов, а оттуда - на большую площадь перед Оперой. На ступеньках играют музыканты, красный автобус ждет первую партию замерзших, но полных энтузиазма туристов, в обе стороны по бульварам спешат куда-то люди, пахнущие каштанами и свежемолотым кофе.
Неожиданно Жофиэль останавливается, замирает на месте, напряженный, как гончий пес. Рабаил стоит слишком близко к нему, так, что слышит даже, как еле заметно сбивается дыхание. Он следит за взглядом Жофиэля: тот не выпускает из вида пешеходный переход, на котором рассеянно ждет зеленого сигнала молодая изящная женщина с детской коляской. Светофор мигает, и она начинает движение, не глядя по сторонам. Жофиэль подается вперед, и Рабаил теперь видит то, чего не могла заметить женщина: вылетевший с другой стороны площади джип. Машину ведет и мотает в стороны, словно водитель потерял способность справиться с управлением. Рабаил хочет что-то сказать, может быть крикнуть, предупредить, но не успевает; в руки ему падает смятый плащ, огромные крылья, раскрываясь, лезут перьями в нос, и Жофиэля уже нет рядом - он летит над землей, стремительный, как огромная птица, прямо на перекресток, и опускается между джипом и замершей в ужасе женщинойй за секунду до столкновения.
Для Рабаила все происходит как в замедленной сьемке. Он хорошо знает Жофиэля и его страшную способность влиять на реальность, но впервые видит, как это происходит, со стороны.
У Жофиэля огромные крылья, сильные, и одного крыла хватает, чтобы укрыть и женщину, и ее коляску. Рабаил видит, как из синих глаз матери пропадает животный ужас, и слышит, как испуганный плач в коляске сменяется жизнерадостным смехом. Другое крыло раскрывается над джипом, вымывает пелену, закрывающую взгляд водителя, просняя его. Джип останавливается, как ему и положено, на перекрестке. Женщина спокойно идет по своим делам. В коляске счастливый ребенок играет с неизвестно откуда взявшимся птичьим пером. Другое перо водитель - убежденный трезвенник - впоследствии найдет на пассажирском сидении джипа и будет долго недоумевать.
Сам Жофиэль забивается в угол ближайшей кофейни с чайником зеленого чая и пирогом со шпинатом и на все расспросы Рабаила только молчит. Наконец он не выдерживает:
- Помолчи и дай поесть! Это, между прочим, нелегко!
Пирог со шпинатом исчезает со страшной сторостью. Рабаил сдерживается целых несколько минут, а потом снова не выдерживает:
- Ты это сделал, да? Изменил будущее для них?
- Я не менял будущее, - снисходит до ответа Жофиэль, отрываясь от пирога. Он бледен, большие глаза кажутся еще более запавшими, чем обычно. - Никто не может изменить будущее, потому что нет никакого будущего. Нельзя повлиять на то, что только может произойти. Нет, я изменил их настоящее. Их существующую реальность. Я не мог поступить иначе: это бы кончилось слишком плохо.
- И могло повлиять на будущее? - дотошно уточняет Рабаил.
- Отстань, - Жофиэль делает большой глоток прямо из чайника. - Или ты злишься, что я увел из-под твоего носа смерть?
- Я не на работе, - морщится Рабаил. - В отпуске, сам знаешь.
- Хотел бы я знать, - качает головой Жофиэль. - Впрочем, неважно. Ты пару часов назад говорил, что вроде как налоговая инспекция. Ну как, заинспектировал? Проклятие! Здесь не курят...
- Заинспектировал... Ты бы полегче с проклятиями...
- Мы и так прокляты, терять нечего, - Жофиэль оставляет на столе очередные несколько бумажек из кармана брюк и поднимается на ноги. - Плащ у тебя? Спасибо, а то я пару раз едва его не потерял. Знаешь, в такие моменты о бытовых мелочах просто забываешь.
- Могу представить.
- Пойдем. Здесь мне уже делать нечего.
- Идти-то сможешь?
- Смогу. Хочу дойти до Сен-Шапель. Мне надо... Туда. И по воздуху.
Рабаил не задает больше вопросов. Поддерживает под локоть, помогает идти - Жофиэль сильно выше ростом, и это не очень удобно, но отпускать его он не рискует. Жофиэль бледный и ощутимо пошатывается.
- Знаешь... Не думал раньше, насколько это затратно. Такой незначительный случай... - нехотя признает Рабаил. - А вот теперь смотрю на тебя и думаю, что, кажется, был не очень прав. Извини.
- Да ладно тебе, со всеми бывает, - легкомысленно отмахивается Жофиэль. Несмотря на бледность, он выглядит довольным.
- Я начинаю понимать, - продолжает Рабаил, не обращая внимания на его слова. - Все эти кризисы... Это не то, что легко сдержать, верно?
- Верно, - Жофиэль приподнимает уголки рта в полуулыбке. - Тут ты прав. Поэтому я делаю то, что могу. Не больше, и не меньше. Таково мое искупление.
Дальше идут в молчании. Рабаилу не хочется больше задавать вопросов. Жофиэлю все еще трудно долго говорить. Но пока они идут вниз, к блестящей в холодных солнечных лучах Сене, к Жофиэлю возвращаются постепенно силы и прежний боевой дух.
- Кофе хочу, - капризно говорит он и специально виснет на плече у Рабаила, заставляя того жалеть о предложенной помощи.
- Ты уже пил сегодня. Утром. И чай.
- Чай это не то, а кофе был - сам сказал! - утром. Сейчас уже день и я устал.
- Хорошо, где мы будем пить кофе?
- На Ситэ! Около Сен-Шапель есть одна очень хорошая кофейня.
- Мы могли бы поехать на метро, - цедит сквозь зубы Рабаил и ускоряет ход. Жофиэль смеется, и ни на мгновение не перестает на нем висеть: ему легко и весело.
- Эй-фо-ри-я, - жарко шепчет он на ухо Рабаилу. - Идеальное состояние после хорошей работенки.
Ему кажется, что они идут очень долго. Он не помнит, когда последний раз гулял по Парижу пешком, а Жофиэлю это привычно. Он терпеть не может транспорт. Обычно он предпочитает летать.
- Почему все забыли, как летать, а? - спрашивает он тем же шепотом и смеется. - Мы рождены, чтобы летать.
Рабаил молчит. На этот вопрос он точно отвечать не собирается.
Кофе в любимой кофейне Жофиэля горький и невкусный, что не мешает ему пить его с удовольствием и заказать добавку. Рабаил давится одной чашкой эспрессо и что-то пишет в телефоне.
- Нежные послания? - мурлычет совсем отдохнувший Жофиэль. Он выглядит расслабленным и больше не пытается защищаться. Его библейские глаза кажутся солнечно-ореховыми, точно выписанными маслом.
Рабаила это раздражает.
- Деловые переговоры. Сделай милость, ты собирался в Сен-Шапель? Сходи домой без меня, мне надо позвонить.
- Без проблем. Ты будешь ждать здесь?
Рабаил смотрит на чашку эспрессо как на врага и качает головой:
- Ну нет. Я поброжу у Нотр-Дама. Буду ждать у входа, хорошо? В такую погоду там точно не будет толп зевак.
- Февраль вообще мертвый месяц для туристов, - улыбается Жофиэль и лезет за деньгами. - Я подойду через полчаса.
Рабаил выходит с ним на улицу и смотрит ему в спину, пока тот просачивается через неприступные турникеты к спрятанной от посторонних глаз маленькой изящной часовне. Бронзовый ангел на крыше сияет в солнечных лучах.
Рабаил достает телефон и, не глядя, набирает номер:
- Приходи на Гревскую через полчаса. Да, уверен. Думаю, это того стоит. Если уж я это говорю... Я пристрастен? Ты забыл с кем имеешь дело? Я самый беспристрастный судья.
Он вешает трубку и быстрым шагом устремляется к Гревской площади. Пересекает ее торопливо, останавливается у входа и долго, пристально изучает лики святых на барельефе. Святые остаются безучастны. Кажется, полчаса так и простоял, любуясь каждым, называя каждую статую по имени. Рядом с Нотр-Дамом мог бы находиться вечно, если бы только получил такую возможность. Но все идет к тому, что такой возможности не будет еще долгое время.
- Вот и я, - Жофиэль подходит сзади неслышно, держит плащ в руках, и - хотя Рабаил не услышал хлопанья крыл - наверняка не удержался и прилетел. - Куда теперь пойдем? День прекрасный, можно дойти до Пантеона, или просто прогуляться вдоль реки. Если ты, конечно, не собираешься продолжать меня инспектировать.
- Не собираюсь, я про тебя все понял и уже решил, - Рабаил морщится, как будто от самого присутствия Жофиэля рядом ему становится кисло во рту. - Но гулять я с тобой не пойду. У меня своих дел по горло.
- Куда ты отправишься?
- Проницательный, зараза... Еще не решил. Решу - пришлю открытку, договорились?
- Вот оно, дурное влияние Рейхарда! Присылай, открытки я люблю. Так что же, выходит - прощай?
- С тобой распрощаешься, чудовище, - вздыхает Рабаил, берет его за плечо и разворачивает лицом к Гревской площади.
И чувствует, как замирает под ладонью плечо, как напрягаются мускулы.
На другом конце площади невысокая фигурка в джинсовом костюме пытается прикурить сигарету. Черные волосы лезут в лицо, и одежда явно легкая для хоть и европейского, но все-таки февраля.
- Дэни, - севшим голосом произносит Жофиэль и недоверчиво смотрит на Рабаила. - Твоя работа?
- Моя. Иди, мирись. Никакого сладу с вами нет, и без того проблем полны газеты, так еще и от ваших разборок земля трясется, - быстро говорит Рабаил и направляет в сторону Дэни. - Я вот серьезно, Жофиэль, там где ты, одни неприятности.
Жофиэль открывает рот, чтобы ответить на эту тираду, и тут же закрывает снова. Рабаил подталкивает его в спину снова:
- Иди давай.
Жофиэль кивает и неспешным шагом направляется через площадь. Дэни поднимает голову, отчаявшись прикурить на сильном ветру, и встречается с ним взглядом.
Рабаил наблюдает за ними издалека.
- Дать прикурить? - спрашивает Жофиэль и Дэни молча подносит сигарету к яркому огоньку его зажигалки. - С возвращением. Надолго здесь?
- Как получится, - отвечает Дэни и смотрит ему в глаза.
Рабаил отворачивается от них и толкает плечом тяжелые двери Нотр-Дама. Он заходит внутрь с первыми аккордами органа, под неистовый колокольный звон. В этот час в соборе нет ни прихожан, ни туристов, и только старый священник улыбается ему, как родному сыну.