Февральская ночь с завыванием и треском набрасывалась на редких прохожих. Взбесившиеся снежинки, подгоняемые ветром, рвались в плотно закрытые окна, за которыми пряталась благоразумнейшая часть человечества, бились о стёкла и улетали в темноту за своим повелителем. Вместо них прилетали новые, так же бились и исчезали ни с чем. Казалось, мир перевернулся. И не небо земле, а земля небу посылает образуемую на её поверхности смуту. Но это только казалось.
Николай Петрович Зауряднов лежал в постели одетым, под тремя одеялами, и пытался уснуть. Как только наступала минута забытья, - озноб охватывал всё тело, и Николай Петрович открывал глаза. Он вглядывался в окно, желая увидеть снежные узоры, но их не было. Лишь плотная серая смесь льда, снега и грязи ползла по стеклу снизу вверх. Зауряднов прятал голову под одеяло, отогревал дыханием руки, глубоко вздыхал и снова пытался уснуть.
"Иудову хорошо. Иудов дурак. Спит себе, посапывает, бормочет чего-то во сне. Умаялся человек за день. Не то, что я. Хорошо отдыхает тот, кто хорошо работает. Впрочем, зима нынче холодная. И тревожная".
Зауряднов подумал о том, как утром в его заледеневшие уши влетит бодрый "Подъем!" Иудова, как холодная рука вытрет со лба, щек и бороды иней; встал на скрипучий пол и надел на себя последнюю фуфайку. По комнате гулял ветер, несмотря на то, что окна заклеивались неоднократно.
"Черт знает что! Завтра же куплю обогреватель, даже два". Успокоив себя бунтарской надеждой, Зауряднов, наконец, уснул; уснул, стоная и дёргаясь. Но ни завтра, ни послезавтра он не купит ни обогреватель, ни плитку, ни даже грелку. При выходе из дома он увидит устрашающий плакат, запрещающий пользоваться электроприборами и угрожающий самыми строгими мерами вплоть до конфискации, штрафа и выселения, увидит белые глаза хозяина, услышит его продирающий насквозь визг, от которого станет не по себе.
И хотя Зауряднов не нарушал правил, ни в чём не замешан и не подозревается, - ему станет страшно. Очень страшно.
***
Блаженный Иудов спал и видел розовые сны. Ему снилось светлое, как южный день, будущее: голубое небо, цветущие сады, счастливые люди с умильными лицами. Девушки и женщины, все как на подбор, - смуглые и ласковые, мужчины - в белых рубашках и обязательно с галстуками. И все-все с книжками в руках. А в книжках - его, Иудова, скромный портрет и его, Иудова, скромные стихи. И все читают их, читают вслух, с упоением. До того сладко, до того хорошо! Не эти ли дремотные видения вызывают столь милое посапывание и чудное бормотание, от которых Зауряднову не по себе.
Поэт Иудов выглядел намного моложе своих тридцатипяти. Он вызывал одновременно улыбку, недоумение и раздражение у всех, кто имел счастье с ним общаться. Иудов занимал место в секретариате Союза писателей и являлся героем многих анекдотов, придуманных в среде молодых литераторов.
Утром Иудов по старой солдатской привычке соскочит с постели, разбудит Зауряднова и побежит в окрестные леса заниматься зарядкой. Потом за ним приедет "Жигуль". Шеф обещает Иудову трёхкомнатную квартиру, как только тот женится.
***
На службу бухгалтер Зауряднов никогда не опаздывает. С восьми до двенадцати и с часу до пяти он аккуратно выполняет своё дело. Сидит, погруженный в бумаги, читает их, перелистывает, роется в архивах, опять сидит, читает, иногда пишет. За день через руки Петроича (так его окрестили в конторе) проходят сотни бумаг, называемых официальными документами. Он часто увеличивает их количество, но решений не принимает никогда.
Рядом с Заурядновым за столом сидит Сёмка, парень лет девятнадцати. "Бездельник и разгильдяй" - его Николай Петрович не любит, но денег взаймы даёт.
Начальником в конторе поставлена Евгения Ивановна Золотухина - душевный, нетребовательный человек. Зауряднов знает, что он нравится этой хорошо сохранившейся вдове, но боится связывать себя с женщиной, считает, что это ни к чему.
***
Вечером Иудов и Зауряднов собираются вместе, пьют чай, говорят о политике и искусстве. Потом Петроич бренькает на мандолине и поёт. Когда к Иудову прилетает муза, Зауряднов, чтобы не мешать, отправляется на вечернюю прогулку.
Около полуночи возвращается, ложится одетым в постель и долго не может уснуть, мучаясь от холода. Иудов в это время уже видит розовые сны.
***
- По-моему, начало есть и - довольно сносное. Замкнутый круг. Пожалуй, можно добавить, что так Зауряднов и Иудов жили не один месяц и не один год. И всё одно и то же. Ты как думаешь, Леона?
- Я думаю, Зауряднова надо женить. Не хватает лирики.
- Давай поручим это дело Валентину. Он у нас мастер по части сватовства. Валентин! Тебе поручается важное художественное мероприятие.
- Чёрт бы вас побрал со своими выдумками. Напишите, сами не знаете что, а я - расхлёбывай. Всё. Кончено. И не упрашивайте. Завтра же устраиваюсь на работу. На завод. Пи-са-те-ли! Да любой сантехник получает сейчас больше вашего. Решено. Стану рабочим корреспондентом.
- Станешь, как же. Тебя и близко к производству не подпустят.
- Ребята, хватит! У нас - заказ. Валентин, не горячись. Ведь нужно. И тебе, и мне, и Володе. Вот женим Петроича - и отдохнем. На море поедем... Мы - не совсем люди, в том смысле, в каком ты, Валентин, этого хочешь. Да что я вам объясняю?
- Простите, погорячился! По-моему, упомянутая Евгения Золотухина - подходящая кандидатура для Петроича.
- За работу, друзья!
***
Однажды Золотухина поздравила Зауряднова с днем рождения. Только она одна помнила эту дату. Тихой радости Петроича не было предела. Душа его встрепенулась, и он сделал Евгении Ивановне предложение.
***
Жизнь продолжалась. Февраль лютовал, контора писала.
***
Евгения Ивановна и Николай Петрович зажили счастливо и без нужды. Теперь Зауряднов спал в тепле, а утром его будил не дурак Иудов, а ласковая, внимательная жена. Вместе уходили на работу. Вместе возвращались домой. Пока Евгения готовила ужин, Зауряднов просматривал газеты и телевизор. Когда кушал, хозяйка сидела напротив, подперев руками голову, смотрела на любимого супруга широко и открыто, смотрела и улыбалась. Говорили они между собой мало, но взаимная привязанность, сознание нужности и полезности другому с каждым днём укреплялись всё больше.
Так прошёл медовый месяц.
***
К Иудову подселили студента Мишу. Они не ужились. Иначе и быть не могло. Даже более умных и порядочных людей Миша часто не принимал. В окружающих он видел недостатки (пережитки, как он их называл), от которых страдает общее дело и которые не должны быть присущи человеку будущего.
После того, как Миша высказал Иудову всё, что он о нём думает, даже более того, взял на себя смелость утверждать, что это ни что иное, как общественный приговор, он... сошёл с ума.
В Козлиной Хате, городской клинике для душевнобольных, он вынужден был два дня подряд слушать ненавистную классическую музыку. На третий день он заплакал. На четвёртый - проклинал всё и всех. На пятый - молился. На шестой - ещё раз сошёл с ума. На седьмой - его насильно покормили манной кашей и отправили болеть к матери в провинцию.
***
- Ничего не понимаю. При чём здесь студент Миша?
- Володя! Валентин прав. Ты ставишь нас в трудное положение. Мы так много сделали, а у тебя "февраль лютовал, контора писала" на целую главу.
- Хорошо-хорошо. Вы прервали меня, когда я уже хотел передать Петроичу твою, Леона, записку. Вы должны встретится в ресторане "Уран" завтра.
- Петроич рассказал о записке жене. Спрашивал её, идти или нет.
- Ну а она что?
- Евгения, конечно, посоветовала пойти, решив для себя непременно проследить за мужем.
- Боится, как бы чего не вышло?
- Да. Все женщины в этом смысле одинаковы.
- У меня и в мыслях не было...
- Леона, помолчи! Давайте лучше решим, что дальше делать со студентом Мишей.
- Всё, что надо было, с ним уже сделали.
- А с Иудовым?
- Я не знаю.
- Остерегайся мысли, брат, остерегайся!
***
Зауряднов пришел в ресторан за час до назначенного времени и сел за крайний столик. "Кому я мог понадобиться? С кем могу иметь дела? Ничего не понимаю"
Подошла официантка. "Что будем кушать, молодой человек? А что пить?"
"В ресторане обязательно нужно что-то пить", - мелькнуло в голове трезвенника, и он заказал бутылку коньяка.
- Простите, вы Николай Петрович Зауряднов?
- Да, а что?
- Лида. Я сяду с вами?
- Откуда вы меня знаете?
- Простите ещё раз, - проговорила молодая женщина и обратилась к официантке.
Пока та принимала заказ, Зауряднов успел обнаружить в незнакомке немало привлекательных черт. Лицо её выражало едва прикрытую взволнованность, пальцы рук слегка дрожали, потом между двумя из них появилась сигарета. Но, скорее не отдельные черты, а вся она, эта загадочная женщина, как-то сразу понравилась Петроичу. Ему на миг стало страшно.
Выпили.
- Дело в том, что мой муж как две капли воды, похож на вас, только, извините, чуть моложе. Мы живём в Арске, а я приехала погостить. К отцу, писателю. Это он вывел меня на вас. Я понимаю, что бывают случайные совпадения, но может..., а вдруг. У вас есть брат?
- Даже не знаю, что вам ответить. Да вы не волнуйтесь так. Множество людей похожи друг на друга. А у меня нет родственников. Отца я не помню, мать тоже умерла. Давно. Братьев и сестер у меня никогда не было. Посмотрите мой паспорт: Зауряднов Николай Петрович, год рождения 1946, ноябрь...
- Какой ноябрь?
- Что "какой ноябрь"? Ах, да, конечно. 22 ноября.
- Я не сказала вам самого главного. Моего мужа тоже зовут Николаем Петровичем. И фамилия у него - Зауряднов.
- Это как же? Близнецы что ли? - кусок бифштекса застрял в горле захмелевшего Петроича, - но я рос один...
- Мой муж никогда не рассказывал о своих родителях или родственниках. Но я знаю, что он учился в институте искусств, писал стихи, пел. К сожалению, не доучился...
Зауряднову стало жарко. Он снял пиджак, расстегнул ворот рубахи.
- Я тоже учи...
- Ой, что это у вас? У моего мужа такой же шрам на шее. Он рассказывал, когда ему было 12 лет...
Зауряднов не то, чтобы побелел, но протрезвел точно. И как-то странно посмотрел на Лиду.
- Я хочу его увидеть. Я должен с ним встретиться....
Евгения Ивановна сидела в противоположном углу зала, следила за обоими, злилась и ревновала.
***
Впервые после свадьбы Зауряднов не послушал совета жены. Она тихо плакала, когда собирала Петроича в дорогу, плакала, когда ТУ-134 взмыл под облака, плакала, ожидая от мужа весточки.
***
Зауряднов впервые летел на самолёте. А куда ему было летать? В душе он был художником и наслаждался музыкой полёта. Из гула моторов выползали отдельные звуки: фа, ре, соль, фа, ре, до, ля, соль, ре, до, фа...
Удивительно, но жизнь каждого пассажира зависела сейчас только от этих звуков, от их непрерывности и монотонности. Лида, кажется, спала, убаюканная колыбельной моторов. Зауряднов тоже закрыл глаза. Гул стихал, потом вовсе умолк. Представилось, как самолет, не контролируемый никем, падал вниз и пропадал в бесконечности.
Петроич проглотил слюну. На уши обрушилась убийственная тишина. Всё перед глазами прыгало и полыхало. Из носа пошла кровь...
***
- Не понял. Это что же? Конец? Не смог придумать ничего оригинальней?
- Катастрофа необходима. Я должен оставить героев наедине в трудной ситуации.
- Хорошо. Но почему ты думаешь, что все пассажиры погибнут, а твои герои останутся живы. В чудеса в наши дни никто не верит.
- У тебя есть другие предложения для продолжения истории?
- В духе времени я бы написал так: "Петроич проглотил слюну и на его уши обрушились злобные крики и щелчки, похожие на выстрелы. "Террористы", - спокойно подумал Зауряднов и легко выругался.
- Ха! А что дальше?
- Дальше, больше: "Лайнер приземлился в шикарном ближневосточном аэропорту. Пассажиров выводили под дулами карабинов по одному. Вокруг стояли темнокожие солдаты...
- Достаточно. Твоя буйная фантазия пригодится тебе в криминально-политической хронике. А у меня другие планы.
- Боюсь, что одному из нас скоро действительно придется уйти. В рабкоры.
***
Израненные и покалеченные Лида и Зауряднов выкарабкались из-под обломков. Тут и там валялись руки, ноги, головы неудачников. Некоторые уцелевшие пассажиры, придавленные и обоженные, стонали от боли. Когда Петроич и Лида отползли на безопасное расстояние, самолёт взорвался, погребая осколками останки ещё дышавших.
- Что же вы, Николай Петрович, сникли? Вам холодно?
- Бросьте! Сами, наверное, как ледышка.
- А вы попробуйте внушить себе, что вам тепло, даже жарко.
- Пустое. Замерзнем в тундре, как псы. Уж лучше сгореть, чем окоченеть от холода.
- С такими мыслями вы и до утра не дотяните. Вот мне тепло. Я даже хочу есть. К сожалению, со мной лишь две пилюли углеводов. Хотите?
Лида дотронулась до руки Петроича, подул ветер, посыпался снег.
- Лида, у вас жар! Я не знаю, что делать.
- Не волнуйтесь так. Это естественное состояние здорового организма в подобных условиях.
- О, боже! Моей воли не хватит даже на то, чтобы воздержаться от сна. Уснем, замерзнем, погибнем...
- Вы идиот, Николай Петрович!
- Простите, Лида!
***
- Всё. Не могу больше. Ты издеваешься над всеми. Сейчас же прекрати эту писанину, иначе я убью тебя и сожгу рукопись.
- Не надо так нервничать, Валентин! Лучше обдумай своё место в дальнейшем повествовании. Ты возомнил себя человеком. И Леону ты наделяешь человеческими инстинктами. Ей будет неприятно узнать об этом.
- Свяжи меня!
- Зачем?
- Я очень тебя прошу.
- Как хочешь...
- Теперь можешь продолжать.
***
- Ну, как, Николай Петрович, согрелись?
- Кажется, слишком. Я хочу есть, спать и...
- Спать нельзя. Есть нечего. И... что вы еще хотите?
- Не знаю, как сказать. Я никогда не говорил подобного - никому. В моей душе творится что-то непонятное. Какое-то необъяснимое ликование наполняет меня всего. Вот вы, Лида, совсем рядом... За то время, что мы с вами вместе, да ещё в такой необычной обстановке, я понял, я решил...
- Говорите же, говорите...
- Нет, это что-то другое. Я боюсь вас, вы... такая... Я люблю вас.
Стало светать. На висках Лиды появился иней.
- Вы не искренни, Николай Петрович!
- То есть как? Поверьте, я от чистого сердца. Наверное, не надо было расслабляться.
- Ваши слова не имеют здравого смысла. Неужели вы не понимаете всей простоты данной ситуации?
- Нет, Лида, нет! Я не хотел обидеть вас, я мыслил, я чувствовал... Почему чувствовал? Чувствую выше того, что вы предположили.
- Любовь выдумана от бессилия перед природой. Путь человека будущего ведет в одну сторону - в царство разума. А чувства и эмоции - источник бед и страданий.
- Лида, вы случайно не оттуда? - Петроич закатил глаза и указал пальцем в небо. Получилось это машинально и наивно. - А как же искусство, Лида?
- Наслаждение математическими и философскими конструкциями - не меньшая радость для разумного человека, чем сентиментальный роман для глупца. Вы, Николай Петрович, - неисправимый идеалист, честный и смешной. Впрочем, если бы я могла вас полюбить...
***
- Ещё немного, и они замёрзнут.
- Леона молодец. Но оставлять её с человеком, с мужчиной надолго нельзя.
- В Леоне проснётся женщина? Никогда.
- Тебе, Валентин, пора готовиться к выходу. А я тем временем организую группу спасения. Тебя можно развязать? Драться не будешь?
***
Евгения получила извещение о смерти мужа в авиационной катастрофе. Но убивалась она недолго. Почти следом пришла весточка, как ей показалось, с того света. В письме сообщалось:
"Здравствуй милая моя подруга и жена! Если бы мне суждено было погибнуть под обломками самолета или потом замёрзнуть, - это было бы справедливо. Твои слёзы и твоя печаль - это всё, что осталось бы после моей смерти. Но судьба оказалась ко мне благосклонна. Я - в Арске, в гостях... у самого себя. Да-да, не удивляйся. Здесь моё второе "я" - мои молодость, силы, стремления, жажда жизнетворчества. Всё то, чего ты, моя дорогая, никогда во мне не видела, не замечала. Шесть лет назад я повздорил с руководителями института искусств по пустяковому делу и вынужден был оставить это заведение. Очевидно, в тот момент и произошло раздвоение личности. Смелый, решительный, молодой Зауряднов выбрал жертвенный путь риска, борьбы и самоутверждения. Его никто не понимал, не принимал, его ото всюду гнали, Потом он встретил Лиду, которая помогла найти работу и вскоре стала моей (извини, - его!) женой. Про меня ты всё знаешь. Неуверенный, смирившийся, сломленный Зауряднов закончил краткосрочные курсы и превратился в примерного бухгалтера. То, что я потерял, и от чего, кажется, бесповоротно отрёкся, стало основой деятельности Зауряднова-бунтаря. Каждый из нас стал частицей студента Зауряднова, в котором не могли ужиться непримиримые жизненные противоречия . В Арске я познакомился со многими интересными людьми, и они стали для меня настоящими друзьями. Не могу тебе сказать, чем они занимаются. Многого из того, о чём они говорят, - не понимаю. Но мне кажется, что до встречи с ними моя жизнь была бессмысленной и бестолковой. Ты меня поймёшь, я знаю. Пожалеешь и посочувствуешь. Вернусь домой и, наверное, снова стану таким, каким меня знаешь ты, знают все. Ради тебя одной я должен противиться сближению с моим двойником, братом или... (в общем, не знаю, как его назвать). Вдруг природа исправит ошибку (или шутку) и соединит двух Заурядновых в одного? Но тебя и Лиду она соединить не сможет. Жди меня. Твой, преданный навеки, Петроич.
P.S. Возможно, вернусь не один. Без них я сейчас не могу. Всеми силами души сопротивляюсь, но не могу. Я их люблю. И я их ненавижу!"
***
Евгения Ивановна страдала. Она успокаивала себя, но сердце билось тревожно, не по-доброму. "Жив Коленька, жив! Только умом тронулся. Разве можно влюбиться в мужика, да еще в ненастоящего, придуманного. Ох, опутала девка!"
***
Активный мир из множества самых разных людей со своими взглядами и проблемами безжалостно втягивал Петроича. В этом мире покоя не было, ясности тоже. Единственное, что всех объединяло, - это недовольство. И, прежде всего, недовольство собой. Молодой Зауряднов считался негласным руководителем общества. На одном из собраний он говорил:
"Наше недовольство - не общественная компания. Оно возникло в каждом из нас, как результат наших внутренних, душевных противоречий, результат борьбы с самим собой. Жертвами недовольства собой стали многие и многие, не выдержавшие и сдавшиеся. Наступил этап мобилизации! Наблюдения над собой привели меня к некоторым интересным выводам. Недовольство собой - это не что иное, как акт прекращения сопротивления внешним силам. Что это - уступка безусловным рефлексам? Тот, кто искусственно отгораживает себя от сильных внешних раздражителей, глубоко заблуждается. Это глупо и недальновидно. Кроме уныния и безделья мы не имеем ничего. И опасность не только в этом. Мы будем беспощадно разоблачены и сами подпишем себе приговор. Это, во-первых. Во-вторых, иллюзия свободы, порожденная бездельем, может многим вскружить головы. Цели наши туманны, и нас очень скоро перестанут понимать и принимать. И, в-третьих. Нас ждут потрясения. Но никто не знает, когда они начнутся. Главное - наша совесть чиста! С нами великая русская мысль, которую не задушит никто, даже её самый страшный враг - мы сами!"
***
-Леона, милая, уедем. Сегодня же. Надоело всё.
- Не могу. Я теряю рассудок. Неведомая сила влечет меня к нему. Как это понять, Валентин?
- В тебе просыпается человек. Я рад этому. Но ты не можешь быть счастлива с человеком. Ты создана для других целей.
- Ты знаешь, Валя, меня преследуют болезненные ощущения. Но мне это нравится, я ещё никогда так не наслаждалась болью.
- Несчастье! Рано или поздно твоя запрограммированная сущность откроется Петроичу. Ты думаешь о нём?
- О нём. Только о нём я думаю.
- Ты должна быть со мной. Иначе ты погибнешь.
- Погибну? Да, я готова погибнуть. От тоски, от стремления к невозможному.
- Леона! Наше с тобой счастье - в наших руках. Забудь о нём. Это - выдумка, плод воображения Владимира. Есть сюжет, есть неправда, а мы с тобой - настоящие, вечные.
- Не хочу! Мне нужен только он, человек. Если бы я могла... Он такой хороший, наивный, добрый. А ты пошляк, у тебя нет души.
- Не надо ввязываться в придуманную историю. Володя один доведет дело до благополучного логического конца. А мы с тобой уедем к морю. Сегодня же.
- Нет, не могу. Я теряю рассудок.
***
Комендант Козлиной Хаты Стручков любил прогуливаться по двору своего детища и не мог налюбоваться на устремлённые ввысь корпуса больниц, клиник и лабораторий. Козлиная Хата перевыполнила пятилетний план по всем показателям. Налажен выпуск антивозбудителя С-53, который пользуется огромным спросом у населения и служб. Положительные результаты дали повторные опыты программирования и искусственного выращивания детей. Для второго их поколения уже построена школа, печатается учебная и художественная литература. Скоро результаты научной работы под руководством Стручкова будут преданы гласности, и весь мир склонит перед ним голову в знак благодарности. Производство детей будет организованным и планомерным, а новый препарат С-55 позволит сортировать и программировать их в зависимости от потребностей общества. Стручков смотрел на устремленные ввысь корпуса и мечтал о будущем.
***
Евгения приняла мужа, молодого Зауряднова и Лиду холодно. Чувства, рождаемые ревностью, оказались сильнее разума. Гости редко бывали дома, Петроич ходил за ними неотступно, а к Евгении зачастил Афанасий Нефёдович - отец Лиды. Это был весёлый старичок, по всему, из тех персональных пенсионеров, что праздно болтают языками, смиренно ожидая конца. Говорил он с хитрецой, так что не всякому было понятно, куда он клонит.
- Я ещё пацаном был и часто думал о разных разностях, вроде, мелочах. Скажу, бывало, честному человеку: "Ну, зачем ты живёшь, букашечка невинная, муравейчик потненький, зачем небо коптишь, какая от тебя вселенская польза? Ты посмотри на небушко-то! Какой прок от твоего усердия бесконечности звёздной и вечной вечности?" Или бабке скажу: "Вот ты молишься, а бог твой, может, по-русски и понимать не понимает". Бабка меня скалкой, да по голове. Но это ничего. Меня дружки били и отец лютой. Не любил лентяев трудяга-покойничек, а я как фантазёром был, так им и остался. Только бы поговорить с умным человеком или пакость какую совершить. Работа для русского ведь как лекарство от дум тяжёлых.
- Чудно вы говорите, Афанасий Нефёдович, складно. Только не пойму, к чему всё это?
- К чему? Это я та-ак. Вас разговором занимаю, развлечь хочу.
- Другие у меня думы, Афанасий Нефёдович. За Коленьку беспокоюсь. Чем занимается - не говорит. Куда ходит - неизвестно. Совсем от дома отвык. Да и дочка ваша... не знаю, что и думать.
- Эх, призадумалась! За дочку мою не бойсь. Она озлобленная до мужиков, да и интересу в твоём Петроиче мало. Не бойсь! Муж у ней хваткий, зоркий.
- Да как же они живут? И спят врозь.
- Гордые оба. У них всё мысли, идеи, деятельность; кровь играет, революцию надо, войну... Не до жизни. И Петроич твой туда же. А нам старикам покой нужен, да чтоб было с кем поговорить, душу отвести.
- И то верно. Ведь что выдумал? По ночам сидит, пишет, книгами мудрёными обложился. И на работе то же самое. Нашла тетрадку, его рукой исписанную, так на ней большими буквами: "Познаваем ли мир?" Вот занесло куда! Как не беспокоиться.
***
- Петроич поверил в тебя, Валентин. Понимаешь - поверил!
- Зачем мучить человека? Давай откроем ему глаза - и весь сюжет.
- Ни за что на свете. Во-первых, объяснять твоё превращение в двойника Зауряднова иначе нельзя, как раскрывая тайны генной индустрии. А во-вторых, - зачем? Я предвкушаю эффектную развязку и финал.
- Петроич поверил нам - он слабый человек. Но кроме него существуют тысячи нормальных людей со здоровой психикой. Они поймут не так, как нужно. Изобрази то, что бывает, с чем каждый сталкивается ежедневно. Правду изобрази!
- Ты говоришь, как человек, обыкновенный смертный. Правда, - понятие относительное. Когда станешь рабкором, будешь писать свою правду. А я почитаю и посмеюсь. Где Леона?
- Не знаю. Наверное, опять с героем твоим "играет роль. Петроича она любит. А о нас забыла.
- Леона не запрограммирована как женщина. Следовательно, любить не может.
- Это мы с тобой не можем. А Леона уже не Леона, а любовница Петроича. Она и имя-то своё забыла. А ты со своим сюжетом. Дописывай, как знаешь. Всё. Завтра - к морю.
- Леона никуда не поедет. Она ещё не сказала своего последнего слова.
- Нет больше Леоны. Есть Лида. Ли-да! Человеческая жизнь - кладовая сюжетов. Нужно отыскивать и описывать их, а не выдумывать невероятные истории. Только такое искусство люди примут, и на такое откликнутся.
- Опять люди. Они создали нас - совершенство. И их с каждым годом всё меньше. Они вымрут без печали. А то, что делаем и создаём мы - единственная, настоящая истина, учебник жизни для потомков.
- Ты - идиот, жертва науки! А я еще чувствую в себе биение сердца, хоть и сконструированного по особой программе, но всё же сердца. Прощай! Меня ты больше не увидишь.
- Остановись, Валентин! Ты губишь себя!
***
Петроич всем своим существом противился сближению с двойником, но неведомая сила наполняла его с каждым днём всё больше, как ему казалось, перерождая его и исправляя ошибку природы.
Молодой Зауряднов исчез неожиданно, не предупредив никого. "Уж не во мне ли он?" - с содроганием думал Петроич.
Лида, кажется, даже не заметила исчезновения мужа. Она была с Петроичем постоянно, она любила и боготворила его. Но всё чаще в её глазах появлялись слёзы, невыносимая тоска и отчаяние съедали её сердце. Она словно предчувствовала скорую развязку.
***
Однажды Петроичу приснился сон. Будто молодой Зауряднов взял огромный насос и со словами "Почему я в тебя, а не ты в меня?" стал перекачивать кровь из Петроича в себя. Здесь же Евгения. Сидит, как всегда, за столом, подперев руками голову, смотрит на это, смотрит и улыбается. Вдруг появляется Лида и - о, ужас, - лезвием бритвы - по горлу Евгении. А та сидит, с недоумением смотрит и улыбается. Потом Лида подходит к молодому Зауряднову, целует его, а поцелуи ощущает он, Петроич. Лида обнимает и душит мужа. Петроичу не хватает воздуха. Он кричит. Везде кровь. Она липнет к пальцам.
Петроич открывает глаза. Его пальцы действительно в крови. Рядом лежит мёртвая Евгения. Её посиневшие губы застыли в улыбке. По ним ползёт муха. За столом, как-то странно откинув назад голову, сидит молодой Зауряднов. В уголках рта пузырится пена. Лида стоит, опершись на подоконник, и блюёт. Дверь заперта изнутри.
***
- Как ты мог, негодяй? Как у тебя рука поднялась на Евгению, на Валентина? Что ты наделал?
- Прости, сгоряча. Евгения тормозила действие, а Валентин совсем не хотел меня понимать. Даже угрожал!
- Валентин? Угрожал? И ты воспринял это всерьёз? Он же человечнее нас обоих. Он умел шутить.
- Я таких шуток не понимаю. А то, что он очеловечился , - его беда и, пожалуй, главная причина моего поступка.
- Убийство, да ещё чужими руками, ты называешь поступком?
- С ними всё кончено. Сейчас я думаю о тебе, Леона.
- Подлец! Ты заставил меня совершить преступление, а теперь и меня убьёшь. А что? Ведь я очеловечилась даже больше, чем Валентин.
- Уж не влюбилась ли ты в самом деле? Опомнись - у нас сюжет, заказ.
- О, святая наивность! Разве ты не заметил, как я сознательно прячусь подальше от твоих глаз? Любовь - это тайна для двоих. Я не хочу пачкаться о твои страницы. Но меня стоит убить за то, что я не могла ответить на глубокое человеческое чувство, за то, что хотела, но не могла быть для любимого женщиной. Теперь он меня проклинает!
- Леона! В тебе слишком много эмоций. Где твой разум, разум человека будущего?
- Зачем он мне? Я хочу быть счастливой и смертной, как все женщины. Будь проклят тот день, когда меня создали! Убей меня! Только умоляю - и его убей! Чтоб не создавал он больше таких чудовищ, как мы.
- Сумасшедшая! Как ты можешь желать смерти своему создателю?
- Убей ты этого выродка! Убей! Убей!
***
В обществе недовольных собой начались потрясения. Выявить бунтарей-одиночек и подпорченных недовольством простаков не составило труда. Все поднялись на борьбу за всеобщее довольство. Личному процветанию и личному благополучию каждого отдельного человека мешали недовольные демагоги. В их сторону плевали, гоняли палками, сдавали службам. За ними охотились, признавали сумасшедшими и лечили препаратом С-53.
В переполненную Козлиную Хату попала Лида. Она только схоронила своего мужа, потом что-то не то сказала в автобусе (выразила недовольство в свой адрес), пассажиры её связали и привезли.
Афанасий Нефёдович, когда узнал об этом, замолчал. За ним тоже охотились. Через некоторое время он скончался от белой горячки.
***
Чья-то тень мелькнула за окном. Потом оно со звоном распахнулось, и в комнату влетел сырой, весенний ветер. Зауряднов накрылся с головой.
Петроича пощекотали за пятки, из-под головы вытащили подушку и прокричали "Подъём!". Он хотел закричать, но голос пропал.
Потом пропало всё.
Зауряднов проснулся поздно. У него был жар. В ногах он увидел грелку. Рядом с кроватью стоял обогреватель.
За окном пели птицы. И некоторые люди тоже. Нет, это не серьёзно. Музыка должна быть пищей для ума. Как? И вы поёте? Бред какой-то. Остановитесь, я требую! Прекратите, пожалуйста!! Я не выношу песен!!!
***
- Ну, что же, Николай Петрович, вот вы и пришли ко мне. Признаюсь, - ждал. И ждал долго. Как вы? Не болеете? Может, вам нужна моя помощь? Давайте начистоту. Много крови я вам подпортил? Так ударьте меня. Полегчает. Не хотите? Вы пришли только взглянуть на меня, на сволочь, и, естественно, сказать мне об этом? Живёте-то где? С Иудовым? Хороший парень, хоть и дурак. Не понял. Что вы говорите? Дети? Какие дети? Ах, вы мечтаете о своём потомстве? Но при чём здесь это? Вы хотите иметь своих детей? Всю жизнь вы искали истину и только сейчас поняли, что истина в детях, в том, что они должны своевременно появляться на свет, расти, взрослеть, да, взрослеть, и вставать на место стареющих родителей? Вам снятся пелёнки? Штанишки? Ах, какая прелесть! Гуканье, "мама-папа", - всё это приводит вас в умиление? Николай Петрович! Вот вам моя рукопись - прочтите! Вот ручка - подпишитесь! Да, моя рукопись. А издана будет под вашим именем. Так нужно. Нет, что вы. "Весеннее обновление". Какая же это насмешка? Все недовольные собой схвачены и изолированы от общества. Остались одни довольные. Поверьте, если бы не моя привязанность к вам, сидели бы вы, милый Петроич, не у коменданта Козлиной Хаты, в свободное время занимающегося сочинительством, а в тюрьме, самой настоящей тюрьме. Нет, я не издеваюсь над вами. Просто по-дружески прошу оказать мне небольшую услугу. Читайте-читайте! Я знаю, что вы подпишитесь. Наша совесть чиста. С нами великая русская мысль!
***
9 августа 1978 года.
Н. П. Зауряднов.
Copyright љ 1978-2007 Vladimir Sidorov. All Rights Reserved