- Ты точно не сможешь? - спросила она с надеждой, выдавливая из себя жалостливые нотки. - Праздник, только для тебя и меня... А потом я сделаю все, что пожелаешь, мой господин!
Диана стояла возле телефонного автомата, висящего на стене одного из серых зданий, и говорила со Старковым, хныча в трубку.
- Детка, не могу. Дел, по горло! Если я сейчас все брошу, меня выкинут на улицу, я, правда, очень занят! Поверь, ты молодец, придумала праздник, и все такое, но... я чертовски занят! Мне скоро на встречу ехать, с этими противными кредиторами, они хотят обсудить и как-то переписать договор, а потом...
Она оборвала его:
- Ладно, до скорого!
- Эй, ты обиделась?! Обиделась, да?!
- Еще чего, на дураков обижаться! Ладно, шучу я! Я и одна повеселюсь, ты прав! Не надо было вообще болтать об этом...
- Позвонишь вечером, или мне заехать? Правда мама снова приболела, но я на пару часиков, вечером...
- Гм, не стоит! Я позвоню сама.
- Только обязательно! Я тебя люблю.
- Ага, ну все...
Она повесила громадную серую трубку на рычаг. Вытащила из автомата карту и сунула в карман.
"Зря я так с ним..."
- Ничего, ничего, это на пользу...
Она засунула руки в карманы, и направилась вдоль улицы, к центру города. Ехать в забитом до краев транспорте, ей не хотелось.
Конечно, она немного расстроилась, от того, что ей предстоял вечер одиночества. Но ведь, черт возьми, будет праздник! А праздники она всегда любила, всегда готовилась к ним за недели, если не за месяцы. Можно сказать, жила от праздника к празднику. Она обожала Новый год, и всегда ставила елку в начале декабря. Психологи бы объяснили это проблемой детства, вернее, его отсутствием. Но к чему слушать тех, кто не знает, о чем болтает?! Тех, кто рос в обеспеченных семьях, поступал за деньги в институты, выучивался на психологов, семестрами не вылезая из запоев и публичных домов, раскидываясь деньгами направо и налево!? Такие люди никогда не смогут понять своих пациентов, ибо постичь боль по книгам, невозможно! Для Дианы психологи всегда являлись кем-то вроде пришельцев с другой планеты, встреча с которыми, по сути своей, всего лишь выдумка. Но иногда, даже самые далекие и невозможные встречи, вдруг обретают плоть и двигаются к нам навстречу, выходя из плотной дымки утреннего тумана. И мы жалеем о том, что не верили в добрых медиков, читающих лекции. Потому что те, кто выходит из тумана, оказываются страшными воплощениями кошмара. Реальностью выдуманного нами зла.
Мы всегда сами выбираем свою судьбу и свой путь. И каждое наше движение, каждый поворот головы, раскидывает в будущем сотни разветвлений и дорог. И делая шаг, мы собираем их воедино, не подозревая, что выбрали путь страданий.
"Если бы Слава тогда ушел с работы и приехал ко мне, ничего бы не случилось!" - так подумает Диана Буркова, много дней спустя, после личного знакомства с психотерапевтом Прохоровым. И от этих мыслей лишь бессильно сожмет кулаки, вглядываясь в оконные решетки, за которыми не будет ничего, кроме белой зимы. А смирительная рубашка, будет больно сдавливать ей горло и грудь. И мир, в котором была "Планета Сибирь", был любимый, было счастье, была сама жизнь... покажется ей настолько далеким, что она не сумеет вспомнить и половины. И слезы брызнут из красивых глаз. Все это будет. Из-за одного шага, сделанного в неправильном направлении.
Буркова глянула на часы. Без пятнадцати три. Самое время прошвырнуться по магазинам!
Скрыв лицо от мощного осеннего ветра, Диана свернула в проулок и, перейдя дорогу, вышла к супермаркету. Город, в котором она жила, был небольшим, с населением всего в сто тысяч и, как водится в крохотных городках, каждый магазин был на виду.
В супермаркете было безлюдно. Кассирши устало вздыхали на рабочих местах, администратор бесцельно бродил по торговым рядам, похожий на черного ворона, а работники зала занимались выкладкой товара. Где-то в подсобке или на складе, играла тихая музыка. Диана взяла корзинку, потом, подумав, положила ее обратно и выкатила тележку.
Пока она делала покупки, мысли в ее голове вертелись, словно пустая карусель. Она думала обо всем и ни о чем сразу. Думала о Старкове. О своем брате. Думала о пустой квартире и об этом дурацком празднике. Думала о Боге, которому бы разбила нос, спустись он к ней в светящемся шаре. Пустота наполнялась красками, и они смешивались в безумную кашу, выливаясь из глаз и рта, вытекая из ушей.
Буркова кинула в тележку пакет сока.
"Что за жизнь?!"
Она двинулась дальше, пытаясь слезть с невидимой карусели. И вскоре поняла, что ей это удалось. Перед глазами остались только образы предстоящего праздника. Она даже взяла идиотский колпак с помпоном, и несколько цветных лент. Потом, осмотрев груду (ненужных) покупок, двинулась к кассе.
Сумма оказалась внушительной. Как и тяжесть пакетов, режущих руки.
Покинув пустой магазин, Буркова не спеша побрела к автобусной остановке. На секунду ей почудилось, будто она отчаянная домохозяйка.
"Или обезумевшая от голода толстая девочка"
Небо над головой, застланное тучами, походило на огромный глаз, бывший когда-то голубым, но заплывший от старости катарактой. Осень заразила его неизлечимой болезнью, неминуемо ведущей к слепоте.
"Пол-литра коньяка...Зачем столько?"
Из-за реальности. Потому что она - холод за окнами. Потому что она - вечер, который будет одиноким, словно пес на цепи, рвущий будущее крепкими клыками! Все остальное, лишь иллюзия, которую Диана постарается украсить коньяком, обжигающим внутренности.
Серый, пыльный троллейбус, словно ждал ее. Она зашла в пустой салон и села у окна. Тусклый свет дня, еле просачивающийся сквозь мутные окна, кинул на ее лицо замысловатую тень, в виде креста.
"Это упадок, это тлен", - подумалось Диане. И она была права. Для нее, с этого момента, все было именно так.
Она ехала мимо улиц, по которым когда-то возвращалась из школы домой. В частный сектор, в деревянный дом, воняющий табаком и перегаром. Туда, откуда она хотела выбраться, больше жизни. Из места, которое все называли трущобами.
После смерти отца они продали квартиру и купили дом. Деньги, оставшиеся после сделки, мама куда-то спрятала и тихо пропивала. Она купила себе серый плащ, в котором и проходила все восемь лет, вплоть до смерти. В нем она и умерла, но к тому времени он походил больше на накидку дервиша. Ей никто не помогал. Ни дети, ни друзья, ни близкие. Она умерла одна, как, наверное, всегда и хотела. На столике, в ее разрушенной лачуге, стояла только недопитая бутылка спирта. А ее дети выросли. И каждый выбрал свой путь. Старший сел в тюрьму, младший пытался слезть с иглы, а Диана... она просто не могла заставить себя помогать женщине, из-за которой погиб ее отец. Она была ее матерью, лишь по крови. Но не в сердце.
"Я помню все..."
Диана вылезла из троллейбуса, и поплелась к своему дому, будто раненая птица. Волочащая по асфальту крылья-пакеты.
В квартире она была ровно в четыре часа. Щеки ее раскраснелись от мороза, но она почему-то улыбнулась. Праздник в одиночестве! Что ж, не так уж это и плохо.
"Мать умерла так же..."
Это были ненужные мысли. И Буркова прогнала их.
Раздевшись, она достала колпак и надела его. Засмеялась и покрутилась перед зеркалом.
"Я - клоун, я счастье для всех! Я - это мир! Смешной и хороший, добрый и ласковый!"
Потом покрутила пальцем у виска и снова рассмеялась.
"Мои катушки в голове начали разматываться"
В квартире царило тепло. Когда дали отопление, Диана тут же перебралась в свои любимые капри и майку, с растянутым воротом, обнажающим плечо. Ей казалось, что именно так, она выглядит самой потрясающей девушкой в Городе.
Сладко зевнув, Буркова поняла, что спать совершенно расхотелось. Наверное от того, что ей не терпелось начать праздновать. Она, словно ребенок, начала инстинктивно сжимать кулачки, глаза ее заблестели. Окинув взглядом комнату, она заметила Настасью, лежащую у изголовья кровати. Тряпочную розовую куклу, набитую ватой, с глазками-пуговками и ртом, вышитым черными нитками. Когда-то у куклы были и волосы, это можно было заметить, увидев желтые пятна засохшего клея, на макушке. Игрушка была самодельной, каких не встретишь в магазинах. Кривые швы, с выбивающейся ватой, рот, скошенный к щеке... Но Диана так привыкла к Насте, что не замечала ее изъянов. Кукла была старой, она пришла вместе с Дианой, оттуда, из трущоб, пропитавшись слезами и грязью. Она была чем-то вроде талисмана, только благодаря ей Диана помнила приятные моменты детства. Помнила отца, огромного, но такого добродушного, что сжималось сердце! Помнила уроки труда для девочек, где не было унижений, и дети увлеченно слушали свою учительницу. Помнила их, потому что там чувствовала себя обычной, стоящей наравне с громадным миром, с детьми Города, с их мечтами и фантазиями. Помнила те далекие времена, когда они еще жили в квартире, когда не было холщевых сумок, а обычные ранцы, как у всех детей, не было старой одежды, на размер меньше, не было насмешек со стороны одноклассников и учителей...Диана сберегла эту куклу, пронеся ее сквозь все невзгоды и лишения. Эта кукла была особенной. Она умела слушать.
И сейчас, при виде этой потрепанной игрушки, губы Бурковой растянулись в улыбке, а волны теплоты и добра прокатилась по телу, оставляя приятное ощущение полета.
- Привет, Настасья! - прошептала она и вышла на кухню. Включила кран и вымыла руки. К этому ее приучил отец. Всегда мыть руки с мылом, возвращаясь с прогулки. И она помнила его завет до сих пор.
Вытершись мягким полотенцем, она наклонилась к пакетам. Выложила покупки на стол и, окинув накупленное взглядом, осознала, что никогда в жизни не съест все это в одиночку! Желудок от таких мыслей скрутился в спираль, выжимая боль к заду.
- Гостей не ожидается, а я толстая девчонка, собирающаяся все это сожрать! Чавкая и пуская слюни! Пусть никто и не приходит, я одна справлюсь!
Она осторожно поднялась и почесала затылок. С чего начать? С праздничного стола? Достать глубокий бокал, рюмку, тарелочку, вазу для фруктов? А может быть, накраситься заново, и надеть вечернее платье?
- Мдя...Я точно чокнулась, - Диана снова напялила колпак и принялась за дело.
Фрукты сложила в вазу, тортик выложила на тарелку, плеснула сока в бокал, салфетки...Она огляделась.
- Где эти чертовы салфетки? Я собираюсь их свернуть так же, как это делают в нашем ресторане! - смех прыснул с ее губ, как яркая кровь.
Диана знала, что каждый клиент проклинал их за то, как они сворачивали салфетки. Потому что развернуть их обратно, было, мягко говоря, проблематично! Но директор не знал этого, как истинный сноб! В его ресторане все происходило из салфеток. Даже официантки, которых было столь же сложно развернуть.
- Одинокая официантка! - пробормотала Диана и поняла, что воспоминания снова вернулись. Память раскрыла клыкастую пасть и вонзила ядовитые клыки в самое сердце.
Ее семья всегда жила в Городе. Они были коренными жителями, можно сказать аборигенами Сибири. И за долгие годы должны были приспособиться к России, к ее устоям и законам. Должны были ужиться с людьми, с этим промышленным городком. Но... так и не смогли. До смерти Юрия Буркова - отца Дианы, - все шло достаточно неплохо, они, так сказать, оставались на плаву! Но после того дня, когда глава семейства не вернулся с завода, с очередной двойной смены, все пошло наперекосяк! Юрий Бурков, каждый день, бился с жизнью, не подпуская ее мрачную реальность к своему дому. Он делал это ради семьи, ради дочки, но главным образом, ради себя. И жизнь, эта мерзкая шлюха, видела в нем достойного противника, поэтому и устроила ему такой конец! Полтонны бетона сорвались с цепей, и рухнули прямо на него. Он умер мгновенно, его грудная клетка вывернулась наружу, кости разворотили кишечник, а кожа лопнула, как плохая ткань, но после этого, лежа в пустой темноте, он еще долго слышал, как хохочет над ним жизнь, празднуя победу!
Диана помнила отца. Как помнят царей их рабы, видевшие лишь профиль силуэта в окне богатого замка. Она помнила его большие мозолистые руки, огромный рост, широкие плечи. Помнила, что уходил он всегда рано, а приходил, когда Город готовился ко сну. Он работал так, как никто не работает! И это, она помнила тоже. Он был богом, спустившимся с небес, кующим своим молотом сталь мирозданья. Да, иногда он был чересчур грубым, но всегда оправданно! Он бил свою жену, если узнавал, что она бросила очередную работу, и шлялась где-то по подругам, пристрастившись к алкоголю. Он заставлял ее работать на нескольких работах, и делать это добросовестно! А в холодильнике никогда не хранилось ничего, крепче пива. И пить его, кому-то еще, кроме самого Буркова, запрещалось! Потому что он знал, что его жена не ограничится парой глотков. Попросит еще. Потом, выдув три-четыре бутылки, начнет плакаться о своей плохой жизни, и попросит еще. Потом еще. И еще! Она была алкоголичкой, но алкоголичкой пассивной, кроющейся внутри одной из самых красивых женщин крохотного промышленного городка. Несомненно, ее черты передались и Диане. А она...она всегда хотела быть похожей на нее...Но еще больше, хотела быть похожей на отца. Ведь она прощала ему все. Его вечную скорбь по потерянным дням. Его грусть и желание уйти. Его вечернее пиво, в старом кресле, в комнате, утонувшей в ночи. Диана видела его часто, когда просыпалась в своей постели, от давления мочевого пузыря. Она тихо шла по коридору и заглядывала в родительскую спальню. А он сидел там, в полной темноте, такой одинокий и покинутый всеми, что сжималось сердце. Но никогда Диана не осмеливалась подойти. В те дни, она была обычным ребенком, смотрящим на мир снизу вверх.
Мать стала пить тайком. Кожа ее превратилась в воск, лицо отекло. Но страшнее всего было ее нежелание что-то менять. Она всегда стремилась к самому гадкому одиночеству, ожидающему ее на краю земель. И со временем Диана стала оберегать отца от матери, сама готовила ему еду и стирала вещи. Она видела, как постарел ее отец из-за мамы. И впервые подумала, что ненавидит эту женщину больше, чем кого-либо на земле.
Юрий, со временем, становился все грубее и вскоре стал поднимать руку на детей. Если они ломали устои, которые казались ему незыблемыми, он применял силу. Лицо его превратилось в кусок гранита, испещренный глубокими трещинами морщин. Он мог ударить так сильно...мог убить... Однажды он избил старшего сына, да так, что тот отключился. Бурков поднял его на руки, бережно положил на кровать и уселся в кресло, пить пиво. Лицо его при этом оставалось настолько спокойным, что ни Диана, ни ее мать не решились подойти к нему. Он был похож на маньяка-людоеда, обедающего своей очередной жертвой. Страшно было видеть его таким. Но, при всей своей жестокости и грубости, этот огромный, покрытый буграми мышц человек, умел любить. Он мог быть таким ласковым и нежным, что все недостатки, улетучивались, будто дым. Именно таким его любила Диана. Именно по такому отцу она скучала.
Диане, больше всего запомнился тот день, когда отец похвалил ее за куклу, принесенную с урока труда. У куклы еще не было имени, но милость папы уже была...
"Как настоящая!" - сказал тогда Юрий.
"Да ну, так себе", - пробормотала Диана, покраснев.
Ей не хотелось задаваться, но она сказала, что хочет стать производителем игрушек. Отец засмеялся, ласково гладя дочку по голове, и кивнул.
"Да! - крикнул тогда он. - Ты сделаешь это, а потом я приеду к тебе на завод, и может, ты возьмешь меня к себе на работу"
"Конечно, возьму, папочка!"
Но он ушел раньше, чем ей исполнилось двенадцать. И все мечты разбились о бетонный пол, словно стеклянная бутылка молока. О чем она думала тогда? О фабрике игрушек, о куклах, об отце, стоящем у конвейера?! Глупые мечты растворились в воздухе, и больше никогда не возвращались, оставив маленькую девочку наедине с огромным и безжалостным миром. Мать запила. Устроила цирк на похоронах, с пьяным ором и слезами! Многие тогда посчитали, что у нее съехала крыша, а другие нашептывали, что именно она и свела мужа в могилу. Марина Буркова во время похорон попыталась открыть гроб. Красная крышка была намертво прибита гвоздями, но она всадила ногти аккурат в щель и с криками боли потащила вверх. Люди кинулись оттаскивать ее, кто-то завопил от ужаса, но большинство с интересом и жадностью наблюдали за происходящим. Они хотели, желали, чтобы она скинула крышку. Им было безумно интересно, на что похож человек, раздавленный бетонной плитой - на кашу или на фарш!? Но любопытство так и не было удовлетворено, люди сумели оттащить пьяную и извивающуюся вдову, от гроба мужа. А она орала, что вернет этому ублюдку все удары, которые он подарил ей за совместную жизнь! Он кричала долго и истошно, пока, наконец, не затихла, сорвав голос. Но люди не забыли. Люди начали шептаться...
Вечером, после похорон, когда мать спала, опустошив бутылку водки, старший брат Дианы, подозвал ее и младшего, Антончика, к себе.
Он сказал им тогда:
"Я ненавижу ее за это! За то, что она пыталась сделать там, на похоронах! Отец был лучше! Но, слушайте сюда, теперь все по-другому! Я - главный! Если кто-то вас тронет, там, на улице, будет иметь дело со мной, если кто-то скажет плохо о нашей семье, будет искать свои зубы по всему Городу! А если вы будете прятать от меня деньги, еду, и прочее дерьмо, я церемониться не буду! Поняли?!"
Они кивнули. Он ушел. А поздно ночью, когда Диане снова захотелось в туалет, она заплакала. Потому что не было больше папы, сидящего там, в кресле, с бутылкой пива. И ей, его дочери, не дано больше любоваться им, таким красивым и добрым, что сжимается сердце. Ей стало тогда так плохо, так мерзко от всего этого, а мочевой пузырь давил на кишки все сильней, вызывая боль в животе...Что она все равно, встала с кровати и пошла в туалет, а, проходя мимо родительской, не удержалась и заглянула внутрь. И чуть не умерла от страха. В кресле сидел отец! С бутылкой пива, живой и невредимый.
"Папа?" - шепотом позвала она.
Но он молчал. Темный, безликий силуэт, в кресле.
"Папа?"
"Дура! Это не папа!" - сказал черный демон в кресле, и у Дианы похолодела кровь. Нет, это не ее папа! Это монстр, выпрыгнувший из самой преисподней...И его имя, она знала, могла произнести вслух! В кресле сидел Андрей, ее старший брат. С бутылкой отцовского пива. Неужели, подумалось Диане, и он видел отца таким? Беспомощным и слабым?
И, ей стало обидно, как никогда. Стало горько.
"Зачем ты это делаешь?"
"Уйди, овца!"
"Ты пьешь папино пиво, и сидишь в его кресле, зачем?!" - ярость переполнила ее.
"Хочешь по зубам, или как?" - фигура поднесла бутылку ко рту.
"Тебе никогда не стать таким, как отец, козел!"
"Завтра я тебе отвечу!" - спокойно произнес Андрей.
И сдержал слово. Он посадил ей громадный синяк под глаз. И с этого момента, для Дианы, начались трущобы.
Потом была школа. Каждый день в которой, давался хуже предыдущего. Шагая по коридорам, с учебниками в руках, она слышала смешки за спиной, чувствовала тычки пальцев, ощущала детскую ненависть, сжигающую ее испуганное сердце. Но больше всего ее пугало слово, которым они прозвали ее. "Нищая". Страшное слово, означающее проказу. Бьющее в лицо со всего маху и твердящее о том, что детство никогда не кончится. Мерзкое, поганое время, когда на мир приходится смотреть снизу вверх. И вечера, с ревом в подушку, и прогулы...ничего не могли изменить. Ни в ней самой, ни в окружающем мире. Жестоком и бессмысленном, перемалывающим детей, в своей мясорубке, будто кукол. Даже учителя, смотрели на Диану иначе. Даже они боялись прикасаться к ней, боясь подхватить инфекцию бедности. Что же она могла поделать с этим?.. У нее не осталось друзей. Даже те, кто дружил с ней с самого детства, отвернулись. Отреклись. И единственной верной подругой, стала кукла Настасья. До 13 лет Диана играла с ней, а после стала рассказывать, словно дневнику, все переживания и обиды. И, как бы это было ни странно, но после таких бесед, Диане становилось легче. Ей снова хотелось жить. Снова хотелось верить в добро...
Она отошла на несколько шагов, осматривая стол. И улыбнулась, гордая. Стол выдался, что надо!
- Праздник, - Диана выдохнула. - Ничего особенного, просто мой праздник. Ничего лживого! Праздник, он всегда праздник. Разве нет этого стола и колпака на голове?
Тишина квартиры не удостоила ее ответом.
- Вот-вот... - она оборвалась, понимая, что разговаривает сама с собой.
И вдруг, ей без причины, стало страшно. Она ударила по столу кулачком, отгоняя мерзкую дрожь. Но та, ни капли не испугавшись, не собиралась уходить. Она заползла под майку и принялась щекотать низ живота.
Поэтому в 17-45 Буркова открыла коньяк. Единственное средство, как ей казалось, способное прогнать дурные мысли. Она села за стол и налила себе рюмку до краев. В тарелку бросила раскромсанные на дольки фрукты. И наколола на вилку зеленое колечко киви.
- Поздравляю тебя, Диана Юрьевна, с началом сумасшествия! - она опрокинула рюмку в рот.
Коньячный спирт обволок гортань, затеребив небо. Он, будто липкий мед, пополз по горлу не спеша, сжигая все на своем пути. Диана хмыкнула, скривившись, и плеснула себе еще. Выпила и принялась за торт. Он показался ей слишком приторным, но она, не обратив на это внимания, съела два куска. Снова промочила горло коньяком. Закусила кислым апельсином. И снова выпила, чувствуя, как по желудку разливается огненный ад.
"Ты как мать, ей Богу!" - упрекнуло сознание.
- Ничуть! - ответила Буркова, и снова выпила. Зажевала конфетами. Бросила на пол цветную ленту и тупо уставилась в стену. Съела дольку груши и снова выпила. И вдруг...осознала, что пьяна.
- Так я напивалась только тогда, - сказала она пустой кухне и широко улыбнулась. Но глаза ее так и остались грустными. В них снова плеснули отходами воспоминаний.
- Тот чертов выпускной бал. Шестнадцать лет, выдача аттестатов зрелости, мать ее так, танцы, размалеванные девочки, красивые мальчишки, и эти долбанные медляки, эти сраные белые танцы! Хах... Кто вообще придумал их?! Ну, ладно, ничего ведь не исправишь!..
Диана замолчала, сжимая кулаки в гневе. Ведь тогда она была одета не хуже других девушек! Но все равно была чужой для них. Стала Золушкой, которую все узнали под богатыми платьями. Никто не пригласил ее на танец, и она стояла с полными глазами слез, смотря, как пары кружатся по актовому залу. Они сливались в красоту окружающего мира, похабные, дерзкие и молодые, но такие неповторимые! А она снова стояла в стороне. Снова была лишней в этой неповторимости.
И потом к ней подошел этот старик директор, с трясущимися руками. Во фраке, похожий на старую крысу, он произнес ту страшную, полную проклятий фразу:
"Хочешь, потанцуем?"
Он смотрел на нее добрыми, темными глазами и улыбался желтизной зубов, наверное, желая помочь от чистого сердца, но...Диана уже бежала к выходу из школы, подняв пышное платье до колен. По щекам ее струилась черная тушь.
Денег было немного, но на бутылку водки ей тогда хватило. Она села на лавку, в каком-то забытом дворе, и принялась пить. Прямо из горла, не стесняясь красивых одежд и юного возраста. После половины бутылки ее вырвало, но она не остановилась! Она продолжала пить. Так Диана и просидела на этой лавке, сжимая в руке горлышко проклятой бутылки, собратья которой сломали ей всю жизнь. Походила ли она на своего отца, который вечерами забирался в кресло с бутылкой пива? Или на свою мать, отчаявшуюся получить от жизни благословение? Она плакала, скрипела зубами, бормотала проклятья. И пила, снова и снова. А потом побрела домой, раскачиваясь в стороны, падая, пачкая платье. Похожая на изнасилованную шлюху, которую выбросили из машины извращенцы. Она шла в дом, который ненавидела больше всего на Земле.
- Таким был мой праздник... - за окнами стемнело, и Диана включила светильник. Ей показалось, что за окнами снова падает снег.
"Так приходит одиночество!" - вдруг подумалось ей.
Она скинула с головы колпак, и чуть было не грохнулась со стула.
- По-моему, пора освежиться, - сказала она пьяным голосом, пытаясь подняться. Ее повело в сторону, и она ударилась о холодильник. Тот негодующе задребезжал, и она шикнула на него.
- Тсс...
Кое-как, преодолев кухню, Диана направилась в туалет. Но ковыляя мимо открытой двери ванной, она поняла, что ее чертовски сильно мутит. Кислая желчь наполнила рот, а желудок взбунтовался так, что запустил праздничный ужин обратно по горлу.
- Боже мой! - Диана заскочила в ванную, опершись руками о раковину, словно бегун на старте.
Последующие пять минут ее рвало. Кусками того, что она только что съела.
- Бре-е-ед... - ее вновь вырвало. На этот раз жижа полилась даже через нос.
Когда, наконец, спазмы утихли, она ополоснула лицо прохладной водой, вышла в зал и плюхнулась в кресло. Включила верхний свет. Перед глазами все продолжало вертеться, точно хула-хуп. Рукой Буркова нащупала трубку радиотелефона и, не глядя, набрала номер Старкова. В ухо ударили гудки вызова. Первый, второй, третий... она ждала долго. Потом повесила трубку, обиженно скривив личико. Снова набрала номер. И вновь ей никто не ответил. Перед пьяным мысленным взором поплыли картины измены: Слава, целующий какую-то брюнетку, пытающийся расстегнуть ей лифчик, а она, эта стерва, уже стянула с него брюки и добралась до самого сокровенного... а телефон на его столике звонит и звонит, но никто, конечно, не собирается отвлекаться на такой пустяк...
- Нет, это все не правда! У него дома мама, и он не посмеет... да и вообще, ему это не надо, он на работе... и вообще, чего это я себя успокаиваю, все придумала сама себе и вот теперь...
Она замолчала. Встала с кресла, и ее качнуло в сторону. Но на ногах она удержалась, и принялась кружить по квартире, сжимая кулачки.
"Еще чего, он там с какой-то красоткой, смешно!"
"Нет ничего смешного!"
"Уйди прочь, проклятый голосок!"
" И что ты собираешься делать, а, пупсик? Он там, уже трахает ее, высоко задирая свой мускулистый зад, так, чтобы вогнать ей по самые яйца! А она дерет его спину ногтями!"
"Там мама его!"
"И что она сделает? Подсмотрит в замочную скважину и крикнет, чтобы он ее не трахал так сильно?! Или чтобы она постелила свою черную блузку, на случай месячных?! Что сделает эта старуха, а?!"
"Не может быть!"
"Может, может! Ты ведь знаешь, что все это может быть! Ты уже видела все это в детстве. Люди жестоки, пупсик!"
- Дрянь какая в голову лезет! Это мой больной рассудок решил пошутить или как? Чушь какая, они там это самое... по самые яйца! Ну надо такое вообразить, а?!
Она засмеялась. Неестественно.
Потом погасила свет и очутилась в густой тьме. В детстве она боялась темноты. Но ведь детство давно закончилось...
"В тьме нет ничего страшного!"
"А во тьме?"
Она сделала вид, будто не услышала вопроса. Мерзкий голос затих.
- Я схожу с ума, по-моему! В тьме, во тьме, бред какой-то, напилась всякой дряни и вот началось...
Ее рука невольно потянулась к выключателю, как вдруг зазвонил телефон. Сердце ударило в грудь и свалилось куда-то в желудок, цепляясь за кишки. Озноб пронесся по коже, будоража волоски, поднимая их дыбом. Но Диана не закричала. И даже не вскрикнула.
- Господи...
"Вот так и умирают от разрыва сердца. Молча, в полной темноте"
Она не стала зажигать света и взяла трубку.
- Да...
- Ты выиграла приз! - сообщил из трубки тоненький голосок и засмеялся.
- Что?! Кто это?!
- Ты выиграла приз, когда сможешь забрать?
Буркова отняла трубку от уха и вперилась в нее взглядом, словно впервые заметила этот аппарат у себя в квартире. Ей почудилось, что у трубки выросли красные губы, старающиеся ее поцеловать.
- Что за шутки идиотские? Хватит баловаться!
На противоположном конце провода снова раздался смех. Детский смех, она была уверена в этом. Ей звонил ребенок-хулиган.
- Это Диана Буркова, я правильно попал? Я правильно попала?
Диану передернуло.
- Если еще раз позвонишь, я узнаю твой номер. Мне только надо достать телефон с определителем и тебе крышка! Ясно?! - она нажала на сброс. Горло пересохло, хотелось пить. - Шутнички чертовы!
Она еще не успела вернуть трубку обратно на базу, как телефон зазвонил снова.
- Алле?
- Тебе что, не нужен приз?!
- Тебе чего надо?! - Буркова вышла в коридор и потянулась к антресолям. Где-то там, лежал старый телефон с определителем номера. Вытащив его, она принялась разматывать шнур. - Чего ты хочешь, маленький негодяй?!
- Чтоб ты приз забрала. Диана. Твой приз!
В трубке послышались тихие смешки. Ее собеседник зажимал рот рукой.
- Да-а... и что за приз? - поинтересовалась Диана, пытаясь тянуть время. Она уже добралась до спальни, в которой находилась вторая телефонная розетка.- Что за приз?
- Черный ящик! Как в "Поле чудес", я не знаю, что там! Но не дам и рубля! - снова смех.
Диана включила ночник. Присела рядом с розеткой, спрятанной у самого плинтуса, и... в трубке раздался сухой щелчок, сопровождающийся отрывистыми гудками сброса.
- Вот так засранец! Но откуда он мог знать?! Маленький говнюк! Обскакал меня! - она действительно расстроилась. Словно маленькая девочка, проигравшая в любимую игру.
Шторы на окне были плотно завешаны тюлем, и никто не мог наблюдать за ней в бинокль, это уж точно! Она кивнула своим доводам, но аппарат с определителем все же воткнула в розетку. Поставила на тумбочку рядом с кроватью и довольно хмыкнула. Дурман из ее головы испарился, и она почувствовала, как трезвеет. Она глянула на часы и с удивлением обнаружила, что уже десять. Присела на кровать, но тут же поднялась.
- Надо убрать со стола!
На кухне царил бардак. С тяжелым вздохом Диана развернула мусорный пакет и принялась за уборку. Остатки праздника закинула в холодильник, а коньяк, в шкафчик над плиткой. Колпак и ленты, так же, как и огрызки фруктов, она отправила в пакет. Мусоропровод был на лестничной клетке, но она так устала, что решила не ходить в подъезд.
- Завтра, когда пойду на работу, выкину весь мусор, а вместе с ним и память о сегодняшнем дне!
Коробку из-под торта, Диана оставила для Настасьи. Пускай кукла спит там, как в шикарном ложе, закрывая свои глаза-пуговки. Пускай посапывает носиком из ниток и бормочет что-то черным ротиком.
Буркова вернулась в спальню и, взяв тряпочную игрушку, прижала к щеке:
- Ты знаешь, я очень люблю тебя! Ты понимаешь меня, да? Я стерва, поганая стерва! Так думать о своем парне, так на него наседать по каждому поводу, доставать его всем, чем только можно!.. Я люблю его очень сильно, и он единственный из людей, кто мне дорог. Он такой... такой... ну, он просто... классный! И если я его потеряю, тогда потеряю и себя! Понимаешь, да?
Диана поняла, что плачет. В первый раз, не из-за того, что ее не любят, а, наоборот, из-за того, что любима.
- Я ... - она всхлипнула. - Я знаю, моя ревность не имеет почвы, но ничего не могу с собой поделать! Я боюсь потерять его! Боюсь снова очутиться там, в этих трущобах...
Настасья смотрела на плачущую подругу с пониманием. Черные глазки блестели в свете ночника. Если бы кукла умела говорить, она бы успокоила Диану, поцеловала бы в щеку, обняла бы маленькими розовыми ручками. Она бы сказала, что плакать из-за любви не зазорно, и таких слез незачем стыдиться. Она бы многое могла сказать, но была всего лишь куклой, умеющей слушать.
Диана еще долго рассказывала кукле о своей любви. Но потом поняла, что глаза слипаются, а мозг нашептывает о снах. Она бережно уложила Настасью в коробку из-под торта, поцеловала в лобик и, пожелав спокойной ночи, улеглась спать.
А когда зазвонил телефон, в половине двенадцатого, то его громкие трели уже не могли разбудить уставшую девушку. На определителе высветился номер Вячеслава. Телефон звонил долго, разрывая унылую тишь, после чего замолчал, так и не дождавшись ответа.