Так мерзко ещё никогда не было и уже конечно не будет. Куда-то в основание черепа вонзили толстый кол и пытаются его вогнать глубже. И голова точно гипсовая - крошится, выпадает мелкими осколками, липнет крошками к горячей мостовой. А там растекается тёмная лужа. За мгновение в горле вырастает ком. Он не даёт вдохнуть и, кажется, вот-вот разорвёт грудную клетку. Давно ушедшее за горизонт солнце, скачком возвращается на небо и палит нещадно, стремясь сжечь лицо. Зазубренными краем в ладонь впивается латунный кружок. Мелькают бесплотные тени. Где-то у самого края вселенной, сжавшейся до размеров заплёванного дворика, усеянного окурками и растоптанными жестянками.

   - Папаша, ты в курсе, что тут не эта...
   - Санёк, пошли отсюда, хрен с ним - нажрался чувак - и вообще он...
   - Да ты на его рожу посмотри! нажрался он! с-с$ка! Пялится на нас!
   - Блин, Санёк, смотри! Он же...
   - Б$я-а-ать! Съ$бываем!
   - А он?
   - Это не наша забота. Нас тут небыло - усёк?
   - усёк, скорую надо бы...
   - где скорая - там и менты! Потом на нас же и повесят.

  Но я бы наверное позвонил. Не смотря на запрет Санька. Не смотря на ментов. Если бы. Из двора мы полу-вышли полу-выбежали. Сразу в разные стороны. Конечно, мы случайно оказались вместе. И вообще друг друга не знаем. И сегодня я буду ночевать дома. Если это конечно можно назвать домом. А завтра ни в коем случае не пойду узнавать чем кончилось всё. И не захочу узнавать. Хотя Санёк-то точно узнает. А я вот что знаю: видел я лицо того... Раньше. Только сразу не сообразил где, а сообразил лишь отдышавшись, стоя в телефонной будке, готовясь запихнуть не лезущую в телефон монету. Две вещи. Первое - чтоб позвонить "ноль-три" монета не нужна, и другое. До интерната. Соседи говорили, что он напился, избил до полусмерти мать и сам сдох в подворотне. Хотя похорон я не помню. Ещё бы! И что я иду его дорогой. Наплевать. Блин, щёки и лоб чешутся. И кулаки. Я сжал монету. Есть такое выражение: "Грош-цена". Так вот: этот грош я оставлю себе. На память. И буду носить его много лет, до тех пор, пока однажды вечером не нажрусь как свинья. Не поскользнусь, и не трахнусь головой об эту же самую бетонную балку, которую к тому времени так и не вывезут из подворотни нашего заблёванного двора.