Протрубило по утру в ухо, грохот обвалился на голову - утро, мне осталось два дня. На кухне сдирали скальп с Калиночны или она отбивалась кастрюлей от Родственника - я натянул на ухо подуху: где моя рать летит? Продирался тяжелый вой: "Мать твою за ногу, триста раз канитель сучить за одну падлу!" - разрезать спальное помещение, вынуть крови, утопить их! Лязг, звон - я требую кофе для пробуждения! мне жизни осталось два дня, я точно знаю, я убежден, как во сне принесли молока для кофе и сказали тихо:
- Пей, милый, молочко теплое, легкое. Тебе несла бережно, усладить тебя, горемыку. Напейся и легко станет, запомнишь молочко, запомнишь, запомнишь... - и ушло.
Я пил молоко и прибывало чудное летнее пенье, блеклое напоминание, от молока осознавал - мало жить, пей, пей. Проливал на себя, на лицо, опрокидывался в молоко реки - уплыла кринка, доло-ой. И тогда вернулося, напело мне: "Упустил ты, сердечный мой, бежать тебе за ней две дни и не догонять и потеряться - лихая твоя судьбинушка!" - и ушло, а я забыл как.
На голову мне грохотом Калиночны матерный визг: "Я твою дохлятину изнесу по-стенам! соплями ссать буди...".
Помереть без обиды и без любви и все вечно как не жить!
Куда мне деться без пяти рублей? На холодном полу развалился пустой кувшин по частям, осколков жалко, да не до них. Если убьют Калиночну, пойду вскипячу чаю на несладкой воде, да замоют после меня ее кровь, какого же она будет цвета? Родственник от Калиночны пошел отохиваясь - раздереби в дыры пары гнать! - к себе, стало быть, пяти рублей не достать - вставать!
Вставать! Деньги нужны!
Странная штука два дня, с чего бы? Холодно, но терпимо, с кухни горячей сварой несет, вонно, история из привычных. О морде кафелем стало кровь, в зеркало отражался гусиный сизый Господин Я, нервно вылезал из ночных трусов - холодно, друг, привет, чи-из! Без денег хреново, да как-нибудь пережить просто. Теплее одеться, денег достать, отобедать чего Бог пошлет: отогреемся и переживем и поболе двух. Что за бред эта Калиночна!
Я в штанах!
Калиночна не оборотилась к Господину Я, только прорезалось из-под косм:
- Вану не занимай, я стирать буду.
Вану ее загаженную занимать? со вчерашнего дня исподнее мокнет... держаться в привычку.
- Упаси Боже сегодня ванную занимать, через день получка будет, дайте пять рублей, - а чего еще делать мне?
Калиночна не дипломат и настроена на ущерб. Пять рублей всегда мысль - я не знаю тотчас ее течения. Ржавые струйки ее волос редки показали мое падение:
- Денег не дам, иди к Семеновым.
- На кой мне Семеновы, у них ничего нет.
- И я не дам, тоже мне родственничек, стакан-харя.
Глупо, Калиночна. Через день у меня будет получка и я приду в норму. Все случайно и что я терплю тебя, тоже долгая затянувшаяся случайность. Положено объясниться: я другой, не стоит обо мне плохо думать. Стакан лицо плевки гонит ветром, я устал отираться - пусть тебе будет урна! У меня нет имени, когда я обыкновеннейший Господин Я.
- Через день отдам пять рублей, чай пью без хлеба.
Калиночна знает, кроме пива Я пью кипяток, с чаем, не даст, стерва, стерва, рыжая.
- А ты глянь, а ты глянь, чего Родственник влил во щи, падла едереная...
Родственник за стеной углушенно выворачивает проклятья - они все сумасшедшие, убогие - и живут!
Денег надо!
Я Господин залил чайник, выставил на плиту, здесь же, на кухне, умыл лицо - хорошо! что за странный сон? Через два дня.
Тяжелый день, три цветка стоят пять рублей, глупо-то как. Пока пузырится вода, Я выложил по столу покрывало, лучшие свои брюки, утюг - нужны пять рублей. Свистом чайника пильнуло в грудь - опя-ать!
- Свиссуна сымать никогда не придет все мне силы уже отнял нервов нет!
Я мчусь! Калиночна, радость!
Недолго, надо полагать, терпеть. Когда-то же наступают лучшие времена. В конце-концов она сумасшедшая, но не обидно, пусть живет сама по себе, и надо только, надо - скорее вон. Долой. Потом брюки.
Пять рублей на цветы.
Пять рублей накиповать - три часа. На пятерке ехать пятнадцать минут. Деньги!
И никогда не хлопать дверью. Дверью хлопнуть - обиду с собой унести. Долой дом.
Неважный день шуршит ясным утром. Солнышко ласково, зверки-трамваи умыты душем, чирик, шурша, крича, ого-го! Трамвай чрево сытое в давильне важен, там придавили слегка, ненадолго и необидно - чужие люди. Чего кричит тетка? - и нет и не было, хорошо не ко мне шум. Ухи рвать от шума заткнуть, но только бы звуки мне. Утренний звук был визг через мат и грохот, но там привычно, почти как мелодия. Тетка - дело трамвайное - по иному скулит: ах, не расслоиться бы мне. На голодный желудок ездить весело, когда не долго, когда впереди стол. Этого нет, но как приеду - там через мост будет пункт, Крылов даст денег, хорошо бы в долг. Или же отработать, иначе потом нужда отдавать. Тоже дрянь. Лучше отработать и в долг. И на цветы будет и на котлету.
Крылов невероятно пошл.
- За деньгами пришел?
- Привет, Крылов, давай поработаю.
- Сегодня алкаш кипует, со вчера напросился.
- Негодно алкаша обижать. Пусть кипует. Дай пять рублей, до получки через один день.
Крылов ехиднейше весь ртом раскрылся:
- О получке рассказывай своим бабам. Сколько их - я со счета сбился. В среду тебе не хватало на розу.
- Мне дозарезу нужно купить три цветка. Кроме того, я бы не прочь перекусить чего-нибудь. Крылов, я когда-нибудь отработаю.
Крылов разозлился и сунул булку.
- Деньги получишь, в последний раз. Или не получишь... - он держал паузу. И сгорел. - Как же ты мне надоел со своими фуфловыми розами! Ну алкаш, понимаю, говно мазаное, чего же от тебя мне так дерьмово?
- Твои, Крылов, проблемы. Как дашь-то? Опять талоном?
- А ты деньгами хотел?
- Лады. Я пойду, посмотрю макулатуру.
У пресса крутился дед в грязной рубахе при бабочке. "С ума сойти! - думал Я. - Нас сменила элита". Дед новичок, клал насухо. Ничего не выйдет.
- Привет, дед, погонят тебя с такой работы.
- Не твоего ума дело, - огрызнулся дед. - Сопляк ты еще учить меня.
- Ерунда, давай лучше выпьем чего-нибудь.
Дед оживился.
- А чего принес-то?
- Пока только булка есть. Дай денег, сбегаю за кефиром.
- Болтун, дурак! - плюнул дед и ухнул в пресс вдвое больше воды. С щелей высочилась вода.
Я зарылся в макулатуру. Интересного не попадалось. Увесистые связки вчерашних газет - де-е-ерьмо-о-о, прошу подать через десяток лет. Книжная рвань. Политиздат. Бланки. Кому бы бланки загнать? Раньше были связки журнала "Америка". Теперь хочу связку порножурналов.
С макулатуры люди библиотеки собирают. И я бы собрал, когда б не женщины и если бы где. Я дарю женщинам цветы, много цветов, невероятные букеты дарил Я.
- Дед, ты дарил цветы женщинам?
Дед потел, пропихивал через пресс ленту для связки кипы. На грязной лысине топорщились редкие волосы, чернела блямбочка запекшейся крови.
- Я цветы дарил, - тужась закручивал ленту, - каких ты не знаешь! Сейчас таких цветов не растят. Это были таки-ие женщины! - возбудился дед. - Они любили меня - чему ты радуешься, скотина. Эта бабочка помнит страсти, каких тебе и не снилось.
- Выворачивай, дед, свою кипу. Гляди, в луже промочишь.
- Сопляк!
Дед кипу вывалил, она вышла на удивление ладной. Мы откатили ее к стоящим двум, лохматеньким, сухим, видно - вчерашнего дня. Дед вытащил папиросу.
- Откуда ты такой умный взялся? - дымнул он.
- Зови меня, дед, Господин Я.
- Что за Я? У тебя что, имени нет?
- Нет, дед, да я думаю, и у тебя тоже.
Дед задумался - подбирал имя? Папироса дымила, от грязного рта гильза желтела и свяливалась в мокрую тряпочку. Дед выправил бабочку.
- Федор Степанычем зови меня, а ты просто пацан. Ты баб небось и не щупал, а туда же - господин, цветы...
- Цветы я люблю и женщин тоже, - отвечал Я, пережевав булку. - Я бывал прекрасно влюблен и сейчас люблю. Мне нужны пять рублей, чтобы купить цветы - я сегодня приглашен в гости. Я буду говорить ей о своей любви. Она удивительная женщина, я скажу ей об этом, она должна мне поверить.
- Должна-а! - дед отер грязную шею. - Где ты баб видел, чтобы должны были нам, мужчинам? У меня от этих, этих... - Федор Степанович накалялся, одна бабочка лежала покойно.
Действительно, одна бабочка, если не считать свежей болячки на слабоволосой венозной его голове.
- Ладно, дед, давай-ка ты отдохни, мне позарез денег надо.
Дед ухватил крючок прутковатый, грязный он тип, маленький, весь больной. На шум Крылов глянул:
- Чего пристал к федьке? Давай вали, цветовод.
Как можно спокойнее Господин Я испросил:
- На что талон дашь?
- Проваливай, проваливай. Обойдешься как-нибудь без цветков. Да-да, гони отсюда.
Ну что поделаешь с такой непрухи? Свиристелка-дед тычок сунул по заднице Я и Крылов заржал благостно. Разливался Калиночны злючий визг: "Змеюка сопливая, каких еще обменов придумал алкаша мне под бок!". Падла, федьку степаныча к тебе вселю на горшки воевать!
Серым вонючим обошел кругом мешок через спину и вверх, падало тело мешка на Я, выбросило бумажный ком. Листов стая осыпалась к полу.
В развал пали сверху и дед и подоспел Крымов. Клацали зубы и сопли обмазывали лицо. Из потной рубашки дед испустил треск на пальцах Господина Я, бабочка трепетала в них. Вдруг шея стала вся пережата, Я выронил слово. (Добивал Крымов.)
- Лови бабочку! - словничание Я. И потом:
- Я сожгу тебя! - но то уже Крымову, не душителю, с улицы вырвавшись, вдобавок все же хлопнула дверь.
Обещал Я и хлопнул громко. Снаружи смотрели на странного типа. Я убегал. Следом бежал разорванный дед, догонял мольбой и проклятьем. Глупые слова на бабу бабочку поменять. Ливнем в бочку страдал дед под гогот публики. В канал падала с раскрытой моей ладони грязная бабочка.
На плач собиралась толпа и Я затерло. Дед расхристанный поклоны бил о стену тончайшего стекла футлярчика. Сам маленький, он выпускал длинные и-и-и и они змеились, вызваниваясь в синий визг; он задергался быстрее, морщась от каждого удара громче, повыползали, надулись вены, дед развалился набок. Рывками тело его изгибалось, билось о камень выщербленной мостовой.
- Припадочный! - кричала баба.
- Держите ноги ему! крепче держите!
Из круга выбился мужик, держась за скулу. "Силен ногой двинул!" - рявкнул. Там дед сдавленно выл, но стихая. Тренькал трамвай до поворота.
"Больного обидел, ну как же так. Он несчастен - я видел его амплитудную дрожь, заразительную, сам застучал зубами. За что же его, больного; его заберут".
Забирать никто не спешил. "Вот он, - донеслось до меня. - За ним этот бешеный бежал".
- Да, это я, - соглашался, - утопил его бабочку.
Дед оклемался, мутно смотрел на меня. Потом встал, шатался, смотрел-смотрел и ушел вовсе. Толпа рассасывалась и исчезала, оставались равнодушные взгляды ко мне, видно, качающемуся.
"Что же за бред такой? пришел за деньгами, подрался, убогому сделал плохо. Завод утренний ли толкнул, принудил к выделению зла. Как пот дурно вышло и запахом отравило его - просто так, оттого, что близко встал. Невиновен, но оказался рядом - и пропал. Куда он теперь?"
Дед был еще на углу больших улиц, но и там пропал. Господин Я побежал по предполагаемым следам. Вывалила толпа, сбивала, закручивала, выворачивала на обратный, свой ход. Откуда вдруг эта толпа? Людей прибывало, бежать против хода было совершенно невозможно. Господин Я прыгнул на асфальт мостовой, бежал через визжащие, изворачивающиеся машины, которые сбивались в одно недовольное взбешеное стадо. Я бежал по линии, где не должны сходиться автомобили, но сходились расчлененными ножницами и отскакивали от мчащегося идиота.
Я очнулся на перекрестке улиц. Непрестанно лили дожди машин, под ногами было ребристое железо. Что это? Терезвонил трамвай сзади - трамвай поехал и Я пришлось отойти, не понимая. Гудели фары, шагали мимополоски людей, но там, за рекой транспорта. Дальше стояли высокие красивейшие дома и смердили на Я своим высокомерием.
Деда не было и дед забылся. Господин Я всего лишь вышел к официальному переходу, перешел улицу и потерялся в море маленьких людей большого города.