Стол был большой, крепкий и очень - очень старый. Его сделали по заказу первого руководителя этого заведения еще до перестройки, до перемен раскола, даже еще до оттепельных времен с кукурузными перегибами. Дубовые толстые ножки, оригинальные, с еле проступающим рисунком, боковые плашки и крышка, покрытая дерматином с закругленным, отполированным тысячами рук кантом по краю. И высота его была очень удобной, где бы не сидел человек, на стуле или в кресле. Кресло разительно отличалось от стола и всей остальной мебели в кабинете. Щегольской формы, новомодными формами, на крутящейся ножке и с высоким кожаным подголовником. Не кресло, а трон для короля. Для суперсовременного короля.
Остальная мебель была безлика, а потому скучна. Ни души, ни мысли.
Даже наоборот - странное гадливое чувство вызывал одноглазый шкаф, щербатый и побитый, как старый бомж. Стекло, почему-то, не вставляли уже много лет. Вот он и зиял дырой, наводя тоску, как будто это была "дырка в ничто". Только вместо "ничего" за дыркой были две пустые полки.
Странное ощущение возникало в этом кабинете - словно каждый предмет живет своей собственной отдельной жизнью и гордо отворачивается от других собратьев. И даже предметы гордости хозяина разъединяли мебель на разные социальные слои, на разные лагеря. Стол гордился своим возрастом и фигурно-замысловатыми ручками. Кресло гордилось модным дизайном и своим содержимым, то есть тем человеком, кто в этом кресле сидел. Шкаф кичился своей содержательностью и эпатировал окружающих нарочитой уродливостью( очень часто некрасивые похваляются глубокой наполненностью, которой, кстати, порой нет и в помине).
И только стулья ничем не гордились. В их рядах была высока смертность, ибо сидели на них все, кому ни попадя, далеко не всегда относясь к стулу с должным уважением. Потому стулья часто менялись, сгорая, так сказать, на работе. Штрафрота. Форпост. Первая линия обороны. Шестерки. Вот, что досталось не амбициозным стульям.
На окнах кабинета, с внешней стороны, висели решетки. Впрочем, железные решетки в этом здании были на каждом окне. И на пять соседних зданиях тоже. Все шесть зданий были обнесены высоким забором, увенчанным несколькими рядами колючей проволоки. И весь этот комплекс располагался в самом сердце города, в центре, и носил вполне итальянское название - СИ.
Так вот, все окна Си, без исключения были одеты в железные решетки. Но на окнах именно этого кабинета решетки намного отличались от остальных. Потому что кабинет был генеральским. А потому и решетки на окнах были генеральские. Генеральскими были шкаф, стол и кресло.
У каждого генерала есть свой генеральский кабинет, в котором обязательно живут генеральские столы, шкафы и прочие стулья. Но далеко не у каждого генерала бывают свои собственные решетки на окнах. А вот наш генерал мог бы гордиться - у него были свои собственные генеральские решетки. На окнах.
Решетки для генерала.
Он служил начальником СИ.
А потому, долгим и упорным трудом заслужил право на решетки за окнами.
Очень высокую честь, можно сказать.
Ведь не каждый генерал добивается права сидеть в кабинете за решетками, верно?
И генерал, и решетки, посему, взаимно гордились друг другом. Ибо ничто не придает генералам такого веса в обществе, как решетки равно, как ничто не придает такого веса железным решеткам, как сидящий за ними генерал.
В кресле за столом. Сбоку от шкафа.
***
Генерал сидел за столом. А напротив, на стуле, сидел его старый друг. Генерал уже больше часа получал давно забытое удовольствие от воспоминаний о совместной бурной молодости, походах, девушках, невестах, маленьких, когда-то, детях и молодых и красивых, когда-то, женах. Он жмурился, как кот, от сладости прошлого, забыв на время о животе, седине и даже решетках. Заметив, как гость вдруг замялся, генерал вынырнул из теплой волны юности в синее сегодня:
--
Сейчас ее приведут, Жор, - сказал он, - я посижу пять минут для приличия, а потом запру кабинет с той стороны. И мой, и секретарши, так что... Я иду на обход территории и у тебя час или чуть больше.
--
Спасибо тебе, - сказал названный Жорой и генералу стало очень приятно не услышать в тоне старого друга заискивающих ноток
--
Я глянул ее дело, ты уж пардонь меня за любопытство, она, видимо кому-то очень помешала, - генерал многозначительно поднял глаза к потолку и виновато улыбнулся таких дел и таких "сидельцев" у нас много в последнее время. Но они редко задерживаются на годы, как другие, не переживай...
--
Да я не то..., -начал было гость, но не договорил.
В кабинет вошла женщина в зеленой форме и вопросительно глянула на генерала. Тот не повел и бровью. Женщина молча кивнула и, обернувшись к двери, махнула рукой. В кабинет вошла худенькая девушка в спортивном костюме. Руки девушки были сложены за спиной. Генерал повел головой и женщина в форме вышла, осторожно и так тихо прикрыв за собой дверь, что ни вошедшая, ни внезапно покрасневший гость генерала этого не услышали. Впрочем, они не услышали бы и громкого хлопка, они вряд ли услышали бы сейчас хоть что-нибудь. Они просто смотрели друг на друга.
--
Присаживайтесь, - генерал даже поежился от напряжения, созданного взглядом этих двух, - присаживайтесь, Валерия, я вас надолго не задержу. Как ваши дела? Как здоровье? - он говорил, лишь бы говорить хоть что-нибудь, так ему было неудобно и странно.
Девушка обернулась на слова, а генерал подумал, что ей никак не меньше 35, раньше на возраст, указанный в личном деле он не обратил внимания. "Странное у нее лицо", - подумал он. Широко поставленные крупные глаза, большой рот, тонкие ноздри, изящный подбородок. Пока девушка не смотрела на генерала, казалась юной, но взгляд! Не боль, не тоска, не опыт, но что-то совсем другое, из другой категории оценок. Очень взрослый взгляд, почти старый. И очень пронзительный, как у львицы. Или как у орла. Генерал вдруг сам себе заулыбался мелькнувшей ассоциации с собачьим нюхом.
Валерия, улыбнувшись, присела на ближайший стул и опять повернула лицо к генеральскому гостю. Все молчали. Генерал молчал потому, что ему было интересно, а еще он был почти абсолютно уверен, что понимает, о чем эти двое сейчас говорят взглядами. Он даже решил записать свои догадки в особую тетрадь, куда он записывал всякие умные мысли, свои и чужие. А посетители молчали потому, что давно уже научились разговаривать друг с другом при помощи глаз и присутствие генерала им почти не мешало.
Потом, на следующее утро, в тетради генерала появилась следующая запись:
"Невербальный разговор сегодня в моем кабинете:
--
Ну, здравствуй
--
Ты, все-таки, смог
--
Он - мой старый друг, мы учились вместе
--
Я тебя люблю
--
Я тоже тебя люблю. Я очень соскучился. У меня нет никого ближе и роднее тебя
--
У меня тоже
--
Любимая, как ты?
--
Теперь - все супер!
--
У меня дома ничего не получается. Прости меня
--
Я знаю
--
Правда?
--
Да, я все и всегда про тебя знаю, потому что живу тобой..."
Удивительно, как прозорлив оказался генерал, как..., впрочем, ничего удивительного. Он всю жизнь работал с людьми и действительно заслужил и этот стол, и это кресло, и этот кабинет, и, по праву, решетки на окнах.
Генерал шумно потянул носом воздух, как бы напоминая, что он пока еще в своем кабинете (ну не покашливать же ему, в самом деле!) и встал:
--
Жора...я, простите, Валерия, мне нужно обойти свои владения, я вас оставлю ненадолго, -и он быстро вышел.
Щелкнул сперва замок в двери генеральского кабинета, а потом, чуть слышно, замок приемной.
--
Как ты, любимая, как ты?
--
Теперь - все супер!
--
У меня дома ничего не получается. Прости меня
--
Я знаю
--
Правда?
--
Да, я все и всегда про тебя знаю, потому, что живу тобой.
--
Тогда ты конечно знаешь, как сильно я тебя люблю..
--
Я знаю.
--
А ты, ты меня еще любишь?
--
А я могла бы тебя разлюбить?
--
Нет, наверное нет.
--
Вот и я о том же...
--
Я не видел тебя четыре месяца!
--
4 месяца, 6 дней и 4 часа...
--
Как я мог без тебя? Я люблю тебя.. я любил тебя всегда
--
Я знаю, любимый. Пока ты меня любишь, я чувствую то же, что и ты, я тебя чувствую. Словно я и ты - одно целое...
Они помолчали минуту и вдруг накинулись друг на друга.
Генеральский стол, заваленный бумагами, папками, реквизированными ножами, письмами, изъятыми у заключенных - маленькими трубочками, обернутыми в целлофан, всякой другой всячиной, генеральский стол, который видел и слышал в своей жизни много больше, чем слышат и видят целые институты по изучению человеков, многоопытный, как старый священник, сто увидел и узнал, что такое страсть и любовь. Впервые за 50 лет своей деревянно-дермантиновой жизни. Стол почувствовал кожей, как вспотела ее спина, он слышал его дыхание. Он чувствовал всей своей древесиной дрожь и жар, сладкий взрыв и дикую боль, ту же, что испытывали они. А еще он почувствовал затаенный страх. Страх, что таких минут в их жизни больше никогда не будет. А потом она было застонала громко, а он зашептал ей прямо в волосы, разлетевшиеся по дермантину:
Потом он посадил ее к себе на колени, опершись рукой о стол так, что она касалась спиной деревянного канта. И генеральский дубовый, очень старый стол чувствовал, как постепенно остывают их тела, как успокаивается пульс и унимается дрожь, одна на двоих. Нет, - одна на троих.
Они разговаривали долго о чем-то тихо-тихо. И целовались. Но целовались уже нежно и мягко, зато подолгу.
Когда генерал вошел в кабинет, они уже стояли возле двери и даже не держались за руки.
--
Пока, - сказала Лера и вышла в приемную, не оглянувшись. А Жора ничего не сказал Он сел на стул, стоящий возле генеральского стола и молча наблюдал через дверь, как зашла уже знакомая женщина в зеленой форме, как Лера сложила назад руки и, так ни разу и не оглянувшись, ушла в сопровождении молчаливой дежурной.
--
- Жор, ну не переживай ты так! - генерал улыбался как-то криво, - ты на машине?
--
Да, тебе нужно куда-нибудь? - встрепенулся Жора
--
Да ну тебя! У меня своя машина есть. Это я для поддержки разговора спросил. Я позвоню тебе, когда можно будет.
--
Правда? - в голосе мужчины было столько тоски, что генерал невольно позавидовал и порадовался - такая любовь!
--
Ну конечно! Я в сутках на следующие выходные, вот и...
--
Ты... послушай...Эх, да что там! Спасибо тебе, черт возьми! За то, что все понимаешь
--
Да ладно тебе, - махнул рукой генерал, - я все таки увидел и все понял. Рад за тебя. А остальное - разрулишь.
На самом деле, генерал чувствовал себя абсолютно счастливым.
Они вышли из кабинета, а вернулся генерал уже один.
Стол молчал. Решетки за окнами тоже молчали. Но причина их молчания была совсем другая, не та, что у стола. Генеральским решеткам не полагалось думать и чувствовать. Иначе они перестали бы быть решетками. Т поэтому они спокойно и безразлично висели за окном генеральского кабинета. Они точно знали одно непреложное правило: что бы там ни было, что бы ни случилось, они, генеральские решетки свою важную роль исполняют в любой ситуации и обстановке. Они делают "небо в клеточку", не взирая на обстоятельства. Всем без исключения. Влюбленным и генералам. Только последним это нужно еще заслужить.