Новая школа должна была стать образцовым советским заведением, и лучшие кадры преподавателей согнали туда под надзором секретарей обкома и сотрудников госбезопасности. Русский язык теперь был в могучих бицепсах, борцовской шее и выпуклых бельмах кудлатой психиатрической особы, которая утверждала, что ее только интриги завистников заставили покинуть сцену какого-то самого-самого балетного театра. Однако, от ее метровых шагов на толстенных высоких каблуках пиратских ботинок дрожал нос Гоголя на фасаде школы, и стучали судорожно сжатые зубы Маяковского.
Прозвище "Балерина" прилипло к ней мгновенно, и иначе ее больше никогда никто не называл, даже исключительно правильные и чопорные отличницы, всегда державшиеся возле нее интимной стайкой. Дебри русских правил я не считал наукой, т.к. не было в этих правилах законов, а были всего лишь нагромождения констатирующих описаний. Стихия живого языка владела мной, и правила эти - были внутри нее, и учить их для меня было бессмысленным и бесполезным занятием. А разбирать литературные произведения с точки зрения пролетарской марксистско-ленинской идеологии - тошнотворным ковырянием грязным пальцем в собственном горле. Зато сочинения на вольные темы - были моей любимой лагуной, в которой я плавал, нырял, и доставал со дна раковины и жемчуга. Но раковины эти были все больше неправильной, некоммунистической формы, а жемчуг - не красный, как положено, а все больше - черный. И говорила "Балерина" про мою лагуну сквозь зубы, и просила больше не нырять так глубоко, а демонстрировать впредь каждой своей строчкой преданность родной коммунистической партии за счастливое детство и не заниматься больше самоколупанием и правдоискательством. Но я только глубже лез в истоки истины, пытаясь понять непонятное и объять необъятное.
Однако, понимать что-то кроме лозунгов и утвержденных идеологических штампов не было положено никому, поэтому записан я был в никудышные презираемые личности, вечно сомневающиеся в непоколебимых незыблимых вещах, впитать которые мы были обязаны вместе с вонью школьных сортиров и соглядатайством сортирных надзирательниц.
Великая и ужасная История Человечества была сведена грудастой безбюстгалтерной Марьей Михайловной к перечню дат - каждая из которых была либо положительной, либо отрицательной - с точки зрения исторического материализма, а события - либо прогрессивными, и приближающими наступление всеобщего коммунизма, либо консервативными - уводящими ясную и прямую стрелу "истории" от желанной цели. От невозможности найти хоть отблеск живой мысли, у меня начинало есть в горле, из глаз брызгали слезы, и я выбегал вон - дышать живым ветром и видеть живых людей, живущих в живой истории.
Клейкий предмет "Обществоведение" даже не вела, а гундосо зачитывала занудная баба с отвислым брюхом, делая многозначительные паузы, и боясь пропустить в тексте хоть одну букву. И когда ей приходилось отвечать на правильные вопросы правильных отличниц - она так же зачитывала какую-нибудь правильную фразу, повергая их в почти религиозный экстаз. Однажды, после елейного обсуждения гениальнейших творцов пролетарской литературы, пролетарская гениальность которых ложила (клала) отпечаток на всю их жизнь, на все их мысли, и были они не людьми даже - а образцами и идеалами, - я невинно спросил - "А вот Маяковскому мы тоже должны подражать - застрелившись во славу революции?". Я был удален из класса перепуганной до известочной белизны обществоведкой, под негодующие голоса отличниц - певших что-то о "великих мыслях великих людей" и "недозрелых личностях" - вроде меня.
Ну что тут поделаешь... Вопросы мне задавать не разрешалось. Поэтому дозревать пришлось самому.
![[]](/img/k/klimenko_b_f/balerina/balerina_1.jpg)