Аннотация: История одного юноши, который жил не так давно...
Жил в Месопотамии юноша, который за всю свою жизнь ни разу ни с кем не хотел сориться и никому не причинял вред. Он стремился всем помогать и не мог отказать в помощи или в просьбе. Но всем не угодишь, и всегда будут люди, недовольные твоим существованием. Многие невзлюбили юношу за его доброжелательность. И, как было принять во все времена, его пытались изгнать из города.
В те времена с караванами ходили не только торговцы, но и представители актерских профессий, ремесленники, блуждающие от города к городу ученые (причем, как признанные, так и непризнанные гении) и кучка молодых людей, страстно жаждущих приключений и постоянно ищущих свое место под небесным светилом.
В тот день, когда юноша собрался уйти с очередным караваном в пустыню, город будоражило: те, кто получил помощь и поддержку от юноши, когда уже полностью отчаялся, молились в храмах за судьбу благодетеля и рыдали, снова молились и не переставали рыдать. Недруги же его ликовали: тогда они не осознавали тот факт, что без объекта гонений им станет скучно, и они судорожно начнут искать ему замену. А заменой может стать любой из них.
Тогда ликующих жителей было больше рыдающих: юноша покинул город не один, но каждый, кто шел бок о бок с ним, шел по собственной воле.
В городе стало холодно и одиноко. Не потому что солнце дарило меньше тепла, как могло показаться, а потому, что в городе трудно было увидеть хотя бы намека на улыбку. Кто мог улыбаться, давно покинул город, кто не смог уйти, тот растворился в сером камне стен.
Величие садов перестало радовать глаз и напускало грусть на душу, да тоску на сердце. В городе померкло все: от пыли дорог до сводов башни.
Был полдень, когда в главные ворота города вошел монах: он был один, голову его скрывал капюшон, а некогда новая и чистая ряса была подпоясана простой бечевой веревкой. Потертые же сандалии и въевшаяся пыль в подол его платья говорили о том, что монах не первый день бродит по пустыне.
Визит монаха мог остаться незамеченным горожанами, если бы он не обошел каждый дом, не прошел по каждой улице, не заглянул в каждый темный переулок.
Но монах пришел не затем, чтобы просто погулять по городу и тем более не для того, чтобы раствориться в нем. Он ни с кем не говорил на улице, как никто и не разглядывал его лица, но были дома, в которые монах настойчиво стучался.
Таких домов было немного, гораздо меньше тех, в которые монаха не впустили. И если бы какой-нибудь случайный прохожий захотел заглянуть в глаза слуги Господа, он бы ощутил всем телом, всю ту горечь разочарования, что чувствовал монах, когда очередная дверь не открывалась перед ним, и он огорченно шел дальше.
Если бы такой прохожий нашелся, то его сердце (сердце, которое стало биться с новой силой) повело своего хозяина за монахом, но, увы, монах продолжал ходить по городу один.
Но любой житель также просто мог наблюдать за посланником Бога и заметить: в тех домах, где побывал монах, хозяева наспех собирались в дорогу. Брали вещей не много. Семьи прощались с уютом своих жилищ и шли из города прочь в пустыню, никто из них не смел уйти, не посмотрев в последний раз на город.
Когда же солнце клонилось к закату, монах обошел все дома, в которые хотел попасть и теперь направлялся вслед за ушедшими, через главные ворота, откуда пришел.
Город стоял за спиной монаха, блеклый, невзрачный и можно было слышать ветер, что гуляет меж его строений. Монах стоял спиной к нему, одинокая слеза скатилась к подбородку, и он чуть слышно произнес:
- Горе тебе, дом мой... И прощай, город крепкий...
Не многие тогда ушли. Но только один не захотел оглянуться.