Морозный ветер перехватывает дыхание, обжигая щеки и нос. Ивар лежит на снегу, окоченевшими пальцами сжимая цевье винтовки, пытаясь принять удобную для стрельбы позу. От мокрой шинели и разгоряченного после бега тела идет пар, который тут же ложится инеем на волосах и сдвинутой на затылок меховой шапке.
Свои шерстяные рукавицы он обронил еще в начале атаки, во время коротких перебежек, когда вместе со своим батальоном под огнем противника продвигались к окрестностям города Рогачев.
Пулеметный огонь и винтовочные залпы обороняющихся заставили растянувшихся в цепь латышских стрелков прервать атаку и залечь в январском сугробе.
В своих серо-зеленых шинелях на белом снегу они были прекрасными мишенями для польских солдат. Среди стрелков послышались стоны и ругань первых раненых, и снег возле них окрасился алым цветом крови.
Темное зимнее небо начинало светлеть и стало хорошо видно огневые расчеты противника, который из своего укрытия имел возможность прицельной стрельбы.
-Если оставаться лежать, то от батальона через полчаса ничего не останется,- подумал Ивар, оценивая сложившуюся обстановку на поле боя.
Несмотря на свои двадцать лет, он уже имел опыт боевых действий и в подобных ситуациях за время войны оказывался не впервой.
Это перед боем страх сковывает тело и парализует сознание, а после первого выстрела перестаешь думать о смерти, начинается кураж и азарт.
Пулемет, косивший бойцов, находился в ста метрах от них, за дощатым забором городской околицы.
Поляки уже пристрелялись по лежащим в снегу бойцам.
- Необходимо срочно что-то предпринять, чтобы уничтожить пулеметную точку, иначе атака захлебнется,- понимал комиссар Круминьш и знаком показал Скершкану на огневую точку. Тот кивнул - понял.
Укрывшись за широким стволом липы, Ивар с тремя стрелками взвесив шансы, приняли решение - обойти позиции обороны с правого фланга.
Пришлось ползти довольно долго, чтобы их маневр остался незамеченным для врага.
Прячась за кустарниками и деревьями, они, пригнувшись, зашли в тыл оборонительных позиций поляков.
Молодой польский солдат, укрывшись за деревянным колодцем, перезаряжал винтовку, держа на ладони жменю патронов. Услышав позади себя шаги, резко обернулся, патроны выпали из руки в снег, и на его детском лице отразилось недоумение, тут же сменившееся ужасом.
Солдатик вытянул перед собой руку, пытаясь защититься, как будто это могло спасти его от неминуемой смерти. Его губы приоткрылись, пытаясь выдавить из сведенной судорогой гортани слова пощады...
Трехгранный штык с силой вошел в грудь, легко проткнув ладонь солдата и откинув его навзничь.
Он так и остался лежать с открытыми глазами, в которых застыл ужас и непонимание. Когда из приоткрытого рта выступила струйка темной крови, Ивар вытащил окровавленный штык из обмякшего тела, по привычке провернув его в груди уже мертвого противника.
Вроде все спокойно. Никто не обнаружил.
Медлить было нельзя, и латыши, пригнувшись, двинулись дальше, обходя с тыла позиции врага, каждую секунду ожидая засаду.
Снег предательски скрипел под ногами, а сердце бешено стучало, не давая восстановиться частому и глубокому дыханию. От быстрого бега в глазах поплыли круги. Колючие ветки акаций цеплялись за одежду и хлестали по лицу, - Главное, чтоб не заметили,- стучало в их головах.
Совсем близко послышался треск пулемета и за покосившейся банькой стали видны несколько польских солдат и два офицера, надежно державших оборону.
Уложенные штабелями мешки с песком надежно укрывали их от пуль наступавших красногвардейцев.
Увлекшись стрельбой по противнику, они даже не заметили подкравшихся к ним стрелков.
- Янка, готовь гранаты,- прошептал Ивар в ухо товарищу.
Выдернутые чеки упали в сугроб. Смертельные заряды, брошенные без замаха, неслышно упали в снег возле ног поляков, не оставив им и доли шанса на спасение.
Три разрыва прогремело почти одновременно, оставляя после себя в снегу черные воронки и разбросанные части тел.
Стрелки в упор стреляли в ползающих по снегу людей, которые, истекая кровью, корчились в предсмертных конвульсиях.
Через минуту все было кончено. От уткнувшегося в снег стволом пулемета пошел густой пар. Стало непривычно тихо.
Сняв с груди красный бант, Ивар привязал его на штык винтовки и, встав во весь рост начал махать им в сторону залегшего батальона стрелков.
- Эй, пуйки! Уз приекшу!*- кричали Янка и Ивар, размахивая высоко поднятыми красными революционными бантами.
К концу дня бои за город стихли. Остатки разрозненных польских отрядов вместе с командующим корпусом генералом. Довбор-Мусницким, побросав провиант и оружие, спешно отступили в сторону Бобруйска, и в освобожденном городке была восстановлена советская власть.
Мятежный генерал даже предположить не мог, что наспех сформированные военные части красных стрелков и матросов под командованием Рейнгольда Берзиньша, смогут в течение нескольких часов разбить его лучшие войска.
1-й Усть-Двинский полк, в этом бою тоже понес немалые потери убитыми и ранеными.
В спешно развернутый полевой госпиталь, который разместился в помещении мужской гимназии, с разных концов города свозили раненных. Среди них Ивар разглядел и своего земляка Зигурта, который получил пулевое ранение в ногу.
Его и еще нескольких красноармейцев привез на санях крестьянин с косматой седой бородой. Привязав лошадь к дереву, он медленно подошел к раненным бойцам, пытаясь помочь им подняться.
Зигурт Залиньш, отмахнувшись от его помощи, встал на землю и, опираясь на палку, попытался самостоятельно пройти несколько метров до дверей лазарета.
Наложенная поверх его брюк тряпичная повязка пропиталась кровью, и было заметно, с каким трудом дается ему каждое движение.
Ивар подбежал к нему, подставляя для опоры плечо, - Ну, как ты, жив? Как тебя, дружище угораздило-то на пулю нарваться. Ну, ничего, ничего...до свадьбы заживет.
Они вместе начинали службу в сформированном в Риге латышском батальоне и за несколько лет службы побывали во многих переделках на германском фронте, а также успели вдоволь повоевать за Советы.
-Ивар!- обрадовался Зигурт, узнав боевого товарища,- видишь, немного зацепило меня. Пустяки, и не такое бывало. В самом начале боя ранило, я еще пытался бежать, да куда там поспеешь. Потом, вот подобрали меня. Ты сам как - цел? Уже говорили наши мальцы, какие вы герои...
Он с восхищением глянул на Ивара, пытаясь придать своему юношескому лицу молодцеватое выражение.
Пытаясь пересилить боль, он сжимал зубы и улыбался. Подошли два санитара и, уложив Зигурта на носилки, понесли в операционную.
- Ты, главное поправляйся быстрей. Такие бойцы нам нужны,- Ивар шел за ними следом, пытаясь приободрить друга.
-Ничего, еще повоюем! За свободную Латвию! - поднял свои большие серые глаза Зигурт и попытался опять улыбнуться.
- Все будет хорошо, держись! - Ивар поправил сползающую на глаза шапку и сжал его ослабшую руку,- Как там Илза, пишет?
Зигурт достал из кармана аккуратно свернутый клочок бумаги и попытался развернуть, чтобы показать товарищу.
-Сюда нельзя,- грубо остановил Ивара санитар, когда они подошли к крыльцу.
Ивар остановился, слова застыли на губах, и он молча помахал вслед рукой, а затем отвернулся, пропуская выходившего наружу фельдшера, который выплеснул на землю из эмалированного таза кровавые сгустки и части тел.
-Когда уже все это закончится,- с горечью и тоской прошептал Ивар,- хочу домой!
Всю ночь в городе звучали выстрелы. Солдаты проводили обыски в домах горожан, отлавливая спрятавшихся польских солдат и контрреволюционеров, которые иногда оказывали вооруженное сопротивление.
Оставшаяся в городе для наведения порядка рота латышских стрелков патрулировала улицы городка, попутно проводя аресты подозрительных лиц. Разбившись на группы, они прочесывали улицы, врывались в дома и арестовывали всех взрослых мужчин, чья личность вызывала хоть малейшее подозрение в нелояльности к новой власти.
С перекинутой прикладом вверх винтовкой и гранатами за поясом, они наводили ужас на местных жителей, которые в страхе прятались в домах и подвалах, пытаясь переждать очередную смену власти.
А местные пьяницы чувствовали себя героями дня. Они подходили к латышским стрелкам и захлебываясь от эмоций, заплетающимся хмельным языком, рассказывали о своей борьбе с контрреволюцией, не забывая донести на своих обидчиков. Вместе с комиссарами и стрелками они шли по домам соседей, довольствуясь прихваченной со столов снедью и выпивкой, которая вряд ли понадобится хозяевам.
Арестованных доставляли в помещение ЧК, где после недолгих допросов решалась их дальнейшая судьба. Комиссары издавали расстрельные приказы не раздумывая, и не интересуясь личностями приговоренных ими на смерть людей. Жизнь человека не стоила и гроша. Наоборот, количеством расстрелянных оценивалась эффективность работы и бдительность уполномоченных Чрезвычайной Комиссии.
Приговоры приводились в исполнение немедленно. Людей выводили во внутренний двор чрезвычайки, и ставили возле кирпичной стены.
Напротив их, на деревянном помосте, был установлен 'льюис'. И после того как председатель трибунала зачитывал короткий приговор, длинная очередь из пулемета, прерывая речь, приводила его в исполнение.
Раненых добивали из револьверов или закалывали штыками.
Тела казненных людей под покровом ночи сбрасывали в овраг.
Революция, символом которой стал красный бант, требовала все новых жертв. Маховик созданной большевиками машины для убийств с каждым днем набирал обороты, втягивая в нее все больше и больше людей. Наступило время Сатаны.
На следующий день после взятия Рогачева, перед революционными бойцами выступил командарм Латышской дивизии Якум Вацетис, который вместе со штабом армии приехал на бронепоезде из Могилева. Выстроившиеся на площади красногвардейцы восторженно приветствовали его громким криком - ура! Они обожали Вацетиса, ведь, он был одним из них - сыном батрака.
Народный командарм поздравил стрелков с победой над врагами Советской власти, поблагодарил командующего военной операцией Берзиньша, и передал всем бойцам революционный привет и слова благодарности от военного наркома Льва Троцкого:- 'Латышские стрелки! Вы показали себя доблестными борцами за идеалы мировой социалистической революции и на деле доказали беспощадность к ее врагам! Да, здравствует коммунистический интернационал!'.
И опять над площадью прогремело трехкратное 'ура'.
А эти слова не были просто лестью. Большевистское правительство сделало правильную ставку на верность латышских полков, а теперь пожинало триумфы своих первых побед.
Ведь, если разобраться, то на штыках латышских стрелков были одержаны главные победы нового правительства Ленина.
Как гласила поговорка того времени: 'Революция в России была сделана еврейскими мозгами, латышскими штыками и русскими дураками'.
Россия стала эпицентром социальных потрясений, потому все бремя революционных невзгод, голода, смертей и разрухи в основном легло на плечи русского народа, которого сумели столкнуть лбами.
После февральской революции и оккупации Риги немцами, именно в России оказались латышские стрелковые полки с оружием и амуницией, готовые без промедления идти в бой, в отличие от деморализованных российских частей.
Восемь испытанных в боях с немцами полков держали в своей власти такую громадную страну от запада до востока. Достаточно было одной роты, взвода, чтобы власть была в руках стрелков. Их боялись все. Им подчинялись города, села, местечки. Они никому не уступали дороги и не давали пощады.
Шапка на затылок, с раскрытым воротом на груди, с винтовкой, повешенной на плече прикладом вверх, так они колесили по России от края до края, сметая тех, кто становился на их пути.
'Не ищи палача, а ищи латыша', - говаривали люди.
Появление латышских стрелков в русских деревнях было страшней чумы - шансов остаться в живых было намного меньше.
Стрелковые батальоны и роты направлялись Лениным туда, где угрожала опасность советской власти и мятежи голодных крестьян. И, несмотря на потери, они всегда оставались верными соратниками большевиков.
Им доверялись самые ответственные задания: охрана главного штаба революции в Смольном, нового советского правительства, а также поручена личная охрана вождя мирового пролетариата товарища Ленина.
Позднее Ленин открыто признался, что без латышских стрелков Советская власть бы не выстояла и месяца.
Почему именно за большевиками пошла основная масса латышских стрелков и почему до конца гражданской войны именно они оставались самыми стойкими и верными армейскими частями Красной Армии?
Возможно, в связи с оккупацией Латвии, они хотели из России на волне революции освободить свою родину под гимн Интернационала?
Или боялись ответственности за предательство со стороны латвийского правительства?
Но, даже после получения независимости Латвии, многие латыши остались в Советской России и предано, до самой смерти, служили во всех органах власти.
Этот сложный вопрос, который пока не имеет однозначного ответа.
Ведь у каждого из этих людей была своя правда и цель, в которую беззаветно верили, раз они сражались и готовы были умереть за революционные идеалы большевиков.
Война вдали от родины - немного странно? Но это был их осознанный выбор. Конечно, не все латыши поверили большевистской пропаганде и вступили в Красную Армию. Многие латышские стрелки остались в Латвии и участвовали в создании независимого государства, до последней капли крови защищая родную землю от немцев, красных, белых и прочих захватчиков.
Но все-таки латвийские воинские формирования того времени больше известны как красные латышские стрелки.
Причина этого явления кроется в более глубоких корнях истории Латвии.
Как известно латыши никогда не имели своего независимого государства и собственного 'дворянства', также как южные и западные малоросские народы. Они всегда находились под кем-то - шведами, немцами, поляками, русскими.
Несмотря на то, что территория Латвии входила в Российскую Империю, по-прежнему настоящими хозяевами там оставались немецкие бароны и промышленники, безжалостно эксплуатировавшие местное население.
Для раба всегда плох и ненавистен нынешний хозяин. А тот, который может только стать таковым, да еще обещает свободу и возможность поквитаться с прежним эксплуататором - кажется истинным другом-освободителем и ему хочется верить.
Как Сатана нашептывает в ухо лести, подвигая на искушение, так и большевики опутали лестной ложью простых латышских батраков.
Но хочется заметить, что преподносимая народу история, как показало время, имеет тенденцию менять толкование тех или иных событий в зависимости от политических перевоплощений. И эти инсинуации зачастую становятся причинами новых войн и революций. Не бывает легких времен.
* Эй, ребята! Вперед!
Глава 2
В петроградском ЧК, куда был вскоре направлен Ивар Скершкан, работы было не в початый край, приходилось целыми сутками заниматься выявлением и арестами контры. Спать удавалось урывками в кабинете, между очередным допросом и выездами на задержание саботажников и мародеров.
На следующий день по прибытию в Петроград, его лично принял в своем кабинете заместитель ВЧК Петерс.
Кратко обрисовав серьезность политической ситуации в Советской России он напутствовал молодого чекиста словами,- ' Вам предстоит серьезная работа. Необходимо бескомпромиссно проявлять беспощадность к врагам и бороться с контрреволюцией не щадя жизни и сил. Мы надеемся на ваше революционное сознание'. На прощанье он крепко пожал Скершкану руку своей узенькой сухой ладошкой.
Среди чекистов было большинство латышей, которые батальонами еще в 1917 году находясь на германском фронте, массово вступали в партию большевиков, а теперь по воле судьбы оказались в столице России.
На коллегии ВЧК, когда отсутствовал Феликс Дзержинский, обсуждение планов мероприятий очень часто происходило на латышском языке, понятному большинству сотрудников.
Латышская речь в коридорах чрезвычайки стала привычной и уже не резала слух.
Привычным стало все, что раньше казалось необычным и неуместным при старом укладе жизни. Трудно поменять привычки, но еще трудней изменить сознание и согласиться с неприемлемым образом жизни.
Поначалу, чтобы освоиться в новой должности и научиться всем премудростям чекистского дела, Ивар был приставлен к Янису Лочмалису - старому большевику и непримиримому борцу с врагами партии.
В январе 1905 года, он одним из первых с оружием в руках освобождал политзаключенных, а затем до последнего патрона сражался на баррикадах Риги. Потом были арест и сибирская каторга.
Сразу после падения самодержавия, он вместе с несколькими товарищами по партии приехал в Петроград, чтобы продолжать начатое дело своей жизни.
Как старый большевик, он по рекомендации члена ЦК ВКП (б) Яниса Петерса был сразу определен на должность начальника отдела по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
Ситуация в Петрограде в ту зиму была очень напряженной. Нехватка продовольствия вызывало недовольство населения, рабочих и солдат, которое подогревалось контрреволюционными элементами и различными политическими организациями. Наводнившие город уголовники, беженцы, демобилизованные солдаты и просто прибывшие из провинции вкусить плоды революции народные массы, усиливали и без того сложную обстановку. Враг приближался к столице России.
Требовалась жесткая рука, чтобы навести порядок и предотвратить скатывание страны в бездну анархии и хаоса.
Такой рукой и стала созданная Дзержинским, в декабре 1917 года, Чрезвычайная Комиссия, обладающая неограниченными революционными полномочиями.
После переезда советского правительства в Москву, петроградское ЧК возглавил Моисей Урицкий. И хотя смертная казнь Реввоенсоветом была временно отменена, расстрелы противников новой власти, без всякого суда, имели место повсеместно.
Чувства революционного сознания и ненависти к врагам новой власти, было достаточным поводом для убийства любого человека. Суд в таких ситуациях был неуместен и обременителен, тем более он был воплощением пережитков царской эпохи, а потому был фикцией для проникшихся большевизмом и уполномоченных властью товарищей.
Теперь решение любых вопросов был возложен на комиссаров, которые без колебаний на свое усмотрение решали все насущные вопросы, руководствуясь субъективным чувством революционной необходимости.
Только страх мог заставить людей смириться с новой властью, а служить ей велело чувство голода и самосохранения.
Доставленных, в результате облавы, саботажников, германских шпионов и прочих измученных голодом и несогласных с политикой Ленина людей, помещали в камеры, где они без пищи и воды находились несколько суток.
В тесных подвальных помещениях чека, женщины, которых, не разбираясь, заталкивали в общую с мужчинами камеру, испытывали особые мучения.
Однажды, во время уборки камеры, охранник обнаружил под шконкой тело истерзанной девушки, которое, судя по всем признакам, пролежала там несколько дней.
Лочмалис пристально, с заправским видом жандарма, смотрел в глаза очередного арестанта и тут же решал что-то для себя. Затем, задав несколько уточняющих вопросов, касавшихся происхождения и занимаемой должности до революции задержанного, писал в личном деле резюме: ' Саботажник, пособник контрреволюции'.
Это был приговор. Постановлением ВЧК такой человек лишался права на получение продовольственных карточек, а его имущество конфисковывалось, что в голодном Петрограде было равносильно смерти.
Жизнь человека стоила немного, ровно столько, чтобы она никому не мешала.
- Первое мнение самое правильное,- доверительно поучал Ивара наставник,- если видишь страх в глазах, значит, совесть нечиста, значит перед тобой контра и враг. Такой мерзавец, нож в спину воткнет, и не задумается. Пощадить - стране навредить!! Или мы их, или они нас!
- Вы латгальцы, маленький, но очень храбрый народ! У тебя получится,- добавил он, глядя Скершкану в глаза.
И стучали каблуки и приклады о головы и ребра анархистов, эсеров и спекулянтов, в праведной злобе выплескивая революционное сознание авангардом рабочей партии.
Ивару навсегда запомнились мудрые глаза пожилого еврея, когда, целясь ему в затылок, маузер дал осечку. Повернувшись к чекисту, он спокойно произнес: ' Не волнуйтесь, молодой человек, я подожду'. Через секунду, следующая пуля вошла ему в глаз.
Допросы, этих совсем непонятных, латгальскому парню, и чуждых по мировоззрению людей, лица которых каждый день проносились чередой, перестали вызывать некогда присущие ему чувства сострадания и справедливости.
Старательно записывая показания арестованных, Скершкан не всегда даже понимал смысл слов и их объяснения, а оправдания и взывание к справедливости были для него пустым звуком. В это время в голове звучала веселая латгальская мелодия: ' Тра-та-та, тра-ла-ла, издзерсием па глазем.....'*.
Но, помня о важности порученной ему работы, в личном деле каждого, он старательно выводил чернилами - ' Саботажник, политически неблагонадежный элемент'. И в своей работе он чувствовал маленькую долю личного вклада в дело революции.
* ...выпьем по стакану (лат .нар. песня)
Глава 3
'Пока существуют помойные ямы - голода не может быть!'
Председатель Революционного Трибунала Я. Петерс
В половине третьего ночи Ивар закончил письмо и встал со стула, чтобы размять спину и затекшие ноги.
Май 1918 года выдался холодным и дождливым.
Из окна кабинета был виден только внутренний двор здания ЧК, в котором посреди луж стояло несколько крытых грузовиков, в которых привозили арестованных.
Глядя на унылый и серый пейзаж, он пытался отогнать грустные мысли и представить лица отца и матери. - Как они там?
Ивар не был дома уже давно. В Латгалии остались его родители, сестра и знакомые.
Почта в Режицу и обратно доставлялась не регулярно, по причине оккупации Латвии германскими войсками. Но иногда, каким-то чудом, весточки из дома миновали цензоров, и Ивар узнавал знакомый почерк матери, которая немногословно писала об их жизни, передавая приветы от отца и родни.
Всего четыреста верст отделяли Петроград от уездного городка Режицы, но они, разделенные войной и революцией, превратились в бесконечность.
В такие свободные минуты, когда на улице стояла ночь, и никто не мешал думать, в мыслях всплывало лицо Дайны. Он до мельчайших подробностей помнил ее милые черты, голос, тело, запах, одежду.... В эти секунды его сердце сжималось от тоски, и он, сжав в бессилии кулаки, пытался отогнать от себя эти дорогие ему воспоминания. Тогда была совсем другая жизнь, возврата к которой не будет уже никогда. А ведь все могло сложиться совсем по-другому...
Его воспоминания прервал легкий стук в дверь. Открылась тяжелая дверь кабинета и на пороге появилась Анита, дочь Петерса Вайварса - уполномоченного Особого отдела чека. Его дочь и жена работали в хозотделе чрезвычайки, как и многие другие родственники латышских чекистов, которые целыми семьями покинули Латвию.
Анита, восемнадцати лет от роду, симпатичная девчушка с милым круглым лицом, была давно не равнодушна к Ивару Скершкану.
Их первое знакомство произошло в столовой ведомства, когда новоиспеченный следователь Чрезвычайной Комиссии Скершкан, зашел поужинать после напряженного рабочего дня.
В зале столовой сотрудников было совсем немного, только несколько коллег негромко разговаривая, сидели за соседним столом. Он кивнул им и оглядел зал.
Выбрав место возле окна, он присев на стул снял фуражку с красной звездой, расстегнул пуговицы френча и ослабил ремень, чтобы облегчить тяжесть кобуры.
Ивар был среднего роста, крепкого телосложения, с правильными и немного мягкими чертами лица, а свои темно-каштановые волосы он старательно зачесывал набок, пытаясь придать юношескому лицу серьезное выражение, которое соответствовало бы важности порученной ему работы.
По своей природе Скершкан не был разговорчивым, а больше предпочитал слушать собеседников и делать выводы для себя, сторонясь шутливых разговоров в курилке.
Он навсегда усвоил для себя совет одного опытного большевика,- Не треплите без повода языком молодой человек, дольше будете жить.
И эта премудрость помогла ему во многих жизненных ситуациях, в отличие от его более словоохотливых знакомых.
Немногословность, серьезный и аккуратный вид сделали ему среди коллег репутацию надежного и решительного человека, прошедшего в свои молодые годы суровую школу жизни - войну.
Даже авторитетные чекисты, имеющие за своими плечами царские ссылки и каторги, относились к нему с уважением, несмотря на его небольшой партийный стаж и опыт работы.
-Что будете кушать? - обратилась к нему на латышском языке Анита.
Ивар поднял голову и их глаза встретились. Достаточно было мгновения, что бы, они понравились друг другу с первого взгляда.
Эта первая встреча стала прелюдией к их более близким отношениям, ведь, для любви ни война, ни революции, ни голод и смута не могли стать преградой, молодость была сильней.
Ивару хотелось забыться, отвлечься, чтобы не воспринимать действительность окружающего мира и отбросить страдания оставшиеся от первой неразделенной любви.
Они были нужны друг другу, чтобы спасти себя от реальности, не утонуть в водовороте безысходности.
Потом была еще одна случайная встреча, которая переросла в более близкие отношения. Она сама сделала первый шаг к их близости, как будто была заранее готова к этому.
Несмотря на загруженность работой, молодые люди изредка находили время для мимолетных страстных встреч. Иногда в его кабинете, а когда мать и отец девушки были на работе, то в ее квартире на Гороховой улице, что была в нескольких минут ходьбы от здания петроградского чека. Это были минуты счастья - счастья людей потерявших родину, перелетных птиц, ищущих приют на чужбине, доверившихся и согласившихся служить Сатане.
Петерс Вайварс догадывался о романе дочери и молодого сослуживца, который продолжался уже несколько месяцев, но открыто возражений не высказывал. И здороваясь с Иваром, крепко пожимал его руку своей широкой крестьянской ладонью. Он чувствовал в нем надежного человека, которому можно поручить любое серьезное дело, тем более счастье своей дочери.
Анита закрыла дверь кабинета и, подойдя к сидевшему за столом Скершкану, обняла его.
-И много ты раскрыл заговорщиков за сегодняшний день, милый,- запустив свои пальчики в волосы юноши и заглядывая ему через плечо на разложенные перед ним бумаги, нежным голоском произнесла девушка.
Они иногда говорили о делах арестованных чекистами людей, которые разбирал Ивар по долгу службы, иногда прислушиваясь к ее мнению. Ведь порой многое ему было совсем непонятно.
Анита, не смотря на свой юный возраст, проявляла интерес и хорошо разбиралась в расплодившихся по стране политических движениях и партиях несогласных с позицией большевиков. Работая в столовой, ей постоянно приходилось слышать разговоры сотрудников о политической ситуации и борьбе чекистов с контрреволюционными элементами. Она хотела быть нужной для общего дела, как ее земляки и отец.
-Если работать каждый день по двадцать часов, то еще на много лет работы хватит,- пошутил Ивар,- зачем такой красивой девушке забивать голову мужскими заботами.
Он поднялся со стула и поцеловал ее в губы.
-Нам никто не помешает?- оглянувшись на закрытую дверь, спросила девушка.
-Будем надеяться, что все враги революции откажутся от своих коварных планов на несколько минут,- прошептал ей на ухо Ивар, прижимая к себе ее податливое тело и расстегивая пуговички шерстяной кофты.
Подхватив Аниту на руки, он бережно опустил ее на большой черный кожаный диван, стоявший в дальнем углу кабинета.
Руки Ивара скользнули под кофточку, обхватив упругую грудь девушки. Губы влюбленных слились в страстном поцелуе, молодая кровь закипела, а дыхание стало частым и срывающемся на страстные стоны. В такие минуты они были абсолютно счастливы.
Когда Ивар и Анита одевшись, сидели за столом и пили чай, дверь без стука распахнулась, и в них появился одетый в серое пальто мужчина.
Сергей Мешковский - бывший питерский рабочий, а теперь сотрудник чека, увидев мирно сидевшую парочку, улыбнулся, шутя погрозил пальцем, а затем громко произнес: Скершкан, на выход! Едем на Лафетный 35 брать офицерскую 'контру'! Поторапливайся, мы ждем в машине,- и скрылся в коридоре.
Накинув на себя пальто и сунув в карман оружие, Ивар выскочил в коридор, и уже на ходу крикнув Аните: - Выключи свет и захлопни дверь, увидимся позже...
Черный 'паккард' с выключенными фарами въехал в колодец двора и остановился.
-Приехали,- сказал водитель, одетый в черный матросский бушлат.
Прибывшие пассажиры быстро вышли из машины и направились к неосвещенному подъезду, возле которого маячила еле заметная мужская фигура.
Несмотря на поздний час, темнота не была кромешной, ведь начинались 'белые ночи', Ивару удалось довольно хорошо рассмотреть лицо незнакомца. На вид ему было лет сорок, с острым носом и небольшими бегающими глазками, прячущимися за мохнатыми бровями. Он отчетливо услышал, как тот прошептал Мешковскому хриплым голосом,- 'Четвертый этаж, налево. Там собрание офицеров и руководитель организации полковник Попов'.
Затем осведомитель надвинул на глаза шляпу и растворился в темноте подворотни.
Ивар посмотрел наверх, где из-за плотных штор на четвертом этаже пробивался тусклый луч света. Все остальные окна дома были погружены во тьму. Колодец двора казался безлюдным, но это впечатление было обманчивым. Дом насторожил уши, выглядывал десятками глаз из-за задвинутых штор, напрягся сотнями мускул в ожидании беды.
- Будэм сэйчасс брат теплэнькими, иначи уйдут,- скомандовал старший группы Янис Лочмалис.
Достав оружие, чекисты, пытаясь не шуметь, вошли в темный подъезд.
Ивар поднимался по лестнице последним, пытаясь двигаться в такт с остальными.
Осторожно двигаясь один за другим, они достигли уже пролета между вторым и третьим этажом, когда сверху полетел тлеющий окурок папиросы.
Лочмалис инстинктивно выглянул в лестничный пролет и оказался в свете фонаря, который пробивался через окно подъезда.
Раздался громкий хлопок, усиленный эхом лестничного пролета и Янис с грохотом покатился вниз по ступеням. Пуля, выпущенная сверху, попала ему прямо в голову. Чекисты отпрянули назад и вжались в стену. От того, что их сразу обнаружили, наступила секундная растерянность.
Вперед, ребята! Живыми не брать,- и Мешковский первым, прыгая через ступеньки, бросился наверх. Следом за ним, низко пригнувшись, побежал водитель в матросском бушлате.
Ивар, убедившись, что Лочмалис мертв, двинулся за ними, пристально вглядываясь в темноту и держа наготове маузер.
Наверху началась перестрелка. Из-за темноты невозможно было определить, откуда ведется огонь, и где затаился враг.
Неожиданно открылась дверь одной из квартир, осветив полосой света темную парадную.
Неужели, любопытство такое сильное чувство, что заглушить его не может, даже такое смутное время?
Скершкан выстрелил в дверной проем и услышал громкий вскрик и звук падающего тела.
От раската выстрелов заложило в ушах.
Ивар прижавшись к стене начал вслепую продвигаться по лестнице, но вдруг почувствовал прижатый к голове ствол пистолета.
- Бросай пушку, сволочь! Руки за голову,- прошептал на ухо незнакомый голос.
Пальцы, крепко сжимавшие рукоятку оружия, медленно разжались, и маузер упал на каменные ступени, издав глухой звук. Ивар медленно поднял руки и втянул голову в плечи.
Они молча стояли на площадке четвертого этажа. Дверь одной из квартир была открыта, и свет из прихожей освещал окружающее пространство лестничного пролета.
На спине, возле перил, раскинув руки, лежал Сергей Мешковский. Из его груди сочилась струйка крови, собираясь на полу в темно-красную лужицу. Он еще дышал, воздух со свистом вырывался из простреленного легкого. Чуть подальше лежал человек в черном бушлате, лицо которого скрывала темнота, но поза, в котором находилось тело, говорила о том, что он мертв.
Сильный удар в спину отбросил Ивара к окну, и тот не удержавшись на ногах, упал на пол.
Подняв голову, он увидел склонившееся над ним лицо человека. Но самыми страшными в нем были - глаза, которые пристально смотрели, в ненависти пожирая свою жертву.
- Надо уходить, скоро здесь будет полно красных,- негромко произнес голос из темноты. На мгновение луч света осветил фигуру и лицо стоявшего над Иваром человека. Худое лицо с волевым гладковыбритым подбородком, острый хищный нос и опять эти безжалостные всевидящие глаза. Это глаза его убийцы.
Китель без знаков отличия, подчеркивал военную выправку присущую кадровым офицерам. В руках он держал офицерский наган.
Это и был полковник Всеволод Алексеевич Попов, бывший командир пехотного полка Западного фронта, а ныне человек, который остался верен присяге, и не мог принять для себя новую диктатуру Ленина.
Сложившуюся в стране ситуацию Попов считал полным безумием и мятежом, с которым было необходимо покончить любой ценой.
Слухи о победах Белой армии на Юге России и выступление против большевиков Чехословацкого корпуса, а на Урале казаков атамана Дутова, укрепляли уверенность многих бывших офицеров, что советская власть долго не продержится. Поэтому к середине 1918 года во всех крупных городах России начали создаваться антисоветские организации, готовые в любой момент выступить против ленинского режима.
Полковник Попов возглавлял петроградскую боевую организацию офицеров России 'Союз Защиты Родины и Свободы', основателем которой стал бывший военный министр Временного Правительства Борис Савенков. Этот неординарный человек, в свое время организовывавший террор и экспроприацию по всей России, сумел сплотить вокруг себя лучшие кадры русских офицеров.
Целью данной организации было сформировать боевые офицерские отряды, с помощью которых можно одновременно поднять восстания во многих городах, свергнуть советское правительство и, аннулировав заключенный Лениным с кайзеровской Германией Брест-Литовский мир, возобновить войну и изгнать оккупантов с российской территории.
Этой ночью в квартире проходила конспиративная встреча офицеров - единомышленников и разрабатывалась тактика захвата правительственных учреждений, арсеналов с оружием и стратегических объектов города.
Только по чистой случайности они не были застигнуты врасплох чекистами по доносу предателя.
Их вовремя успели предупредить.
Услышав условный стук, Попов, с револьвером в руках, открыл дверь, за которой стоял человек в надвинутой на глаза кепке.
- Сейчас здесь будут чекисты. Вам всем нужно срочно уходить. Это совершенно точно, меня предупредил наш человек с Миллионной.
Сообщив эту новость, незнакомец тут же исчез.
Войдя в комнату к сидевшим за столом офицерам, Всеволод Алексеевич произнес,- Господа, нас предали! Сейчас здесь будут чекисты. Все расходимся. Да поможет нам бог!
А вы, господа,- Попов кивнул стоявшим возле него поручику Крепову и капитану Власову,- останьтесь. Нам надо прикрыть отход.
Достав оружие, они вышли на темный лестничный пролет и затаились в ожидании непрошенных гостей, давая возможность остальным заговорщикам скрыться через чердак и пожарную лестницу.
Через минуты послышался стук входной двери и шаги поднимающихся по лестнице чекистов.
Далее все произошло за считанные секунды.
Полковник Попов подошел к Мешковскому, из горла которого вырывались хриплые звуки и, достав из кармана нож, вонзил ему в сердце, проткнув насквозь прикрепленный на груди красный бант.
Сергей, вздрогнув на секунду, открыл глаза, и тут же его тело обмякло, а из приоткрывшегося рта выступила струйка крови.
Полковник медленно подошел к Ивару, который беспомощно сидел на полу и приставил к его голове револьвер.
-Я спрашиваю, а ты мне отвечаешь,- голосом, не терпевшим возражения, произнес он,- Кто сообщил о нас? Фамилия, имя. Раз, два...
Ствол револьвера с силой уперся в висок Ивара.
-Подождите, не надо...,- он сам не узнал своего голоса, пересохшие губы с трудом разлепились, чтобы произнести слова,- я ничего не знаю, мне сказали ехать в последний момент. Вот он,- Ивар протянул руку в сторону лежавшего на спине Сергея Мешковского,- он мне приказал ехать сюда, он может знать об информаторе. Я его даже не видел.
Офицер усмехнулся,- хорошего ты нашел свидетеля,- и, приблизившись вплотную к Ивару, сорвал с него красный бант.
- Скажи мне, чухонская морда, что ты делаешь здесь? В моей стране, в моей России,- медленно и четко выговаривая каждое слово, произнес Попов и резко наотмашь ударил его по лицу.
Голова Ивара ударилась об стену, а во рту почувствовался солоноватый вкус крови.
Голос полковника стал громче,- Что ты делаешь здесь вместе с этим большевистским отребьем? Твой Ленин заключил мир с немцами и отдал им пол России. Это, по какому праву? Теперь ваших жен в Лифляндии насилуют германские солдаты, а ваши родители стали их рабами. И тебя все это устраивает? Чем вас всех купили эти большевики?
Он уже почти кричал, тыча револьвером в лицо Ивара, который уже простился с жизнью. Понимая, что через секунду ему придется умереть, в голове пронеслась вся его недолгая жизнь, все промелькнуло за мгновение. Еще секунда и все...
Режица - уездный город в Витебской губернии, на востоке Латвии, основанный еще в 1285 году, рыцарем Вильгельмом фон Шаурбэргом, магистром ордена. Это было одно из первых каменных укреплений, возведенных крестоносцами тамплиерами в Ливонии.
Именно в Режице, в 1898 году родился и провел свою довоенную жизнь Ивар Скершкан.
В городке издавна жило много староверов, которые селились здесь со времен Петра, спасаясь в тихой западной провинции от царского гнева и реформ. Бородатые староверы и их семьи жили обособленно, общинами, занимаясь ремесленничеством, лошадьми и торговлей.
В дни праздников над городом с высокой колокольни звонили трехсотпудовые колокола, напоминая членам общины, что настало время для молитвы.
Немало здесь жило и евреев. Режица входила в число городов, где власть разрешала компактные еврейские поселения, и была в черте оседлости.
Часть города своей застройкой напоминала еврейский квартал, главным зданием которого была дощатая синагога.
Синагога не святилище, а место религиозных собраний, ведь храм мог быть только в священном городе Иерусалиме. По этой причине зданию не подобала роскошь, но в Режице нищенское положение синагоги объяснялось материальной стесненностью евреев. В городе имелся даже свой еврейский банк. Занятие банковским делом и торговлей считалось делом почетным. А для тех евреев, кто не проявлял достаточной коммерческой жилки, оставались ремесла. Возделывать же 'землю изгнания' не полагалось.
Жителей Режицы в Лифляндии долго считали не то поляками, не то русскими, пока не вошло выражение - витебские латыши.
Староверы были похожи на стрельцов из прошлого, ходивших по городу в длинных кафтанах и широкополых шляпах, с длинными острыми бородами, которые свисали по груди лоснившимися от жира сосульками.
Большинство из них были неистовыми любителями лошадей. Как у кого-нибудь появлялись деньги, сразу покупалась самая лучшая кобыла в уезде. И выезжал тогда счастливчик на бешеной лошади, гордо держа в вытянутых руках короткие поводья, ловя на себе завистливые взгляды соседей.
Лошадей наряжали, как женщин, в шелковые яркие легкие сетки, мягкие резиновые шенкеля, украшали цветами и покупали дорогую сбрую.