Аннотация: Странная квартира в самом центре быстро замерзающей Москвы...
Глава I
- Извините, опоздал.
В квартиру ввалился исполинский мужчина в усыпанной снегом иссиня-черной шубе и того же цвета меховой шапке. Он топнул ногой, отряхая обувь, но вместе с ней отряхнул всего себя - и на дешевый линолеум, как с горы, сошла снежная лавина.
В темноватую прихожую свет проникал только из гостиной, где вместо люстры висела на проводе тусклая одинокая лампочка; под ней, в облезшем кресле, сидел, укрывшись одеялом, беловолосый юноша.
Он поморщился и натянул одеяло на подбородок.
- Всегда опаздываешь.
- Черта характера. Что я могу поделать? - дежурно ответил великан, вешая шубу на крючок, который протяжно скрипнул под внушительным весом. Здоровяк пошел было в гостиную, но вдруг ухмыльнулся, хлопнул себя по лбу, просеменил обратно к крючку и повесил на него шапку.
Крючок с хрустом вылетел из стены, шуба и шапка ухнули на пол. Великан грязно побранился и кулачищем вмазал по стене, потом нагнулся и начал копаться в шубе - искал петельку.
- Черт тебя возьми, да брось! - не выдержал юноша, вскочил с кресла и нервно зашагал по комнате. Он был худ, светлая рубашка свободного кроя и серые хлопчатобумажные штаны висели на нем, будто на кукле. Но движения были упругими и властными - так ведёт себя наследник богатой семьи. Белесая бородка едва пробивалась на скуластом лице.
Здоровяк ногой запнул шубу в угол, прошёл в гостиную и протянул юноше руку. Ладонь парня на мгновение утонула в огромной, покрытой жесткими черными волосами ручище великана.
- Чаю налить?
Здоровяк кивнул. Он поправил свой видавший виды костюм - старомодный пиджак и брюки. Желтая рубашка сливалась с желтым лицом: шеи почти не было. Темные круги под глазами переходили в жирные дряблые щеки, будто грозовые тучи нависали над песчаными дюнами.
Юноша принес чашку с дымящимся чаем. Великан принял её обеими руками, подул и начал жадно пить, будто вовсе не боясь обжечь руки или обварить язык.
Присев на край кресла, парень поежился. В его руках блеснули маленькие серебряные четки, которые он пересчитывал с высоким мелодичным звуком. Казалось, где-то в комнате, может даже на одном из шкафов, свила себе гнездо птичка, и теперь малыш-птенчик поёт своим юным голоском: "птинь-птинь-птинь".
Юноша подождал, пока здоровяк допьет чай, а потом сухо спросил:
- Холодает?
- Аж зубы стучат! Я мимо катка проходил, никого нет, даже детей - настолько холодно! - отчитался здоровяк, растянувшись в улыбке.
Юноша кивнул и повернулся к большому, во всю стену, от пола до потолка, окну. Квартирка была бедной, и это красивое богатое окно казалось чем-то инородным - будто карета Золушки ровно в полночь стала тыквой, а одно сверкающее золотое колесо осталось.
Окно выходило на обветшалую пятиэтажку, на занесенную снегом неширокую дорогу. Улицу захватила тяжелая и совсем не городская метель, натужно воющая и хрипящая. Она расшвыривала неподъемные массы снега, настолько густого, что только хорошо вглядевшись можно было угадать вдалеке, за ночной тьмой, силуэт Останкинской башни.
- Мы же всё обдумали? - юноша безотрывно глядел в белую мглу за окном.
- А какой у нас выбор? Сами знаете: загноилось - режь. Даже для меня это... - здоровяк рубанул ребром ладони по шее, - край.
- Да? Я думал, тебе такое нравится.
Здоровяк звучно вздохнул.
- Они танками давят детей. Нелюди. Сами напросились. Затягивать нельзя. Я и в прошлый раз говорил...
Юноша оборвал:
- Что ты напоминаешь каждый раз? - он снова выбрался из кресла и прошелся вдоль окна. Потом проговорил, будто отплевываясь, - Судоходы... Он клялся, помнишь? Клялся!
- И? - с ехидцей спросил здоровяк, снова оскалив зубы.
Парень хотел что-то ответить, искал слова, а потом махнул рукой и подошел к окну. Прислонив ладони к холодному стеклу, он завороженно глядел на снежинки.
Тем временем здоровяк огляделся, хмыкнул, засунул пустую чашку из-под чая в карман брюк, и сразу, одним движением, достал оттуда же портсигар. Закурил: могучие легкие выдували столько белого жирного дыма, что казалось, будто начался пожар. Светящийся уголек настырно полз к фильтру.
- Всё когда-нибудь закончится, - сказал великан, и, будто соглашаясь с ним, потухла сигарета.
- Всё когда-нибудь закончится, - повторил, как заклятие, юноша.
Внизу, на улице, по узкому тротуару шёл сгорбленный старик. Вдруг ветер сорвал у него с головы шапку и потащил по улице, будто мальчик, который фантиком дразнит котенка. Дед сначала бросился вдогонку, но подскользнулся, больно упал, поднялся и плюнул вслед шапке - уж больно резво она катилась по улице. Он был лыс, как яйцо. Закрыв голову ладонями, старик заковылял дальше, пытаясь совладать с драчливым ветром, который то и дело ставил подножки, бросал в лицо ледяной колючий снег, выл в уши.
- Я, кстати, полностью поддерживаю ваш выбор. Эффективно, пусть и не быстро, - заискивающим голосом сказал здоровяк.
- Ты о чем?
Великан молчал, выбирая нужное слово, губы его беззвучно двигались. Вдруг, улыбнувшись удачной находке, он ответил:
- О морозце.
Юноша стиснул зубы. Отняв руки от стекла, он подметил, что кожа на ладонях немного примерзла. Взглянул на великана:
- Морозец. Да, точно. Уж теперь-то наверняка, - парень говорил осторожно и тихо, словно каждое слово отдавалось болью - так боится говорить человек с саднящим горлом.
Здоровяк оскалил зубы и широко раздул ноздри. Глянув за плечо юноше, он подметил:
- Смотрите - снег кончился. Мороз слишком сильный.
- Хм? - юноша вышел из оцепенения, - Там в кухне на окошке термометр. Посмотри.
Великан размашистым шагом прошел в кухню. Раздался торжествующий крик:
- Шестьдесят шесть ниже нуля!
- Так холодно, - в глазах юноши стояли слезы, а в руках опять запели четки.
Глава II
Вдруг входная дверь с грохотом распахнулась, и в прихожую кубарем вкатился старичок в коричневом продранном полушубке. Старик сжался в комок, пытаясь сохранить хотя бы крупицу тепла, и слышно было, как его зубы отбивают быстрый, как фламенко, ритм.
Юноша и великан переглянулись.
- Выкинь, - властно сказал парень, рукавом рубашки вытерев слезы с лица.
- Да ладно, пусть хоть погреется напоследок.
Дед усердно растирал посиневший череп, свернувшись на коврике в прихожей, словно дворняга, которую пустили в теплый дом. Здоровяк перешагнул через старика, чтобы прикрыть входную дверь, потом обернулся и состроил жалобное лицо.
Юноша угрюмо кивнул и скрылся в кухне. Звякнул чайник, зашипела спичка.
Великан наклонился над стариком, схватил его за пальтишко, легко, как щепку, протащил в комнату и бросил около кресла. В тепле старик потихоньку ожил; иней на лице стаял, сбив жидкую седую бороденку в мокрые клочья.
- Чуть не замерз! - хрипел старик, - Там незнамо что творится, я пока от метро шел, едва кони не двинул. Стучал в двери, никто не открывал, только у вас... Ещё немного и... К дочке иду, - последнюю фразу он сказал будто бы в оправдание, растерявшись перед стылыми глазами здоровяка.
Юноша возвратился с чашкой чая - дал старику, присел рядом, внимательнее вгляделся в его лицо, и вдруг понял, что это тот самый лысый мужичок, шапку которого отобрал разбойник-ветер. Под полушубком на старике был вязаный свитер, из-под него выбился маленький крестик на обычной веревочке.
- А где дочка живет? - спросил парень, ловко спрятав крестик обратно под стариковский свитер.
- Два квартала отсюда, но как раз против ветра. Кусачий, подлюка! Я не дойду, помру на полпути, - дед посмотрел в глаза юноше, и как будто немного приободрился, - дайте телефон, я пожарным позвоню. Господи, да что ж творится?
- Может конец света?
Вздрогнув, старик украдкой бросил взгляд на здоровяка. Ох, ну и верзила - казалось, что если он встанет на цыпочки, то головой коснется потолка. В сравнении с великаном шкаф у стены казался прикроватной тумбочкой. И невозможная громада мужчины, будто фальшивая нота, вдруг открыла и другие невозможности: огромное окно, словно стену целиком вынули и заменили на стекло; верзилу, который ведет себя, будто слуга у барина, и самого барина - юношу с хрустальными чертами лица, задумчивого, тихого, мягкого; жуткий невыносимый мороз за окном, который, будто дикий зверь в клетке, рокотал и царапал тонкое стекло, но внутрь, в квартиру прорваться не мог. Фальшивая нота потянула за собой ещё одну, и ещё, и вскоре музыка сбилась в какофонию, а старику захотелось подняться и сбежать из этой странной, странной квартиры.
Но он остался.
Парень тем временем сел в кресло, как на трон - царственно, закинув ногу на ногу, опустив руки на подлокотники. В окне напротив город был непривычно тихим - ни гудков машин, ни криков пьяниц, ни лая собак; на стекле неумолимо расползались узористые морозные кружева, и старику казалось, что они похожи сразу и на пушистые ветки, и на кровеносные сосуды.
Необычный хруст пронесся по улице, стал громче, назойливее, впитал в себя завывания ветра и сопение здоровяка; и уже весь город трещал и скрипел.
- Что это? - старик от испуга едва дышал.
- Это лопаются оконные стекла, дед.
И, подтверждая слова здоровяка, окна пятитажки напротив враз покрылись паутиной, и из этой паутины вниз полетели неровные куски стекла, мгновением позже разлетавшиеся на дороге в звонкую серебристую пыль.
- Как? Боже! - старичок попытался вскочить на ноги, но вдруг получил от здоровяка удар ногой в живот, скрючился и рухнул обратно. Юноша сжал челюсть так, что на скулах выступили желваки, но не издал ни звука.
- Ты что? - дед с трудом выдавливал слова, лицо стало пунцовым, - пусти, там дочка моя! - он не мог подняться, судорожно вдыхая воздух, будто рыба, выброшенная на берег. Потом, собравшись с силами, пополз в сторону двери, ухнув, когда на спину опустился тяжелый ботинок верзилы.
- Да она же до смерти замерзнет! - завыл старик, как помешанный.
- Уже, - прошептал юноша.
Треск снаружи начал затихать.
Дед посмотрел на него обезумевшими глазами:
- Да как ты можешь знать, никто не может знать...
- Кому, как не мне?
Слова были холодными и сухими, как похоронка с фронта: "погиб и предан земле в братской могиле". И, как и похоронке, сначала не веришь, качаешь головой, убеждаешь себя, что это глупая шутка, перечитываешь снова и снова и снова, и пустые слова ничего не значат, как так - умереть, вот так вот просто, буднично? Умереть... Неужели? Нет! Нет. Но скоро черной волной накатывает горе...
И теперь старик, распластавшийся у ног юноши, непостижимым образом поверил, что вот так оно и есть - дочь мертва. Мертва, он знает. Кому, как не ему?
А кто он?
- Родимая моя... - на старческой слезе отразился мертвый город, вдруг ставший необъятной братской могилой.
Глава III
Прошло время. Старик сидел на полу, прислонившись спиной к креслу. Он больше не плакал и не молился, а только изредка кидал взгляд на окно, будто надеялся, что оно вот сейчас взорвется тысячей осколков и наконец пустит внутрь холод, вместе с которым придет избавление.
Юноша опять закутался в одеяло, закутался в свои мысли, нырнул куда-то вглубь, лицо его обратилось восковой маской, и казалось, что он даже не дышит.
Здоровяк напевал что-то себе под нос, с причмокиваньем поглощая найденную в холодильнике палку колбасы. Взглянув на термометр, он зычно гакнул. Вернувшись в комнату, верзила увидел погруженного в себя юношу и нахмурил брови, весь как-то подсгорбился, а потом, кашлянув, громко предложил:
- Хочешь историю расскажу?
Юноша выплыл из глубины, воск на лице стаял и снова проявились морщинки, парень часто заморгал и кивнул.
- Был случай, - здоровяк, обрадовавшись, отправил последний кусок колбасы себе в рот и обтер руки о пиджак, - я с одной семьей познакомился. Муж - примерный семьянин, добрый, хороший, честный. Мой клиент! Вот только хилый в этом деле, - верзила многозначительно улыбнулся, крякнул, руками сделал неприличный жест.
- Так вот, не мог он свою жену - ну, вы понимаете. И она потихонечку хирела, поглядывала, где бы, так сказать, яблочка вкусить... - Юноша как-то затравленно посмотрел на великана, тот смутился, но через секунду продолжил, - В общем начала ходить на йогу - и я тут как тут!
- Узнаю почерк.
- Да, да! - зарделся здоровяк, - так я её на машине прокатил, в ресторан сводил, - он загибал пальцы, - и в этот же вечер в койку.
- А муж? - спокойно спросил юноша, будто должен был задать этот дежурный вопрос.
- Ну, у мужа там на работе станок сломался, а на следующий день как раз проверка... Он в ночь и остался.
- Жулик ты.
- Да только чуть-чуть подмахнул! В общем, стащил я у неё исподнее, и заказным письмом ему на работу отправил. Посылочку! Весь завод собрался - гогочут, пальцем тычут, а он красный, как тот рак, и я прям чувствую, как у него зубы скрежещут.
Старик, будто в трансе, не сводил глаз с одежды здоровяка. Пиджак был заношенным, старого покроя, но каким-то удивительным образом сохранял свой насыщенный черный цвет; казалось, что это лоснится кожа... Дед и сам не заметил, как коснулся свитера чтобы проверить на месте ли крестик?
- И он её убил, - после небольшой паузы сказал юноша.
- Ага. А сам в окно выбросился, - великан хлопнул в ладоши, и как будто даже немного начал приплясывать. Казалось, он сейчас заходит колесом по комнате.
Юноша улыбнулся уголками глаз, как улыбается отец сбивчивому рассказу маленького сына, в это время размышляя совсем о другом.
- Готов поспорить, что этим дело не кончилось.
- Нет! Ахах! Он выжил, и его парализовало. Лежит перемотанный, в утку гадит. А я дождусь, пока медсестра уйдет, в палате никого не будет, зайду - и на тумбочку туфли положу, ну, в которых жену хоронили. Полные земли. Он только стонет, краснеет...
Здоровяк и сам раскраснелся, на лбу выступил пот. Он глядел исподлобья: будто прилюдно занялся чем-то грязным, и теперь жалел.
- Подлость, - сказал старик.
Верзила с недоумением на него посмотрел, потом перевел взгляд на юношу - у того в глазах блестел веселый огонек.
- Подлость, - согласился верзила, - но это мушка в сравнении с войной. Миллион трупов.
- Да, тут они сами, даже помогать не приходится, - ответил юноша, снова закрылся одеялом и погрузился в мысли. Здоровяк, увидев это, сжал зубы, нахмурился, потемнел лицом. А потом вдавил свой стылый взгляд в старика.
С виду великан был почти даже смешон, с этими покатыми плечами, дряблыми, похожими на студень щеками, старомодным костюмом. Ботинки невероятного размера больше походили на снегоступы, а из кармана выпирала чайная чашка...
Но глаза, глаза были пустыми. Верзила тряс щеками, переступая с ноги на ногу, смешно чесал нос, а в это время глаза смотрели пристально и жутко, будто жили отдельно от остального тела. Глаза змеи. Зрачки фиксировали движения, провожали объекты, как собака каждое утро провожает хозяина до калитки: буднично, равнодушно, бесстрастно. Старик видел такое всего несколько раз, у искалеченных людей, прошедших великую войну, схоронивших детей, а потом ещё и живших настолько долго, чтобы жизнь набила оскомину; и даже в их глазах ещё тлел уголек человеческой души. В мертвом взгляде великана пылилась лишь зола.
Здоровяк медленно обошел кресло, и, горой возвышаясь над дедом, мясистой ладонью похлопал его по лысому черепу.
- Служишь? В ногах у хозяина, и лучшие места на трибунах, - верзила кивнул в сторону города.
Потом засунул руку в свой необъятный карман и достал из него крохотный консервный ножик, маленькое ржавое лезвие которого было испачкано чем-то бурым.
- Извиняй, - здоровяк рукой, будто тисками, сдавил старику череп и замахнулся ножом.
- Оставь! - взвизгнул юноша.
Верзилу будто покорежило, он согнулся и начал пятиться в темную прихожую, не отпуская головы старика, увлекая его за собой, как куклу.
- Оставь, я сказал.
Здоровяк выругался и швырнул старика в стену - настолько сильно, что тот даже не издал ни звука, а лампочка на потолке заходила маятником: тени то сжимались, то растягивались.
- Расцелуй его, он же человек... Может он тоже поклянется? И все по новой, а? - в голосе здоровяка слышалась издевка, - Отдай его мне, дай поиграть... - он продолжал пятиться и, наконец, спиной уперся в шкаф.
Юноша подошел к великану: Давид и Голиаф, вот только на лице Голиафа был нешуточный страх.
- Не наигрался ещё? - спросил юноша.
- А что ты вспыхнул, вечный? Глянь-ка за окошко. Поздно сомневаться начал.
- Я не сомневаюсь, но старика оставь. Сердца у тебя нет.
- А у тебя? - здоровяк хищно улыбнулся, - у тебя есть? Росчерком пера - весь мир.
- Это твоя идея! Мы вместе решили...
- Мы? Меня не приплетай, ты решил.
Парень сжал кулаки и глубоко вдохнул.
- Да, я. Только я такое решить и могу. Завидуешь? Зависть - грех.
Губы великана расплылись в ухмылке:
- А убийство?
Юноша вытянулся и схватил здоровяка за воротник. Тот затрясся, будто собака, которая вот-вот кинется на хозяина.
- Да кто ж вы такие?
Парень оглянулся на старика, который стоял, оперевшись о косяк двери. Правая рука висела, как плеть.
Верзила пожал плечами, плотоядно улыбаясь. Потом подмигнул и ответил:
- Люди.
- Люди себя так не ведут, - прохрипел старик, качая головой, - Черти вы.
В одно мгновение юноша как-то оказался перед стариком и отвесил ему пощечину. Старика бросило на колени, и он почувствовал, как с шеи сдернули крестик.
- Ублюдок, да что ты знаешь? - голос юноши дрожал, из сжатой руки, в которой он сжимал распятие, на пол капала кровь.
Казалось, что все чувства, которые копились в нём, вдруг вырвались наружу. Он как-то сдавленно завыл, лицо превратилось в гримасу.
- Посмотри, старик. Вот оно - Царство небесное, вечная жизнь. Боже всевидящий... - голос словно треснул, - Проклятие! Ты можешь закрыть глаза - я не могу.
По лицу юноши катились слезы. Он бросил старику окровавленный крестик.
- Матери топят своих детей - на моих глазах, сыновья убивают отцов - передо мной. - в голосе юноши появились стальные нотки, - Лгут, травят, режут, трахают чужих жен, молятся ночью, а с утра крадут иконы. Весь мир в крови, и каждая капля - моя капля, - он достал четки, размахнулся и бросил их в окно, - Получайте своё царство небесное.
На щеке старика расползлось лиловое пятно. Здоровяк заходился смехом, уже не сдерживаясь. Его туша дергалась, будто от судорог.
- А дочь? Я дочь увижу? - тихо спросил старик, не поднимаясь с колен, не поднимая взгляда.
Здоровяк перестал улыбаться, щеки и уголки губ опустились, лицо стало безжизненным и мертвым. Казалось, что если прикоснуться к коже, то на пальцах останется блеклый грим, а если тронуть нос, он отпадет, как у сифилитика.
- Дочь? - спросил юноша.
Тут верзила упал на четвереньки и протяжно замычал. На пиджаке и штанах уже не было видно проплешин, будто их выкупали в мазуте, и старик увидел, как рука здоровяка оставила на полу чернильный след.
А потом взорвалась лампочка.
Блеклый свет луны, отраженный от наледи на домах, лишь едва касался существа, которое одновременно хрюкало и шипело, мычало и стонало, хором на разные голоса. По полу шелестел десяток паучих лап, хлопали неисчислимые крылья. А вот глаза было два - кровавые угольки, впившиеся в лицо деда, будто две пиявки.
Существо неуклюже двинулось на старика, который, заикаясь, сбивчиво читал молитву, руками пытаясь нашарить под свитером распятие. Угольки неумолимо приближались, стало жарко, и деда окутал удушливый запах серы.
- Хватит! - крикнул юноша, и комната озарилась светом. Невредимая лампочка качалась на черном проводе.
Верзила хрюкнул, бросил на юношу ненавидящий взгляд, но все же встал на ноги. Никаких лап и кожистых крыльев не было - только заячья губа на лице здоровяка постепенно зарастала.
- Да он последний, что он нам? Мусор, грязь, человек, - верзила достал из кармана сигарету, и её кончик вспыхнул сам, - брось его, друг, брось! - великана заволокло дымом, и через густую пелену в старика снова вгрызались два кровавых уголька.
Юноша подошел к деду и наклонился перед ним.
- Не бойся.
- Я не боюсь. Смерти не боюсь. Но дочь - ты сказал, что она умерла. Если умру и я...
- Болван. - прорычал верзила, - Как котят в ведре.
И тут старик увидел тепло в глазах юноши.
- Ты увидишь её. Она ждет. Прости, но я так больше не могу.
- Я понимаю.
Юноша коснулся руки старика кончиками пальцев.
- Тебе пора. Ты последний, - здоровяк мотнул головой в сторону двери. - Прочь.
Старик поднялся и прошел в прихожую - медленно, как приговоренный, всходящий на эшафот. Открыл дверь. Пахнуло могильным холодом, плотным, упругим, будто жидким.
Но перед тем, как выйти, он обернулся. В комнате стоял худой мальчишка, заливающийся слезами, а перед ним на коленях ползал великан в черном сюртуке, будто пытающийся поймать каждую слезу. В доме напротив зияли провалы, тут и там виднелись силуэты обмотанных одеялами заиндевелых мертвецов.