Надо сказать, мало таких мест и обстоятельств, когда человек начинает "ковыряться" в себе, и уж совсем редко признается в слабости и прегрешениях. Для меня одно из таких мест - кладбище. Люди здесь становятся другими - сдержанными и притихшими. Оно и понятно. Под каждым крестом чей-то близкий, родной человек, чьи-то усопшие надежды, любовь и боль. Здесь, над прахом ушедших, как бы снимаешь повседневную маску, не хитришь и не изворачиваешься. Но проходит оцепенение, и даже тут, на погосте, человек остается человеком, с его добродетелью и изъянами.
На грубо сколоченном столике стояли початые бутылки, лежали домашние пироги и конфеты. Мы уже "помянули" души усопших и отмахивались от комаров, когда разделить нашу скорбь завернул к нам деревенский дурочек Авдоня. Потехи ради приучили когда-то несчастного лихие деревенские мужики к выпивке, добавив тому лишнюю печаль, и теперь он не пропускал ни одного массового мероприятия, где можно было
сшибить, божьей милостью, стакан - другой дармового вина. Когда Авдоне поднесли третью стопку, тетка Анна, на правах старшей, стала браниться:
- Эк чего удумали, греховодники, он вот свалица тута, вы што ля с ним нянькаца будите, окаянные, а ты бы, Авдей, поел лучче, нельзя ить тибе пить-та вовси!
Мы, пристыженные, молчали, а дурачок соображал чего-то, не сводя с тетки обиженных глаз.
- Я ить от пьянки-та лещи-илси-и, Я ить ни пьине-ею-у. Мне ить типерь пить-та мош-шна-а! - отповедал юродивый едва умолкшую обидчицу.
Дело в том, что зимой Авдоня простудился и принимал уколы, а сердобольная фельдшерица убедила дурака, что заодно и от пьянства пролечила, что он и истолковал по-своему. Смеяться на кладбище как-то нехорошо и, чтобы не разразиться, мы боялись взглянуть друг на друга, тем более на опешившую старушку.
Потом мы разбрелись по погосту, разглядывая на крестах фотографии знакомых. Встречались могилки убранные, с живыми и "мертвыми" цветами, попадались совсем заброшенные, осыпавшиеся и заросшие бурьяном, наводившие на грустные мысли. У свеженасыпанного холмика, в горьком одиночестве, обессилевшая от безутешных стенаний, сидела отрешенная от действительности пожилая женщина и никакое участие не могло обезболить ее душевные раны. Разные здесь покоились люди: ушедший в мир иной кто по неосторожности, кто с миром, кто порвав с жизнью от бессилия и отчаяния, грешные и безгрешные.
Кое-кому было уже весело от выпитого, а старик Ёлышев, "перебрав", мирно посапывал на могилке своей старухи, как на полке плацкартного вагона. Уже за кладбищенской оградой я встретил своего, пьяного в лоскуты, старинного приятеля. Толян, от полноты чувств, лез лобзаться и радостно матерился, раскачивая меня из стороны в сторону. В двух шагах от нас самостоятельно покачивалась его пьяная маманя.
- Погли-ка на ево, ить на челэка не похож, - указывала она на его страшенную худобу, - а с "химии" - та пришел, морда во!, жопа во! - разводила она руками, изображая неестественные габариты своего чада. Толян, как и большинство наших сограждан, "отсидел" и заканчивал свой срок где-то на стройках народного хозяйства, именуемых в быту "химией".
- Тьфу! - сокрушалась она, - кожа да рожа! А с "химии" - та пришел ..."Химик" вяло отмахивался, а меня подмывало посоветовать ей, чтоб себе на радость упекла его туда обратно.
Теплый ветерок ласкал молодую листву. Мы покидали эту печальную "пристань". Нам еще предстояло жить в этом суетном мире, а позади, под крестами, оставались сравненные с землей жизни и судьбы.
- Царства небесного, царства небесного, - шептала кланяясь какая-то тетка, вряд ли, однако, представляя себе, что это такое.