ГОЛОС АНГЕЛА
Хотите, я расскажу о стеклянной гармонике, госпожа? О той, чья сокровенная суть - сияющий лед, чей голос подобен вашему.
Тогда стояла зима, как и сейчас. Вы, верно, не помните; в вашем дворце всегда холодно, время стынет сугробами, касаясь его стен, хранит в неизменности мир - а когда ничего не меняется, его перестаешь замечать. Я знаю, я был когда-то таким же, пока волшебные звуки не проникли в мой сон, длящийся с сотворения мира. Тогда я услышал голос, печальный и нежный: красоту на грани уродства, тоску за границей живого чувства. Душа инструмента и исполнителя слились в одно, рисуя лик совершенства. Я был очарован. Я хотел посмотреть, чьи пальцы рождают эту дивную музыку.
Комета перечеркнула ночь. Покой остановленных в полете мгновений потревожила упавшая с неба звезда. Я увидел укутанные белым поля, искрящиеся под луной, и ажурный дворец на фоне залитого северным сиянием неба. Облака все еще помнили те печальные звуки; их звоном повторяли снежинки и нашептывал ветер. Звуки указали дорогу, и я поспешил во дворец, снедаемый нетерпением, какого не знал прежде.
Она сидела вполоборота и смотрела в окно. По бледной прозрачной коже струились белые волосы, глаза сияли как звезды. В них стыл лед непролитых слез, дурной нрав и печаль. Вы похожи на нее, госпожа: вы так же прекрасны, и так же любите прятать порывы души за маской скуки и холода. Но тогда я не знал - ни ее, ни вас. Я увидел лишь холод.
Она играла на стеклянной гармонике. Тонкие пальцы лежали на ободах полусфер, погруженных в воду. Сферы были выточены из хрусталя, вода подернулась льдом; вся конструкция помещалась в полированном ящике белого дерева, снабженном педалью. На педали стояла изящная босая ступня, приводившая в действие механизм, полусферы вращались и тихо пели под пальцами.
Невеселая это была песня. С такой не живут; с такой только хоронят, провожая на небеса отлетевшую душу. Но ей нравилась музыка, и мне она тоже нравилась.
Мы были подобны - я и сидящая за инструментом. В ее душе царил тот же холод, что и во мне.
Я не мог ничего случайно задеть. Я не дышал. Но она все равно обернулась, и ее взгляд скрестился с моим как клинок.
- Убирайся! - прозвучал вымороженный до бесчувствия голос. - Убирайся откуда пришел, Падший!
Не зная ничего, кроме кругов своего застывшего мира, она видела всю глубину моего падения, помнила холод сковавшей тело реки под мутно-белесым небом. Она узнала меня, ничего не зная о Битве.
Я поклонился и молча ушел. Как я мог воспротивиться, если нашел свою Королеву?
Ей было холодно. Я это понял, хоть и не сразу. Ради нее я стал человеком, ради нее примерил слабое детское тело. Только ради нее я смирил гордыню и смотрел на глупые розы вместе со вздорной девчонкой, которую следовало придушить еще в колыбели. Вы знаете: я признаю только ледяные белые розы - так же, как и вы, госпожа... Я был примерным мальчиком, и моя Королева обратила на меня взгляд. Она так хотела ребенка, но дети не выживали в ее замороженном царстве. Только у кого-то вроде меня был шанс немного ее согреть.
Однажды зимой она поцеловала меня и одарила частицей своего ледяного сияния. Я ликовал, но маленькая глупая курица увязалась за мной и едва все не испортила. Я дал ей голема, чтобы она отвязалась: верно, он и сейчас сладко ей улыбается и бормочет все те же слова, которым я его научил. А я остался со своей Королевой, сходу собрав пасьянс, который мучил ее много лет: вечность - ничто, если рядом нет никого, с кем можно ее разделить. Мы вместе гуляли по остывшим полям, слушали пение снега и строили ледяные замки. Мы были едины, как мать и дитя - она учила меня всему, что знала, читала в моих глазах отражение своих мыслей. Я был счастлив. Надеюсь, она тоже. Временами я вспоминал себя, прежнего, вход которому сюда был заказан: она бы не потерпела рядом с собой равного, она могла быть слабой лишь с тем, кто заведомо слабее ее. Вы плачете, госпожа... Не стоит: меня не тяготила моя новая суть и новое тело. Ведь я был с той, кого считал дороже всего мироздания. Я и сейчас так считаю, если правда способна вас немного утешить.
С нашей второй встречи Королева не притрагивалась к гармонике, та жалобно смотрела полированными боками и не понимала, за что ее бросили. Я чувствовал печаль инструмента и попросил Королеву сыграть; кажется, от моей просьбы или искреннего удовольствия от игры она и заподозрила неладное. Голос гармоники - не для людей: лишь существа, подобные ей, и ангелы могут его слушать, не теряя рассудка. Королева перестала мне верить; это было печально, но стократ печальнее было то, что она перестала делиться мыслями и поверять мне свои огорчения. Теперь я не мог утешать ее, как прежде.
Наша любовь подернулась льдом. Она меня подозревала, но боялась напрямую спросить - что я такое. Я тоже хранил молчание, понимая, что буду изгнан в тот же момент, когда ей признаюсь.
Однажды я застал ее в зале, рядом с разбитой гармоникой. Вода застыла кружевными потеками, пол усеивали осколки стекла. Кровь капала с бледных израненных пальцев, и из этих тягучих капель в ночи прорастали розы - холодные, белые, с колючими шипами и розеткой зазубренных лепестков. Они были цвета снега, цвета волос и платья моей Королевы, а в сердцевине каждого бутона алела капля ее царственной крови. Я сорвал одну розу и прижал к груди: мне было больно, но пришло время расставить последние точки.
- Зачем? - только и спросил я ее.
- Она пела голосом ангела. Когда-то я встречала такого, он меня напугал. Он пришел на ее звук и показал мне мою суть.
- Вы не такая, - сказал я как можно мягче, баюкая розу в руках. - Вернее, не только такая. Уродство - обратная сторона красоты, холодность - стремление скрыть потребность в тепле и пылкую душу. В вас эти грани доведены до абсолюта. Вы - совершенство, моя Королева.
Она вгляделась в мое лицо, будто впервые увидела.
- Ты вырос, Кай, - печально сказала она. - Вырос, а я не заметила.
- Вы вновь ошибаетесь, леди. Я с самого начала был взрослым, но вы только сейчас решились поверить тому, что видите.
Я сбросил детское тело, как ненужную маску, и показался во всем сиянии и уродстве. Королева смотрела во все глаза, уже зная, кто перед ней.
- Кай. Каин... Проклятый... Святой и грешник, ангел и демон...
- Не только, - рассмеялся я на весь зал. - Имя мне - легион. Я - искра каждой души, каждая пылинка сущего. Так же, как вы, моя леди.
- Не так, - покачала она головой, печалясь. - Ты целый, а я словно расколота надвое. Или ненавижу, или люблю. То дарю жизнь, то отнимаю.
- Нет такого разбитого, что нельзя склеить, - сказал я ей, подходя к покалеченной гармонике. - То, что желает быть целым - станет. Пусть даже и с чьей-то помощью.
Я повел рукой над щепками и стеклом, и они зашевелились, склеиваясь и срастаясь. Инструмент обрел прежнюю форму, вода обратилась в туман и неспешно затекла внутрь. Я слышал, как она рада вновь омывать чаши - рождая чистейший звук, выполняя свое предназначение.
Гармоника запела от счастья. Музыка струилась по залу, словно дыхание ледника, ослепительным светом взмывала к небесным сферам, где дремали мои покорные братья. Они его не увидят, не услышат этот призрачный крик - ну и пусть, эта музыка не для них. Я подошел к своей Королеве - как подхожу сейчас к вам - и спросил:
- Госпожа, вы подарите мне танец?
Она рассмеялась - от души, как и вы - и протянула мне руку. Мы могли танцевать сколько угодно: впереди была вечность, полная звездного света и хрустальной песни гармоники. Такой хрупкой. Такой неистовой в своем желании жить.
|